Глава 17

Было пять вечера, когда я вернулся в 109-й. Отпер дверь, наклонился, протянул руку. Никакого листка бумаги на положенном месте. Я открыл дверь пошире. Скомканный лист лежал в пяти футах от створки. Логично предположить, что, если бы дверь открыла экономка или горничная, он лежал бы в мусорной корзине.

Первым делом я принялся проверять телефоны. Сняв нижнюю крышку аппарата у кровати, выяснил, что посетитель имеет высший разряд. Он воткнул “Континентал-0011”, больше известный как “двухголовый жучок”, принимающий все сказанное в помещении и по телефону и передающий на высоких частотах. Максимально возможная эффективная дальность – около трехсот футов. Батареи работают дней пять, если свежие. Цена около пятисот долларов. Стало быть, гость находится где-то на этой дистанции и ловит сигнал. Или оставил взамен реагирующий на голос магнитофон. Или располагает приемником и релейным приемно-передающим устройством, подключенным к источнику переменного тока в пределах слышимости. Тогда может слушать на гораздо большем расстоянии. Одно можно точно сказать. Когда я перочинным ножом отвинчивал с крышки винты, он обязательно должен был насторожиться – либо сразу, либо попозже, как только прослушает пленку.

Поэтому я сказал:

– Заходи в номер, поболтаем. Иначе окажется, что ты зря выбросил за игрушку пятьсот баксов.

Вытащил жучок, щелкнул крошечным переключателем. Потом как следует осмотрел снизу всю мебель и остальные места, где, по-моему, можно успешно припрятать микрофон с передатчиком. Профессионалы обычно ставят два. Находишь один, радуешься, сам себя поздравляешь, а тебя тем временем постоянно прослушивают. Если меня в первый раз обыскивал тот же субъект – Дэйв Брун, возникло второе основание считать его компетентность средней.

Я искал надежное место для пистолета, когда раздался звонок. Стейнгер сообщил, что до сих пор не сумел найти Бруна. Сказал, что продолжающееся расследование убийства Пенни Верц ничего пока не принесло. Доложил, что справлялся об Элен Баумер, – ее держат на сильных транквилизаторах.

Я сказал, что мне докладывать нечего.

Это была правда. У меня лишь прибавилось вопросов, на которые нет ответов. Растянувшись на постели, я начал их мысленно перечислять.

Допустим, Том Пайк приготовился провести первое в полном смысле слова свидание с Дженис Холтон на квартире Гулды Веннерсен. Дженис не удалось сообщить ему, что все отменяется. Он отправился на стоянку, на место назначенной встречи, и в конце концов понял, что она не придет. Допустим, поехал в тот дом один, в конце дня пошел к Пенни, которая его впустила, и воткнул ей в горло ножницы. Оставил в квартире Веннерсен кровавые следы. Смыл их, отчистил обувь и обшлага брюк, сжег тряпку.

Но ведь он планировал быть там с Дженис. План пришлось изменить. Каким был первоначальный? Дженис, безусловно, имела вполне понятный мотив для убийства подружки ее мужа. Будь она поблизости в момент убийства, ему выпала бы неплохая возможность свалить вину на нее.

Но если планировалось выдать Дженис Холтон за убийцу, а Дженис не сумела бы доказать, что ее подставили, почему он все-таки пошел убивать Пенни в тот вечер?

Лоретт Уокер узнала от уборщицы, что кто-то лежал на постели Гулды Веннерсен. Значит, ему пришлось думать. Можно было отложить и попробовать в другой раз. Смерть медсестры неизбежно должна была разбить ее эффективный дуэт с Риком. Они оба непоколебимо верили, что доктор Шерман не мог покончить с собой.

Был ли у Пенни какой-то случайный клочок информации, который в ее сознании еще не укладывался в общую картину, и поэтому пришлось спешить? Или в душе лежавшего на кровати мужчины нарастало и нарастало какое-то нездоровое возбуждение, и в конце концов он поднялся, направился к дому Пенни и сделал свое дело – не мог не сделать, ибо чересчур долго его обдумывал, – хотя первоначальный оригинальный план уже стал невыполнимым.

А может быть, просто решил поговорить, прояснить подозрение о, возможно, имеющейся у медсестры важной зацепке.

А когда пришел, может быть, она сделала интуитивный шаг, и у него вдруг не осталось выбора, кроме неожиданного безжалостного убийства.

Но, рассуждая, я все возвращался к оригинальному плану. Даже если бы он оглушил, опоил Дженис Холтон и выдал ее за убийцу, она при расследовании рассказала бы, как попала в квартиру Веннерсен и с кем была. Какой смысл?

Я пытался сообразить, как он рассчитывал обезопаситься. Убить обеих, чтобы сошло за убийство и самоубийство? Сложная, хитрая, жутко опасная процедура. И вдруг понял, что подставить ее можно было бы очень легко, если б ей не удалось вспомнить, как она там оказалась, если б она совершенно забыла о любой связи этого случая с Пайком, даже о своем пребывании в доме Веннерсен или в доме Пенни.

Я осознал, что расхаживаю по комнате, не помня, как вскочил с кровати. Предположим, у Пайка есть некий способ, позволяющий наверняка лишать Морин воспоминаний. Начисто забывать о попытках самоубийства. Может быть, с его помощью можно было стереть у Дженис воспоминание об убийстве? Предположим, она очнулась бы в квартире Пенни рядом с мертвой девушкой, абсолютно не помня, как туда попала…

Пенни хотела мне что-то сказать о замечании доктора Шермана насчет памяти и механических навыков пальцев. Механических? Может, речь шла о ловкости рук?

Может, этот “Дормед” отбивает память? Электросон. Портативный аппарат, о котором рассказала Бидди.

Срочно требуется помощь специалиста. Я без труда вспомнил имя невропатолога из Майами. Когда разъяренный придурок швыряет тебе в спину кирпич, в результате чего у тебя отнимаются руки и ноги, ты уже никогда, никогда не забудешь того, кто вылечил наверняка сломанный позвоночник.

Доктор Стив Роберте. Я дозвонился через пятнадцать минут.

– Извини, Трев, – сказал он. – Леди, с которой я живу, только что подала мне чудесный запотевший бокал. Вот. Я попробовал и поцеловал леди. Что у тебя? Спина подводит?

– Нет. Нужна информация. Знаешь что-нибудь об аппарате электросна под названием “Дормед”?

– Конечно. Прелестное небольшое устройство. Очень эффективное.

– Если им часто пользоваться, можно отбить у человека память?

– Что? Нет. Абсолютно исключено. Очень малая частота, ничего невозможно нарушить. Если бить постоянными сильными зарядами, тоже не нарушится ни один конкретный процесс, но человек попросту превратится в растение. Каждая серия шоковой терапии разрушает клетки мозга. Равно как достаточно сильные алкогольные спазмы в течение достаточно долгого времени.

– А конвульсии влияют на память? Скажем, у женщины с почечной недостаточностью после потери ребенка?

– Ты имеешь в виду эклампсию? Нет, сомневаюсь. При этом взлетает давление, как космическая ракета, в мозгу может лопнуть кровеносный сосуд, прежде чем он получит какие-то повреждения. Кстати, где ты?

– В Форт-Кортни.

– Ведешь медицинскую практику без лицензии?

– Возможно, веду. Только не медицинскую. Стив, можешь вспомнить какой-нибудь способ лишить человека памяти?

– Совсем? Полная амнезия?

– Нет. Только последние события.

– Сколько длится эффект?

– Постоянно.

– Такое может случиться при сильной контузии. Травматическая амнезия. У многих очнувшихся после несчастного случая выпадает из памяти пара часов или дней, причем, кажется, навсегда. Но гарантии нет.

– Есть какой-нибудь медицинский или химический способ?

– Ну… Не могу сказать о существовании какого-нибудь, так сказать, признанного. То есть, как ты понимаешь, в нем нет особой потребности…

– Так есть или нет?

– Обожди минутку. Дай выпить.

Я ждал, как минимум, две минуты, прежде чем он снова заговорил:

– Трев? Прочту тебе краткий курс о работе мозга. В твоей голове около десяти миллиардов нейронов, крошечных клеток, передающих крошечные электрические заряды. В каждом крошечном нейроне содержатся, кроме прочего, около двадцати миллионов молекул рибонуклеиновой кислоты, или – коротко – ДНК. Эта самая ДНК вырабатывает молекулы протеина – только не спрашивай как. В любом случае эти молекулы протеина связаны с тем, что мы называем памятью. Пока ясно?

– Пожалуй.

– Некоторые эксперименты продемонстрировали, что в мозгу лабораторных животных при обучении новым навыкам образуется больше ДНК, а значит, и вырабатывается больше молекул протеина. Если ввести крысам магнезиум пемолин, который, как минимум, вдвое повышает производительность ДНК, крысы учатся гораздо быстрее и дольше помнят выученное. Попробовали получить и обратное доказательство. Мышам и крысам вводили химическое вещество, замедляющее работу ДНК по производству молекул протеина. Учили мышь проходить лабиринт, потом вводили препарат, и она тут же забывала только что выученное.

– Какой препарат?

– Пуромицин. Его испытывали на золотых рыбках в одном университете и получили чудовищно глупых рыбок. Ничему не могли научиться и ничего не помнили.

– А если ввести его человеку?

– По-моему, никто этого никогда не делал. Если подействует так же, как на лабораторных животных, можно стереть память о недавних событиях, может быть навсегда. Лично я предпочитаю магнезиум пемолин. Просто не знаю, как бы без него обходился. Что касается пуромицина, о его побочных эффектах Понятия не имею.

– Может кто-нибудь его купить?

– Любой врач, любая имеющая разрешение лаборатория или исследовательский институт. Во что ты вляпался, скажи на милость?

– Пока не знаю.

– Расскажешь когда-нибудь?

– Если не наскучу. Скажи, а что там насчет памяти и механических навыков пальцев?

– А поконкретнее?

– Просто прокомментируй.

– Кажется, у ствола мозга и у действующих двигательных нервов и мышц есть некая дополнительная функция памяти.

Мы обнаружили, что, если человеку с истинной амнезией, который работал всю жизнь, например, ювелиром, вручить ювелирную лупу, он обязательно неосознанно поднесет ее к глазу, вставит и закрепит, как монокль. Швея надевает наперсток на правильный палец, а был у нас как-то хирург с такой тяжелой афазией, что вообще не воспринимал реальность, но, когда ему в руку вложили хирургическую нить, начал одной рукой вязать маленькие прекрасные хирургические узлы, даже не сознавая, что делает. Продолжать?

– Нет. Вполне достаточно.

– Не поворачивайся спиной ни к кому, у кого в руках заметишь кирпич.

– Никогда в жизни. – Я поблагодарил и положил трубку.

***

Через час я стоял за кустами у пустого, предназначенного к продаже дома на берегу озера, глядя, как выезжающий с подъездной дорожки Пайков фургон поворачивает в мою сторону на пути в город. За рулем Бидди, рядом Морин – дочери Хелены, улыбающиеся блондинки, одетые для приема.

Логично предположив, что Том Пайк уже в городе, проверяет, все ли приготовлено, следит, чтобы о его гостях позаботились, я направился под покровом растительности вдоль обочины, потом по границе участка туда, откуда был виден большой дом. Отсутствовали обе машины. Москиты пели в ушах тонкими, голодными голосами, на ветку сосны прямо над головой прилетела голубая сойка, принялась меня всячески обзывать, обвиняя в неслыханных злодеяниях.

Я прошел через дорогу и двор к черному ходу, громко постучал и прислушался. Не получив ответа и после второй попытки, попробовал отодвинуть язычок замка, но дверная рама прилегала чересчур плотно, поэтому миновал заднюю часть дома и приступил к штурму замка на первых раздвижных стеклянных дверях с помощью короткого крепкого ломика, купленного по дороге в торговом центре с мыслью о прочной конструкции стального шкафчика, который стоял в ванной Морин. Металлическая защелка легко отскочила, стеклянные двери и жалюзи раздвинулись. Я порадовался, что они еще не поставили простое и эффективное устройство, которое сейчас все чаще используется для блокировки стеклянных раздвижных дверей, – круглую дюймовую деревяшку, отрезанную до соответствующей длины и уложенную в колею, по которой скользят створки.

Сунув ломик длиной в фут за брючный пояс крючком вверх, быстро поднялся наверх в комнату Морин. В застывшем воздухе чувствовался праздничный аромат духов и банного мыла, перебивавший постоянно присутствующие запахи лекарств. Встал на колени на вязаный коврик в ванной, обследовал замок стального шкафчика. Солидный на вид, с такой сложной скважиной для ключа, что для вскрытия, по моему мнению, понадобилось бы много времени и терпения. Острым концом лома я согнул стальной язычок, одной рукой придержал шкафчик, налег на ломик, замок внезапно поддался, отлетевший кусочек металла со звоном ударился в стену.

В шкафчике были обычные для ванной принадлежности и медикаменты, способные причинить детям вред, – йод, аспирин, медицинский спирт. Коробка одноразовых шприцев для подкожных инъекций. Набор прописанных лекарств – таблетки в баночках и в коробочках, и всего три пузырька для инъекций, с металлическими колпачками на резиновых пробках, через которые можно вытянуть шприцем бесцветное содержимое. На каждом стоял номер – один и тот же. Два полных, один наполовину пустой. Кажется, весьма скудный запас рядом с количеством игл, достаточным для поста дежурной медсестры. Аптека “Гамильтон”, торговый центр “Гроув-Хиллз”.

Я стоял на коленях, усиленно думая, автоматически прислушиваясь к звукам в доме. Бидди сказала, что научилась делать Морин уколы. Итак, прописанные транквилизаторы можно вытянуть из пузырька полностью или частично, а туда впрыснуть пуромицин. Я взял один полный и один наполовину пустой. Металлические колпачки на полных в целости и сохранности. Тут я понял, что озадачен расстановкой трех пузырьков. Они стояли посреди металлической полки, не у стенки и не у края. Другие предметы на других полках стояли у стенок, поменьше – спереди, повыше – сзади. Похоже, что-то вынули – то, что стояло за маленькими пузырьками.

Я поднялся, пошел на поиски, отыскал в комнате Бидди маленький фонарик, вернулся, снова встал на колени, направил луч света в самый угол металлической полки. На ней был совсем слабый налет пыли, а за маленькими пузырьками оказались четыре чистых круглых пятнышка размером с монету в пятьдесят центов. Значит, отсюда совсем недавно забрали четыре пузырька или ампулы.

Дедуктивные рассуждения опровергают сами себя, смахивая на старую резинку – чересчур вытянешь, лопнет. Мои выводы перешли в сферу, где слишком много подходящих альтернатив.

Вдобавок было подозрение, что я все время вывожу заключения на основании действий и реакций того, кто не делает ни единого шага по логически предсказуемой схеме.

Если из шкафчика что-то забрали, жизненно важное для пребывания Морин Пирсон в нынешнем младенческом состоянии, тогда либо нужда в этом отпала, либо она в этот дом никогда уже не вернется.

Я домчался до прокатного автомобиля минуты за две, не больше. Солнце садилось. Толстая дама, копавшаяся в цветочной клумбе, стоя на четвереньках, выпрямилась и, разинув рот, уставилась из-под полей огромной мексиканской соломенной шляпы на меня, выскочившего галопом на пригородный асфальт. Я ей помахал.

До города долетел минут за восемь, там и сям оставляя на асфальте черные полосы от покрышек. Новое здание громоздилось на высоких пилонах, так что внизу оставалось место для парковки. Земля вокруг еще хранила грубые следы строительных работ, еще висела большая вывеска с перечислением основных подрядчиков, архитекторов, субподрядчиков и будущих арендаторов, часть тротуара была огорожена, тянулись временные деревянные тротуары. Уже за пять кварталов я в сумерках видел освещенные окна верхнего этажа. Под зданием стояло десятка четыре автомобилей, небрежно сбившихся в кучу возле ведущих в здание лестниц и пандуса. На неосвещенной стоянке они походили на мирное стадо неких жвачных животных, устроившихся на ночлег. Я начал было пристраиваться, потом подумал, что, если захочется поскорее уехать, приехавшие попозже загородят дорогу. Свернул направо, отъехал подальше, поставил автомобиль носом вперед неподалеку от въезда, немного правее, вылез, схватил с сиденья пиджак и оделся. Под переднем сиденьем лежали револьвер и лом, поэтому я запер Дверцы.

Только сделал первый шаг к стаду машин и входу в здание, раздался слабый кошачий крик, тонкий вой, а затем тупой, плотный, тяжелый удар, после которого крик оборвался. Что-то глухо хлюпнуло, словно кто-то сбросил на кошку мешок с мокрым песком. Потом донесся странный отголосок – звучное низкое “бр-рынь”, от вибрации перенапрягшейся конструкции над головой. Я свернул с подъездной дороги к тротуару. В этом месте корпус здания отступал назад, так что крыша над передней частью стоянки была только в этаж высотой.

Прохожих на улице не оказалось. На самом дальнем углу стояли машины в ожидании переключения светофора. Я подошел к временному деревянному тротуару, крытому для безопасности пешеходов. Подпрыгнул, схватился за деревянный край, влез на дощатую крышу, перебрался оттуда на постоянное перекрытие над участком парковки внизу.

Перекрытие шло в глубину футов на пятьдесят при ширине около ста пятидесяти. На горизонте на западе тянулась длинная красная бледнеющая полоса, гаснущий дневной свет окрашивал все вокруг в разные оттенки серого. Разглядев выходящие на крышу двери здания, я сообразил, что задумана она как патио – может быть, для обедов на открытом воздухе в расположенном в новом здании ресторане.

Видно, сюда поднимали крупные предметы – мебель, оборудование, – распаковывали и заносили через двойные двери. У стены были свалены остатки деревянной решетчатой тары, разбитые и расщепленные, различные упаковочные и перевязочные материалы. Стена вздымалась на двенадцать этажей, прямо к освещенным окнам верхнего. Сразу за обломками контейнеров и выброшенной упаковкой я наткнулся на тело Морин Пирсон Пайк.

Она лежала на спине футах в трех от угла здания, почти параллельно стене. Верхняя часть тела чуть ближе, чем ноги. В серо-голубом костюме, белой блузке, одной голубой туфле-лодочке. Другая валялась рядом. Я заметил цвет костюма, когда они с Бидди проезжали мимо.

Она выглядела безобразно, хотя лицо не было повреждено. При ударе под прочной человеческой оболочкой все превратилось в сплошную кашу. Это был длинный тюк грубой трубчатой формы, еще скрывающий разорванное мясо и раздробленные кости, кроме одного места, где розовые осколки прорвали у локтя левый рукав костюма. Рот широко открыт, неподвижен. Глаза полузакрыты. Распластанное на крыше тело утратило обычные контуры, так что женские формы исчезли.

Словно с точным расчетом она почти всем телом упала на смятый лист грубой коричневой оберточной бумаги. Это была вощеная водонепроницаемая бумага для обертки тяжелого оборудования, которое транспортируют в деревянной решетчатой таре, прикрепляя болтами к крепким брусьям. На месте разрыва было видно, что бумага двухслойная, с черной гофрированной сердцевиной.

Я присел рядом на корточки. Дотронулся до блестящих волос, потом закрыл ей глаза. Чувствовал резкий запах внезапной смерти, остывающего мяса, начала процесса разложения. Все еще сидя на корточках, вытянул шею, взглянул вверх. Ни одна голова не торчит, не глазеет в нездоровом восторге вниз, в пологое ущелье, на катастрофическое падение.

Оглянулся на здание через дорогу, гораздо старше, конторское, четырехэтажное. Все окна темные. Сдвинул край придавившего бумагу контейнера, осторожно уложил на бумагу ее ноги. Взялся за угол, приподнял, обернул, подоткнул под другой бок. Прошел между ней и стеной, помедлил, толкнул тело, перекатил. Одного куска бумаги мало. Нашел другой, побольше, с простыню, быстро расправил, сунул кончик под тело, завернул наполовину, подогнул углы сверху и снизу, завернул целиком. В куче досок увидел несколько мотков крепкой толстой веревки. Отрезал три куска перочинным ножом, обвязал посередине, сделав длинную ручку, завязал еще в двух местах по обоим краям.

Завязывая узлы, стал забываться. Осознал, что узлы получаются чересчур аккуратными, а сам я удовлетворенно вздыхаю, оценивая замечательную работу и красивые чистенькие узлы. Поэтому отошел от кошмарного свертка, быстро осмотрелся и нашел место, удобство которого превосходило ожидания, – служебный люк в боковой стене здания, приблизительно в три квадратных фута. Четыре больших болта удерживали металлическую плиту. Я их выкрутил. Люк под плитой был всего фута в два глубиной и заканчивался решеткой, прикрывавшей какие-то воздушные фильтры.

Я вернулся к телу, посмотрел вверх, на окна здания через улицу. Потом поднял упрямую, неуклюжую, невероятно тяжелую ношу. Пришлось поставить тюк стоймя, обхватить и тащить заплетающейся, напряженной походкой шестьдесят футов по крыше к открытому служебному люку. Бумага сильно хрустела, тело мрачно сопротивлялось. Я втолкнул его в люк в сидячем положении, спиной вниз, потом согнул ноги в коленях и запихнул. Оно привалилось к решетке.

Сверток. Перевязанный и уложенный. Девушка в грубой бумажной коричневой упаковке. Мне пришло в голову, что я, зная по распределению веса, где голова, а где ноги, забыл, где перед, где спина. Значит, либо ее усадил, либо…

Тошнотворный, вязкий, липкий ужас блокировал мозг, лишил возможности думать и двигаться. Содрогнувшись, я с грохотом бросил на место металлическую крышку, плотно закрутил болты. Только выпрямившись, почувствовал, что вспотел, рубашка, пиджак, пояс брюк насквозь промокли.

Быстро пробежал крышу, убедился, что меня никто не видит, спрыгнул на деревянный навес, оттуда на тротуар. Идя к входу, свернул, услыхав предупредительный автомобильный гудок. На прием прибыли очередные гости. Я не стал спешить и пропустил их к лифту.

Загрузка...