Метро в Снежинске

Тайна города

С самого раннего детства я знал, что живу в особом городе. В секретном городе. В городе, связанном с Тайной. Что это за Тайна, я не имел ни малейшего представления, и, наверное, именно от этого она казалась большой и значительной.

Сейчас все стали очень умными. Все все знают. А я до самого окончания института ведать не ведал, что в моем родном городе делают атомные бомбы. И когда, проучившись пять с половиной лет в Ленинграде и прибыв по распределению (а точнее, по вызову) во ВНИИП, я, наконец, узнал, чем изо дня в день занимается большинство горожан, — я был поражен. Поражен до глубины души. Но совсем не тем, о чем вы думаете. Не устрашающей близостью атомного оружия. И не сопричастностью к важнейшему государственному делу. Нет.

Я был поражен, до чего Тайна оказалась мелкой и никчемной.

И я не поверил, что это и есть Тайна.

И не верю по сей день.

Что было после возвращения в город? Наверно, примерно то же, что и у всех. Я стал инженером-конструктором с неплохим тогда окладом в сто шестьдесят рублей. Занимался культмассовой работой. Развлекался на комсомольских вечеринках. Ездил вожатым в «Орленок». Ходил по весне в походы. Отпуск проводил в Ленинграде, навещая друзей и родственников. Потом — знакомство с будущей женой, свадебное путешествие на не стреляющий еще тогда Кавказ, рождение сына, дочери. А дальше…

Дальше — тупик. Развал всего: страны, работы, человеческих отношений. Брака, наконец. Не буду об этом…

Учеба в институте как бы выхватила несколько лет из моей жизни, не связав ее с городом. Можно считать, что в этом отношении мне очень повезло: когда я вновь появился здесь, я взглянул на город глазами другого человека, человека, лишенного каких бы то ни было стереотипов и иллюзий. В детстве не особенно задумываешься над течением жизни вокруг тебя, поэтому город, возникший перед моим взором, был для меня абсолютно новым объектом, который еще нужно было изучить и принять.

Я понял, например, что совершенно не знаю окрестностей «семидесятки». Не тех окрестностей, что находятся внутри периметра, а тех, которые непосредственно примыкают к нему. У нас в семье не было машины, и если мы и выезжали куда, то только в Свердловск или Челябинск на рейсовых автобусах, поэтому в радиусе пятидесяти километров для меня лежала совершеннейшая «терра инкогнита». До сих пор помню повторяющийся кошмарный сон, который мучил меня вплоть до окончания института: я волей случая оказываюсь где-то за КПП в районе, как я понимаю, то ли Двадцать Первой, то ли Кыштыма, и передо мной стоит задача возвращения в город, задача практически неразрешимая, поскольку, с одной стороны, сам я даже примерно не знаю, в какой стороне может находиться город (хотя близость его априори задана), а с другой, меня железными обручами сковывает проклятая секретность, из-за которой я не могу задать первому встречному простой вопрос о местонахождении «семидесятки», каковое, уверен, известно любой здешней собаке, поэтому я, заходясь от бессилья (и невозможности проснуться), вынужден разрабатывать хитроумный план достижения города через областные центры, про которые, как я знаю, можно спрашивать все что угодно и в которых места остановки «наших» автобусов мне — слава Богу! — известны абсолютно точно…

Вот почему я жадно погрузился в изучение родного края. Набат Тайны еще не прозвучал тогда воочию, но дальние отголоски его уже слышались, бередя непонятными предчувствиями мою душу. Многочисленные разговоры с жителями Двадцать Первой, Воздвиженки, Ключей, Сельков стали для меня окном в новое пространство образов и представлений о нашем городе. И сейчас я уже не помню, кто первый обронил эту фразу о территории, которую ныне занимает Снежинск. Фразу, навечно запавшую мне в память.

Здесь никто и никогда не селился.

Сказанное потрясло меня. Я не знаю, какие струны оно задело во мне, но я первым делом захотел убедиться, что это не пустые слова. Моя бывшая жена, которая работала тогда в библиотеке (она и сейчас там работает), выписала мне из Челябинского фонда практически все, прямо или косвенно связанное с нашим районом. Похоже, многое было изъято в период, когда строился и засекречивался город, но и найденного было вполне достаточно.

Здесь действительно никто и никогда не селился.

Да, здесь собирали чернику, охотились между Лысой (Чумишева, Волчьей) и Теплой на козлов, били шурфы в поисках «камушков». Здесь заготавливали для Воздвиженского стекольного завода лес, который вязали в плоты и перегоняли на другую сторону Синары. Здесь строили временные рыбацкие саймы.

Но жить — не жили.

Ну, ладно, русские, они пришли сюда достаточно поздно. Но — башкиры, предки которых обосновались здесь чуть ли не за полтысячелетия до прихода всякого рода казаков-разбойников? Им-то что мешало?

Я погрузился в топонимику. Перерыв кучу литературы, я сделал для себя два очень важных открытия, которые подтвердили, что ищу я не на пустом месте.

Во-первых, я нашел точное объяснение названия Синара, вокруг которого наворочено много разной романтической чепухи. Первая часть этого слова — «син» — вполне однозначно обозначает у южных башкир и казахов могильник, могилу, иногда — изваяние, стоящее на могиле; искать основу этого слова в казахском «сен» («сын») — истинный — надуманно и нелепо. Вторая его часть — «ара» — переводится как промежуток, середина; например, Аракуль — «озеро, находящееся в промежутке (между горами)». Таким образом, Синара — это «озеро между могильниками» или «озеро близ могильников». Осмелюсь предположить, что у этого названия был и другой оттенок — «озеро, близ которого смерть»…

Во-вторых, с чувством, близким к изумлению, я обнаружил, что в одном из указов канцелярии особой Исетской провинции Оренбургской губернии («марта третьего числа года одна тысяча семьсот тридцать седьмого по Рождеству Христову») упоминается возвышенность «в одной версте от полдневного брега озера прозванием Син-Ара на полдень» — то есть примерно километр на юг от южного берега озера, — «каковую татары Юре-Ме называют»!

Хотите вы или нет, но это — гора в центре города, на которой сейчас находится музыкальная школа! Других возвышенностей в районе южной части озера просто нет. Но это еще не самое главное. Оставим на совести автора ссылку на татар (это, конечно же, башкиры), но толкование приведенного топонима известно многим школьникам нашего города, тем, кто будучи в «Орленке» совершали с Сергеем Михайловичем Рощупкиным восхождение на Юрму — одну из самых высоких гор Южного Урала, расположенную близ Карабаша. Башкирское слово «юре» обозначает «ходить», «ме» — отрицательная частица. «Не ходи!» — ярко выраженное предупреждение об опасности восхождения на эту гору, а в нашем случае это, вероятно, запрет приближения к указанному району, поскольку, естественно, ни о каком «восхождении» здесь не может идти и речи…

Когда я поделился своим открытием с двумя-тремя местными «авторитетами», мне посоветовали не забивать голову непроверенными слухами и прочей чепухой, сославшись на то, что люди тут жили и жили всегда, что, дескать, у озера неоднократно находили стоянки древнего человека эпохи бронзы и раннего железа и что абсолютно точно подтвержден факт их занятий рыболовством и скотоводством…

Да, я все это знаю. Мне Юрка Карпов еще в семьдесят шестом году рассказывал, как он нашел на Петушке глиняные черепки и наконечники стрел. И другие свидетельства мне известны. А мнение специалистов по всем этим находкам вас не интересует? Настоящих специалистов, а не наших доморощенных Шлиманов?.. Интересует все-таки. То-то и оно. Так вот, я могу вам показать заключение кафедры истории Уральского университета, обобщившей все эти находки… Стоянки покинуты внезапно, оставленные предметы не подверглись ни действию огня, ни физическому разрушению. Останки погибших отсутствуют, что совершенно нетипично в случае внезапного нападения врага… Люди просто ушли. Почему? Да потому что нельзя здесь было находиться! Просто нельзя. А если нельзя, то — «юре-ме»…

Это пока лишь первые мазки созданной позже общей картины. Накопление критической массы. Первые шаги по направлению к Тайне. Следите за моей мыслью…

О работе. Сначала, пока не начались все эти перестроечные и постперестроечные передряги, она мне, собственно говоря, даже нравилась. Приходилось думать, решать какие-то проблемы, шевелить мозгами. Правда, специфичность работы для меня выражалась не в уникальности проблем конструирования специзделий (любой вид творчества уникален), а в режимном антураже.

Режимные требования положительно забавляли. Подчеркиваю, забавляли, а не раздражали, как многих моих товарищей. Все это отдавало каким-то здоровым идиотизмом и напоминало игру в доме для детей с задержкой психического развития. Веселило, что вместо того, чтобы взять листок и начать чертить или, там, считать, ты должен проделать массу непонятных ритуальных действий, каждое из которых характеризуется абсолютным отсутствием смысла и совершенно не служит для того, для чего изначально предназначалось, а именно — для обеспечения режима секретности.

Заострю ваше внимание на этом моменте, потому что веселье мое кончилось, когда я понял, что с точки зрения теории систем все это носит простое наименование избыточности. Не дублирования, а именно избыточности. И если дублирование повышает надежность, то избыточность вносит в систему деструктивные изменения, которые резко снижают ее надежность. То есть уровень режимных требований, существующий на нашем предприятии, совершено не соответствует поставленной задаче. Я доказал это расчетами и сделал однозначный вывод, что либо эти требования разрабатывал последний кретин (в чем у меня были и есть очень большие сомнения), либо они не имеют ничего общего с вопросами сохранения секретности атомного оружия.

Я объяснил непонятно? Попробую еще раз. Когда вы замечаете в автобусе воришку, положившего глаз на ваш кошелек, вы постараетесь переложить кошелек в другой, менее доступный ему карман. Это будет логично. Увидев, что воришка не уходит и продолжает следить за вами, вы решаете переложить кошелек обратно, чтобы запутать его, а потом с этой же целью начинаете перекладывать кошелек из кармана в карман. Первое ваше действие — это реальное обеспечение секретности, а значит, и сохранности ваших капиталов. Дальнейшие ваши действия становятся бессмысленными, потому что они лишь привлекают внимание преступника; вы словно сообщаете ему, что у вас есть деньги, много денег, делая кражу для него более привлекательной. Скорее всего, в этом случае кошелька вы рано или поздно лишитесь.

Но эти действия приобретают глубочайший смысл, если кошелек пуст, а ваши деньги (и большие деньги!) находятся во внутреннем кармане пиджака…