Метро в Снежинске

Станция «Курчатовская»

Да, я находился на станции метро.

Вы не поймете моего состояния. Вы были готовы к восприятию того, что я вам сейчас сказал, с самого начала моего повествования. Поэтому сейчас вы облегчено говорите про себя: «Ну, наконец-то. Наконец-то он дошел до этого места.» И вам при этом совершенно не доступны мои тогдашние мысли и чувства.

Возможно, я просто не умею рассказывать, эффектно подводя историю к самому главному, если вы ничуть не удивились тому, что я увидел. Если вы сидите сейчас с постными, вежливо-спокойными лицами. Конечно, может быть, вы просто не верите мне, и тогда это другое дело. Но если хоть один из вас не считает мои слова вымыслом, попытайтесь понять мое потрясение — Тайна оказалась совсем не такой, какой я ее представлял!

Скажу честно, я был готов ко всему. Я готов был обнаружить здесь и тайный лабиринт древних эпох, и гигантское бомбоубежище, и мощный ускоритель заряженных частиц, и продовольственные склады, и подземные заводы, и шахты баллистических ракет, и даже, допускаю, мрачные стратегические транспортные артерии… Но обнаружить некий подземный дворец — нет, это было выше моего понимания, это шло вразрез со всеми моими догадками и предположениями!..

Еле передвигая деревянные ноги, я прошел вперед по толстому слою пыли, покрывающему мраморный пол. Мне было нехорошо. Оформление станции являло собой разительный контраст с грубой отделкой тоннеля, по которому я только что спускался. Луч света выхватывал из темноты то тонкие металлические колонны, облицованные рифленой нержавеющей сталью со вставками из малиново-розового родонита, то панно из смальты, украшающее плафоны, встроенные в свод зала, то высокую статую, стоящую в нише противоположного конца станции… Мне совершенно не хватает подходящих слов, чтобы описать это, но — просто представьте какую-нибудь из станций московского метрополитена, и вам все станет ясно.

Разумеется, здесь не было яркости, блеска и чистоты, привычных взгляду пассажира столичного метро. Темноту рассеивал лишь луч моего фонаря, а вокруг, как я уже сказал, все было покрыто слоем пыли. Но слоем ровным, нетронутым, поэтому впечатления грязи или какой бы то ни было неустроенности не было. Станцию словно прикрыли легчайшей газовой накидкой, как бы пытаясь чуть-чуть приглушить ее непереносимое великолепие.

Схожесть с московским метро заключалась, в основном, в уровне эстетического воплощения. В степени архитектурного и художественного совершенства. А отличие… Чисто технически можно назвать два коренных отличия открывшейся мне станции от станций столичного — да и любого другого метрополитена. Во-первых она была почти в два раза короче обычной, метров сорок-пятьдесят, не больше. А во-вторых, она была односторонней — то есть существовал всего один транспортный тоннель, колея которого проходила справа от платформы (по отношению к тоннелю, по которому я спустился). Диаметр тоннеля показался мне значительно большим, чем поперечник обычных, знакомых мне тоннелей метро.

Я прошел по платформе и подошел ближе к отливающей медью трехметровой фигуре в нише напротив. Сомнений нет! Игорь Васильевич Курчатов! Но это был не тот суровый и неприступный Курчатов, возвышающийся ныне на Двадцатой площадке. Здесь он был изображен задорно смеющимся, с чуть задранной вперед знаменитой бородой. В руках он держал модель атома с прикрепленными на проволочных эллипсах шариками электронов. От всей фигуры его веяло таким здоровьем, радостью и оптимизмом, что я невольно улыбнулся, хотя в тот момент мне было совсем не весело.

«Свой долг перед страной советские атомники выполнили!» И. В. Курчатов», — прочитал я на облицованном гранитом постаменте.

И от этих слов, от этого вышедшего из употребления слова «атомник» я неожиданно вздрогнул, по спине моей побежали мурашки, а в горле возник несглатываемый комок. Я словно почувствовал на себе дыхание истории. Я словно вернулся в эпоху всеобщей радости и пламенного энтузиазма, в эпоху, когда мои земляки еще понимали, во имя чего они трудятся и живут, — и гордились этим! — в эпоху вечной молодости и счастливого будущего… На миг мне показалось нереальным, что где-то наверху сейчас проклинают Президента, мечтают получить хоть какие-то деньги, не могут прокормить детей и, самое главное, не видят впереди ничего кроме неотвратимо надвигающейся старости и следующей за ней ее страшной спутницы…

Гигантское мозаичное панно, украшающее противоположную от путей стену станции, надолго приковало мое внимание. Я бы назвал его «Историей атома», а может быть, оно и впрямь так называлось. Там, в окружении катодных ламп, атомных реакторов, синхрофазотронов, вспыхивающих сверхновых, колб, реторт, всевозможных физических уравнений с неизменным «E=MC²» в центре — были изображены Ломоносов и Беккерель, супруги Кюри и Резерфорд, Эйнштейн и Ферми, Курчатов и Ландау (кстати именно благодаря Льву Давидовичу я позже заключил, что станция оформлялась не раньше шестьдесят восьмого года)…

Рассматривая узор на мраморных плитах пола, я не сразу понял, что замысловатая вязь представляет собой ни что иное, как стилизованное изображение атома. Оригинальность этого изображения заключалась в том, что каждый элемент раскинувшейся на полу картины обладал своего рода «самоподобием», и ядерно-планетарная структура повторялась внутри электронов, протонов и нейтронов, а внутри их соответствующих элементов вновь можно было разглядеть центральное ядро и огибающие его орбиты. На мой взгляд это была великолепная иллюстрация мысли о бесконечности уровней материи и их инвариантности по отношению к масштабу. И вообще мне подумалось, что эскиз узора создавал математик.

Свод зала украшали два плафона, чередуясь с тремя гигантскими бронзовыми светильниками. На одном из плафонов я разглядел что-то вроде бороздящего просторы Вселенной космического корабля, а на другом — панораму красивого города с высокими зданиями и прозрачными, повисшими в воздухе летательными аппаратами, — может быть, так автор представлял себе Снежинск будущего…

Да, о воздухе. Воздух был затхл. Не то, чтобы он обладал каким-то запахом или им было тяжело дышать, но ощущение было как в давно не проветриваемой комнате. Может быть, правда, это только казалось при неосознанном сравнении с бодрящей атмосферой большинства метрополитенов страны. Не знаю, во всяком случае, было ясно, что даже если где-то существуют вентиляционные шахты, то вытяжные установки давно не работают. Температура воздуха, по моему впечатлению, не превышала десяти-двенадцати градусов. Было относительно сухо.

Я спрыгнул с платформы и немного прошел вглубь тоннеля. Привычного потока воздуха не было. И ветер от приближающегося состава не ерошил непослушные волосы… По стенам тянулись толстые, покрытые пылью жгуты кабелей. Такой же пылью были покрыты рельсы, шпалы и бетонное основание. Я попинал ногой контактный рельс, смонтированный на кронштейнах сбоку и чуть выше ходовых рельсов, но и без того было ясно, что никаким электричеством здесь не пахнет…

Внезапно я почувствовал, как устал. Я понял, что держусь из последних сил и только спирт не дает мне рехнуться от всего увиденного. Но действие алкоголя уже начало проходить, появился озноб, чувство нервозности, которое, я чувствовал, вот-вот могло перейти в истерику или приступ страха. Я понял, что на первый раз достаточно. Пора возвращаться.

Пока я поднимался вверх по двумстам ступенькам, донельзя вымотанный и опустошенный, я понял, для чего предназначен этот наклонный тоннель. Здесь должны были быть смонтированы эскалаторы для подъема и спуска пассажиров, всякие приводы, звездочки и натяжные устройства. Должны? — спросил я себя. Ну так где же они? Однако этот вопрос был уже не по силам моему измученному впечатлениями мозгу.

С трудом поднявшись по скобам к пробитому два часа назад отверстию, к окну, за которым начинался привычный мир, за которым мерно посапывал в самом сладком предутреннем сне мой родной Снежинск, я забросил туда мешок, штормовку и уже было совсем приготовился протиснуться туда самому, как вдруг…

Не знаю, что это было. Возможно, мне просто почудился этот то ли скрип, то ли визг, раздавшийся где-то далеко внизу. Но тогда я замер на месте, повиснув на высоте третьего этажа, и, неестественно вывернув шею, все смотрел и смотрел в темноту уходящего вниз тоннеля, настороженно прислушиваясь и чувствуя, как у меня леденеют внутренности. Потом, словно очнувшись от гипноза, я одним движением вбросил свое тело в отверстие, вдребезги разбив при этом фонарь.

— Станция «Курчатовская»… — нервно пробормотал я, поднимаясь в кромешной темноте с пола и пытаясь хотя бы звуками голоса подавить охвативший меня страх. — Выход к магазину «Юбилейный» и школе номер сто двадцать шесть… Осторожно, двери закрываются…