Метро в Снежинске

Метрополитен имени Ломинского

После этого я заболел.

Высокая температура и бред. Мой мозг отказывался свести концы с концами. Я блуждал в темных переходах, и электрические кабели превращались в жалящих меня змей. Стены смыкались и с хрустом раздавливали мое тело. Постоянно хотелось пить. Постоянно не хватало воздуха. Время ночей растягивалось до бесконечности, а дни пролетали так быстро, что один раз я всерьез подумал, что Земля прекратила свое вращение, и в Штатах теперь вечный день. В вязком болоте моих кошмаров я множество раз пытался провести эллипс через шесть точек и не мог, никак не мог — и это, пожалуй, было самое страшное.

Первым ощущением, после которого я понял, что выздоравливаю, был свежий влажный поток воздуха от раскрытого настежь окна. Дождь в начале августа. После этого дело пошло на поправку.

Вы думаете, я еще долго набирался сил после моей болезни, не решаясь снова спуститься вниз? Черта лысого! Я спустился туда через два дня после того, как впервые встал с постели. Спустился, убедился, что все это действительно существует, — и вернулся. На первый раз мне было достаточно. Иногда я думаю, что болезнь моя была ниспослана мне свыше в качестве своего рода передышки, чтобы успеть свыкнуться со всеми этими подземными делами и не сойти с ума.

Я начал спускаться вниз ежедневно, точнее, еженощно — днем приходилось отсыпаться на рабочем месте. Я целиком отрешился от жизни, оборвав практически все связи с кем бы то ни было, исключая, пожалуй, только сына и дочь. Подземелье — вот была единственная реальная для меня действительность. У меня пропали всякие страхи при спуске туда (хотя, памятуя о непонятных звуках, я теперь всегда вешал на пояс огромный охотничий нож), притупилось чувство удивления. Я словно начал делать какую-то большую работу, выполняя ее тщательно, методично, шаг за шагом…

Да, я называю это место Подземельем. Иногда — без тени иронии — метрополитеном имени Ломинского: в нашем городе это был единственный человек, именем которого я не постеснялся бы что-нибудь назвать. Но чаще просто — Кольцо.

Станций действительно шесть. И каждая станция — если, конечно, не считать вездесущей пыли и отсутствия эскалаторов — словно с иголочки, словно вот-вот зазвучит оркестр и будет перерезана голубая ленточка. Знаете, я часто представляю, что станции эти освещены ярким светом, что на платформах полно народу, слышны шутки, смех, из зева тоннеля дует свежий ветер, и, словно подгоняя его, на волю с шумом вырывается нарядный экспресс… И знаете — у меня ком встает в горле. Я хотел бы каждый день ездить в этом голубом поезде…

Станциям я давал свои названия, потому что, к моему удивлению, несмотря на их полную завершенность, на стенах ни одной из них не было складывающихся в имена металлических букв.

О «Курчатовской» я уже говорил. Она стала как бы моей базой. От нее я путешествовал по тоннелям от станции к станции. Проделанный лаз я слегка расширил, чтобы удобнее было влезать-вылезать, а в дверь коридора врезал замок — на случай нашествия незваных слесарей-сантехников.

За «Курчатовской», метрах в шестистах, примерно в середине улицы Победы (под землей, разумеется) расположена станция «Уральская». По-другому ее назвать просто невозможно. Представьте себе отделанные красно-коричневым гранитом колонны с изумрудно-зелеными капителями, выполненными из змеевика и амазонита. Деревья, настоящие деревья! Проходя между ними можно забыться и решить, что находишься в лесу. А мозаичное панно на стене! Дивные горы, таинственные озера, дремучие леса, веселые речушки — вот она неизбывная красота древнего и вечно юного Урала… И выполнено это панно не какой-то там смальтой, а настоящими уральскими самоцветами, в первую очередь, яшмой самых разных цветов и оттенков, хотя есть здесь и оникс, и змеевик, и офиокальцит, и порфир — словом, все богатства уральских кладовых. В торце станции находится потрясающий Каменный Цветок — впервые увидев, я почти час любовался им, не в силах оторваться от этого чудесного зрелища. Я думаю, человек, который изваял его, — мастер от Бога, под стать бажовскому Даниле… На Цветке сидит большая красно-зеленая ящерка, тоже сделанная из камня, а позади, на стене изображены персонажи уральских сказов — в совершенно необычной, нетрадиционной, но очень привлекательной манере…

Дальше по линии идет «Рабочая», та что недалеко от «Синары», под горкой. В массивных пилонах, расположенных вдоль платформы, со стороны зала сделаны неглубокие ниши, в которых на невысоких мраморных постаментах находятся выполненные методом гальванопластики (я простукивал — они полые внутри) скульптуры, изображающие представителей разных профессий. Возможно, они должны символизировать наиболее распространенные занятия жителей Снежинска. Всего их семь, они чуть выше человеческого роста. Ученый — пожилой человек в академической шапочке на голове, в руке у него микроскоп. Инженер — средних лет мужчина, считающий на логарифмической линейке. Врач — стройная женщина со стетоскопом на груди, рядом с ней — маленькая девочка, которую женщина гладит по голове. Рабочий — молодой парень, придерживающий молот у правой ноги. Учитель — снова женщина, на этот раз пожилая, в очках, в руках у нее глобус, рядом мальчик, показывающий на глобусе Снежинск (не Москву, как я сначала подумал). Воин — неулыбчивый мужчина с автоматом на плече. И замыкает галерею Колхозница — полногрудая, веселая девушка со снопом пшеницы в руках…

Все эти фигуры чем-то напоминают скульптуры на станции «Площадь Революции» в Москве. Но очевидно, что их создавал другой скульптор. Они менее искусственные (но — не менее искусные!), более человечные, более жизненные. И несмотря на кажущуюся наивной символику они не выглядят смешными. От них веет гордостью и одухотворенностью…

От «Рабочей» — как и от следующей станции, которую я называю «Снежной», — вправо отходит еще один тоннель, но об этих тоннелях я скажу чуть позже. «Снежная», расположенная под сто двадцать первой школой, поражает своей отделкой из белого мрамора и других материалов белого цвета. Самое интересное, что я не сразу понял всю прелесть этой станции. Мне помешали пыль и темнота. Но когда воображение научило меня представлять мое Подземелье так, как оно должно выглядеть в свете ярких приветливых ламп, умытое и вычищенное, радостное и спокойное — тогда и только тогда, проникнув мыслью сквозь убивающую душу серость, постиг я то нежное, еле уловимое очарование зимней сказки, веющее от каждой частички этой станции…

Под хирургическим корпусом находится станция, которую я после долгих раздумий назвал «Зоологической», хотя понимаю, что название это ей не вполне подходит, здесь нужно что-то менее официальное, что-то более нежное, интимное… В самом центре станции воздвигнуто нечто вроде огромного дерева или, возможно, увитого ползучими растениями утеса, на который взгромоздились самые разнообразные представители животного мира наших лесов. На нижних уступах с разных сторон расположились лось, медведь, волк и кабан, чуть выше устроились рысь, косуля, заяц, токующий глухарь, над ними — всякая мелюзга вроде куниц, белок, ворон и дятлов, а самую вершину венчает распахнувший громадные крылья коршун. Все это выполнено из черного чугуна, и даже неспециалист легко может распознать знаменитое каслинское литье… Выполненные из серо-голубого мрамора колонны станции слегка расширяются к капителям, похожим на небывалые фантастические растения. По-моему, светильники станции скрыты именно там, за капителями, и я представляю, какой мягкий, ласкающий свет должен заливать этот зал, словно солнцем озаряя центральную композицию… На стене — снова мозаика. Изображение напоминает гигантский орнамент, на котором десятки, если не сотни животных как бы перетекают в друг друга, не позволяя разобрать, где начинается одно легко-стремительное тело и заканчивается другое… Мне кажется, детишки были бы без ума от этой станции, часами простаивая на ней и тараща изумленные глазенки на чье-то безвестное мастерство…

И, наконец, последняя станция — это «Площадь Ленина». Я уверен, что так она и должна была называться. Здесь на барельефах под потолком и маленький Володя Ульянов, и «мы пойдем другим путем», и шалаш в Разливе, и выступление с броневика, и «мир — народам!» и что-то еще, выполненное с известных картин. Бронзовый Ленин в торцевой нише протягивает вперед руку, а на стене за его спиной стреляет «Аврора», и группы матросов и рабочих бегут куда-то вдаль с винтовками наперевес…

Ладно, я увлекся. Вам, конечно, ничуть не интересно знать, как оформлены эти станции, потому что на языке у вас вертится и сушит вам глотку вполне понятный вопрос. Хорошо, я сейчас перейду к нему — но вот что я все равно хочу сказать вам. Человек, который задумал именно такое исполнение снежинского метрополитена — гений!.. Гений, потому что он выразил самую суть города, воплотив въявь его бессмертную душу… Подумайте сами! Прекрасные люди в окружении прекрасной действительности, которая помогает им творить и вдохновляет их на новые подвиги!.. Энергичные «Курчатовская», «Рабочая» и «Площадь Ленина» воплощают в себе пафос труда, творчества и революционного прорыва в будущее, а мягкие и искренние «Уральская», «Снежная» и «Зоологическая» словно поддерживают их, неся людям так необходимые им гармонию, нежность и чистоту…

Я бы хотел жить в таком мире.