МИД. Кремль. Кувейтский кризис

Глава IV
ЗИГЗАГИ КРЕМЛЕВСКОЙ ПОЛИТИКИ

Московские сюрпризы для Э.А. Шеварднадзе. Миссия Е.М. Примакова

В Москву Эдуард Амвросиевич вернулся усталым, но в целом довольным тем, как прошла работа в Нью-Йорке. В течение четырех предыдущих лет мне приходилось видеть министра «в деле» во время сессий Генассамблеи ООН, бывать вместе с ним на многих его беседах и потому знал, сколько нервной энергии уходит на каждую встречу, на непрерывное переключение с одного вопроса на другой, какая ответственность кроется за каждой высказанной оценкой, предложением или согласием с предложением партнера. На этот же раз у Шеварднадзе за короткое время состоялось в Нью-Йорке много больше бесед и контактов, чем в ходе предыдущих сессий. Этого требовала обстановка и, прежде всего, кувейтский кризис.

В Москве, однако, его нью-йркская деятельность встретила разноречивый прием. Вслед за иракской прессой, обрушившейся на Шеварднадзе за его активную и жесткую линию, против нее ополчились и наши правые, особенно деятели из депутатской группы «Союз», которые чем дальше, тем больше проявляли недовольство политическим курсом правительства в целом, и в вопросе о кувейтском кризисе в частности. Теперь они взяли под настоящий обстрел речь министра на Генассамблее как за ее общую направленность, так и особенно за тот ее раздел, где министр призывал наполнить, наконец, конкретным содержанием статьи Устава ООН, посвященные методам воздействия Совета Безопасности на кризисные ситуации и полномочиям Военно-штабного комитета СБ. Высказывания министра интерпретировались нашими правыми в том духе, что он чуть ли не дал обязательство направить советские войска сражаться в составе МНС против Ирака, что было, конечно, весьма далеким от истины. Объясняться по этому поводу в Верховном Совете СССР министру тем не менее пришлось. И хотя общий итог дискуссии был для Э.А.Шеварднадзе положительным, неприятный осадок от безосновательных обвинений и несправедливых нападок у него не мог не остаться.

Но, по моим наблюдениям, еще острее Эдуард Амвросиевич воспринял совершенно неожиданный ход М.С.Горбачева – решение направить в Багдад для встречи с С. Хусейном в качестве своего личного представителя Е.М.Примакова. Подоплека этого решения мне доподлинно не известна. Состоялось оно на последних днях пребывания Шеварднадзе в Нью-Йорке, что уже само по себе выглядело странным: ну что, казалось бы, мешало подождать его возвращения в Москву. Сразу же оговорюсь, президент СССР по закону обладал весьма широкими полномочиями в сфере внешней политики и имел полное право направить по своему усмотрению в качестве личного эмиссара за рубеж кого угодно, куда угодно и когда угодно. Суть здесь в моральной стороне дела, в этике служебных отношений.

Горбачев не мог не знать, что Шеварднадзе и Примаков по-разному подходят к тому, как должна проводиться в жизнь политическая линия СССР в отношении кувейтского кризиса. Если в стратегическом плане расхождений вроде бы не было: все как-будто были едины насчет неприемлемости действий Багдада и крайней нежелательности военного решения, то относительно методов реализации поставленной ООН задачи были существенные различия. Министр был за то, чтобы добиваться выполнения резолюции 660 Совета Безопасности через последовательную демонстрацию Багдаду несостоятельности его расчетов на противоречия и трещины в коалиции, на отсутствие у «пятерки» постоянных членов СБ должной решимости добиться поставленной цели, на возможность закрепить в той или иной форме за собой результаты агрессии. Это предполагало, что отсутствие приемлемой альтернативы полному и безоговорочному уходу из Кувейта должно убедительно доказываться Багдаду прежде всего Советским Союзом как страной, имевшей с Ираком до агрессии более близкие отношения, чем другие члены СБ.

Е.М.Примаков, напротив, считал, что единственный способ побудить С. Хусейна мирно уйти из Кувейта – это дать ему отступное, пусть даже за счет самого Кувейта. Он объяснял такой подход личными особенностями иракского руководителя, для которого главное – возможность спасти «свое лицо». Горбачев, убеждая в Хельсинки Буша дать Саддаму Хусейну «пряник», прямо ссылался на мнение Е.М. Примакова. Евгений Максимович не был одинок в подобных оценках ситуации. Сходные в принципе взгляды высказывали в то время иорданский король Хусейн, Ясир Арафат и некоторые другие политики. Так что у Эдуарда Амвросиевича были резоны с настороженностью отнестись к решению президента направить к Саддаму Хусейну именно Е.М.Примакова (особенно на фоне того, в каком ключе проходило обсуждение кувейтского кризиса в Нью-Йорке, в том числе с Бушем 2 октября). А 3 октября, едва разминувшись с возвращавшимся в Москву Шеварднадзе, Примаков отправился в свою поездку, причем на пути в Багдад встретился в Аммане с королем Хусейном и Арафатом, обещавшими оказать всяческую помощь в выполнении Е.М.Примаковым его миссии.

Что касается меня, то я воспринял известие о поездке Евгения Максимовича скорее с энтузиазмом, хотя и меня удивила и даже покоробила скрытность, с которой эта поездка готовилась (я узнал о ней только в связи с тем, что два мидовских сотрудника оказались в списке лиц, сопровождавших Е.М. Примакова). Энтузиазм же определялся тем, что миссия Примакова давала какой-то шанс решить проблему, которую я определял для себя как самую приоритетную – вытащить советских граждан из Ирака. Занимаясь на каждодневной основе вопросами эвакуации наших специалистов и видя, как иракские власти умышленно тормозят этот процесс, игнорируя все наши протесты, я надеялся, что появление в Багдаде человека, лично знакомого с «главным иракцем», поможет делу. К тому же вместе с Примаковым туда направлялись заместитель председателя Совмина СССР Белоусов и заместитель министра внешних экономических связей Мордвинов – люди, можно сказать, кровно заинтересованные в безопасности командированных в Ирак специалистов и их скорейшем благополучном возвращении на родину.

В феврале – марте 1991 года в четырех номерах «Правды» были опубликованы очерки Е.М.Примакова «Война, которой могло не быть»,1 где Евгений Максимович рассказал о своих контактах с иракскими руководителями в Багдаде и потом в Москве. Поэтому отсылаю читателя к этим очень интересным и поучительным материалам. Здесь же буду касаться миссий Е.М.Примакова лишь постольку, поскольку они затрагивали вопросы, которыми я занимался по долгу службы.

Мои надежды, что Примаков и Белоусов смогут решить вопрос об эвакуации советских специалистов оправдались лишь отчасти: с большим трудом им удалось добиться согласия на отъезд в течение месяца полутора тысяч наших граждан. Полностью это проблему далеко не решало, но начало, казалось, было положено (забегая вперед, скажу, что несмотря на эту договоренность, эвакуация советских специалистов шла с большим скрипом, и нам пришлось и в октябре, и в ноябре не раз поднимать эту проблему перед иракскими властями).

Еще сложнее обстояло дело со вторым аспектом миссии – убедить Саддама Хусейна вывести войска из Кувейта. Примаков и Белоусов изложили ему все возможные аргументы, включая и главную оценку – в случае отказа ему не миновать военного удара МНС. Дискуссия была трудной и непродуктивной. С.Хусейн и Т.Азиз читали нашим товарищам лекции об «исторических правах» Ирака на Кувейт и выражали крайнюю неудовлетворенность занятой Москвой позицией. Тем не менее Евгений Максимович пришел к выводу, что обозначились предпосылки повернуть дело к политическому урегулированию, поскольку перед самым отлетом делегации в Москву, уже в аэропорте, Тарик Азиз сообщил, что С. Хусейн просит передать ему советские письменные предложения по возможному «пакетному» решению кувейтского кризиса (надо полагать, Евгений Максимович высказывал ему какие-то идеи на этот счет, иначе откуда могла бы появиться сама идея о советском «пакете»).

Как пишет Е.М.Примаков, вернувшись в Москву, он 7 октября доложил итоги поездки М.С. Горбачеву и получил указание подготовить предложения, касающиеся продолжения миссии. При этом Горбачев имел в виду, что интересующий С. Хусейна «пакет» надо сначала проговорить с президентами США, Франции, Египта, Сирии и королем Саудовской Аравии и только затем встретиться с руководителем Ирака.

Где-то вскоре после этого Э.А.Шеварднадзе передал мне датированную восьмым октября записку Примакова на имя Горбачева. К записке был приложен подготовленный Евгением Максимовичем примерный «пакет» предложений по урегулированию кувейтского кризиса. Министр поручил проработать вместе с Управлением стран Ближнего Востока и Северной Африки эти материалы и представить ему наши соображения.

Должен сказать, что сама просьба С. Хусейна, чтобы СССР передал ему в письменной форме свой «пакет» предложений, настораживала, поскольку к этому времени уже достаточно четко выявилась линия Багдада на расслоение коалиции. Поэтому идея предварительно проговорить возможные предложения или соображения с ведущими участниками коалиции была абсолютно правильной. Советскому Союзу нельзя было выступать сепаратно, как бы это ни хотелось Багдаду. Но необходимость действовать согласованно, коллективно создавала и соответственные ограничители: не имело смысла предлагать вещи заведомо неприемлемые для США, других партнеров по Совету Безопасности и ведущих арабских стран. С этой точки зрения «пакет» Евгения Максимовича вызывал вопросы, и не только у меня. Подготовленное мидовскими арабистами заключение не оставляло сомнений в том, что с таким «пакетом» выходить на контакты не стоит.

Отмечая, что «пакет» имеет ряд общих моментов со схемой, которая предлагалась советской стороной в Хельсинки, мы обращали внимание министра на то, что выдвижение вновь на передний план проблемы арабо-израильского урегулирования, пусть даже и без жесткой увязки по срокам с решением кувейтского кризиса, но в одном «пакете» с ним, сразу столкнет нас с американцами. Они не готовы ни к сочленению этих вопросов, ни тем более к таким предлагавшимся в «пакете» шагам, как возобновление американцами их прерванного диалога с ООП и обязательство США оказать влияние на Израиль. Подобную постановку вопроса, писали мы, воспримут в Вашингтоне как подыгрывание С.Хусейну и отход от договоренностей, зафиксированных в совместном советско-американском заявлении в Хельсинки.

Во-вторых, мы отмечали нежелательность ассоциировать СССР с поддержкой иракских претензий к Кувейту, особенно в территориальном вопросе (в «пакете» предусматривалось, что Ирак в предварительном порядке получит заверения от руководства Кувейта, скрепленные гарантиями Саудовской Аравии, о благоприятном для него рассмотрении вопросов, которые были темой переговоров с кувейтской делегацией в Джидде до начала вторжения 2 августа). Этот элемент «пакета» негативно повлиял бы на отношения СССР с широким кругом государств как на Западе, так и в арабском мире, так как воспринимался бы как готовность поощрить агрессора (добавлю, что это было бы совершенно неприемлемо не только Вашингтону или Лондону, но и Тегерану, не говоря уже о самом Кувейте).

Оба эти момента, подытоживали мы, вряд ли приблизят мирное урегулирование кризиса, но могут осложнить реализацию этой задачи: в США их могут воспринять как показатель ненадежности СССР как партнера, что способно лишь подтолкнуть Буша форсировать ставку на военное решение, а С. Хусейн поймет дело так, что в «пятерке» возник разлад и потому торопиться с урегулировнием не надо.

Я не знаю, как поступил министр с нашим заключением, в частности, уходило ли оно куда-нибудь из МИДа (передав его министру, я сразу же улетел по его заданию в Турцию). Но мне достоверно известно, что самому президенту СССР министр официально письменно сообщил, что старался обнаружить в «пакете» Е.М.Примакова элементы реалистического подхода, но не смог.

Тем не менее Горбачев дал добро на поездку Примакова по западным столицам. Она началась 16 октября и завершилась 20-го. Евгений Максимович посетил Рим, Париж, Вашингтон и Лондон. Мне не известно, какой точно мандат дал ему Горбачев, но судя по тому, что пишет в мемуарах Бейкер, Примаков прибыл в Вашингтон с тем самым «пакетом», о котором речь шла выше. Бейкер, в частности, отмечает, что в качестве средств, которые помогли бы Саддаму Хусейну «спасти лицо», Евгений Максимович предлагал созыв ближневосточной конференции и передачу Ираку кувейтских островов и Румейлы. Результат был очевиден заранее: твердое американское «нет». Бейкер пишет, что президент Буш, завершая беседу с Е.М.Примаковым, заметил, что он не имеет ничего против его новой поездки в Багдад «в поисках мира», но – подчеркнул он – «скажите Саддаму, что здесь вы встретили абсолютно каменную стену».2

Сам Буш о встрече с Е.М. Примаковым написал так: «Примаков изложил предложение, детализировавшее то, что коалиция была бы готова сделать после ухода Саддама из Кувейта. Я направил сообщение Горбачеву с мнением, что это нарушило бы основные принципы, которые мы изложили в Хельсинки. Вместо того, чтобы настаивать на безоговорочном уходе Саддама, этот подход предлагает ему существенные средства для «спасения лица», которые он непременно представит как «вознаграждение». Беседа с Примаковым усилила мой пессимизм насчет возможности найти любое решение кризиса, меньшее, чем использование силы».3

Таким образом, эффект от командировки Е.М.Примакова оказался именно тот, какой мы и прогнозировали в своей докладной записке министру. Но была и другая сторона дела, весьма неприятная лично для Шеварднадзе. Объективно получилось так, что в сентябре – начале октября он обсуждал с членами Совета Безопасности, другими министрами, а также с Бушем кувейтский кризис в одном ключе и договаривался с ними об одной линии поведения, а всего спустя пару недель Горбачев направил своего личного представителя в Вашингтон и другие столицы Запада с весьма отличными от всего этого идеями. Выходило, что президент СССР фактически дезавуирует своего министра иностранных дел. Право у него на это, конечно, было (не уверен, было ли намерение), но поступать так в любом случае не стоило ни с точки зрения дела, ни с точки зрения этики.

Была ли нужда помогать Саддаму Хусейну «спасать лицо»

Хочу высказать свое отношение к активно дебатировавшейся в то время теме «спасения лица» иракского руководителя. Некоторые считали, что Саддам Хусейн не может позволить себе уйти из Кувейта, не получив ничего взамен. Иначе он, мол, «потеряет лицо», а этого он не может допустить ни при каких обстоятельствах – восточная ментальность, престиж и т.д. Кстати, иногда и сам Саддам Хусейн делал такого рода пробросы в разговорах с иностранцами.

Вовсе не отрицая, что для любого уважающего себя политика, тем более главы государства, вопросы личного достоинства и имиджа имеют очень важное значение и что на Востоке по этой части есть свои особенности, я тем не менее считал и считаю, что проблема «спасения лица» в случае с Саддамом Хусейном самодовлеющей как раз и не была. Не была именно в силу его качеств как человека исключительно волевого, решительного, властного, привыкшего не считаться ни с кем и ни с чем и поступать, как угодно только ему самому, и пользующегося к тому же – и это, пожалуй, даже главное – безграничной личной властью у себя в стране.

Если заглянуть в прошлое С. Хусейна, посмотреть, как он поступал в трудных для себя обстоятельствах, нельзя не придти к выводу, что по крайней мере в нескольких серьезных случаях он действовал без всякой оглядки на то, теряет он свое лицо или нет. И определяющим для него была сила складывающихся обстоятельств, а, точнее, проблема выживания баасистского режима и его собственной личной власти.

Об одном таком случае он сам рассказывал американскому послу Эйприл Гласпи за несколько дней до вторжения в Кувейт. Он вспоминал ситуацию 1975 года, когда, отвечая в качестве вице-президента за курдскую проблему, оказался в положении, грозившем ему потерей всего: восставшие курды, опираясь на поддержку Тегерана, одерживали победу за победой. По его собственному признанию, вопрос стоял так: или потерять всю страну, или официально отдать иранцам половину реки Шатт – аль – Араб. Внешне второй вариант смотрелся как склонение головы перед Ираном, который явочным порядком уже установил контроль над прилежащей к нему половиной реки (до этого граница проходила по иранскому берегу, а вся река принадлежала Ираку). Саддам Хусейн предпочел расстаться с частью территории, но получить взамен отказ Тегерана от помощи курдам. Результатом стали поражение курдов и единоличная власть С. Хусейна у себя в стране – теперь уже в качестве главы государства. Этот эпизод С. Хусейн подавал в беседе с послом как пример умения жертвовать меньшим ради большего.

Другой случай: когда после вторжения в Иран С. Хусейн увидел, что противник не только оправился, но и способен выдавить иракские войска из пределов Ирана, он объявил 20 июня 1982 года об одностороннем прекращении огня и выводе иракских войск с захваченных территорий, предложив одновременно Ирану объединиться против Израиля. Решение – явно неординарное. Правда, иранцы не приняли этого «дара» и продолжили войну, поставив целью не только разгромить Ирак, но и сбросить режим Саддама Хусейна.

Третий случай: в ходе этой же войны, когда СССР прекратил поставки оружия и боеприпасов Ираку как ее инициатору, чьи войска углубились на территорию Ирана, С. Хусейн тут же обратился с просьбой о помощи оружием и людьми к президенту Египта Анвару Садату, хотя до этого буквально смешивал последнего с грязью за сепаратный мир с Израилем (именно в Багдаде на арабском саммите в марте 1979 года Египет был исключен из ЛАГ). Спешно проделанный Багдадом разворот на 180 градусов был, конечно, унизителен, но война с Ираном не оставляла тогда другого выбора.

Четвертый случай: возвращение Багдада к Алжирскому соглашению 1975 года с Ираном, текст которого Саддам Хусейн демонстративно порвал перед телекамерами в начале войны с этой страной в 1980 году. Все жертвы, которые иракский народ понес в войне, мгновенно стали перевернутой страницей, как только Багдаду потребовалось обезопасить себя с востока ради агрессии на юге. Вопрос о «спасении лица» тут даже не возникал. Не было ни малейшей оглядки на то, как это будет кем-то воспринято в Ираке или вне его, хотя краеугольный камень иракской политики, согласно многочисленным заявлением С. Хусейна, заключался в течение многих лет именно в том, что Ирак никогда не вернется к довоенным границам с Ираном.

Были и другие, более мелкие эпизоды, когда С.Хусейн отступал от ранее принятого решения, если того требовали обстоятельства. Так что жесткость, воля и упрямство в этом человеке вполне уживались с прагматизмом, если угроза нависала над ним самим.

Я никогда не встречался с Саддамом Хусейном, но много слышал и читал о нем, и почерпнутое убеждает меня в правильности характеристики, данной ему самим Е.М.Примаковым, который об основных свойствах его натуры отозвался так: «жесткость, нередко перерастающая в жестокость, воля, граничащая со своевольным упрямством, готовность напролом, любой ценой идти к цели» и все это в сочетании «с опасной непредсказумостью».4 Вот только выводы по части «спасения лица» С.Хусейна мы делали, похоже, разные.

Я считал и уверен, что не ошибался, что ситуация в самом Ираке была такова, что какое бы решение С. Хусейн ни надумал принять в отношении Кувейта, оно было бы принято как должное, даже без всяких объяснений со стороны лидера (мы сами хорошо знаем, как это бывало в нашей стране в период культа личности). А если бы президенту Ирака потребовалось пропагандистски красиво обставить уход из Кувейта, то и за этим дело бы не стало (Кувейт «наказан», другим странам Залива «преподан урок», арабские страны получили «достойный пример», как действовать для защиты своих интересов, цены на нефть подняты, всему миру и, прежде всего, Америке продемонстрированы сила и возможности Ирака и т.д. и т.п.). Ведь потом даже небывалый разгром Ирака был подан багдадской пропагандистской машиной как великая иракская победа.

Поэтому уйти из Кувейта С.Хусейну было совсем нетрудно. Трудно было захотеть так поступить. В этом и была проблема. А разговоры о «спасении лица» вполне устраивали Багдад, так как оставляли вопрос о Кувейте в подвешенном состоянии. Стратегия же С.Хусейна была нацелена на максимальное затягивание конфликта в твердом убеждении, что время работает на Ирак, что именно время – главный враг коалиции, которая непременно расколется под воздействием различных обстоятельств. Показательно, что с какими бы планами мирного урегулирования ни приезжали к Саддаму Хусейну те или иные арабские руководители и их эмиссары, какие бы подарки ради «спасения его лица» ни сулили, ни один план не получил поддержки Багдада. И не получил как раз потому, что каждый имел в своей основе презумпцию ухода Ирака из Кувейта.

Вот и нам, я считал, не стоило заниматься «спасением лица» иракского руководителя. Не было у него такой проблемы. Да и в нравственном плане это нас никак не украшало.

Продолжение миссии Е.М. Примакова

Возвратясь в Москву из поездки по четырем западным столицам, Евгений Максимович доложил президенту ее итоги и получил указание вылететь в Каир, Дамаск, Эр-Рияд и Багдад. В столицах Египта, Сирии и Саудовской Аравии, – писал Е.М. Примаков в «Правде», – президент поручил ему дополнительно обсудить возможности по активизации «арабского фактора», чтобы заставить Ирак вывести войска без применения военной силы, но и без его «вознаграждения» (!). Президент рекомендовал обрисовать на встрече с Саддамом Хусейном полную картину той ситуации, с которой придется столкнуться в случае отказа следовать требованиям мирового сообщества. Поручалось также вернуться к вопросу об эвакуации советских специалистов из Ирака.5

26 октября Е.М. Примаков находился в Египте, когда возможность его визита в Багдад чуть-было не оказалась под вопросом, так как иракское руководство решило пошантажировать Москву, пытаясь воспрепятствовать принятию Советом Безопасности новой резолюции. Что это была за резолюция, и вокруг чего разгорелся сыр-бор?

Во второй половине октября в Совете Безопасности ООН началась работа над очередной резолюцией по Ираку. Как и все предыдущие, она должна была стать ответом на ситуацию, которую создал и усугублял своими действиями Багдад. Оккупация Кувейта длилась уже почти три месяца, и за это время многие проблемы сильно обострились – обеспечение продовольствием и питьевой водой населения Кувейта; судьба заложников и других граждан третьих стран; положение в Кувейте иностранных дипломатов; умножавшиеся факты грубых нарушений прав человека в Кувейте и возведенное в систему разграбление страны. В порядок дня встал вопрос об ответственности Ирака по международному праву за ущерб, убытки и вред, причиненные Кувейту и третьим государствам, а также их гражданам и корпорациям в результате вторжения и незаконной оккупации Кувейта. Советский Союз, разумеется, участвовал наряду с другими членами Совета Безопасности в подготовке проекта резолюции, посвященной всей совокупности этих вопросов.

Заложники, граждане третьих стран, дипломаты уже были предметом предыдущих резолюций СБ. Их Багдад игнорировал, и появление еще одной резолюции на эти же темы вряд ли бы его сильно могло обеспокоить. Но вот вопрос о компенсациях и реституциях поднимался впервые, грозя Багдаду на будущее очень внушительными суммами выплат. И в Багдаде встрепенулись.

26 октября посол Ирака в Москве Г.Д. Хусейн пришел в МИД с протестом против участия представителя СССР в Совете Безопасности Ю.М.Воронцова в подготовке проекта резолюции, при этом послом делался упор на абсолютную неприемлемость для Ирака всякой постановки вопроса о компенсациях и реституциях. Принимавший посла начальник Управления стран Ближнего Востока и Северной Африки В.И.Колотуша отвел этот протест, подчеркнув, что не видит никакого противоречия между нашим стремлением к политическому решению кризиса в Заливе и участием в выработке резолюции, осуждающей разграбление Кувейта и требующей соответствующей компенсации. В свою очередь, Колотуша привлек внимание посла к проблеме выезда советских специалистов, отметив, что трудности, постоянно возникающие в этом плане, создают у специалистов, их родных и близких в Союзе и в целом в кругах советской общественности убеждение, что наши люди в Ираке по существу стали заложниками, как и граждане западных стран. Соответственно растет поток писем и телеграмм президенту СССР, в правительство, в МИД с требованиями предпринять самые энергичные меры к возвращению советских специалистов на родину. Наш дипломат предупредил посла, что иракская сторона, видимо, не в полной мере осознает все последствия этого фактора.

Параллельно демаршу в Москве Тарик Азиз, вызвав нашего посла в Ираке В.В.Посувалюка, заявил ему, что в условиях, когда Советский Союз «проталкивает» – де резолюцию, вряд ли может быть плодотворным приезд в Багдад представителя президента СССР. Мы проинформировали Евгения Максимовича о таком развороте и в ответ получили его просьбу дать нашему представителю в Совете Безопасности указание попытаться отложить на пару дней принятие резолюции. Москва так и поступила. Ю.М.Воронцов это поручение выполнил, хотя ситуация, надо признать, была пикантная: Совет уже начал рассматривать резолюцию на официальном заседании, причем наш представитель высказался на нем в поддержку резолюции. Тем не менее председатель Совета (в октябре им был англичанин) пошел навстречу пожеланию Воронцова прервать заседание, чтобы дождаться возможных положительных новостей из Багдада. В свою очередь Евгений Максимович, связавшись по телефону с Тариком Азизом, поставил условие: либо его визит в Багдад состоится, как было согласовано, либо его не будет. Багдад попятился.

Примаков провел тур интенсивных переговоров с Саддамом Хусейном и Тариком Азизом. По вопросу о наших специалистах удалось достигнуть определенного прогресса: было получено согласие на отъезд в течение ноября одной тысячи человек и заверение, что прежних препятствий чиниться не будет, то есть общее количество отъезжающих составит за октябрь – ноябрь две с половиной тысячи. В вопросе об уходе Ирака из Кувейта сдвига не обозначилось, если не считать того, что лекций на тему «исторических прав» Ирака на Кувейт на этот раз выслушивать не пришлось.

С учетом того, что миссия Примакова в этой части результата не дала, Совет Безопасности 29 октября возобновил свою работу и 13 голосами при 2-х воздержавшихся (Йемен, Куба) утвердил резолюцию 674, о которой говорилось выше.

Из Багдада Евгений Максимович проследовал в Саудовскую Аравию, где провел встречи с руководителями этой страны и Кувейта. Если не ошибаюсь, один из сигналов о желании Багдада вступить в контакт с Эр-Риядом передавался тогда через Е.М.Примакова, но был саудовцами проигнорирован.

Багдадом был предпринят тогда же еще один маневр, о котором мир впервые узнал от министра иностранных дел Йемена Арьяни. Он поведал журналистам, что ему звонил Тарик Азиз, сказавший, что визит Примакова в Багдад «прошел не столь негативно, как об этом сообщают», и что Ирак использовал встречу для выражения своего мнения по поводу «недостатков» позиции Советского Союза. Азиз также информировал йеменца, что через Примакова передана иракская инициатива, адресованная Горбачеву и Миттерану и содержащая предложение освободить всех заложников, если президенты СССР и Франции датут публичное обязательство по части невоенного решения конфликта.6

Помню, что я с интересом читал запись беседы между М.С.Горбачевым и Франсуа Миттераном, состоявшейся в Париже 28 октября. Там эти лидеры с подачи Михаила Сергеевича действительно обсуждали такое предложение (иракцы даже передали свой проект советско-французского обращения к президенту Ирака). При этом в высказываниях советского руководителя была заметна довольно большая амплитуда колебания от тезиса – если мы ничего Саддаму не дадим, то он пойдет на крайности – до признания того, что тот пытается выиграть время и старается расколоть единство «пятерки». Ссылаясь на впечатления Примакова, Горбачев убеждал Миттерана, что Саддам Хусейн уже не тот, что был 2-3 недели назад, что начали вырисовываться шансы политического урегулирования, правда, пока еще весьма расплывчатые. Был готов Михаил Сергеевич и к тому, чтобы совместно с Миттераном перередактировать иракский проект.

Миттеран, однако, отнесся к данному предложению иракцев более чем сдержанно – уж слишком был очевиден их замысел противопоставить СССР и Францию Соединенным Штатам и Англии. Миттеран сказал тогда Горбачеву, что между французской и американской позициями могут быть различия в тоне, стиле, конкретике, но что по существу вопроса разногласий с американцами нет. Это и поставило точку в разговоре по поводу иракской инициативы.

Горбачев рассказал Миттерану, что накануне получил письма по поводу миссии Е.М.Примакова от Буша и Тэтчер (от последней особенно жесткое), и в этой связи высказался за то, чтобы на совместной с Миттераном пресс-конференции во главу угла поставить приверженность коллективно принятым решениям Совета Безопасности и даже посетовал, что журналисты будут осаждать его вопросами по поездке Е.М.Примакова. Миттеран поддержал мысль, что пресс-конференцию надо построить именно под таким углом.

На ней президент СССР заявил, что миссия Е.М.Примакова – «это не какая-то самостоятельная ветвь процесса. Больше того – не противоположная, а органичная часть наших общих усилий. Таких визитов, таких встреч, таких бесед, – говорил Горбачев, – идет много. Предпринимаются они с разных сторон – одни открыто и известны прессе, другие в закрытом порядке». При этом показательно подчеркивание Горбачевым того, что «все это не значит, что мы меняем свою позицию», что «если президент Хусейн рассчитывает, что ему удастся расколоть, разъединить, найти трещину в позиции постоянных членов Совета Безопасности ООН, то это заблуждение». «Мы не можем допустить, не должны дать никакого повода Ираку, режиму президенту Хусейна думать и надеяться на какой-то разлад между теми, кто принимал эти резолюции, на ослабление позиций». «Мы считаем действия мирового сообщества оправданными. И должны сделать все, чтобы это единство было сохранено, добиваться, чтобы требования мирового сообщества выполнялись».7

В Париже, как и в некоторых других случаях, было как бы два Горбачева: один, ищущий в беседе с президентом Франции компромисса с Саддамом Хусейном, и другой – публичный политик, говорящий с трибуны то, что должен был говорить руководитель великой державы, связанный официальной позицией и определенными договоренностями и взятыми международными обязательствами. В принципе дуализм в политике (давайте назовем это таким термином) – вещь нежелательная и, как правило, вредная. Каждое уважающее себя государство должно в лице своего высшего руководства говорить одним языком и вести одну политику, если хочет, чтобы его хорошо понимали, с ним считались и ему доверяли, и при этом вести последовательную линию, не вилять. В советской же прессе тогда открыто писали, что в вопросе о кувейтском кризисе у Москвы две разные политики – политика Шеварднадзе и политика Примакова. Еще больше спекуляций по этому поводу было за рубежом.

То, что корабль советской внешней политики шел не по прямой, а зигзагом, было видно невооруженным глазом. И дело тут было в капитане корабля – М.С.Горбачеве, который перекладывал руль то в одну, то в другую сторону, в зависимости от разных обстоятельств – и внешнеполитических, и внутриполитических, и просто конъюнктуры в Кремле, где, как и в каждой цитадели власти, шла постоянная подковерная борьба за влияние на президента. Сказывалось и то, что лично Михаил Сергеевич был сильнее, чем другие лидеры «пятерки», нацелен на поиск мирной развязки и в процессе поиска или под влиянием советов со стороны окружения выкатывался порой из общего строя, вел этот поиск на грани фола и даже за этой гранью, но каждый раз возвращался в общую колонну «пятерки», когда предстояло совместно принимать ответственное решение или когда его очередная попытка сделать что-то самому давала осечку.

У А.С.Черняева есть следующая дневниковая запись, датированная 31 октября 1990 года: «По Персидскому заливу… Некоторые обороты речи у Горбачева на пресс-конференции вызвали в Мадриде и Париже суматоху, мол, не исключает ли он совсем военный путь? Я – то знаю, что не исключает. И когда сегодня Арбатов спросил, как ему реагировать на запросы знакомых ему послов Кувейта, Египта, Саудовской Аравии, я сказал ему: «Давай понять, что мы никогда не пожертвуем альянсом с Соединенными Штатами в этом деле».8

Поскольку Москва все время оставалась в фокусе внимания, известные метания президента СССР мгновенно засекались и вызывали законные вопросы и у арабов, и у западников. Мы в МИДе понимали, что это вредит интересам и престижу страны и по мере возможности старались, чтобы политика Советского Союза в отношении кризиса оставалась принципиальной, четкой и понятной. Основную тяжесть этого бремени нес, конечно, сам министр.

А в это время в самом Кувейте

Между тем обстановка в зоне Залива продолжала разогреваться. С обеих сторон шло наращивание вооруженных сил и вооружений. На момент хельсинкской встречи число участников МНС достигло 23 государств, и было очевидно, что это не предел. В Ираке шел призыв резервистов, создавались новые воинские части, втрое выросла группировка в самом Кувейте. Багдадское телевидение и радио на все лады честило американцев, саудовцев, египтян, других участников коалиции. Одновременно народ призывали потуже затянуть пояса и готовиться к войне. Иракцам непрестанно внушали мысль, что победа Ираку гарантирована. Тон задавало само руководство страны в лице президента и Совета революционного командования.

Захват Кувейта и последующие военные приготовления тяжело отразились на судьбах сотен тысяч людей. Только за август – сентябрь Иордании пришлось принять около 600 тысяч беженцев из Ирака и Кувейта. Амман стал главными воротами, через которые шел отток иностранцев, в основном граждан стран «третьего мира», которые лишились в Ираке и Кувейте работы и средств к существованию. С каждой неделей ухудшалось продовольственное положение иностранных граждан, которых чем дальше, тем больше стали подвергать всякого рода дискриминационным ограничениям. Многие десятки тысяч беженцев пытались найти себе пристанище в Иране и Турции. Всего за первые пару месяцев кризиса Кувейт и Ирак покинули около одного миллиона человек. С другой стороны, в категории заложников продолжали оставаться граждане стран-участниц МНС.

Из самого Кувейта поступала самая мрачная информация о происходившем фактическом разорении этой страны. В основном ее источниками были остававшиеся там дипломаты некоторых западных государств и беженцы. Но у нас составились и некоторые собственные представления после того, как в первых числах сентября двум сотрудникам Генконсульства СССР в Басре удалось побывать в Кувейте, чтобы ознакомиться с состоянием оставленного там на попечении иракских властей советского посольства. Вот что они зафиксировали в своем отчете.

Столица Эль-Кувейт производит впечатление покинутости и заброшенности. В домах почти не видно признаков жизни. Местных жителей на улицах практически нет, изредка встречаются группы по два – три человека, но в основном это филиппинцы, индусы, бангладешцы. Улицы города давно не убирались. Повсюду кучи мусора, некоторые из них горят или дымятся. Ветер гоняет обрывки бумаг и пакеты. Машин в городе почти нет, а те, что есть, – иракские. Деловая жизнь города парализована. Все учреждения закрыты. Большинство гостиниц не работает. Торговли по существу нет, не охранявшиеся магазины разграблены. Супермаркет «Султан-центр» практически пуст. Лишь в одном углу покупатели разбирали остатки чего-то напоминающего чечевицу. Городской овощной рынок также в запустении.

А вот путевые впечатления наших товарищей. Автострада Басра-Эль-Кувейт очень оживлена. В Кувейт машины идут в основном порожняком, кроме армейских грузовиков. Обратно – загружены до предела всякой всячиной, в том числе стройматериалами – трубами, лесом, металлоконструкциями, силовым кабелем, бухтами проволоки и т.д. На трейлерах – легковые автомобили. Из виденного сам собой напрашивался вывод о масштабном вывозе из Кувейта в Ирак различного имущества.

Естественно возникал вопрос: для чего разрушать нормальную жизнь на территории, которую Багдад даже официально именовал 19-ой провинцией Ирака? Не означало ли это, что в Багдаде исходят из того, что Кувейт удержать не удастся и просто забирали оттуда все, что поддавалось перемещению? С другой стороны, в иракском руководстве, казалось, не могли не понимать, что потом за все это придется расплачиваться. Так зачем же взваливать на иракский народ дополнительное материальное бремя, одновременно роняя престиж страны, и так уже сильно подорванный агрессией против малой соседней страны? Рационального ответа мы не находили, а то, что как бы лежало на поверхности, выглядело непривлекательно, хотя, возможно, и было сермяжной правдой – создать у простых иракцев стимул постараться удержать захваченное (не только то, что в Кувейте, но и то, что уже здесь, в Ираке, в том числе на полках магазинов; по наблюдению наших людей, после захвата Кувейта, в магазинах и на самом деле появилось очень много товаров, которых раньше либо не было, либо стоили до этого значительно дороже).

Заложники как инструмент политики Багдада

Сделав граждан стран-участниц МНС заложниками, Багдад беззастенчиво на этом спекулировал. Родные и друзья задержанных, понятно, теребили свои правительства, парламенты, общественные организации, требуя, чтобы они что-то предпринимали для вызволения заложников, в том числе пытались договориться с властями Ирака. Багдад же, стараясь ослабить и расслоить коалицию действовал избирательно и дозированно, возлагая вину за случившееся на правительства соответствующих стран и, напротив, поощрая оппозиционные силы, общественные круги и отдельных политических деятелей, отпуская по их ходатайствам те или иные группы заложников. Чтобы как-то противодействовать политическим спекуляциям на заложниках, министры иностранных дел ЕС 3 ноября даже выступили с совместной рекомендацией о том, чтобы политические деятели не предпринимали в индивидуальном порядке поездок в Багдад, но это не дало большого эффекта.

На ноябрь пришелся пик активности такого рода визитеров. 6 ноября с бывшим премьер-министром Японии Накасоне Багдад отпустил 106 заложников, в большинстве своем японцев. 9 ноября бывший социалдемократический канцлер ФРГ Вилли Брандт вывез с собой около двухсот заложников – немцев. С бывшим консервативным премьер-министром Великобритании Эдвардом Хитом (ярым врагом М.Тэтчер) уехало около 40 англичан. Еще раньше 47 американских заложников вернулись домой с бывшим претендентом на пост президента США от демократической партии Джесси Джексоном. С теми же в основном целями совершили в разное время паломничество в Багдад лейбористский член парламента Великобритании Тони Бенн, бывший чемпион мира по боксу Мухаммед Али, правый французский политический деятель Жан-Мари Ле Пен, бывший губернатор Техаса Джон Коннэли, бывший генеральный прокурор США Рамсей Кларк. Такие визиты широко использовались иракской пропагандой для того, чтобы демонстрировать населению страны, будто Ирак вовсе не находится в политической изоляции, а как магнит притягивает к себе различные известные фигуры из стран Запада.

Политической демонстрацией стало и решение иракского парламента от 1 ноября выпустить всех болгарских граждан на том основании, что Болгария, в отличие от ряда других стран Восточной Европы, ни в какой форме, даже в символической, не участвовала в МНС.

Особое значение Багдад придавал отслоению Франции от «пятерки» постоянных членов СБ, рассчитывая на использование своих прежних привилегированных отношений с этой страной.

Франция была единственным государством Запада, где довелось побывать Саддаму Хусейну. Это случилось в 1975 году, после чего франко-иракские связи стали бурно развиваться и даже распространились на ядерную сферу, не говоря уже о том, что в некоторые годы Ирак закупал оружия во Франции больше, чем в СССР. Хотя особые отношения Франции с Ираком были в значительной мере плодом голлистской политики, социалист Миттеран не был чужд склонности следовать линии своих предшественников, а его министр обороны Жан Пьер Шевенман был одним из учредителей Общества франко-иракской дружбы. Выступая в конце августа 1990 года на страницах французской газеты «Фигаро», Тарик Азиз настойчиво советовал французам вспомнить, какой была политика де Голля, Помпиду, Жискар д'Эстена и вести себя отлично от США и Англии. Желая дать Парижу стимул к этому, Багдад в ноябре сразу освободил всех французских заложников числом более 300 человек. По сведениям из арабских источников, переговоры на эту тему предварительно провел с Тариком Азизом бывший министр иностранных дел Франции Клод Шейссон.

Напротив, стараясь затруднить нам позицию на предстоявших в ноябре советско-американских переговорах, Багдад специально приостановил отъезд на родину советских специалистов, которых на то время оставалось в Ираке еще около пяти с половиной тысяч человек. 12 ноября В.И.Колотуша был вынужден (в который уже раз!) вновь ставить перед иракским послом вопрос о совершенно неудовлетворительном положении с выездом советских граждан из Ирака, подчеркивать, что проблема приобретает все более острый характер, поскольку иракская сторона не выполняет даже договоренностей, достигнутых во время последних переговоров Е.М.Примакова с С.Хусейном. Посол был предупрежден, что подобная позиция иракских властей может иметь далеко идущие последствия для советско-иракских отношений, поскольку она никак не вписывается в нормы цивилизованных отношений между государствами.

Затрону еще один аспект этой проблемы. Он связан с работавшими в Ираке советскими военными специалистами. В момент захвата Кувейта их было около двухсот человек. Я лично считал, что в свете совершенной Ираком агрессии и занятой в отношении нее Советским Союзом принципиальной позиции, в том числе немедленного прекращения советских военных поставок в Ирак, дальнейшее пребывание там советских военных потеряло политическую и моральную основу. Но когда я высказался в таком плане в Межведомственной группе, начальник Генерального штаба вооруженных сил СССР генерал армии М.А.Моисеев возразил весьма эмоционально. Судя по всему, он считал вполне нормальным сохранение такой формы военного сотрудничества с Ираком. Министры иностранных дел и обороны СССР между собой этот вопрос тоже не смогли решить, а президент по каким-то своим соображениям занял уклончивую позицию. Между тем на Западе и в некоторых арабских странах Москву стали подвергать все более нелицеприятной критике за ее непоследовательность. И хотя Министерство обороны СССР публично заявляло, что работающие по контрактам в Ираке советские военнослужащие вовсе не военные советники в собственном смысле этого слова, то есть не работают в иракских штабах или непосредственно в воинских подразделениях, а являются техническими специалистами, помогающими иракцам овладевать советской техникой, налаживать ее ремонтную базу, вести профилактические работы и т.п., суть от этого мало менялась – СССР через своих военных специалистов помогал укреплению военного потенциала страны, совершившей агрессию, причем в основном именно с помощью советского оружия.

В Хельсинки Буш поставил перед Горбачевым эту проблему. Последний повторил изложенные выше аргументы Минобороны, добавив, что число наших военных в Ираке постепенно сокращается. Буш нажимать не стал, и вопрос завис, что продолжало создавать почву для неблагоприятных высказываний в адрес советской политики и у нас, и за рубежом. Кстати, Верховный Совет РСФСР еще в первой половине сентября потребовал от Кремля вывода всех советских военных специалистов из Ирака.

Но вот М.А. Моисеев в начале октября оказался с рабочим визитом в США. Судя по газетному отчету о его встрече с редакторами газеты «Нью-Йорк таймс», генерал в начале визита продолжал держать «активную оборону», когда речь заходила о продолжающемся советском военном присутствии в Ираке.9 Видимо, однако, руководитель нашего Генштаба все-таки почувствовал на себе всю неловкость ситуации. Во всяком случае в конце визита на пресс-конференции в Вашингтоне он заявил, что СССР непременно выведет всех своих военных специалистов так скоро, как это только окажется возможным.10

Но момент уже был упущен. К этому времени иракские власти стали отказываться отпускать даже тех наших военных, у кого истекли контракты. И лишь Е.М.Примакову в конце октября, во время его второго посещения Багдада удалось с немалым трудом добиться возвращения 34 наших военнослужащих. Остальных продолжали удерживать в Ираке.

Мои переговоры в Турции

Как для Ирака, так и для тех, кто в кувейтском кризисе ему противостоял, существенное значение имела позиция его северного соседа – Турции. В годы ирако-иранской войны Анкара искусно балансировала между двумя сражавшимися соседями и активно с обоими торговала. В эти годы она удвоила пропускную способность нефтепровода, по которому иракская нефть перекачивалась из района Киркука к Средиземному морю, что приносило Турции хорошую прибыль. К 1990 году ежегодный объем турецкого экспорта в Ирак достиг 750 миллионов долларов, ежедневно турецко-иракскую границу пересекало до 5 тысяч грузовых машин, в Ираке активно работали строительные и транспортные турецкие фирмы.

Показательно, что первым государством, которое Бейкер посетил после принятия Советом Безопасности резолюции о санкциях против Ирака, стала Турция. Но еще до его появления в Анкаре президент Тургут Озал распорядился перекрыть нефтепровод, сразу сократив экспортные возможности Ирака примерно на 1/3. Турецкие потери от введенных против Ирака санкций Озал оценил в 2.5 млрд долларов в год. Госсекретарю США пришлось многое пообещать, чтобы закрепить Анкару на позициях строгого соблюдения санкций и предоставить американским ВВС дополнительные возможности по использованию базы Инжирлик на юге Турции (Турции были обещаны истребители «Фантом», которые из-за возражений Греции Вашингтон долго отказывался ей поставлять; дано согласие на перепродажу турецких самолетов «F-16» Египту, обещаны поддержка вступления Турции в ЕС и увеличение займов по линии Всемирного банка до 1.5 млрд долл. в год).

В дальнейшем Анкара, уклонившись от формального подключения к МНС, оказала этим силам действенную поддержку, сконцентрировав на границе с Ираком собственную солидную военную группировку, включая танки, что побудило Багдад, в свою очередь, держать все время на севере несколько дивизий (всего Турция оттянула на себя около 100 тысяч иракских солдат).

Советско-турецкие отношения в то время переживали период заметного подъема, прежде всего на базе взаимного экономического тяготения наших стран друг к другу. Турция, в течение многих лет считавшаяся «больным человеком Европы», после ухода в 1983 году от власти в этой стране военных быстро вошла в стадию экономического подъема благодаря реформам Т.Озала (сначала премьер-министра, а потом президента). Стала существенно нарастать экономическая составляющая советско-турецких отношений, а за ней и политическая.

Как заместитель министра я отвечал и за наши отношения с Турцией. Приглашение посетить Анкару для политических консультаций было получено еще в августе, но выбраться туда я смог только в октябре. В столицу Турции я прилетел вместе со своим старшим помощником Сергеем Александровичем Карповым, человеком исключительной добросовестности и организованности, которому в период кувейтского кризиса пришлось делить со мной все прелести долгих рабочих дней и многообразных забот. Нашего посла в Турции Альберта Сергеевича Чернышева я знал уже много лет. Он долго был помощником А.А.Громыко и его основным спичрайтером, но по образованию – тюркологом. Так что быть послом в Турции ему, как говорится, сам бог велел.

Консультации в МИД Турции заняли два дня (10, 11 октября). Моим основным партнером на них был первый заместитель министра иностранных дел Тугай Озчери, с которым мы как-то очень быстро нашли общий язык, благодаря чему и обсуждение вопросов шло легко и непринужденно. Больше половины времени заняло рассмотрение различных аспектов двусторонних отношений. С обоюдным удовлетворением мы констатировали углубляющееся политическое содержание отношений, активное расширение правовой инфраструктуры, значительный рост объема торгово-экономического сотрудничества и его многообразие. Обстоятельно обсудили все, что предстояло сделать еще в этих областях. В Анкаре я подписал Протокол о политических консультациях между СССР и Турцией, призванный поставить на регулярную основу обмен мнениями по актуальным проблемам двустороннего сотрудничества и международных отношений.

При обсуждении международной проблематики главное внимание было уделено кувейтскому кризису, предстоявшему саммиту СБСЕ в Париже и проблеме Кипра. По взаимной договоренности мы с Озчери поочереди открывали дискуссию по каждому новому пункту повестки дня. По кувейтскому кризису первому довелось высказываться мне. Я начал с изложения общего подхода, сказав, что если суммировать суть нашей позиции в связи с кризисом, то главными являются два положения: необходимо восстановить Кувейт как независимое государство и добиться этого мирными средствами. Мы делаем упор на втором элементе, поскольку существует очень серьезная опасность военной схватки. Соответственно, все принятые до сих пор резолюции мы рассматриваем как направленные на восстановление суверенитета Кувейта именно с помощью мер политического и экономического воздействия на Ирак и исходим из того, что требуется время, чтобы эти меры сработали. Что касается перспективы, то ясно, что кризис разрешим мирным путем только при условии, что Багдад сам проявит готовность вывести свои войска из Кувейта. Если он будет упорствовать, то рано или поздно Совет Безопасности окажется вынужденным сделать следующий логический шаг – пойти на санкционирование применения военной силы против Ирака. Мы не считаем, что эта мера уже назрела. Вместе с тем советская сторона честно и откровенно предупреждает – как публично, так и иными путями, доводя это до С. Хусейна, – что Совету Безопасности придется обратиться к силе. Мы прямо говорим С. Хусейну, что в случае военного конфликта его ждет разгром. Советуем ему одуматься, проявить гибкость. Мы, отмечал я, не сторонники того, чтобы разрешение конфликтной ситуации в зоне Залива брали в свои руки какое-либо одно государство или группа государств. Все решения на этот счет должен принимать только СБ ООН. И вновь подчеркнул, мы не хотим военного решения, мы против кровопролития.

Далее я рассказал о первой поездке Е.М.Примакова, о положении с советскими специалистами, о том, как нам видится общая расстановка сил в связи с кризисом, в том числе в арабском мире. Отметив как очевидность, что в Багдаде не расчитывали столкнуться со столь резкой международной реакцией на захват Кувейта, указал как на одну из безусловных ошибок Багдада неправильную оценку реакции со стороны СССР. В Багдаде не поняли, что посягательство на суверенную страну мы воспримем как удар по всему мировому порядку, как не поняли и той роли, которую мы отводим ООН, ее способности пресекать акты агрессии. Признал при этом, что для нас, действительно, было весьма непросто занять свою нынешнюю позицию в свете десятилетий сотрудничества с Ираком по самым различным направлениям и выгодности для нас экономических отношений с этой страной.

Общим выводом была констатация того, что нарочито жесткая позиция Багдада пока не дает возможности начать политический процесс, который выводил бы на решение проблемы, и что ситуация остается опасной и в значительной мере непредсказуемой. Все это лишь подчеркивает необходимость продолжать и наращивать коллективные усилия по соответствующему воздействию на режим С.Хусейна.

Т.Озчери, заявив, что он полностью присоединяется к нашим оценкам и вряд ли сможет добавить что либо существенное, тем не менее при изложении подхода Турции, который и на самом деле во многом совпал с нашим, поднял и некоторые другие вопросы. В целом турецкую позицию Озчери резюмировал так:

ѕ акт агрессии Ирака и аннексии им Кувейта неприемлем;

ѕ необходимо в полном объеме выполнить имеющиеся решения СБ ООН;

ѕ необходимо создавать максимально благоприятные условия для того, чтобы эти решения СБ достигли целей;

ѕ военные средства воздействия являются сугубо крайней мерой и они должны предприниматься строго в рамках Устава ООН;

ѕ при крайней необходимости допустимо, чтобы СБ принял решение о военных санкциях.

Под последним пунктом Озчери имел в виду, хотя и высказывался весьма скупо, наказание Багдада за совершенную агрессию путем установления для него на будущее военных ограничений. С турецкой точки зрения, говорил Озчери, в контексте кризиса речь идет и о том, насколько после его разрешения уменьшится исходящая от Ирака военная угроза для стран региона. Суть этой угрозы – сверхвооруженность Ирака.

Было понятно, что Турция как сосед Ирака не хочет иметь у себя под боком страну с миллионной армией, ракетами, химическим оружием, а потенциально и ядерным. Чтобы не замыкать вопрос о военных ограничениях сугубо на Ирак, я ответил Озчери более широкой постановкой проблемы. Я сказал, что кризис ясно показал необходимость формирования в этом районе надежной системы региональной безопасности. При этом одним из важных элементов такой структуры является, наверное, вопрос о допустимых уровнях вооружений для стран региона. Напомнил в этой связи, что еще за год до кризиса с советской стороны был обозначен целый ряд проблем, требующих первоочередного внимания. Это было сделано в ходе поездки Э.А.Шеварднадзе по странам Ближнего Востока. В частности, мы считаем полезным создание для данного региона Центра по снижению военной опасности, и мы за то, чтобы ограничить здесь распространение новейших военных технологий, в том числе, разумеется, оружия массового поражения и ракетных вооружений. Сказал, что данный вопрос мог бы стать предметом специальных консультаций.

Турки дали понять, что не помышляют о разделе Ирака. Озчери заявил, что хотя после завершения конфликта в Персидском заливе арабский мир уже не будет прежним, но при этом речь не должна идти об изменении политико-географических реалий, о перекройке границ. Это было очень важное заявление, которое я был рад услышать. Ведь чем бы ни закончился кризис – мирной развязкой или применением силы, Ирак при всех условиях должен был сохранить свою целостность. Хорошо, что турки это сказали сами даже без каких либо наводящих вопросов. Потом не без иронии Озчери мне рассказал, что когда после захвата Кувейта к ним срочно прибыл спецпредставитель С. Хусейна, то и перед Анкарой в качестве главного аргумента выдвигался довод о том, что когда-то Кувейт был частью Оттоманской империи. Хорошо, что у нас нет территориальных амбиций, не то подобная логика могла бы сильно подвести Багдад, – с улыбкой сказал Озчери.

На данный момент турки стояли за то, чтобы дать еще какое-то время поработать экономическим санкциям, хотя и жаловались, что несут от них большие финансовые потери. Признавали, что их первоначальный прогноз – санкции уже через шесть недель заставят Багдад пересмотреть отношение к аннексии Кувейта – оказался чересчур оптимистичным. Никаких новых сроков они уже не называли, но было видно, что положение, как оно есть, их ни в каком плане не устраивает и долго таким, по их мнению, оставаться не должно. Вместе с тем не было заметно и воинственной агрессивности по отношению к Багдаду и лично Саддаму Хусейну. Удивлялись лишь, как он мог так грубо ошибиться в прогнозе реакции мирового сообщества, отмечали, что в течение многих лет тщательно выстраивали отношения конструктивного сотрудничества с Ираком, которые враз были перечеркнуты. Словом, в чем-то оказались в весьма сходной с нами ситуации, только, пожалуй, более острой и сложной (из-за общей границы с Ираком, курдской проблемы, подозрений насчет намерений Тегерана и базирования в Турции американской авиации).

В конце разговора по кризису я, как бы размышляя вслух, повторил то, что говорил раньше в Тегеране относительно возможного сценария мирной развязки: Багдад заявляет о готовности вывести войска из Кувейта, коалиция отвечает обещанием не нападать, Ирак начинает вывод, коалиция отвечает частичным сокращением МНС и т.д. Подчеркнул, что если не думать о перспективе мирного выхода из кризиса, то дела покатятся под гору. Призвал турецкую сторону включиться в такой поиск и по возможности оказывать на Багдад соответствующее воздействие, поскольку минимальным условием начала процесса политического урегулирования является хотя бы допущение руководством Ирака возможности ухода из Кувейта.

К сожалению, у турок, как и у нас, не было ясности, как в конечном счете поступит Саддам Хусейн. Условились, что будем держать друг друга в курсе событий и что это не последняя наша встреча.

Я был доволен не только деловой частью визита (кувейтский кризис был лишь его частью), но и тем, что удалось выкроить немного времени и хоть чуть-чуть познакомиться с городом. В Стамбуле мне бывать приходилось, а в Анкару я попал впервые. Новая столица во многом уступала прежней – древнему и величественному городу, но и в ней были свои достопримечательности, а стоявшая теплая солнечная осень добавила нашим коротким автомобильным вылазкам дополнительную прелесть. Посол Чернышев оказался к тому же не только гостеприимным хозяином (мы жили в посольстве), но и прекрасным гидом. Однако дела торопили, и 12 октября мы уже были в Москве.

Еще одна встреча с ливийским представителем

Вернувшись из Анкары, я вновь погрузился в круговорот своих повседневных обязанностей – решение различных вопросов, связанных с отношениями СССР с десятками государств, входящих в сферу моей ответственности, подготовку предложений руководству, встречи с послами, отслеживание ситуации в Совете Безопасности и т.д. Продолжились и «обзоры горизонтов» с арабскими и другими дипломатами по ирако-кувейтским делам. Обнадеживающего было мало. Предпринятый королем Марокко, королем Иордании и президентом Алжира зондаж отношения Багдада в поисках путей урегулирования конфликта ничего не дал. Они, подобно предпринимавшимся до этого миссиям добрых услуг, не получили согласия Багдада на то, чтобы в основе урегулирования лежал вывод иракских войск из Кувейта.

Ничего нового, к сожалению, не привез и прибывший в Москву заммининдел Ливии М.Х.Шаабан, с которым у меня состоялись обстоятельные консультации 16 октября. Я ему откровенно сказал, что у нас нет ясности, ведет ли С.Хусейн, принимая различных посланцев, политическую игру с нами и арабами, а на самом деле считает, что время работает на Багдад и мировое сообщество в конце концов примирится с оккупацией Кувейта, или же он все-таки начинает понимать, что дело приблизилось к опасной черте, угрожая его стране военным разгромом. Нам очень важно знать действительные намерения Багдада: если есть реальные подвижки, то в этом случае у нас расширяются возможности воздействовать на Вашингтон и удерживать его от применения силы. Однако из Багдада по-прежнему раздаются заявления прямо противоположного характера, причем последнее имело место только накануне.

Между тем, чем больше времени проходит с начала кризиса, – говорил я ливийцу, – тем потенциально опаснее становится обстановка. Мы исходим из того, что кризис должен быть преодолен мирным путем. Необходимо во что бы то ни стало избежать кровопролития, тем более что война непременно закончится поражением Ирака. А по многим причинам – политическим, экономическим и другим – мы не хотели бы такого финала. Однако время не ждет. Если не будут предприняты реальные шаги к мирному урегулированию, неминуема военная развязка. Приходится принимать в расчет, что стянутые в зону Персидского залива крупные военные силы обходятся дорого и их там не будут долго держать. Есть и другое обстоятельство: идет активное разграбление Кувейта, в нем наблюдается массовое нарушение прав человека. Я имею в виду не просто солдатское мародерство, что весьма распространено, а осуществляемую Багдадом политику демонтажа экономического потенциала Кувейта, когда оттуда вывозится все, что имеет экономическую значимость. Ситуация внутри Кувейта становится все тяжелее, и это тоже может создать условие для применения силы. Отсюда – необходимость активной работы с Багдадом тех стран, руководству которых там доверяют. Нам бы также хотелось, чтобы предстоящая встреча в Тунисе министров иностранных дел арабских государств способствовала сплочению арабских рядов и была использована для того, чтобы довести до сознания Багдада необходимость сделать выбор в пользу мирного урегулирования.

Вот, вкратце, какие мысли я старался внушить ливийскому представителю. Он не возражал против этих доводов и, критикуя Багдад (вторжение в Кувейт и тем более его аннексия были и для Триполи полнейшим сюрпризом), основной упор в разговоре делал на американском военном присутствии как самом негативном явлении, какое произошло в регионе. Говорили мы также о западных заложниках, задерживаемых советских специалистах, миссии Е.М.Примакова, действии экономических санкций и довольно много о БВУ.

Руководитель Ливии М.Каддафи пользовался у Багдада определенным политическим кредитом. Поэтому работе с ливийцами мы придавали существенное значение, стараясь настроить их на нужный лад. Этому и служили проведенные консультации с М.Шаабаном.