Миф о «немецких деньгах большевиков» — памятник мракобесию

Социалист социалисту рознь

Внимание, вопрос: какой европейский социалист в 1917 г. предал свой народ и помог правящим классам другой страны осуществить их интересы в войне? Думаете, Ленин, добившийся перемирия с немцами? Конечно, нет. Этим предателем и пособником был французский социалист Альбер Тома. Он так горячо ратовал за ведение войны, что удостоился особого поста, порожденного войной, — министра вооружений и военной промышленности. Когда весной 1917 г. антивоенные настроения стали укрепляться в России и грозили перекинуться на другие воюющие страны, Тома вместе с такими же социалистами-пособниками буржуазии отправился в Россию, чтобы своим авторитетом «левого» поднять шовинистический настрой солдат. Т.е. втянуть в новые мясорубки и русские, и французские, и все остальные армии. «Пимен» нашей революции, Николай Суханов, назвал его Шейлоком, который явился «требовать за свои червонцы живого мяса и высасывать кровь из нашей революции» [69]. Тома курировал создание союзниками комиссии по пропаганде для воздействия на русских солдат, которая за три месяца требовала вливания 1 млн руб. [70] Усилия Тома даром не пропали: война продолжилась, еще десятки тысяч солдат погибли, еще миллионы прибылей достались военным поставщикам. В моем вопросе было небольшое лукавство: Тома прежде всего помогал правящим классам Франции, а российским уже попутно перепадало. Да и интересы своего народа он впервые предал еще раньше 1917 г., когда стал сотрудничать с буржуазией.

Для продолжения войны кроме того требовалось расправиться с ее противниками, затушевать все другие вопросы. Прочитайте «Записки о революции» Суханова, чтобы увидеть, как буржуазная пресса, не желавшая знать ничего, кроме войны, переходила от одной антисоветской и милитаристской кампании к другой — это было еще до приезда Ленина, до усиления большевиков и направлено не только против них, но и против всех социалистов. Чтобы не дать Советам усилиться, правительству нужно было затруднить возвращение из эмиграции большевиков и других групп интернационалистов-«пораженцев». Факты говорят за себя. Если группа из сорока человек (в том числе и Г.А. Алексинский, о котором еще пойдет речь) в главе с «оборонцем» Плехановым отплыла из Англии в Россию на военном корабле в сопровождении миноносцев для защиты от немецких подлодок, то революционеры Карпович и Янсон погибли на корабле, потопленном подлодкой. Эсер-«пораженец» Виктор Чернов был задержан при отъезде из Франции, а Лев Троцкий с пятью товарищами — при отъезде из США. Меньшевик-интернационалист Юлий Мартов первым предложил план проезда через Германию, которым воспользовался Ленин, но затем засомневался и стал дожидаться согласия Временного правительства. После месяца бесплодного ожидания гарантий от ареста «за измену» он решился и с соратниками последовал за Лениным без разрешения Милюкова, пропустив важнейшие события революции [71]. Ленин тем и отличался от Мартова и многих других, что понимал наивность ожидания официального дозволения. Он и использовал первую возможность, чтобы оказаться в гуще событий, а не ждать милости от чиновников. Среди тех, кто поддержал его и отправился в «ленинском вагоне» в Россию, помимо 19 немецких шпионов-большевиков, видимо, на сдачу с кайзеровских миллионов, было насыпано еще несколько бундовцев, сотрудников газеты «Наше слово» и эсер Розенблюм-Фирсов.

Для большевиков не было секретом, что немецкие власти желали выхода России из войны и рассчитывали, что возвращение «пораженцев» этому поспособствует. Они понимали и то, что их политические противники после этого станут еще громче кричать об их связях с немцами. Поэтому перед отъездом из Швейцарии Ленин с товарищами составили заявление, в котором подчеркивали: «Интернационалисты всех стран не только вправе, но обязаны использовать эту спекуляцию [германского] империалистического правительства в интересах пролетариата, не отказываясь от своего пути и не делая правительствам ни малейшей уступки. […] после завоевания рабочим классом политической власти в России мы допускаем революционную войну против империалистической Германии» (курсив мой. — Р.В.) [72]. К этой позиции присоединились интернационалисты Франции, Швейцарии, Польши, Германии и Швеции: «Не сомневаясь в том, что германское правительство спекулирует на одностороннем усилении антивоенных тенденций в России, мы заявляем:

Русские интернационалисты, которые в течение всей войны вели самую резкую борьбу против империализма вообще и германского империализма в особенности, отправляются теперь в Россию, чтобы служить там делу революции, помогут нам поднять и пролетариев других стран, и в особенности пролетариев Германии и Австрии, против их правительств. Пример героической борьбы русского пролетариата послужит лучшим поощрением для пролетариев других стран» (курсив мой. — Р.В.) [73]. Подготовка к поездке велась революционерами открыто, связанные с ней интересы обозначались ими без утайки.

Оказавшись в Петрограде, Ленин и Зиновьев выступили в Исполкоме Петросовета, где обнародовали данные о своем возвращении и доказали, что иного пути, кроме как через Германию, у них не было. В газетах и листовках они опубликовали официальные документы, раскрывавшие трудности их подготовки к возвращению. В 1924 г. было издано еще больше документальных материалов об этих событиях [74]. Хотелось бы знать, многие ли представители власти — что монархической, что буржуазной, что тогдашней, что современной — так оперативно публиковали сведения о своих действиях, чтобы рассеять все подозрения?!

Вынудив революционеров ехать через Германию, буржуазная власть получила предлог для распространения клеветы о них. Но вот почему-то активный устроитель этой провокации, министр иностранных дел Милюков, не возражал и не подстрекал, когда в 1915 г. таким же способом в Россию из Германии вернулся ученый Максим Ковалевский. Более того, лицемер Милюков встречал его на вокзале! [75]

Абсолютно нелепо видеть в этом проезде Ленина способ взаимодействия с немцами. «Курьезной» назвал вероятность этого меньшевик Рафаил Рейн: «Если б какие-либо русские захотели вступить в преступные соглашения с германским правительством, они нашли бы для этого более подходящее время и место, хотя бы до отъезда в Швейцарию. А кроме того, такие лица уже, наверное, приехали бы через Англию и Францию, чтобы отвлечь от себя всякие подозрения» [76]. Организовывавшие отъезд из Швейцарии эмигранты Плотник и Ильин в ответ на правительственные заявления о «подлости» в выборе пути через Германию заявили: «В одинаковой степени мы считаем правительства всех стран врагами народов, равно виновными в мировой бойне. Мы не имеем предпочтения к той или иной группировке правительств, а равную ненависть ко всем» [77].

Ленин пробил брешь, прорыв дамбы Лениным, шлюзы открыты — такими выражениями Вернер Хальвег описал значение первого транзита через Германию. Следующие группы эмигрантов решаются отправиться по этому маршруту, получая при этом у кайзеровского правительства согласие на те же условия, что были выработаны Лениным (в двух составах проехали более 400 человек, и сторонники Ленина среди них были в меньшинстве!). Как бы в ответ Антанта «прямо-таки навязывает революционерам проезд через союзную территорию» [78].

После возвращения революционеров-противников войны Милюкову и прочим оставалось только искать повода для их ареста. После апрельской демонстрации и незадолго до того, как вылететь из кабинета, Милюков говорил о Ленине, что «войска готовы арестовать его, когда правительство отдаст об этом приказ», и оно «выжидает лишь психологического момента» [79]. Для этого требовалось еще повысить истерические настроения, одного лишь факта транзита через Германию было совершенно недостаточно. Помощниками буржуазии в этом стали «социалисты», торговавшие направо своей «левизной».

В начале июня все тот же Альбер Тома дает поручение своему однофамильцу Л. Тома — военному атташе в Швеции: «Нужно дать непосредственно правительству Керенского возможность не только арестовать, но и прежде всего дискредитировать (!!) в глазах общественного мнения Ленина и его последователей, выяснив, при каких условиях эти противники революции смогли проникнуть на территорию новой Республики, откуда поступают деньги, которые они так легко (?) распределяют, и кто за ними стоит. По моим первым сведениям, ключ проблемы в Швеции» [80]. Преднамеренность очевидна.

Французскую разведку заинтересовал занимавшийся коммерцией в Швеции польский социал-демократ Яков Ганецкий (партийная кличка Я.С. Фюрстенберга). В мае были перехвачены его телеграммы в Петроград, в том числе и к Ленину, с указанием нового адреса. Разведчики, на скорую руку собирая о нем информацию, тут же нарисовали требуемый шпионский образ Ганецкого и его окружения, якобы занимавшегося немецкой пропагандой и переброской средств большевикам в Петроград под прикрытием коммерческой деятельности [81]. Внимание привлекло и его сотрудничество с Александром Парвусом, в прошлом известным социалистом, а затем по своей авантюрности и финансовой нечистоплотности исключенным из партии и бычьим цепнем присосавшимся к экономическим спекуляциям европейских правительств. Многие революционеры полностью политически отмежевались от Парвуса, что, однако, не противоречило ведению чисто деловых отношений с ним. Ганецкий занимался коммерцией, предоставляя из своих личных доходов средства для партии. В глазах тех, кто был покалечен шовинизмом, германо- и юдофобиями, это сразу складывалось в цепочку, протянутую от Германии к Ленину. Поиск надежных доказательств представлялся излишним. Так, уже в середине июня один Тома уточняет другому об источнике денег: «… доказать в интересах (!) Временного русского правительства, что группа большевиков из окружения Ленина получает немецкие деньги» [82]. Что это, если не «ангажированность», которая обычно так смущает людей вроде Иванцовой, если она направлена в пользу большевиков? Один из ответственных за это дело, французский капитан Лоран, крайне небрежно собирал данные (скажем, «Известия» Петросовета он искренне считал газетой большевиков, хотя 12 мая большевик Бонч-Бруевич и другие левые социалисты были изгнаны из редакции «Известий», ставших с тех пор «правительственным официозом», тираж которого неудержимо падал [83]), но в итоге он передал российской контрразведке первые телеграммы подозреваемых и даже умудрился составить по просьбе российских министров, как он выразился, «обвинительный акт против основных большевистских руководителей». Руководитель контрразведки в 1917 г. Б.В. Никитин, пустивший в ход ложь о получении большевиками денег из Германии, по требованию французской контрразведки молчал о той роли, которую сыграл Лоран в фабрикации клеветы [84]. После Октябрьской революции Лоран как представитель французской разведки активно помогал белогвардейской реакции [85].

В те же дни 1917 г. английская контрразведка лихо «добывала» сведения того же рода: «Германцы выслали в Россию более 500 агентов под видом социалистов … Ленин получил 4 мил. марок с поручением действовать в пользу сепаратного мира…» [86].

Однако то, что французским разведчикам реально удалось найти на этом этапе, выглядело, как говорится, «не так однозначно». В своих воспоминаниях бывший военный атташе Тома объясняет, почему. Ему удалось ознакомиться с торговыми книгами стокгольмского «Нового банка» («Nya banken») и якобы найти там следы сделки большевиков и Германии через Ганецкого. Но, утверждает он, были там и чековые книжки на имена неких крупных чинов царского правительства, которые получали деньги от немцев, оказывая давление на царя в пользу заключения мира. Тома благоговейно замечает: «… не стоит слишком заострять внимание на неприятностях от нравственного падения наших союзников» [87]. Вот они, двойные стандарты, о которых было сказано в начале.

Нет больших оснований доверять словам Тома о раздаче немцами денег, никто другой эти банковские книги не перепроверял. Вопрос же о выплатах царским чиновникам за «давление на царя в пользу заключения мира», пожалуй, специально никем не ставился. Однако советские историки, изучавшие и отечественные, и германские документы, не выявили ни явных фактов лоббирования членами правительства перед царем идеи мира, ни германского финансирования. Спор у историков шел скорее о том, насколько серьезно придворная камарилья, неофициальное правительство, пыталась вести дело к мирным переговорам. Но удалось установить лишь факты попыток камарильи прозондировать почву в Германии. Нелепо предполагать, что за эти действия Берлин им и платил. Деятели камарильи придерживались крайне правых взглядов. Открытые выступления с ультраправых позиций против войны с Германией не наказывались царской властью. Все годы войны выходили издания, публиковавшие такие призывы, которые дополнялись разоблачением «заговора жидовства» против родственных монархий России и Германии, негодованием по адресу либерализма и Англии, сомнениями в возможность победы. За такие открытые «изменнические» высказывания головы никому не снимали, а даже наоборот: князь Жевахов, выступавший с подобными заявлениями в офицерском собрании в Ставке (!), был затем назначен товарищем (заместителем) обер-прокурора Синода [88]. Это были те «идейные» черносотенцы, которые сохранили свои германофильские убеждения. Можно, конечно, если хочется, подозревать, что за это они получали субсидии из Берлина, но никаких доказательств этого нет. Правда, историк В.В. Лебедев в своей статье указал, что немцами «финансировалась, кроме того, проводимая некоторыми российскими газетами пропаганда “сближения с Германией”» [89], но фактов он не назвал.

Вероятно, ныне известен лишь единственный случай получения деятелями камарильи денег за услуги Германии. Летом 1916 г. чиновник-авантюрист, многолетний сотрудник Витте, И.И. Колышко в Стокгольме получил 2 млн руб. на финансирование пронемецкой пропаганды в России. Деньги ему предоставил МИД Германии, одолжив (!) их у крупного промышленника Гуго Стиннеса. Нет точных сведений, как были истрачены эти деньги, но, вероятно, он успел купить газету «Петербургский курьер» до своего ареста в мае 1917 г. [90] Для сравнения, Александр Парвус получил от имперского МИДа вдвое меньше — только 1 млн руб. Однако напрасно ожидать, что о Парвусе и говорить будут в два раза реже, чем о Колышко! Не о Колышко решил снимать свой сериал Хотиненко, ведь деньги Парвуса можно «достоверно» увязать с революцией, а деньги Колышко — лишь с трухлявой гнилостью режима. Впрочем, нет таких крепостей безумия, которые не брали бы российские контрразведчики! Б.В. Никитин заявлял, что с К[олышко] был связан «некий Степин», и «расследование, законченное уже после дела К., обнаруживает, что Степин был агентом Ленина по найму солдат и рабочих для участия за деньги в демонстрациях большевиков» [91]. Но в деле против большевиков нет никаких упоминаний столь важного «Степина», что крайне странно, ведь именно «всезнающий» Никитин и передал в июле 1917 г. следствию первичные сведения против большевиков. Впрочем, они оказались такими же беспочвенными домыслами. Бездоказательны утверждения и о том, что на деньги Колышко Горький стал издавать газету «Новая жизнь» [92]. Удивительны эти примитивные попытки связать с социал-демократами ушлого Колышко, который, среди прочих своих авантюр, одновременно публиковался и в архиреакционном «Гражданине» Мещерского, и в либеральном «Русском слове» [93]. Измученные конспирологией умишки либо предпочитают молчать о происках Колышко, либо топорно сводят его с большевиками и Горьким! Вот так даже действия камарильи пытаются подверстать к причинам революции…

Вернемся к поискам свидетельств против большевиков. Тома утверждает, что данные из банка были переданы русскому правительству и послужили основанием для ареста большевиков. Но показательно то, что затем следствие по этому делу не ознакомилось с книгами «Нового банка», хотя его директор Ашберг дал свое согласие [94]. Видимо, собаку съевшие на политических провокациях службисты вполне понимали истинность заявления Ашберга о том, что его банк не имел дел ни с какими партийными деньгами, а Ганецкий делал в Петроград небольшие переводы [95]. Именно это позже и установит следствие, изучив счета петроградских банков.

Поскольку прозвучала фамилия Ашберга, в дальнейшем получившего славу «красного банкира», сторонника СССР и, в устах конспирологов, уже поэтому и дореволюционного спонсора большевиков, нужно подчеркнуть, что он в 1915 г. способствовал получению правительством Николая II от США ссуды в 50 млн долларов, а в 1917 г. в «заем свободы» Временного правительства вложил 2 млн руб. [96] Странно было бы считать эти действия маскировкой его поддержки большевиков.

Все эти преувеличения и неточности, допущенные зарубежными спецслужбистами и заставляющие задуматься о качестве их работы и моральном облике сотрудников, оказались очень на руку инициаторам этого дела, желавшим дискредитировать партию Ленина, особенно после вооруженной демонстрации 3—5 июля в Петрограде.

Позже, в эмиграции, деятелям контрреволюции оставалось только препираться, доказывая свое первенство в решении арестовать и дискредитировать большевиков. Контрразведчик Б.В. Никитин утверждал, что он еще 1 июля выписал ордера на арест большевистских лидеров во главе с Лениным и «приказал отменить производство всех 913 дел по шпионажу, больших и малых, находящихся в разработке контрразведки и не имеющих прямого отношения к большевикам, дабы усилить работу против большевиков», тем самым развязав руки 21 юристу и 180 агентам — масштаб подготовки впечатляет [97]. Керенский заявлял, что именно он 4 июля с фронта потребовал у премьера Львова «ускорить опубликование сведений, имеющихся в руках министра иностранных дел» [98]. Бывший министр юстиции Переверзев считал, что это он, с одобрения главы МИДа Терещенко, первым подписал приказ об аресте большевиков [99].

Так или иначе, во время июльских дней у министра (!) юстиции (!!) социалиста (!!!) Переверзева нашелся единственный аргумент против большевиков. Он с гордостью писал позже, что «приказал вызвать представителей ротных комитетов Преображенского, Измайловского и Павловского полков и, объявив им, на основании этих документов, что Ленин и его приспешники, — германские шпионы, я указал им затем на совпадение большевицкого восстания с наступлением немцев на фронте. Я сказал солдатам, что они не имеют права оставаться нейтральными и должны стать на защиту правительства России» [100]. На деле же большевики восстание не поднимали и не собирались захватывать государственные учреждения [101]. Наступление немцев было лишь следствием провала авантюрного наступления русской армии, запущенного Керенским, которого в революционном Кронштадте называли «социалист-грабитель и кровопийца».

Переверзев получил накануне от Б.В. Никитина сведения французской разведки и самостоятельно собранную русской контрразведкой информацию. Для создания пресловутого «психологического момента» нужно было опубликовать данные о «предательстве» большевиков. И для этого грязного дела нашлись исполнители — снова из «социалистов».

«Почетная» роль досталась Г.А. Алексинскому, давно порвавшему с большевиками: сначала его занесло до крайности влево, а с началом мировой войны — до упора вправо, после чего он взял за обычай всех обвинять в службе немецкому кайзеру. Еще в 1915 г. во Франции он обвинил в этом Парвуса, но аргументы его были слабые: созданный Парвусом Институт по исследованию причин и последствий мировой войны был якобы прикрытием шпионской деятельности социал-демократов в пользу Германии. В нейтральной стране, где бы можно было обратиться в суд, Алексинский публиковать их отказался; многие социал-демократы, сами не шедшие на сотрудничество с Парвусом, тем не менее выступили в его защиту; а Парвус печатно опроверг домыслы Алексинского [102]. Обвинения против Парвуса имели основания, но требовали совершенно других доказательств. Факт его сотрудничества с немецкими ведомствами никак не может порочить российскую революцию и революционеров, поскольку на них Парвус так и не смог оказать влияние. Алексинский же вешал собак на Парвуса для того, чтобы оклеветать революционеров. Он был за победу в войне царского правительства, Парвус — за победу кайзеровского. Отыскивая и выдумывая германских агентов, Алексинский отводил глаза от ответственности власти Николая II за войну. Из-за скандальной репутации Алексинского даже его однопартийцы — умеренные меньшевики — отказались вводить его в состав Петросовета.

Алексинский подходил для целей правительства, т.к. не был связан со все менее популярным Временным правительством, имел статус революционера и бывшего члена Госдумы и был готов подписаться под чем угодно, лишь бы поддержать ведение войны. Вместе с бывшим народовольцем, а ныне эсером (что снова примечательно) Панкратовым, он, заявив 4 июля об имеющихся у него документах, 5 июля потряс общественное мнение публикацией в газете «социалистов-патриотов» «Живое слово» допроса прапорщика Ермоленко. Через несколько дней он стал публиковать телеграммы, якобы вскрывающие подготовку восстания, в специально для этого основанном еженедельнике «Без лишних слов», на который ему дал деньги еще один социалист (как и сам Алексинский — сторонник ушедшего далеко вправо Плеханова) — журналист и драматург Леонид Добронравов [103].

Все это легло на почву темных слухов и газетных публикаций, в которых на все лады заявлялось о связях Ленина и большевиков с Германией, и число которых к июню достигло почти двухсот [104]. Активнейшим участником этой кампании был журналист газеты «День» Заславский, состоявший — удивитесь! — членом социалистической партии Бунд. В своих статьях он «ставил вопросы» о деле провокатора Малиновского, через которого большевики якобы сотрудничали с охранкой, о контрабандисте Ганецком под прикрытием Парвуса и т.п. Как мы убедимся дальше, это все являлось домыслами.

Кроме Алексинского и Панкратова, поставивших свои подписи под оголтелыми обвинениям, значительную роль сыграл еще один бывший — бывший эсер Е.П. Семенов. Он заведовал редакцией «Демократического издательства», созданного как раз благословленной Альбером Тома комиссией по пропаганде. Пользуясь своим положением, Семенов сумел убедить издателя «Живого слова» дать ход «разоблачающим» документам, откуда они уже растеклись по прочим изданиям [105]. Колесо сансары завершило оборот, снова возвратившись к Тома

Такова роль «социалистов» в завязке дела против большевиков. Начиная с министериабельных Тома — инициатора поиска «немецкого следа» и Переверзева — инициатора публикации непроверенных сведений, заканчивая бывшими левыми Панкратовым, Алексинским, Добронравовым, Заславским и Семеновым, которые для убеждения толпы продали свою «левизну», подписавшись под тем, что так небрежно было собрано разведчиками, благоразумно оставшимися в тени. Эти деятели, спекулируя слухами вокруг «пломбированного вагона» и т.п., травили своих же однопартийцев — социал-демократов, эсеров и бундовцев, ехавших с Лениным. Не нужно думать, что поругание партийной чести — это какое-то новое явление, оно, к сожалению, существовало и в «благословенные» времена российской революции.