Михаил Ходорковский. Узник тишины: История про то, как человеку в России стать свободным и что ему за это будет

ГЛАВА 13: ЗАКОННАЯ СИЛА

Во время своего заключения Ходорковский несколько раз выступал публично. Он говорил на судебном процессе в свою защиту, написал несколько открытых писем, дал несколько интервью. Он обвинял либералов в том, что либеральные реформы девяностых водворили в России свободу вопреки справедливости, и потому обесценили саму идею свободы. Он обвинял чиновников в том, что те используют власть ради личного обогащения. Наконец, выдвигаясь кандидатом в депутаты по Университетскому избирательному округу Москвы, Ходорковский в своем открытом письме по этому поводу употребил слово «путинщина», то есть обвинил самого президента в том, что тот выстроил и возглавляет коррумпированное государство, ущемляющее свободу и насаждающее несправедливость. Он настойчиво предлагал богатым поделиться сомнительно нажитой собственностью с бедными и таким образом легитимировать собственность и защитить собственность от чиновников, которые тем и сильны, что все в России не без греха, и каждый может быть лишен собственности и посажен в тюрьму и потому боится, и потому слушается и потому несвободен.

Ходорковский довольно много для узника выступал публично, но ни разу не был услышан и понят. Все его выступления тонули в море бесчисленных комментариев, производимых противниками, союзниками, чиновными болтунами, платными болтунами, бесплатными болтунами. Про каждое письмо Ходорковского принято было гадать, значит ли это очередное письмо, что Ходорковский сдается, или, наоборот, очередное письмо значит, что Ходорковский переходит в наступление. Принято было гадать еще, сам ли он писал и не под диктовку ли Кремля. Суть письма всякий раз терялась среди этих гаданий.

Ни одно из публичных выступлений не облегчило участи Ходорковского. Процесс шел своим чередом, как в романе писателя Франца Кафки. Наоборот, как правило, на публичные выступления Ходорковского власть отвечала репрессиями.

В августе 2005-го, когда Ходорковский опубликовал статью «Левый поворот», дал интервью газете «Ведомости» и выразил желание баллотироваться в депутаты, его перевели в общую камеру, а его друга Платона Лебедева не только перевели в общую камеру, но и посадили в карцер.

Тогда Ходорковский начал сухую голодовку. Это была очень странная голодовка. Три дня Ходорковский держал голодовку в тайне от всех. Он не написал начальнику тюрьмы заявление, что вот, дескать, голодает в знак протеста против заключения Платона Лебедева в карцер. И даже своему адвокату Ходорковский сказал, что голодает, только на четвертый день голодовки.

— Зачем же вы голодаете, если не объявили голодовку? — спросил адвокат Антон Дрель.

— Я голодаю для себя, — отвечал Ходорковский. — Я боюсь, что меня станут кормить принудительно и не дадут провести голодовку до конца.

Когда про голодовку стало известно на воле, голодовка Ходорковского немедленно превратилась в такой же предмет для спекуляций, как и открытые письма Ходорковского. Обсуждали в основном, действительно ли Ходорковский голодает и не пьет воды или это он только прикидывается. Официальные телеканалы объявили голодовку Ходорковского обманом, а тюремное начальство не пошло ни на какие уступки и продержало Платона Лебедева в карцере семь дней, как и намеревалось. Семь дней Ходорковский голодал и не пил воды.

На воле обсуждали, правда ли он не ест и не пьет.

Власть была непреклонна.

Эта голодовка стала первым сообщением, которое Ходорковскому удалось доставить из тюрьмы на волю так, чтоб сообщение было прочитано и понято. Сообщение расшифровывается следующим образом: «Если станешь умирать, власть не заметит, что ты умираешь.

Если скажешь власти, что умираешь, власть не поверит.

Власти наплевать, живешь ты или умираешь».

В ответ на эту голодовку, которую даже многие сторонники Ходорковского считали фальшивой, со всей страны посыпались вдруг Ходорковскому предложения баллотироваться в депутаты. Так последний раз было в конце восьмидесятых годов, когда опальному Ельцину вся страна предлагала баллотироваться.

Адвокат Антон Дрель утверждает, что на выдвижение Ходорковского по Университетскому округу Москвы, на создание предвыборного штаба, на шум в прессе и на начало предвыборной кампании не было потрачено ни копейки. Дрель говорит, что впервые за долгие годы политика в России показалась игрой, где на кон не обязательно ставить деньги, а можно ставить и судьбу.

И чем больнее проиграет Ходорковский выборы по Университетскому округу города Москвы, чем драматичней будет его судьба, тем более весомым политическим аргументом она станет.

Через пару недель после голодовки Ходорковского какой-то оперуполномоченный в тюрьме «Матросская Тишина» избил заключенного. И вся тюрьма объявила голодовку. Этой голодовкой заключенные не утверждали, что они ангелы. Они утверждали просто, что их нельзя бить. Не знаю, понятно ли я выражаюсь, но Ходорковский был у каждого из них внутри, как Джон Ячменное Зерно.

Четырнадцатого сентября в Московском городском суде началось рассмотрение кассационной жалобы по делу Михаила Ходорковского. Судебное разбирательство в первый же день было перенесено на неделю. Выяснилось, что адвокат Генрих Падва не просто возглавляет защиту Ходорковского, а является единственным адвокатом, с которым у Ходорковского заключено соглашение. И адвокат Падва заболел.

Разумеется, адвокаты Михаила Ходорковского были заинтересованы в затягивании процесса рассмотрения кассационной жалобы. Они много раз говорили, что заседание в Мосгорсуде по делу Ходорковского назначено слишком поспешно и защите не хватает времени подготовиться к процессу. Адвокаты говорили, что поспешность эта политическая и смысл ее в том, чтобы Михаил Ходорковский не успел зарегистрироваться кандидатом в депутаты по Университетскому округу Москвы. Заявление Ходорковского с просьбой зарегистрировать его кандидатом лежало у начальника тюрьмы и не отправлено было в избирком. Если бы процесс начался 14 сентября и закончился в несколько дней, и обвинительный приговор вступил бы в законную силу, заявление могло не быть отправлено вовсе, и Ходорковский не успел бы не только избраться в Думу, но даже и провести избирательную кампанию, хоть сколько-нибудь побыть политиком, хоть что-то сказать.

В 11.00 в зале суда были уже журналисты, родственники осужденных, прокурор Дмитрий Шохин, гражданские истцы (то есть представители налоговой инспекции) и десять человек конвоя. В стеклянной клетке были осужденные Михаил Ходорковский и Платон Лебедев. Но адвокатов Ходорковского и Лебедева не было никого, ни одного человека. Целый ряд стульев, предназначенных для адвокатов, стоял пустой. Платон Лебедев из-за стекла махнул начальнику конвоя, окружавшего клетку, и сказал что-то про свободу.

— Что? — переспросил конвоир.

— Свободных мест много, садитесь, — повторил Платон Лебедев.

Он очень плохо выглядел. За три месяца, прошедшие со времени вынесения приговора, он заметно осунулся и похудел, лицо у него было бледным, под глазами были глубокие тени. Войдя в клетку, Платон Лебедев сразу сел на скамейку, тогда как Михаил Ходорковский остался стоять. Впрочем, Платон Лебедев растягивал пальцами углы рта, как бы призывая всех пришедших улыбаться.

В 11.20 адвокатов все еще не было. В 11.30 журналисты, нарушая запрет на пользование мобильными телефонами в зале суда, выяснили, что 12 сентября Генрих Падва госпитализирован по поводу обострения некоего хронического заболевания.

В 11.40 судебное заседание все же началось. Председательствующий судья Вячеслав Тарасов сказал: — Приносим извинения за задержку. Связана она с неявкой адвокатов. Причины пока выясняются. Защита, как и прокурор, значит, э-э-э… извещены в законном порядке.

Судья обратился к Платону Лебедеву и спросил, действительно ли тот не желает участвовать в процессе.

Лебедев тяжело поднялся, приблизился к микрофону и отвечал: — Я выражаю категорический протест против моей незаконной и насильственной доставки в суд. Я требую удалить меня из зала суда, поскольку еще в июне отказался участвовать в этом процессе…

— По какой причине? — переспросил судья.

— Дайте мне закончить. Я велел адвокатам обжаловать приговор и запретил адвокатам участвовать в процессе.

— По какой причине?

— Я запретил.

Тут, кажется, судье стало ясно, что Платона Лебедева не собьешь с выбранной им тактики, и судья распорядился, чтобы подсудимого увели. Пришла очередь осужденному Ходорковскому отвечать на вопрос судьи.

— Известно ли вам что-нибудь о неявке адвокатов?

— Ваша честь, — Ходорковский был подчеркнуто вежлив, — я сообщал вчера суду письменно через администрацию изолятора, что мною заключено соглашение только с одним адвокатом, Генрихом Павловичем Падвой. Причины понятны. Районный суд очень сократил время, отпущенное на подготовку кассационной жалобы. Адвокатам пришлось разобрать приговор на части и работать каждому со своим куском.

Полной информацией обладал только Генрих Падва.

Вчера меня уведомили, что Генрих Павлович госпитализирован.

— Вам известно о причинах неявки? — спросил судья.

— Я просил адвокатскую контору Генриха Павловича представить суду справку о его госпитализации.

Ходорковский был невозмутим. В отличие от прокурора. Прокурор Дмитрий Шохин говорил эмоционально: — При рассмотрении вопроса, проводить ли суд в отсутствие адвоката Падвы, надо опираться на статью 376 пункт 4 УПК. Неявка лиц, своевременно извещенных, не препятствует проведению… — от возмущения прокурор забыл докончить фразу. — Возможно, речь идет о банальной попытке затянуть процесс. Падва самостоятельно обратился в приемное отделение больницы № 50 и был госпитализирован. Это обращение носит не экстренный, а плановый характер.

С этими словами прокурор представил суду справку о том, что адвокат Падва сам пришел в больницу.

В справке, представленной адвокатской конторой, не утверждалось, будто адвоката отвезли в больницу на «скорой». Но утверждалось, что госпитализировали срочно. Суду пришлось объявить перерыв, чтобы сверить справки.

В перерыве я подошел к матери Ходорковского и спросил: — Как вы думаете, процесс отложат или станут проводить без Падвы?

— Я думаю, станут проводить, — отвечала Марина Филипповна печально, — а Падва правда заболел.

Дальше она принялась рассказывать, чем отличается содержание заключенных в изоляторе № 1, куда перевели ее сына в начале августа, от содержания заключенных в изоляторе № 4, где он сидел до того, как вознамерился стать политиком. Выяснилось, что если хочешь послать заключенному передачу в первый изолятор, надо занимать очередь в пять утра. Еще выяснилось, что нельзя передавать в тюрьму туалетную бумагу, а в тюремном ларьке туалетная бумага закончилась.

Минут через сорок заседание суда продолжилось, но только для того, чтоб судья объявил новый перерыв еще на два часа.

— Не дозвонились, наверное, до кого-то важного, — резюмировала Марина Филипповна.

Во время второго перерыва в суд пришла жена Михаила Ходорковского Инна, которой с утра надо было отвести детей в школу. Я спросил ее: — Вы думаете, отложат суд или будут проводить без Падвы?

— Отложат, наверное, — сказала Инна. — Не могут же они совсем без адвоката. Даже если они и думают, что мы специально затягиваем.

Потом Инна стала рассказывать, чем отличаются свидания в изоляторе № 1 от свиданий в изоляторе № 4.

В четвертом изоляторе Инна разговаривала с мужем через стекло. Теперь разговаривает через два стекла и решетку.

— Он мне говорит «прорвемся», — она пожала плечами. — А я ему говорю: куда уж прорвемся — раньше было одно стекло, теперь два стекла и решетка.

Когда кончился перерыв, Инна оказалась в двух метрах от мужа, но им было запрещено разговаривать. Они разговаривали беззвучно. Глядя на жену, Михаил Ходорковский быстро шевелил губами, и жена так же одними губами отвечала ему. Ходорковский двигал ладонью так, будто гладит жену по голове, шутливо грозил ей за что-то пальцем, изображал пальцами бегущего человечка, рисовал пальцем в воздухе какой-то квадратный предмет…

Заседание продолжалось. Судья сообщил, что, по его сведениям, адвокат Падва действительно серьезно болен, госпитализирован в урологическое отделение и может проболеть месяца полтора. А суд не может быть отложен больше чем на месяц, и поэтому, сказал судья, пусть Ходорковский выберет себе другого адвоката или суд сам адвоката назначит.

— Ваша честь, — сказал Ходорковский, — насколько мне известно, Генриху Павловичу завтра сделают биопсию.

Результаты будут известны в пятницу или понедельник. Если выяснится, что форма болезни не агрессивная, во вторник или в среду Генрих Павлович придет на суд. Или у меня будет другой адвокат, которому не придется долго знакомиться с делом.

— Если ситуация будет развиваться по плохому развитию, не дай бог, — сказал судья Ходорковскому и постучал по дереву, — сможете вы ответить в понедельник в 11 утра, кто у вас адвокат?

— Если будут известны результаты биопсии, — осужденный пожал плечами. — Прокурор с больницей связан напрямую. Если он сможет узнать быстрее, чем я…

— Я думаю, прокурор узнает утром в понедельник, кивнул судья.

Суд перенесли на следующий понедельник. Ходорковский просил только, чтобы его могли посещать в тюрьме адвокаты.

— Если они заключат соглашение, — нашелся судья, то, конечно, смогут посещать вас и советоваться.

— У них заключено со мной соглашение на представление моих интересов в Страсбурге, — улыбнулся Михаил Ходорковский.

— Ну здесь не Страсбург, — судья не улыбался.

В понедельник, 19 сентября, заседание продолжилось.

— Ходорковский, встаньте, — сказал судья, ровно в 11 утра открыв заседание. — Вы обещали определиться с адвокатом.

— Ваша честь, — Ходорковский встал в стеклянной клетке. — После прошлого заседания, буквально на следующий день, в три камеры из десяти на нашем этаже втолкнули инфекционного больного, на полчаса в каждую камеру, и объявили строгий карантин. Только случайностью можно объяснить, что в одной из этих трех камер сижу я, а в другой — Платон Лебедев.

Ходорковский стал рассказывать, что из-за карантина никого из адвокатов, защищавших его в суде первой инстанции, во все эти дни не пустили к нему в изолятор. Ходорковский говорил, что из-за этого не мог справиться о состоянии здоровья своего адвоката Генриха Падвы и не мог узнать, кого адвокат Падва советует назначить вместо себя.

Судья не слушал. Судья обратился к прокурору Дмитрию Шохину и спросил, располагает ли обвинение сведениями о состоянии здоровья адвоката Падвы. Обвинение располагало. Прокурор Шохин представил суду справку, из которой следовало, что лечиться адвокат Падва будет не меньше месяца и, стало быть, не может участвовать в судебных заседаниях. В зале присутствовали адвокаты Антон Дрель, Денис Дятлев и Елена Левина, защищавшие Михаила Ходорковского в суде первой инстанции, и Михаил Ходорковский пытался ходатайствовать из клетки: — Ваша честь, я хотел бы поговорить с адвокатами, защищавшими меня в суде первой инстанции, узнать, если справка соответствует действительности, кого Генрих Павлович Падва считает наиболее подготовленным, чтоб защищать меня.

Судья не слушал. Прокурор продолжал говорить.

— Я считаю, — говорил прокурор, — что высокопрофессиональные адвокаты Дятлев, Дрель и Левина, присутствующие в зале, не только вправе, но и обязаны защищать Ходорковского Михаила Борисовича.

— Ваша честь, — пытался возражать Ходорковский, ни один нормальный человек, кроме судей Мосгорсуда, не в силах изучить так быстро 400 томов дела. Адвокат Дятлев занимался только одним эпизодом. Адвокат Левина помогала Генриху Павловичу Падве с протоколом. Я просто не знаю, кто из адвокатов способен…

Судья не слушал и объявил короткий перерыв. После перерыва огласил решение: «Осужденный Ходорковский заявил, что не возражает об участии адвокатов Дятлева, Дреля и Левиной. Заслушав стороны, суд не нашел оснований, препятствующих допущению Дятлева, Дреля и Левиной к защите Ходорковского Михаила Борисовича».

После этого решения был объявлен еще один перерыв на полчаса, и адвокатам, назначенным без согласия осужденного, разрешили наконец с этим самым осужденным поговорить.

Во время перерыва в суд пришел Иван Стариков, член политсовета СПС и глава инициативной группы, выдвигавшей Михаила Ходорковского в депутаты Госдумы по Университетскому округу Москвы. Выслушав мой рассказ о том, что было в первой части судебного заседания, Иван Стариков сказал о судье и прокуроре: — Как же их земля-то носит! Это же как процесс над Иосифом Бродским! Куда же они эмигрировать-то будут, когда правда восторжествует!

— Это заявление для прессы? — переспросил я.

— Официальное! Для прессы! — подтвердил Иван Стариков. — Как же их земля-то носит!

Еще Иван Стариков рассказал, что его инициативная группа готова собрать 100 тысяч подписей в поддержку Ходорковского, что в их штаб каждый день приходят молодые люди и что если даже Ходорковского снимут с выборов, инициативная группа не прекратит избирательной кампании.

— Власть играет не по правилам, — говорил Иван Стариков. — И мы тоже вынуждены играть не по правилам.

Мы проведем народные выборы. Ко мне пришли студенты из радиотехнического и предложили придумку предвыборную. Знаешь, что такое резистор? Это по-другому называется «сопротивление». Мы будем вставлять в лацкан пиджака резистор, и в Кремле тоже многие будут носить резистор на лацкане пиджака, только с изнанки. Путину трудно будет войти в клуб уважаемых экс-президентов. У него в тюрьме к политическому заключенному инфекционных больных подсаживают.

В конце перерыва адвокат Антон Дрель рассказал мне, что человек, которого помещали последовательно в камеры к Платону Лебедеву и Михаилу Ходорковскому, назвался Алоисом Томашевичем и сказал, что у него кишечная инфекция и до этого он лежал в тюремной больнице.

Перерыв кончился. Судья потребовал, чтоб адвокаты Дрель, Дятлев и Левина пересели с мест для родственников на места для адвокатов. Они послушались, но всякий раз, когда судья обращался к ним, адвокаты молчали в ответ. Они только передали суду заявление, где говорилось, что закон запрещает назначать их адвокатами вопреки желанию осужденного.

Михаил Ходорковский попросил слова: — Ваша честь, я получил ту информацию, которую мне не дали получить в изоляторе. Данные, предоставленные прокурором, не соответствуют действительности.

Генрих Павлович Падва обещал к концу недели выйти из больницы и защищать меня. Если же он не выйдет, то наиболее подготовленным адвокатом он считает Юрия Марковича Шмидта.

Тут прокурор сорвался. Он почти кричал, что адвокаты не имеют права отказаться от защиты и ходатайство Ходорковского дать ему в адвокаты Юрия Шмидта не выдерживает никакой критики.

— Это некорректное заявление, — говорил прокурор, прозорливо полагая, что Юрий Шмидт является тем самым адвокатом, которому больше всех времени понадобится на ознакомление с материалами дела. Шмидт-то как раз и занимался всего одним эпизодом.

Теперь уже совершенно очевидно, чего добивается Ходорковский.

Прокурор забыл сказать еще, что адвокат Юрий Шмидт живет в Петербурге и ему потребуется время, чтоб добраться до Московского городского суда.

Так или иначе, слушания перенесены еще на день.

Двадцатого сентября заседание опять было перенесено. Еще на два дня. Заседание началось с автомобильной пробки. Забота о безопасности Московского городского суда во время рассмотрения кассационной жалобы Ходорковского заставила милицию перекрыть кордонами улицы, прилегающие к зданию суда.

Из-за кордонов создались автомобильные пробки.

В автомобильных пробках застрял адвокат Антон Дрель, которого суд накануне против воли самого адвоката и против воли осужденного «допустил» осужденного защищать и обязал явиться на заседание. Адвокат звонил из машины в суд и говорил, что опаздывает по независящим от него причинам. Адвоката ждали пятнадцать минут.

Явившись наконец в суд, адвокат Антон Дрель сразу подтвердил председательствующему судье Вячеславу Тарасову, что отказывается от ведения процесса.

Адвокаты Денис Дятлев и Елена Левина тоже подтвердили высказанное накануне нежелание защищать Михаила Ходорковского против его воли. Михаил Ходорковский в свою очередь тоже еще раз отказался от услуг адвокатов Дреля, Дятлева и Левиной, настаивая на том, что защищать его будут адвокат Генрих Падва или адвокат Юрий Шмидт.

Прокурор Дмитрий Шохин на основании больничной справки и Уголовно-процессуального кодекса возражал, что адвокат Падва госпитализирован и не может никого защищать. А про адвоката Шмидта прокурор предоставлял справку из аэропорта Пулково, что господин Шмидт еще 6 сентября выехал в Копенгаген и неизвестно, когда вернется.

— Странно, — улыбнулся прокурору Шохину адвокат Дрель, — 15 числа своими глазами видел Шмидта в Москве, честно. Что-то не то у вас с пограничной службой.

А Михаил Ходорковский настаивал: хоть Генрих Падва и в больнице, но через два дня обещал выписаться, хоть Юрий Шмидт и за границей, но через два дня обещал приехать.

Судья спросил: — Почему вы, Ходорковский, выбираете себе таких адвокатов, которые либо лежат в больнице, либо уехали за границу?

— Потому, — отвечал Ходорковский, — что из всех адвокатов, защищавших меня в суде первой инстанции, только эти двое достаточно компетентны, чтоб вести такой сложный процесс в столь уважаемом суде.

Пришлось суду перенести слушания на четверг, 22 сентября.

После заседания Иван Стариков, глава инициативной группы, выдвигающей Ходорковского в депутаты Госдумы, говорил журналистам в фойе: — У нас все документы для избиркома собраны. Нету только уведомления о желании Михаила Борисовича стать кандидатом в депутаты. Это уведомление Ходорковский написал давным-давно. И передал начальнику изолятора, потому что для заключенного начальник тюрьмы является как бы нотариусом. Начальник тюрьмы уведомление Ходорковского заверил и 15 сентября послал по почте в избирательную комиссию. Так вот уведомление до сих пор не дошло, и мы очень обеспокоены работой почты. Сегодня адвокат Антон Дрель пойдет в изолятор и будет настаивать, чтоб Ходорковский написал еще одно уведомление, а начальник тюрьмы опять заверил его и выдал нам на руки. Мы сами его отвезем в избирком. Мы быстрее почты.

Посреди этих процессуальных споров и разговоров о политике никто не вспомнил, что 22 сентября в 00.00 истекал срок давности по эпизоду, связанному с приватизацией НИИ удобрений и инсектофунгицидов. Если бы суд исключил этот эпизод из обвинительного заключения, девятилетний срок осужденному Ходорковскому мог быть сокращен. Впрочем, не обязательно: оставшихся эпизодов было достаточно, чтобы сохранить срок прежним.

Двадцать второго сентября рассмотрение кассационной жалобы Михаила Ходорковского и Платона Лебедева закончилось. Начиналось заседание довольно размеренно. В зале заседаний адвокат Генрих Падва, накануне выписавшийся из больницы, предъявлял суду больничный лист и рассказывал, что врачи настаивают на операции, а он письменно отказался от операции и явился в суд.

Официально адвокат Падва сообщил, что пытался накануне посетить своего клиента Ходорковского в следственном изоляторе, но в изолятор адвоката без всяких законных на то оснований не пустили. Поэтому теперь адвокату и осужденному надо поговорить, и начинать без этого процесс нельзя.

Адвокат Юрий Шмидт тоже настаивал на том, что ему нужно поговорить с осужденным, и предлагал отложить процесс еще на день, чтоб можно было адвокатам пойти в изолятор к Ходорковскому и вместе подготовиться к защите.

Сам Михаил Ходорковский просил отложить рассмотрение кассации на восемь недель, чтоб дать ему время ознакомиться с документами, потому что он успел ознакомиться только с четвертью документов.

Судья Вячеслав Тарасов заседание откладывать не стал, разрешил адвокатам поговорить с их клиентом, но только в зале суда. Объявили перерыв. В перерыве ко мне подошла жена Ходорковского Инна: — Я должна сказать кому-то из журналистов. Я же ведь должна сказать?

— Что? — переспросил я.

— Понимаете, уже четыре недели у меня не принимают медицинские передачи. Вчера в тюрьме был день медицинских передач. И у меня опять ничего не приняли.

Ни мед, ни витамин С, никаких лекарств. Я не знаю, как он там держится.

Мы разговаривали с Инной в фойе перед залом суда.

Подошел адвокат Антон Дрель, рассказать, что в адвокатскую палату поступило представление прокуратуры о лишении его адвокатского статуса за отказ защищать Михаила Ходорковского. Мы обсуждали, как назавтра адвокат Дрель пойдет в Министерство юстиции и выяснит, действительно ли существует такое представление и не сошла ли прокуратура с ума. Вокруг нас сидели на креслах многочисленные журналисты, и вдруг все журналисты вскочили и побежали.

— Что там? — остановил я одного из коллег.

— Немой заговорил! — крикнул коллега, пробегая в дальний угол фойе.

Там, в углу, впервые разговаривал с журналистами прокурор Дмитрий Шохин. Прокурор говорил, что защита Ходорковского намеренно затягивает процесс, что никаких нарушений закона нет, что все участники процесса были извещены о процессе вовремя, что времени на изучение документов предоставлено Михаилу Ходорковскому было достаточно.

— Две недели на шестьсот страниц? — спросили сразу несколько журналистов. — Вам-то самому хватило предоставленного времени, чтоб изучить приговор?

— Времени было предоставлено ровно столько, сколько необходимо, — сказал господин Шохин.

С этого момента заседание стало стремительным.

Перерыв окончился, стал выступать адвокат Падва, и судья Тарасов все время торопил его. Адвокат Падва говорил, что по большинству эпизодов нет состава преступления, по всем без исключения эпизодам не доказана причастность Михаила Ходорковского к преступлениям, а по некоторым эпизодам не установлен даже сам факт преступления.

— Вы что просите? — перебивал судья.

— Отменить приговор и закрыть дело, — отвечал адвокат.

— У вас все?

— Нет, ваша честь, я только начал.

Адвокат Падва говорил, что по эпизоду с заводом «Апатит» истек срок давности, поэтому в определении суда не может говориться, что Ходорковский виновен.

— Это все изложено в вашей жалобе, — перебивал судья.

Адвокат продолжал, что по остальным эпизодам нарушен принцип презумпции невиновности. Что показания свидетелей защиты не приняты судом. Что протокол одного из обысков отвергнут судом, потому что суд посчитал понятых заинтересованными, и в то же время суд допросил следователя, осуществлявшего этот обыск, в качестве свидетеля, не посчитав следователя заинтересованным лицом. Из слов адвоката выходило, что Михаил Ходорковский невиновен, а суд проведен с грубейшими нарушениями Уголовно-процессуального кодекса.

Адвокат Падва говорил часа два с половиной. Через час попросил пятиминутный перерыв.

Перерыв был объявлен.

Еще через час адвокат попросил второй перерыв, но судья велел адвокату продолжать.

Голос у адвоката сел, он поговорил еще минут десять, опираясь на стол, и, сказав, что не может больше, завершил речь почти что на полуслове.

Адвокат Юрий Шмидт тоже просил перерыва, но не получил его.

— Эта неуместная поспешность объясняется тем, что власть пытается воспрепятствовать Ходорковскому баллотироваться в Госдуму…

Судья перебивал и его: — Переходите к сути дела…

Адвокат подробно разбирал эпизод с неуплатой Михаилом Ходорковским своих налогов.

— Это изложено у вас в жалобе! — перебивал судья.

— У нас процесс устный, — парировал адвокат. — Это вроде как считается достижением цивилизации.

Пока говорили адвокаты, в милицию поступил звонок, что здание Мосгорсуда заминировано. Приехали пожарные и кинологи с собаками. Всех сотрудников суда эвакуировали. Только мы, журналисты и участники процесса, на шестом этаже не знали, что здание эвакуируют. К нам только часа через два пришли милиционеры и сказали, что бомбы никакой в здании нет, опасность миновала. Так мы узнали, что вообще была какая-то опасность.

Пришла очередь говорить Ходорковскому. Он сказал: — Разобраться в моей невиновности просто. Меня признал виновным не суд, а группа бюрократов, убедившая власть, что мне нельзя финансировать оппозицию… Но кремлевские чиновники приходят и уходят. Те, кто растаскивает ЮКОС, тоже через несколько лет уедут на Запад. Это люди без чести и совести. Для них ничего не значат Родина и ее будущее. Давайте вместе подумаем о будущем. После этих слов Ходорковский стал подробно разбирать эпизод, связанный с незаконным кредитованием компании «Мост», — единственный эпизод, который, по словам Ходорковского, он успел изучить. Он тоже говорил долго и тоже попросил пятиминутный перерыв.

Судья в ответ дал Ходорковскому пять минут на завершение речи.

Здание суда давно закрылось. Внутри, кроме участников рассмотрения жалобы Ходорковского, никого не было. Во время одного из коротких перерывов представители налоговой службы, выступавшие в суде гражданскими истцами, вышли на улицу покурить, и милиционеры оцепления не хотели пускать их обратно — говорили, что суд закрыт.

Речь прокурора была короткой: он только настаивал, что срок давности по эпизоду с НИИУИФ истекает не 22, а 23 сентября. То есть, еще не истек. Собственно, прения сторон заняли всего восемь часов.

Около девяти вечера суд огласил решение.

Эпизод с «Мостом» был исключен из приговора за отсутствием состава преступления. По эпизодам с «Апатитом» и НИИУИФ приговор был смягчен. По совокупности обвинений общий срок — восемь лет. Приговор вступил в законную силу.