Михаил Ходорковский. Узник тишины: История про то, как человеку в России стать свободным и что ему за это будет

ГЛАВА 1: АРЕСТ

Двадцать пятого октября 2003 года адвокат Антон Дрель был разбужен телефонным звонком. Было очень раннее утро, часов пять или около того. Еще накануне стояла серая осень. Мокрые ветки, могильной плитой нависает небо, грязные автомобили — тягостное межсезонье, стремящееся в России занять собою весь календарь и лишь по нескольку дней в году оставляющее русской зиме с ее катанием на санках, северному лету с его шашлыками на свежем воздухе, цветению яблоневых садов весной и светофорным красно-желто-зеленым листьям осенью. По поводу портящегося климата лидер проигравшей на последних парламентских выборах либеральной партии «Союз правых сил» Борис Немцов пошутил как-то, что режим президента Путина совсем уже делает жизнь в стране невыносимой, и придется уезжать из страны, если когда-нибудь не прекратится дождь. А заместитель главы президентской администрации Владислав Сурков в интервью немецкому журналу «Шпигель» переврал эту фразу и сказал, что вот, дескать, либералы не связывают с Россией своего будущего, а думают только, как бы из России уехать.

Адвокат Антон Дрель подошел к окну. Он не очень понимал еще спросонья, что говорит ему в телефонной трубке взволнованный голос. А за окном был снег. В ту ночь выпал снег, так много, что улица сквозь стекло казалась наконец тихой и чистой в предрассветном мраке, и уютной, особенно от того, что скребла где-то вдалеке по асфальту лопата усердного дворника.

— Люди из ФСБ, — говорил голос в трубке. — Они взяли Михаила Борисовича и куда-то увели, а мы сидим теперь в самолете и не знаем, что делать.

— Почему вы думаете, что это люди из ФСБ? — уточнил адвокат.

— У них были куртки с надписью «ФСБ», и они предъявили документы.

— Так и говорите, люди в куртках с надписью «ФСБ».

Звонивший был помощником бизнесмена Михаила Ходорковского. Михаил Ходорковский был владельцем крупнейшей в стране нефтяной компании ЮКОС, богатейшим в стране человеком с личным состоянием 8 миллиардов долларов (если верить журналу «Форбс»), главой крупнейшей в стране благотворительной организации «Открытая Россия», занимавшейся образованием. Еще Михаил Ходорковский спонсировал оппозиционные партии «Яблоко» и «Союз правых сил» (СПС), которые не верили тогда, что не пройдут в парламент на ближайших выборах, а партнеры его спонсировали коммунистическую партию, которая не верила, что составит в парламенте немощное придушенное меньшинство. Правящую партию «Единая Россия» Михаил Ходорковский, разумеется, спонсировал тоже, ее спонсировали все богатые люди страны. Еще Михаил Ходорковский публично поссорился несколькими месяцами ранее с президентом Владимиром Путиным. И еще он был клиентом адвоката Антона Дреля — по этой причине, собственно, помощник и звонил адвокату.

Арест Михаила Ходорковского никакой неожиданностью для адвоката Антона Дреля не был, как не бывает неожиданностью первый снег, тем не менее каждую осень превращающийся в России в стихийное бедствие и парализующий города. Против компании ЮКОС и группы МЕНАТЕП, которой компания принадлежала и совладельцем которой тоже был Михаил Ходорковский, велось уголовное дело. Друг, партнер и сосед Михаила Ходорковского Платон Лебедев сидел уже в тюрьме по обвинению в неуплате налогов и финансовых махинациях. За пару недель до описываемых событий в офисе адвоката Антона Дреля прокуратура провела в рамках расследования дела Лебедева обыск.

Это был незаконный обыск, потому что нельзя обыскивать адвоката, чтоб получить доказательства вины его клиента, и уж тем более незаконно обыскивать офис адвоката без судебного решения. Но во время обыска следователи изъяли договор аренды офиса и заявили, будто нет никаких доказательств, что перевернутое ими вверх дном помещение — офис адвоката Дреля. Еще работники прокуратуры изъяли официальный реестр акционеров ЮКОСа, где значилась среди прочих акционеров и одна Гибралтарская компания.

Нашли и сказали, что вот, дескать, раскрыли Гибралтарский оффшор, и непонятно, что там было раскрывать, если оффшора этого никто не прятал, реестр был распечаткой из интернета, и не стоило ради реестра устраивать обыск. Еще они изъяли оригиналы лицензии Центробанка на открытие счетов Ходорковского и Лебедева в Швейцарии. Это было официально выданное Центробанком разрешение открыть счет в швейцарском банке, но прокуратура заявила, будто раскрыла тайные швейцарские счета.

Еще они вручили Антону Дрелю повестку на допрос по делу Лебедева. Это была незаконная повестка, потому что адвокат не может быть одновременно и свидетелем по делу своего клиента. Антон Дрель обратился тогда в адвокатскую палату, просил совета, как быть: если поедешь на допрос, нарушишь закон об адвокатуре, если не поедешь — нарушишь закон, предписывающий всякому гражданину неукоснительно и под страхом ареста являться на допрос по повестке. Уважаемые адвокаты сердились, говорили, что со сталинских времен не было такого безобразия, чтоб адвоката заставляли свидетельствовать против собственного клиента.

А адвокат Антон Дрель полагал, что раз прокуратура так пренебрежительно относится к законности своих обысков и допросов, то, стало быть, разрешил же кто-то прокуратуре относиться к закону пренебрежительно. Кто разрешил? Власть? Кремль? Президент? Больше некому. На этот раз обошлось.

В это же приблизительно время Антон Дрель приезжал к Михаилу Ходорковскому домой обсудить сложившуюся ситуацию и что-то еще про слияние нефтяной компании ЮКОС с нефтяной компанией «Сибнефть». Дело было в деревне Жуковка на Рублевском шоссе, в этом загородном доме Михаила Ходорковского, который его жена Инна уставила сплошь комнатными растениями и декоративными свечками, свечками с запахом лаванды, свечками с запахом розы. Они сидели на кухне, прислуги не было, Михаил Ходорковский сам заваривал чай. Они обсуждали юридические тонкости объединения ЮКОСа и «Сибнефти», и Михаил Ходорковский сказал: «Вероятность моего ареста девяносто процентов».

Потом Михаил Ходорковский с семью пиарщиками и помощниками поехал по регионам встречаться с губернаторами и студентами. Официально заявлялось, что цель поездки Ходорковского — рекламировать в регионах объединенную компанию «ЮКОС-Сибнефть», разъяснять населению, что от объединения компаний все люди в России только выиграют, потому как снизится цена на бензин и заведутся новые социальные программы. Неофициально, говорит лидер СПС Борис Немцов, Ходорковский хотел пообщаться с губернаторами и студентами, понять, насколько губернаторы могут быть недовольны авторитарностью центральной власти и насколько студенты могут быть недовольны устанавливаемой в стране диктатурой.

Мама Ходорковского Марина Филипповна говорит, что, уезжая в эту свою командировку, сын по-особенному как-то с нею попрощался. Последний раз перед арестом мать и сын виделись на празднике подмосковного лицея-интерната «Коралово», который Михаил Ходорковский построил для сирот, чьи родители погибли на войне, на границе, в горячих точках или во время террористических актов. Этим лицеем-интернатом заведовали и до сих пор заведуют родители Ходорковского. Каждый год в ближайшие к 19 октября, дню открытия Царскосельского лицея, выходные в «Коралово» устраивают праздник. Обычно на этот праздник приезжали высокопоставленные пограничники и военные, государственные деятели и дипломаты, а дети для них пели, танцевали и как-нибудь еще демонстрировали успехи в самодеятельном творчестве. Обычно на таких праздниках Михаил Ходорковский разговаривал с государственными шишками, а мама старалась не подходить к сыну и не отвлекать сына от важных разговоров. Но в тот год никто из высокопоставленных чиновников не приехал, кроме социального министра Починка. И много раз за время праздника Ходорковский подходил к маме, говорил какие-то ни к чему не обязывающие глупости и смотрел печальными глазами. Ближе к вечеру подошел попрощаться. Марина Филипповна сидела в кресле, а он опустился рядом с ней на колени и сказал: — До свиданья, мама.

— Я провожу тебя до двери.

— Не надо.

Ходорковский летал на арендованном самолете из города в город — Липецк, Воронеж, Нижний Новгород — и в каждом городе по вечерам, разделавшись с лекциями и встречами, спрашивал у своих приближенных, велика ли, на их взгляд, возможность его ареста, и надо ли садиться в тюрьму или лучше уехать за границу. Приближенные говорили, что садиться в тюрьму не надо, что лучше, конечно, уехать, поскольку эмигрант может бороться за свое доброе имя, а заключенный не может. Ходорковский возражал, что уехать сейчас значило бы бросить своего товарища Платона Лебедева в тюрьме, значило бы признать себя виновным, тогда как он, Ходорковский, ни в чем не виноват.

Пока он был в этой своей командировке, его жене Инне почти каждую ночь снились разрушающиеся города.

Она стояла посреди искаженного сном города, и дома вокруг принимались вдруг оседать, электрические провода рвались и искрили, неоновые буквы соскальзывали с рекламных вывесок и разбивались об асфальт в мелкие осколки. А она бежала сквозь разрушавшийся город, спасала себя или спасала детей, но искаженные пространством сна улицы шли по кругу, как шла по кругу тропинка в фильме «Ведьма из Блэр». А в другую ночь на снившийся Инне город обрушивалось вдруг высотою с многоэтажный дом цунами, и Инна опять бежала, а волна, разрушая квартал за кварталом, следовала за ней.

Михаил Ходорковский отрабатывал в поездке своей город за городом — Белгород, Тамбов, Саратов.

И каждый вечер обсуждал с одними и теми же людьми по кругу одну и ту же тему — возможный арест. Тема ареста возникала как будто случайно за ужином или после ужина, и каждый вечер приближенные выдвигали тысячу толковых аргументов в пользу эмиграции, не отвечая только на главный вопрос: а как же Платон? Ходорковский же слушал. Эти обсуждения похожи были на деловые совещания в ЮКОСе, когда Ходорковский долго слушал мнения своих подчиненных, а потом вдруг принимал решения, стремительные и твердые.

Решение он принял в Нижнем. Там слежка, которую спецслужбы и раньше вели за Ходорковским, стала открытой: машина филеров демонстративно присоединялась к кортежу миллиардера. Там выпал снег на день раньше, чем в Москве. Аэропорт не давал вылета, пришлось вернуться в гостиницу. Команда ворчала, что возвращаться, дескать, плохая примета, и что Ходорковский, дескать, утратил легендарную свою способность возить всюду с собой по стране хорошую погоду.

А Ходорковский вдруг получил телефонный звонок неизвестно от кого.

Вся команда должна была лететь в Иркутск открывать молодежную политическую школу, из Иркутска потом — в Эвенкию, представлять в Совет Федерации главу компании «ЮКОС-Москва» Василия Шахновского. Но Ходорковский получил телефонный звонок неизвестно от кого и принял решение.

Всей своей команде Ходорковский велел возвращаться в Москву. А сам с двумя или тремя людьми полетел в Иркутск, зная, что его арестуют по дороге. По дороге его самолет приземлился на дозаправку в городе Новосибирске, в салон вошли люди в куртках с надписью «ФСБ», предъявили Михаилу Ходорковскому ордер на арест и увели его.

Помощник рассказывал адвокату Антону Дрелю эту историю по телефону, адвокат думал, что вот же готовился к аресту своего клиента, но все равно не знает, что делать. Ехать в Новосибирск? Куда? В следственный изолятор? А где в Новосибирске следственный изолятор? Да и там ли Ходорковский? Да не везут ли его в Москву? Или в другой какой-нибудь город? Городов много.

Адвокат набрал телефон Владимира Дубова, совладельца ЮКОСа и соседа Ходорковского по выстроенному недавно ЮКОСом для своих топ-менеджеров поселку Яблоневый сад в Жуковке.

Дубов слушал молча. Никаких вопросов не задавал, понимая, может быть, что адвокат и так расскажет все известные ему подробности. Молчал и слушал, и в конце сказал: «Спасибо, Антон, что позвонил», — и на том разговор закончился.

Что же все-таки делать-то? Прямо сейчас отправить телеграммы министру внутренних дел, главе ФСБ и генеральному прокурору? Потребовать объяснений. Какого черта! Ну да, конечно, Михаил Ходорковский не явился на допрос по делу Платона Лебедева, но когда на имя Ходорковского пришла соответствующая повестка, юридическая служба ЮКОСа официально уведомила прокуратуру, что Ходорковский Михаил Борисович явиться в назначенный день на допрос не может, поскольку находится в командировке, представляет по регионам объединенную компанию «ЮКОС-Сибнефть», вернется из командировки в понедельник, и на допрос обязательно придет. Поездку Ходорковского каждый день показывали по телевизору, про нее писали в газетах, очевидно было, что Ходорковский никуда не собирается эмигрировать. Почему вдруг арестовали?

Почему именно сейчас?

— Ты давай выясняй, когда первый самолет на Новосибирск, — сказала адвокату Антону Дрелю жена, со свойственной женам уверенностью, будто рано или поздно мужчина должен уйти на войну, а война где-то далеко, и туда нужно ехать на поезде или лететь на самолете. — Все равно ведь тебе сегодня лететь в Новосибирск, так лучше раньше.

Антон и сам понимал, что к вечеру так или иначе окажется в Новосибирске, но прежде чем лететь, решил поехать в Жуковку и посоветоваться с акционерами ЮКОСа: с Владимиром Дубовым, который молчал, выслушивая новость об аресте, и другими. Антон побрился, оделся в джинсы и свитер, положил кое-какие бумаги в вечный свой портфель, который со дня ареста Платона Лебедева телекомпании любили снимать крупным планом, чтоб на фоне крупно показываемого портфеля перейти от репортажной части вранья («сегодня Михаил Ходорковский был вызван на допрос в прокуратуру…») к содержательной части («налоговые претензии к ЮКОСу только на первый взгляд кажутся новой темой, на самом деле…»).

Звонили с радиостанции «Эхо Москвы», звонили с телеканала НТВ, звонили какие-то западные репортеры. Говорили, будто когда Ходорковского арестовывали в Новосибирске, он споткнулся, конвоиры приняли это его резкое движение за попытку побега, ударили его прикладом по голове и пробили ему голову. Антон не знал, правда ли это. Или слух? Всем Антон повторял скудную свою информацию про людей в куртках с надписью «ФСБ».

Адвокат почти уже стоял в дверях, когда телефон зазвонил снова, и на панели высветились слова: «МБХ мобильный». МБХ — это, разумеется, Михаил Борисович Ходорковский.

У Михаила Ходорковского была смешная манера.

Он звонил людям, да вот хоть бы и своему адвокату Антону Дрелю, и говорил: «Здравствуйте, Антон, это Ходорковский, у вас есть сейчас возможность со мной поговорить?» Антона всегда эта манера очень забавляла, потому что вот звонит тебе олигарх со всеми своими, если верить журналу «Форбс», миллиардами, и спрашивает: «У вас есть сейчас возможность со мной поговорить?» Антон подумал: «Ничего себе, вся Москва его ищет, все информационные агентства на ушах, интернет кипит — арест, арест, арест, — полстраны в истерике, а он звонит себе преспокойно по мобильному телефону».

— Алло, — сказал адвокат Антон Дрель.

— Здравствуйте, Антон, — голос был спокойный. — Это Ходорковский. У вас есть сейчас возможность со мной поговорить?

— Еще бы! Вас ведь, кажется, арестовали.

— Меня доставили в генпрокуратуру в Москву, вы не могли бы подъехать?

— А-а-а… — адвокат хотел задать какой-то важный вопрос, но не знал какой.

— Ну, если можете, подъезжайте.

— А как меня пустят? — пришедший наконец в голову вопрос оказался детским.

— Подъезжайте, — голос Ходорковского усмехнулся в трубке. — Вас пропустят внизу. Только возьмите свои адвокатские документы.

Антон Дрель сменил джинсы и свитер на пиджак и галстук, и поехал в Технический переулок, в прокуратуру. Его действительно пропустили внутрь без всяких вопросов. Он шел по коридору и видел, что кабинет следователя Каримова, лично курировавшего дело Лебедева, открыт, то есть начальство на работе, несмотря на субботний день. Когда Антон поравнялся с кабинетом прокурора, Каримов изнутри притворил дверь, как бы умывая руки и давая понять, что не имеет отношения к допросу, который производит в этом же здании подчиненный ему следователь. Или просто не хотел разговаривать?

В кабинете следователя сидели собственно следователь и Михаил Ходорковский. Они болтали о погоде.

О том, что вот в Москве выпал снег этой ночью, а в Саратове двумя днями раньше, и Ходорковский рассказывал, что снегопад был силен, и из-за снегопада даже закрывали аэропорты. Ходорковский курил. Он начал курить за несколько месяцев до ареста и будет курить еще несколько месяцев в тюрьме, а потом бросит.

— Тут меня допрашивали, Антон, — сказал Ходорковский, едва только Дрель вошел и поздоровался. — Давайте будем протокол допроса подписывать.

— А жалобы заявлять разве мы никакие не будем? спросил адвокат.

— Да ладно, не заморачивайтесь. Какие жалобы?

На кого? На следователя? — Ходорковский кивнул головой в сторону следователя. — Люди делают свою работу. Им приказали, они расследуют. Какие к людям-то претензии?

Антон Дрель говорит, что адвокат не имеет права спорить с клиентом. Адвокат может спорить с клиентом только в том случае, если клиент хочет дать показания против себя, и показания эти могут привести клиента к смертной казни. На самом деле, жалоб можно было заявить сразу несколько, и главное — можно было заявить жалобу на сам факт задержания Михаила Ходорковского.

— Да ладно, не заморачивайтесь, — сказал Ходорковский.

Эта его фраза не вела к смертной казни, и адвокат решил не спорить с клиентом. Они стали подписывать протокол допроса, а когда протокол был подписан, следователь вручил Ходорковскому повестку. В повестке значилось, что через полтора часа Ходорковский Михаил Борисович должен явиться в кабинет такой-то, и там ему будет предъявлено обвинение. Теоретически по закону на полтора часа Ходорковский был свободен.

По закону он мог сейчас встать и выйти из прокуратуры на улицу, созвать пресс-конференцию прямо хоть в скверике напротив, обратиться к городу и миру, попить чаю в кафе, повидаться с женой, бежать, наконец.

Практически адвокат и его клиент понимали, разумеется, что им не позволят покинуть здание. Но адвокат все равно уточнил: — Так мой клиент свободен? Мы на полтора часа можем пойти погулять?

Следователь побледнел.

— Вы же никуда не пойдете? — спросил следователь, испуганно глядя Ходорковскому в глаза и представляя себе, вероятно, что если этот человек встанет сейчас и попытается выйти вон, то придется ведь как-то его останавливать силой, а после применения силы не избежать адвокатских жалоб, либерального воя в прессе и выговора от начальства. — Вы же никуда не пойдете?

— Конечно, не пойдем, — улыбнулся Ходорковский. Антон шутит.

Почти полтора часа они прогуливались по коридору прокуратуры. Вероятно, за ними следили. Но у Антона в кармане поминутно звонил не отобранный на входе мобильный телефон, и разные журналисты спрашивали, что с Ходорковским. И Дрель рассказывал, что клиент его задержан, и что через час ему будет предъявлено обвинение, и разъяснял, что «задержан» не значит «арестован», потому что санкцию на арест дает суд, и, видимо, когда будет предъявлено обвинение, Ходорковского повезут в Басманный суд, который выберет меру пресечения. Теоретически законно было сказать всем этим журналистам, что вот он Ходорковский рядом, и передать Ходорковскому трубку, и тот мог бы делать заявления для прессы. Можно было хотя бы попробовать. Никакой закон там, в коридоре прокуратуры, не запрещал Ходорковскому давать интервью по телефону. Но они не попробовали.

Адвокат позвонил только матери Ходорковского Марине Филипповне. Много лет, с тех самых пор, как ее сын стал заниматься бизнесом, каждое утро, едва проснувшись, Марина Филипповна включала радио, ждала дурных новостей о сыне. Она уже слышала, разумеется, что сын ее арестован, и что во время задержания ему будто бы пробили прикладом голову.

— Алло. Марина Филипповна. Здравствуйте. Это адвокат Антон Дрель.

— Здравствуйте, Антон, — она изо всех сил сохраняла хладнокровие.

— Вот то страшное, что вы слышали про удар по голове, это неправда. Никакого удара не было. Михаил Борисович чувствует себя хорошо.

— Откуда вы знаете?

— Он стоит рядом со мной.

— Вы можете передать ему трубку?

— Нет, не могу. Теперь уже нельзя.

На самом деле можно было. Формально Ходорковский был еще свободен, и на него не распространялись никакие запреты на телефонные звонки. Но адвокат не хотел злить прокуратуру. Он отключил телефон и сказал: — Если обвинение будет тоненьким, на одном или двух листочках, вы, скорее всего, выйдете сегодня на свободу, например, под подписку о невыезде. А если обвинение будет толстым, как у Платона Лебедева, вас, скорее всего, заключат под стражу. Вы это понимаете, Михаил Борисович?

— Я понимаю, — Ходорковский кивнул.

Через час один из следователей предъявил Ходорковскому обвинение. Папка была такой толстой, что следователь даже не предлагал обвиняемому прочесть, в чем его обвиняют. Следователь сказал, что сейчас Ходорковского на автозаке (это такой тюремный грузовик с решетками) повезут в Басманный суд и изберут меру пресечения, и все это потому, что Ходорковский не явился в четверг на допрос.

— Ну что я буду с вами спорить, — Ходорковский пожал плечами. — От вас же все равно ничего не зависит.

— Но ко мне у вас претензий нет? — уточнил следователь.

— К вам никаких претензий.

После этих слов следователь вручил адвокату Антону Дрелю повестку на допрос по делу Ходорковского.

— Вы вообще понимаете, что сейчас нарушаете закон?! — Дрель вскочил со стула. — Вы только что при мне предъявляли обвинение моему клиенту, а теперь хотите допросить меня по его делу в качестве свидетеля?

— Вы просто неправильно все понимаете, — сказал следователь, заметно успокоенный тем, что к нему нет претензий. — Не надо только вот этого шума. И Генри Резнику говорить не надо. Просто распишитесь в получении повестки.

И адвокат Дрель расписался в том, что в ближайший понедельник явится на допрос, на который по закону являться ему было нельзя.

Из прокуратуры в Басманный суд поехало два автозака. Один пустой — к главному входу суда, и задача этого грузовика заключалась в том, чтоб отвлекать внимание собравшихся у дверей журналистов. Второй автозак с запертыми внутри Ходорковским и Дрелем подъехал к черному ходу. В суде никого не было по случаю выходного дня. Судебное заседание было закрытым.

Сейчас, когда прошло почти два года, когда Михаил Ходорковский и Платон Лебедев осуждены на восемь лет тюрьмы, и готовятся им новые обвинения, адвокат Антон Дрель говорит: — Я не понимаю, зачем надо было устраивать закрытый процесс? Что бы изменилось, если бы процесс был открытым? Зачем надо было нарываться на наши протесты и жалобы? Все равно бы мерой пресечения избрали арест. Все равно абсурдные доводы, заставившие суд избрать мерой пресечения заключение под стражу, стали известны прессе. Вы же знаете, Ходорковского заключили под стражу на том основании, что у него, дескать, был заграничный паспорт, и он мог бежать из страны. Бред! Если бы он хотел бежать, он бы бежал.

Его предупреждали неоднократно. Он несколько раз публично заявлял, что эмигрантом не станет. Это было давление, конечно, давление.

Суд был скорым. Минут двадцать или двадцать пять. Судья зачитал постановление об аресте и попросил у Ходорковского паспорт, чтоб передать паспорт конвою, а конвой чтоб отвез обвиняемого в следственный изолятор.

— В какой изолятор? — переспросил адвокат.

— Не скажем пока, — покачал головой судья. — Давайте паспорт.

— У меня нет паспорта, — Ходорковский был спокоен. — Паспорт остался дома. Я в командировку летал на частном самолете, поэтому без паспорта.

— Вот это да! — воскликнул адвокат Антон Дрель, пораженный новым поворотом событий. — Так перед вами не Ходорковский! Вы забыли установить личность задержанного! Вы избрали только что меру пресечения Ходорковскому Михаилу Борисовичу, но у вас нет никаких доказательств того, что мой клиент — Ходорковский Михаил Борисович. Пойдемте, Михаил Борисович.

Теоретически, по закону Ходорковский мог тогда встать и уйти. Пришлось бы снова его арестовывать, устанавливать личность, снова предъявлять обвинение и снова везти в суд. Теоретически, если бы процесс был открытым, может быть… Практически адвокат и его клиент понимали, что им не дадут ступить шага из зала суда.

Судья побледнел, как побледнел давеча следователь, и сказал, глядя на Ходорковского: — Вы же не будете отрицать, что вы Ходорковский? — голос у судьи был испуганный. Если бы Ходорковский стал отрицать тогда, что он Ходорковский, и если бы пришлось задерживать его силой и исправлять на ходу процессуальные ошибки, то не миновать бы судье как минимум строгого выговора. — Вы же не будете отрицать?

— Да ладно, не буду. Все равно ведь от вас ничего не зависит.

Это было великодушие или высокомерие. Ходорковский то ли жалел судью, понимая, что нельзя же требовать от человека милосердия, если на милосердие не дано санкции сверху; то ли просто не считал судью человеком, поскольку привык решать вопросы именно с теми людьми, которые рулят страной, и не привык думать, будто по нашу сторону кремлевской стены к кому-то вообще стоит относиться серьезно.

Ходорковский отдал адвокату часы и обручальное кольцо, потому что в тюрьме не полагается иметь металлических предметов. Часы были недорогие для миллиардера. Ходорковский вообще никогда не любил дорогих часов с турбийоном, предпочитая им электронные со множеством электронных функций. А про кольцо Ходорковский попросил не говорить жене, что пришлось кольцо снять. Он попросил адвоката поехать к его жене и поддержать ее, а еще позвонить его родителям и попросить их, чтоб пожили несколько дней с невесткой и внуками.

— Вы не жалеете? — спросил адвокат.

— Нет, хочется жить в нормальной стране.

Журналисты потом, описывая этот эпизод со слов адвоката Антона Дреля, утверждали, будто Ходорковский выразил желание жить в свободной и демократической стране. Нет. Он не подбирал тогда слов. Он сказал: «Жить в нормальной стране. Но здесь».

Часы и кольцо адвокат Антон Дрель запечатал в конверт и положил у себя в конторе в сейф рядом с таким же конвертом, где уже лежали часы и кольцо Платона Лебедева. Почти через полтора года, когда много дней подряд Ходорковскому и Лебедеву будут оглашать приговор, адвокат Антон Дрель каждый день будет брать с собой оба конверта, на случай оправдания его подзащитных, каким бы невероятным ни казалось оправдание.

Ходорковского увезли. Дрель поехал к жене арестованного миллиардера, и родители Ходорковского были уже там. Мать Ходорковского Марина Филипповна говорит, что они люди старшего поколения, крепче, больше готовы к ударам судьбы, чем молодая женщина — мать троих детей. И поэтому, едва услышав по радио, что их сын арестован, собрались и приехали к невестке и внукам. В доме работал телевизор. По телевизору каждый час повторяли одни и те же новости, что арестован, что предъявлено обвинение, что суд выбрал мерой пресечения содержание под стражей. Жена Ходорковского Инна была близка к обмороку. Старшая дочь Ходорковского Настя не верила, что все это происходит на самом деле. Младшие мальчики-близнецы не понимали, что случилось нечто серьезное, но, чувствуя всеобщую нервозность, капризничали.

Марина Филипповна говорит, что тогда, в день ареста, они с мужем приехали к Инне и детям не только для того, чтобы поддержать их в трудную минуту, но еще и с практической целью — они ждали обыска в доме сына.

Весь следующий день, воскресенье, от Ходорковского не было никаких вестей. Дежурный в прокуратуре, когда адвокат Антон Дрель звонил в прокуратуру, говорил, что не может дать никаких справок, потому как выходной, и лучше позвонить завтра.

Антон понимал, что дело предстоит большое и сложное, что он один не справится с таким делом, а потому звонил разным известным адвокатам и спрашивал, не согласятся ли те стать защитниками Ходорковского. Некоторые отказывались сразу. Некоторые просили время на размышление, для того, вероятно, чтоб позвонить в Кремль, спросить разрешения и тогда уже отказаться, когда знакомый кремлевский чиновник посоветует не лезть, куда не просят.

В воскресенье же в здании компании ЮКОС на Дубининской улице в Москве в холле около лифтов повесили большой портрет Михаила Ходорковского. Портрет провисит около месяца, пока новый глава компании Семен Кукес не велит портрет снять, потому что портрет, дескать, злит прокурорских работников, приходящих с проверками.

В воскресенье же по просьбе Марины Филипповны к Ходорковским приехала адвокат, специалистка по обыскам и научила семью арестованного миллиардера, как себя во время обыска вести. Обыск обычно осуществляют целой бригадой. Следователи обычно ищут одновременно в нескольких комнатах, и члены семьи должны заранее решить, кто в какой комнате будет следить, чтоб следователи не подкинули оружия или наркотиков. Особенно надо обращать внимание на то, чтоб первым делом следователи в присутствии понятых обыскали туалеты. Потому что через час после начала обыска кто-то из следователей может зайти в туалет по малой нужде, запереться и спрятать за унитазным бачком что-нибудь запрещенное, чтоб самому же потом это запрещенное и найти в присутствии понятых.

Они ждали обыска. Они не выходили из дома. Разве только в ближний магазин. Отправляясь за покупками, Марина Филипповна видела, что неподалеку от дома стоит днем и ночью автобус с затемненными стеклами, а вдоль забора прогуливаются немолодые, но влюбленные пары. Стоило Марине Филипповне поравняться с влюбленными, те немедленно принимались целоваться, чтоб не показывать своих лиц.

Делая покупки, Марина Филипповна боялась, что вот сейчас, пока она в магазине, как раз и начнется обыск, дом оцепят, ее не пустят внутрь, и внутри не хватит людей, чтоб следить за ловкостью рук прокурорских работников. На всякий случай пожилая женщина присмотрела дыру в заборе и договорилась с невесткой, чтоб всегда держать одно окно на первом этаже незапертым. Она всерьез готова была, если обыск начнут в ее отсутствие, перелезть через забор и через окно забраться в дом.

В понедельник утром за пару часов до назначенного времени допроса Антон Дрель позвонил в прокуратуру, сказал, что хотел бы, когда приедет на допрос, узнать, в каком именно изоляторе содержится его подзащитный, и получить разрешение на посещение своего подзащитного.

— Приезжайте, конечно, — сказал прокурорский работник в телефоне. — Приезжайте, получайте разрешение, а на допрос приходить вовсе не надо.

— Как не надо? Я же повестку подписывал! Как же я теперь не приду? Я приду. Показаний давать, разумеется, не буду, но на допрос приду.

— Не надо приходить на допрос. Допрос отменен.

Сейчас, по прошествии почти двух лет, адвокат Антон Дрель говорит: — Наверное, они подумали, что это будет too much допрашивать и дискредитировать таким образом единственного адвоката. Я ведь был тогда единственный адвокат.

В понедельник же, до того еще, как Антон Дрель успел приехать в прокуратуру, узнать, где содержится его подзащитный и получить разрешение посещать его, зазвонил телефон. Голос в телефоне с заметным кавказским акцентом сказал: — Антон? Михаил сидит рядом со мной на нарах. Передайте семье, что у него все хорошо.

Вообще-то из тюрьмы нельзя позвонить по телефону. Звонок из тюрьмы означал, что Ходорковского поначалу посадили в общую камеру, в огромную камеру, где сидит шестьдесят или сто человек, где временами царит воровской закон, а временами нет никакого закона. Там из окна в окно тянутся через тюремный двор нитки, и по этим ниткам заключенные пересылают друг другу письма, «малявы», а тюремная администрация не смеет или ленится нитки срывать. В общей камере, на «общаке», можно достать все: телефоны, продукты, наркотики, деньги, женщин. И тюремная администрация даже потакает всем этим нарушениям режима, иначе как бы попадали в тюрьму телефоны, деньги, наркотики и женщины. Одновременно общие камеры являются рассадником туберкулеза, и в них нечем дышать.

Всякого нового человека общая камера принимает враждебно, потому что в ней и без него тесно. Но, видимо, к Ходорковскому уголовники прониклись в первый же день воровским своим уважением, раз на второй день кто-то из них стал ради него звонить по запрещенному в камере мобильному телефону, который охрана может так же отнять, как накануне принесла.

— Михаил сидит рядом со мной на нарах. Передайте семье, что все у него хорошо.

Во вторник, 28 сентября 2003 года, когда адвокат Антон Дрель впервые посетил своего подзащитного, Ходорковского уже перевели из общей камеры в изолятор № 4 тюрьмы «Матросская Тишина». Там камеры небольшие, по четыре-пять человек, и один из соседей по камере наверняка работает «наседкой», пытается разговаривать по душам и пересказывает разговоры тюремному начальству за то, чтоб грозящий ему, например, пожизненный срок заменили «двадцаткой».

Адвокат Антон Дрель пришел в «Матросскую Тишину», предъявил документы, двери раскрылись для адвоката в «накопитель», специальную комнату, где досматривают, прежде чем пустить в тюрьму, и где двери на время досмотра заперты с обеих сторон. Из накопителя адвокат прошел в изолятор, там был еще один накопитель при входе, и оттуда адвоката провели в специальную снабженную «тревожной кнопкой» комнату для встречи с подзащитными.

Ходорковский был уже там. Его привели заранее, руки за спину, обыск при входе. Адвокат спросил: — Как вас приняли в общей камере?

Ходорковский ответил: — Плохих людей я в тюрьме не встречал. Нормально приняли.

С тех пор адвокат Антон Дрель почти каждый день ходил в тюрьму «Матросская Тишина» встречаться с подзащитным. Я просил адвоката Антона Дреля узнать, читал ли Михаил Ходорковский книгу Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛаг». Солженицын пишет, что когда тебя арестовывают, надо кричать, сопротивляться и изо всех сил цепляться за каждую процессуальную ошибку арестовывающих, потому что, если попал в тюрьму, то это все, конец, назад хода нет.

— Вы читали, — спросил адвокат Антон Дрель, — «Архипелаг ГУЛаг»?

— Читал. Давно. В институте, — ответил Ходорковский.

И я не знаю, правду ли он ответил. И если ответил правду, то почему столько раз в день своего ареста пренебрег советом кричать, сопротивляться и цепляться за всякую процессуальную ошибку арестовывающих.

Или он намеренно шел в тюрьму?