Милая, обожаемая моя Анна Васильевна

8 Макензен, Август, фон (1849-1945) - прусский генерал-фельдмаршал (1915). Командовал армейским корпусом (1914) в операциях под Танненбергом (Восточная Пруссия) и в Мазурском поозерье; затем армией (польский театр, Горлицкий прорыв 1915); во главе армейских групп действовал против Сербии и Румынии, в которой остался военным губернатором до конца Первой мировой войны.

9 К братанию Колчак относился резко отрицательно, неизменно видя в нем прежде всего проявление трусости.

10 Гурко (Ромейко-Гурко), Василий Иосифович (1864-1937) - генерал от кавалерии, генерал-лейтенант по Генеральному штабу. В годы Первой мировой войны командовал 5-й армией, зимой 1916/17 г. (начиная с ноября) исправлял должность начальника Штаба Верховного главнокомандующего (во время отпуска М.В. Алексеева, отправленного лечиться в Крым). При Временном правительстве сначала командовал Западным фронтом, отчислен от должности приказом Керенского от 25 марта за нежелание проводить в действие приказ No 8 по армии и флоту (Декларация прав военнослужащих). Понижен в должности до начальника дивизии. Согласно показаниям Колчака, тот виделся с ним за несколько дней до своего отъезда в Америку и буквально накануне ареста Гурко, который был арестован 22 июля по обвинению в монархической пропаганде на фронте и в переписке с бывшим царем Николаем II. В сентябре 1917 г. Гурко выслан за границу, умер в эмиграции.

11 Описание полета см. в письме от 7 (20) августа 1917 г. См. письмо No 24.

12 В 1917 г. путь Колчака в США лежал через канадский порт Галифакс. Несколько месяцев спустя, утром 6 декабря 1917 г., там произошел взрыв боеприпасов, превзойденный по силе лишь в 1945 г. (Хиросима). Пожар, возникший при столкновении судов, привел к взрыву почти 3 тыс. тонн взрывчатых веществ, хранившихся там в трюме французского транспортного судна "Монблан" (полутонный якорь "Монблана" был выброшен в лес за 2 мили от места взрыва). Взрыв сжег все на площади 2,5 кв. км и практически сровнял с землей 1 кв. км; разрушениям подверглись все здания Галифакса; взрывная волна выбила окна на расстоянии до 60 миль. Погибло 1630 человек, тысячи были ранены.

13 Осенью 1917 г. Колчак провел на флагманском корабле американского флота "Пенсильвания" около 12 дней, участвуя вместе с членами своей миссии в маневрах американского флота в Атлантическом океане (ГА РФ, ф. Р-341, оп. 1, д. 52 ч. II, лл. 11-12 об.).

14 Йосемитский национальный парк в 1917 г. уже существовал, Гранд-Каньон имел статус национального памятника (с 1919 г. - национальный парк).

15 Современное название - Гавайские острова.

No 34

Shanghai 29/16. I. 1918 г.

Дорогая, милая моя, обожаемая Анна Васильевна,

Вчера я прибыл на "Montengle" в Shanghai, и снова приходится сидеть в этом чужом городе и ждать "Dunera", которая опоздала и уйдет на юг только через неделю. Я когда-то хорошо знал Shanghai и провел в нем не один месяц1. Кое-что переменилось здесь, но в общем все осталось то же. Я первый раз был здесь в годы нашего империализма на Востоке, когда я с гордостью чувствовал себя русским офицером и чуть ли не хозяином положения, - теперь я в этом городе по приказанию правительства Его Величества Короля Великобритании. Мне тяжела любезность и предупредительность английских властей и всех, с кем я имею дело, - я еще не начал фактически новой службы. Я предпочел бы, чтобы обо мне никто не знал и не говорил, - но ничего не поделаешь, приходится считаться с отношением ко мне как вице-адмиралу [Далее зачеркнуто: а какой же я теперь вице-адмирал?] со стороны и английского и русского общества.

Мне тяжело - прошлые воспоминания каким-то камнем ложатся на душу, - и я прибегаю к единственному средству забыть все это - думать и говорить с Вами. Ваши фотографии стоят передо мной, и милая, обожаемая Анна Васильевна со своей всегда прелестной улыбкой точно смотрит на меня так же, как в те немногие дни, когда я видел ее в действительности [После исправлений последней фразы конец письма перечеркнут: ...так близко, сидел около нее и говорил с нею. Повторятся ли когда-нибудь эти дни. Надо быть так далеко, как мне пришлось в последние месяцы, чтобы оценить, что такое видеть Анну Васильевну, быть около нее. Ведь не сон же были семь месяцев тому назад дни, когда Анна Васильевна была в Петрограде, ходила со мной и ездила по улицам Петрограда, когда я держал ее милые, прелестные ручки; а может быть, этого совсем не было. Неужели же никогда это больше не повторится... Приходится встать на философско-историческую почву и признать, что если даже это и не повторится, то прошлое, связанное с Анной Васильевной, было так хорошо, что остается только благодарить то высшее начало, которое дало это счастье. А дальше - пусть будет то, что будет.].

д. 1, лл. 86 об.-87 об.

____________

1 Имеется в виду пребывание Колчака на Тихом океане в 18961898 гг. Во время стоянок в порту Шанхая или у островов Сэдл (неподалеку от него) офицеры имели возможность знакомиться с городом. Особенно долгой была стоянка "Крейсера" в Шанхае зимой-весной 1898 г.

No 35

30.I.1918 г.

Меня устроили в Shanghai Club. Это почтенный английский клуб, быть может, лучший на Дальнем Востоке по обстановке и комфорту, которые могут быть созданы только великой английской культурой. Но меня не радует и [мне] не доставляет удовольствия эта культура, когда я думаю о своей Родине, о том, в каких условиях, может быть, приходится жить Вам и всем, кто решился остаться дома. Поскорее бы к обстановке войны, где я буду чувствовать себя точно вернувшись "домой". Другого дома теперь у меня нет и быть не может.

Милая, дорогая Анна Васильевна, временами под влиянием отрывочных известий из России, оставляющих впечатление какого-то сумасшедшего бреда, мне кажется, что Вы, получив мои последние письма, будете недовольны моим решением и, может быть, отвернетесь от меня. Если бы Вы знали, как тяжело для меня это представление. Моя вера в войну, ставшая положительно каким-то религиозным убеждением, покажется Вам дикой и абсурдной, и в конечном результате страшная формула, что я поставил войну выше родины, выше всего, быть может, вызовет у Вас чувство неприязни и [Далее зачеркнуто: справедливого.] негодования. Я отдаю отчет в своем положении - всякий военный, отдающий другому государству все, до своей жизни включительно (а в этом и есть сущность военной службы), является кондотьером с весьма сомнительным на идейную или материальную сущность этой профессии. Как посмотрите Вы на это - я не знаю. Но меня, конечно, заботит этот вопрос, вопрос, существенный для меня только в отношении Вас, и только Вас. Минутами делается так тяжело, что кажется ненужным и безнадежным писать это письмо Вам.

Милая моя, так бесконечно дорогая моя Анна Васильевна, никогда, кажется, я не чувствовал такой безнадежной отдаленности от Вас, и географической, и по обстановке, и по времени, которое отдаляет Вас от меня, оставляя какую-то смутную фантазию когда-нибудь, где-нибудь Вас увидеть. Хотя бы поскорее попасть на фронт и найти там "отдых"; кажется, первый раз в жизни я чувствую, что "устал", и хочется временами "отдохнуть" [Далее в отчеркнутом с двух сторон пространстве листа написано: все кажется уже потерявшим всякий смысл и значение.].

д. 1, лл. 87 об.-89

No 36

[Позднее 30 января 1918 г.] [Датируется по предыдущему письму.]

"Dunera", которую я все время ожидал, привезла пренеприятный сюрприз чуму. В результате карантин, дезинфек[ционные] работы, и отход отложен на десять суток. Другого парохода в Индию нет, несмотря на мою готовность идти хоть на грузовом пароходе. Подводная война сказывается на всем мире, и сообщения теперь невероятно длинные и трудные. Приходится сидеть в Шанхае и ждать, когда чума на "Dunera" будет искоренена. С какими только препятствиями не приходится встречаться в жизни. А я чувствую необходимость скорее попасть на фронт... и мое вынужденное бездействие - худшее, что может быть теперь. И вот я опять целыми днями один [Далее зачеркнуто: целыми днями сижу один, изучая буддийскую философию, Месопотамский театр и английскую службу Генерального штаба. В промежутках между этим занятием я отправляюсь куда-нибудь бродить по Шанхаю и думаю о милой, далекой Анне Васильевне. Вечером я сажусь около камина и разговариваю с Вашей фотографией.]. Отсутствие сведений из России - Ваше письмо от 14 октября - последнее известие с Родины, из Севастополя письма я имею только от половины сентября - очень тяжело, - временами такая находит тоска, что положительно не можешь найти места. Это много даже для меня. От офицеров, уехавших с поручениями и письмами в Россию, нет также никаких известий. Нехорошие и невеселые мысли приходят в голову, и, чтобы отделаться от них, я обращаюсь к Вам.

Сегодня я целый день занимался изучением английских инструкций по полевой службе. Приходится привыкать к английской терминологии, хотя предмет для меня знакомый. Эти дни ожидания, когда утром ждешь вечера, а вечером думаешь, как бы скорее он кончился, надоели мне до невозможности [Далее зачеркнуто: Я начал позже вставать, чтобы сократить день.]. Я живу, как уже писал, в Shanghai Club совершенно один, т[ак] к[ак] ни с кем не знакомлюсь и избегаю с кем-либо встречаться. Мои офицеры изредка заходят ко мне, но говорить нам решительно не о чем. Утром я занимаюсь Месопотамским театром, завтракаю и иду куда-нибудь на прогулку, возвращаюсь к себе и сажусь изучать английские regulations и instructions [Уставы и инструкции (англ.).], после обеда я зажигаю камин, ставлю на стол Ваши фотографии и читаю что-либо по военной истории или буддийскую философию или хожу по комнате и думаю о Вас. Изредка этот режим нарушается каким-нибудь официальным приглашением к обеду или посещением стрелкового общества, где я занимаюсь стрельбой. Вот и все. Иногда по вечерам становится крайне тяжело, даже думы и воспоминания о Вас вызывают только чувство тревоги и горькое сознание своего бессилия что-либо не только сделать, но даже узнать, что делаете Вы, где Вы и как переживаете это время, которому нет имени. Приходится прибегать к одному средству - это привести себя в состояние отсутствия мыслей. Я выучился этому в Японии. Оттуда я увез с собой два старинных сабельных клинка. Я, кажется, писал Вам о японских клинках. Японская сабля - это высокое художественное произведение, не уступающее шедеврам Дамаска и Индии. Вероятно, ни в одной стране холодное оружие не получило такого значения, как в Японии, где существовало и существует до сих пор то, что англичане называют cult of cold steel [Культ холодной стали (англ.).]. Это действительно культ холодной стали, символизирующей душу воина, и воплощением этого культа является клинок, сваренный из мягкого сталеватого магнитного железа с лезвием поразительной по свойствам стали, принимающим остроту хирургического инструмента или бритвы. В этих клинках находится часть "живой души" воина, и они обладают свойством оказывать особое влияние на тех, кто относится к ним соответствующим образом. У меня есть два клинка: один начала XIV века, произведение одного из величайших мастеров Го-но-Иосихиро, другой конца XVII века работы Нагасоне Котейсу1, одного из учеников величайшего художника Масамуне. Этот клинок принадлежал самураю Ямоно Хизахиде2 и был испытан согласно традициям школы Масамуне. Я не буду говорить Вам об этих традициях3. Когда мне становится очень тяжело, я достаю этот клинок, сажусь к камину, выключаю освещение и при свете горящего угля смотрю на отражение пламени в его блестящей поверхности и тусклом матовом лезвии с характерной волнистой линией сварки стали и железа. Постепенно все забывается и успокаивается и наступает состояние точно полусна, и странные, непередаваемые образы, какие-то тени появляются, сменяются, исчезают на поверхности клинка, который точно оживает какой-то внутренней, в нем скрытой силой - быть может, действительно "частью живой души воина". Так незаметно проходит несколько часов, после чего остается только лечь спать.

Несколько дней тому назад после обеда я зашел в reading-room [Читальный зал (англ.).] и, взяв первую попавшуюся книжку, сел у камина, намереваясь подумать о Вас. Но в этот вечер Вы почему-то были очень далеки от меня, и мысли о Вас вызывали только какое-то тревожное чувство боязни не то за Вас, не то за Ваше отношение ко мне, которое мне представлялось изменившимся после получения Вами известий о моей новой службе. Я раскрыл взятую книжку это была одна из многочисленных брошюр, распространяемых английской и французской печатью, с описанием нарушений всех "божеских и человеческих" (интернациональных) законов, произведенных немецкими войсками при вторжении во Францию и особенно после вынужденного отступления4. Длинный однообразный перечень разрушения, убийства, без различия пола и возраста, грабежей, насилий, планомерного истребления всего, что имело какую-либо ценность: истребление фруктовых садов, уничтожение сельскохозяйственных орудий, отравление колодцев, формальное осуществление рабства, грубое издевательство над честью, религией и историческими ценностями...

Все это изложено в тоне величайшего возмущения и негодования по адресу гуннов XX столетия, доходящего со стороны французов до явно выраженного чувства мести, способного проделать в Vaterland'е [Отечество (нем.).] все то, что его обитатели произвели на территории Belle France [Прекрасная Франция.]. Я бросил брошюру и взял другую - эта оказалась еще хуже. Это было описание истребления армянского населения в Турции5 с упоминанием имен генералов Гольца6, Фалькенгайна7, Лимана8 и проч. Все это мне было уже давно известно, и я бросил и эту книжку и [Далее зачеркнуто: задумался о том странном противоречии, которое сквозит во всех этих произведениях.] стал просто смотреть на горящий в камине уголь, стараясь ни о чем не думать. Подошедший китайский "boy" [Слуга (англ.).] передал мне визитную карточку. На ней с несколькими японскими иероглифами было по-английски отпечатано Yamono Konjuro Hisahide менее всего я ожидал встретить этого полковника Генерального штаба в Shanghai - простившись с ним в Yokohama, я не думал о новой с ним встрече.

Но Вам ничего не говорит эта японская фамилия, поэтому позвольте представить Вам моего знакомого и сказать о нем несколько слов. Я считаю это знакомство одним из самых интересных, какие я имел в жизни, а мне доводилось все-таки довольно много иметь разных встреч и знакомств.

Когда я ожидал в Yokohama решения правительства Его Величества Короля Великобритании о моей службе, меня пригласил пообедать в Tokio Club один майор английской армии, возвращавшийся в Англию с Месопотамского фронта после тяжелой болезни, которая вывела его надолго из строя. После обеда мы перешли в кабинет покурить, и майор продолжил свой рассказ о Месопотамии, когда к нам подошел японский офицер и, поздоровавшись с англичанином, попросил представить его мне. Мы познакомились. Это был полковник Hisahide, недавно вернувшийся через Россию с Западного фронта, где он находился около года в английских и французских войсках в качестве военного атташе9. Мне совершенно понятна была его роль на Западном фронте и даже не удивила его поездка через Скандинавию и Россию. Он был совершенно осведомлен обо мне, знал, что я только что вернулся из Америки, и я понял, что его интересует и почему он пожелал со мной познакомиться. Мы скоро обменялись визитами, и я пригласил его пообедать со мной.

Hisahide - это типичный представитель японского милитаризма. Я узнал о нем гораздо больше со стороны, чем, может быть, он сам этого желал. Это человек, для которого война является религией и основанием всей духовной жизни, всего миросозерцания. Он один из столпов Bushido10 морального кодекса японских буси и самураев, последователь секты Zen, о которой я писал Вам как о секте воинствующего буддизма, практикующего Zo-Zen (сидеть по способу Zen)11 для сосредоточения своего мышления и воли над военными вопросами. Он один из признанных деятелей секретного панмонгольского общества12, в программе которого говорится, что члены его, работающие для осуществления панмонгольских идеалов, должны быть связаны и проникнуты этим идеалом наподобие религиозной секты. Hisahide является фанатиком панмонгольского милитаризма, ставящего конечной целью ни более ни менее, выражаясь деликатней, экстерилизацию индоарийской расы, которая отжила свою мировую миссию и осуждена на исчезновение. Никто из японцев не говорит об этом, более того, на прямой вопрос вы всегда получите ответ, что никакого панмонголизма не существует, что это фантазии небольшой группы шовинистов, - но я утверждаю, что масса военных людей (а в Японии этот класс, помимо явно выраженного в военнослужащих, является самым многочисленным и политически сильным) если видит сны, то только на тему о панмонгольском мировом господстве, и старая легенда о Yoshitsune Minamoto в виде Джен-Чике и далее в образе Темму-дзина Великого Хана Чингиза13, может быть, никогда не имела так много сторонников, желающих ее повторения, как в эти дни.

Теперь Вам понятна фигура Yamono Hisahide, приехавшего неожиданно в Shanghai [Далее зачеркнуто: очевидно, не для свидания со мной и не для какого-либо развлечения.]. Между мною и Hisahide установились отношения, которые, не имея ничего общего с дружбой или даже приязнью, возникают между людьми одних и тех же мыслей и взглядов, - это своего рода профессиональный интерес или симпатия, которую военный испытывает к военному, даже своему непосредственному врагу на поле сражения. Я помню, что мне было очень приятно встретиться с командиром японской батареи [после] двухмесячного взаимного искоренения, и его похвала моей работы была одним из самых приятных комплиментов, которые мне доводилось слышать. Hisahide после участия во взятии Цингтау14, на чем закончилось активное участие японцев в настоящей войне, отправился в Европу изучать войну на европейских фронтах - он изучал ее как настоящий военный, участвуя во многих делах активно, живя все время в штабах и окопах передовой линии, делая наблюдения с привязных шаров и аэропланов. Его громадная военная эрудиция, осведомленность во всех военных вопросах, при отношении к войне как к религии, делали всякую беседу с ним полезной, много интересней лекций по военной схоластике, которые я слушал [Далее зачеркнуто: от профессоров.] в двух военных академиях. Его интересовали некоторые вопросы нашей армии и флота, мои сведения об Америке - мы были интересны и полезны друг для друга.

В общем мы встречались раз пять за мое пребывание в Японии. Hisahide был искренно удивлен моими знаниями военной японской истории и моей осведомленностью по многим мало знакомым для европейцев вопросам японской жизни, имеющим отношение к войне. Я просто ответил ему на вопрос, почему меня так интересовала Япония, что я всегда считал Японию врагом своей страны, считаю и в будущем ее за такового же и естественно для военного интересоваться и изучать своего противника. Но особенно расположили его ко мне мои знания старинного японского культа "холодной стали" и этикета в обращении с оружием. Я попросил как-то показать мне клинок его сабли, он на мгновение задумался и, видимо, решил посмотреть, знаю ли я правила, как это надо делать. Он подал мне саблю, и я принял ее, как полагается в этом случае; я знал, что обнажить клинок более чем до половины без приглашения хозяина считается неприличным, а вынуть саблю совсем из ножен без просьбы владельца прямо недопустимо и проч[ие] мелочи, которые кажутся пустяками, но на которые японцы обращают большое внимание. Я был занят в это время поисками старинного японского клинка, в чем Hisahide оказал мне большую помощь. Вместе с ним я отправился в старинный музей Юшукун15, где находится огромное собрание японского старинного оружия, и здесь на образцах величайших оружейных мастеров Японии и, надо думать, всего мира он показал мне характерные особенности и признаки клинков Масамуне, Мурамаса16, Иосимитсу и проч[их] художников, основателей школ, давших величайшие произведения искусства - искусства, по убеждению японцев совершенно божественного происхождения. Благодаря его любезности мне удалось приобрести два клинка - один начала XIV столетия, работы одного из первоклассных 5 или 6 художников - Го-но-Иосихиро, другой - конца XVII века, работы Нагасоне Котейсу - одного из 10-ти учеников гениального Масамуне; этот клинок испытан согласно традициям школы Масамуне, но я не буду говорить Вам об этих традициях.

Вместе с Hisahide я посетил храм Ясукуни, посвященный душам павших воинов17, и храм, где похоронены 47 ронинов18, покончивших с собой по всем правилам "сеппуку"19 или "благополучного выхода" из затруднительного положения; последнее создалось потому, что они принесли голову одного из феодальных вельмож своего господина даймио Асано, мстя за его "благополучный выход", совершенный по вине этого вельможи. Эти 47 ронинов, своею жизнью подтвердивших высшую добродетель военного - лояльность и верность, - сделались национальными героями Японии, и их могилы служат предметом паломничества всех военных20.

Кажется, я довольно ясно описал наши взаимоотношения, и личность Yamono Hisahide Вам, вероятно, достаточно понятна.

Совершенно неожиданно Hisahide появился в Shanghai и, зайдя в Shanghai Club, узнал о моем пребывании и решил навестить меня.

Из нескольких слов я понял, что он отправляется в Южный Китай по делам, связанным с происходящим там восстанием против существующего правительства Небесной Республики21. Я не расспрашивал о его миссии, зная, что подобные вопросы не всегда бывают деликатны. Мы перешли в один из кабинетов, сели у камина и начали разговор, конечно, о войне. Hisahide первый его поднял, спросив у меня, прочел ли я только что появившееся в газетах мнение некоторых японских военных и политических деятелей о будущем мире и отношении к нему Японии. Я вынул записную книжку и [Далее зачеркнуто: молча.] показал ее Hisahide - я вписал только что туда цитаты из сообщения по этому вопросу адмирала Kato22, профессора университета в Токио Tange Tatebe23 и других японцев, высказавшихся, очевидно по благословению "генро" (тайного государственного совета)24, в прессе под заглавием "Militarism or liberalism after war" ["Милитаризм или либерализм после войны" (англ.).]. Эта статья была похожа на откровение; японцы молчали как рыбы и вдруг заговорили ясно, просто и понятно.

Hisahide был страшно доволен моим вниманием к этой статье.

"Я хочу поговорить с Вами по этому вопросу, - сказал Hisahide, - у нас с Вами общая точка зрения, мы понимаем друг друга. Вы выразитель того, что общие наши противники называют "милитаризмом". Мы с Вами знаем, что единственная форма государственного управления, отвечающая самому понятию о государстве, есть то, что принято называть милитаризмом [Далее зачеркнуто: Мы знаем, что дисциплина есть основание свободы, скажу более, что дисциплина, по существу, есть истинное выражение свободы.]. Ему противополагают понятия либерализма и демократии. Каково практическое значение этих понятий, мы видим на текущей войне. Весь западный мир с помощью Востока не может в течение 3 1/2 лет справиться с Германией, имея численное и материальное превосходство по крайней мере в 5 раз над противником. Вы знаете, почему это, - сущность войны неизменна и проста, ее цель также совершенно определенна - чтобы вести успешно войну, надо прежде всего ее желать. Разве можно что-либо делать без желания? Конечно, можно, но как и какие результаты получатся при наличии соперничества со стороны того, кто желает. Говорить о материальном превосходстве и подготовке на четвертый год войны не приходится. Но "демократия" не желает войны, а милитаризм ее желает. Текущая война есть борьба демократического начала с милитаризмом [Далее зачеркнуто: также аристократическим началом.]. В сущности, теперь уже для решения вопроса о значении того или другого начала неважно, кто окажется победителем и будет ли еще таковой даже при указанном отношении противников, как 1 к 5. Для нас все ясно, и мы высказались. Вот смысл статьи "Militarism or liberalism after war".

Вы выписали цитату Zenjiro Hоrigoshi о "белой опасности" для нас, восточных народов. Автор видит ее в одичании и озверении народов Европы благодаря войне, в презрении, высказанном ими ко всем понятиям о человечности, справедливости и праве и [в] возможности агрессивных действий в этом смысле... Я не буду защищать Horigoshi; скажу более, я не вижу в этом одичании никакой опасности для нас лично, но я вижу ее в другом - это [в] моральном разложении, вызванном демократической идеологией, и связанными с ними учениями пасифизма, социализма и тесно связанного с ними интернационализма. Это, с нашей точки зрения, действительно "белая опасность" [Далее зачеркнуто: ибо наш желтый монгольский мир.], и мы примем меры для ее локализации и в случае надобности вступим с ней в борьбу и постараемся ее уничтожить. Вы удивляетесь моей откровенности - она просто проистекает из сознания нашей силы, нашего превосходства [Далее зачеркнуто: над вашим бессилием - я не говорю о Вас лично, тем более о Вашей Родине, павшей жертвой того, с чем мы готовы вступить в борьбу.] - я говорю с Вами как представителем той расы, которая идет к гибели путем т[ак] наз[ываемой] "демократии".

Вы знакомы с целями и лозунгами, выставленными державами Согласия. О них достаточно много говорил Lloyd George25, а больше всего Wilson26; последний каждую неделю повторяет скучнейшие положения для утешения демократии: война за демократию, даже для спасения демократии, война для самозащиты, война за право, за самоопределение народов, война против автократии, наконец, против милитаризма и война войне. Трудно представить себе что-либо более жалкое, чем это глупое демократическое ипокритство [От ??????????? (греч.) - лицемерный, притворяющийся.].

Конечно, Wilson и тем более английские государственные деятели понимают всю бессмыслицу этих целей и положений. Но они находятся под давлением "демократии", и последнюю надо убедить воевать хотя бы для собственного спасения, ей надо лгать, ибо в противном случае она пойдет за первым же германским агентом (как это сделала ваша демократия), который пообещает какую угодно ложь, которая демократии может нравиться. А воевать демократия решительно не хочет, и вот результат приложения демократического начала к войне с пятерным превосходством над противником, ведущим войну по правилам милитаризма. Сильнейшие державы, как Великобритания и Франция, задыхаются от усилий вести войну с врагом в лице среднеевропейского Германского союза, который численно и материально слабее их. Почему это? Англичане и французы имеют отличный, наилучшего состава корпус офицеров, войсковая масса в известной части у них настроена воинственно и отлично дерется, о материальной стороне и говорить нечего. Вам понятна причина... она лежит в демократическом начале. Войну ведут теперь не только армии, но все государства, а управляют ими люди совершенно не военные, принципиальные противники войны - как, напр[имер], социалисты. Вы понимаете, что я вовсе не имею в виду военный мундир, но государственный деятель во время войны должен быть военным по духу и направлению. Посмотрите на состав кабинетов европейских держав, про Америку я не говорю, 3/4 лиц, в них участвующих, не только бесполезны, но прямо вредны для своей страны, ибо они участвуют в решениях, расходящихся со всей их идеологией и принципами. Эти лица вынуждены все время заигрывать с демократией, и вот в результате создается атмосфера величайшей лжи и ипокритства, выраженных в формуле "война войне". Что такое демократия? - Это развращенная народная масса, желающая власти; власть не может принадлежать массам, большому числу в силу закона глупости числа: каждый практический политический деятель, если он не шарлатан и не мошенник, знает, что решение 2-х людей всегда хуже 1-го, 3-х хуже 2-х и т.д., наконец, уже 20-30 человек не могут вынести никаких разумных решений, кроме глупостей.

В мирное время последствия глупостей становятся очевидными и их исправляют, сменяя время от времени таких борцов и заменяя их новыми, но в военное время исправлять глупости очень трудно и они приводят к катастрофам, зачастую совсем непоправимым. Я говорил со многими французами и англичанами - среди них очень много почтенных воинов, - они все это понимают, но что делать - демократическое правительство боится больше всего превосходства военного командующего состава - мало-мальски способный генерал представляется уже опасным для депутатов демократии, его надо убрать, и только страх за неудачи и проигрыш кампании удерживает "демократию" от устранения всего талантливого командного состава. Простите, я обращусь к примеру, который дала ваша страна, - ваша демократия высказала откровенно все то, что западная демократия не высказывает, но в душе она думает так же. Она даже попробовала вести войну под высшим командованием присяжного поверенного и социалиста и кончила безграмотным прапорщиком, кажется, евреем27. Демократия не выносит органически превосходства, ее идеал - равенство тупого идиота с образованным развитым человеком. Но воевать идиоты не могут, и в этом вся их трагедия, и они инстинктивно понимают свое бессилие в войне, ненавидят ее и объявляют ей... войну. "Демократическая война" - войне, с идеалом вечного мира, разоружения и интернационального трибунала... Мы откровенно говорим европейской демократии: попробуйте, разоружитесь, мы только будем благодарны вам за это, так как это поможет нам осуществить свои задачи с большей легкостью, но, если вы попробуете привлечь нас к этой глупости, вы встретитесь с нашей армией и флотом, истинным выразителем всей нашей нации, которая не захочет присоединиться к вам, но если вы попробуете бороться с нами приемами, которыми Германия победила Россию и обратила Великую Державу в конгломерат одичавших "демократий", - мы вас уничтожим.

"Белая опасность" нам не страшна - она только ведет к гибели Европу и Америку, лишая ее способности к войне, способности к победе. Англия и Франция еще сильны своей аристократией, своим воинственным началом, инстинктивно заложенным в ее населении, которое никакой демократический разврат в виде пасифизма и социализма не смог уничтожить, - но работа этих факторов ведет их к проигрышу войны и конечной гибели, - если только не случится того, что европейские народы поймут, к чему они идут, и справятся с эпидемией моральной чумы, которой они заразились.

После окончания Европейской войны, а мы будем терпеливо ждать этого конца, правительства под давлением демократии вынуждены будут выдвинуть вопрос о разоружении или ограничении вооружений даже против своего желания и здравого смысла. Ведь правительства открыто говорят, что они ведут войну для сокрушения милитаризма, а именно прусского милитаризма. Допустим, что этот милитаризм будет побежден и вожди демократий, как таковые люди не военные и ненавидящие войну, может быть и социалисты, заговорят о разоружении. Мы будем присутствовать на этой болтовне и выслушаем ее до конца, и мы оставим за собой последнее слово, и это слово будет - "нет", - а если вы не согласны с нами, тогда - война. Я посмотрю, как демократии Запада начнут новую войну против японского милитаризма, новую мировую войну. Но она будет, ибо мы ее хотим, и наш первый удар будет Вы знаете куда направлен.

Если Европейская война не покончит с демократией, то следующая погребет демократию с социализмом, пасифизмом и прочими моральными извращениями навсегда, но это будет стоить белой расе дорого".

Hisahide замолчал - мне нечего было возразить ему.

"Европейские демагоги и демократы думают, что и у нас социализм заразит народную массу, - это не случится; мы, военный класс, мы, потомки буси и самураев, этого не допустим. Мы задушим социализм войной и истребим при ее помощи все те элементы, которые окажутся зараженными. До сих пор мы просто рубим головы разносителям заразы и дезинфицируем таким образом очаги этой моральной чумы. Народы Востока переживали не раз эти эпидемии, у нас она была, и довольно серьезна, в период Асикага в XV столетии28, мы с ней справились - и, как Вы знаете, весьма радикально. С другой стороны, мы никогда не допустим развития капитализма в той форме, какую этот строй производства получил хотя бы в демократических Соединенных Штатах. Мы не допустим плутократии и капиталу вмешиваться в государственное управление. С этим явлением мы боремся также, ибо понимаем, что банкир или фабрикант не может управлять государством и, получив власть, приведет неизбежно его к социальной заразе, упадку и даже гибели. Военная доктрина шире и глубже всякой другой системы, скажу более, она охватывает эти системы, в ней лежит и истинная свобода, и реальное благо, и счастье народов".

Hisahide окончил и встал. "Я рано утром завтра уеду, - сказал он. - Вы через несколько дней отправитесь в Месопотамию - встретимся ли мы с Вами когда-нибудь, не знаю, но будете ли врагом или другом, я буду рад этой встрече. Но если Вы останетесь живы, вспомните, что через три года, вероятно, в начале 1921 года, произойдут события, по отношению к которым эта война явится только прелюдией".

Мы простились, и Hisahide ушел.

Я поднялся в свою комнату; на столе, покрытом картой Месопотамского театра, стоял Ваш портрет, и я стал смотреть на него, чтобы отвлечься от тяжкостной справедливости слов японского фанатика. Милый, бесконечно дорогой образ Анны Васильевны показался мне таким далеким, отделенным какой-то стеной от меня [Далее зачеркнуто: мечтой без цели и надежды, что.], я отошел от стола с чувством последней безнадежности и задумался над странным появлением Yamono Hisahide и его словами. С каким презрением, ненавистью и злорадством говорил этот японец, но как счастлив он в душе, сознавая себя победителем и готовясь с верой фанатика к новой победе. Он в Японскую войну истреблял в армии генерала Оку29 в Маньчжурских боях уже тогда начавшие разлагаться наши войска, с бездарным командованием, с ослабленной дисциплиной, развращаемые антигосударственной пропагандой, с плохими офицерами. После победоносной войны он служил под командой Хасегавы30, подавившего с чисто азиатской последовательностью восстание в Корее31, затем взятие Цингтау и изучение войны и военного положения на английском и французском фронте, возвращение через разбитую, побежденную и развалившуюся Россию... С каким удовольствием смотрел он на своего бывшего врага, на товарищей, трусов, преступников и предателей, называвших себя "революционной демократией". Когда-то страшный враг превратился в посмешище и презрение всего мира. Быть русским... быть соотечественником Керенского [Далее зачеркнуто: Троцкого.], Некрасова32, Ленина, Дыбенко33 и Крыленко [В тексте: Дыбенки и Крыленки.]... ведь весь мир смотрит именно так; ведь Иуда Искариот на целые столетия символизировал евреев, а какую коллекцию подобных индивидуумов дала наша демократия, наш "народ-богоносец"...

Но ведь это результат проигранной войны... Войну можно проиграть, как во время войны можно проиграть сражение, но тогда есть одна военная формула, высказанная, кажется, Массена34 Наполеону: "Oui, la fatalitВ est perdue, mais nous avons heures pour gagner l'outre" ["Да, судьба проиграна, но мы имеем время выиграть другую" (фр.).]. Да, война проиграна, но мы имеем несколько лет, чтобы начать и выиграть новую.

13 лет тому назад мы проиграли войну35. Сказали ли мы эту фразу и сделали ли что-нибудь в ее духе? Кто ответственен за это... правительство? Да, не оно только... Ответственность за это несут прежде всего военные России, главным образом офицерство. После прелюдии 1905, 1906 гг.36 было ясно, что спасение России лежит в победоносной войне, но кто ее хотел - офицерство? - Нет, войны хотели немногие отдельные лица, которые готовились к ней, как к цели и смыслу своей деятельности и жизни. Они точно указали на время начала войны37, и десятилетний период мира был достаточен для всесторонней к ней подготовки. Наши враги были откровенны, но что мы сделали для войны? Наше офицерство было демократизировано и не имело подобия и тени военного сословия, воинственности, склонности и любви к войне, что совершенно необходимо. Оно было не дисциплинированно и совершенно не воинственно. У нас было 3000 генералов против 800 французских, но что это были за фигуры! Что общего имели с высшим командованием эти типичные мирные буржуа, заседавшие в канцеляриях, гражданских ведомствах и управлениях, носившие военную форму и сабли с тупыми золингеновскими клинками. Или офицерская молодежь последнего времени из нашей "интеллигенции", без тени военного воспитания, без знаний, физически никуда не годная, думавшая только, как бы устроиться поудобней и поспокойней в 20 лет... У нас были офицеры преимущественно в гвардейских полках, в Генеральном штабе, но их было мало и численно не хватило на такую войну; два с 1/2 года они спасали Родину, отдавая ей свою жизнь, а на смену им пришел новый тип офицера "военного времени" - это уже был сплошной ужас. Разве дисциплина могла существовать в такой среде, с такими руководителями но без дисциплины нет прежде всего смелости участвовать в войне, не говоря уже о храбрости. Без дисциплины человек прежде всего трус и неспособен к войне - вот в чем сущность [Сначала было: Недисциплинированный человек прежде всего трус, и последний всегда недисциплинарен и неспособен к войне вот в чем секрет.] нашей проигранной войны. Надо открыто признать, что мы войну проиграли благодаря стихийной трусости чисто животного свойства [Сначала было: малодушия.], охватившей массы, которые с первого дня революции освободились от дисциплины и провозгласили трусость истинно революционной добродетелью. Будем называть вещи своими именами, как это ни тяжело для нашего отечества: ведь в основе гуманности, пасифизма, братства рас лежит простейшая животная трусость, страх боли, страдания и смерти. Почтеннейший Керенский называл братающихся с немцами товарищей идеалистами и энтузиастами интернационального братства, а я, возражая ему, просто называл это явление проявлением самой низкой животной трусости. "Товарищ" - это синоним труса прежде всего, и армия, обратившись в товарищей, разбежалась или демократически "демобилизировалась", не желая воевать с крестьянами и рабочими, как сказал Троцкий и Крыленко.

И вот наряду с этой гнусной фигурой товарища, "разделяющего положение Кинталя и Циммервальда"38, но не умеющего даже говорить членораздельно и издающего бессмысленные звуки вроде "интернационала", вырисовывается другая фигура, так знакомая по Дальнему Востоку.

Мне особенно запомнилось скульптурное изображение одного из 47 ронинов. При всей наивности техники художник создал произведение, которое оставляет глубочайшее впечатление. Это фигура самурая XVIII века, вынимающего из ножен саблю. Художник передал с необыкновенной реальностью экспрессию ненависти, презрения и самоуверенного надменного спокойствия в монгольской физиономии и всей фигуре самурая, как бы задумавшегося, стоит ли вынуть саблю и не нарушит ли этот акт правило, запрещающее воину пользоваться саблей против нечистых животных. Такое же выражение имела и фигура Yamono Hisahide, когда он говорил о демократическом начале и социализме...

И вот так и теперь этот проникнутый военной идеей до фанатизма монголо-малаец39 смотрит на нашего "революционного демократа" или товарища... он еще не вынул сабли и думает, можно ли применить к этой гадости клинок, в котором ведь заключена "часть живой души воина"... И если все останется так, как есть, то вынимать сабли ему не придется - он просто поставит на грязную демократическую лужу свой тяжелый окованный солдатский башмак, и лужа брызгами разлетится в стороны и немедленно высохнет под лучами "восходящего солнца" без всякого следа.

Но "война проиграна - еще есть время выиграть новую", и будем верить, что в новой войне Россия возродится. "Революционная демократия" захлебнется в собственной грязи, или ее утопят в ее же крови. Другой будущности у нее нет. Нет возрождения нации помимо войны, и оно мыслимо только через войну. Будем ждать новой войны как единственного светлого будущего, а пока надо окончить настоящую, после чего приняться за подготовку к новой. Если это не случится, тогда придется признать, что смертный приговор этой войной нам подписан.

Я долго не спал в эту ночь; я достал клинок Котейсу и долго смотрел на него, сидя в полутемноте у потухающего камина; постепенно все забылось и успокоилось; слабый свет потухающих углей отразился на блестящей полосе клинка, и в тусклом матовом лезвии с характерной волнистой линией сварки стали и железа клинок точно ожил какой[-то] внутренней, в нем скрытой жизнью, на его поверхности появились какие-то тени, какие-то образы, непрерывно сменяющиеся друг другом, точно струящиеся полосы дыма или тумана... Странные иногда происходят явления.

Утром я спустился прочесть новые газеты. Я развернул "Shanghai Times", и первое, что мне попалось на глаза, - это была короткая заметка, озаглавленная "New War" ["Новая война" (англ.).]. Это был перевод предсказания одного японского священника (или жреца, если хотите) шинтоистского храма Mitone в Musachi по имени Seihachi Kamoshito.

Позвольте привести это предсказание по-английски, не переводя его на русский язык [Упоминаемый текст отсутствует.].

Как Вам нравится предсказание Kamoshito [Далее зачеркнуто: Он не говорит ни слова про три великие державы, с которыми будет бороться Япония, но представляю Вам догадываться, какие это могут быть державы.]. Но довольно военной политики и милитаризма - я хочу сказать немного и про себя. Kamoshito предсказывает март 1919 г. как окончание войны - я буду надеяться, что не позже мая 1919-го я смогу Вас увидеть. Но если война затянется еще на год, то, вероятно, придется мне ждать 1920 г. Конечно, все это предположительно, что в 1919 и 1920 гг. я вообще буду иметь возможность какой-либо встречи. Наконец, захотите ли Вы ее - это тоже такой же вопрос. В конце концов будет так, как решит война, и ни я, ни даже Вы ничего с ней не поделаете. Для меня это так ясно, что я только могу надеяться, что война, которой я так предан, будет ко мне со временем настолько милостива, что позволит Вас встретить и увидеть, - я постараюсь служить ей как смогу лучше, чтобы получить ее благосклонное отношение и милостивое снисхождение к моему желанию целовать ручки Ваши. Вы знаете, что она совершенно непостижима и понять ее действия совершенно невозможно, и они не всегда согласуются с нашей логикой и намерениями. Иногда за ненужный пустяк она дает все, что только можно желать, иногда за подвиг - вычеркивает из списка... Она как-то сказала по-немецки со сквернейшим прусским акцентом: "nicht resonieren" [Не резонерствовать (нем.).], а потом выпустила Клаузевица, написавшего, прости Господи, "Vom Kriege" ["О войне" (нем.).] с необыкновенно проникновенной главой об Uberhohe [Сверхвысота, крайняя высота; в рус. изд. название соответствующей главы - "Кульминационный пункт победы" (К л а у з е в и ц К. О войне. [Т.] III. М., 1933, с. 52).], с помощью которой Hindenburg ликвидировал Россию путем социализма. Но я пишу вздор. Не сердитесь, милая, обожаемая моя Анна Васильевна.

Она40 пришла ко мне совершенно неожиданно в один из вечеров, когда я сидел над картами военных театров, рассматривая последнюю "операцию" или, вернее, генерала Макензена в Прибалтийском крае41 - это было очень много, больше даже, чем я мог себе представить, и я был близок к потере всякой веры, всякой надежды на какое-либо будущее... И она пришла ко мне [Этот абзац отделен от основного текста письма чертой.].

д. 1, лл. 89-111

____________

1 Котетсу (XVI-XVII вв.) - оружейный мастер, родом из Нагасоне (провинция Сига, недалеко от Киото). Был главным оружейником одного из феодалов, разбитых Токугавой Иэясу в битве при Сэкигахара (1600), после чего удалился на некоторое время в провинцию Фукуи, а затем вернулся в свою постоянную резиденцию в Эдо (современный Токио; столица основанной Токугавой новой сегунской династии), где в 1661 г. основал собственную кузницу возле пруда Шинобазу. Стал известнейшим кователем мечей эпохи Токугава (1603-1867). Его мечи были очень дороги и вызвали большое количество подделок.

2 Хизахиде, Ямоно - полковник японского Генерального штаба; участник боевых действий японской армии в Маньчжурии во время Русско-яп. войны; военный атташе Японии в странах Согласия в период Первой мировой войны. Ниже, в том же тексте, Колчак посвящает ему ряд страниц. Был близок или принадлежал к тому кругу военных руководителей, который определил военно-политическое и идеологическое развитие Японии в следующую четверть века (вплоть до краха 1945 г.). Его милитаристский ("военноцентрический") подход к социальной проблематике, содержащий как справедливую и жесткую критику демократической практики, так и упрощенческие иллюзии (своего рода романтическая ретроутопия, ориентированная на идеализированное средневековье), чрезвычайно близок Колчаку, как это видно из нижеследующих страниц письма. Обстоятельства, при которых клинок, сделанный Котетсу, перешел в руки Колчака, нам неизвестны.

3 Возможно, Колчак имеет в виду обычай пробы нового меча под названием тамэсигири, или цудзигири (букв.: "убийство на перекрестке дорог"). Название обычая говорит само за себя; при этом, однако, меч оставался символом чистоты, добра и справедливости.

4 Германские армии вторглись во Францию в августе 1914 г., вынуждены были отойти в сентябре.

5 Массовое уничтожение армян под властью младотурок происходило в 1908-1918 гг. В апреле 1915 г. турецкое правительство специальным распоряжением приказало местным властям осуществить по возможности полное истребление армян. В 1915-1916 гг. из 2,5 млн. армян, проживавших в Турции, свыше 1,5 млн. было убито, более 600 тыс. угнано в пустыни Месопотамии, где большинство из них также погибло. Оставшиеся бежали из страны. Заняв в ходе войны Западную (Турецкую) Армению и прилегающие территории, войска русской Кавказской армии спасли от гибели часть армянского населения. Возвращение турок на прежние свои территории в начале 1918 г. сопровождалось новыми актами жестокости (например, в Трапезунде армянские дети были зашиты в мешки и брошены в море).

6 Гольц, Кольмар, фон дер (1843-1916) - прусский генерал-фельдмаршал, турецкий паша (Гольц-паша). В 80-90-е годы - глава германской военной миссии в Турции, где под его руководством турецкая армия была реорганизована по германскому образцу. Генерал-адъютант турецкого султана (с 1914), командовал 1-й, затем 6-й турецкими армиями.

7 Фалькенхайн, Эрих, фон (1861-1922) - генерал от инфантерии, прусский военный министр (1913-1914), начальник полевого Генерального штаба (фактически - верховный главнокомандующий) с сентября 1914-го по август 1916 г. При разгроме Румынии командовал 9-й армией. С июля 1917-го по февраль 1918 г. - в Турции; командовал группой армий "Фалькенхайн", готовил неосуществившееся наступление на Багдад.

8 Лиман фон Сандерс, Отто (1855-1929) - прусский генерал от кавалерии, турецкий паша. Руководил с 1913 г. германской военной миссией в Константинополе, командовал различными турецкими армиями (в том числе на Кавказском фронте), прославился обороной Дарданелл (февраль 1915 - январь 1916). В 1918 г. командовал группой турецких армий в Палестине, потерпевших полное поражение в сентябре.

9 Хизахиде входил не в первую группу японских военных, побывавших на Европейском театре войны. Первая группа офицеров, командированных туда в 1915 г. для связи с союзным командованием, сосредоточилась на изучении вооруженных сил союзников. Эта группа вернулась в Японию в июле 1917 г., результатом ее работы явился вывод о том, что Японская империя должна обрести новейшие виды вооружения.

10 Бусидо (букв.: "путь воина") - учение о рыцарском поведении, моральный кодекс самураев. Основы заложены Яматой Соко (1622-1685); наиболее крупный литературный памятник, в котором отражены идеи бусидо, - кн. "Хагакурэ" (созданная в XVII-XIX вв.); название "бусидо" употребляется с XVIII в. В числе главных норм самурайства - небоязнь смерти, храбрость в исполнении долга, самоотвержение (высшая похвала для последователя бусидо: "человек без собственного Я"), преданность господину, почтительность, правдивость, пренебрежение к материальным ценностям. Воспитание в духе бусидо концентрировалось вокруг обучения терпению и постоянной готовности к действию и риску, одной из целей самовоспитания было самообладание (унимать свои страсти, улыбкой прикрывать любые переживания). С идеалами бусидо входила в конфликт самурайская практика (предательство, вероломство); сами правила бусидо, считавшие бесчестным обижать невинного и слабого, разрешали "зарубить и оставить" оскорбителя из горожан или крестьян; в мирное время активизировались процессы морального вырождения (как пример - бессмысленные дуэли самураев, помешанных на вопросах чести).

11 Дзадзэн (букв.: "практика дзэн в положении сидя") - сидение в состоянии медитации, самососредоточения, которому предшествует принятие позы и установление дыхания. Дзадзэн как процедура достижения "внутреннего просветления" и "внезапного озарения" предложена священником Догэном в XI в.

12 В конце XIX-начале XX в., параллельно с военными успехами Японии (Японо-китайская война, Русско-яп. война, подчинение Кореи, захват Циндао), происходил рост того, что во времена Колчака называли панмонголизмом, а в 20-30-е годы - паназиатизмом; использовалось также выражение "расовый патриотизм". Это течение видело свои задачи в пробуждении "народов желтой расы" (монголоидов Азии), борьбе их под главенством японцев против "унизительного ига западных варваров", освобождении от гнета "белой расы" и конечном объединении в великую империю, с центром в Токио. Семнадцатый год влил добавочное содержание в это течение. В декабре 1917 г. генерал Угаки Кадзусигэ (тогдашний кумир военной молодежи, впоследствии занимавший высшие военные посты), выступая перед слушателями императорской военной академии, заявил, что русские "национальные предатели" (большевики) "создали анархическую систему власти безответственных интеллигентов и нищих" (цит. по: Японский милитаризм (Военно-историческое исследование). М., 1972, с. 82) - и Япония должна сплотить азиатские народы в борьбе против этой опасности. Вскоре борьба за "великую Азию" стала официальной целью японской государственной политики. Показательно выступление премьер-министра Хара Такаси в кабинете министров (май 1919): "XIX век был веком западных теорий насильственного объединения многочисленных территорий суши и моря Восточного и Западного полушарий под флагами европейской цивилизации... XX век должен стать веком распространения теории национального объединения цветных народов и отказа от чуждой цивилизации"; "империя протягивает руку миллионам китайцев, корейцев и другим родственным азиатским народам и предлагает им опереться в своей борьбе за освобождение на могущество империи, которой суждено скрестить мечи с теми силами, которые отвергают первенство Японии в решении судеб Азии" (там же, с. 92).

В этом историческом контексте может быть прочитан и монолог Хизахиде, записанный Колчаком и воспроизведенный им в письме.

13 Борцов за "Азию для азиатов" особенно привлекал победоносный образ Чингисхана (собственное имя - Темуджин, Темучин, 1162-1227). Его включали в ряд перевоплощений, в который попадали Дзимму-тэнно (Джимму Тенно), ставший в 660 г. до н.э., согласно преданию, первым японским императором, а также другие героические фигуры японской истории.

14 Циндао - город в китайской провинции Шаньдун; в написании его названия Колчак ориентируется не на русские карты начала века, а на английские (Tsingtao). Германия, захватив в 1897 г. бухту и берег в районе Циндао, создала здесь порт и военно-морскую крепость. Японские войска, при участии подошедшего позже британского вспомогательного корпуса, 27 августа 1914 г. начали блокаду Циндао, с 29 сентября приступили к осаде, овладели портом и крепостью 7 ноября 1914 г. Японцы потеряли около 1800 человек убитыми и ранеными, немцы - около 550. Каждого павшего при защите Циндао германского солдата японцы похоронили отдельно и сделали надпись "Могила героя". К концу 1914 г. Япония заняла всю провинцию Шаньдун и установила там свою администрацию; в 1914 г. были захвачены и принадлежавшие Германии острова на Тихом океане: Маршалловы, Каролинские и Марианские. На этом боевые действия Японии против Германии закончились. После вступления Японии в войну (23 августа) и в период, последовавший за овладением Циндао, германские гражданские лица в Японии не подвергались интернированию и получили разрешение заниматься прежней деятельностью. Уже утвердившееся в японском обществе убеждение в неизбежности грядущей войны Японии в союзе с Германией против Англии, США, Голландии проанализировано анонимным автором, выпустившим в Берлине в конце 1916 г. книгу, вскоре переведенную на множество языков (рус. перев. - Ближайшая мировая война. Пг., 1918).

15 Музей Юсукван в Токио (см. примеч. 31 к письму No 31).

16 Мурамаса - семья оружейников, живших на протяжении семи поколений в Кувана и Исэ (префектура Миэ). Наиболее прославлен Мурамаса Первый (конец XIV в.), считающийся учеником Масамуне. По распространенному поверью, его клинки приносили несчастье сегунскому дому Токугава, из-за чего сторонники последнего опасались пользоваться ими.

17 Ясукуни - синтоистский храм в парке Кодан в Токио. Основан в 1869 г., в храме обожествлены воины, павшие в битвах за Японию. Находился в ведении военных властей, был тесно связан с культом императора. Лишен государственного статуса после Второй мировой войны. Недалеко от Ясукуни располагались военные училища, плац для состязаний, военный музей, с выставленными перед его фасадом трофеями последних войн.

18 Ронин - самурай, лишившийся господина.

19 Ритуальное самоубийство обозначается разными словами. "Харакири" утвердилось в речи иностранцев, употребляющих это слово с оттенком насмешливости. Сами японцы, расценивающие "смерть на циновке" как героизм, склонны говорить "сэппуку" или "каппуку". Колчак, видимо, учитывает эти стилистические различия.

20 Передадим более подробно историю 47 ронинов, разыгравшуюся в Эдо (старом Токио) между веснами 1701 и 1703 гг. Главные действующие лица придворный церемониймейстер сегуна дайме Кира Ёсинака, дайме среднего ранга Асано Наганори и 47 его вассалов во главе с Оиси Ёсио, которые вошли в японскую историю как "сорок семь мужей долга".

На Асано, когда он состоял в свите сегуна в Эдо, возложены были заботы об одной из величайших государственных церемоний того времени - о приеме и угощении посольства от микадо. Хороший вояка, Асано не был искусен в таких делах и потому обратился за советом к царедворцу Кире, обширные сведения которого по церемониям и придворному этикету уравновешивались лишь его низостью. То ли честный Асано не заплатил ему за сообщенные скудные сведения, то ли принесенное подношение показалось Кире недостаточным, но он кое о чем умолчал - и на церемонию Асано явился одетым не так, как требовалось по ритуалу. Кира стал издеваться над Асано как над деревенщиной, недостойным зваться дайме, а в довершение всего велел нагнуться и застегнуть ему обувь. Терпелив был Асано, но такого оскорбления стерпеть не мог. Выхватив меч, ударил им плашмя нахала по лицу, и тот спасся бегством. Дело было в замке сегуна, где обнажать меч считалось непозволительным, и виновнику было приказано совершить сэппуку вечером того же дня. Владения Асано были конфискованы, семья объявлена угасшей, вассалы - распущены. Они стали ронинами, а проще говоря - бродягами без хозяина и дома.

Оиси, старший слуга Асано, держал тайный совет с 46 другими ронинами, наиболее верными своему господину. Не мстя за него, они обрекали себя на бесчестье и отвержение, месть же влекла за собой неминуемую смертную казнь. Они поклялись отомстить и стали думать, как им обмануть бдительность своего врага. После тайных совещаний решено было разойтись и затаиться. Многие стали ремесленниками и торговцами, что со временем помогло им проникнуть в дом Киры и узнать в нем входы и выходы. Сам Оиси даже бросил жену и детей, уехал в Киото, где стал пьянствовать и жить с распутной женщиной. Информированный шпионами, враг их окончательно успокоился. Прошло почти два года.

Вот тогда-то глубокой ночью, в сильную снежную бурю, все 47 взломали ворота у Киры, умертвили его слуг, вытащили трусливого негодяя из сарая, где он прятался за дровами и углем. Предводитель ронинов почтительно, как то и подобает в разговоре со старшим по положению, потребовал от Киры совершить сэппуку, оставляя ему возможность спасти свою честь. Тот струсил. Ничего не оставалось, как отрубить ему голову, словно негодяю, каким он, впрочем, и был. Это было совершено тем мечом, которым Асано сделал себе сэппуку.

Светало. Маленький отряд выстроился и, неся окровавленный меч и голову врага, направился через весь город к храму Сэнгакудзи, где на кладбище был похоронен их господин. Народ приветствовал ронинов, важный дайме, завидя их из окна, выслал им угощение, в храме они были встречены самим настоятелем. На могиле господина они сложили голову врага и торжественное послание к Асано. Затем сдались на милость властей.

Грубо нарушив закон, ронины в то же время свято выполнили предписания самурайской морали, поставив правительство в трудное положение. После двух месяцев ожесточенных дискуссий было решено предать их смерти, разрешив в качестве большой милости совершить почетное самоубийство. Они исполнили его поодиночке в домах разных дайме, где жили в ожидании приговора последние дни. Их всех похоронили на кладбище при храме Сэнгакудзи, рядом с могилой Асано Наганори. Их оружие, личные вещи, письмо к погибшему господину поместили в музей при храме (они хранятся там и теперь). Этой истории посвящена в Японии обширная литература.

(История изложена по книге Б. Чемберлена "Вся Япония", изданной в переводе с англ. в С.-Петербурге в самом начале нынешнего века, еще до Русско-яп. войны. Экземпляр этой книги, принадлежавший библиотеке МГШ и почти наверняка побывавший в руках у Колчака, хранится ныне в Российской национальной библиотеке.)

21 В августе-октябре 1917 г. независимая федерация южных провинций Китая с центром в Кантоне, существовавшая еще с мая 1916 г., сделала шаги, направленные против пекинского правительства: было избрано "военное правительство защиты конституции" и начата война Юга против Севера под формальным руководством Сунь Вэня (Сунь Ятсена), утвержденного генералиссимусом. Реальная власть на Юге, однако, осталась в руках местных милитаристов, их армии по-прежнему состояли из разложившихся и опустившихся элементов. Обычной практикой власти оставались подкуп, тайные убийства, секретные политические сделки, предательство вчерашних союзников и т.д. В июле 1918 г. Сунь Вэнь покинул Кантон; военные действия между северными и южными войсками продолжались почти весь 1918 год. Южные провинции Китая, располагавшиеся против принадлежавшей японцами Формозы (Тайвань), представляли собой область упорного проникновения японцев в их экономику и политику.

22 Известны в это время три японских адмирала по фамилии Като: Като Томосабуро (1861-1923), адмирал, морской министр в 1915-1923 гг.; в 1922-1923 гг. также министр-президент. В 1922 г. его правительство отозвало японские войска из Русского Приморья, задержав, однако, эвакуацию Северного Сахалина;

Като, Канъю (1881-?) - адмирал. Руководил училищем морских артиллеристов. Командующий японской эскадрой, отправленной во Владивосток, где в начале апреля 1918 г. под его руководством высажен десант. Стал начальником Морского Генерального штаба Японии, членом Высшего военного совета;

Като, Такаеси (1883-?) - вице-адмирал, занимал меньшие посты, чем его однофамильцы, полные адмиралы.

23 Танге, Татебе - профессор Токийского университета, правовед и политолог; в статьях военного времени выступал против союза с Англией.

24 Гэнро (генро) состоял из ближайших, пожизненно назначенных в 1876 г. советников императора, которые также назывались гэнро. Государственная роль гэнро (решение важнейших вопросов политики) не предусматривалась никакими законодательными актами. По мере того как члены совета умирали, состав его сужался, в 1924-1940 гг. он состоял из одного человека. В 1918 г. в гэнро председательствовал маршал Ямагато Аритомо.

25 Ллойд Джордж, Дэвид (1863-1945) - премьер-министр Великобритании в 1916-1922 гг., один из лидеров Либеральной партии.

26 Вильсон (Уилсон), Томас Вудро (1856-1924) - президент США в 1913-1921 гг. (от Демократической партии). Инициатор вступления США в мировую войну. В послании к конгрессу от 8 января 1918 г. выдвинул программу мира ("Четырнадцать пунктов"): свобода морей, свобода торговли, освобождение оккупированных Германией территорий России и т.д.

27 Возможно, "евреем" Хизахиде называет Н.В. Крыленко, одной из подпольных кличек которого была "товарищ Абрам".

Крыленко, Николай Васильевич (1885-1938), в РСДРП с 1904 г., большевик. В промежутках между многочисленными, но сравнительно недолгими арестами (по нескольку месяцев каждый) сдал экзамены за полный курс историко-филологического факультета Петербургского и юридический факультет Харьковского университетов. После очередной отсидки (за уклонение от военной службы) мобилизован в апреле 1916 г. в армию и направлен на фронт. Прапорщик. В марте 1917 г. переведен в тыл, где немедленно развернул агитационную деятельность. 24-25 октября 1917 г. - один из руководителей захвата важнейших объектов Петрограда. Нарком (член Комитета по военным и морским делам) в первом составе СНК. После отказа прежнего Главковерха генерала Н.Н. Духонина вступить в мирные переговоры с Германией - назначен на его место: Верховный главнокомандующий с 9 (22) ноября 1917-го по март 1918 г. С мая 1918 г. председатель Верховного трибунала при ВЦИК; один из организаторов советской системы суда и прокуратуры. Репрессирован.

28 Речь идет о попытках изменить традиционную систему власти в Японии. Самый яркий пример - введение самоуправления в провинции Ямасиро (Центральная Япония) в 1485 г. в результате крестьянского восстания (руководящий орган получил впоследствии название "народного парламента"); движение подавлено в 1493 г.

29 Оку, Ясуката (1846-1930) - японский фельдмаршал (с 1911). Во время Русско-яп. войны командовал 2-й армией, высадившейся на полуостров Квантун и проложившей путь к Порт-Артуру с суши, а затем участвовавшей в Мукденском сражении.

30 Хасэгава, Есимихи (1850-1924) - японский фельдмаршал (с 1915). Участник Японо-кит. войны (1894-1895), командовал затем вооруженными силами, дислоцированными в Корее.

31 В 1907 г. произошло восстание в Сеуле и началась вооруженная борьба с японцами по всей Корее. Главные очаги антияпонского сопротивления разгромлены в 1909-1910 гг.

32 Некрасов, Николай Виссарионович (1879-1940) - крайне левый член ЦК Конституционно-демократической партии, с июля 1917 г. - в Радикально-демократической партии. Член Временного комитета Государственной думы. Министр путей сообщения в первом составе Временного правительства, в июле-августе - товарищ министра-председателя (заместитель А.Ф. Керенского). Насаждал на железных дорогах выборные советы и комитеты. Будучи в момент выступления Л.Г. Корнилова самым близким советчиком Керенского, сыграл важную роль в срыве корниловского мятежа. Автор правительственного сообщения, в котором генерал Корнилов был объявлен изменником; самовольно разослал эту телеграмму по России. Ср. оценку Некрасова А.И. Деникиным: "Друг и вдохновитель Керенского, последовательно министр путей сообщения, финансов, товарищ и заместитель председателя, финляндский генерал-губернатор, октябрист, кадет и радикал-демократ, балансировавший между правительством и Советом, - Некрасов наиболее темная и роковая фигура среди правивших кругов, оставлявшая яркую печать злобного разрушения на всем, к чему он ни прикасался" (Д е н и к и н А.И. Очерки русской смуты: Крушение власти и армии, февраль-сентябрь 1917 г. М., 1991, с. 219).

33 Дыбенко, Павел Ефимович (1889-1938) - матрос Балтфлота с 1911 г., с 1916 г. унтер-офицер. Образование: трехклассное городское училище в Новозыбкове и Минная школа (позже, в 1922, экстерном окончил Военную Академию РККА). В 1916 г. отсидел 2 месяца в тюрьме за антивоенную агитацию в морском батальоне, отказавшемся идти в наступление. Председатель Центробалта в апреле-июле и с октября 1917 г. В дни Октября руководил отправкой моряков и военных кораблей из Гельсингфорса и Крондштадта в Петроград. Нарком по морским делам в первом СНК (до марта 1918). Член Чрезвычайного штаба по охране общественного порядка в Петрограде в декабре 1917 - январе 1918 г., сосредоточил в городе свыше 5 тыс. матросов, в ночь с 5 на 6 января отдал приказ о разгоне Учредительного Собрания. В феврале 1918 г. командир отряда моряков под Нарвой, за сдачу Нарвы германским войскам отдан под суд, оправдан. Позже на командных должностях в РККА. За участие в гражданской войне награжден тремя орденами Красного Знамени (первый - за участие в подавлении Кронштадтского восстания в 1921). Репрессирован.

34 Массена, Андре (1758-1817) - маршал Франции, участник революционных и наполеоновских войн.

35 Имеется в виду Русско-яп. война 1904-1905 гг.

36 Имеются в виду революционные события этих лет.

37 В 1907 г. МГШ (во главе с вице-адмиралом Л.А. Брусиловым) совместно с сухопутным Генштабом (генерал Ф.Ф. Палицын), изучив общую военно-политическую обстановку, предсказал начало общеевропейской войны в 1915 г.

38 Циммервальд и Кинталь - деревни в Швейцарии, где в сентябре 1915-го и апреле 1916 г. состоялись международные конференции социалистов и были приняты манифесты против войны.

39 Японцы как антропологический тип сложились из разных монголоидных групп, последовательно проникавших на территорию Японских островов. Одна из древних групп, проникшая из Юго-Восточной Азии примерно на грани III-II тысячелетий до н.э., говорила на малайско-полинезийских языках.

40 Имеется в виду война как божество. См. первую часть письма No 34.

41 Видимо, имеется в виду операция 13-17 августа 1914 г., когда корпус А. Макензена замкнул кольцо вокруг окруженной части 2-й русской армии генерала А.В. Самсонова.

No 37

Singapore 16. III.1918 г.

Милая, бесконечно дорогая, обожаемая моя

Анна Васильевна,

Пишу Вам из Singapore, где я оказался неисповедимой судьбой в совершенно новом и неожиданном положении. Прибыв на "Dunera", которую я ждал в Shanghai около месяца, я был встречен весьма торжественно командующим местными войсками генералом Ridaud, передавшим мне служебный пакет "On His Majesty's Servis" ["На службе Его Величества" (англ.).] с распоряжением английского правительства вернуться немедленно в Китай для работы в Маньчжурии и Сибири. Английское правительство после последних событий, выразившихся в полном разгроме России Германией1, нашло, что меня необходимо использовать в Сибири в видах Союзников и России предпочтительно перед Месопотамией, где обстановка изменилась, по-видимому, в довольно безнадежном направлении2. И вот я со своими офицерами оставил "Dunera", перебрался в "Hotel de l'Europe" и жду первого парохода, чтобы ехать обратно в Shanghai и оттуда в Пекин, где я имею получить инструкции и информации от союзных посольств. Моя миссия является секретной, и хотя я догадываюсь о ее задачах и целях, но пока не буду говорить о ней до прибытия в Пекин3.

Милая моя Анна Васильевна, Вы знаете и понимаете, как это все тяжело, какие нервы надо иметь, чтобы переживать это время, это восьмимесячное передвижение по всему земному шару...

Не знаю, я сам удивляюсь своему спокойствию, с каким встречаю сюрпризы судьбы, меняющие внезапно все намерения, решения и цели... Я почти успокоился, отправляясь на Месопотамский фронт, на который смотрел почти как на место отдыха... кажется, странное представление об отдыхе, но и этого мне не суждено, но только бы кончилось это ужасное скитание, ожидание, ожидание, которое способно привести в состояние невменяемости любого Бога... Это время было для меня временем величайшего страдания, которое я когда-либо испытывал, кончится ли оно когда-нибудь...

Вы, милая, обожаемая Анна Васильевна, так далеки от меня, что иногда представляетесь мне каким-то странным сном. Разве не сон воспоминания о Вас в той обстановке, где я теперь нахожусь; на веранде экзотического английского отеля в жаркую тропическую ночь в атмосфере какого-то парника, в совершенно чуждом и совершенно ненужном для меня городе - я сижу перед Вашим портретом и пишу Вам эти листки, не зная, попадут ли они когда-нибудь в Ваши ручки.

Даже звезды, на которые я всегда смотрел, думая о Вас, здесь чужие; Южный Крест, нелепый Скорпион, Центавр, Арго с Канопусом - все это чужое, невидимое для Вас, и только низко стоящая на севере Большая Медведица и Орион напоминают мне Вас; может быть, Вы иногда смотрите на них и вспоминаете Вашу химеру, действительно заслуживающую одним последним периодом своей жизни это нелепой фантазии.

д. 1, лл. 111-112 об.

___________

1 16 февраля 1918 г. германское верховное командование заявило о прекращении перемирия с Советской республикой к полудню 18 февраля. Выполняя операцию под кодовым названием "Фаустшлаг" ("Удар кулаком"), 18 февраля войска Германии и Австро-Венгрии под общим командованием генерал-фельдмаршала принца Леопольда Баварского перешли в наступление на Восточном фронте; сопротивление было встречено лишь на отдельных его участках. 23-24 февраля СНК и ВЦИК приняли германские условия мира, 3 марта в Брест-Литовске подписан мирный договор. К 16 марта 1918 г. (дата комментируемого письма) наступление продолжалось на всех трех направлениях петроградском, центральном и южном; к этому времени пали, в частности, Ревель, Нарва, Псков, Минск, Гомель, Киев, Чернигов, Одесса.

2 Военно-политическая обстановка на Месопотамском театре к весне 1918 г. ухудшилась в связи с событиями в России. Начавшееся в 1917 г. разложение русских войск после заключения перемирия на Кавказском фронте (18/31 декабря 1917) перешло в их массовый уход. Наступление турецких войск началось 30 января (12 февраля) 1918 г., им противостояли грузинский и армянский корпуса, первый из которых отступал почти без боя. Турецкая армия быстро вернула себе Западную Армению и другие потерянные территории. В этих условиях англичане перенесли основные свои действия против Турции на другие, более отдаленные от Кавказа военные театры.

3 Из Сингапура Колчак выехал с первым пароходом в Шанхай, а оттуда по железной дороге в Пекин для переговоров с русским посланником в Китае кн. Н.А. Кудашевым, который информировал его о сложившейся обстановке и направил в Харбин для организации русских вооруженных сил в полосе отчуждения КВЖД. Была поставлена задача: не дать китайцам отобрать КВЖД, а насчет образовавшихся русских вооруженных отрядов - "постараться этот хаос привести в порядок".

No 38

Харбин 29 апреля 1918 г.

Дорогая, милая, обожаемая Анна Васильевна.

Сегодня получил письмо Ваше от 20 апреля. У меня нет слов, нет умения ответить Вам; менее всего я мог предполагать, что Вы на Востоке1, так близко от меня. Получив письмо Ваше, я прочел Ваше местопребывание и отложил письмо на несколько часов, не имея решимости его прочесть. Несколько раз я брал письмо в руки и у меня не хватало сил начать его читать. Что это, сон или одно из тех странных явлений, которыми дарила меня судьба. Ведь это ответ на мои фантастические мечтания о Вас - мне делается почти страшно, когда я вспоминаю последние. Анна Васильевна, правда ли это или я, право, не уверен, существует ли оно в действительности или мне только так кажется.

Ведь с прошлого июля я жил Вами, если только это выражение отвечает понятию думать, вспоминать и мечтать о Вас, и только о Вас [Далее зачеркнуто: Я посылаю Вам небольшую сумму, зная, что Вам трудно жить, и если Вы не захотите прийти ко мне, то примите ее для своих личных нужд. Письмо написано на обороте листа с воззванием А.В. Колчака "Сербские войны".].

д. 4, лл. 1-2 об.

___________

1 А.В. Тимирева выехала с мужем из Ревеля во Владивосток в апреле 1918 г. По поводу этого письма см. также ФВ (с. 84 наст. изд.).

ПИСЬМА А.В. ТИМИРЕВОЙ К А.В. КОЛЧАКУ

(1916-1919)

Из большого количества писем к А.В. Колчаку, писанных А.В. Тимиревой в 1916-1919 гг. и дошедших до него, в госархивах сохранились, видимо, лишь публикуемые восемь. Шесть находятся в Гос. архиве Российской Федерации в так называемой "Личной папке Колчака". Публикуются впервые. Два письма из РГА ВМФ публикуются повторно.

Принципы публикации - те же, что и в предыдущем разделе книги (при публикации писем Колчака).

Датировка писем - авторская. В ряде примечаний дана отсылка к "Фрагментам воспоминаний" Анны Васильевны (ФВ).

No 1

[Перепечатано из: Русское прошлое. Историко-документальный альманах. Кн. 5. СПб., 1994, с. 68-70.]

13 октября 1916 г.

Дорогой, милый Александр Васильевич, отправила сегодня утром Вам письмо, а вечером мне сообщили упорно ходящий по городу слух о гибели "Императрицы Марии"1. Я не смею верить этому, это был бы такой ужас, такое громадное для всех нас горе. Единственно, что меня утешает, это совершенно темные подробности, которым странно было бы верить. Вероятно, все-таки есть какие-нибудь основания к этому, ну, авария какая-нибудь, пожар, но не гибель же, в самом деле, лучшего из наших кораблей, не что-нибудь такое совсем непоправимое. С этим кораблем, которого я никогда не видела, я сроднилась душой за то время, что Вы в Черном море, больше, может быть, чем с любым из наших, близких мне и милых привычных кораблей здесь. Я привыкла представлять его на ходу во время операций, моя постоянная мысль о Вас так часто была с ним связана, что я не могу без ужаса и тоски подумать, что, может быть, все это правда и его больше нет совсем. Если же все-таки это так, то я понимаю, как это особенно должно быть тяжело для Вас, дорогой Александр Васильевич. В эти, такие черные минуты, которые Вы должны переживать тогда, что я могу, Александр Васильевич, - только писать Вам о своей тоске и тревоге и бесконечной нежности и молиться Господу, чтобы он помог Вам, сохранил Вас и дал Вам силу и возможность отомстить за нашу горькую потерю. Где-то Вы сейчас, милый, далекий Александр Васильевич. Хоть что-нибудь узнать о Вас, чего бы я не дала за это сейчас. И так у нас на фронтах нехорошо, а тут, в Петрограде, все время слышишь только разговоры о повсеместном предательстве, о том, что при таких обстоятельствах все равно напрасны все жертвы и все усилия наших войск, все слухи один другого хуже и ужаснее, - прямо места себе не находишь от всего этого. Да и без всяких слухов довольно и того, что подтверждается официальными донесениями, чтобы не быть в очень розовом состоянии духа. Но слух о "Марии" положительно не укладывается у меня в уме, я хочу себе представить, что это правда, и не могу. Постараюсь завтра узнать от Романова2, есть ли какие-нибудь основания, сейчас же бросаю писать, т.к. все равно ни о чем больше писать не могу, а об этом говорить никакого смысла не имеет. Если б только завтра оказалось, что это дежурная городская сплетня, и больше ничего. До свидания, Александр Васильевич, да хранит Вас Господь.

Анна Тимирева

14 октября

Сейчас получила от Романова Ваше письмо, Александр Васильевич, отнявшее у меня последнюю надежду, очень слабую надежду на то, что гибель "Императрицы Марии" только слух. Что мне сказать Вам, какие слова найти, чтобы говорить с Вами о таком громадном горе. Как ни тяжело, как ни горько мне, я понимаю, что мне даже представить трудно Ваше душевное состояние в эти дни. Дорогой Александр Васильевич, Вы пишете: "Пожалейте меня, мне тяжело". Не знаю, жалость ли у меня в душе, но видит Бог, что если бы я могла взять на себя хоть часть Вашего великого горя, облегчить его любой ценой, - я не стала бы долго думать над этим. Сегодня до получения Вашего письма я зашла в пустую церковь и молилась за Вас долго именно этими словами. Если я радовалась каждому Вашему успеху и каждой удаче, то последнее несчастье также большое горе для меня. За всю войну я помню только три события, которые так были бы ужасны для меня, - Сольдау3, оставление Варшавы4 и день, когда был убит мой брат5. Вы говорите о расплате за счастье - эта очень тяжелая расплата не соответствует тому, за что приходится платить. Будем думать, Александр Васильевич, что это жертва судьбе надолго вперед и что вслед за этим ужасом и горем более светлые дни. Вы говорите, что жалеете о том, что пережили гибель "Марии", если бы Вы знали, сколько на Вас надежд, сколько веры в Вас приходится подчас мне видеть, Вы не говорили бы этого даже в такие тяжелые минуты. Милый Александр Васильевич, что бы я дала за то, чтобы повидать Вас, побыть с Вами, может быть, я сумела бы лучше говорить с Вами, чем сейчас, писать так трудно - лучше передать мое безграничное участие к Вашему горю. Если это что-нибудь значит для Вас, то знайте, дорогой Александр Васильевич, что в эти мрачные и тяжелые для Вас дни я неотступно думаю о Вас с глубокой нежностью и печалью, молюсь о Вас так горячо, как только могу, и все-таки верю, что за этим испытанием Господь опять пошлет Вам счастье, поможет и сохранит Вас для светлого будущего.

До свидания, милый далекий друг мой, Александр Васильевич, еще раз - да хранит Вас Господь.

Анна Тимирева

P.S. Это письмо я пошлю через Генеральный штаб, т[ак] к[ак] иначе они идут очень долго; Вы же, Александр Васильевич, милый, если соберетесь написать мне, пишите на Шпалерную, 32, кв. Плеске, - я здесь живу и вряд ли еще скоро уеду.

Анна Т.

____________

1 См. примеч. 51 к ФВ.

2 См. примеч. 49 к ФВ.

3 Имеется в виду окружение немцами в районе Сольдау в Восточной Пруссии 15-16 августа 1914 г. двух корпусов 2-й армии генерала А.В. Самсонова, застрелившегося в ночь на 17 августа.

4 Варшава была взята немцами после долгих и кровопролитных боев 23 июля 1915 г.

5 Имеется в виду Сергей Васильевич Сафонов (1889-1915).

No 2

[Перепечатано из: Русское прошлое. Историко-документальный альманах. Кн. 5, с. 71-72.]

Петроград 20 октября 1916 г.

Дорогой Александр Васильевич, сегодня получила письмо Ваше от 17-го. С большой печалью я прочитала его, мне тяжело и больно видеть Ваше душевное состояние, даже почерк у Вас совсем изменился. Что мне сказать Вам, милый, бедный друг мой, Александр Васильевич. Мне очень горько, что я совершенно бессильна сколько-нибудь помочь Вам, когда Вам так трудно, хоть как-нибудь облегчить Ваше тяжелое горе. Вы пишете о том, что Ваше несчастье должно возбуждать что-то вроде презрения, почему, я не понимаю. Кроме самого нежного участия, самого глубокого сострадания, я ничего не нахожу в своем сердце. Кто это сказал, что женское сострадание не идет сверху вниз? - Ведь это правда, Александр Васильевич. Какую же вину передо мной Вы можете чувствовать? Кроме ласки, внимания и радости, я никогда ничего не видела от Вас, милый Александр Васильевич; неужели же правда Вы считаете меня настолько бессердечной, чтобы я была в состоянии отвернуться от самого дорогого моего друга только потому, что на его долю выпало большое несчастье? Оттого что Вы страдаете, Вы не стали ни на йоту меньше дороги для меня, Александр Васильевич, - напротив, может быть.

Вы говорите, что старались не думать обо мне все это время, но я думаю о Вас по-прежнему, где бы и с кем я ни была. Впрочем, я мало кого вижу, т[ак] к[ак] избегаю бывать где бы то ни было, чтобы не слышать всевозможных нелепых слухов и сплетен, которыми город кишит. Но совершенно уйти от них трудно, т[ак] к[ак] у моей тети1 все-таки кое-кто бывает и всякий с азартом хочет рассказать свое, ну да Бог с ними. Вечерами сижу дома, днем без конца хожу пешком куда глаза глядят, одна по дождю и морозу и думаю, думаю о Вас без конца. Вы говорите о своем личном горе от потери "Марии", я понимаю, что корабль можно любить как человека, больше, может быть, даже, что потерять его безмерно тяжело, и не буду говорить Вам никаких ненужных утешений по этому поводу. Но этот пусть самый дорогой и любимый корабль у Вас не единственный, и если Вы, утратив его, потеряли большую силу, то тем больше силы понадобится Вам лично, чтобы с меньшими средствами господствовать над морем. На Вас надежда многих, Вы не забывайте этого, Александр Васильевич, милый. Я знаю, что все это легко говорить и бесконечно трудно пересилить свое горе и бодро смотреть вперед, но Вы это можете, Александр Васильевич, я верю в это, или совсем не знаю Вас. Вы пишeте, что Вам хотелось когда-нибудь увидеть меня на палубе "Марии", сколько раз я сама думала об этом, но если этому не суждено было быть, то я все-таки надеюсь встретиться с Вами когда-нибудь, для встречи у нас остался еще весь Божий мир, и, где бы это ни было, я увижу Вас с такой же глубокой радостью, как и всегда. И мне хочется думать, что эти ужасные дни пройдут, пройдет первая острая боль утраты и я снова увижу Вас таким, каким знаю и привыкла представлять себе. Ведь это будет так, Александр Васильевич, милый?..

Где-то Вы сейчас, что делаете, что думаете, Александр Васильевич. Я бы хотела думать, что хоть немного отлегло у Вас от сердца. Уж очень поздно, четвертый час и пора спать давно. До свидания пока, Александр Васильевич, мой друг, да хранит Вас Господь, да пошлет Вам утешение и мир душевный; я же могу только молиться за Вас - и молюсь.

Анна Тимирева

________________

1 Имеется в виду М.И. Плеске. См. примеч. 3 и 70 к ФВ.

No 3

П[етрогра]д 7 марта 1918 г.

Фурштадтская, 37

Милый Александр Васильевич, далекая любовь моя. Сегодня яркий солнечный день, сильная, совсем весенняя оттепель - все имеет какой-то веселый, точно праздничный вид, совсем не соответствующий обстоятельствам. Просыпаемся с мыслью - что немцы?1 И весь день она составляет фон для всего остального. Эти дни - агония, хоть бы скорее конец, но какой конец, Александр Васильевич, милый, как жить после всего этого? Я думаю о Вас все время, как всегда, друг мой, Александр Васильевич, и в тысячный раз после Вашего отъезда благодарю Бога, что Он не допустил Вас быть ни невольным попустителем, ни благородным и пассивным свидетелем совершающегося гибельного позора. Я так часто и сильно скучаю без Вас, без Ваших писем, без ласки Ваших слов, без улыбки моей безмерно дорогой химеры. У меня тревога на душе за Вас, Вашу жизнь и судьбу - но видеть Вас сейчас, при том, что делается, я не хочу. Я не хочу Вас видеть в городе, занятом немецкими солдатами, в положении полувоенно-пленного, только не это, слишком больно. Когда-нибудь потом, когда пройдет первая горечь поражения и что-нибудь можно будет начать на развалинах нашей Родины, - как я буду ждать Вашего возвращения, минуты, когда опять буду с Вами, снова увижу Вас, как в последние наши встречи.

8 марта

Мой дорогой, милый Александр Васильевич, мне хочется говорить с Вами на душе так нехорошо. Сегодня пришло из Кисловодска письмо на имя прислуги Сафоновых. Отец мой2 очень болен, я боюсь, что хуже, чем болен. Письмо от 9-го, а 5-го февр[аля] (ст. ст.) был у него удар и потом очень плохо. Пишет кухарка - sans menagement [Неосторожно, без пощады (фр.)].

С тех пор прошло 2 недели, что там теперь? Почты фактически нет, телеграфа тоже. Мне страшно горько подумать об этой утрате, отец мне очень дорог, даром что не было, кажется, дня без столкновений, когда мы жили вместе. Но ведь это же вздор, у него характер крутой, а я тоже не отличаюсь кротостью. Мы же любили, и жалели, и понимали друг друга лучше и больше, чем привыкли показывать. Уж очень тяжело дался ему этот последний год, да и с тех пор, как брат мой был убит 2 года тому назад3, его точно сломило. Если бы Вы знали, как больно было видеть это, как человек огромной воли и характера как ребенок плакал от радости, от волнения, от жалости. И я его так давно не видала - почти год, с тех пор, как Вы были здесь в апреле. Милый мой Александр Васильевич, может быть, мне не надо вовсе так писать Вам, но мне очень горько и, видит Бог, нет никого более близкого и дорогого, чем Вы, к кому я могу обратиться со своим горем. Вы ведь не поставите мне в вину, что я пишу Вам такие невеселые вещи, друг мой. И еще - совсем больна тетя Маша Плеске4, ей очень нехорошо. Если с ней что-нибудь случится, для меня это будет большой удар. Во многие дурные и хорошие дни она умела быть больше чем другом мне, и у меня всегда было к ней чувство исключительной нежности и близости душевной. Господи, хоть бы что-нибудь знать. Простите меня, моя любимая химера, мне весь вечер пришлось сидеть с посторонними людьми и делать любезный вид, слава Богу, я одна сейчас и могу говорить с Вами одним не о беде, погоде и политике, а о том, что тяжелым камнем лежит у меня на сердце. В эти горькие минуты чего бы я не дала, чтоб побыть с Вами, заглянуть в Ваши милые темные глаза - мне было бы все легче с Вами.

10 марта

Дорогой Александр Васильевич!

Сегодня я получила письмо из Кисловодска - отец мой умер 14-го - 27 февр[аля], не приходя в сознание. Как странно терять человека, не видя его, - все точно по-старому, комната, где он жил, его рояли, его вещи, а я никогда его больше не увижу5.

Мы все, дети, в сущности, не много видели отца - всегда он был в разъездах; дома много работал. Но с его смертью точно душу вынули из нашей семьи. Мы все на него были похожи и лицом и характером, его семья была для нас несравненно ближе, чем все остальные родные. Александр Васильевич, милый, у меня неспокойно на душе за Вас эти дни. Где Вы, мой дорогой, что с Вами? Так страшно жить, и самое страшное так просто приходит, и "несчастья храбры - они идут и наступают и никогда не кажут тыла". Только бы Господь Вас хранил, радость моя, Александр Васильевич. Где-то далеко гудят фабричные гудки - какая-то тревога. Но не все ли равно. К этому и ночной стрельбе мы так уже привыкли...

Правительство сегодня выехало в Москву6, и сейчас же в городе начинается брожение. Рыщут броневые автомобили - как будто белой гвардии, действующей в контакте с немцами; по крайней мере красная гвардия тщится с ними сражаться. Но ее очень мало, и надо полагать, что не сегодня-завтра П[етрогра]д будет в руках белой гвардии, состав кот[орой] для меня несколько загадочен. Откровенно говоря, все это меня мало интересует. Ясно, что революция на излете, а детали мерзки, как всегда. Я и газет не читаю, заставляя С.Н.7 излагать мне самое существенное.

Володя Р.8 все еще в тюрьме, и неизвестно, когда его выпустят, т[ак] к[ак] следствия по его делу еще не было (2 недели). Е.А. Беренс9 играет довольно жалкую роль большевистск[ого] техника по морским делам, осмысленность которой трудно объяснить, т[ак] к[ак] флота фактически нет уже довольно давно - вся команда разбежалась. Господи, когда же будет хоть какое-нибудь разумное дело у нас - ну пусть немцы, пусть кто угодно, но только не этот отвратительный застой во всем. Я писала Вам, что, может быть, поеду во Владивосток; из этого ничего не выходит, по крайней мере скоро, да, верно, и вовсе не выйдет. Что я буду делать - не знаю. Может быть, поеду к своим в Кисловодск, вернее, что останусь здесь. Это не важно, все равно Ваших писем я не жду - где же их получить, а остальное мне все равно.

До свиданья, пока - спокойной ночи, дорогой мой Александр Васильевич.

Да хранит Вас Бог.

[Не ранее 13 марта 1918 г.] [Датируется по времени публикации цитируемого некролога Сафонова (см. примеч. 12, 13).]

Милый мой Александр Васильевич, о ком ни начнешь думать, все так плохо: и моя мать10 со своим огромным горем, которой я ничем не могу помочь из-за этого проклятого сообщения, и несчастное семейство Плеске11, и Володя Р. в одиночке, и Вы, моя любимая химера, неизвестно где, от которой я отрезана на такое неопределенное время. Как ни странно, я мало думаю о смерти отца; мне кажется, я просто ей не верю часто, когда мне надо говорить о ней, я должна бороться с чувством, что на самом деле это только так, а он жив. Нельзя поверить этому, верно, если не видишь сама. Я все вспоминаю его живого, точно он в отъезде и вернется; странно, не правда ли?

Появилось в газетах несколько некрологов12, написанных в том газетно-пошловатом стиле, кот[орый] отец глубоко презирал. Но в одном13 рецензент, вряд ли очень даже доброжелательно, обмолвился довольно замечательной характеристикой: "это был полководец, ведущий оркестровое войско к победе, в нем был какой-то империализм, что-то автократическое исходило из его управления" и "его деятельность не всегда отличалась вниманием к коллегиальному началу"... Впрочем, таково резюме, можно до некоторой степени "извинить" его необыкновенное упорство, служившее высоким целям и приводившее обычно к блестящим результатам, несмотря на явно контрреволюционный образ действий (это не говорится, а подразумевается, отдавая дань духу времени, конечно).

Да, если был контрреволюционер - до глубины души, то это был мой отец. Если революция разрушение, то вся его жизнь была созиданием, если революция есть торжество демократического принципа и диктатура черни, то он был аристократом духа и привык властвовать [над] людьми и на эстраде, и в жизни. Оттого он так и страдал, видя все, что делалось кругом, презирая демократическую бездарность как высокоодаренный человек, слишком многое предвидя и понимая с первых дней революции.

Простите, Александр Васильевич, милый, что я все возвращаюсь к тому же, невольно выходит так.

Сегодня я была в "Крестах"14, отнесла пакет с едой Володе Р., но его не видела. Хочу получить свидание, но для этого надо ехать в Военно-революционный трибунал за пропуском; т[ак] к[ак] никаких родственных отношений у меня к нему нет, то я просила его сестру сказать ему, чтобы он не слишком удивлялся, если к нему явится его гражданская жена: теперь ведь это просто, достаточно записи на блокноте или телефонной книжке для заключения брака, а повод, согласитесь, самый основательный для получения пропуска.

2 раза в неделю minimum назначается день для входа в П[етрогра]д, виновата, в вольный торговый город П[етро-град]15 или П[етроград]скую красную-крестьянско-рабочую полосатую коммуну16 кажется, полный титул. Но т[ак] к[ак] никто не знает дня и часа, то всего вернее, что просто в один очень скверный день мы увидим на каждом углу по доброму шуцману и все пройдет незаметно17. Как далеки Вы ото всего этого, Александр Васильевич, милый, и слава Богу, как далеки Вы от меня сейчас - вот это уже гораздо хуже, даже вовсе плохо, милая, дорогая химера.

А Развозов выбран опять командующим "флотом"18, если можно так назвать эту коллекцию плавающих предметов; вот Вам торжество коллегиального принципа в последнюю минуту. Господи, до чего это все бездарно. Во главе обороны П[етрогра]да стоит ген[ерал] Шварц19: Вы его знаете, артурский, про кот[орого] говорят, что он собирается наводить порядки и едва ли не член имеющего родиться правительства.

Но все это теперь так неинтересно. Нельзя же повесить человека за ребро на год и потом ожидать от него сколько-нибудь живого отношения к событиям. Поневоле придешь к философско-исторической точке зрения, которую я, несмотря на это, все-таки презираю всей душой, - грош цена тому, что является результатом усталости душевной.

13 марта

Вчера П[етрогра]д "праздновал" годовщину революции20: с'etait luqubre [Как это мрачно (фр.).]. Против ожидания - никаких манифестаций, на улицах мало народу, магазины закрыты, с забитыми ставнями окнами, и единственный за последнее время день без солнца. Праздник больше был похож на панихиду, да так оно и есть на самом деле - революцию хоронят по 4-му разряду: покойник сам правит21. В городе по-прежнему ерунда, ничего не разберешь. Все так глупо, что нарочно не придумаешь такого. А немцы сделали высадку в Або22 и, кажется, собираются двигаться на П[етрогра]д с двух сторон - из Финляндии и со стороны Нарвы. Впрочем, говорят, что и Бологое более или менее в их руках23 при помощи военнопленных.

21 марта

Милый, дорогой Александр Васильевич, кончаю наспех уж очень давно начатое письмо. Я узнала, что в П[етрогра]де сейчас Кроми24. Вы его, верно, помните, он командовал сначала английской подводной лодкой, потом был чем-то вроде начальника дивизиона английских подлодок. Он бывает в Генморе у Беренса и, очевидно, имеет сношения с Англией - может быть, это письмо и дойдет как-нибудь Вам в руки, Александр Васильевич, милый. Оно не нравится мне, я хотела бы писать Вам совсем иначе, но все равно, я боюсь упустить случай. Где Вы, радость моя, Александр Васильевич? На душе темно и тревожно. Я редко беспокоюсь о ком-нибудь, но сейчас я точно боюсь и за Вас, и за всех, кто мне дорог. Со смертью отца несчастье так близко подошло, словно оно открыло у меня в душе так много тревоги и любви. Нет времени писать - простите эти несвязные строки. Господи, когда я увижу Вас, милый, дорогой, любимый мой Александр Васильевич. Такое чувство, что с нашим разгромом приблизился общий мир. Ну, хоть это. Ведь Вы постараетесь повидать меня, когда вернетесь, даже если я буду не здесь? Свой след я постараюсь Вам оставить. Да хранит Вас Господь, друг мой дорогой, и пусть Он поможет Вам в Ваши тяжкие дни. Очень трудно, стараюсь быть занятой, как только могу, тогда как-то лучше все-таки. До свидания - если бы поскорей.

Анна

ГА РФ, ф. Р-341, оп. 1, д. 52, лл. 145-152 об.

______________

1 Начавшееся 18 февраля 1918 г. быстрое и почти беспрепятственное наступление немцев продолжалось и после подписания Брестского мира (3 марта 1918), на петроградском направлении продвижение остановилось к середине марта. Операция захвата Петрограда намечалась германским командованием на апрель, ее предполагалось осуществить со стороны Финского залива.

2 О Василии Ильиче Сафонове см. текст ФВ и примеч. 3 и 70 к ФВ.

3 О Сергее Васильевиче Сафонове см. текст ФВ и примеч. 19 к ФВ.

4 О Марии Ильиничне Плеске (урожд. Сафоновой) см. примеч. 2, 14 к ФВ.

5 Письмо от 7-21 марта 1918 г. написано в петроградской квартире Сафоновых.

6 Поезд с членами СНК выехал из Петрограда около 10 часов вечера 10 марта и прибыл в Москву около 8 часов вечера 11 марта 1918 г.

7 Сергей Николаевич Тимирев, муж Анны Васильевны. О нем - в тексте ФВ и в примеч. 36 к ФВ.

8 Предположительно речь идет о Владимире Вадимовиче Романове. См. о нем примеч. 49 к ФВ.

9 Беренс, Евгений Андреевич (1876-1928) - капитан 1-го ранга. Участник Русско-яп. войны на крейсере "Варяг". До начала Первой мировой войны придерживался германской ориентации; военно-морской атташе в Германии и Голландии (1910-1914), Италии (1915-1917). С июня 1917 г. начальник иностранного отдела МГШ. Перешел на сторону большевиков, с ноября 1917 г. начальник МГШ, в апреле 1919 - феврале 1920 г. командующий Морскими силами Республики. Позже - военно-морской атташе в Великобритании и Франции.

С.Н. Тимирев пишет о нем: "Этот немолодой уже и очень дельный офицер... до большевиков ни у кого не возбуждавший сомнений в своей внутренней порядочности, своим добровольным оставлением на службе у большевиков задал нам всем, его былым товарищам и друзьям, крупную загадку. По совести могу сказать, что из морских офицеров высшего ранга, вполне безупречных в нравственном смысле, он был единственным, согласившимся верой и правдой служить большевикам. В чем же дело? Впоследствии, перед моим отъездом на Дальний Восток (весной 18-го года), мне удалось с ним несколько раз потолковать по душе. Он заявил мне, что остался на службе у большевиков в унизительной и трудной роли исполнителя нелепейших велений главарей большевизма и кучки безграмотных матросов, составивших "Верховную морскую коллегию", с единственной целью ведения тайной работы для поддержания и воссоздания должного, небольшевистского, конечно, порядка. На мое возражение, что не берет ли он на себя непосильной, физически неосуществимой задачи, и не сведется ли его деятельность попросту к вящему укреплению Советской власти, он ответил, что "теперь" он уже сам начинает убеждаться, что при настоящих условиях ежесекундного контроля над ним работа делается чрезвычайно трудной, почти невыполнимой; но что теперь уже поздно, все равно возврата для него нет, и он останется до конца "на своем посту"...

Может быть, я слишком подробно останавливаюсь на личности Беренса и мотивах его решения - служить с большевиками, но к этому меня побудила, во-первых, незаурядность его фигуры, а во-вторых, тот жгучий интерес, который вызывал, и в особенности вызывает теперь, среди мыслящего честного офицерства вопрос о том, что было правильнее: остаться с большевиками, пытаясь, подобно Беренсу, тайной работой подготовить путь для реакционной эволюции, или же, сознавши бесплодность и даже вред подобной работы, бороться открыто с большевиками, подобно Колчаку, Деникину и многим другим, ставя на карту свою жизнь и обрекая себя в случае неудачи на продолжительную эмигрантскую жизнь? Для меня лично вопрос всегда был ясен так же, как и сейчас: никогда тайными, кривыми, иезуитскими путями нельзя добиться правды или вообще положительных результатов ни в каком деле" (Т и м и р е в С.Н. Воспоминания морского офицера. М., 1993, с. 117-118).

10 О Варваре Ивановне Сафоновой (урожд. Вышнеградской) см. ФВ и примеч. 6 к ФВ.

11 О семействе Плеске см. примеч. 14 к ФВ и примеч. 3 к письму Колчака No 23. Д.Э. Плеске имел двух старших братьев, Бориса и Алексея, и старшую сестру Анну; их судьба нам неизвестна.

12 Газеты за март 1918 г. представлены в гос. хранилищах крайне неполными комплектами, поэтому достаточно полного списка газетных некрологов В.И. Сафонова не существует, и трудно сказать, какой именно круг их попал на глаза Анне Васильевне. Самые ранние, видимо, появились в газетах "Пятигорское эхо" за 1 марта (16 февраля) и "Кавказский край" (А л е к с а н д р о в Влад. Памяти маэстро) и "Кавказский край" за 7 марта (автор Геркен-Миттерман). В Петрограде на кончину Сафонова откликнулись далеко не все газеты, даже крупные и не чуждые вопросам культуры. В вечерней газете "Новые ведомости" ("Наши ведомости"), издававшейся сотрудниками прежних вечерних "Биржевых ведомостей", некролог (К о п т я е в А. Памяти В.И. Сафонова) помещен 13 марта: видимо, в этот день написана и соответствующая часть письма Анны Васильевны (см. след. примеч.). Яркая статья А.В. Амфитеатрова "Две смерти" (о Ц. Кюи и В. Сафонове), с элементами личных воспоминаний, появилась уже после написания письма (часть, посвященная Сафонову, - в "Петроградском голосе" за 16 марта). В недатированном выпуске "Рус. музыкальной газеты" (1918, No 7-8) некролог подписан инициалами О.В., в журнале "Театр и искусство" (1918, No 8-9) заметку "Памяти В.И. Сафонова" поместил Н.П. Малков. По-видимому, единственным откликом на смерть главы семейства Сафоновых стала книга "Венок на могилу Василия Ильича Сафонова, угасшего дирижера земли русской: Музыкально-критический альманах". Под ред. ректора Муз. Академии Н.Ф. Марцелло. Одесса, изд. Одесской Муз. Академии, 1918. "Под влиянием событий скончался великий вождь мировой музыкальной культуры", - говорится в альманахе.

13 Здесь А.В. имеет в виду некролог, написанный А. Коптяевым (см. пред. примеч.). Приведем здесь те его части, которые вызвали реакцию Анны Васильевны: "...Да, главное впечатление от завершившейся деятельности: необыкновенная энергия, сила, талантливая яркость. Сын казака, родившийся в 1852 году, проявлял во всем необыкновенное упорство, с которым были знакомы в Московской консерватории, где он директорствовал с 1889 года, - и среди оркестров, которыми ему пришлось управлять, но это упорство служило высоким целям...

Наибольшей славой Сафонов пользовался как дирижер. Если спросить обыкновенного меломана, то последует ответ: "Ах, это тот, кто дирижировал без палочки!" Однажды в Лондоне В.И. приехал дирижировать в симфонический концерт, но позабыл взять палочку. Что делать? Лондонская публика не привыкла ждать, как наша: пришлось Сафонову выступить без палочки. Ясные указания его руки были понятны оркестру; успех был большой, впоследствии В.И. уже не отказывался от "беспалочного" дирижирования...

Но в Сафонове бросалось в глаза не одно "без палочки": это был еще полководец, ведший оркестровое войско к победе. Какой-то империализм, что-то автократическое исходило от его управления; гипноз шел от всей его крупной фигуры, властного взора, повелительных мановений руки...

Мне памятен остался В.И. как администратор (консерваторский директор), блеснувший организацией ученических и общедоступных оркестров, переносом консерватории в новое обширное помещение и т.д. С его абсолютизмом должен был считаться С.И. Танеев (выход из консерватории!), и даже объективный словарь говорит, что "его деятельность не всегда отличалась вниманием к коллегиальному началу", но защитой Сафонову могло служить поднятие им консерватории на значительную высоту, оправдавшее рекомендацию П.И. Чайковского, указавшего именно на В.И. как директора..."

"Русская музыкальная газета" также посчитала необходимым отметить, что "крайне независимый и властный характер Сафонова нередко приводил к нежелательным конфликтам (вспомним истории Г. Конюса, Смоленского и С. Танеева), но и в них Сафонов едва ли не действовал скорее в интересах дела, а не собственной личности". Александр Амфитеатров в "Двух смертях" употребил выражения "музыкальный диктатор", "музыкальное самодержавие" Сафонова.

14 Тюрьма в Петрограде.

15 В марте 1918 г., как до выезда правительства из Петрограда, так и после него, в городе распространялись слухи о предстоящем объявлении Петрограда "вольным городом". Эти слухи поддерживались, с одной стороны, туманными высказываниями официальной большевистской прессы, с другой противостоящим большевикам общественным мнением. Высказывались предположения, что объявление Петрограда вольным городом входило в секретные пункты Брестского мирного договора и должно было привести к подчинению города Германии.

16 Постановлением Петросовета от 10 марта 1918 г., в связи с переездом правительства РСФСР в Москву, была образована Петроградская Трудовая Коммуна (ПТК), со своим Совнаркомом и комиссариатами, - одна из полуавтономных сов. областей первых лет сов. власти. ПТК вскоре вошла в Союз коммун Северной области, упраздненной в феврале 1919 г.

17 Существует мнение, что от морского десанта против Петрограда германское командование отказалось по той причине, что "захват покинутой Советским правительством столицы не представлял для немцев интереса" (Б о н ч-Б р у е в и ч М.Д. Вся власть Советам. Воспоминания. М., 1957, с. 262).

18 Об Александре Владимировиче Развозове см. примеч. 50 к ФВ. Новейшая его биография (Ф о р т у н ь я н ц В.Н. Четвертый командующий: Страницы жизни А.В. Развозова) опубликована в третьем выпуске "Морского исторического сборника" (СПб., 1992). Развозов вновь возглавлял Балтийский флот всего несколько дней - с 12 по 20 марта 1918 г., когда был устранен от должности и уволен со службы "за нежелание считать для себя обязательными декреты Совета Народных Комиссаров и за отказ подчиниться Коллегии Морского Комиссариата".

19 Алексей Владимирович фон Шварц (см. примеч. 3 к письму Колчака No 3 в предыдущем разделе книги) в марте 1918 г. был назначен на пост военного руководителя Петроградского района. "Петроградский голос" 15 марта сообщил имена еще четырех генералов, занявших все ключевые посты в "штабе ген. Шварца" (Штаб военной обороны Петроградского района).

20 Имеются в виду события 27 февраля (12 марта) 1917 г. в Петрограде Февральская революция.

21 В анекдоте предреволюционных лет еврей, рекламируя похоронное бюро, заканчивает описанием похоронной процессии "по четвертому разряду": "погода шкверная, катафалк в одну лошадь, покойник сам правит".

22 Слух о взятии Або немецким десантным отрядом 12 марта, с массой подробностей, попал на страницы петроградских газет и был опровергнут через несколько дней. Высадка германского экспедиционного корпуса в Финляндии состоялась месяц с лишним спустя.

23 Еще один ложный слух. Бологое и вся железная дорога Петроград Москва оставалась под контролем большевиков.

24 Кроми, Фрэнсис Ньютон Аллен (1882-1918) - английский военный моряк, капитан. Командовал подводными лодками и их соединениями, с марта 1916 г. английской флотилией на Балтике. В 1917-1918 гг. британский морской атташе в России. В мае пытался в Москве у Троцкого обсудить вопрос о спасении Черноморского флота. Участвовал в "заговоре Локкарта", после высадки союзников в Архангельске (4 августа 1918) скрывался. В ночь на 31 августа 1918 г. с револьвером в руке защищал парадную лестницу британского посольства в Петрограде от чекистов, пока уничтожались документы, хранившиеся на чердаке посольства. Убит винтовочной пулей в затылок ворвавшимися с черного входа. Тело его было изуродовано до неузнаваемости и выброшено на набережную.

No 41

17 сент[ября] [1918 г.]

Милый мой, дорогой Александр Васильевич, это письмо до некоторой степени faire-part [Письмо с извещением (фр.).]; приготовьтесь выслушать торжественную новость, я таки заказала шубу.

Вы навели на меня такую панику, что, проснувшись сегодня утром, я сломя голову бросилась в Токио ее искать. Натурально, ничего не нашла и с позором вернулась в Иокогаму. Тогда с горя пошла к своему китайцу, кот[орый] и обещал мне сделать шубу: 1) на белке, 2) на вате, 3) крытую сизюлевым [Над словом надписано: c'est pour vous - "это для Вас" (фр.).] сукном - через 3 недели за 275 монет. Воротник мой. Верно, негодяй сильно наживается на этой постройке, очень уж любезен что-то. Ну вот.

Как Вы едете, милый? Я надеюсь, что на пароходе не пассажирки, а старые ведьмы, все классические и у всех слоновья болезнь, что Вы вошли в алианс с Reynault2, как подобает, и Вам не скучно. Мне как-то глупо быть без Вас, и я умучена от шубы, но потребности в постороннем обществе не ощущаю. Сижу у себя, шлепаю картами и почитываю Dumas pere'а [Дюма-отец (фр.).]. Но это не "Trois mousquetairs" [*** "Три мушкетера" (фр.).] - и мало меня утешает. Пока Вы были здесь, я как-то мало обращала внимания на здешнюю публику, но это ведь сплошь наши за границей. Гвалт и разговор - как перед кофейней Зазунова в Харбине: иена - рубль, иена - рубль...

Маленький кошмар...

Вот, голубчик мой, Александр Васильевич, все, что имею Вам сообщить за то долгое время, что мы не видались, - со вчерашнего вечера. Завтра с утра думаю уехать в Атами3, где и буду жить в роскоши и дезордре [От фр. desordre - смута, беспорядок.] - как полагается уж.

Милый Александр Васильевич, я буду очень ждать, когда Вы напишете мне, что можно ехать, надеюсь, что это будет скоро. А пока до свиданья, милый, будьте здоровы, не забывайте меня и не грустите и не впадайте в слишком большую мрачность от окружающей мерзости. Пусть Господь Вас хранит и будет с Вами.

Я не умею целовать Вас в письме.

Анна

д. 52, лл. 169-172 об.

______________

1 Письмо написано на почтовом бланке "Hotel PLEASANTON, Yokohama".

2 Реньо, Эжен Луи Жорж (1857-?) - с августа 1918 г. глава французской миссии во Владивостоке, с ноября - посол в Токио.

3 Атами - город к юго-западу от Токио, на берегу океана. Место отдыха жителей Токио, один из главных и древнейших курортов Японии, с многочисленными минеральными источниками (расположен на дне кратера вулкана). Вблизи города - заповедник камелий.

No 51

18 сент[ября] [1918 г.]

Милый, дорогой мой Александр Васильевич, вот я и в Атами. Вечер темный, и сверху сыплется что-то, а море шумит как-то мрачно - точно сосны при ветре. Сижу я одна, читать Dumas pere'а как-то мне не хочется, что мне делать? Поставила с горя на стол добрый иконостас из Ваших фотографий и вот снова Вам пишу - испытанное на долгой практике средство против впадения в чрезмерную мрачность.

Голубчик мой, Александр Васильевич, я боюсь, что мои письма немножко в стиле m-lle Тетюковой, но Вы примите во внимание, что я до некоторой степени в одиночном заключении, т[ак] ч[то], понятно, приходится говорить все больше о себе.

Да, сегодня я, наоборот, провела часа два в очень оживленном и симпатичном обществе, а именно, решив, что автомобиль для missis only [Только для госпожи (англ.).] жирно будет, я на нем доехала только до Одавары, а оттуда на поезде. Паршивый вагонишко битком был набит местной демократией, т[ак] ч[то] я уж приготовилась стоять торчмя до Атами. Однако ж, демократия оказалась необычайно любезна - вонзила меня между двумя толстыми японками - одна все время подбирала то, что из меня по обыкновению сыпалось: пальто, деньги, платок, билет... а другая обмахивала веером. Какой-то местный грамотей втирал остальной публике очки - разговаривал со мной по-английски, вроде меня. Все очень веселились, хохотали как маленькие. Потом у одной японки появился в руках краб с паука величиной примерно - тут уж восторгу не было границ: все его рассматривали, дали и мне. Потом на станции поймали кузнечика - поиграли и отпустили. Чисто дети - а половина седых стариков. На станции купила леденцов на двугривенный и скормила добрым соседям. Расстались лучшими друзьями. Я даже получила от одной дамы в подарок струны для самсина2 (?!) [Над словом надписано: почему? отчего?] и визитную карточку на чистейшем японском диалекте.

Вот Вам и alliance russo-japonaise [Русско-японский союз (фр.).].

Еще вчера вечером в Иокогаме подружилась с рикшей No 33: было скучно, и я поехала кататься по городу. Рикша был участливый - посмотрев на меня, спросил, где мои папа и мама, и повез в кинема - самый для рикшей. Шла американская комедия, глупо до протокола, но смешно.

Таковы мои демократические занятия и знакомства в Вашем отсутствии, поклонник аристократического принципа.

Отель почти пустой, т[ак] ч[то] встречена я была с энтузиазмом. Совсем прохладно, да и дождь, сезон, видимо, кончается.

Меня в отсутствие [Вас] перевели в Вашу комнату, не знаю почему, т[ак] к[ак] No 8 стоит пустой. Верно, решили, что будет с меня и маленькой койки. Я не протестую, все равно терраса [Над словом надписано А.В. Тимиревой: Как пишется - одно "с" или 2?] вся в моем распоряжении и места довольно. Завтра утром Вы во Владивостоке. Милый мой, дорогой, я знаю, Вам очень тяжело будет теперь и трудно, и это глупое письмо о крабах и кузнечиках совсем не может соответствовать, но Вы не будете сердиться за этот вздор, не правда ли? Голубчик мой милый, до свидания пока. Пусть Господь Вас хранит всегда на всех путях, я же думаю о Вас и жду дня, когда опять увижу и поцелую Вас.

Анна

д. 52, лл. 142-144 об.

____________

1 Письмо написано на почтовом бланке "Atami Hotel. The Riviera of Japan".

2 Сямисэн, также сангэн (букв.: "три струны") - японский музыкальный инструмент со струнами из шелка.

No 61

Омск 14 февр[аля] 1919 г.

Надеждинская, 18

Дорогой мой, милый Александр Васильевич, какая грусть! Мой хозяин умер вот уже второй день после долгой и тяжкой агонии, хоронить будут в воскресенье. Жаль и старика, и хозяйку, у которой положительно не все дома, хотя она и бодрится. И вот, голубчик мой, представьте себе мою комнату, покойника за стеною, вой ветра и дикий буран за окном2. Такая вьюга, что я не дошла бы домой со службы3, если бы добрый человек не подвез, - ничего не видно, идти против ветра - воздух врывается в легкие, не дает вздохнуть. Домишко почти занесен снегом, окна залеплены, еще нет 5-ти, а точно поздние сумерки. К тому же слышно, как за стеною кухарка по складам читает псалтырь над гробом. Уйти - нечего и думать высунуть нос на улицу. Я думаю: где Вы, уехали ли из Златоуста и если да, то, наверно, Ваш поезд стоит где-нибудь, остановленный заносами. И еще - что из-за этих заносов Вы можете пробыть в отъезде дольше, чем предполагали, и это очень мало мне нравится. За Вашим путешествием я слежу по газетам уже потому, что приходится сообщения о нем переводить спешным порядком для телеграмм, но, Александр Васильевич, милый, они очень мало говорят мне о Вас, единственно моем близком и милом, и этот "Gouverneur Supreme" [Верховный правитель (фр.).] кажется мне существом, отдельным от Вас и имеющим только наружно сходство с Вами, бесконечно далеким и чуждым мне.

Кругом все больны, кто лежит вовсе, кто еле ходит. Я пока еще ничего, хожу от одной постели к другой. Говорят, что с наступлением ветров это общее правило в Омске, но одна мысль заболеть здесь приводит в панику. Дорогой мой, милый, возвращайтесь только скорее, я так хочу Вас видеть, быть с Вами, хоть немного забыть все, что только и видишь кругом, - болезни, смерть и горе. Я знаю, что нехорошо и несправедливо желать для себя хорошего, когда всем плохо, но ведь это только теория, осуществимая разве когда уляжешься на стол между трех свечек, как мой хозяин. Но я же живая и совсем не умею жить, когда кругом одно сплошное и непроглядное уныние.