Мир одного дня: Распад

29

Последовавшие десять дней показали ему, что его новая личность развила в себе заметное чувство сострадания. Оно явилось откуда-то из глубин, словно Левиафан, великодушный Моби Дик [Белый Кит — персонаж романа американского писателя Германа Мелвилла (1819–1891) «Моби Дик»], и проглотило его.

При виде несчастного человека он делал все возможное для его утешения. Он тревожился о нем, пока не чувствовал, что бедняга, как он выражался, более не погружен в болото уныния. Он творил добро изо всех сил. Долгие часы проводил в беседах с одинокими людьми, а было их поболее, чем удавалась ему объять. И гэнки попадали в круг его внимания. Больше того — он тянулся к ним. Что бы ни думали о них узники, гэнки были людьми и слишком часто — одинокими и несчастными. Он говорил и шутил с ними и даже оказывал им небольшие услуги. Ему известно было, что отдельные гэнки и многие больные считали потому его ослом-сосунком.

Однажды во время сеанса лечения доктор Брашино объявила:

— Вы решительно обретаете характер. Некоторые здесь уже обращаются к вам Сен-Джеф. Другие… гм… Сен-Зануда.

— Всегда найдутся злобные или, скажем, непонимающие, — откликнулся он.

Она кивнула.

— Откровенно говоря, я озадачена. С одной стороны, вы — находка для психиатра, с другой — полная фрустрация.

— Я и сам не могу постичь этого. Но я ведь не должен поступать так или по-другому, чтобы _б_ы_т_ь_ таким или иным. Жизнь — вот, что важно. Поступки. Действия. Философия стремительности!

— Пока то, что вы делаете, во добро вам и другим. Но вы излишне активны. Вы потеряли в весе.

— Стараюсь сохранять умеренность в еде. И мне это удается.

— Вам нравится пища?

— Да, весьма. Но я не стремлюсь переусердствовать. Я постоянно ощущаю энергию и бодрость. Вы должны быть довольны. Я более не чувствую себя призраком и не воспринимаю других людей как скопление атомов.

— Возможно, потому, что вы сжигаете себя. Когда горючее иссякнет… А может, и нет. Тем не менее, я рада вашему заметному успеху.

На короткое время наступило молчание. Кэрду хотелось, чтобы сеанс окончился сейчас. Ему со многими нужно поговорить. Эти люди нуждались в нем.

Минуты три она пристально смотрела на него слегка хмурясь. Затем сказала:

— Что касается меня, я буду просить отпустить вас вскорости. Считаю, вы готовы вернуться в общество. Я также полагаю, вы не собираетесь обращаться вновь к революционным делам. Станете образцовым гражданином — в этом я абсолютно уверена.

Она вздохнула. Он ждал. Арлен продолжила:

— Если бы все зависело от меня, вы стали бы свободным человеком через несколько недель. К сожалению, не все в моих силах. Многие психиатры хотели бы продолжить изучать вас. Они думают, что смогут анализировать вас, выявить, чем вы живете. Дураки. Я им так и сказала. Это не прибавило мне популярности среди коллег, хотя меня сие не больно заботит. Мое положение достаточно прочно. Я ведь как-никак внучка Мирового Советника.

Вдобавок к психиатрам и психологам есть еще Мировой Совет. Они должны быть совершенно уверены в вас. Их согласие отпустить вас решит все. Приняв решение. Советники используют вас как средство пропаганды, как витрину. Вашу свободу станут рекламировать как свидетельство великодушия и сострадания правительства. Не рассчитывайте на особую уединенность после освобождения. Ни за кем на Земле не станут следить так плотно, как за вами.

— Значит, есть вероятность выбраться отсюда?

— Шансы есть. Вы чувствуете какое-либо возбуждение при мысли об освобождении?

— Немного, как вам известно. Зачем вы спрашиваете? Вы же можете наблюдать мою реакцию на экране.

Она рассмеялась.

— Здесь одна из проблем, связанных с вами. Никто не виноват, и менее всего я, в том, что машина не способна выявлять ваши истинные реакции. Это обстоятельство заставляет Мировой Совет сильно нервничать от мысли, что на Земле есть один «не читаемый машиной» человек.

— Всего лишь один человек?

— Один. Хотя Советники удивляются — неужели нет никого похожего в этом на вас! Им это не нравится. А еще Советники интересуются, не сподобитесь ли вы передать кому-то вашу уникальную способность, если она действительно уникальная?

— Возможно, когда-нибудь, — сказал он. — Не теперь. Не знаю, как это произошло, но сегодня я не обладаю сим талантом. Похоже, случилось такое потому, что часть меня устала быть психическим хамелеоном. Она желает, чтобы это было последнее превращение — навсегда. Я думаю так.

— Не сомневаюсь, что вы верите этому. Но вы ловкая бестия. Или были. Как мне знать, что вы что-то не воздвигли в своей психике — о чем вы и сами не ведаете, — но что способно однажды включиться?

— Включиться?

— Под определенным воздействием, не имею представления — каким. Но, должно быть, в вас что-то запрятано, только и ждет верный пароль, нужный момент. Когда все сойдется, выскочит фигурка — другой «Джек в коробочке».

— Клянусь, что…

Он остановился.

— Не надо клятв. Вы можете ничего не знать.

Он встал.

— Послушайте. Время сеанса не вышло. Но у меня много дел. Что касается меня — я не нуждаюсь больше в лечении. Благодарю вас за помощь. Она была блестящей. Я хотел бы встречаться с вами как можно чаще. Мне нравятся наши беседы. Но исследование и лечение закончены.

Глаза Брашино расширились, рот приоткрылся. Секунд двадцать, как показал настенный дисплей, она не могла вымолвить ни слова.

— Вот те раз! Вы… вы ведете себя будто вы доктор, а я пациент! Вы не можете бросить дело!

— Я устал от пустой траты времени и от политики, которая-то и держит меня здесь. Я не в состоянии убраться отсюда, зато могу не сотрудничать.

— Вас объявят неизлечимым и стоунируют.

— Я сохраняю право апелляции — если они нарушают законы. У меня будет хороший адвокат. Кредитов у меня нет, но заплатит государство. Любой адвокат, до смерти не напуганный, подпрыгнет от удачи — использовать возможность приобрести известность.

— Вы в самом деде намереваетесь все это проделать?

— Да.

Она поднялась. Казалось, и удивление и смятение скатились с нее при этом, словно бросая вызов физическому тяготению. Брашино улыбалась.

— Очень хорошо. Я немедленно обращусь с просьбой о вашем освобождении и сделаю все что в моих силах, чтобы убедительным образом изложить доводы. Подобное в моей практике впервые. Я даже не знаю, как реагировать. Но думаю, вы и в самом деле здоровы. Несомненно — вы уникальный случай…

— Все это ерунда, — сказал он. — Я не нуждался в лечении. Просто требовалось признать, что Я НЕ БЫЛ ВСЕМИ ЭТИМИ ДРУГИМИ ЛЮДЬМИ — никем из них. Я Бейкер Но Вили и никто другой, хотя власти настаивают на идентификации меня как Джефферсона Кэрда.

— Мне первой следовало убедиться в этом, — сказала Брашино.

— Надеюсь, Советники согласятся с вашим выводом.

— Если они нарушают права, им известно, как исправляются ошибки.

Через три дня Кэрд получил по телевидению и в форме официальной распечатки сообщение, что он будет вскоре освобожден. Объяснялся ли его легкий озноб при этом известии радостью или страхом, он не знал. Он сказал себе: Я буду счастлив выбраться из этого цыплячьего места. Однако и долгожданной радости не было. Наверно, так чувствует себя сирота, когда ему неожиданно говорят, что он может отправляться на все четыре стороны и как-то выживать в неведомом взрослом мире.

Он спросил доктора, не является ли главной причиной его освобождения использование ею влияния бабушки — Мирового Советника.

— Никакого влияния на свете не хватило бы, если бы все психиатры, привлеченные к вашему лечению, не рекомендовали освободить вас, — ответила Брашино. — Конечно, моя рекомендация была наиболее весомой.

— Но вы просили вашу бабушку о помощи?

— Полагаю, со времен каменного века люди используют имеющиеся связи для пользы своей и своих друзей.

— И вы использовали ваши?

Она улыбнулась, но не ответила.

Ночью Вторника — последней перед расставанием — он был почетным гостем на большом вечере, устроенном пациентами, персоналом и некоторыми гэнками. Он прилично выпил, выслушал признания в любви трех женщин, включая Бриони, и утешил Донну Клойд. Сжимая его в объятиях и целуя, она шептала: «Не знаю, что будет со мною. Но я в самом деле не чувствую себя преступницей. Но поскольку я не ощущаю истинного раскаяния и сожаления и уверяю всех в этом, мне крышка».

— Твой анти-ТИ поможет лгать. Так лги.

— Ты лгал, чтобы освободиться?

— Нет. Но мне это было ни к чему.

Он не знал, воспользуется ли она его советом, но это было лучшее, что он мог предложить.

Подкралась полночь. Он попрощался со всеми — с каждым в отдельности. Брашино поцеловала его.

— Желаю счастья, Сен-Джеф.

— Спасибо за все, — сказал он и вошел в цилиндр. — Возможно, когда-то я встречу кого-то из вас.

Он сомневался в этом и чувствовал печаль от того, что это не произойдет. Но что остается ему, кроме грусти? Может, я кому-то сделал здесь добро, утешался он.

Дверь закрылась. Последний взгляд лег на доктора Брашино, Донну Клойд и Бриони Лодж. Все плакали. Какой бы ни была причина — слезы облегчают душу. Помогают исцелить боль.

В следующий Вторник он очнулся на станции приема иммигрантов в Манхэттене — огромном здании в три блока на углу 12-й Авеню и Западной 34-й улицы. Рядом с западной стороны — Вествэй Парквэй и Иммиграционная пристань реки Гудзон. Через несколько блоков к северу — новый мост Линкольна.

Он вышел из цилиндра в столпотворение, в то, что приводило в замешательство, но оказывалось на поверку выверенным порядком. Его тотчас подхватили двое служащих. Гэнк сдерживал за веревочным барьером бригаду теленовостей, пока Кэрд проходил процедуру идентификации. Его голограммировали, сделали сравнительные записи голоса, провели анализ ДНК (по пряди отрезанных волос), взяли отпечаток большого пальца. Все результаты заложили в компьютер, который подтвердил, что иммигрант в действительности Джефферсон Сервантес Кэрд, чей новый идентификационный номер К*-238319-СТ, Гражданин штата Манхэттен, Северо-Американский Управляющий Центр, Органическое Содружество Земли. Следующая ступень обычной процедуры — с иммигрантом проводят инструктаж и вручают ему адрес, по которому он временно поселится. Но вместо этого пять минут он отвечает на вопросы обозревателя новостей Вилмы Перез Зухен, статной, рыжеволосой женщины, говорившей громко и четко.

Она спросила, что он чувствует, возвратившись в Манхэттен — штат, в котором он родило я и жил еще всего лишь несколько сублет назад.

Он ответил, что ничего не помнит об этом и она, черт побери, отлично это знает.

Зухен: «Вы были освобождены Содружеством и признаны вполне реабилитированным. А что вы скажете о других ваших „я“?»

Кэрд: «Что сказать о них? Они ушли, единственное, что я знаю про них — это виденное мною на лентах и то, что мне сообщили. Они не более „я“, чем, например, вы».

Зухен, держа у самого рта прибор приема-передачи: «Следовательно, вы упорствуете в утверждении, что были множественной личностью и потому невиновны по причине умопомешательства?»

Кэрд, отклоняя голову, дабы прибор не втиснулся ему в рот: «Согласно научному определению этого термина я не был множественной личностью и никогда не являлся душевнобольные».

Зухен: «Не поясните ли вы нашим зрителям ваши слова?»

Кэрд: «Пожалуйста».

Зухен с неподвижной улыбкой, очевидно отзывая свою просьбу: «Каковы ваши планы на будущее?»

Кэрд: «Планы никогда не обращены в прошлое. Напротив — всегда в будущее. Я обратился по поводу работы в качестве больничного санитара и надеюсь ее получить. В будущем я могу поступить в медицинскую школу и пытаться получить степень доктора медицины. Больше мне нечего сказать. Многое зависит…»

Зухен: «Зависит от чего?»

Кэрд: «Зависит от того, насколько люди обеспокоены деяниями моих прошлых персон».

Зухен: «Почему вы хотите стать больничным санитаром?»

Кэрд: «В этом мире столько страданий, боли и безнадежности! Я желал бы помочь хоть немного облегчить их».

Зухен: «Хотите творить добро?»

Кэрд: «А разве не все это желают?»

Зухен, улыбка которой сменилась злым выражением лица: «Конечно. Не острите. Гражданин Кэрд, и не будьте столь самоуверенны. Вы хотите возместить обществу ущерб за совершенные преступления?»

Кэрд: «Подавитесь дерьмом. Гражданка Зухен. Вы упорно продолжаете вести себя как ослиная задница. Пытаетесь взбесить меня? Добиваетесь, чтобы я подал на вас жалобу за намеренную провокацию? Я предпочел бы обратиться с заявлением по поводу вашей глупости, но это не законное основание».

Зухен: «Гражданин Кэрд, я выполняю свою работу».

Кэрд: «Притом очень плохо, как мне представляется».

Зухен: «Вы поступаете как смутьян и вииди. Гражданин Кэрд. У нас есть сообщения, что вы сделались очень заботливым и сострадательным человеком, но ваше поведение никоим образом не соответствует этому».

Кэрд: «Мне надо работать. Нет желания тратить время на болтовню с людьми, которые даже не делают попытки понять меня и задают тупые вопросы. Я не желаю, чтобы бездельники надоедали мне, расспрашивая, что делало мое тело — мое тело, не я — исключительно ради того, чтобы удовлетворить терзающее их любопытство. Вам несомненно известна моя история. Правительство снабдило. Но если вы не делаете свою работу дома — это не моя вина. Интервью закончено».