Мир приключений, 1981 (№25)

Александр Щербаков{*} «ТУК!» Фантастический рассказ-шутка

Любой уважающий себя специалист знает про «казус Бадаева». Знать-то знает, но объяснить не может. Ничего не ясно. Мне же ясно только то, что моя фамилия там вообще ни при чем. А чья при чем, я бы и сейчас с удовольствием выяснил.

Случилось это на программе Синельникова по свободному поведению. Синельников был большой человек, всех знал, все мог. Мысль у него была такая: «Каждый может стать космонавтом!» Он считал, что готовить космонавтов по нескольку лет и в земных условиях зубрить каждый полет до автоматизма — это искажение великой идеи. И что все корабли неправильно конструируют. В них человек по рукам и ногам спутан. А полетов уже десятки в год, обучение чересчур усложнено, программы затягиваются. Корабль должен быть прост в управлении, как велосипед, а космонавт должен, как велосипедист, обходиться минимумом рефлексов. Для определения этих рефлексов ему нужны были неподготовленные люди. Их сажали на корабли, отгоняли на пять-шесть гигаметров от Земли на полуторамесячный эллипс и создавали, как говорил Синельников, «неустойчивые ситуации с правом принимать самостоятельные решения в естественных условиях». Хороши естественные! Аукнешь, а откликнется тебе с Земли чуть ли не через минуту.

Короче, Синельников эту идею пробил. На него все смотрели как на сумасшедшего. И вправду, чепухи там много было, но дело он сделал хорошее. Разве нынешний корабль с прежним сравнишь!

Методика у него была такая: он требовал себе медкарты и персоналки чуть ли не со всего космодрома, обрабатывал их на машине, отсеивал острые противопоказания, вызывал человека за месяц до старта и предлагал полет. Курс обучения — в основном на карданном тренажере с автопротивовесами, — и ступай, да смотри за Луну не зацепись!

Вроде чушь несусветная, академики при одном звуке его имени багровели, а полеты шли без сучка без задоринки. И после десятого полета с корабля начали разные блоки снимать. За ненадобностью.

Я у него был двадцать седьмой. Как сейчас помню, спрашивает он меня: «Спортом занимаешься?» «Нет», — отвечаю. «Ну, и дурак, — говорит. — Слава богу, мне таких и надо. Специальность твоя?» Я набрался нахальства и говорю: «Левша». — «То есть как?» — «А вот так — блох подковываю». Он гогочет: «Хорошее дело. Набери запас на месяц, потом лично приму. И чтоб первым сортом!» И — на кардан меня.

Сунули меня на конвейер, а я не пойму, то ли мне смеяться, то ли плакать: учат меня специалисты, не ходят — выступают, а сами закон Ома преподают, Кеплера, Ньютона, опыт Прадо — короче, школьный курс физики. Буссоль на стол ставят, словно чашу с ядом. Священнодействуют.

Но вытерпел. В космос-то мне хотелось! Я уж там был не знаю какой тысячный по счету, но ведь интересно же!

И про Левшу это я, конечно, так брякнул — просто у нас с Оскариком Джапаридзе была одна идея насчет расслоения сложных структур излучения звезд. Это длинно рассказывать, в другой раз как-нибудь расскажу. Но о лучшей возможности кое-что проверить мы и не мечтали. Так что мы согласовывали, добывали аппаратуру, расписывали эксперименты, голова у меня была полна забот. И когда я, наконец, «выстрелился», крутанул стандартный пируэт, получил разрешение и побежал на свой эллипс, мною овладело тихое блаженство.

Это уже тысячу раз описывали, я все эти описания читал и до полета и после. И скажу вам по-честному — словами ничего не передашь. Ведь вот простое дело — ставишь корабль на Канопус, висишь в бездне, витаешь, а мир плавно и бесшумно вращается вокруг тебя. Солнце проваливается куда-то под ноги, возникает странное ощущение, как будто бы жонглируешь Землей. Ее можно взять в руки, подбросить, подхватить, перекатить по шее. И такое чувство, что между кораблем и Канопусом — струна, корабль натягивает ее, хочет оборвать, а она тонко-тонко вибрирует, «поет».

Я опять отклонился. Да, так вот. Ушел я за Луну, подразогнался от нее, полюбовался, получил с нее пеленг, проконтролировал орбиту, лег в плоскость, нацелил детекторы на Крабовидную, спектры считаю, Синельников задает мне свои комбинации, ворочаю мозгами, реагирую, даю рефлексы, письма домой шлю. Тишина великолепная! И вдруг сутки на десятые слышу снаружи: «Тук!» Никакого «тука» не должно быть! Проходит час, и опять: «Тук!» И еще через час. Я, конечно, решил, что это Синельников мне сюрприз приготовил.

На связи в тот день со мной был Сережа Поликарпов. До сеанса было три часа, так что я еще три «тука» прослушал и Сереже излагаю: мол, так и так, снаружи регулярное постукивание с периодом в один час, нарушений в системах корабля нет, предлагаю выход в открытый космос для оценки ситуации. Он мне, как положено, дает контрольный тест по кораблю, контрольный тест по выходу и входу, тем временем запрашивает Центр и вдруг выдает мне «ферт», то есть отмену выхода. И выводит на связь с шефом. Шеф запрашивает рабочую гипотезу, я докладываю: вероятнее всего, вошел в гравитационный контакт с неопределенным телом, подготовил лазерное сканирование с руки, предполагаю по обнаружении контейнировать в чистый кошель для отходов, до очередного контакта осталось двадцать минут. Шеф зарядил мне повторный тест минут на пятнадцать, а потом пожелал услышать мой «тук». «Тук» не подвел, сработал точно в срок, и шеф выдает мне «добро».

Я — как ни в чем не бывало, а там, на Земле, оказывается, целая буря! Шефа моего винят в том, что подобный опыт ставит меня под угрозу и так далее, а он доказывает, что я умственно здоров и что ситуация возникла самопроизвольно.

Ну, я всего этого не знаю, облачаюсь в скафандр, проверяю все, как надо, шлюзуюсь, контролирую фал, разворачиваю опорный шест, конёчки в желобках шеста закрепляю, ориентирую Солнце в задний сектор, подаю газ, вываливаюсь наружу и, конечно же, как положено, обалдеваю.

Но Сережа не дает мне покоя: проводит контроль позы, контроль шага, контроль свободы жеста. Я все это проделываю, а у самого в голове, как сейчас помню, одно: «Мамочки! Мамочки!» Перед носом у меня Дева, руки-ноги подсвечены, и топчусь это я передним коньком по Южному Кресту. Вот уж воистину неустойчивая ситуация!

В корабле в полумагнитном жилете невесомость почти не ощущается, а здесь уже невесомость полная. Чувство такое, что меня опрокидывает, опрокидывает, хочется в комочек собраться, вот сейчас кубарем покачусь! Присел я на корточки — легче стало. Взялся левой рукой за щиколотку — вовсе хорошо! Докладываю Сереже: мол, все в порядке, приступаю к сканированию. А сам за пятку себя придерживаю, между прочим.

Ловил я эту штуку с перерывами три часа. Ответный импульс пришел на лазер с третьего квадранта. Было это вроде игры в кошки-мышки. Ничего не видно, только Сережа в уши бубнит, а я выслушиваю, где мой «тук». Потом сообразил, что «тук» сейчас на солнечной стороне, иначе бы я его увидел. Идет он вокруг корпуса по дуге эллипса, как я вокруг Земли, ткнется, отойдет, опять ткнется и выписывает сложную фигуру, вроде ромашки.

На солнечную сторону я выходить не хотел. Уж больно глаза слепит, надо поляризатор монтировать на шлеме, а он тогда был неудобный, больше мешал, чем помогал. Я решил ждать. Спускаюсь в корабль, кислородные патроны меняю и жду.

И вот, наконец, объявился мой «тук»! Выплыл он снизу, засиял в глаза, огромный, как планета. Пришлось мне все-таки поляризатор ладить. Пригасил я свет, потихоньку разворачиваю корабль, чтобы «тук» сам ко мне в руки приплыл. Хорошо он плывет, не торопится, так что я успеваю к пульту сбегать.

На двадцати метрах дальномер мою планету уже не берет. Я с кошелем сижу и, вы знаете, не пойму, далеко мой «тук» от корабля или нет. А он как раз в тень корабля вошел и вовсе погас. Я его подсвечиваю — то есть ответный блик, то нет, и блик-то неопределенный! Форма тела явно несферическая, медленное беспорядочное вращение. И все мне мерещится, что вот он передо мною, руку протяни — возьмешь. Даже пару раз кошелем хлопал зря. Потом сообразил, велел Сереже молчать, а сам жду. когда тукнет. Отвернул корабль чуть в сторону, чтобы «тук» мой не на меня шел, а попал в борт рядом с люком.

Дождался я его, накрыл кошелем, ощущаю — есть небесное тело солидных размеров, закрыл замок и — в корабль.

Кошель — он непрозрачный, но мягкий. На ощупь определил, докладываю на Землю: поймано цилиндрическое тело правильной формы, вероятнее всего, обломок какого-то спутника. Определил массу — почти килограмм, а вскрыть кошель до приземления не имею права во избежание потери стерильности. Порядок есть порядок. Поведение свободное, но не до беззакония.

Досиживаю я свою программу, и грызет меня неуемное любопытство: что же это я такое поймал? Ломал я голову, ломал — ничего придумать не могу. На этих орбитах вроде бы никто ничего не терял. Я уж статистику потерь и аварий с Земли затребовал. Были даже разрушения старых спутников, но все это на нижних орбитах. Обломкам сюда никак не попасть.

На метеорит вовсе не похоже. Форма правильная, явно рукотворная. Может, это обломок от инопланетного корабля? Если так, думаю, то мне уж так повезло, так повезло! Но тоже не верится. Скорость моего «тука» относительно меня уж слишком была мала, иначе бы я его не притянул. Или он так бы меня «тукнул», что мне бы не поздоровилось. Значит, тело явно земной системы. А может, это Синельников? Но нет, Земля, чувствую, тоже любопытствует. Задним числом уж я узнал, что конструкторам кошелей нагорело за то, что их непрозрачными делали. Велели мне показать кошель. Я его крутил перед камерой, крутил — академики аж крякают. И каждый раз предупреждают: «Не вскрывать!»

Я уж так с этим кошелем сжился, такого про его содержимое на досуге навыдумывал — век бы с ним не расставался, хоть и не оставляла меня где-то подспудно мысль, что меня Синельников развлекает, чтобы я не скучал. А тут еще выяснилось, что наш» с Оскариком идеи несостоятельны и программу до конца даже вести не стоит, разве что для порядка. Не просить же новую программу с Земли! Подумал я и занялся фундаментальными частицами. Наладил фиксацию треков на монокристаллических пленках. Между прочим, оказалась ценная идея, даже авторское потом получил.

Долго ли, коротко — завернулся мой эллипс обратно. Все корабли такого типа, как мой, садились тогда на Луне. Там их использовали в качестве стройматериалов, а нашего брата отправляли на Землю на рейсовом порожняке. Сел я на Луну без приключений — и меня с моим кошелем мигом препроводили в сектор возвращения, на Гагаринскую.

Встречает меня целая депутация и вежливо изымает мой «тук» в мешке. На вскрытие. Смотрю, а там распоряжается знакомый парень, Володя Финкель, мы с ним вместе в Бюракане практику проходили. Я к нему — мол, так и так, сделай вскрытие при мне. Он говорит: «Саня, не могу. Единственное, что могу, так это я тебе сразу после вскрытия позвоню. Не положено тебя снимать с обследования, а вскрытие будет часа через три. Земля торопит, всех любопытство мучает».

Попробовал я было рыпаться — медицинское начальство уперлось, и ни в какую. «Не за тем, — говорят, — мы вас полтора месяца в космосе держали, чтобы потерять весь материал». И повели меня на тесты. Тут уж я поверил, что Синельников здесь ни при чем и что я выловил нечто необыкновенное. И требую, чтобы мне разрешили наблюдать вскрытие по стерео. Иначе я не сосредоточусь на тестах и результат выйдет осложненный. Добился — разрешили.

Вот, значит, вызывают меня к стерео. Кошель мой под колпаком, Финкель манипулятором орудует, народу толпа, нее вокруг колпака сгрудились, мне ничего не видно. И звук отключен, попросить в сторону отойти нельзя. Все руками машут, о чем-то спорят, и вид у всех какой-то недовольный.

— Ну, что? Насмотрелся? — говорит начальник. — Я ж тебе говорил, что ничего не поймешь. Ты лучше ложись на спинку вот сюда и погляди вверх. Видишь, колечки висят на ниточках? Ну-ка, скажи, какое колечко ближе всех, какое дальше всех, какое выше всех, какое ниже всех, какое больше всех, какое меньше всех…

Володя Финкель явился в перерыв.

— Отколол же ты штучку, Саня! — говорит.

— А что такое?

— Не заставляй, — говорит, — меня тебе рассказывать, что выудил ты в космосе не мышонка, не лягушку, а банку мясных консервов.

— То есть как? — говорю. — Какой же дурак ее там бросил?

— А вот так! — говорит. — И насчет дурака ничего сказать не могу. А очень хотелось бы, потому что, как тебе, может быть, известно, банка эта еще дореволюционного выпуска…

— Что за ерунда!

— Ерунда не ерунда, а половина членов комиссии молчит, будучи совершенно убеждена, что все это глупая шутка и что устроил ее ты. А вторая половина не молчит только потому, что не может понять, откуда ты, спустя сто лет, мог такую банку достать. Самойлов отправил мясо на анализ по длительности пребывания в космосе. И если что не так, то прими, Саня, мои глубочайшие соболезнования.

— Да какие тут шутки! — кричу. — Мне бы и в голову не пришло! Я сомневался, — говорю, — уж не Синельников ли мне это подстроил, чтобы скрасить отсидку! Клянусь тебе, Володя, отцами космоплавания, что я тут ни сном ни духом!

— С другой стороны, очень жаль, если это не ты, — заявляет Володя. — Уж очень они тут все умные. Пора бы им подстроить что-нибудь в этом роде для возмущения серого вещества!

— Вот, — говорю, — и займись! А я невиновен и приму страдания напрасно.

— Напрасно не примешь, — успокаивает он. — Самойловские ребята — народ дотошный и понимающий.

Вот так я и влип в эту историю. Анализ показал, что эта проклятущая жестянка находилась под космическим облучением 85 ± 10 лет, так что я не виноват.

Но анализу все равно никто не верил. Все же знали, что я мастак на всякие штуки. «Ну, не ты, — говорят, — так тебе!» Синельников видеть меня не мог. Посудите сами, какой разумный человек поверит, что банка чуть ли не в 1920 году загремела в космос, ушла на пять миллионов километров и сто лет сопровождала родную планету! Не поверит разумный человек и будет прав.

А я? Я всем твержу, что я тут ни при чем, все мне говорят «Да-да», а сами глаза в сторону отводят. Только один нашелся, писатель, лысый такой, восторженный, взялся доказывать, что, значит, в 1920 году кто-то предпринял тайную попытку выйти в космос, но кончилось все трагически. Он все уговаривал меня выступить перед школьниками и составить вместе с ним призыв к людям доброй воли о поисках материалов. «Наверняка, — говорит, — Алексей Толстой что-то знал. Я теперь понял, почему он написал «Аэлиту» как раз в те годы!» Послал я его к черту! Единственного человека, который мне верил, сам к черту послал! Ерунда все это! Невозможно, чтобы жестянка сто лет в космосе болталась.

Но ведь она же болталась!

Вот вам и «казус Бадаева». И название придумали обидное: «казус…»