Миры Филипа Фармера. Том 20. Иисус на Марсе

ГЛАВА 13

На небе разыгрывался величественный спектакль света.

Глядевший в окно Орм видел, как бледнеет голубизна. По всему куполу поползли яркие полосы пурпурного, всех оттенков синего, оранжевого, красного, зеленого, желтого, белого и черного цвета. Кое-где рождались золотые, индиговые, алые звезды, росли и взрывались. Выплывали облака всех форм, цветов и оттенков, раздувались, обгоняли друг друга, закрывали и обнажали вспышки звезд, сливались, раздваивались, пульсировали и растворялись в небе.

— Аврам, иди посмотри!

Бронски встал рядом, и глаза его расширились.

— Ты знаешь, меня в дрожь бросает.

— Интересно, как они это делают? — спросил Орм. — У них должна быть электроника по всему куполу.

— Да нет, не думаю. Не забывай, насколько они нас обогнали. Я бы даже поспорил, что здесь используется неизвестный нам принцип. Как бы там ни было, для сегодняшнего дня это мелочь. Забудь, Ричард, что ты инженер. Хотя бы на сегодня.

Из домов выходили люди. Они оделись в лучшие свои наряды — и мужчины, и женщины были в длинных шелковых многоцветных хитонах, головы украшены цветами. Они смеялись и подпрыгивали, многие держались за руки. Орм отворил дверь и вышел наружу. Издали доносилась музыка — играло несколько оркестров: стучали барабаны, трубили фанфары, визжали флейты, звенели арфы и цимбалы.

Неожиданно у него за спиной раздался голос. Орм обернулся и увидел, что Бронски жестами зовет его вернуться внутрь. Он вошел и увидел на экране улыбающееся лицо Хфатона.

— Мы ждем вас на площади через час, — сказал крешиец. — Лучше вам выйти сейчас — через толпу пробиться будет нелегко.

Орм глянул на часы:

— Да, правда. Ты можешь послать кого-нибудь нас подвезти?

— Сегодня ездить дозволено только Мессии, — ответил Хфатон. — Вчера вечером все добрались до нужного места или остановились в домах родственников и знакомых. Я должен был тебя предупредить, что придется идти пешком. Поспеши. Да пребудет над тобой его милость. Шолом.

Изображение погасло.

Орм переглянулся с Бронски, пожал плечами и сказал:

— Можно было бы ожидать, что к нам отнесутся по-особому. В конце концов, мы же у них в гостях.

Француз смотрел на величественно пульсирующее небо.

— Ты все еще подозреваешь обман?

— Ну, я этого не говорил! Я просто должен держать себя в крепкой узде.

— Не ты один, — сказал Бронски. — Ладно, нам пора идти.

Они снова вышли из дому. Как хорошо, подумал Орм, что не надо запирать дверь. И тут же подумал, что эта мысль посторонняя. Или нет? Все утро стараюсь думать о постороннем. Отвлечься от… от Него. Но это как пытаться не думать об обезьяне.

Они вышли на улицу, где уже не было марсиан. Из дома напротив показался Ширази, угрюмый и бледный. Посередине улицы они встретились.

— А где Мадлен?

— Говорит, что не пойдет. Сказала, что плохо себя чувствует.

— Она Хфатону это сказала? Надир покачал головой:

— Нет. Ему она ни слова не сказала. Орм поморщился:

— Чертовски неприятное осложнение. Она в самом деле больна?

— Да, — кивнул Ширази, — но не в смысле физического здоровья. Она эмоционально расстроена. Все повторяет, что это фокус, колоссальный обман. Так зачем ей идти? Я сказал, что идти надо, иначе марсиане сочтут это оскорблением.

Орм разозлился, но признался себе, что его ярость, быть может, вызвана тем, что его обуревают те же чувства. Она заболела от страха — от страха, что все это может быть правдой.

Но он-то, христианин, почему он так напуган? Ему надо бы радоваться, как марсианам, а он?

— Ерунда, — произнес он вслух. — Надо ее взять с собой, даже если придется тащить!

И впереди остальных вошел в дом. Он ожидал увидеть включенный телевизор и Мадлен, наблюдающую за событиями, но телевизор был выключен, а Мадлен лежала на кровати. Когда Орм влетел в комнату, она села:

— У тебя могло хватить такта постучаться!

— Ты знала, что мы идем. Давай, Мадлен, вставай и пошли. Не веди себя как ребенок.

От этих слов она вскочила на ноги. С расширенными глазами и искаженным лицом она осыпала его потоком французских слов, потом остановилась, провела рукой по лицу и сказала по-английски:

— Ты меня взбесил, чтобы я встала с кровати, да?

Он кивнул:

— Ты должна идти, Мадлен, если ты не больна на самом деле. Если так, то я приведу доктора.

Он не стал добавлять, что доктор определит, больна ли она на самом деле — симулировать ей бы не удалось.

— Я не знаю, что со мной такое, но я не могу. Я просто…

— У меня то же самое, — перебил он. — Ты боишься, что это может оказаться правдой.

— Как? Но ведь ты…

— Поговорим об этом в другой раз, — прервал он.

Они вышли на улицу и направились в сторону площади, пока не оказались посреди толпы. Никто не говорил ни слова, и Орм с Ширази лишь изредка переговаривались тихим голосом. Дойдя до площади, они вдруг потонули в буре шума. Здесь говорили все одновременно и будто играла сразу сотня оркестров. Трудно было оценить количество людей, и Орм решил, что их здесь не меньше миллиона. Они стояли плечом к плечу, тесно сдвинув ряды, образовав колоссальное кольцо вокруг высокой и широкой каменной платформы в центре площади — Орм ее никогда раньше не видел, потому что ее верх раньше находился вровень с мостовой. Сейчас она медленно поднималась из земли. На вершине стояло примерно пятьдесят мужчин и женщин.

— Как нам пробраться? — крикнул Ширази на ухо Орму. — Это безнадежно!

— Хфатон должен был это предвидеть! — заорал Орм в ответ. — Что он себе думает? Он должен был нас заранее сюда доставить!

Тут он подпрыгнул: кто-то тронул его за плечо. Обернувшись, Орм увидел крешийца в зеленом хитоне с ярко-алым шевроном через всю грудь.

За ним виднелась длинная серебристая лодка. По крайней мере это было похоже на весельную лодку, хотя ни весел, ни уключин на ней не было.

Крешиец повернулся и пошел прочь, знаком велев Орму следовать за ним. Позвав остальных, Орм направился к судну. Крешиец вынул из-под хитона маленький металлический цилиндр. Приложил его конец к губам и что-то сказал. Голос его звучал как труба.

— Будьте добры войти в шррет.

Четверо землян переглянулись, пожали плечами и полезли внутрь, где расселись в креслах с высокими спинками. Крешиец сел в кресло на носу и вытащил какую-то коробочку с рычажками. Через мегафон объявил:

— Держитесь. Это потребует всего минуты. Он пощелкал рычагами коробочки, и лодка плавно взмыла вертикально вверх, застыла в двадцати футах над землей, повернулась к платформе и медленно к ней поплыла. Не было слышно никакого шума двигателя, хотя его мог заглушить рев толпы. Никакой перегрузки пассажиры не ощутили.

Над платформой лодка мягко опустилась, и водитель показал, что они должны выйти. Как только они это сделали, лодка сразу же поднялась и — на этот раз намного быстрее — перелетела через толпу и опустилась за ней.

— Вы могли попросить дать вам дорогу, и толпа расступилась бы, — сказал Хфатон. — Но вы опаздывали, и я послал шррет.

По его выражению лица можно было понять, что они не прошли испытание. Наверное, тест на IQ, подумал Орм. Он не стал рассказывать об инциденте с Мадлен. Крешийцы и так догадаются, что с ней что-то не так. А может быть, подумал он, и он сам выглядит не лучше. Не посерел ли он под темной пигментацией, и нет ли на лице следов напряжения?

И Бронски с Ширази тоже выглядели не слишком спокойными.

Платформа все еще поднималась вверх, но на высоте тридцати пяти футов остановилась. Шли минуты. Орм посмотрел на шар, прикрыв глаза ладонью. Тот горел ярко, как и всегда.

Из тесной группы в центре платформы выступил один из крешийцев. Его хитон был раскрашен белыми и голубыми полосами, поверх настоящей бороды была надета фальшивая — длинная и вьющаяся, а в правой руке он держал крючковатый пастушеский посох из какого-то голубого дерева.

— Рабби Манассия бен-Махир, — сказал Хфатон на ухо Орму.

Рабби поднял посох. Рев толпы и музыка немедленно стихли, и слышен был только плач младенцев в толпе. Женщина на краю толпы рядом с платформой обнажила грудь и дала ее своему младенцу, и тот затих. У Орма при виде этой могучей груди опять возникла судорога в паху. В ту же минуту ему стало стыдно. Вот он ждет Мессию, который с минуты на минуту появится, и тут на тебе — половое возбуждение.

— Прости мне, Господи! — прошептал он. И в то же время подумал: «А что я могу поделать? Такой долгий пост, а я не святой».

Рабби начал петь, и на третьей фразе толпа подхватила. Слов Орм не понимал — они были на иврите, — но он пел вместе со всеми, сначала повторяя бессмысленные для него слова, а потом перешел на молитвы Господу по-английски.

Тут Хфатон слегка толкнул его и сказал:

— Совершенно не обязательно тебе петь со всеми. Лучше молчать, чем говорить не те слова.

У Орма запылали щеки.

Рабби вновь поднял посох, и снова пала тишина, нарушаемая лишь плачем младенцев, хотя теперь их было меньше. Орм не стал смотреть вниз: не хотел, чтобы его отвлекали обнаженные груди. Хотя все равно, подумал Орм, он читает у меня в уме, и он узнает. И тут же сообразил, что это чушь. Ведь ему говорили, что Мессия всего лишь человек — пусть и усыновленный Богом — и он не телепат. И снова пришла мысль: а ведь я не знаю, тот ли он, за кого они его выдают. Может быть, права Мадлен Дантон.

«О Боже, — взмолился он, — избавь меня от сомнений. Дай мне уверовать в истину».

Вот оно! Но не ребенок ли это заговорил в нем, ребенок, верящий всему, чему учат отец и мать, ребенок, никогда не умирающий в душе человека?

Он заметил, что, пока он разбирался со своими мыслями, рабби начал еще одно песнопение, на этот раз на крешийском. Это он понимал — большую часть, по крайней мере, и присоединился. Третья песнь была опять на иврите, и Орм молчал, чувствуя на себе жесткий взгляд Хфатона.

И снова рабби поднял посох, и миллионы голосов затихли, сделав слышимым только детский плач Медленно погасли пульсирующие огни неба, оставив сплошную голубизну. Сразу же стало темнеть солнце, и по толпе пронесся благоговейный шепот Голубое небо быстро потускнело и стало черным Шар засветился красным, потом стал невидим, и пещеру заполнила ночь. Орм не видел даже стоящих рядом с ним Хфатона и Дантон. Вокруг него и в нем самом была лишь полная тьма, и слышался лишь звон в ушах — кровь пульсировала по сосудам. Затихли даже младенцы, хотя, казалось бы, должны сильнее заплакать в темноте.

Сколько это длилось? Он не знал. Казалось, много минут. Вдруг раздался глухой стук, и Орм вздрогнул. Тупой конец посоха рабби ударил по камню, зазвучал его голос, и толпа запела вновь.

Орм не отводил взгляда от купола и потому заметил первые проблески темно-красного сияния оживающего солнца. Постепенно оно становилось ярче, и наконец стало возможно разглядеть стоящих рядом и внутренний круг толпы. Но свет был призрачный, и люди в нем казались фантомами.

Толпа снова запела, и к концу песни солнце стало ярче. Снова раздались возгласы экстаза и благоговения. Теперь на фоне оранжевого шара была видна черная точка. Она спускалась вниз, к нему, и росла.

Еще ярче разгорелось солнце, хотя и не очень сильно, так что на него можно было глядеть секунду-другую, но потом нужно было давать отдых глазам. Спускающийся объект стал миниатюрной фигурой человека.

Орм застонал и схватился за руку Мадлен. Рука была холодная и влажная.

За ним кто-то громко пукнул.

Орм захихикал и не мог остановиться. Он ожидал, что нарушителю будет сделан выговор, но остальные на платформе только громко расхохотались. Обернувшись, он увидел, что Йа'акоб улыбается, но покраснел от стыда. Рабби, который не видел в этом ничего смешного, хотя и не мог не понимать, что смех снимает напряжение, постучал посохом по камню и потребовал молчания.

Орм снова взглянул вверх.

— Ричард, у тебя зубы стучат, — сказала Мадлен.

Он стиснул челюсти, осознал, что трясется как в лихорадке, и ответил:

— У тебя тоже не лучший вид, Мадлен. Как и они, Ширази не очень владел собой. Он побледнел и закусил губу. Бронски оскалил зубы, а стиснутые пальцы держал на уровне груди. Вниз плавно спускался человек, облаченный в небесного цвета хитон. Ноги его были босы, длинные волосы развевались за плечами, и они казались темно-рыжими. Руки он держал прижатыми к бокам, а голова была откинута назад.

— Йа Иешуа га-Мешиах! — крикнул рабби, и толпа подхватила крик:

— Слава Иисусу Мессии!

Человек, опустившийся на платформу посреди выкриков, воплей и всхлипываний миллионной толпы, был пяти футов одиннадцати дюймов роста. Волосы у него оказались темно-рыжие, а бороды не было вовсе. Красивое лицо левантинца. Оно не напоминало черты, запечатленные на знаменитой туринской плащанице. Руки мускулистые, но не массивные. Из-за длинных пальцев большие кисти рук казались уже, чем на самом деле.

Глаза черные, живые и блестящие. Губы, подумал Орм, несколько толстоваты для представителя белой расы, но тут уж не ему придираться. Высокие скулы, слегка впалые щеки. Нос длинный, слегка крючковатый, подбородок сильный, закругленный и раздвоенный. Кожа красивого золотисто-коричневого цвета.

Человек на секунду застыл, разглядывая стоящих на платформе. Потом поднял правую руку и заговорил глубоким баритоном:

— Да пребудет с вами Дух Святой, дети мои. Он доволен вами, и близок уже День Пришествия.

В толпе долго не смолкали крики радости. Наконец человек снова поднял руку, призывая к молчанию, и оно наступило тут же, снова нарушаемое лишь плачем детей.

— Пришествие близко, но много еще работы осталось до того. Завтра ваши вожди расскажут вам подробности, а общий план вы знаете. И потому я не проведу этот день с вами, как бывало раньше.

Толпа застонала.

Он улыбнулся и сказал:

— Но я и не вернусь домой так быстро, как раньше. В этот раз я пробуду с вами две недели.

Миллион глоток разразился восторженным воплем.

— Это особая честь вам четверым! — крикнул Хфатон в ухо Орму. — Он остается из-за вас!

Орм его почти не слышал. Он онемел и чувствовал лишь собственную дрожь. Ему до боли хотелось помочиться. Фигуру Иисуса он видел как через волны жара.

Иисус снова поднял руку, и снова, будто повернули выключатель, шум смолк.

— Идите ныне в синагогу, дети мои, и почтите Отца своего, и насладитесь потом празднеством и весельем и любовью и всем добром, что создал Отец на радость вам. Шолом.

Иисус повернулся и направился к землянам. Орм повалился на колени и поцеловал протянутую ему руку.

— Прости меня, Господи! Я сомневался, я творил зло. Я…

Все завертелось. Первое, что он потом увидел, было склонившееся над ним, лежащим, лицо.

— Что случилось?

— Ты упал в обморок, — ответил Хфатон. — И Мадлен тоже.