Мишка-печатник

ПУТЬ ДО КАМЕННЫХ ЛЬВОВ

В переулке было жарко, безлюдно. В пыли купались куры. На заборе, как всегда, сидела Любка-балаболка и махала босыми ногами в цыпках. Любка вся рыжая, в веснушках и насмешница. И у нее очень большие уши. Федя на всякий случай отвернулся от Любки. Ну ее. Еще придумает что-нибудь. Но Любка сказала даже, пожалуй, заискивающе:

— Здравствуй, Федя! На работу?

— Это куда же!

— Федь, знаешь что?

— Чего?

Любка спрыгнула с забора и стала выше Феди. И зачем такая вымахала? Девчонке совсем ни к чему.

— Федь, принеси мне три маленькие буквочки.

— Нет.

— Ну две.

— Отстань!

— Ну одну, а? А я тебе штык от винтовки подарю. Тот, помнишь?

Федя задумался.

— Вечером поглядим.

Любка засмеялась, зубами своими белыми засверкала.

— Ага, вечером. Слышь, а медведь твой как?

— Как. Обыкновенно. Чего ему сделается! Любка подумала о чем-то и опять пристала:

— А что сегодня в газетах написано?

— Пойди в город и почитай.

— Неохота. Далеко идти.

— Ну и дура!

— Сам дурак!

Федя повернулся и пошел в город.

— Федя-а! — догнал Любкин голос. Повернулся. Стоит Любка, ветер к ее рыжим волосам ластится.

— Ну? Чего тебе?

— Так до вечера?

— До вечера.

Идет Федя по переулку и про Любку-балаболку думает. Чудная она. С ней как-то тревожно. Хорошая Любка. И отчаянная. Ей бы пулеметчицей быть. Только ведь тоже на фронт не возьмут.

Кончился переулок — влился в Киевскую. А Киевская- уже главная улица города. Народ снует, очереди шумят у магазинов, извозчики лошадей погоняют, на углах торговки продают липучие леденцы и лепешки, похожие на серые булыжники. А поперек улицы плакат — черными буквами: «Долой капитал!» и красными: «Да здравствует труд!»

А потом по улице зашагал отряд красноармейцев: молоденькие все ребята, в новых гимнастерках, солнце на штыках играет.

О, если бы было можно, если бы только было можно и Феде шагать в этом красном отряде! Как бы он бесстрашно сражался с беляками! Может быть, он даже убил бы какого-нибудь генерала.

Ушел отряд, затерялся его шаг в шумах Киевской.

И видит Федя — стоят на углу двое: один — седой и краснорожий, золотая цепочка от часов торчит из маленького кармана брюк, руки засунул за черный жилет и пальцами там водит чего-то; другой — тощий и длинный, очки на носу, и бородка у него жиденькая. Стоят и — шу-шу-шу — Друг другу. И хихикают. Над чем это вы хихикаете, господа хорошие? Подошел Федя ближе и слушает.

— Советчики-то, Иван Липыч, закопошились! — говорит тощий. — Как тараканы перед пожаром.

«Сами вы тараканы», — думает Федя, однако молчит, слушает дальше.

Иван Липыч поотдувался, поиграл золотой цепочкой и басом:

— Пусть тешатся. Слыхали? Деникин-то Орел взял!

— Да ну?

— Доподлинно. Говорили мне… — нагнулся к уху тощего и зашептал: — к Покрову ждать можно.

— Неужто дождемся, Иван Липыч? — Очки запрыгали на носу тощего. — Аптечку я свою снова открою, а?

— Откроете, будьте покойны, — как в трубу бубнит Иван Липыч. — Придет старое времечко. Антанта за нами. А это — сила! — И глаза вылупил.

У Феди зажглось в груди. Вот оно что! Вот чего вы ждете! Подошел он к ним и сказал звонко:

— Буржуи вы недобитые!

Те двое враз смолкли и бочком, бочком — за угол. А Иван этот самый Липыч оглянулся на Федю и побежал. Во потеха-то! Свистит им Федя вслед, улюлюкает:

— Гля, гля, буржуи недобитые бегут!

И тут издалека медные удары поплыли: бом-бом-бом… Звонарь на церковной колокольне звонит. Церковь хоть и далеко, а везде слышно звон этот. Одиннадцать бомбомов. Скорее в типографию! Ведь Феде надо еще своего Мишку проведать.

А типография — вот она, рядом. Около стеклянных дверей типографии два каменных льва дежурят. Сели, как собаки, и зажмурились. Ленивые. Федя любит этих львов. Они всегда дремлют, а зеленоватый гранит, из которого они сделаны, кажется прохладным и таинственным. Особенно нравится Феде лев, что сидит справа: у него нос треснул и от этого льва немножко жалко.

Рядом на фанерном щите сегодняшний номер «Коммуниста» прикреплен. Люди сгрудились, читают. Федя протолкался через толпу к самой газете, В рамочке: «Вторник, 19 августа 1919 года». Тут же: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» И еще: «Цена 65 коп.».

Рабочий в замасленной спецовке вслух читает передовую «Танец мертвецов».

— «Мы говорим сегодня, — торжественно читает он, — как бы ни бесилась белая контрреволюция, сколько бы ни присылали Деникину пушек капиталисты Англии и Франции, — нет такой силы, которая сломила бы нас, в жестоком бою обретших свободу!- Прервался голос от волнения, закашлял рабочий и дальше читает: — Но сейчас грозное время. Деникин рвется к сердцу нашей революции — красной Москве. Так пусть же набатом звучит клич: все на борьбу с Деникиным!»

Вокруг — толчея, жаркое дыхание. Вспыхивает разговор.

— Ишь ты! Все на борьбу!

— Во пишуть! Аж под грудками заходится.

— Белякам все одно — крышка!

— Ета ишо поглядеть надо.

— А ты што? За Деникина?

— Зенки не пяль, не застращаешь. У нас свободомыслия.

— Намедни на Дворянской опять советчика стукнули.

— Ей-богу?

— Истинный крест. Свекор видел, как в телегу ложи ли.

— Всех не перестукают!

— Точно! Нас миллионы!

— А их что, меньше?

— Заткнись, контра!

Начинается спор. Федя отвернулся, читает заголовки в газете: «Борьба с сыпным тифом», «Да здравствует красный террор!», «У белых рабочие умирают с голоду».

А на другой странице лозунги большими черными буквами:

«Спекулирующих на муках голода — к стенке!

За преступление по должности — расстреливать!»

Озноб побежал по спине у Феди от этих грозных, гремящих слов, и запело в нем что-то, заликовало: ни в жизнь не одолеть белякам красную революцию!

Сбоку стоит старичок в теплой поддевке, водит в уголке газеты крючковатым пальцем с желтым ногтем, его бледные губы, похожие на высохшие ломтики картошки, шевелятся — читает:

— «Забежала коза, белая, с рыжими пятнами, большими рогами. Обращаться по адресу: Киевская слобода, тридцать три». — Старичок посмотрел на Федю, сказал задумчиво:

— Коза — глупая животная.

Шумят люди у газеты «Коммунист». Спорят. Ругаются. Опять вслух читают. И опять спорят.

«Во какую мы газету выпускаем!» — думает Федя.

У стеклянных дверей прохладно и зеленый полумрак от лип. Растут они здесь, старые, густые, и в них всегда воробьи слетаются и свои митинги устраивают. Наверно, тоже о революции спорят.

Федя прошел мимо совсем заснувших от жары львов, открыл стеклянные двери и сразу почувствовал знакомый запах краски, бензина, разогретого металла.