Мишн-Флэтс

Пролог

На экране молодая женщина, лицом к солнцу, нежится на резиновом надувном матраце. Кончики ее пальцев лениво полощутся в воде. Круглый надувной матрац медленно вращается вокруг своей оси. В кадре слева возникает кусочек пляжа. Женщина беременна: даже свободная цветастая рубашка поверх бикини не способна скрыть размер ее живота. Вот она поднимает голову, замечает направленную на нее кинокамеру, и в ее глазах — веселый переполох. Фильм без звука, но по губам угадываются слова:

— Прекрати! Немедленно перестань снимать! Посмотри, на кого я сейчас похожа!

Кадр вдруг начинает «гулять» — видимо, снимающий от души хохочет, и камера ходит ходуном. Женщина грозно хмурится и картинно трясет кулаком — преувеличенная жестикуляция, словно в немом фильме двадцатых годов. Затем, сменяя гнев на милость, она весело машет рукой и беззвучно говорит, глядя на свой живот: «Привет, Бен!» — и присоединяется к смеху того, кто ее снимает. Потом укладывается на матрац, и ленивый дрейф продолжается.

Женщина — моя мать. А ребенок в ее животе — не кто иной, как я, будущий Бен. Время: 1971 год, начало лета. Я появлюсь на свет месяцем позже.

К этому куцему фильму на восьмимиллиметровой пленке — минуты две-три, не дольше — мать относилась как к самому дорогому семейному имуществу. Она хранила бесценную реликвию в желтой металлической коробке с надписью «Кодак», под горой нижнего белья и чулок в самом верхнем ящике высоченного гардероба — куда, по ее мнению, воры поленятся заглянуть.

Большим количеством воров наш городок не отличался, а те, что были, вряд ли польстились бы на плохонький любительский фильм про беременную женщину на надувном матраце. Однако мама свято верила, что этому фильму цены нет. Поэтому время от времени взбиралась на стул, запускала руку под тряпье и нащупывала коробку — просто чтобы убедиться, на месте ли ее сокровище. Периодически, в особо дождливые и скучные дни, она имела привычку вытаскивать из чулана пудовый допотопный кинопроектор фирмы «Белл и Хоуэлл» и — на стене гостиной — снова и снова смотреть тот пляжный фильм.

Мама стояла за проектором, тыча пальцем в свой живот на экране, и возбужденно, с остатками неистребимого бостонского акцента в голосе приговаривала:

— А это ты, Бен! Вот он ты, Бен!

Иногда сразу после фильма она роняла быструю сентиментальную слезу. Порой расстраивалась всерьез и надолго.

Если сложить все годы, тот летний клип я видел раз сто, не меньше. Он и сейчас в любой момент готов прокрутиться у меня в голове — от первого кадра до последнего. Ума не приложу, отчего мама так его обожала. Возможно, на пленке был зафиксирован краткий момент метаморфозы — переходный период между девичеством и материнством.

Что до меня, я так и не полюбил этот фильм.

От него мне всегда становилось не по себе. Там мир до меня — мир, который прекраснейшим образом обходится без меня. И моего отсутствия никак не ощущает. То, что мое появление необходимо нужно и неизбежно, — совсем даже не факт. Никто меня никогда и нигде не встречал, никто со мной не знаком. Я не существую. И нет ни у кого острой потребности в моем существовании!

Даже эта молодая женщина на надувном матраце, собственно говоря, мне не мать — она всего лишь женщина, которая скоро станет матерью. Да, она машет мне рукой и называет меня по имени — но, если разобраться, кому она машет, к кому обращается? Она ждет меня — во всех смыслах слова. Однако любое ожидание — штука ненадежная. Жизнь — хаос причин и следствий, и как она повернется — остается только гадать.

Может статься, мы никогда не увидимся — я не увижу свет, она не увидит меня.

И опять же, кто она, эта беременная женщина, существующая уже исключительно на экране?

Разумеется, это не моя мать. Это всего лишь умственный образ, предварительный проект моей матери — живая пиктограмма на стене гостиной, бесплотный образ в моей голове.

Со дня смерти моей матери прошло тринадцать месяцев, а я пока что не удосужился проверить, на месте ли реликвия в желтой металлической коробке с надписью «Кодак». Возможно, в один прекрасный день я достану коробку, вытащу допотопный проектор — и просмотрю фильм в сто первый раз. И увижу ее опять — молодую, живую, хохочущую.

По-моему, это хорошо — начать мою историю именно с этого. Беременная хорошенькая женщина на озере в жаркий летний день. Ведь, говоря по совести, ни одна история в вечно текущей жизни не имеет «подлинного», стопроцентного начала. Существует только момент, с которого рассказчик вдруг начинает пристально отслеживать события.

Другая картинка. Пять с половиной лет спустя. 11 марта 1977 года. После полуночи прошел один час и двадцать девять минут.

По бостонскому району, известному под названием Мишн-Флэтс, медленно катит патрульная полицейская машина. Колеса месят присыпанный песком снег. Впереди эстакада «надземки». Все залито призрачным ночным фосфоресцирующим светом.

Патрульная машина останавливается у бара, который называется «Килмарнок». Большой черный силуэт с неоновой рекламой в окнах.

Внутри машины полицейский — его имя нам не важно. Он протирает ладошкой запотевшее боковое стекло и задумчиво глядит на неоновую рекламу. «ПИВО ГИННЕСС». И традиционный посул: «ВЕЗДЕ ХОРОШО, А У НАС ЛУЧШЕ!»

В час ночи бар закрывается, огни гасят. Прошло уже двадцать девять минут после закрытия. А неоновая реклама все еще горит. Непорядок.

«Так-так…» — думает полицейский.

Если бы он поехал другой улицей или не обратил внимания на дурацкие неоновые огни — ничего из последующего не случилось бы.

Будущее в этот момент еще не определено — тысячи возможностей остаются открытыми. И вместо нашей истории могут произойти сотни других.

Полицейский может попросту хмыкнуть, наплевать на непорядок с рекламой и двинуться дальше по Вашингтон-авеню. В конце концов, невелико событие! Какой бармен раз в год не забывает погасить часть огней, закрывая среди ночи свое заведение?

С другой стороны, можно всполошиться всерьез и даже без промедления вызвать подкрепление: бар перед самым закрытием — лакомый кусок для налетчиков. Расчет происходит в наличных, все денежки еще в кассе, двери пока нараспашку. Охраны никакой, один бармен да несколько хорошо надравшихся посетителей.

М-да, проблема. Надо бы, конечно, остановить машину и заглянуть с проверочкой… Но если подозрения оправдаются, то в одиночку — дело табак. Лучше дождаться подкрепления. Не стоит забывать, что это Мишн-Флэтс, — тут надо всегда смотреть в оба и готовиться к худшему, если собственная шкура тебе дорога.

Но опять-таки полицейскому в ночной смене — с полуночи до восьми утра — иногда приходится проверить лично до полусотни заведений. Если всякий раз для этого вызывать товарищей для подмоги — ребята в участке просто не поймут. Словом, полицейскому возле паба «Килмарнок» нет никакого резона «гнать волну». Сейчас он примет то, что кажется ему единственным правильным решением и, наверное, действительно являлось единственным правильным решением… Но как, черт возьми, объяснить то, что последует за этим правильным решением?

Невезение?

Дурное совпадение?

Равнодушное стечение обстоятельств — результат бесчисленных причин и неисчислимых следствий?

Что это будет?

Или что это было?

Конец одной истории — или сразу нескольких?

Или начало другой истории — или сразу нескольких?

Примите в расчет еще одно. Покуда полицейский рассеянно вертит ручку настройки радиоприемника и решает в уме, выходить ему из машины или нет, озаботиться этим непорядком или нет, — я преспокойно сплю в своей детской кроватке на западе штата Мэн, в трех сотнях миль от Мишн-Флэтс. Мне пять лет от роду.

Однако вернемся к нашему полицейскому. Он решает не оставлять дело без последствий, но и не раздувать его. Если обнаружится, что бармен не закрыл заведение в положенный час, тогда можно хорошенько отчитать его и даже пригрозить жалобой в Комиссию по выдаче лицензий: «Вот отзовут твою лицензию — будешь локти кусать, да поздно!» На том все и кончится.

Полицейский на всякий случай докладывает диспетчеру (это останется на магнитофонной пленке):

— Иду с проверкой в «Килмарнок» на Мишн-авеню.

Говорит ровным, спокойным тоном. Рутинная проверка.

Он выходит из машины — и попадает в самое пекло вооруженного ограбления.

В «Килмарноке» в его затылок упирается ствол девятимиллиметровой «беретты». Она в руке крепыша по имени Деррил Сайкс. Сайкс давно на игле. И сейчас он под тяжелым кайфом — амфетамины плюс бутылка старого доброго «Джека Дэниелса».

Полицейский без долгих разговоров беспомощно поднимает руки — деваться некуда.

Коп с поднятыми руками!

Сайкс тащится от этого зрелища.

«Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!»

Сайкс тычет стволом полицейской «беретты» копу в затылок и ржет.

В голове Сайкса вместо мыслей — сплошной гуд. А в ушах ядовитый шип, словно в каждое вделан усилитель для электрогитары. Сквозь этот одному Сайксу слышный шум прорывается властный голос:

— Урой гада! Вышиби мозги сраному копу! Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!

Сообщника Сайкса зовут Фрэнк Фазуло.

Этот Фазуло хотя и под кайфом, но еще немного соображает.

Ну да, еще как соображает! Все у него под контролем!

В руках у него обрез. Фазуло целится копу в живот и приказывает:

— Раздевайся, рванина! Догола, мать твою!

Голого полицейского он ставит на колени, заводит ему руки за спину и надевает наручники.

Голый коп трясется от страха.

А парочка, Деррил Сайкс и Фрэнк Фазуло, балдеет от счастья. Деррил напяливает на себя форменный китель полицейского. «Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!» Оба бандита пускаются в пляс вокруг стойки. Они топчут и расшвыривают одежду полицейского, играют в футбол его носками и черными туфлями.

Фазуло начинает палить из обреза в потолок.

Прыг-прыг — бабах-бабах — прыг-прыг — бабах-бабах!

В довершение Фазуло расстегивает штаны и заставляет полицейского удовлетворить его.

Во время оргазма Фазуло, смеха ради, разряжает обрез в лоб полицейскому.

Девять дней спустя после убийства в «Килмарноке».

Четыре утра.

Зверски холодная ветреная зимняя ночь. А здесь, на нижнем уровне Тобин-бриджа — моста через Мистик-Ривер, — ветер почти штормовой силы и мороз чувствуется вдвойне.

Фрэнк Фазуло отделяется от перил и, растопырив ноги и руки, летит вниз, к воде, до которой сто пятьдесят футов.

Лететь ему добрых три секунды.

Есть время подумать.

Куртку раздувает парусом, но это не затормозит падение. Воды он коснется со скоростью семьдесят миль в час. При такой скорости вода — тот же бетон.

Что происходит в голове Фазуло в эти три секунды свободного полета? О чем он думает? И думает ли? Смотрит ли он прямо на черную воду, которая несется ему навстречу? Или его глаза закрыты? Вспоминает ли он своего сообщника Дэррила Сайкса? Или убитого полицейского? Верит ли он, что его гибель поставит точку в деле об убийстве в «Килмарноке»?

За последние девять дней Фрэнк Фазуло, сам того не ведая, узнал подлинный смысл понятия «вне закона».

В наше время это понятие стало шаблоном для обозначения всякого преступника.

«Преступник — человек вне закона».

Но это неправда.

В демократической стране, где права любого человека, в том числе и правонарушителя, находятся под защитой закона, преступник — хотя бы худо-бедно — остается в правовой зоне.

В старой английской юриспруденции термин «вне закона» имел куда более четкое, конкретное и страшное значение.

Когда суд объявлял человека «вне закона», он объявлял его вне закона буквально. Закон больше не защищал этого человека. Ни от кого и ни от чего.

У человека, который вытолкнут из всех законов, можно было отнять все, что угодно — в том числе и жизнь. И не понести ни малейшего наказания.

Человек «вне закона» не мог спрятаться и отсидеться ни в каком медвежьем углу Англии. Везде его рано или поздно настигала расплата. Любой помогающий человеку вне закона сам становился вне закона. А этого боялись, и боялись по-настоящему, нутром.

Фрэнк Фазуло на собственной шкуре узнал, что такое быть «вне закона» в старинном значении этого термина.

Ни одна душа в бостонском департаменте полиции не была заинтересована арестовать Фрэнка Фазуло, доказать его вину и упрятать пожизненно.

Бостонские полицейские желали одного — иметь его труп.

Немедленно. Без долгой и не всегда надежной судебной тягомотины — а ну как найдется закорючка, которая позволит адвокату скостить подонку срок или даже вовсе освободить от ответственности!

Поэтому для Фазуло в его положении тюрьма была сладкой и совершенно недостижимой мечтой.

Дэррила Сайкса полиция вычислила уже на третий день после убийства.

Он отсиживался в старом отеле «Мэдисон», недалеко от Бостон-Гарденс.

Четыре спецназовца вломились в его комнату и всадили в Сайкса сорок одну пулю. Все четверо показали под присягой, что Сайкс пытался схватить пистолет — и только тогда они начали стрелять. Правда, никакого пистолета в комнате не нашли, сколько ни искали. Однако внутреннее служебное расследование было мгновенно и благополучно закрыто.

После этого наступил черед Фрэнка Фазуло.

По сравнению с тем, что ему готовили, можно считать — Сайкс легко отделался!

Ведь именно Фазуло заставил убитого полицейского… Господи, даже сказать про это язык не поворачивается!

И куда в такой ситуации бежать Фрэнку Фазуло, без гроша в кармане и с тремя извилинами в голове? Его вернули бы на растерзание бостонским полицейским из любого города, из любого угла Штатов. Его вернули бы из любой другой страны, даже из Мексики (докуда ему, впрочем, как до Луны). На то она и существует, солидарность полицейских всего мира.

Выходит, иного выхода, кроме как с моста в воду, у него и не было. Фрэнку Фазуло это было понятно как дважды два. И все равно умирать не хотелось…

Скорее всего именно об этом он и думал в последние три секунды: они бы меня и под землей нашли, рано или поздно какой-нибудь коп наткнулся бы на меня — и кранты.

Прошло еще десять лет.

Сегодня 17 августа 1987 года. На часах — 2.25.

Опять мы в Мишн-Флэтс — в типовом деревянном доме на три семьи, который бостонцы называют трехэтажным автобусом.

Площадка третьего этажа. Восемь полицейских стоят, затаив дыхание, и таращатся на дверь, словно она вот-вот заговорит.

На красной деревянной двери еще сохранились две дырочки от золотых гвоздиков, на которых крепилась мезуза — пергамент с цитатой из Второзакония. Пятьдесят лет назад в этом квартале жили преимущественно евреи. Эпоха золотых гвоздиков с мезузой давно закончилась. Теперь тут логово наркобанды, известной в округе как «мишнская шайка».

На первый взгляд дверь выглядит вполне невинно.

Однако опытный глаз полицейских — и знание того, кто и что за этой дверью — все это подсказывает: «деревяшка» не без секрета. С ней хорошо поработали, и она каким-то образом укреплена. Скорее всего дверь изнутри блокирует стальная конструкция, которая поставлена под углом в сорок пять градусов и упирается в деревянные колоды, намертво закрепленные на полу.

Значит, чтобы попасть в квартиру, полиции нужно сначала разнести дверь в щепы. Просто выставить ее невозможно.

При самой большой сноровке и предельной организованности эта операция займет секунд пятнадцать-двадцать.

А пятнадцать-двадцать секунд в подобной ситуации — целая вечность.

Вполне достаточно, чтобы спустить кокаин в унитаз, сжечь любые документы, выкинуть из окна все причиндалы для взвешивания и расфасовки наркотиков — и попробуй докажи в суде, кому это хозяйство принадлежало!

Словом, умные и проворные ребята за четверть минуты много чего успеют.

Все шито-крыто, и в суд попросту не с чем идти.

Да, если рассчитывать на пятнадцать-двадцать секунд — прямо хоть и не начинай!

То ли дело металлические двери! Они предсказуемы. Тонкие сразу прогибаются под кувалдой и вылетают из пазов. Толстые, правда, ничем не прошибешь. Надо взрывать замок или петли — или высаживать всю дверную раму. Однако для этого есть наработки и необходимое снаряжение. А с деревянными дверями — беда. Никто заранее не скажет, как поведет себя такая хреновина.

Хулио Вега нутром чувствовал, что эта дверь обеспечит им неприятности по полной программе.

Он перевел глаза на своего коллегу Арчи Траделла, детектива из отдела по борьбе с наркотиками, и выразительно покачал головой. Было ясно, что он хотел сказать: «Нынче таких дверей уже не делают! Слабо!»

Траделл, огромный детина с огненно-рыжей бородой, ответил понимающей улыбкой и поиграл мускулами — дескать, справимся.

Оба отчаянно нервничали. Они впервые на пару самостоятельно проводили рейд. И объект был очень серьезный — «мишнская шайка» считалась самой опасной и самой активной в районе.

Так называемый ордер на обыск «без стука в дверь», то есть на молниеносную операцию, увенчал длительное расследование Траделла и Веги — последние две недели наблюдение велось двадцать четыре часа в сутки, была собрана масса информации, в том числе и от «шестерок».

Сам Мартин Гиттенс, всеми уважаемый полицейский и великий знаток Мишн-Флэтс, поддержал Траделла и Вегу. Так что ордер был получен без всяких оговорок. Операция обещала отличные результаты.

А детектив Вега давно мечтал проявить себя.

Отличишься раз — дадут новое хорошее задание, на котором можно опять отличиться. И пошло-поехало. Вега мечтал о карьере. Сперва, этой осенью, сдать экзамен на сержанта, прокантоваться еще пару лет в отделе по борьбе с наркотиками, а затем рвануть в отдел спецрасследований или, чем черт не шутит, в отдел по расследованию убийств. Разумеется, о своих планах Хулио Вега не слишком распространялся — он знал, что его напарник, рыжеволосый гигант Арчи Траделл, равнодушен к карьере.

Траделл и думать не думал перебираться в отдел по расследованию убийств или еще куда. Его вполне устраивала эта малоперспективная возня с наркодельцами. Некоторые действительно любят подобную работу: никаких тебе трупов в начале расследования, а враг — такой же предельно профессиональный, как и его противники из полиции. Голыми руками не возьмешь. Кому нравится неспешная интеллектуальная игра в кошки-мышки — пожалуйста. Вега не такой. Ему нужны быстрые результаты. Он пытался разбудить амбиции в Траделле, сто раз повторял ему: кто не расследует убийств, тому настоящего служебного успеха не видать. Вега даже намекал, что Траделлу стоит сдать экзамен на сержанта, но Арчи только посмеивался.

— И что я буду с этого иметь? — отмахивался он. — Зачем уходить оттуда, где мне нравится?

Во время последнего такого разговора они сидели в обшарпанном баре «Краун Вик» с видом из окна на залитую лунным светом Мишн-авеню, сердце Мишн-Флэтс. Квартал за кварталом — невзрачные серые дома с облупившимися фасадами. Застрять тут на всю жизнь? Ну как ты объяснишь это парню, если он этого просто не чувствует!

«Хочешь здесь сгнить — твое дело», — решил тогда Хулио Вега. Пусть себе мотается по Мишн-Флэтс до пенсии и ловит на горячем шваль, торговцев наркотиками. Вега — другой. Он игрок. Он в движении. Он все преодолеет, он всего добьется. Но для начала… для начала надо выделиться уже на этой работе. Тогда откроется путь и к сияющим вершинам. Дело должно выгореть. Его блестящий послужной список должен начаться с сегодняшнего дня!

Вега и Траделл стояли перед дверью как часовые — молча, неподвижно.

Остальные шестеро полицейских думали только о собственной безопасности. Ни один из них не хотел оказаться прямо перед дверью, на линии возможного огня. Они жались по стенам. Впрочем, на крохотной лестничной площадке безопасное место найти сложно. На четверых была форма и бронежилеты. Двое из отдела по борьбе с наркотиками привыкли работать под прикрытием и сейчас тоже были в джинсах и кроссовках. Но джинсы и кроссовки пусть вас не смущают — эти ребята прошли огонь и воду и брали штурмом не одну квартиру в Мишн-Флэтс.

На протяжении долгих секунд полицейские тщательно прислушивались к звукам из квартиры.

Тишина полнейшая.

Наконец все взгляды устремились на Вегу в ожидании знака.

Вега присел у стены и кивнул напарнику: давай!

Могучий Траделл решительно шагнул к двери. На душной тесной площадке было кошмарно жарко — добрых тридцать градусов. Траделл весь взмок, его тенниску хоть выжимай. Пот струился по рыжей бороде во влажных завитках. Траделл широко улыбался — возможно, со страху. В руках он сжимал полутораметровую стальную трубу. В газетах потом напишут, что полицейские использовали таран. На самом деле это была простодушная самоделка: залитый бетоном кусок водосточной трубы, к которому умельцы в полиции приделали ручки.

Вега растопырил пятерню и начал отсчет. Осталось четыре пальца. Три. Два. Один. Начали!

Траделл что было мочи ударил «тараном» в дверь.

Лестничная клетка отозвалась сочным гулом.

Дверь не шелохнулась.

Траделл быстро отступил назад, замахнулся как следует — и ударил еще раз.

Дверь тряхнуло. Но устояла, подлая!

Полицейские нервно переминались с ноги на ногу — с каждой потерянной секундой напряжение росло. Всем становилось все больше и больше не по себе.

— Давай, громила, не робей! — крикнул Вега Траделлу.

Третий удар. Снова мрачный гул по всей лестничной клетке.

Четвертый удар. Но звук наконец-то другой. Крррах!

Есть пролом! И тут же, в почти слитном звучании, раздался выстрел.

Фонтан крови, розовый туман, брызги чего-то мягкого — и Траделл на полу, на спине, половины черепа как не бывало.

Рядом громыхнул об пол «таран», выпавший из рук мертвеца.

Полицейские бросились кто куда — в основном почти кувырком вниз по лестнице.

— Арчи! — благим матом кричал один. — Арчи!

— Берегись, стреляют! Берегись, стреляют! — нелепо и бессмысленно орал другой, очумевший от вида крови.

Вега тупо таращился на труп Арчи Траделла.

Кровь, кровь — сколько крови! Кругом. И лужа уже успела натечь под его головой.

Водосточная труба с ручками сиротливо лежала в стороне.

Надо хватать ее и продолжать штурм.

Но Вега не мог пошевелиться. Ноги-руки не слушались.