Мистериозо

Глава 20

Гуннар Нюберг вскочил со своей двуспальной кровати в трехкомнатной квартире района Нака. Вигго Нурландер откинул одеяло на простой складной кровати в трехкомнатной квартире на Банергатан. Черстин Хольм заставила себя встать с матраса на полу в маленькой квартирке бывшей невесты бывшего жениха в Брандбергене. Хорхе Чавес пришел в себя на откидном кухонном столике в своей комнате (полный пансион, угол Бергсгатан и Шеелегатан), где он заснул с бокалом вина в руках, упав лицом в тарелку с остатками ужина. Арто Сёдерстедт поднялся со своего кресла в квартире на Агнегатан и отложил в сторону очки. А Пауль Йельм подскочил дома в Норсборге на своей неуютно просторной двуспальной кровати.

Ян-Улов Хультин был раздосадован. Он поджидал их на кухне дома в Рёсунда, Сальтшёбаден.

Последним из всех явился Чавес, который выглядел бессовестно свежо, ночной цветок посреди черной, как смоль, майской темноты.

— Черт возьми, ты что там, душ принимал? — спросил его Йельм, держа в руках большую кружку кофе.

— Да ладно тебе, — коротко ответил Чавес. — О’кей, так кто он?

— Уже подсмотрел?

— Выглядит все как обычно. Технический отдел на подходе?

— Я позвонил вам до того, как вызвать техников, — сказал Хультин, — в том числе и для того, чтобы вы могли увидеть все в нетронутом виде. Конечно, два выстрела в голову?

Двое кивнули.

— Пули остались в стене, — сказал Сёдерстедт.

Хультин кивнул и продолжил:

— Так-так, здесь нам придется расстараться. Это элита другого рода. Его зовут Энар Брандберг, он депутат риксдага[48] последнего созыва, а до того был генеральным директором одной государственной конторы.

— Общественного директороского фонда, — подхватил Сёдерстедт. — Это не совсем государственное предприятие, но, в общем и целом, почти государственное. Затем он стал депутатом парламента от Народной партии.

Хультин бросил на Сёдерстедта косой взгляд и продолжил:

— Дочь Хелена Брандберг, восемнадцати лет, пришла домой в самом начале первого и услышала в гостиной джазовую музыку, что ее очень удивило, потому что ее отец вообще никогда не слушал музыку. Она вошла в гостиную, увидела развевающиеся занавески и открытое окно, а за ним черную неясную фигуру человека, который промчался по газону и выбежал на улицу. Девушка подошла к стереосистеме и механически выключила ее. Только после этого она заметила лежавшего на полу отца и закричала так, что соседи были здесь уже через несколько минут, это семья Хёрнлундов, у которых есть дочь, она ровесница Хелены и ее близкая подруга. Хелена Брандберг пережила сильнейший шок, было очень трудно добиться от нее показаний, поэтому я в основном опираюсь на слова второстепенных свидетелей, Хёрнлундов. Поскольку у Хелены нет матери, она умерла год назад от рака, семья Хёрнлундов сопроводила Хелену в больницу. Я выходил на улицу и осматривал землю вокруг дома; кажется, на газоне остался след ботинка.

— Конец бесследности, — заметил Чавес.

— Эринии обретают плоть, — проговорил Йельм.

Все некоторое время смотрели на него. Сёдерстедт поднял левую бровь и собрался что-то сказать. Но передумал.

— О’кей, — подытожил по обыкновению Хультин. — На этот раз у нас есть две пули в стене и отпечаток ботинка. Но прежде всего у нас есть кассета.

— Кассета? — переспросил Йельм.

— Музыка, джаз. В магнитофоне находится кассета, которая, без сомнения, принадлежит убийце. Во всяком случае, не Брандбергу. Ни отец, ни дочь не слушали джаз, а магнитофон был включен, когда дочь вернулась и убийца был еще в комнате. По-видимому, у нашего неуловимого друга существует привычка, которой он всегда следует — после убийства он садится на диван и слушает джаз. Поскольку Хелена остановила кассету, мы точно знаем, о какой композиции идет речь, а раз в нашей группе есть двое, интересующиеся музыкой, то я подумал, что мы можем прямо сейчас послушать, что это за запись. Именно поэтому я тянул с вызовом техников. У нас есть где-то двадцать минут до того, как нас попросят очистить помещение.

— Я мало знаю джаз, — признался Гуннар Нюберг. Они вошли в гостиную и перешагнули через лежащий на полу труп. Надев резиновую перчатку, Хультин отмотал кассету на начало. Уже после трех-четырех первых фортепианных аккордов, еще до перебора клавиш, двое из «Группы А» хором воскликнули:

— «Мистериозо!»

Черстин Хольм и Хорхе Чавес с удивлением посмотрели друг на друга.

Хультин остановил запись.

— По одному, — спокойно распорядился Хультин, удачно проигнорировав тот факт, что двое из семи членов «Группы А» могут и ошибаться.

— Это классика джаза, — сказал Чавес после того, как Хольм кивнула ему. — Квартет Телониуса Монка. Монк на фортепиано, Джонни Гриффин на тенор-саксофоне, Ахмед Абдул Малик на басах, а на ударных… как его там?

— Рой Хайнз, — подсказала Черстин Хольм.

— Да, именно он, — согласился Хорхе. — По этой композиции и диск был назван «Мистериозо», она идет седьмой и последней, насколько я помню. Длиной в десять-одиннадцать минут. Изумительная игра Гриффина и маэстро Монка за роялем. И как обычно, сам же Монк ее и написал. Ну, что еще добавить?

Черстин Хольм проговорила:

— Все композиции на этом диске записаны волшебным вечером лета 1958 года в классическом джазовом клубе «Файв Спот Кафе» в Нью-Йорке. На CD-диске добавили две композиции, записанные на более раннем концерте тем же летом. Первая из них — тоже прекрасный образец джаза — называется «Около полуночи». Мы услышим, делал ли наш убийца запись с CD-диска или оригинальной пластинки. Если с CD, то «Около полуночи» будет идти сразу за «Мистериозо».

Она промотала кассету до заключительных фортепианных и саксофонных пассажей из «Мистериозо». После аплодисментов и свиста послышалась новая композиция, гораздо более хаотичная, экстатическая, словно бы созданная в приступе очень странного вдохновения. «Как будто и не музыка вовсе», — подумал не слишком сведущий в джазе Йельм. Саксофон и фортепиано точно поддразнивали друг друга, создавая то ли шедевр, то ли хаос. Йельм не мог понять.

— Ну и ну, — удивился Чавес. — Это совсем не «Около полуночи».

— Это я никогда не слышала, — сказала Черстин Хольм. — Странно.

— Что это означает? — спросил Хультин.

— Возможно, он записал следом что-то совершенно другое, — с сомнением в голосе протянул Чавес.

— Хотя это Монк, — уверенно проговорила Хольм. — Эта цепочка минорных тональностей. Точно он. Ему приходится почти распластываться на клавиатуре.

— А звучит как продолжение, — сказал Йельм, ожидая, что эксперты накинутся на него. — Между ними даже нет звукового шва.

— И вправду нет, — удивленно согласился Чавес. — Либо наш убийца хорошо микширует записи, либо…

— Либо же, — вставила свое мнение Хольм, — это совершенно уникальное исполнение.

— Откуда вы все это знаете? — воскликнул Йельм.

— Знаешь, как говорят джазовые музыканты? — ответила Хольм. — Those who talk don’t know, those who know don’t talk.[49]

— У меня есть земляк, чилиец, — сказал Чавес, и Йельм заметил, что впервые слышит от него название его родины, — который чертовски здорово разбирается в странных джазовых композициях. У него маленький магазинчик музыкальных дисков в Ринкебю. Мы можем подъехать туда утром.

У Хультина, как всегда, был уже готов план. Он сказал:

— О’кей, поскольку это наша наиболее надежная нить, то за нее потянете вы трое, Хольм, Чавес и Йельм. Но когда чилиец вынесет свое резюме, ты, Хорхе, вернешься к расследованию версии о высших эшелонах. Думаю, все же именно там нам надо искать. Хотя и очень возможно, что сегодняшнее убийство напрочь вычеркивает из списка бизнес-направление, — сказал он, повернувшись к Сёдерстедту, который совсем не выглядел разочарованным. — Но Петерсон и Флорен могут снова вернуться к финансам. Посмотрим. Арто, ты, конечно, проверишь, существует ли связь между четырьмя убитыми в бизнес-сфере. Однако я думаю, что на этот раз мы столкнулись с совсем иным делом. В остальном работаем так же, как и раньше. Нюберг закидывает свои неводы в море доносов и продолжает ловить рыбку в мутной воде у стокгольмского дна. Нурландер, когда будешь готов приступить к работе, займись опять, как ни в чем не бывало, мафиозным следом.

Нурландер горячо кивнул. Хультин добавил:

— Самый главный вопрос очевиден: почему он снова начал убивать? После более чем месячного перерыва?

— А кассета? — спросил вместо ответа Йельм. — Мы не можем позволить техникам изучать ее неделями. К тому же информация скоро просочится в прессу.

Хультин вынул кассету из магнитофона. Он подержал ее некоторое время в руках, словно взвешивая шансы и риски. А затем передал ее Черстин Хольм.

— Насколько мы знаем нашего парня, он не оставляет отпечатков пальцев, а кассета вроде бы обычная, фирмы «Макселл», разве что слегка потертая. Нет отпечатков? Или как?

Йельм, Чавес и Хольм рассмотрели кассету.

— Нет, — ответил Чавес.

— О’кей, — слегка вздохнув, сказал Хультин. — Берегите ее.