Мистеры миллиарды

«Старики, кип райт»

«Клан Кеннеди» — так называют в Америке семью, которая фигурирует вот уже полтора десятка лет на первых страницах американских газет и лица представителей которой прочно обосновались на телеэкранах и обложках журналов. Пожалуй, трудно назвать в американской истории, говоря словами неувядающего Швейка, аналогичный случай, когда такое постоянное внимание привлекала бы семейная группа, будь то фамилия мультимиллионеров или политическая династия, — а такие тоже значатся в анналах истории Соединенных Штатов Америки.

Достаточно вспомнить кузенов Рузвельтов, один из которых, Теодор, хозяйничал в Белом доме в начале 900-х годов, а другой — Франклин Делано — с 1933 по 1945 год. Теодора Рузвельта в 1909 году в Белом доме сменил Уильям Говард Тафт. Его сын Тафт Роберт не дошел до верхней ступени, но в 40-х — начале 50-х годов он был бесспорным лидером республиканцев, одним из их главных кандидатов на президентский пост. Летом 1952 года Роберт Тафт находился почти у цели, и лишь сложная интрига дала возможность Дуайту Эйзенхауэру оттеснить его в последний момент, уже в ходе предвыборного съезда, от президентского кресла. Одним словом, династический принцип не новость в американской политической жизни.

Но тем не менее с семейством Кеннеди, с тем вниманием, которое они к себе привлекают, вряд ли может сравниться что-либо. Причин тому немало — и политических, и психологических, и даже сентиментальных. На первом месте, конечно, политические.

Столь очевидное постоянство в интересе для американской политической жизни вещь вообще-то невиданная, почти феноменальная. В обилии информации, водопадом обрушиваемой ежедневно и ежечасно на головы американцев огромной машиной американской пропаганды — десятками газет, сотнями телевизионных и тысячами радиостанций, — есть некая сверхзадача, по хитрости и коварству не знающая себе равных во всей истории формирования и обработки общественного мнения. На первый взгляд речь идет о похвальном и вполне демократичном стремлении сообщить всем всё; постоянно доводить до каждого о любом мало-мальски заметном событии, а коль скоро таковых в данную минуту под рукой не находится, делать слона из мухи, а затем не без успеха торговать слоновой костью, не давая покупателю заметить, что под видом ценности ему подсовывают сушеную мушиную лапку.

В действительности же организаторы нескончаемого потока новостей, новостишек и совсем уже микроскопических новостеночек преследуют вполне определенную цель — оглушить читателя и слушателя, заморочить его беспрерывным мельканием нескончаемого калейдоскопа: безостановочной сменой важного и неважного, существенного и несущественного, достойного внимания разумного человека и духовной пищи кретина — не допустить размышлений, обобщений, не дать пищу уму, заменить размышления эрзац-мыслью, стереотипом.

Подобно волнам извечного морского прибоя, набегает на американцев нескончаемая череда новостей, и каждая следующая волна смывает следы, оставленные предыдущей. Потому-то общественное мнение Соединенных Штатов выработало некий общий эталон легкой возбудимости на остро приправленные блюда мастеров политической пропаганды, подменяя такой поверхностной возбудимостью глубину и постоянство реакции. То, что сегодня представляется существенным, завтра выглядит уже малосущественным, а послезавтра забывается напрочь. И лишь очень немногие события оказываются в состоянии устоять против этой хитро закрученной системы массового оболванивания.

История семейства Кеннеди, ее драма, ее амбиции, все, что с ними связано, и оказалось среди немногого, к чему вот уже десятилетие интерес не убывает.

Видный исследователь американской парламентской системы Гор Видал как-то пустил в оборот получившую затем немалое хождение фразу о том, что в Америке теперь система не двух-, а трехпартийная — демократы, республиканцы и... Кеннеди. Как и в каждом парадоксе, в этой шутке некая толика истины, несомненно, наличествует. Конечно, Кеннеди не партия, и двухпартийной системе семейство это не думает угрожать, но реальной политической силой, силой, притом не слишком-то зависимой от официального руководства демократической партии, семейство, безусловно, является и, несомненно, останется таковой и в предстоящий период. Недаром, так же как после гибели Джона Кеннеди, взоры Америки обратились на его брата Роберта, после лос-анджелесской драмы в центре политического внимания оказывается младший из братьев — сенатор от штата Массачусетс Эдвард Кеннеди. Друзья смотрят на него с надеждой, недруги — с опаской, но смотрят все. Смотрят и ждут: как будут разворачиваться события дальше.

Что же это за семейство, вокруг которого в Америке последних лет не утихает кипение страстей, кто они, «эти примечательные Кеннеди», как назвал их автор книжки, большим тиражом разошедшейся за океаном? Откуда взялись, к чему стремятся, чем живут, почему вызывают столько разговоров, являются объектом неумеренных восторгов у одних, озлобления и хулы у других?

Для того чтобы яснее себе это представить, мы и направлялись в Вашингтон. «Мы» — это специальный корреспондент «Правды» Вадим Некрасов и автор этих строк. Нам предстояла встреча с Робертом Кеннеди, который назначил свидание в своей официальной резиденции — сенате Соединенных Штатов. Он согласился увидеться, узнав, что один из нас собирает материалы о семействе Кеннеди... Было пасмурное осеннее утро. Но и в этот ранний час машина с трудом пробиралась по нью-йоркским улицам, чтобы попасть на автостраду, ведущую в столицу Соединенных Штатов. Надо сказать, что предприятие, которое мы затеяли, было довольно рискованным и потому повергавшим в некоторое смущение и явно обеспокоившим наших друзей.

Дело в том, что мы вознамерились добираться из Нью-Йорка в Вашингтон вдвоем в автомобиле, по очереди сменяя друг друга за баранкой. Взяв автомобиль одного из наших коллег, не ведая страха и сомнений, мы пустились в путь.

— Старики, — проникновенно убеждал нас накануне по телефону из Вашингтона бывший тогда тамошним правдинским корреспондентом Сережа Вишневский, — ведь вы же не знаете ни порядков, ни дороги, ни вообще движения на американских автострадах. Ей-богу, это же не так просто, как вам кажется. — И, поскольку Вишневский человек солидный и основательный, он обрушил на наши головы весьма увесистые аргументы.

— Знаете ли вы, — зловеще говорил он, — что по неопровержимым статистическим данным каждую неделю в результате автомобильных катастроф умирают тысячи американцев, а число раненых за неделю составляет 70 тысяч человек?

— Допустим, но ведь речь же идет об американцах.

— Известно ли вам, старики, — настаивал Вишневский, — что только за последний год на шоссейных дорогах Америки было убито 49 тысяч человек, а число раненых превысило три с половиной миллиона?

— Едем на машине, — упорствовали мы. — Готовь встречу.

Почувствовав, что доводы разума и даже сама ее величество

статистика до нас не доходят, Вишневский упавшим голосом преподал нам последний совет.

— Старички, — прокричал он в телефонную трубку, — я вас очень прошу, пожалуйста, «кип райт» — «держитесь справа»!

Пользу и разумность этого указания мы оценили сразу же, как только очутились на прямой как стрела и ровной как стол автостраде, входящей в систему дорог, соединяющих крупнейший город Америки со столицей Соединенных Штатов. Собственно говоря, американская автострада — это не одна, а две дороги: одна туда, а другая обратно. Должен признаться, что в первые же минуты, когда мы очутились на дороге «туда», я понял, что «обратно» для нас вещь весьма проблематичная. Но делать было уже нечего, и даже если бы мы, смалодушничав, вздумали повернуть вспять, то выбраться из потока машин, мчащихся, несущихся, летящих, было делом непростым.

Дорожные ленты разделены не хилым газончиком, но довольно широким пространством, иногда расходятся на сотни метров — это особенно удобно ночью, не слепит свет фар встречных машин. Каждая лента, в свою очередь, разграничена сплошной линией, нанесенной светящейся краской на ее полотно, на несколько полос — иногда четыре, иногда пять, иногда больше. Каждый ряд для соответствующей скорости — от более или менее разумной в крайнем правом («кип райт») до более или менее сумасшедшей в крайнем левом.

Надо признаться, что нашего благоразумия, находившегося в непосредственной связи со статистическими выкладками Вишневского, хватило не очень надолго — на каких-нибудь 45—50 миль. Потом один из нас задал вопрос: «Собственно говоря, а почему мы должны все время тянуться за этим грузовиком? Не кажется ли тебе, что он закрывает нам весь вид и вообще вредно дышать отработанным бензином?» (Кстати говоря, многие «траки» — специализированные грузовые машины и междугородные автобусы, курсирующие по американским автострадам, — оборудованы нехитрым и остроумным приспособлением: выхлопная труба идет не под кузовом, а выведена вдоль кабины вверх, что существенно уменьшает загрязненность воздуха на уровне, на котором идут легковые автомашины.)

Одним словом, мы нажали педаль акселератора, стрелка спидометра резко отклонилась вправо, а машина наша — влево, и уже больше никто из несшихся рядом автомобилей не окидывал нас взглядом, являвшим собой красноречивую и обидную смесь жалости, удивления и презрения.

Надо сказать, что езда по американской автостраде доставляет большое удовольствие. Дорога содержится в идеальном порядке — нет ни выбоин, ни ухабов, по ее краям только самые необходимые надписи и указатели. Их вполне достаточно, чтобы не заблудиться, и в то же время ровно столько, сколько нужно, чтобы не отвлекать внимания водителя. Мне не раз доводилось читать в различных путевых заметках, что обочины американских дорог забиты рекламой: бесконечные щиты с категорическими призывами пить кока-колу и жевать что-нибудь несъедобное. Сейчас эта традиционная деталь путевых заметок отходит в прошлое. Во всяком случае, могу свидетельствовать, что на всем пути из Нью-Йорка в Вашингтон я не видал ни одного рекламного щита.

Очевидно, это делается в порядке борьбы с несчастными случаями. В самом деле, разве можно требовать от водителя полного внимания и сосредоточенности, если ему чья-то услужливая рука то и дело подсовывает занимательное чтение. Хорошо, если на обочине только лаконичные надписи, а если обширные цифровые выкладки, обязательства и диаграммы, тогда как?

Впрочем, высокое качество дорог не избавило Америку от непрерывно растущего числа несчастных случаев, принявших такие масштабы, что это превратилось сейчас в одну из острых общенациональных проблем. Цифры, которыми оперировал наш обстоятельный друг, нисколько не сгущают краски. Американский журнал «Ю. С. ньюс энд Уорлд рипорт» бьет тревогу: «Если число жертв будет увеличиваться нынешними темпами, то не в столь отдаленном будущем окажется, что половина всех американцев либо убиты, либо ранены в результате автомобильных катастроф».

Специальные комиссии, изучавшие положение, пришли к выводу, что наряду с недисциплинированностью водителей, принявшей огромные размеры, ухарской привычкой американской молодежи усаживаться за руль в состоянии подпития одной из главных причин бедствия является безудержная погоня за прибылью автопромышленников и производителей шин. На первое место ими ставятся внешний вид, элегантность, броскость, идущие нередко в ущерб элементарной безопасности. Резко выросла мощность двигателей. (Машина, в которой мы вояжировали, имела мотор в 250 лошадиных сил.) Это требует соответствующей работы по увеличению надежности автомобиля, но, не суля предпринимателям особой выгоды, отодвигается ими на задний план.

В Америке вышла любопытная книжка под красноречивым названием «Небезопасно при любой скорости». Написавший ее Рульф Нейдер убедительно доказывает, что «Дженерал моторе» и другие компании стремятся увеличить скорость выпускаемых машин за счет их безопасности. Примечателен для американских нравов ответ компании на эту критику. О, они отнюдь не стали тратить деньги на устранение технических погрешностей конструкций. Было ассигновано 7 тысяч долларов для найма частных детективов, которым вменили в обязанность установить слежку за автором книги и добыть компрометирующие данные по линии его знакомства с женщинами или чего-нибудь в таком роде. Что же касается безопасности автомобиля, то она остается на том же уровне. Дело приняло настолько опасный оборот, что создали специальную сенатскую подкомиссию во главе с влиятельным сенатором Рибиковым, которой было поручено обсудить вопрос об улучшении конструкции легковых автомашин и повышении их надежности. Проблему обсудили, комиссия родила пространный доклад, и он пылится на полках библиотеки конгресса. Что касается катастроф, то они возрастают в прежнем угрожающем темпе.

...Но в тот день почему-то не хотелось думать обо всем этом. Мы ехали в Вашингтон. Однообразие скорости время от времени прерывалось контрольно-пропускными пунктами. В нескольких местах по дороге в Вашингтон машина упиралась в гребешок турникетов, около каждого из которых в будке восседает страж в фуражке с кокардой. Это означает: «Раскошеливайтесь». Опускайте стекло машины и отдавайте монету — иногда полтинник, иногда и доллар. После этого можете ехать дальше.

Поначалу во время таких вот «вынужденных посадок» мы ворчали, досадуя по поводу «этих чертовых порядков». Однако потом задумались — так ли уж это плохо? И вообще, что лучше — платить и ездить по хорошим дорогам или не платить, но трястись на ухабах, губить технику, ставить под сомнение целесообразность и экономичность автомобильного транспорта в хозяйстве, наконец, просто вытрясать к чертям душу.

Когда бизнес делается на переломанных костях жертв автомобильного движения и корыстной жадности автопромышленников — это отвратительно и подлежит разоблачению. Противно, когда на естественной человеческой потребности передвигаться, «охоте к перемене мест» наживается какой-нибудь толстосум — хозяин частной автострады. А таких в Америке немало. На наш привычный взгляд, это противоестественно. Но когда трезвый расчет и практическая сметка превращают автомобильную дорогу в рентабельное предприятие, то здесь стоит подумать и подсчитать.

В самом деле, плата за проезд существует не только на частных, но и на федеральных автострадах, дорогах, принадлежащих властям штатов. В этих случаях деньги, взимаемые с автомашин, в значительной части идут на поддержание в хорошем состоянии существующих дорог и на строительство новых. Здесь доходы обращаются на пользу дела. Следовательно, плата за пользование автострадой не является предосудительной сама по себе. Дело лишь в том, куда идут деньги: в карман частного предпринимателя — в таком случае он обворовывает общество — или властям, которые тратят их на поддержание транспортной системы в хорошем состоянии. Тогда это обществу на пользу.

Если очистить опыт американцев от капиталистического духа наживы и эксплуатации, то, быть может, наши экономисты и хозяйственники найдут в нем рациональное зерно, тот самый материальный стимул, который поможет нам быстрее решить проблему нехватки хороших дорог, столь необходимых отечественному народному хозяйству. Во всяком случае, это не стоит отвергать с порога.

«Милашка Фитц» танцует джигу

Ровно в назначенный час мы подошли к массивному, светлого камня новому зданию американского сената, в котором была расположена официальная резиденция сенатора от штата Нью-Йорк. Именно этот штат с 1964 года представлял на Капитолии ушедший ради этого с поста министра юстиции брат покойного президента. Минуем массивные двери — о нашем приходе предупреждены, — проходим мимо привратника, цепким взглядом провожающего нас. Несколько шагов по длинному коридору первого этажа, по обе стороны которого двери с сенаторскими фамилиями. Слева на двери табличка с надписью: «Р. Кеннеди». Входим. Небольшая комната, тесно заставленная столами. На столах бумаги, за столами девицы секретарского вида. За перегородкой матового стекла несколько человек. Чувствуем на себе их очень внимательные взгляды. Следующая комната — снова секретари. О нас докладывают, и мы входим в кабинет сенатора.

Навстречу из-за стола выходит Роберт Кеннеди, среднего роста, в белой рубашке, рукава которой закатаны выше локтя, и темном галстуке. Он предлагает нам стулья, сняв со спинки одного из них висевший на нем пиджак и небрежным движением швырнув его куда-то позади себя. Пока шел обмен первыми вежливыми фразами, я незаметно рассматривал собеседника, оглядывал кабинет. Нередко какая-нибудь деталь обстановки, манера держаться могут сказать о человеке много больше длинной беседы. Помню, первое впечатление тогда было: сенатор выглядит удивительно молодо. Как-то не вязалась известность одной из ведущих фигур Вашингтона с почти мальчишеским видом человека, усевшегося напротив нас за письменный стол, задрав ноги.

Позже я понял, что это не столько молодость, сколько моложавость. Есть такие лица, которые до седых волос выглядят по-мальчишьи. Кстати, о седине — ее немало было в пышной шевелюре нашего собеседника. Просто на фоне золотистых с рыжинкой волос ее не сразу можно было заметить, как не сразу удалось обнаружить, что вроде бы простая с пробором его прическа была плодом искусных парикмахерских ухищрений.

Пожалуй, две внешние детали обратили в тот раз на себя особое внимание. Во-первых, выражение глаз, очень холодных, голубых, внимательно, показалось, даже настороженно, следивших за собеседником. Глаза были как-то мало связаны с выражением лица. Оно могло меняться, улыбаться, хмуриться, выражать какие-то эмоции, но глаза оставались одни и те же — холодные, внимательные. И второе — руки. Во время разговора, когда сенатор задумчиво скрестил их на груди, бросилось в глаза странное несоответствие в общем некрупного торса и нормальных размеров головы с огромными, покрытыми рыжеватым пушком ручищами.

За креслом сенатора во вделанных в пол гнездах стояли два больших флага: один — звездно-полосатое знамя Соединенных Штатов, другой — голубое полотнище, кажется, штата Нью-Йорк. Вообще для европейского глаза приверженность американцев к знаменам выглядит непривычно и немножко смешно. Вы можете столкнуться с флагом в самых, казалось бы, неподходящих местах. Я не говорю о сенаторском кабинете, хотя и здесь, в деловом помещении, развернутые знамена вроде бы и ни к чему, но флаги по поводу и не очень вывешиваются везде — в овощных лавках и над пожарным депо, в булочных, мастерских химчистки и аптеках.

Сбоку над столом сенатора был укреплен большущий картон, на который наклеены очень милые и трогательные детские рисунки. И портреты. Множество портретов покойного президента: в штатском и в морской форме, один и с семьей, с братом, с детьми, на трибуне. Судя по всему, это не только дань братской любви. Это политика. Не случайно почти каждое выступление сенатор начинал со слов: «Как говорил президент Кеннеди».

Во время разговора, длившегося довольно долго, дольше, чем было запланировано, мы затрагивали многие темы. Роберт Кеннеди, которого при жизни в Америке все величали «Бобби», произвел, помню, впечатление человека незаурядного, несомненно, умного, хорошо подготовленного, обладающего быстрой, почти мгновенной реакцией, волевого, временами жесткого. Жесткость, правда, относилась не к нам. Сенатор, как и надлежит хозяину, был с гостями корректен, даже любезен. Но во время нашей беседы его соединили по телефону с Женевой, откуда ему позвонил кто-то из его сотрудников. Мы оказались невольными свидетелями этого короткого разговора. Речь шла о «раунде Кеннеди». Сенатор был чем-то очень недоволен, на скулах его заходили желваки, брови насупились, голос стал резким, он властно бросал отрывистые, злые фразы.

Разговаривая с сенатором, мы все время ощущали его, если можно так выразиться, напружиненность, даже тогда, когда шутил, улыбаясь лицом, но не глазами, он был как бы готов к прыжку. Много знал, был хорошо информирован в самых различных вопросах внутренней и мировой политики, отвечал быстро, формулировал четко, точно, я бы сказал, отточенно. Впрочем, это относится к политике. Стоило нашей беседе выйти за круг обычных для него тем, стоило разговору принять несколько отвлеченный, просто человеческий характер, как куда что девалось. Исчезли и стремительная реакция, и четкость мысли. Сразу почувствовалось, что наш собеседник, оказавшись в сфере для него непривычной, почувствовал себя как-то, пожалуй, неуютно.

Конечно, трудно, основываясь на одном, хотя бы и продолжительном, разговоре, пускаться в обобщения. Но если говорить о первом (для меня обычно очень важном) впечатлении, то мне представилось тогда, что Роберт Кеннеди — человек одного интереса, в какой-то степени плоский, целиком и полностью замкнутый на политику, чувствующий себя привычно и свободно лишь в ее сфере. Впрочем, к Роберту Кеннеди, его личности, деятельности, сильным и слабым сторонам мы еще вернемся.

...Разговор касается семейства Кеннеди, его истории богатств, нынешнего его положения и планов на будущее. В ответ на наши вопросы Роберт рассказывает о своем отце, дедах, о семействе Кеннеди. Семейство это ирландское. Прадед братьев покинул родину и в поисках счастья отправился за океан. Нельзя сказать, чтобы ирландцам очень уж повезло в Америке. Миллионерами стали единицы, зато полицейских-ирландцев очень много — такова традиция. Покойный Джон Кеннеди острил как-то: «Ирландцы поставляют Соединенным Штатам полицейских и президентов». Впрочем, насчет президентов — преувеличение: Кеннеди первый.

Но дед президента выбился в люди. И дело здесь не только в его хватке бизнесмена, но и в том поле, на котором он решил собирать свою жатву. Поселившись в Бостоне, Патрик Дж. Кеннеди начал свою карьеру как содержатель трактира. Строгие убеждения верующего католика нисколько не мешали ему спаивать сограждан. Одним словом, к концу жизни он уже более или менее процветающий буржуа, член муниципального совета Бостона, а незадолго до смерти был избран в сенат штата Массачусетс.

Во всяком случае, своему сыну Джозефу старик оставил налаженное дело и счет в банке, а также вполне солидные пакеты акций баров, угольной компании, фирмы по оптовой продаже спиртных напитков и банка средних размеров.

Высокий, рыжеволосый и голубоглазый Джозеф Кеннеди, гроза юных леди Бостона, был человеком властным и честолюбивым. Его бесило то, что спесивая бостонская знать и близко не подпускала к себе сына трактирщика. Тогда-то и встретил он красавицу Розу Фитцджеральд — украшение великосветских балов города, дочь Джона Фитцджеральда по кличке Хани Фитц — «милашка Фитц», человека, которому бостонские воротилы 40 лет подряд доверяли пост мэра города. Кстати, дедушка Фитц дожил до того дня, когда его внук стал сенатором Соединенных Штатов. Рассказывают, что, узнав о столь радостном событии, старикан, презрев возраст, на радостях забрался на стол и начал отплясывать огненную джигу, напевая при этом сентиментальный боевик прошлого века «Моя милая Аделаида».

Роза Кеннеди в течение многих лет находилась как бы на заднем плане. Внимание было привлечено сначала к ее мужу, затем к сыновьям, а о дочери «милашки Фитца» известно было немного. Между тем есть основания полагать, что она не только дала сыну кабатчика аристократический респект, но сыграла и продолжает поныне играть немалую роль в клане Кеннеди, оказывая на семейные дела влияние едва ли не большее, нежели ее порывистый и взбалмошный муж. Безусловно незаурядная женщина, отметившая осенью 1970 года свое 80-летие, оставляет впечатление сильного, волевого и умного человека. Разговаривая с Розой Кеннеди, понимаешь, откуда у сыновей вспыльчивого, несдержанного на язык и нередко говорившего прежде, чем думавшего, Джозефа Кеннеди сыновья, столь преуспевшие в политике — занятии, требующим выдержки, умения скрывать свои мысли и чувства, улыбаться когда требуется, находить общий язык с теми, кто неприятен, — качества, в полной мере присущие и Джону, и Роберту, и Эдварду Кеннеди.

Все еще следящая за своей фигурой — строгая диета, плавание летом, коньки зимой, — после смерти осенью 1969 года своего мужа мать семейства взяла на себя многие функции по руководству жизнью детей, в том числе и в области политики, выполнявшиеся прежде старым Джозефом. Одна из ее дочерей, Юнис Шрайвер, говорит:

«Она оказывает на всех нас очень большое интеллектуальное влияние. Мать умна и любопытна гораздо больше, чем был отец. В политике она разбирается отлично и знает факты не хуже Тэда».

— Если бы мне потребовался личный девиз, — говорит миссис Кеннеди, — возможно, стоило бы взять такую поэтическую строку: «Я не знаю возраста для усталости и поражения».

То, что это не просто слова, а проявление характера, видно из того, как повела себя эта женщина в одну из самых трагических минут своей жизни. Только что было опущено в землю Арлингтонского кладбища тело ее сына Роберта. Взоры всей Америки были обращены к богатому дому в Хианнис-Порт, где собралась в те дни семья Кеннеди. Близкий к семейству католический архиепископ Филипп Ханнан, отслуживший во время похорон панихиду на могиле убитого сенатора, сказал на следующий день:

— Вполне естественно стремление семьи Кеннеди и ее ближайших друзей убедить Тэдди отказаться от карьеры, ставшей роковой для двух его старших братьев.

Роза Кеннеди рассудила в те дни иначе.

«У нас, — заявила она корреспондентам, явившимся к ней в дом, — есть мужество для будущего, и мы продолжим борьбу за то, за что боролся Роберт. Да, меня беспокоит безопасность Тэда, но я уверена, что он должен продолжать».

Быть может, здесь истоки и безмерного фамильного кеннедиевского честолюбия и характера, которые в разное время и в разных обстоятельствах проявляли дети Розы Фитцджеральд-Кеннеди.

Но вернемся к тем дням, когда юная Роза была еще молодой и беззаботной женщиной, не ведавшей ни о дарах, ни об ударах, уготованных ей судьбой. Женитьба поначалу не раскрыла перед новобрачными двери великосветских гостиных. Наоборот, спесивая знать Бостона сочла этот брак мезальянсом, отказала в расположении и своей недавней любимице — красивой и обаятельной Розе Фитцджеральд.

Джозеф Кеннеди стремительно вознесся на небосклоне деловой Америки. Его богатства росли. И по размерам состояния он значительно опередил многие аристократические семьи родного города. Но его по-прежнему считали чужаком. Это страшно уязвляло самолюбивого Кеннеди. Один из его друзей рассказывает, что как-то в начале 30-х годов они вместе сидели за стаканами виски в гостиной кеннедиевского дома. Джозеф держал в руках газету. Вдруг его взгляд упал на заметку, в которой без излишнего почтения говорилось о напористом ирландце, ворочающем делами.

— Кеннеди буквально взбесился, — рассказывает очевидец. — Вскочив со стула, он швырнул газету и, топча ее ногами, зарычал: «Будь они прокляты! Я родился в Америке. Дети мои тоже родились здесь. Что же, черт возьми, должен я сделать для того, чтобы меня, наконец, стали называть американцем!»

Впрочем, он хорошо знал, что он должен сделать. И занимался этим не покладая рук. В первую мировую войну Джозеф Кеннеди, используя связи, добился поста директора судоверфи, а затем стал разворачивать деловую активность везде, где она сулила обернуться хорошей прибылью.

Прежде всего он значительно увеличил, поставив на широкую ногу, питейное дело своего отца. Не ограничившись пределами Америки, он придал этому предприятию международный размах, взяв в свои руки импорт из Шотландии и других стран виски, джина, рома и прочих горячительных напитков. Затем ему подвернулась кинокомпания. И хотя непосредственной связи между виски и кинофильмами в тот момент еще не существовало, папаша Кеннеди, раньше других американских дельцов почувствовав запах больших денег, ринулся в кинодело.

Внезапный переход Джозефа Кеннеди от виски и джина к голливудским кинофильмам озадачил в те дни многих. В самом деле, казалось бы, уж очень разные вещи — духота оптовых винных складов, лихорадочный ажиотаж и вульгарность барышников и внешне изящная, с претензией даже на утонченность, напоминающая игру вольготная жизнь под вечно голубым калифорнийским небом, где среди пышной южной растительности стоят голливудские съемочные павильоны, похожие на экзотические дворцы восточных раджей, и шикарные, хотя и безвкусные, жилые виллы, смахивающие на кинопавильоны, несущие в себе что-то от дешевой киношной показухи.

Злые языки объясняли в те дни внезапный вольт миллионера весьма просто — дескать, в рыжую голову Кеннеди ударила ирландская кровь. Короче, как говорят французы, «шерше ля фам» — «ищите женщину»! И действительно, без амурных похождений воротилы, судя по всему, тогда не обошлось. Героиней его романа была одна из самых модных и известных кинозвезд тех дней, Глория Свенсен, пскорявшая американского обывателя не столько талантливостью своей игры, сколько безупречным экстерьером.

Роман был столь же бурным, сколь и скандальным. Почтенный отец семейства, презрев молву и пересуды, пустился во все тяжкие, в течение двух лет публично появляясь в обществе кинозвезды, нимало не скрывая своей приязни. Мадам Свенсен тоже не проявляла излишней стыдливости — своего сына она вызывающе и демонстративно нарекла Джозефом Патриком.

И все-таки дело было не в амурах, или, точнее, не прежде всего в амурах. Джозеф Кеннеди изменил бы Самому себе, если бы чего бы то ни было ради хотя бы на одну минуту забыл о своем бизнесе. На амуре тоже можно заработать, рассуждал, судя по всему, расчетливый ирландец. И одну за другой выстреливал картины, главные роли в которых играла Свенсен. Трезво оценивая, очевидно, степень ее дарования, не теряя головы и оставаясь прежде всего дельцом, он выбирал такие сюжеты, где требовалась не столько душа, сколько тело.

О том, какого рода кинопродукция выпускалась под руководством торговца виски, можно судить по нашумевшей в то время картине «Королева Келли». Даже видавшие виды критики ахнули, увидев ударную сцену фильма — исповедь, которую священник принимает в публичном доме у умирающего сумасшедшего, окруженного голыми нимфами этого заведения. Со страниц газет понеслись вопли о невиданном кощунстве. Что же касается правоверного предпринимателя, то он, ухмыляясь, нисколько не шокированный, положил в карман миллион долларов чистого барыша.

Впрочем, на ниве кинобизнеса Кеннеди-старший предпочел особенно долго не задерживаться. То ли Глория Свенсен ему наскучила, то ли манили деловые операции большего размаха, но, небезвыгодно реализовав несколько фильмов, он направил свои стопы в Нью-Йорк.

Мужчины заурядные за любовь расплачиваются. Незаурядный Кеннеди на любви заработал. Заработал неплохо. Его текущий счет в результате голливудской вполне романтической истории вполне невозвышенно увеличился на пять миллионов долларов.

Но особую удачу и соответственно миллионы принесла ему биржа. Азартный и в то же время чрезвычайно расчетливый, напористый, но гибкий, он очень скоро превратился в одного из наиболее ловких и удачливых биржевых игроков. Для того чтобы быть поближе к уолл-стритской бирже, Кеннеди с семьей окончательно переселяется в окрестности Нью-Йорка. О «творческой манере» Джозефа Кеннеди-биржевика весьма красноречиво повествует биограф семейства Джо Маккарти, которого если и можно упрекнуть в пристрастности, так это не в анти-, а в прокеннедиевской. Вот что он пишет:

«На Уолл-стрите Кеннеди стал мастером в искусстве составлять пулы. Обычно вкупе с несколькими другими биржевиками он закупал, скажем, 50 тысяч дешевых акций, на которые никто до той поры не обращал внимания. Затем он возбуждал к ним интерес способом, который известен на Уолл-стрите как «украшение витрины», то есть покупал и продавал самому себя эти акции мелкими партиями по всей стране, с тем чтобы их название постоянно мелькало в биржевых сводках и в прессе. Видя это, простаки полагали, что кто-то неспроста скупает эти акции, и сами в панике бросались их покупать, повышая курс на несколько пунктов. Тогда организаторы пула спокойно сбрасывали свои акции, клали в карман прибыль и, весело насвистывая, принимались за другие дела».

Интересно, а что делали в это время обобранные столь изящным образом мелкие владельцы акций? Тоже насвистывали?

Я спрашивал у нескольких завсегдатаев уолл-стритской биржи, проведших на ней не один десяток лет, в чем, по их мнению, секрет успеха Джозефа Кеннеди, почему его не постигла судьба подавляющего большинства аутсайдеров-одиночек, обычно кончающих крахом, как удалось ему сколотить крупный капитал при помощи биржевой игры? Как будто сговорившись, все отвечали одно и то же: «у него необычайный нюх игрока, чертовская интуиция». В качестве примера приводился такой: незадолго до знаменитого биржевого краха 1929 года Джозеф Кеннеди внезапно для коллег принял решение прекратить биржевую деятельность, выгодно продал все принадлежащие ему ценные бумаги и переключился на другую область.

Согласно другой версии, которую я слыхал, Кеннеди расстался с биржей не до катастрофы 1929 года, а после нее. Что же касается «великой паники», то он от нее не пострадал, а, наоборот, заработал, и притом неплохо. Почуяв, куда дует ветер, он в отличие от большинства своих сподвижников стал заблаговременно играть на понижение, и, когда разразилась паника, пустившая ко дну не только десятки тысяч утлых лодочек, но и биржевых великанов, Джозеф Кеннеди положил себе в карман ни много ни мало 15 миллионов долларов и опять же, посвистывая, удалился. При реей разнице обеих версий сходно в них признание особой интуиции биржевика.

Новая область, в которой стал разворачивать свою активность разбогатевший на биржевой игре делец, оказалась тоже весьма перспективной и прибыльной: операции с недвижимостью и жилищное строительство.

Каковы капиталы семейства Кеннеди в настоящее время?

«А вам какое до этого дело?» — рявкнул незадолго до смерти глава семейства в ответ на нескромные расспросы назойливых репортеров. Он терпеть не мог распространяться на эту тему. Тем не менее крупный капитал — это не та штука, которую в Америке можно долго утаивать. В списке крупнейших состояний Америки, приобретенных в последние десятилетия, фамилия Кеннеди стоит на четвертом месте, непосредственно вслед за Гетти, Хантом и Хьюзом и оценивается в пределах от 400 до 600 миллионов долларов.

Весы судьбы

Но необычайные успехи на поприще бизнеса не до конца удовлетворяли неуемного честолюбца. Его манила к себе власть. Не только та, реальная, но подчас незаметная, которую дают в мире чистогана деньги, но и ее внешние атрибуты — суета политических салонов, шумная известность, съезды, пресс-конференции, внимание прессы. Опьянение властью, неотступная жажда возвыситься надо всеми и повелевать — быть может, самая сильная и засасывающая из всех страстей человеческих.

Случайно ли, нет ли, но ни Джозеф Кеннеди, ни его сыновья — никто из этого семейства, зарабатывающего миллионы на торговле спиртным, не употребляет алкоголя, не жалует курения. Тот самый случай, когда «одной лишь думы власть, одна, но пламенная страсть» владеет мужчинами из рода Кеннеди. Кто знает, может быть, источником этой жажды был минувших дней холод аристократических гостиных Бостона.

Во всяком случае, с начала 30-х годов Джозеф Кеннеди все больше времени отдает политике. Здесь для него, как и во многом другом, большую роль сыграл случай. Еще давно, вскоре после первой мировой войны, он свел его с молодым помощником морского министра. Звали восходящую вашингтонскую звезду Франклин Д. Рузвельт. Удачливый молодой предприниматель и блестящий молодой политик приглянулись друг другу, и связи их продолжались долгие годы.

И когда в 1932 году набравший силу Франклин Рузвельт вступил в бой за высший государственный пост в стране, Джозеф Кеннеди, отложив в сторону все дела, ринулся в политику, напором и деньгами помогая Рузвельту. Нужно ли удивляться тому, что вскоре после прихода в Белый дом нового президента Джозеф Кеннеди оказывается на государственной службе. Первый его пост в правительстве — председатель вновь учрежденной Комиссии по ценным бумагам и векселям, — мягко выражаясь, не мешал его бизнесу. Затем Кеннеди становится председателем очень важной морской комиссии, а после президентских выборов 1936 года, в которых он вновь играл очень большую роль, Джозеф Кеннеди назначается на особенно в ту пору ответственный пост посла Соединенных Штатов Америки в Лондоне.

То были предгрозовые годы. На Европу уже легла тень Гитлера. Истекала кровью Испания, сапог солдат вермахта растоптал независимость Австрии. У власти в Англии находилось правительство Чемберлена, всячески заискивавшее перед бесноватым фюрером. Считанные месяцы оставались до позорного Мюнхена — этой прелюдии второй мировой войны.

Академик Иван Михайлович Майский, бывший в то время послом СССР в Англии, рассказывал автору этих строк:

— Как только новый американский посол очутился в Лондоне, он сразу же стал «гвоздем великосветского сезона». Прежде всего как отец девятерых детей! Такие вещи среди членов дипломатического корпуса случаются не часто. В течение нескольких месяцев улыбающаяся физиономия американского посла неизменно украшала страницы газет и журналов — то во главе всей семьи, то вместе с сыновьями, которых было четверо, то вместе с дочерьми, которых было пятеро.

Жена Ивана Михайловича — Агния Александровна Майская — добавляет, что, по ее мнению, успеху посольской семьи в большом лондонском свете в немалой степени содействовала супруга посла госпожа Роза Кеннеди. Обычно американки резко выделяются на фоне чопорных и строгих англичанок — посетительниц великосветских гостиных и дипломатических раутов — своими развязными манерами, кричащими туалетами. Госпожа Кеннеди выгодно отличалась от них, говорит Агния Александровна. Спокойная, хорошо воспитанная, безукоризненно одетая, еще красивая и обаятельная, она держалась скромно и просто. Правда, по большей части она избегала великосветской суеты, занятая многочисленным семейством.

Вскоре после прибытия Джозеф Кеннеди нанес визит советскому послу.

— Представляете, ворвался здоровенный, рыжий, с громким голосом, жестикулирует резко, хохочет громко. Оригинальная фигура.

На очень корректного, европейски воспитанного Майского его американский коллега произвел впечатление чрезмерно разговорчивого и несколько несдержанного человека.

— Правда, мне показалось, — говорит Иван Михайлович, что он как-то нарочито играл этакого рубаху-парня и добродушного простака. Его холодные ярко-голубые глаза контрастировали манерам, говорили о том, что он не так прост, как пытался казаться.

Во время первого посещения советского посла Кеннеди говорил, что хотел бы поддерживать с ним постоянный контакт, что, как только разделается с необходимыми визитами и формальностями, приедет для разговора, что называется, по душам. «Я ведь не дипломат, я люблю говорить по-настоящему, а с вами это, кажется, можно».

— Но следующий визит, — рассказывает Майский, — состоялся не скоро. И произошло это отнюдь не случайно...

Накануне выборов 1960 года в американской печати появились статьи, в которых освещалась деятельность Джозефа Кеннеди в бытность его на посту посла в Англии. В этих статьях утверждалось, что он был одним из виднейших участников так называемой «кливденской клики», сыгравшей роковую роль в умиротворении Гитлера. Членом ее был, в частности, Невиль Чемберлен. Корреспондент влиятельной в Америке газеты «Сент-Луис Пост-Диспетч» за две недели до выборов посетил Джозефа Кеннеди в его конторе, расположенной в нью-йоркском небоскребе на Парк-авеню, для того чтобы получить ответ на вопрос, в какой мере эти статьи соответствуют действительности.

Престарелый глава семейства принял корреспондента в своем кабинете, на стене которого висел большой портрет английского короля Георга VI, восседавшего на троне в бытность Кеннеди послом в Лондоне. «Джозеф Кеннеди, — рассказывал впоследствии корреспондент, — произвел впечатление человека, который может мурлыкать, как кот, и почти в то же время наброситься, как тигр. Из-за очков в роговой оправе смотрят глаза, то вспыхивающие от гнева, то ярко блестящие от удовольствия»,

На вопрос журналиста Кеннеди, сразу помрачнев, заявил, что все это делается для того, чтобы помешать его сыну в ходе избирательной кампании. «Я собираюсь дать ответ на всю эту чепуху после выборов», — говорил он, и глаза его сверкали. «Я отвечу на это в подходящее время — позже». Поскольку это «подходящее время» так и не наступило, до истины приходится докапываться самостоятельно.

Где же она, эта истина? Я спросил об этом у И. М. Майского.

— Через несколько дней после капитуляции Франции в июне 1940 года, — рассказывает Иван Михайлович, — Джозеф Кеннеди приехал ко мне в посольство. Он был в состоянии, близком к панике. Сказал, что, по его мнению, Англия бессильна перед Германией, что она безнадежно проиграла войну и что чем скорее она заключит мир с Гитлером, тем будет лучше.

И, как бы желая документально подтвердить свой рассказ о событиях уже более чем четвертьвековой давности, академик Майский достает свой «Дневник посла» того периода и открывает страницу со следующей записью:

«25 июня (1940 г.)

На завтраке у меня был американский посол Кеннеди. На британские перспективы он смотрит очень мрачно. Сомневается, чтобы Англия в одиночку была в состоянии долго продолжать войну, допускает возможность германского вторжения на остров. Считает совершенно неизбежным почти полное разрушение Англии воздушными бомбардировками. США, по мнению Кеннеди, в течение ближайших месяцев будут оказывать всемерную поддержку Англии вооружением, но сами в войну едва ли вступят... Кеннеди ругал британское правительство за то, что в прошлом году оно не захотело прийти к соглашению с СССР»

Впрочем, последние сетования американского посла на британское правительство были вряд ли искренними. И. М. Майский рассказывает, что уже вскоре по прибытии в Англию Кеннеди стал своим человеком в поместье лордов Асторов, которое служило штаб-квартирой английским мюнхеновцам. Роскошное это имение в Кливдене, недалеко от Лондона, было местом, куда в конце каждой недели на уикэнды съезжались самые твердолобые деятели английской буржуазии, сторонники сближения с Гитлером. Здесь регулярно бывали Невиль Чемберлен, лорд Галифакс, Самуэль Хор, редактор «Таймс» Джефри Доусон — мизантроп и ипохондрик, игравший при Чемберлене роль «серого кардинала», и другие вдохновители мюнхенской политики. Душой общества была хозяйка поместья экстравагантная, властная, знавшая, чего она хочет, почитательница фюрера леди Ненси Астор. Этой более чем предприимчивой леди, американке по происхождению, и был обязан посол Вашингтона доступом в узкий кружок руководителей британской политики того времени. Именно она проявила инициативу и повышенную любезность по отношению к соотечественнику, конечно же, не сентиментальную, продиктованную тоской по заокеанской родине, а своекорыстную, на вполне определенной политической подкладке.

— Все эти печальной памяти «герои» недавнего прошлого, — рассказывает Майский, — регулярно встречались в салоне леди Астор, пили, ели, развлекались, обменивались мнениями и намечали планы ближайших действий. Нередко между двумя партиями гольфа решались важнейшие государственные вопросы. Чем ближе надвигалась война, тем активнее становился Кливден. Отсюда шла, наиболее энергичная пропаганда концепции «западной безопасности»; здесь смаковались картины советско-германского взаимоистребления, на осуществление которого делали ставку завсегдатаи Кливдена. Не удивительно, что американский посол запамятовал свое намерение поддерживать постоянный контакт со своим советским коллегой. Куда уж там, леди Астор была дама строгая, не ровен час и разгневаться могла.

Салон вышеозначенной леди имел сильнейшее влияние на назначение министров, на формирование правительств, на определение политической их линии. Так что сетования одного из участников узкого кружка, внутри которого определялась английская политика тех дней, на эту самую политику, высказанные задним числом, вряд ли были искренними и основательными.

Документы, хранящиеся в архивах американского внешнеполитического ведомства, подтверждают, что для недоверия советского посла по поводу запоздалых сетований его американского коллеги имелись все основания. Многочисленные дипломатические депеши тех дней, ложившиеся на стол президента Рузвельта и подписанные «Д. Кеннеди — посол», были направлены на то, чтобы доказать правительству, что наилучшим для Америки выходом из положения является сделка с Гитлером. В одной из таких телеграмм посол убеждал Вашингтон в том, что американские солдаты ни в коем случае и ни под каким соусом не должны помогать британской армии, ибо — обратите внимание на аргументацию, — когда Гитлер оккупирует Лондон, он в отместку расстреляет всех американских граждан, которые попадут в его руки.

В этом рассуждении показательно все: и размах мышления — пусть пропадает весь мир, лишь бы сохранились драгоценные жизни нескольких десятков американцев, обретавшихся тогда в Лондоне, и непоколебимая уверенность в том, что Гитлер продефилирует по Трафальгарской площади так же, как он продефилировал по Елисейским полям.

Все мировые проблемы, любил говорить в те дни американский посол в Лондоне, можно решить при помощи умной торговли лошадьми. Под «торговлей лошадьми» этот дипломат, с легкостью усвоивший словарь конного барышника, подразумевал сделки, имевшие в виду только и исключительно выгоду, но не имевшие в виду столь устарелые, немодные, несовместимые с бизнесом понятия, как мораль и совесть.

В октябре 1940 года Джозеф Кеннеди был отозван с поста посла в Англии и вернулся в Соединенные Штаты. В связи с этим в американской литературе имеют хождение объяснения разные: одни утверждают, что Рузвельт-де был недоволен деятельностью своего посла, сделавшего ставку на Чемберлена и его окружение и не нашедшего общего языка со сменившим «джентльмена с зонтиком» на посту британского премьера Уинстоном Черчиллем.

Другие высказывают иную, и, кажется, более достоверную, версию. Осенью 1940 года предстояли очередные выборы. Истекал второй срок президентства Рузвельта, а тогда запрещение пребывания в Белом доме более двух сроков не было еще оформлено конституционно, но было лишь традицией. Рузвельт решил опрокинуть эту традицию и выдвинуть свою кандидатуру на третий срок. Джозеф Кеннеди вознамерился этому воспрепятствовать и начал внутри демократической партии активную кампанию за выдвижение на пост президента... самого себя.

Вот она, наследственность-то! Надо думать, что когда-нибудь пережившим тяжелые времена, а ныне находящимся в фаворе генетикам удастся обнаружить какой-нибудь там особый ген честолюбия или хромосому жажды власти, передающие эти качества от отца к сыну. И подумать только, мировая история и какие-то там нуклеиновые кислоты ахти нашему брату историку!

«В 1940 году, — сообщает все тот же биограф семейства Кеннеди Маккарти, — Джо Кеннеди выступил соперником Рузвельта, претендуя на выдвижение своей кандидатуры на пост президента от демократической партии. В результате отношения между Кеннеди и Рузвельтом резко обострились, и отцу будущего президента пришлось отойти от активной политической деятельности».

Косвенным подтверждением всего этого являются отношения ледяного холода между семействами Рузвельтов и Кеннеди, пришедшие после 1940 года на смену некогда дружеским. Для этого должны были быть серьезные основания, ибо спустя 20 лет вдова покойного президента Элеонора Рузвельт, игравшая видную роль в демократической партии, не смогла отрешиться от этой враждебности и делала все от нее зависящее для того, чтобы воспрепятствовать выдвижению кандидатуры Джона Кеннеди на пост президента.

Рука у Рузвельта была тяжелая, и с политической карьерой человека, попытавшегося перейти ему дорогу, было покончено. Он вновь стал отдавать все свое время предпринимательской деятельности, которую не прекращал, лишь немного отодвинув, все эти годы. Но не такой человек был Джозеф Кеннеди, чтобы так просто признать себя побитым, отказаться от задуманного. Упрямство, цепкость, умение выждать своего часа — отличительные уже в нескольких поколениях свойства кеннедиевского рода.

«Клан Кеннеди» — так зовут в Америке это семейство, отдавая дань то ли его ирландскому происхождению, то ли многочисленности и сплоченности, — решил, что президентом Соединенных Штатов станет старший из сыновей Джозефа Кеннеди — тоже Джозеф. С юных лет его начали готовить к этой карьере. Все в семье знали — Джо будет президентом. С этой мыслью он пришел в Гарвардский университет, тот же самый, который закончил его отец, с этой мыслью усиленно штудировал политические трактаты, с этой мыслью еще до войны, совсем молодым, включился в активную деятельность в демократической партии. И даже ухитрился привлечь к себе внимание Рузвельта, снискав его особую неприязнь.

Именно 25-летний Джозеф Кеннеди, пока папаша обретался в Лондоне, взял на себя роль организатора выдвижения на съезде демократической партии летом 1940 года кандидатуры Кеннеди-старшего в противовес Рузвельту. Сплотив вокруг себя небольшую весьма крикливую группу делегатов съезда, старший из братьев ухитрился изрядно попортить кровь Рузвельту. Но дело было не только в борьбе за власть. Сшиблись не только амбиции, не только самолюбия, столкнулись политические концепции. Рузвельт стоял за отпор державам оси. Оба Джозефа из «клана Кеннеди» были за сговор с Германией. О политической платформе, с которой младший Джозеф в полном согласии с Джозефом-старшим действовал в те дни, можно судить по его нашумевшему заявлению в Январе 1941 года о том, что Соединенным Штатам Америки значительно выгоднее и целесообразнее вести широкую торговлю с завоеванной Германией Европой, нежели быть союзником Англии. Словом, политические надежды семьи были теперь связаны с Джозефом Кеннеди, старшим из четырех братьев. Судьба, однако, судила иначе.

Но еще до трагической развязки отец и сын убедились если не в своих заблуждениях, то хотя бы в том, что столь одиозные высказывания могут вслед за политической карьерой отца торпедировать карьеру сына, навсегда похоронив его мечты о Белом доме. И быть может, не так уж далеки от истины те американские политические писатели, которые считают, что внезапная перемена фронта, вступление Джозефа Кеннеди-младшего в состав американских военно-воздушных сил и участие в борьбе с гитлеровской авиацией были не столько проявлением его патриотизма, сколько результатом холодного политического расчета. Мыслилось, что форма военного летчика прикроет политические грехи молодости. Дескать, кто после войны осмелится бросить камень, напомнив молодому политику о призывах к сотрудничеству с Гитлером, когда за его спиной будет участие в войне.

Кстати, не вполне соответствует действительности принятая в американской пропаганде версия об обстоятельствах гибели летчика Кеннеди в продолжительном героическом и упорном бою. Дело обстояло несколько прозаичнее. 12 августа 1944 года Джозеф Кеннеди поднял с одного из английских аэродромов тяжелый бомбардировщик, на котором находилось одиннадцать тонн фугасных бомб. Было запланировано, что, набрав высоту и положив самолет на заданный курс, летчик выбросится с парашютом и опустится недалеко от аэродрома, а самолет, управляемый по радио, подобно самодвижущейся торпеде, обрушится на базу немецких подводных лодок на побережье Бельгии. Что произошло на борту самолета, в точности неизвестно, но при наборе высоты, едва взлетев с аэродрома, самолет со всем своим смертоносным грузом взорвался в воздухе.

Похоронены были лишь надежды, которые связывались со старшим из сыновей Джозефа Кеннеди.

Словно бы расплачиваясь за близорукость и просчеты, за преступный эгоизм тех, кто заигрывал с гитлеризмом и германской военщиной, надеясь толкнуть ее на Восток, погрев при этом руки, кто уподоблял политику торговле лошадьми, обременив весы судьбы собственными ошибками и заблуждениями, Джозеф Кеннеди-младший сам стал жертвой молоха войны.

Первые шаги

Теперь старый Джозеф, уже дважды споткнувшийся на тернистом пути к вершинам государственной власти, но отнюдь не думавший отказываться от того, чтобы некогда третировавшаяся спесивой бостонской знатью фамилия Кеннеди воцарилась в резиденции американских президентов, возложил свои надежды на второго сына. Сам он как-то в беседе с журналистами, разоткровенничавшись, сказал: «Я ввел Джона в политику. Только я один. Я сказал ему, что Джо умер и теперь на нем лежит ответственность быть избранным в конгресс. Он не хотел. Он считал, что не способен к политике, а я сказал: ты должен». Не сочтите это за хвастливую болтовню старца, впавшего в маразм. Джон Кеннеди поведал как-то приятелю о начале своей политической карьеры: «Все это выглядело так, как будто меня призвали. Мой отец хотел, чтобы старший сын был президентом. «Призвали», пожалуй, даже не то слово. Он потребовал. Ты же знаешь моего отца».

Но Кеннеди-старший не ограничился «призывом». Первую политическую кампанию сына он провел так, как будто избираться в конгресс предстояло ему самому. Джону была отведена роль сугубо пассивная. От него требовалось улыбаться, пожимать руки, говорить милые банальности.

Дело происходило осенью 1946 года. Трамплином, с которого Джон Кеннеди в соответствии с решением своего отца должен был прыгнуть в Вашингтон, стал Бостон. К тому времени семейство Кеннеди давно уже не имело ничего общего с этим городом. После того как Кеннеди-старший перебрался в Нью-Йорк, поближе к фондовой бирже, члены кеннедиевского семейства бывали в Бостоне лишь короткими наездами. Почему именно Бостон был избран Кеннеди-старшим, сказать трудно. Возможно, потому, что восьмидесятидевятилетний Фитцджеральд — «милашка Фитц» — был еще жив и пользовался влиянием у бостонской знати.

Так или иначе, летом 1946 года в лучшем отеле города «Ритц-Карлтон» главой семейства был снят дорогой многокомнатный номер, в котором обосновался штаб первой из предвыборных кампаний Джона Кеннеди. На себя папаша взял все дела с городскими политиканами, боссами машины демократической партии. Не доверяя способностям и опыту сына, старик приставил к нему в качестве ментора-наставника своего старинного приятеля и дальнего родственника, большого мастака по части обделывания политических делишек некоего Кейна. Впоследствии Джон Кеннеди так вспоминал о первом политическом уроке, преподанном ему этим махинатором. «В политике, — витийствовал Кейн, — нет друзей, есть только сообщники... Политика подобна войне. Чтобы победить, нужны только три вещи: деньги, деньги и еще раз деньги».

Впрочем, чего-чего, а этих трех вещей у Джона Кеннеди с первых шагов его на политическом поприще было предостаточно. Старик не скупился. В порыве откровенности он даже брякнул фразу, о которой не раз потом пожалел. «С теми деньгами, — сказал он, — которые я потратил в 1946 году, я мог избрать в конгресс не только Джона Кеннеди, но даже и собственного дворника». По самым скромным подсчетам, в тот раз Кеннеди-старший выложил четверть миллиона. Это по самым скромным.

Уже тогда определилась и еще одна характерная для всех последующих предвыборных кампаний Кеннеди черта. В них самое активное участие принимали не только отец, но и все остальные члены «клана Кеннеди»: братья, сестры, мужья сестер и даже мать. Хотя, пожалуй, «принимать участие» — это не вполне точно. Мадам Роза Кеннеди играла ключевые роли во всех важнейших политических кампаниях сына. Когда впервые политиканы из штаба Кеннеди предложили, чтобы мадам Кеннеди приняла участие в кампании, засомневался было сам старик. «Помилуйте, — сказал он, — да ведь она уже бабушка, какой из нее политик!» Но когда ему объяснили, что появление на предвыборных собраниях пожилой женщины с золотой звездой на платье (золотая звезда — отличительный знак, который носят в Америке матери, потерявшие сыновей на войне) будет играть важную роль, Джозеф Кеннеди поддержал идею.

Именно с тех пор пошли в ход знаменитые «чаепития» Розы Кеннеди — нечто новое в деле обработки американских избирателей и прежде всего избирательниц. Десятки, а затем и сотни удивленных и немало польщенных жительниц Бостона (исключительно жительниц), мужья которых играли в городе определенную роль или пользовались влиянием в тех или иных кругах, получали по почте отпечатанные на бристольском картоне приглашения, в которых значилось, что госпожа Роза Кеннеди и ее сын Джон Кеннеди будут чрезвычайно рады видеть у себя имярек.

Имярек, естественно, являлась на чаепитие. Во время чая гостьям представляли Джона Кеннеди, но не как политического деятеля, а просто как человека с изысканными манерами и обаятельной улыбкой. Разговоры о политике были сведены до минимума, и все носило очаровательно неофициальный характер. Правда, иногда предвыборная речь все-таки произносилась, но в светски непринужденной, вполне чайной манере.

Вот один из образчиков, дошедших до нас в подлинном виде со времен кампании 1952 года, когда семейство Кеннеди бросило вызов могущественному Генри Кэботу Лоджу.

«Во-первых, — говорил Кеннеди разомлевшим дамочкам, — по странной причине в штате Массачусетс больше женщин, нежели мужчин. Во-вторых, мой дед, Джон Фитцджеральд, боролся за место в сенате США 36 лет тому назад с дедом моего нынешнего противника Генри Кэботом Лоджем-старшим. Тогда мой дед проиграл, его противник получил на 30 тысяч голосов больше. Это случилось в то время, когда женщины на выборах не имели права голоса. Теперь надеюсь, что, апеллируя к вам, милые женщины-избирательницы, я сумею с лихвой наверстать упущенное в тот раз». Женщины были в восторге — «ах, как он мил, как очарователен»; а Джон с мамашей торопились на следующее чаепитие.

Надо сказать, что мать семейства проявляла во время избирательных чаепитий незаурядную политическую ловкость. Когда в гостях у нее оказывались женщины попроще — аптекарши, жены мелких торговцев, домашние хозяйки, — она выходила к ним в самом скромном платье, изображая из себя «простую ирландку, выбившуюся из низов». Затем она ехала на чаепитие в общество дам из высшего света. Прямо в машине, дабы не терять время, она переодевалась и перед избранной аудиторией появлялась в норковой накидке и платье, усеянном драгоценностями. Расписав достоинства своего сына и неназойливо попросив дам оказать ему поддержку, она со светской ловкостью и изяществом переходила к щебетанию о «последних модах, которые видела в Париже месяц назад».

Дальше высказанной с улыбкой просьбы поддержать сына на рауте дело не шло. Однако имя каждой женщины, посетившей чаепитие — а таких за предвыборные недели набралось несколько десятков тысяч, — заносилось в специальный «вахтенный журнал».

Через несколько дней особа, удостоенная чаепития, получала от матери, а также от сестер Кеннеди письмо, в котором в самых изысканных выражениях и вежливой форме излагалась просьба: во-первых, самой проголосовать за Джона Кеннеди, а во-вторых, завербовать для него среди своих знакомых не менее десяти сторонников.

Результатом этой «чайной кампании» было то, что молодой претендент выбил из седла одного из зубров республиканской партии, Генри Кэбота Лоджа, отняв у него место сенатора с сенсационным для Бостона большинством в 70 тысяч голосов. Как писала не без ехидства американская печать, «в пересчете на чай, поглощенный сторонниками молодого Кеннеди женского пола, это составляет один галлон чая на каждого избирателя».

Так закладывалась тактика и метода предвыборной семейной машины, исправно действующей и по сей день. Избирательные кампании Джона, Роберта и Эдварда Кеннеди в последующие годы с теми или иными вариациями развивались по канонам, заложенным кеннедиевским кланом вскоре после войны.

Поначалу тактика эта вызвала насмешки и была излюбленной мишенью записных острословов и карикатуристов. Но с течением времени желание острить на сей счет, особенно у тех политиков, которым судьба выбрасывала нелегкий жребий соперничества с кем-либо из Кеннеди, иссякало.

Само появление в 1947 году долговязого, вихрастого, непривычного для Капитолия молодого Джона Кеннеди в здании американского конгресса на первых порах было встречено как забавная несуразица. В баре палаты представителей конгрессмены с ухмылкой рассказывали друг другу о различных чудачествах своего нового коллеги. То он сбежал с важного голосования, и кто-то видел его на зеленой лужайке недалеко от Капитолия гоняющим с мальчишками футбольный мяч, то молодой конгрессмен заснул во время важного выступления лидера своей партии, то еще что-нибудь в этом роде.

Сам Кеннеди в один из первых месяцев своего пребывания в палате представителей со смехом рассказывал, как только что, войдя в лифт, старый сенатор обратился к нему повелительно: «Ну-ка, мальчик, подними меня на шестой этаж». И действительно, моложавого Кеннеди в те дни легче было принять за юношу лифтера, нежели за парламентария.

Но за всей этой, как впоследствии стало очевидным, тщательно продуманной буффонадой крылись трезвый и холодный расчет, железная воля и тщательная организация «клана Кеннеди».

Уже очень скоро вашингтонские остряки поняли, что они попали впросак. Первой жертвой оказался, как уже сказано, Генри Кэбот Лодж — отпрыск богатейшей и знатнейшей фамилии Бостона, одна из ведущих фигур республиканской партии, самоуверенный и могущественный, воображавший, что пост сенатора от Массачусетса так же неотделим от него, как его собственное, известное всей Америке имя. Подобно грому среди ясного неба летом 1952 года прозвучала для него весть, что старший из братьев Кеннеди бросает ему вызов, выставив свою кандидатуру на то сенаторское место, которое Лодж привык считать своей личной собственностью.

Предвыборная схватка развертывалась по уже опробованным канонам. Все дома, телеграфные столбы и автобусы штата были оклеены лозунгами, призывавшими голосовать за «надежду Массачусетса Джона Кеннеди». Его лозунгами в те дни были: «Улучшим рыболовство Массачусетса!» — это для тех, кто зарабатывает хлеб насущный рыбной ловлей; «Улучшим обувную промышленность Массачусетса!» — для рабочих-обувщиков; «Улучшим текстильные фабрики Массачусетса!» — это для многочисленного отряда текстильщиков штата и т. д. Кандидат щедро обещал всем всё и каждому то, что тот пожелает.

Он не чурался ничего, колесил по штату, произносил речи на каждом углу, пожимал руки, целовал детишек и как-то даже, встретив на улице маршировавший оркестр, подскочил к дирижеру, вырвал у него палочку и под восторженное улюлюканье мальчишек, под треск кинокамер и щелчки фотоаппаратов продефилировал по Бостону во главе оркестра, по-тамбурмажорски размахивая жезлом.

И вновь за кулисами упорно, с каким-то даже ожесточением действовал Кеннеди-отец. О том, какие методы он применял, можно судить по такому случайно ставшему известным факту. Одна из ведущих газет Бостона — «Пост» — переживала в те дни серьезные финансовые трудности. Тогда-то в кабинете главного редактора этой газеты Фокса и раздался телефонный звонок. «Послушайте, старина, — услышал редактор, — с вами говорит Джозеф Кеннеди. Как вы посмотрите на то, что я предложу вам встретиться со мной в клубе сегодня вечером?» Встреча состоялась, и ее результатом был чек в 5С0 тысяч долларов, который заимообразно тут же, во время ужина, получила газета от сердобольного миллионера, крайне обеспокоенного трудностями редактора и сгоравшего от нетерпения помочь ближнему.

То обстоятельство, что уже через несколько дней газета, на протяжении многих лет до этого поддерживавшая и превозносившая сенатора Лоджа, внезапно обнаружила у своего недавнего кумира массу недостатков и изъянов, найдя, что достоинства молодого Кеннеди не идут ни в какое сравнение с качествами господина Лоджа, конечно же, можно объяснить только и исключительно «случайным совпадением».

Кеннеди-старший, будучи спрошен о причинах своей щедрости и полумиллионном займе газете в разгар предвыборной кампании, исчерпывающе объяснил свой шаг, заявив: «А что в этом особенного? Обычная коммерческая сделка!» Что ж, пожалуй, так оно и есть — безусловно, сделка, вне всякого сомнения, для американских нравов обычная и, уж конечно, коммерческая, ибо в Америке вся политика — это коммерция, а значительная часть коммерции неотделима от нечистой политики.

Генри Кэбота Лоджа в 1952 году подвела самоуверенность. Считая сенаторское место у себя в кармане, он истратил на предвыборную кампанию, как сам впоследствии признал, 58 тысяч 266 долларов. Семейство Кеннеди на ту же самую кампанию, по самым скромным подсчетам, израсходовало в десять раз больше. Результат был впечатляющий. Молодой конгрессмен, которого до той поры не очень-то принимали всерьез, стал сенатором Соединенных Штатов, а вновь избранному президенту Дуайту Эйзенхауэру пришлось утешать своего политического друга и ярого приверженца, теперь уже бывшего сенатора Лоджа, потерявшего свое теплое местечко под сводами Капитолия, постом постоянного представителя США в Организации Объединенных Наций.

По адресу Джона Кеннеди в Вашингтоне уже больше никто не шутил. Не до шуток было самым серьезным фигурам на шахматной доске большой американской политики. Каждый из тех, кто примеривал на себя и примеривался сам к президентскому креслу стал внимательно следить за каждым шагом молодого сенатора.

Уже четыре года спустя он вошел в узкую группу политиков, среди которых те, кто правит Америкой, вербует хозяев Белого дома. В ходе президентской кампании 1956 года тогдашний официальный лидер демократической партии Эдлай Стивенсон всерьез рассматривал вопрос о Джоне Кеннеди как о своем напарнике по избирательному бюллетеню в качестве претендента на пост вице-президента страны. В последний момент по ряду тактических соображений он отказался от этой идеи, но Джон Кеннеди с той поры стал рассматриваться как звезда первой величины на американском политическом небосклоне.

Семейство

На протяжении многих лет восхождения семейства Кеннеди на вершины экономического и политического могущества, в том числе и тогда, когда Джон был президентом, бесспорным главой клана, человеком, за которым всегда оставалось последнее слово, причем в делах не только семейных, был Джозеф Кеннеди-старший. Оказавшись в роли хозяина Белого дома, Джон неоднократно в трудных случаях прибегал к советам своего отца. Знающие люди утверждают, что ни один человек не оказывал на него такого влияния, хотя и тщательно скрывавшегося от посторонних глаз, как Кеннеди-старший. Не раз бывало, что в разгар напряженного обсуждения какого-либо вопроса, особенно сложного и запутанного, где-нибудь далеко за полночь президент покидал совещание и, выйдя из задних дверей Белого дома, садился в вертолет, дежуривший здесь же, чтобы лететь к отцу.

У Джозефа Кеннеди была своя метода воспитания детей. Важное место в этой методе уделялось спорту. Бесконечные спортивные игры, атлетика. За немалые деньги отец нанимал наилучших тренеров, которые обязаны были следить за спортивной формой своих питомцев. При этом папаша настаивал на том, чтобы развивались не столько навыки — он не собирался готовить своих детей к карьере профессиональных спортсменов, — сколько то, что он сам называл бойцовскими качествами. Роберт Кеннеди вспоминал как-то, что одна из любимых воспитательных проповедей его отца была сентенция, звучавшая так: «Мне совершенно безразлично, кем ты будешь в жизни. Главное, чтобы ты был первым. Быть вторым — плохо. Самое главное — победить, не прийти вторым или третьим, а победить, победить, победить!»

Между старшим из сыновей — Джозефом и вторым — Джоном была двухлетняя разница. Джозеф ревниво оберегал свое первенство, рассчитывая прежде всего на кулаки. Он нещадно бил младшего брата, и тот почти всегда ходил в синяках. Однако папаша никогда не вмешивался, взирая на побоища, учиняемые его сыновьями, с философским спокойствием. «До тех пор пока они дерутся между собой, но, когда приходится, дружно мнут шею посторонним, я не вижу причин для вмешательства».

Люди, близкие в те дни к семейству, рассказывают, что всяческое разжигание такого соперничества между сыновьями было едва ли не главным методом воспитания Джозефа Кеннеди. Два семейных тандема, разделенных возрастом, — старшие — Джозеф и Джон и младшие — Роберт и Эдвард, вечно подзуживаемые отцом, провели все свое детство в непрестанном стремлении обойти один другого во всем: в играх, в занятиях, в спорте, в выносливости, в красноречии.

Исследователь семейных хроник «клана Кеннеди» Мэри Макгрори говорит об этом так: «Мальчиком Джон Кеннеди, как и всякий другой член семьи, вечно был подстрекаем отцом на соревнование во всех областях жизни. Дети соперничали со всеми посетителями отцовского дома, поощряя соперничество и в своей собственной среде, с тем чтобы поддерживать в себе боевой дух. Ежедневно и по каждому поводу отец требовал от детей противоборства, поощряя победителя, не щадя самолюбия побежденного. Дети росли в весьма необычной, но уравновешенной обстановке: воинственно настроенный отец, стремившийся держать их все время в состоянии боевой готовности, и в достаточной мере добрая и уравновешенная мать, способная уберечь от всевозможных потрясений, культивировавшая преданность друг другу».

Впрочем, насчет уравновешивающего влияния матери имеются и другие свидетельства. По воспоминаниям родственников, наиболее действенным средством воспитания она считала палку, которой часто прохаживалась по спинам своих отпрысков. Уже после того как Джон Кеннеди обосновался в Белом доме, журналисты спросили его мать, как ей удалось воспитать такого сына. Ответ был кратким, но красноречивым: «Я довольно старомодная женщина и верю в телесные наказания. В детстве я нещадно лупила Джона». Вот вам и секрет того, как стать президентом Соединенных Штатов — все оказывается весьма просто.

Но шутки в сторону. Рассказы о том, как воспитывались дети в кеннедиевском семействе, не детали из идиллического фамильного альбома. Как-то невольно приходит на ум сравнение с волчьим выводком, в котором старый и заматерелый зверь готовит волчат к жизни, законом которой является право сильного: если ты не перервешь глотку, так ее перервут тебе. Волчья стая действует дружно, нападает сплоченно, огрызается плечом к плечу, беспрекословно повинуясь вожаку. Природный инстинкт, условия жизни в дремучем лесу среди хищников подсказывают, что это самый надежный путь для того, чтобы выжить, быть сытым и возвыситься над себе подобными.

Начав гонку за президентский пост, еще за несколько месяцев до того дня, когда чета Кеннеди перебралась на третий этаж Белого дома — личные апартаменты президентов, — Джон по совету отца продал (небезвыгодно) все принадлежавшие ему биржевые акции. Вырученные деньги он вложил в государственные ценные бумаги, а также в облигации отдельных штатов. Но все эти операции не могли, да и не должны были изменить того непреложного факта, что с его избранием в Белом доме водворился самый богатый президент за всю историю Соединенных Штатов.

Не говоря уже об огромном капитале, который должен был достаться наследникам Джозефа Кеннеди после его смерти, личное состояние Джона Кеннеди в 1960 году оценивалось в сумму от двенадцати до пятнадцати миллионов долларов. Ему принадлежал большой дом в Вашингтоне, еще более шикарный дом в Хианнис-Порте, штат Массачусетс, роскошный трехэтажный, отделанный под старину особняк в Джорджтауне, портал которого украшен антикварными фонарями старинных карет, а также летний дом, расположенный рядом с резиденцией его отца в Кейп-Коде. Это не считая шикарной квартиры в Нью-Йорке и семейной резиденции в Палм-Бич.

Не поклонник спиртного — коктейль перед ужином, почти не куривший — сигара после обеда, Джон Кеннеди со дня своего появления в Вашингтоне, сначала в роли конгрессмена, а затем сенатора, стал завсегдатаем великосветских приемов и раутов, где проводило свое время самое избранное общество американской столицы. На одном из таких раутов в 1951 году Кеннеди встретился с 20-летней высокой, хрупкой, темноволосой девушкой, которую ему представили как фотокорреспондента газеты «Вашингтон тайме геральд» (ныне прекратившей уже свое существование). Ее звали Жаклин Ли Бувье.

Журналистская деятельность девушки не была связана со стремлением заработать на хлеб насущный. И на великосветский прием она пришла вовсе не для выполнения служебных обязанностей. Ее отец — Жан В. Бувье — человек, чье имя известно лишь в очень узком кругу особо посвященных, но чье могущество до его недавней смерти было весьма велико. Прадед Жана, Мишель Бувье, эмигрировал из Франции и поселился в Филадельфии в начале прошлого века, и в семействе до сих пор с гордостью говорят, что он был ближайшим другом Жозефа Бонапарта.

Сыграла близость предка к Бонапартам свою роль или не сыграла, сказать трудно, но стремление к власти несомненно, и потомок Бонапартова друга стал одним из видных деятелей в финансовой империи Морганов. А о том, что такое Морганы, особенно распространяться не надо. Достаточно сказать, что эта группировка монополистов контролирует капиталы астрономические — 91 миллиард долларов (III).

Вместе со своей сестрой — в замужестве княгиней Ли Радзивилл — Жаклин выросла в фешенебельном доме отца в Ньюпорте, училась в частных школах, куда имеют доступ лишь дети очень богатых родителей. Для получения высшего образования папаша Бувье отправил ее на родину предков, в парижскую Сорбонну, где она занималась рисованием, литературой, совершенствовалась во французском, итальянском, испанском. Семейные предания, обстановка отчего дома — вот почва почитания старофранцузского стиля, любви к ампиру, бронзе, шелковым обоям и прочей старине, вызвавших так много толков, когда молодая хозяйка Белого дома приступила к его решительной переделке в стиле старинных французских замков.

В сентябре 1953 года состоялась свадьба. Газеты сообщали: «Обряд бракосочетания был совершен кардиналом Кашингом в католической церкви Сент-Мери. На церемонии присутствовало свыше двух тысяч человек. По общему признанию, свадьба обошлась в сумму, на которую можно было бы открыть приличных размеров провинциальный банк. Жаклин была тут же введена в члены «клана Кеннеди».

Накануне выборов 1960 года одной из излюбленных тем, обсуждавшихся в политических салонах американской столицы, был вопрос, является ли красавица жена активом или пассивом для Кеннеди в его борьбе за президентское кресло. Вот что говорилось на сей счет в книге «Кандидаты 1960 года», вышедшей в Америке незадолго до выборов:

«Неясно, какую роль сыграет в борьбе жена Кеннеди Жаклин. Некоторые утверждают, что она является «активом», свидетельствующим о его благополучии. Однако согласно старым политическим канонам Америки жена кандидата в президенты не должна быть ни слишком молода, ни слишком привлекательна. Женщины имеют обыкновение завидовать и тому и другому. Избирательницы предпочитают иметь дело с особой средних лет, внешность которой не имеет в себе ничего примечательного. В случае избрания Кеннеди президентом его жене исполнится 30 лет, когда она станет хозяйкой Белого дома в расцвете своей красоты и изящества. Учитывая, что женщины составляют большинство среди избирателей, — это одно из неизвестных в предстоящей кампании».

В предвыборной перепалке имя Жаклин Кеннеди склонялось всячески. Так, газеты, поддерживавшие Никсона, сообщили, что свои туалеты она заказывает исключительно в парижском «Доме Диора» и тратит на это не менее 30 тысяч долларов ежегодно. Оценив эти сообщения как «ужасно несправедливые», она сама заявила, что тратит на свои туалеты значительно меньше, чем Патриция Никсон, жена республиканского кандидата.

Прошло совсем немного времени, и ни у кого уже не возникал вопрос: пассив или актив Жаклин Кеннеди для своего мужа. Неглупая, умеющая применяться к обстановке, она немало содействовала политическим успехам Джона. А после далласской трагедии и до того момента, когда она пожелала сменить титул «первой леди Америки», официально полагающийся президентской жене, на титул «первой леди острова Скорпион», как со злой иронией окрестила ее американская печать после брака с греческим миллиардером Аристотелем Онассисом, по имени острова, принадлежащего Онассису, — она была не только наиболее популярной в Америке женщиной, но и, безусловно, законодательницей мод в стране. Скорые на руку бизнесмены не без успеха для себя делали бизнес на пристрастиях и вкусах президентской вдовы — в ход пошли прически «а-ля Жаклин», моды «а-ля Жаклин», духи, манеры и даже кулинарные рецепты.

В течение пяти лет подряд в традиционном опросе, производимом известным институтом Гэллапа, в ответ на вопрос: какой женщиной больше всего восхищаются американцы, подавляющее большинство опрашиваемых неизменно отвечало: Жаклин Кеннеди. Но вот наступил год 1968-й. Жаклин Кеннеди стала мадам Онассис, и имя ее исчезло из списка почитаемых американок. Правда, фамилия Кеннеди продолжала возглавлять этот список. Место нарушившей обет безбрачия президентской вдовы заняла ее невестка, мать одиннадцати детей, вдова Роберта Кеннеди Этель.

25 ноября 1963 года, то есть через три дня после убийства президента, когда гроб с телом не был еще предан земле, американские газеты на видных местах опубликовали сообщение агентства Ассошиэйтед Пресс:

«Сегодня по тревоге полицейские быстро поднялись на крышу семиэтажного здания финансового управления в Вашингтоне. Причиной тревоги было сообщение о том, что на крыше здания замечен человек с оружием в руках. Особенно тщательно был осмотрен угол крыши, обращенный к пересечению 10-й улицы и Конститьюшн-авеню. На другой стороне 10-й улицы находится дверь, через которую входит в министерство юстиции и выходит из него Роберт Кеннеди. В последние дни министр, находящийся в трауре в связи с гибелью брата, в министерство не приезжал. Поиски не дали результатов. Очевидно, злоумышленник скрылся до приезда полиции».

В свете последовавших событий деталь эта приобретает особенно важный и зловещий смысл: охота началась уже тогда.

Семь месяцев спустя, 19 июня 1964 года, дикторы американских радио- и телевизионных станций прервали передачи для того, чтобы передать в эфир экстренное сообщение: «В результате авиационной катастрофы, причины которой остаются невыясненными, разбился небольшой одномоторный самолет. На его борту находился сенатор Эдвард Кеннеди, самый младший из братьев Кеннеди. Сенатор в бессознательном состоянии доставлен в госпиталь. У него повреждены три позвонка, сломаны два ребра, не работает легкое. Врачи отказываются отвечать на вопросы, выживет ли молодой сенатор, и если выживет, то не останется ли парализованным на всю жизнь».

Случайность ли все это? Просто фатальное совпадение или злой умысел? Ответов на эти вопросы нет и по сей день. Очевидным является лишь одно — младшие братья Дж. Кеннеди оказались в центре политического водоворота той борьбы, в которой несколько лет назад они были ближайшими помощниками погибшего президента.

...Когда Роберт Кеннеди через несколько часов после авиационной катастрофы примчался в госпиталь, караулившие его репортеры кинулись к нему: «Наступит ли конец вашим несчастьям?»

«Я как раз думаю об этом, — ответил он. — Представьте, что у нашей матери было бы только четверо старших. Сейчас она осталась бы без детей. Джо, Джон и Кэтлин умерли, Роз-Мари в психиатрической больнице. Да, будь у моей бедной матери лишь четверо детей, она сейчас была бы бездетной». Помолчав, он добавил: «Пожалуй, наш род только потому и сохранился, что нас много. Нас больше, чем несчастий».

Действительно, как бы мстя за свое благоволение, судьба обрушила на семейство Кеннеди одно за другим несколько тяжелых ударов. Через четыре года после гибели в 1944 году старшего из братьев в авиационной катастрофе погибла их сестра Кэтлин. В годы пребывания старшего Кеннеди на посту посла в Лондоне она познакомилась, а затем вышла замуж за представителя одной из знатнейших фамилий английской аристократии герцога Кавендиша. Семья Кавендишей в течение столетий поставляет руководящих деятелей Британской империи. Последним в ряду ее посланцев на лондонский Олимп был премьер-министр Англии Гарольд Макмиллан. (Таким образом, в начале 60-х годов два крупнейших государства современного капиталистического мира возглавляли люди, находившиеся в родственных отношениях. Чем не династические связи!)

Гибель Джона Кеннеди, безнадежная болезнь еще одной из сестер, авиационная катастрофа, в которую попал младший из братьев, едва не стоившая ему жизни, и, наконец, убийство Роберта — вот уж воистину и милости и немилости рок уготовил этому семейству полной мерой.

Но действительно их «больше, чем несчастий» — жив ставший теперь главной надеждой клана младший из братьев, занимающий уже сейчас, несмотря на молодость — он родился в 1932 году, — видное место и на Капитолии, где он восседает в сенаторском кресле, и в демократической партии, живы три сестры, мужья двух из которых — Серджент Шрайвер и Стивен Смит — активно и небезуспешно действуют на почве политики и бизнеса, а там, глядишь, подрастет и третье поколение. Оно уже довольно многочисленно: Роберт Кеннеди, утверждавший, что членов их клана должно быть больше, чем несчастий, обогнал Кеннеди-старшего — он оставил одиннадцать детей; дочь и сын остались после смерти Джона; трое детей у Эдварда, много детей и у сестер.

Воюют они не только числом, действуют сплоченно, а главное, до предела активно. Хорошо известна в вашингтонском свете Юнис Кеннеди-Шрайвер. Весьма активная особа, она принимает непосредственное участие в политических кампаниях своих братьев и мужа — крупного дельца, которого в американской столице считают восходящей политической звездой.

Муж еще одной из сестер — Джейн, 49-летний Стивен Смит, как уже говорилось, руководит семейным бизнесом. Смит подтверждает правило, гласящее, что богатые женятся на богатых. Он свой в кругу миллионеров, наследник крупнейшего состояния и происходит из семьи известных судовладельцев. Во всяком случае, брак Джейн Кеннеди и Стивена Смита большой свет не счел мезальянсом. Причастен Смит и к политике, но об этом дальше.

И лишь младшая — Патрика Кеннеди попыталась нарушить семейную традицию, выйдя замуж не за бизнесмена и не за сенатора, а за актера Питера Лоуфорда. Но и этот маленький бунт можно считать удавшимся лишь наполовину. Очень скоро и она, и ее супруг оказались втянутыми в политический водоворот, и во время предвыборной кампании 1960 года Лоуфорд сменил театральные подмостки на политическую трибуну, выступая коммивояжером своего маститого шурина. Правда, своим в клане он так и не стал. Патрика, одумавшись, разошлась с чужаком.

Таков закон клана. Всякий попадающий в его орбиту уже не принадлежит только себе — он частичка единого целого, связанного родовыми преданиями и традициями, чисто национально-ирландского почитания старшего и старших в роду, готовности до конца поддерживать один другого, настороженной недоверчивости к посторонним. «Когда кто-нибудь со стороны, — пишет исследователь, посвятивший этому семейству специальную книгу, — грозит помешать намерениям любого из клана Кеннеди, все семейство смыкается в тесный круг, опустив рога, как стадо бизонов, осажденное волками».

Культ старейшины до его тяжкой болезни делал средоточием мудрости и внутрисемейной власти отца — Джозефа Кеннеди. Паралич, приковавший его к постели, а отнюдь не избрание на президентский пост передали верховную семейную власть в руки Джона. После его смерти решающее слово было за Робертом. Мы еще вернемся подробнее к нему, к тому месту, которое занимал он на американской политической сцене, к его гибели в специальном разделе.

Ныне главой семейства стал младший из братьев, Эдвард, или, как фамильярно именует его американская печать и коллеги-сенаторы, Тэдди. Мне приходилось видеть рядом Роберта и Эдварда Кеннеди, и невольно возникал у меня тогда вопрос: да полно, братья ли они? — так на первый взгляд не были похожи они друг на друга и на своего покойного старшего брата. Рядом с массивным Джоном Роберт казался хрупким и невидным. Светлая шевелюра его выглядела еще светлее рядом с темными волосами высокого, еще не успевшего отяжелеть Эдварда. Разнились они и характерами — суховатый, несколько высокомерный, лишенный человеческой теплоты, не очень разговорчивый Роберт, как считали специалисты по постановке «политических шоу», проигрывал рядом с общительным, любящим казаться добродушным и веселым Эдвардом. Во всяком случае, никто не видел Роберта поющим или разыгрывающим сценку. Что же касается младшего брата, то в вашингтонских гостиных он слывет хорошим рассказчиком и мастером петь старинные ирландские баллады.

Правда, за Робертом не водилось различных «историй». Что касается младшего брата, то кое-кто из завсегдатаев столичных гостиных склонен считать его легкомысленным, вспоминая при этом, в частности, историю студенческих лет. В свое время Эдварда исключили из Гарвардского университета за то, что он был пойман с поличным, попросив приятеля сдать за него экзамен. Отцу пришлось немало похлопотать тогда, прежде чем Эдварда приняли обратно.

Но, несмотря на внешнюю несхожесть, разную манеру держаться, темпераменты, привычки, в братьях было много общего. Оно проскальзывало и во внешнем облике, в фамильной улыбке, но, главное, в характерах. Бросающееся в глаза стремление выделяться, невероятное упрямство, жажда власти, решимость добиться своего во что бы то ни стало любым путем. Это — фамильное.

Цепкость и напор дельца, расчетливость и беспощадность, свойственные папаше Кеннеди, полностью присущи сыновьям.

...Через несколько недель после авиационной катастрофы Эдвард Кеннеди настоял на том, чтобы его перевезли в госпиталь, находящийся в Бостоне, — вскоре предстояли выборы в сенат. Находясь в гипсе, из больничной палаты он несколько раз выступал по телевидению, призывая избирателей Массачусетса голосовать только за него как наилучшего кандидата. «За каждый голос я буду отчаянно бороться даже лежа пластом». Выборы он тогда выиграл.

Сила характера? Безусловно. Но еще в большей степени неуемное честолюбие, гипертрофированное до степени крайней. Сенат — ступень к власти, к могуществу, к возможности повелевать. И на очереди уже новые планы. Большинство из тех политических обозревателей, сенаторов, посетителей различного рода политических сборищ в американской столице, с которыми мне довелось встречаться, убеждены в том, что Эдвард, так же как его отец и все три покойных брата, преисполнен решимости побывать в роли хозяина Белого дома.

Противников и конкурентов у Эдварда Кеннеди предостаточно. Предрекая схватки, в которых «не будут запрещены никакие приемы» — а каковы они, эти приемы американского политического кетча (борьбы без правил), мы знаем, — вашингтонские завсегдатаи нимало не обманываются показухой. А в ней тоже нет недостатка. Когда только разворачивалась подготовка к предвыборной кампании 1968 года, главными соперниками в демократической партии считались еще не предпринявший внезапного шага с выходом из игры Л. Джонсон и пребывавший в полном здравии Р. Кеннеди. Они вели скрытую, но ожесточенную борьбу между собой. Ко дню 40-летия Роберта Кеннеди, желая, очевидно, продемонстрировать сердечность личных отношений и потому не ограничившись официальными президентскими поздравлениями, чета Джонсонов направила имениннику личное письмо, составленное в подчеркнуто сердечных тонах и начинавшееся интимным «Дорогой Боб!». Людей, хорошо знающих политические нравы Вашингтона, эта елейная ласковость уже тогда заставила насторожиться — неспроста, ох неспроста это «Дорогой Боб!».

Об уровне методов, которые применялись в схватке, можно было судить по попыткам — в основном, конечно, тайным или по крайней мере закулисным, — отзвуки которых улавливались на страницах американской печати весь период от гибели Джона до смерти Роберта. Речь идет о делавшихся попытках столкнуть лбами Роберта и Эдварда, заставив их соперничать за президентский скипетр. Мастера плетения интриг рассчитывали при этом, что фамильная жажда власти и честолюбие, традиции внутрисемейного соперничества могли перевесить братские чувства, а кроме того, исходили из существовавшего с их точки зрения некоторого различия Оттенков в выступлениях братьев в сенате — более жесткая по отношению к политике Вашингтона и партийного руководства позиция Роберта и более осторожная, завуалированная Эдварда.

Соперничество между братьями действительно имело место. Когда внезапно незадолго до того ушедший с поста министра юстиции, уже бравший под прицел Белый дом Роберт решил в качестве подготовки к президентской кампании баллотироваться на пост сенатора от штата Нью-Йорк, Эдвард, который в это время вел борьбу за переизбрание в Массачусетсе, недовольно фыркнул. Важным козырем в избирательной кампании братьев была их мать — Роза Кеннеди. Появление одетой в траур матери убитого президента на предвыборных митингах производило немалый эффект, и избирательная тактика Эдварда отводила Розе Кеннеди значительное место. Узнав о решении брата баллотироваться в Нью-Йорке, Эдвард проворчал: «Бобби придется бороться самому. Наша мать уже занята в моей кампании. Я первым просил ее».

Однако дальше таких распрей дело не шло. Не случайно наиболее серьезные специалисты уже тогда считали расчеты на политическую борьбу между братьями совершенно нереальными.

Журнал «Ньюсуик», резюмируя общее мнение вашингтонских завсегдатаев в те дни, констатировал: «Можно сказать наверняка: они никогда не будут соперничать ради поста, на который Бобби претендует первым, в соответствии с законом клана. Однако старший брат уступил бы Тэдди, если бы пришел к выводу, что у того больше шансов».

Уступать не пришлось. И ныне Эдвард Кеннеди оказался лицом к лицу с судьбой. Но мы забежали вперед. Еще был жив Джон, еще вызывал яростные дискуссии вопрос о том, будет ли наследовать старшему из братьев, когда тот закончит разрешенное конституцией восьмилетие в Белом доме, Роберт, а Эдвард только-только появился в Вашингтоне, возмущая чопорных сенаторов своей непозволительной с их точки зрения молодостью, делавшей его пребывание в сенате вызовом установившимся порядкам.

Правда, и младший из братьев, так же как Роберт, получил от президента ко дню рождения в подарок табакерку с многозначительной надписью: «Эдварду Муру Кеннеди». «И последние станут первыми», — было выгравировано на ней. Что хотел сказать этой библейской строчкой Джон Кеннеди, сейчас гадать трудно, однако вряд ли в те дни он предполагал, что это пророчество сбудется так скоро и последний из братьев окажется первым и пока единственным хранителем огня «клана Кеннеди».

Пять миллионов на зубок мудрости

Став президентом, Джон Кеннеди сказал как-то: «Я занялся политикой потому, что погиб Джо. Точно так же если завтра что-либо случится со мной, то мой брат Бобби будет баллотироваться на мое место. А если умрет Бобби, его заменит Тэдди».

Это известное, ставшее почти каноническим, приводимое всеми биографами Джона Кеннеди его заявление чаще всего трактуется как сказанное полушутливо.

Ко таких шуточек и полушуточек немало в этом семействе. Они, видать, большие шутники.

В кабинете Роберта на письменном столе в серебряной рамке была водружена фотография его старшего сына Дэвида, стоящего у входа в Белый дом. Мальчик внимательно из-под бровей глядит на здание. На снимке надпись, сделанная рукой Джона Кеннеди: «Будущий президент Соединенных Штатов осматривает свои будущие владения».

На табакерке, подаренной Роберту в связи с какой-то семейной датой, Джон выгравировал: «Бобу. Почему бы тебе не начать с того, чем кончил я?« В свете последовавших событий эта шутка выглядит, я бы сказал, крайне неудачной и мрачно неуместной — ничего себе пожеланьице родному брату! Впрочем, президентская «шутка» имела в виду Белый дом. О такого же типа надписи на табакерке, подаренной Эдварду, уже говорилось. Словом, семейное чувство юмора налицо, хотя по странности, очевидно, случайно остроты идут в одном направлении.

Шутки шутками, ко факты сегодняшнего дня вновь подтверждают справедливость того, что в каждой шутке есть немалая доля истины. На вопрос о том, собирается ли он занять место убитого брата, Роберт вскоре после далласского убийства ответил:

— Я начал думать об этом много, практически постоянно, после того, как он умер: как о возможности продолжить то, что начал он, что он и я начинали вместе. Видите ли, не только президент, но и все мы начали выполнять определенные задачи, у нас были определенные мечты. Он хотел довести их до конца, претворить их в жизнь. И вдруг его не стало, его больше не было, и он не мог сделать этого. И я внезапно понял, что именно я должен продолжить их выполнение, и я решил сделать это. Поэтому я выдвинул свою кандидатуру на пост сенатора от штата Нью-Йорк.

Дотошный корреспондент (точнее, корреспондентка) в интервью с Робертом Кеннеди, опубликованном в американском журнале «Лук», поставила перед ним вопрос, что называется, ребром, попросив высказаться в связи с циркулирующими иногда в Америке разговорами о том, что братья замыслили ни больше ни меньше как создание монархической династии Кеннеди. Роберт ответил, что у всех говорящих просто отсутствует чувство юмора.

— Мы, Кеннеди, в избытке наделены чувством юмора и любим посмеяться. У нас также есть вкус к политической деятельности. Если вы спросите меня, хотел бы я, чтобы один или все мои сыновья занялись когда-нибудь политической деятельностью, я ответил бы утвердительно. Я ничего не сделаю, чтобы уговорить или подтолкнуть их к политической деятельности, но я был бы рад, если бы это произошло. Политика может причинить большую боль, но в жизни есть много других возможностей испытать боль, так что каждый может испытать ее и в своей области деятельности.

Сенатор не знал тогда, что для него лично речь идет не о боли, о смерти.

Разговоры о далеко идущих планах братьев Кеннеди усиливались, по мере того как сыновья неудачливого соперника Рузвельта занимали на американской политической арене все более активные и важные позиции. Сразу же после своего появления в роли президента Джон Кеннеди сделал шаг, даже с точки зрения американских, весьма растяжимых политических приличий, граничивший со скандалом. Он посадил на важнейший пост министра юстиции своего 35-летнего брата. «Господин Роберт Кеннеди, — писала шокированная такой бесцеремонностью «Нью-Йорк тайме», — не был бы назначен министром юстиции, если бы он не был братом президента... Он слишком неопытен для такого важного поста».

Воркотня и гримасы в политических передних и салонах американской столицы, однако, нимало не смутили напористых братьев. И на место в сенате, освобожденное старшим из них, перебравшимся в Белый дом, свою кандидатуру выдвигает самый младший — Эдвард. Начинающему свое политическое поприще Тэдди не было еще и 30 лет, когда он появился в Капитолии в качестве сенатора от штата Массачусетс.

Уже после гибели Джона Кеннеди, когда Роберт, разочарованный отказом Джонсона согласиться с выдвижением его кандидатуры на пост вице-президента во время выборов 1964 года, решил уйти из правительства и стать сенатором от Нью-Йорка (пост, который в Америке считается ступенью в Белый дом), в газетах вновь был поднят шум по поводу «нарушения традиций». Дескать, еще ни разу в истории сената на его скамьях не находилось двух представителей одной семьи. Но и на сей раз Кеннеди не обращают внимания на пересуды. Не было, так будет.

— Я в восторге от того, что мой брат Тэдди будет вместе со мной в сенате, — вызывающе заявил Роберт. — Когда я узнал, что он тоже добился этого (Эдвард Кеннеди переизбирался а 1964 году), я был чуть ли не больше счастлив, чем за самого себя.

Я очень люблю Тэдди... Мы все, братья Кеннеди, очень дружны. Наша семья очень сплоченная семья, в которой все любят друг друга. Я бы даже сказал, что такая привязанность составляет основу нашей силы, по крайней мере частично это так, и я без всякого опасения смотрю на то, что два брата будут находиться в сенате вместе.

Во всяком случае, одно не вызывает сомнений — в предстоящие годы семейство Кеннеди, его представители будут еще играть чрезвычайно большую роль не только в американском деловом мире, но и на политической арене. Пожалуй, нет в Америке сейчас ни одного политического наблюдателя, который решился бы утверждать, что в списке хозяев Белого дома никогда больше не повторится фамилия Кеннеди, что прежде всего и предопределяет особый интерес к членам этой богатейшей семьи.

Я не собираюсь на этих страницах подробно исследовать деятельность президента Джона Кеннеди или обсуждать политический гороскоп его родственников. Здесь ведется рассказ о богатейших семьях Америки, вершащих дела в этой стране. В число таких семей входят и Кеннеди. Но когда речь идет о Соединенных Штатах, подчас бывает просто невозможно отделить биржевую игру от дипломатических комбинаций, политиканские ходы от экономической конъюнктуры, бизнес от политики.

Правда, Роберт Кеннеди в разговоре с нами категорически и очень настойчиво это отрицал. Он стремился всячески подчеркнуть, что ни его деятельность, ни деятельность его старшего и младшего братьев ни в какой степени не связаны с предпринимательством. Было видно, что его тревожит этот вопрос, и он настойчиво к нему возвращался, стараясь быть доказательным и убедительным.

— Ни покойный президент, ни мы с Тэдди, — медленно говорил он своим глуховатым голосом, внимательно глядя на нас и словно бы проверяя, правильно ли мы понимаем его изысканно гарвардскую речь, — не имели и не имеем никакого отношения к деловым операциям нашего отца. Он никогда не предназначал нас для деловой карьеры, не посвящал в свои операции.

— А кто же сейчас руководит вашим огромным семейным бизнесом? Ведь полумиллиардный капитал — дело нешуточное, требующее внимания, руководства?

— Наш отец. Он полный хозяин.

— Но ведь ему уже скоро восемьдесят. И мы слышали, что в последнее время, особенно после гибели вашего брата, он много болеет.

— Он опытный человек.

Захожу с другого бока.

— Простите, сенатор, но мне приходилось читать, что несколько лет назад большую роль в управлении делами вашей семьи и, в частности, в принадлежащем ей крупнейшем торговом центре Чикаго играл Серджент Шрайвер, который затем стал членом семьи Кеннеди, женившись на вашей сестре Юнис.

— Это правильно. Но с тех пор как Джон пригласил Серджента в Вашингтон (в правительстве Кеннеди С. Шрайвер занимал важный пост директора «Корпуса мира»), он действует на поприще политики.

Затем, почувствовав, быть может, по возникшей паузе некоторую неудовлетворенность собеседников, сенатор несколько приоткрывает завесу.

— Сейчас отцу помогает муж другой сестры нашей — Стивен Смит. Он бизнесмен.

У меня нет оснований усомниться в правдивости того, на что напирал Р. Кеннеди в разговоре с нами. Насколько известно, действительно, ни Джон Кеннеди, ни его братья прямого участия в деловых операциях, во всяком случае в зрелом возрасте, не принимали и не принимают. И тем не менее, несмотря на внешнюю весомость своих аргументов, Роберт Кеннеди не убедил нас в том, что бизнес, деловые интересы, в том числе и семейные, не имеют какого-либо отношения к политической деятельности братьев Кеннеди.

Наивно было бы воспринимать связь между такими интересами и этой деятельностью как нечто прямолинейное и непосредственное. Дескать, кто-либо из Кеннеди пришел в Белый дом или на Капитолий и, пользуясь властью, начал обделывать личные делишки, предоставляя, скажем, папаше выгодные правительственные заказы или еще что-либо в этом роде. Так ситуация выглядит лишь в вульгарных псевдомарксистских исследованиях (они появлялись, к сожалению, иногда в минувшие годы), а в реальной жизни все обстоит значительно сложнее.

Ну, прежде всего, как бы ни открещивался Роберт Кеннеди от причастности к папиным сотням миллионов, он не мог уйти от того, что и он, и его братья всю свою жизнь жили как сыновья не чистильщика сапог и не мелкого клерка, а миллионера. Они росли и воспитывались в обстановке богатства и роскоши. Они учились в самых аристократических колледжах, у самых лучших учителей. По окончании частных, заметьте — частных, школ и колледжей родители отдали их в Гарвардский университет — самый аристократический в Америке, предназначенный для публики избранной.

Помилуйте, скажут нам, никаких ограничительных цензов в правилах приема в Гарвардский университет не имеется. Почему же для избранных? Бостонская газета «Глоб» писала недавно, что минимальная сумма, в которую семье обходится ежегодное пребывание студента в Гарвардском университете, составляет 3280 долларов.-Это минимальная. А можно и больше, если платить за лучшую комнату, за бассейн, питаться не в столовой и т. д. Вот вам и ценз. Ведь 3280 долларов — это сумма, равная примерно тому прожиточному минимуму, который, по подсчетам американских экономистов, необходим средней семье из четырех человек для того, чтобы просуществовать в течение года. Спрашивается, может ли эта самая «средняя семья» выложить такие деньги на обучение своего отпрыска в Гарвардском университете?

Сызмальства сыновья и дочери Джозефа Кеннеди-старшего приучались к мысли, что они не такие, как все, что они избранные. Это не обязательно шло при помощи назиданий и поучений. Просто они жили в роскошных домах, уезжали на лето на фешенебельные курорты, путешествовали на шикарных яхтах, ездили в автомобилях только самых дорогих марок, одевались у самых модных портных, обедали в наилучших ресторанах, лечились у врачей, одноразовый гонорар которых превосходит месячный заработок рабочего. К их услугам было все самое лучшее, самое дорогое, самое изысканное. Они заводили друзей и недругов, приятелей и соратников, выходили замуж и женились внутри узкого круга, куда вход посторонним заказан.

Мелкая, но характерная деталь: рассказывают, что в университетские годы Джон Кеннеди мог пригласить приятелей-однокурсников в дорогой ресторан и явиться туда самому без гроша в кармане. Причем делал он это вполне без задней мысли, не шутки ради и тем менее для того, чтобы поужинать на даровщинку. Просто сыну миллионера как-то не приходило в голову, что у его сотрапезников может не оказаться при себе такой мелочишки, как сотня-другая долларов. Ему-то ничего не стоило истратить за вечер и много больше. Наивность богача сродни той, которая продиктовала королеве Марии-Антуанетте ее трагикомический афоризм.

«Почему они бунтуют?

У них нет хлеба, ваше величество?

Так почему же они не едят пирожных?»

Круг, в котором отпрыски кеннедиевского семейства, как принято это говорить, вращались, — это вполне определенный круг. Колледж и университет, родительский дом и места, где они развлекались, отдыхали, сделали их людьми этого самого, вполне определенного и в достаточной степени узкого круга. И если они по соображениям политики, которая стала их профессией, выходили и выходят из этого круга, то делают они это не по любви, а по расчету, в силу необходимости.

Психология и привычки, предрассудки и фетиши, нравы и мифы своего класса, своего круга с самых ранних лет вошли в плоть и кровь нынешнего поколения Кеннеди. Это их жизнь, их натура, они сами. И разве может измениться что-либо оттого, что обосновались они не в деловых конторах, а выступают с политической трибуны или заседают в сенате!

Но не только воспитание и окружение определяют позицию каждого из Кеннеди в современном американском обществе. Пусть они не принимают непосредственного участия в деловых операциях. Но каждому из братьев было доподлинно известно, какое количество миллионов долларов является его собственностью, на какую долю наследства он мог претендовать в будущем...

29 мая 1962 года Джону Кеннеди исполнилось 45 лет. В день тезоименитства положено дарить подарки, и Джозеф Кеннеди не собирался нарушать традиции. Его скромный подарок сыну-президенту не был ни романтичным, ни символичным. Он преподнес ему вполне реальный, абсолютно прозаичный и очень весомый пакет акций различных семейных фирм стоимостью в пять миллионов долларов. Так сказать, на зубок мудрости.

Еще в те дни, когда папаша Кеннеди вел азартную и рискованную игру на бирже, он отделил неприкосновенную часть своего капитала — 9 миллионов долларов и, вложив их в государственные ценные бумаги, спрятал в банковский сейф на имя своих детей — по миллиону на каждого.

Злые языки говорят, что старым Кеннеди, помимо отцовского чувства, руководила свойственная роду Кеннеди трезвая осторожность. Он стремился оградить себя от весьма обычного для биржевых игроков разорения, отложив кое-что про черный день, — деньги, положенные на имя детей, даже в случае банкротства судом изъяты не будут.

По мере того как дети Джозефа Кеннеди достигали совершеннолетия, они получали от отца на обзаведение еще по миллиону долларов. Это не считая домов и машин, загородных вилл и всевозможной утвари.

Количество денег, составляющих капитал каждого из членов семейства Кеннеди в отдельности, сохраняется в секрете. Но два обстоятельства сомнению не подлежат. Во-первых, все они миллионеры, и, во-вторых, значительная часть их средств вложена в акции многочисленных доходных корпораций и банков, давая сотни тысяч долларов ежегодного дохода и в то же время связывая их тысячами незримых, но вполне прочных нитей профита и интересов. Спрашивается, могут ли Кеннеди-политики действовать таким образом, чтобы нанести ущерб кеннедиевскому бизнесу, интересам этих корпораций и банков и, следовательно, своим собственным финансовым интересам?

Вовсе не обязательно проводить свой день на бирже или непосредственно заниматься предпринимательской деятельностью для того, чтобы быть связанными этими интересами: своими собственными, своей семьи, своего окружения, своего класса. Да, братья Кеннеди не бывали на бирже, разве что в качестве экскурсантов. Но что от этого меняется? Вся деятельность политиков Кеннеди — во имя бизнеса, в защиту бизнеса, во исполнение целей бизнеса крупнейших американских монополий.

И в старинных родах европейской земельной аристократии издавна существовало разделение, когда старший в роду наследовал поместья как лендлорд, другой становился воином, а третий принимал духовный сан. Но и в стальных латах под рыцарским шлемом, и в кардинальской мантии, и красной шапке они были представителями одного и того же класса, служили одному и тому же Делу.

И президент Кеннеди, и министр Кеннеди, и сенаторы Кеннеди прежде всего сыновья миллиардера Кеннеди, его наследники, люди, всей своей жизнью, нитями, образом мыслей, фетишами связанные и действовавшие в интересах американского большого бизнеса.

Мы не стали тогда говорить всего этого Роберту Кеннеди. Вряд ли нам удалось бы его убедить. Но и его рассуждения о том, что братья Кеннеди не имеют никакой причастности к бизнесу, нас не убедили ни в чем, хотя я допускаю, что говорил он все это вполне искренне.

Бизнес и политика

То и другое тесно переплелось в деятельности и в судьбе этого необычного семейства. Без одного немыслимо другое. Не будь за спиной 35-го президента огромных капиталов его отца, денег и влияния тестя, он не стал бы деятелем, вызвавшим и по сей день вызывающим в Америке острое борение политических страстей, с его именем не был бы связан важный политический поворот, который он пытался осуществить и который стоил ему жизни.

Да, президент Кеннеди был человеком острого ума, отточенного блестящим образованием, полученным в Гарвардском университете и Лондонской школе экономических наук, где он учился у крупного специалиста, виднейшего теоретика современного лейборизма профессора Гарольда Ласки. (Это мало известное обстоятельство очень важно для понимания многого в его последующей деятельности: миллионер и аристократ ищет и находит поддержку правых лидеров американских профсоюзов.)

Да, он был человек сильного характера, закаленного в огне войны, которую он провел в действующем флоте, в беспокойной и опасной должности командира торпедного катера.

И все-таки ни ум, позволивший ему трезво оценить соотношение сил, сложившееся в мире к моменту его прихода к власти, ни характер, необходимый для того, чтобы сворачивать с проторенных путей, не перевели бы его благих пожеланий из сферы желаемого в область действительного, если бы в его руках не находилась сила, единственно реальная в буржуазной Америке сегодняшнего дня, — сила денег.

Пойти вразрез с тем, что пока еще не разглядевшие новой ситуации в мире тупоголовые и близорукие представители правящей влиты считали истинным, мог в условиях современной Америки только человек из их среды, опирающийся на эту силу.

Нет, Джон Кеннеди не был рыцарем, бесстрашно выступавшим за справедливость, думавшим о благе человечества. Он был холодным и расчетливым буржуазным политиком, верным интересам своего класса так, как он их понимал, и руководствовавшимся в своей деятельности исключительно этими интересами. Он был только умнее большинства своих коллег, видел дальше, судил реалистичнее, делал необходимые выводы смелее, нежели они.

Генералу де Голлю принадлежит нижеследующее эссе об американских президентах последних десятилетий: «Рузвельт и Кеннеди были масками на настоящем лице Америки. Джонсон — подлинный портрет Америки. Он открывает нам страну такой, какова она на самом деле: грубой и сырой. Если бы его не было, нам надо было бы его придумать».

«Джонсон — ковбой, — продолжал генерал, — и этим все объясняется. Родись он в Европе, он не остался бы там, а поехал бы в Африку охотиться на бегемотов или в Америку искать золото. Но, родившись в стране ранчо и кольтов, он стал типичным шерифом, унтер-офицером, последовательно получающим повышения. Джонсон мне, если хотите, нравится. Он даже не делает вида, что думает».

Сказано с присущей генералу ядовитостью и достаточно хлестко. Думается, что здесь не без меткости схвачено характерное не только для Джонсона лично, но и прежде всего для господствующего американского политического стиля. Манера стрелять с бедра в Америке не только техасская привилегия. Это общепринятый и в какой-то степени культивируемый политический стиль, не раз дорого обходившийся стране. Де Голль говорил о Джонсоне. Список деятелей такого рода нетрудно продолжить. При всем внешнем различии между Трумэном и Эйзенхауэром, Гардингом и Гувером, Кулиджем и другими побывавшими в роли хозяина Белого дома в каждом из них есть что-то неуловимо общее, типичное для американского политического деятеля.

Об этих деятелях, нередко ограниченных и всегда самоуверенных, прямолинейных до примитивности и предельно самодовольных, во всех случаях ставящих кулак выше разума, а толстую мошну превыше всего, можно сказать, что они «настоящий портрет Америки» в том смысле, в каком имел это в виду де Голль. Спорить в этом с ним трудно, но одно обстоятельство деголлевского эссе нуждается в уточнении. Говоря о Рузвельте и Кеннеди как о масках на лице Америки, он хотел как бы подчеркнуть случайный характер появления этих деятелей в роли американского президента.

Между тем думается, что дело далеко не в случайности, а в глубокой закономерности, продиктованной насущнейшими нуждами той же самой Америки, типичными представителями которой являются, безусловно, и Джонсон, и Трумэн, и их предшественники. Да, действительно, на первый взгляд утонченный аристократ, склонный к самоуглублению и сложным теоретическим построениям Франклин Рузвельт и подчеркнуто интеллектуальный, англизированный Кеннеди, расположенный к кабинетным беседам на отвлеченные темы в кругу изысканных профессоров Гарварда, могут показаться белыми воронами в ряду обитателей Белого дома, капризом случая вознесенных на президентский пост, явлением нетипичным.

Попробуем, однако, вглядеться в это повнимательнее. Те же Трумэн и Гардинг, Эйзенхауэр и Кулидж восседали в президентском кресле во времена, для американской буржуазии относительно спокойные. Разрушительный кризис 30-х годов развенчал «великого инженера», как льстиво называла Гувера американская печать, и большой бизнес поспешил сдать его в архив, выдвинув на авансцену Рузвельта. В бурные и опасные времена именно этого деятеля, непривычного и нетипичного, предпочли держать во главе государства те, кто заправляет современной Америкой.

При таинственных, отнюдь не выясненных и по сей день обстоятельствах Рузвельт был внезапно убран с капитанского мостика американского государственного корабля и заменен воплощенной посредственностью, «галантерейщиком из Миссури», как называют в Америке Трумэна. Но это произошло лишь тогда, когда опасные бури и рифы великого кризиса и войны остались позади.

Теперь посмотрим, в какой обстановке появилась в Белом доме еще одна «белая ворона». Полтора десятка лет господства самодовольных иллюзий военного и политического превосходства, убеждение в том, что наступила эпоха, которая войдет в историю человечества как «век Америки», завершились внезапным и горьким для промышленно-финансовых воротил пробуждением. Советский прыжок в космос был не только выдающимся научно-техническим достижением, которому суждено стать вехой в новейшей истории человечества. Он символизировал собой утраченные иллюзии тех, кто в усердии не по разуму вознамерился повелевать миром, уповая не незыблемость американского превосходства во всех областях.

Злобный интеллектуальный карлик Трумэн, самодовольно ограниченный филистер Эйзенхауэр на поверку оказались политическими банкротами. С беспокойством, граничащим с паникой, властвующая американская элита обнаружила, что жизнь обогнала их, а XX век никак не хочет превращаться в век Америки. Раздались вопли о национальной катастрофе, о безнадежном отставании страны, об угрозе национальному существованию Америки.

Национальному существованию Соединенных Штатов, конечно, никто не грозил. Но тот факт, что к концу 50-х годов соотношение сил на мировой арене сложилось отнюдь не так, как того хотели и на то рассчитывали те, кто заправляет сегодняшней Америкой, стал бесспорным для всех. В вашингтонских политических салонах заговорили о необходимости «мучительной переоценки» прежних доктрин, концепций, идей, о необходимости новых людей, которые изыщут «новые стимулы». Так в овальном кабинете Белого дома — официальной резиденции американского президента — появился Джон Кеннеди.

Иными словами, речь идет не о политическом феномене, не о случайном и прихотливом изгибе линии политических судеб, не о невесть откуда взявшейся «маске на лице Америки», а о событии, явившемся результатом определенных процессов, отражением нужд, иногда осознанных, а чаще неосознанных, правящего класса. В трудных для него ситуациях второй половины XX века ему понадобился в роли рулевого не провинциал-самоучка, главным достоинством которого является луженая глотка и железные локти, а человек, способный и подготовленный к изощренному политическому маневрированию. Таким человеком и был Джон Фитцджеральд Кеннеди — 35-й президент Соединенных Штатов Америки. Из того же теста был и его брат Роберт. А силы, двигавшие его в Белый дом, руководствовались теми же соображениями, что и при выборе его старшего брата.

Альберт Эйнштейн незадолго до смерти дал интервью, которое не может не поразить глубиной и тонкостью высказанных суждений. Вопрос, заданный Эйнштейну в ходе этого последнего в его жизни интервью, был своеобразен и интересен.

— Скажите, метр, — обратился к нему журналист, — чем объяснить столь явное несоответствие: человеческий ум на нынешнем этапе своего развития оказался в состоянии проникнуть в святая святых природы — тайну атомного ядра. Но тот же самый ум человеческий на том же этапе своего развития оказывается не в состоянии оградить людей от ужасных, поистине апокалипсических последствий этого. Чем вы можете объяснить такое несоответствие?

— Мне б не хотелось, — ответил ученый, — чтобы то, что я сейчас скажу, было воспринято как парадокс. Я Альберт Эйнштейн, а не Бернард Шоу, и никогда не был так серьезен, как сию минуту. Для меня ответ на ваш вопрос ясен. Он заключается в том, что наука политика — вещь гораздо более сложная, нежели наука физика.

Слова эти произнес ученый, сложнейшие теоретические построения которого в области физики, по словам специалистов, по зубам не каждому из них. Какой же сложной, по мнению автора теории относительности, является политическая наука — в том случае, разумеется, если это наука, — коли она сложностью своей, по мнению Эйнштейна, превосходит даже физику!

Правда, не каждому эта мысль может показаться очевидной. Не случайно Эйнштейн боялся, что его ответ будет сочтен парадоксом. Иные обыватели, которым и в голову не придет, за чайным столом сидючи, манипулировать физическими формулами, осуждать ученых за то, что они вывели их так, а не этак, или, еще того хуже, высказывать свои пожелания, а то и требования, как сия формула должна, по их мнению, выглядеть, зато с легкостью в мыслях необыкновенной, непререкаемой безапелляционностью и претензией на обладание истиной в последней инстанции готовы сформулировать любой политический рецепт, начертать любую политическую схему, выдать на-гора простое решение любой из сложнейших политических проблем. .

Прости их, господи, ибо не ведают они, что творят! Впрочем, что касается господа, то он-то, может, их и простит. Простят ли народы, которые по милости таких политических кустарей не раз обрекались на огромные страдания и лишения?

Тем более опасны в политике кустари-одиночки, этакие политические Журдены, не подозревающие подчас всей сложности стоящих перед ними задач, пытающиеся подменять ползучим эмпиризмом, апелляцией к тому, что с их точки зрения является «здравым смыслом», научный подход к решению многоплановых и нелегких политических проблем современности.

Сложен механизм современной политики, многотрудны ее проблемы, вынуждающие подчас просчитывать десятки, а то и сотни вариантов. С каждым годом усложняются задачи, встающие перед государственными мужами. Их решение требует огромного искусства, знаний, научно точной и обоснованной методологии. На одних способностях и талантах, даже если они и наличествуют, ныне уже не выскочишь. Если не доскональное знание каждой из проблем, то хотя бы понимание сложности их, умение к ним подойти — этого ожидали от молодого, получившего неплохую подготовку нового президента Соединенных Штатов Америки.

Надо думать, что выбор тех, кто имеет в Америке право такого выбора, который пал на сенатора Джона Кеннеди, и был результатом репутации интеллектуала, прочно закрепившейся за этим выпускником Гарвардского университета. Уже в ранней юности проявил он склонность к углубленным занятиям. На университетской скамье обратил на себя внимание большим интересом к исторической и политической литературе. Беллетристика не пользовалась особой любовью молодого Кеннеди. Репутация «книжного пьяницы», как называла своего второго сына мамаша Кеннеди, прочно закрепилась за ним и в последующие годы.

Кстати, это обстоятельство заметно отличало Д. Кеннеди как от его предшественника на президентском посту, так и от преемника. Бравый генерал Айк сам как-то признался, что не читает больше двух-трех книг в год, да и то исключительно детективного жанра. Джонсон, по рассказам близких к нему людей, всегда предпочитал просмотр деловых бумаг чтению книг.

Еще будучи сенатором, Кеннеди пользовался каждым случаем, чтобы подчеркнуть, как он выражался, важность «интеллектуального подхода к политическим проблемам», всячески напирая на то, что в своей деятельности он стремится достичь «синтеза политики и науки». Вот характерное высказывание на сей счет, содержавшееся в одном из кеннедиевских выступлений незадолго до того, как его кандидатура стала официально котироваться на высший государственный пост в стране. «Среди первых великих политических деятелей Америки, — говорил сенатор Кеннеди, — тех, кто дал ей рождение в 1776 году, а в 1787 году дал ей крещение, находилось большинство крупнейших писателей и ученых нации. Ныне дело обстоит не так. Разрыв между умственным работником и политиком, по-видимому, растет, связь между ними утрачена. Где они, ученые государственные мужи?» — патетически восклицал честолюбивый сенатор, предлагая себя именно в таком качестве.

«Политиков, — разрабатывал ту же идею претендент на президентский пост, выступая перед профессорами и преподавателями Гарвардского университета, — следует для отрезвления окунать в студеные воды научных учреждений, чтобы они не стали пленниками собственных лозунгов и узких точек зрения».

Однако патетическими восклицаниями Кеннеди не ограничился.

Оказавшись в Белом доме, он осуществил в верхушке государственного аппарата достаточно ощутительную хирургическую операцию. Один за другим были уволены в отставку многие высокопоставленные чиновники. Им на смену пришла значительная группа сравнительно молодой профессуры. Новый президент почтительно именовал их своим «мозговым трестом». Озлобленные вашингтонские чиновники отводили душу глухим ворчанием и презрительной кличкой «яйцеголовые», которую они присвоили наводнившим в то время Вашингтон пришельцам с университетских кафедр.

Вряд ли нужно доказывать, что появление в Белом доме деятеля, еще в юные годы обратившего на себя внимание книгой «Почему Англия спала?», в которой он рассматривал последствия мюнхенского предательства, а после войны получившего одну из Высших журналистских наград, Пулитцеровскую премию, за книгу очерков «Биографии мужественных людей», было не случайным, как не случайным стало и появление вместе с ним в вашингтонских департаментах и ведомствах группы квалифицированных специалистов!

В 50-е годы в Вашингтоне всячески подчеркивалась некая «антиинтеллектуальная обстановка»; с легкой руки бесноватого Джозефа Маккарти слово «интеллигент» в американской столице стало чуть ли не бранным. Президентства Трумэна и Эйзенхауэра пришлись на период, когда в Вашингтоне безраздельно царил культ грубой силы. Пресловутая политика «с позиции силы» породила и определенный тип деятелей, ее осуществлявших. Не нужно много ума, чтобы размахивать атомной бомбой.

Но вот положение изменилось. Потрясание кулаком перестало быть действенным методом политики, маневрирование на международной арене и внутри страны в условиях слабеющих позиций, борьбы за умы людей требует изощренности, ловкости, хитрости, изворотливости. И как результат — интеллект на американской политической бирже начинает котироваться наряду с кулаком, а количество мозговых извилин ценится не меньше, чем крепость бицепсов и голосовых связок.

...Мне довелось впервые близко увидеть молодого президента летом 1961 года в Вене во время известной встречи руководителей СССР и США. Крупный мужчина с внимательными серо-зелеными глазами, белозубой улыбкой, которая появлялась на его лице, пожалуй, несколько чаще необходимого, наталкивая на мысль о, что называется, «работе на публику», небрежность движений, некоторая даже мешковатость и вместе с тем элегантность аристократа, с юных лет привыкшего быть центром внимания, уверенного в себе, но в то же время подобранного, напружиненного. По тому, как временами загорались его глаза, начинал звенеть голос, а затем, несколько мгновений спустя, снова полуприкрытые веки, ровно текущая речь, чувствовался большой темперамент, взятый в железные колодки годами выработанной выдержки опытного политика, умения управлять собой.

Фамильно кеннедиевской была пышная шевелюра — бронзового отлива с рыжинкой — предмет его особых забот. Рассказывали, что повсюду с собой он возил большой набор головных щеток с ручками слоновой кости — подарок жены, — тщательно следя за прической. Наряду с его привычкой для обретения душевного равновесия по нескольку раз в день принимать ванну или душ, тем чаще, чем больше выпадало треволнений, — это давало постоянную пищу сопровождавшим его журналистам...

У наблюдавших тогда за Д. Кеннеди возникало ощущение какой-то его скованности, некоторой, быть может, повышенной осторожности. Чувствовалось, что ему не хватает опыта ведения международных дел, да и то сказать — это была одна из первых официальных международных встреч, на которой он выступал как президент США. И тем не менее уже тогда, несмотря на всяческие его оглядки и оговорки, робко и в достаточной степени непоследовательно новый американский руководитель сделал попытку взглянуть на ситуацию в мире несколько иначе, чем его предшественники.

Помню состоявшийся в те дни в баре роскошного отеля «Империал» разговор с одним из видных американских политических обозревателей, Д. Рестоном, который сопровождал президента в Вену. Россия и Америка, говорил Рестон, должны в своих отношениях исходить из того, что сложившееся между ними соотношение силы — «фифти-фифти» — «пятьдесят на пятьдесят», или, что называется, так на так. И дома и в Вене Рестон, как мы знали, был вхож к президенту, и, конечно же, развивавшиеся им тогда идеи вполне отражали оценки Д. Кеннеди. Нетрудно было невооруженным глазом разглядеть разницу между этим самым «фифти-фифти» и пресловутой политикой «с позиции силы», от которой в течение послевоенных лет пытались танцевать предшественники Кеннеди.

Другой ведущий американский комментатор, многоопытный Уолтер Липпман, человек, начавший свою карьеру еще в качестве сотрудника возглавлявшейся президентом Вильсоном американской делегации на Версальской конференции, наблюдающий и обсуждающий политику вот уже девятого президента США, следующим образом обрисовал ситуацию, с которой столкнулся Кеннеди, попав в Белый дом: «Ему приходится иметь дело с противником, равным по военной мощи, и с партнерами, равными по экономической силе. Это нечто совершенно для Америки новое. В течение 100 лет мы были изолированы от войн, происходивших в остальной части света.

Затем в течение примерно 40 лет мы занимались созданием такой мощи, которая позволяла одерживать полные победы и требовать безоговорочной капитуляции от наших противников. Как сперва в условиях изоляции, так и потом, в условиях победы, нам не приходилось сталкиваться со старой человеческой проблемой, заключающейся в том, чтобы научиться жить в таком свете, в котором наша воля — это не единственный закон».

Джон Кеннеди признавался как-то, что не просто просматривает комментарии Липпмана, но читает их с карандашом в руке. Престарелый обозреватель точно сформулировал то, над чем размышлял Кеннеди с того часа, как он вошел в продолговатую, с видом на зеленую лужайку комнату на первом этаже Белого дома, служащую кабинетом американским президентам. Трезвый человек, умевший смотреть в лицо фактам и тогда, когда они неприятны, Кеннеди отдавал себе отчет в том, что реальное соотношение сил в современном мире отнюдь не таково, как хотелось бы ему и тем, чьи интересы он выражал и намеревался защищать всеми доступными ему способами. Стремительный рост силы и влияния социалистических стран был для него неприятным, но, увы, непреложным фактом.

Первые месяцы президентства — колебания между выводами, на которые наталкивал трезвый анализ, и огромная сила инерции взявшей разгон бюрократической государственной машины. Оглушительный провал авантюры в заливе Кочинос. «У победы сто отцов, поражение — всегда сирота», — сказал тогда Кеннеди. Он сделал выводы из этого сиротского поражения.

Нет, Д. Кеннеди вовсе не собирался отказываться от амбициозных целей американского империализма, он лишь хотел привести амбиции хотя бы в какое-то соответствие с амуницией, отдавая себе отчет в том, что у Америки нет иного выхода, как научиться жить в мире, в котором ее воля отнюдь и далеко не единственный закон.

«Стратегия, чтобы выжить» — так однажды назвал Кеннеди свою политику. Выжить прежде всего его, кеннедиевской, Америке, Америке банкиров и промышленников, Америке финансовых аристократов, людей, которым ко дню рождения на зубок дарят миллионы долларов.

Крылышки и перышки

Он сам, выступая в мае 1963 года в университете, носящем имя одного из «баронов-разбойников», первонакопителя огромного состояния Корнелиуса Вандербильта, весьма откровенно говорил об этой его Америке, представителем которой он себя сознавал. «Все американцы должны быть гражданами. Но некоторые должны быть более ответственными, чем другие, в силу их общественного или частного положения, их роли в обществе, их перспектив на будущее или наследия (вы слышите, даже не своих заслуг, а наследия! — В. З.), доставшегося им от прошлого... Коммодор Вандербильт сознавал эту ответственность, благодаря чему память о нем сохранится надолго». Речь идет о том самом Вандербильте, который прославил себя фразой: «Закон? Зачем мне закон? Разве я не обладаю силой?»

Высказывание об особой ответственности обладателей наследств и частного положения — не обмолвка, а кредо. Деятельность Кеннеди внутри страны, иногда и задевавшая интересы отдельных групп монополистов, всегда и полностью была направлена на защиту всего класса крупных буржуа Америки в целом.

Шаги, предпринятые Д. Кеннеди по «выравниванию» линии фронта» американского империализма в современном мире, «сокращению его растянутых коммуникаций» для того, чтобы за рубежом США сделать его более способным противостоять нарастающему наступлению освободительного движения народов, а внутри страны процессу коррозии, разъедающему капиталистическую систему, близорукие представители империалистических кругов Америки, особенно из числа тех, кто все свое благополучие строит на «торговле смертью», объявили чуть ли не капитуляцией. Точно так же а свое время попрекали Рузвельта, когда он мерами государственного регулирования тянул американский капитализм за уши из болота кризиса и депрессии.

Люди, близко знавшие Кеннеди, утверждают, что это был человек чрезвычайно честолюбивый и властный, сочетавший стремление подчинить всех окружающих своей воле с хитростью, скрытностью, расчетливостью и большой осторожностью. Деятельность его, небольшая по срокам, но, безусловно, примечательная, свидетельствует о незаурядных качествах этого политика, широком политическом кругозоре, дальновидности, реализме.

В наш век, когда буржуазия, теряя под ногами почву, склонна к авантюристическим метаниям и политическим безумствам, такие качества у буржуазного политика — вещь в достаточной степени исключительная. И как следствие этого, в отличие от прошлых времен «золотого века» буржуазии, редко-редко на сером фоне политических посредственностей, тупиц и филистеров, оппортунистов и ловчил, дешевых демагогов и самодовольных фанфаронов в лоне буржуазной политики появляются фигуры, сколько-нибудь примечательные. Джон Кеннеди был одним из таких немногих исключений. Это и привело к тому, что в течение короткого времени (немногим более десяти лет) он из малоизвестного начинающего политика-любителя превратился в государственного деятеля мирового масштаба.

Но как далек его реальный облик от того ангелочка, которому сейчас буржуазные историки и публицисты старательно пририсовывают крылышки за спиной и нимб над головой.

Джон Кеннеди был не только политиком, но и политиканом — без этого ни один буржуазной деятель в сегодняшней Америке карьеры не сделает, — не чуравшимся методов, которые даже видавшая виды американская печать называет сомнительными. «В начале своей карьеры, — пишет его биограф, — Джон Кеннеди большое место отводил оказанию услуг влиятельным лицам в его избирательных округах. Молодой сенатор хорошо знал, что американских законодателей оценивают, в большой мере исходя из их усердия в оказании бесчисленных мелких одолжений влиятельным лицам, нежели в связи с их ролью в законодательной деятельности». Пусть вдумается читатель в это: «мелких одолжений влиятельным людям», — представит, что кроется за этими словами, какое реальное содержание вкладывает в них автор в общем-то панегирика во славу Кеннеди, и мы увидим, как рассеивается нимб, как почти что вознесенный на небо образ опускается на землю, причем не обязательно чистую.

Но, быть может, так было действительно только «в начале карьеры» — уж очень хотелось выйти в люди, — а потом все стало стерильно и без «мелких одолжений»? Вот как описывала его деятельность, стремясь подчеркнуть энергичность кандидата, одна из американских газет, поддерживавшая Кеннеди накануне выборов 1960 года: «В течение трех последних лет он объездил всю страну. Не было ни одного штата, где бы он не произнес речи, не поулыбался бы избирательницам, не поцеловал сотни-другой младенцев. Нет ни одного человека, имеющего хотя бы самый незначительный политический вес в организациях демократической партии штатов, с которым Кеннеди не завел бы близкого знакомства, не пригласил бы пообедать».

Нет, положительно политический херувим, целуя младенцев сотнями и досконально зная, с кем следует поручкаться, а кого и за стол усадить, одно-другое пообещать-посулить, продемонстрировал, что ему досконально известно, где в Америке что лежит и что такое политическое пройдошество.

Или возьмем то, каким образом в политических кампаниях Джона Кеннеди использовался, всячески раздувался и безмерно превозносился факт участия его в войне. При этом делалось сие отнюдь не за спиной самого Кеннеди.

...На письменном столе его кабинета в Белом доме я обратил внимание на не вполне обычный предмет, контрастировавший строгому порядку, царившему здесь. То был кокосовый орех средних размеров, изящно оправленный в серебро. Заметив внимательный взгляд посетителя, Джон Кеннеди с видимым удовольствием поднимался с кресла-качалки и показывал собеседнику этот сувенир. На нем можно было разглядеть потемневшую от времени нацарапанную ножом надпись: «Туземцы знают место. Одиннадцать в живых. Кеннеди». Встретив недоуменный взгляд, президент с готовностью рассказывал, очевидно, далеко не в первый раз историю сувенира.

— Дело происходило в начале августа 1943 года. Я командовал торпедным катером РТ-109, входившим в отряд, действовавший в юго-восточной части Тихого океана и базировавшийся на острове Гуадалканал. — Дальше следовала история того, как катер, протараненный японским эсминцем, пошел ко дну. Оставшиеся в живых члены команды стали вплавь добираться до видневшегося вдали островка. После многочасового пребывания в воде обессилевшие и измученные моряки выползли на берег крохотного островка. Лейтенант Кеннеди помог выкарабкаться на берег сильно обожженному при гибели катера судовому механику. В течение нескольких дней одиннадцать моряков тщетно вглядывались в океанский простор, надеясь на помощь товарищей. Питались они кокосовыми орехами с нескольких пальм, росших на острове. Однако коллеги попавших в беду моряков не торопились прийти на помощь, полагая, очевидно, что их товарищей нет в живых. Через несколько дней на остров случайно высадилось несколько местных жителей, приплывших на пироге. Вот тогда-то лейтенант Кеннеди и воспользовался кокосовым орехом, на котором выцарапал свое послание командованию отряда морских охотников. Туземцы доставили орех по назначению, и вскоре потерпевшие были подобраны на борт присланного за ними катера.

Вот эта-то история и обросла огромной литературой безмерно рекламного свойства. На американской политической бирже котируются товары и куда менее ценные, чем боевые эпизоды из жизни политических деятелей. Так что нетрудно представить себе, до каких размеров была раздута реальная история с гибелью РТ-109 в годы, когда Джон Кеннеди поднимался по лестнице своей политической карьеры. Читателя американских газет и журналов усиленно потчевали россказнями вполне в стиле небезызвестного Кузьмы Крючкова, насаживавшего на свою пику целые полки вражеских солдат.

В действительности дело обстояло значительно прозаичнее, не столь геройски и романтически, как это преподносится американскому читателю, хотя, безусловно, оказавшись в трудной ситуации, 24-летний Кеннеди проявил достаточное присутствие духа и вполне определенную стойкость характера.

Однако особых подвигов в боях с японскими кораблями Кеннеди и его катер не совершали. Да и боев-то, собственно говоря, почти не было. В течение нескольких месяцев — с апреля по август 1943 года — торпедный катер — 25-метровое деревянное суденышко, вооруженное четырьмя торпедными аппаратами и несколькими зенитными пулеметами, — нес патрульную службу на тихоокеанском театре военных действий.

Столкновений с боевыми кораблями японского флота до того памятного дня 1 августа, когда протараненный японским эсминцем катер пошел ко дну, не было. О рутине патрульной службы катера можно судить по собственноручным записям его командира, занесенным в судовой журнал рукой Кеннеди. Вот взятые на выборку строки из этого журнала за май 1943 года:

«8 мая, 18.20. Вышли в море из Сесапи вместе с РТ-59 для патрулирования района от острова Саво до мыса Эсперанс. Видимость равна нулю.

13 мая, 0.45. Далекие вспышки, вероятно, в районе островов Рассел.

17 мая, 0.40. Видели белый свет в центре острова Саво.

21 мая. Выпустили 10 очередей из пулемета по плавающим бочкам из-под горючего.

23 мая, 5.30. Вышли из района патрулирования, направляясь в Сесапи. 5.40. Видны вспышки от стрельбы зениток; по-видимому, наши. 21.30. Увидели красный огонь на поверхности воды, 30° по курсу, расстояние 4 мили. Обследовали место. Ничего не обнаружили».

Точно такие же записи и в другие месяцы. Ни одного боя, ничего общего с голливудскими россказнями американской пропаганды. Первому бою с японскими кораблями суждено было быть и последним. Видный советский исследователь профессор Н. Н. Яковлев на основе тщательного изучения американских источников рисует следующую картину этого боя. 15 торпедных катеров американского флота, включая РТ-109, получили в тот день задание перехватить группу японских кораблей. Поздно вечером катера заняли боевые позиции и на приглушенных моторах попарно патрулировали пролив. Вскоре один из катеров, имевший радар, обнаружил противника. Полагая, что это были самоходные баржи, катер ринулся в атаку и оказался под огнем четырех японских эсминцев. Выпустив весь запас торпед, каждая из которых прошла мимо цели, командир катера, не сообщив ничего остальным кораблям, удалился с поля боя.

Лейтенант Кеннеди, видевший вдалеке вспышки разрывов, но не получив по радио никаких сообщений, продолжал патрулирование. Внезапно прямо перед носом своего суденышка он увидел приближающийся темный силуэт большого корабля. Это был эсминец японского императорского флота «Амагири». Расстояние между кораблями сокращалось так быстро, что, пока команда торпедного катера сообразила, что происходит, открывать огонь было уже поздно. Корабль попал в мертвую зону.

Дальнейшее произошло мгновенно. Кеннеди скомандовал полный ход и приказал дать боевую тревогу. «Она давно уже объявлена», — последовал ответ торпедиста с правого борта. Пока лейтенант вращал штурвал, пытаясь развернуть катер для торпедирования, тень эсминца, шедшего на таран, надвинулась вплотную. Раздался страшный удар, вырвавший штурвал из рук Кеннеди. Он отлетел на несколько метров, ударившись спиной о металлический поручень. Очнулся уже в воде. Разрезанное пополам судно пошло ко дну. Вдали виднелись силуэты уходящих с поля боя остальных катеров. Впоследствии их командиры объясняли это тем, что решили, будто вся команда РТ-109 погибла. Остальное уже известно.

Все это в общем-то не выходит за пределы во время войны обычного. Если и есть здесь что-либо необычное, то это тот дух захватывающий миф, который был сооружен искусной пропагандистской рукой.

Столкновение с японским эсминцем оставило по себе не только физическую память — серьезную травму позвоночника, сделавшую необходимыми в последующие годы две серьезные операции. Прошедшая рядом смерть, гибель не сумевших выбраться из-под обломков тонувшего катера, равнодушие и трусость удравших с поля боя и бросивших на произвол судьбы экипаж тонущего катера оставили глубокий и неизгладимый след в душе у Кеннеди.

Жаклин Кеннеди рассказывала, что на протяжении многих лет ее мужа преследовала мысль о смерти. Любимыми его Строками, которые он часто просил жену прочитать ему, было полное безысходной тоски стихотворение Алана Сигора. «У меня встреча со смертью, — говорится в нем, — в полночный час в горящем городке, когда весна пойдет на север; а я клятве смерти верен буду, и я приду на встречу с ней».

Конечно, это в достаточной степени утонченно и вызывает сочувствие. Горький, трагичный, иссушающий душу след оставила война в душе морского офицера, которому суждено было стать 35-м президентом Соединенных Штатов. И все-таки невозможно при всем этом отделаться от ощущения некой фальши — большие чувства не обязательно демонстрировать публично, глубокие переживания многое теряют, будучи сделаны объектом политической рекламы, самые сокровенные вещи, выставляемые на всеобщее обозрение, ставящиеся на службу вполне определенным и достаточно суетным целям, приобретают неистребимый налет вульгарности.

Вульгарность! Утонченный выпускник Гарварда в своей политической деятельности не чурался базарной вульгарности. «Реклама кандидата, — поучал он своих подручных, — должна быть похожа на ту, которая изо дня в день громогласно вопит о широко известном напитке кока-кола и сигаретах «Лаки-страйк». Расписывание подвигов «морского волка» в данном случае должно играть ту же роль, что в случае с кока-колой и сигаретами играют разглагольствования об их необычайных свойствах.

Бескорыстие, отсутствие честолюбия? Как бы не так. «Политик должен быть честолюбив, ибо честолюбие — пружина, ведущая его к вершинам политической власти». Не блага народа ради, не пользы государства для, но исключительно во славу собственную, для насыщения фамильного червя честолюбия действовал он и публично в том признавался.

Откровенность, прямота, правдивость?

«Его речи обильно сдобрены правдой». Эта ядовитая констатация принадлежит умному и многоопытному американскому журналисту. «Сдобрены правдой». Немного правды в качестве острой приправы, и блюдо имеет пикантный привкус.

Так вот, глядишь, вслед за нимбом и от ангельских крылышек остаются только перышки!

Да, собственно, в джунглях американской политической жизни белые одежды да эти самые крылышки могут только помешать. Во всяком случае, преуспеть в сфере буржуазной политики может только человек, не очень-то разборчивый в средствах. Продираясь к вершинам власти, Кеннеди получал и наносил удары нередко и ниже пояса.

1960 год. Последняя избирательная кампания. Приз — президентское кресло. Противник — Ричард Никсон.

Каким образом Никсону удалось узнать, что во время поездки в Европу несколько лет назад Кеннеди заворачивал в Монте-Карло и побывал в знаменитом игорном доме, трудно сказать. Однако узнал он не только о самом факте, но установил даже точные даты, когда Кеннеди появлялся в казино, — 11 июня 1953 года и 27 июля 1954 года. Так или иначе в июле 1960 года доверенный человек Никсона, бывший сотрудник ФБР, появился в Монте-Карло с сугубо секретной миссией. Позже стало известно, что он предложил 10 тысяч долларов за документ, фиксирующий факт игры Кеннеди в рулетку, Надо думать, что этот дорогостоящий тайный розыск был учинен не просто любопытства ради: проиграл ли, выиграл ли опрометчивый противник, а политический выигрыш будет у Никсона, стоит ему объявить во всеуслышание, что на президентский пост претендует азартный игрок. Известно, что штаб-квартирой республиканцев уже подготавливались огромные плакаты, на которых значилось: «Как можно вверять страну в руки человека, вверяющего свою судьбу рулетке?»

Но плакаты эти так и не увидели света. Своевременно проведав о готовящейся ловушке, Кеннеди предпринял свои меры. Владельцем казино в Монте-Карло является греческий судовладелец Онассис, человек фантастически богатый, входящий по размерам личного капитала в первую десятку богачей мира. Известно, что семейство Кеннеди уже много лет поддерживает тесные отношения с семьей Онассиса. За несколько лет до этого Жаклин Кеннеди с детьми провела месяц, путешествуя на яхте греческого Креза. Ее отношения с этим Крезом пошли на пользу карьере Кеннеди. Агенты республиканской партии убрались из Монте-Карло ни с чем...

Конкуренты были и внутри собственной партии. Одним из главных в том же 1960 году был Линдон Джонсон, тогдашний лидер демократической партии в сенате, еще один сенатор-миллионер Стюарт Саймингтон и сенатор Губерт Хэмфри, впоследствии вице-президент в правительстве Джонсона, соперник Роберта Кеннеди в 1968 году. Столкновения и взаимное прощупывание партийных фаворитов начались задолго до выборов. Летом 1958 года Джон Кеннеди появился на одном из политических банкетов. Эскапада, предпринятая им, многими в те дни была расценена как первый залп по соперникам. Воспользовавшись присутствием в зале видных партийных политиков, сенаторов, губернаторов, а также многочисленных представителей печати, радио и телевидения, Кеннеди вместо ожидавшегося от него политического заявления и критики в адрес правительства Эйзенхауэра внезапно одарил собравшихся такой притчей.

— Позавчера, — пряча усмешку, рассказывал находившимся в зале Джон Кеннеди, — мне приснился сон о президентских выборах 1960 года. Утром, придя в сенат, я рассказал о своем сне моим лучшим друзьям — Линдону Джонсону и Стюарту Саймингтону. Я поведал им, что минувшей ночью в мою спальню явился сам господь бог, помазал мне голову и сказал: «Джон Кеннеди, настоящим назначаю тебя президентом Соединенных Штатов». Услышав это от меня, Стюарт удивленно пожал плечами и сказал: «Странно, Джон, прошлой ночью и у меня был точно такой же сон, только господь помазал не тебя, а меня». Линдон, выслушав нас обоих, засмеялся и сказал: «Все это очень интересно, ребята, но я что-то не припоминаю, чтобы прошлой ночью я назначил кого-либо из вас».

Кеннедиевская притча была встречена громким хохотом присутствующих. Метко схваченная сенатором ситуация, непомерное самомнение Джонсона, убежденного, что его пост лидера демократической партии в сенате дает ему власть почти божественную, немало позабавили слушателей. Шутка пошла гулять по вашингтонским гостиным. Но, как и в каждой шутке, в ней была немалая доля правды. Именно между этими тремя деятелями демократической партии два года спустя и развернулась основная борьба за выдвижение в качестве кандидата демократов на пост президента.

Злой и острый язык Кеннеди не раз помогал ему в тех ожесточенных политических схватках с конкурентами, происходящих на американской политической арене, которые часто напоминают столь модное на Западе, весьма непривлекательное и кровавое зрелище, именуемое борьбой без правил — «кетч эз кен», что буквально переводится «хватай как можешь». Удары ниже пояса Кеннеди часто парировал ядовитой шуткой.

Губерт Хэмфри, пытавшийся весной и летом 1960 года конкурировать с Кеннеди, разъезжая по стране на митингах, как-то публично посетовал, что вести ему кампанию против Джона — все равно что «мелкому торговцу сражаться с универсальным магазином». Он развивал тезис: у меня нет папочки, платящего по моим счетам. Кеннеди это не смущало. Он парировал выпады, отшучиваясь от них. Выступая на одном из митингов, он вытащил из кармана листок бумаги и прочел текст телеграммы, будто бы полученной им от отца: «Дорогой Джон! Не покупай ни одним голосом больше, чем необходимо. Я разорюсь, если придется оплатить стопроцентную победу». Слушатели смеялись, Кеннеди тоже. Хэмфри предпочел тогда очистить поле боя. Остался за флагом и Саймингтон. Главным противником оставался Джонсон, и летом 1960 года схватка шла уже, что называется, врукопашную.

Появляясь перед избирателями в качестве лидера демократической партии в сенате, Джонсон стал рассказывать слушателям о нерадивости своего конкурента. Выступая по телевидению Джонсон поведал о многих случаях, когда во время важных голосований Кеннеди отсутствовал в сенате, являя тем самым недостаточную серьезность, столь необходимую деятелю, претендующему на высший государственный пост в стране. В то же время, с гордостью сообщил он телезрителям, не было ни одного случая, когда б на заседании сената отсутствовал сенатор Джонсон.

Кеннеди ответил незамедлительно. Выступая на следующий же день, он заявил: «Сенатор Джонсон и на самом деле вел себя чудесно, присутствуя на каждом из заседаний. Я подтверждаю это. Я же действительно иногда не присутствовал, я ведь не лидер партии в сенате. Поэтому сегодня я полон восхищения сенатором Джонсоном, преисполнен любви к нему, всецело поддерживаю его как лидера демократов в сенате и убежден, что, став президентом, отлично с ним сработаюсь как с лидером демократов в сенате».

В последующие недели схватка продолжалась в том же духе. Джонсон опрокидывал на противника одно за другим тяжеловесные обвинения, не останавливаясь и перед ударами ниже пояса. Кеннеди с высокомерием аристократа и отточенной изощренностью выпускника Гарварда парировал выпады, стремясь поставить противника в смешное положение. Впрочем, ударов ниже пояса он тоже не чурался. Неловкие манеры Джонсона, его провинциальный техасский говор — все это наряду с серьезными политическими обвинениями служило мишенью для выпадов со стороны Кеннеди.

Кульминация наступила на съезде партии, который должен был выдвинуть кандидата в Белый дом. Убедившись, что все предпринятое до сих пор не ослабило позиций соперника и делегаты вот-вот проголосуют за кандидатуру Кеннеди, Джонсон прибегнул к последнему средству. Взяв слово, он сделал заявление о том, что сенатор Кеннеди страдает неизлечимой адиссоновой болезнью и держится только за счет кортизона, лекарства поддерживающего, но не излечивающего, и, следовательно, не сможет должным образом выполнять президентские функции, Сторонники молодого сенатора выступили с опровержением и, в свою очередь, обрушились на Джонсона.

Тем большее удивление обуяло делегатов съезда демократической партии, когда на следующий же день, после того как кандидатура Джона Кеннеди была выдвинута съездом, не кто иной, как сам новоиспеченный кандидат, обратился к делегатам с предложением выдвинуть на пост вице-президента кандидатуру Линдона Джонсона, и оба деятеля трогательно облобызали друг друга.

Цинизм — скажете вы? «Политическая игра, — отвечал Кеннеди. — Президент должен вести политическую игру, должен быть подготовлен для этой игры, должен любить ее».

Но все-таки почему же Кеннеди предпочел видеть Джонсона, своего ожесточенного, чтобы не сказать больше, конкурента и противника, не в той роли, которую он сам ему отводил поначалу, — роли партийного лидера в сенате, а на посту вице-президента?

Некоторые объясняли это стремлением заручиться голосами избирателей-южан, кумиром которых был сенатор от Техаса Линдон Джонсон. Есть и иные версии. Но доподлинно, что кроется за этим внезапным, для многих неожиданным поворотом, не знают даже близкие к покойному президенту люди. Один из друзей и политических сподвижников Кеннеди, Пьер Сэлинджер, впоследствии рассказывал, что через несколько дней после окончания съезда в узком кружке друзей Кеннеди зашел разговор о том, почему он остановил свой выбор не на ком-нибудь, а на Линдоне Джонсоне. Кеннеди замолчал, рассказывает Сэлинджер, лицо его помрачнело, и он сказал: «Все обстоятельства этого никогда не будут известны. И очень хорошо, что это так». — «Я, — добавляет Сэлинджер, — не в состоянии объяснить эту загадочную реплику. Единственное, что я могу, — это рассказать о ней».

Надо сказать, что в связи с выдвижением кандидатуры Линдона Джонсона на пост вице-президента разногласия были не только среди сторонников Кеннеди в демократической партии, не только в кругу его личных друзей, помощников, но даже внутри семейства Кеннеди. Случай для этого семейства в достаточной степени редкий, чтобы зафиксировать на нем особое внимание. Среди тех, кто высказался в пользу Линдона Джонсона, был Кеннеди-старший, в дни съезда демократической партии 1960 года тайком приехавший в Лос-Анджелес, где происходил съезд, снявший под чужим именем виллу и осуществлявший оттуда в обстановке строгой секретности деятельность организации выдвижения кандидатуры сына.

В те дни среди делегатов съезда кем-то из приверженцев Джонсона в связи с этой таинственной деятельностью Кеннеди-старшего по рукам был пущен хотя и незамысловатый, но злой стишок:

Из этой самой берлоги и последовал совет относительно выдвижения Джонсона на пост вице-президента. В то же время Роберт Кеннеди, игравший в предвыборной кампании брата роль ее главного организатора, до последнего момента делал все для того, чтобы пустить кандидатуру Джонсона под откос. Нижеследующий эпизод дает представление об обстановке тех дней. Дело происходило 14 июля 1960 года. Джон Кеннеди уже сделал свое предложение Джонсону баллотироваться с ним по одному списку. До открытия заседания съезда, на котором должно было состояться выдвижение на пост вице-президента, оставались считанные минуты. Джонсон находился в номере отеля, где совещался со своими помощниками перед тем, как предстать перед делегатами съезда. Внезапно дверь с треском распахнулась, и, как свидетельствуют очевидцы, в комнату даже не вошел, а ворвался Роберт Кеннеди с растрепанной шевелюрой и горящими глазами. Прямо с порога, отбросив условности церемонии, он принялся убеждать Джонсона в том, что тот ни при каких обстоятельствах не должен давать согласия баллотироваться на пост вице-президента. Младший Кеннеди заявил, что этот противоестественный альянс может расколоть партию и дорого обойтись на ноябрьских выборах.

В комнате воцарилась неловкая и напряженная тишина. Глаза Джонсона пылали бешенством. Голосом, пресекающимся от ярости, он спросил, как совместить эти слова Роберта с незадолго до того сделанным ему предложением его старшего брата. Кто-то из помощников Джонсона кинулся к телефону. С трудом разыскав Джона Кеннеди, он спросил, что значит все происходящее. Кеннеди попросил к телефону брата. Что говорил он ему, неизвестно, ко, выслушав старшего брата, Роберт Кеннеди с треском швырнул трубку на аппарат и, крепко выругавшись, выскочил из комнаты. Тут же раздался звонок телефона, и Джон Кеннеди, попросив к аппарату Линдона Джонсона, подтвердил тому свое желание баллотироваться с ним по одному списку.

Рассказанный эпизод любопытен, с одной стороны, тем, что показывает, до какой степени узок круг людей, знавших истинные причины того, что выбор был остановлен на Джонсоне. Даже ближайший к старшему брату человек — Роберт Кеннеди — был не в курсе дела, продолжая упрямо гнуть свою линию. А с другой стороны, эпизод этот представляет интерес не только исторический, до некоторой степени проливая свет на ту очевидную вражду между Линдоном Джонсоном и Робертом Кеннеди, вражду, носившую не только политический характер, но имеющую явно личный и эмоциональный оттенок.

Итак, «политическая игра», о которой говорил Джон Кеннеди, Он был привержен такой весьма неприглядной и нешуточной в американских условиях игре все годы своего пребывания на вашингтонских подмостках, буквально с первых шагов, еще задолго до того, как ставкой в этой игре стал Белый дом. Взять хотя бы весьма двусмысленное поведение будущего президента в связи с так называемым «делом Джозефа Маккарти».

Когда художества этого погромщика приобрели настолько скандальный характер, что даже лидеры демократической партии оказались перед необходимостью его осадить и в сенат была внесена резолюция, осуждающая его действия, среди тех, кто не явился на голосование этой резолюции, был Д. Кеннеди. Он предпочел оказаться в нетях, дабы, с одной стороны, не быть среди тех, кто публично осудил бесноватого сенатора из Висконсина, и не вызвать, таким образом, негодования правых, и в то же время, с другой стороны, не уронить себя в глазах либералов. Именно этот эпизод дал впоследствии Элеоноре Рузвельт основание обвинить Кеннеди в трусости, а поддержавшему ее Линдону Джонсону бросить ставшую крылатой фразу о том, что у сенатора Кеннеди «больше профиля, чем мужества».

Одним словом, Джон Кеннеди отнюдь не был таким «невинным политическим агнцем,», каким его ныне пытаются рисовать иные служители культа. Этому изощренному буржуазному деятелю были отлично известны все правила, мягко выражаясь, не стерильно чистой игры, которую ведут американские политиканы, чем он далеко не в последнюю очередь обязан появлением в роли хозяина Белого дома.

Роберт Кеннеди

Деятельность Джона Кеннеди, его личность породили в Америке целую литературу по большей части свойства апологетического, иногда злобного и очень редко возвышающегося над уровнем чтива для обывателя. Между тем трезвая оценка деятельности этого президента имеет интерес не только исторический, но и с точки зрения политики для сегодняшнего и завтрашнего.

Но время есть время. Поток литературы о покойном президенте несколько уменьшился, зато возросло количество страниц, посвященных его братьям Роберту и Эдварду. Гибель Роберта Кеннеди подхлестнула этот поток, людей волнует двойная трагедия, возрос интерес к жизни и судьбе младшего из братьев. С обложек журналов чаще теперь можно увидеть не глаза Жаклин Кеннеди, а пристальный, исподлобья взгляд Эдварда Кеннеди, в витринах книжных магазинов на видных местах книги, посвященные далласскому убийству, соседствуют с броско изданными книгами о трагедии в Лос-Анджелесе, книгами самого РФК — так сокращенно в Америке принято было именовать Роберта Френсиса Кеннеди, либо, наконец, книги и брошюры, посвященные Эдварду. Этих книг великое множество.

Надо сказать, что писания, посвященные братьям Кеннеди, отличаются, как говорят физики, значительной амплитудой колебаний— от приторно-сладких и восторженных панегириков до жгучеядовитых поношений — в зависимости от симпатий, а главное, целей, которые ставят перед собой авторы этих писаний, и источников финансирования их вдохновения. Особенно кипели страсти вокруг Роберта. Но надо думать, что ни херувим во плоти, ни образ этакого коварного злодея, наделенного всеми пороками голливудского набора, не соответствовал тому живому человеку, несколько лет занимавшему одно из ключевых положений на американской политической арене.

Каков же был Роберт Кеннеди в действительности? Ответить на этот вопрос — значит яснее понять причины и мотивы, которыми руководствовались заговорщики, убедиться в том, что вопреки россказням реакционной печати убийцы были движимы вовсе не стремлением избавить Америку от «красного президента», «опасного либерала», но мотивами совсем иными.

Сопоставив многочисленные данные, постаравшись отделить факты от вымысла, были от небылиц, проверяя все это на оселке личных впечатлений, почерпнутых во время встреч и бесед с Робертом Кеннеди, я попытаюсь дополнить тот политический портрет этого деятеля, штрихи которого выше уже бегло набросаны.

Один из противников сенатора от Нью-Йорка как-то пытался подставить ему ножку хлесткой репликой о том, что весь секрет карьеры Роберта Кеннеди — это деньги его отца и имя его брата. Нет сомнения в том, что деньги Джозефа Кеннеди и имя Джона Кеннеди были важнейшей составной частью политического капитала третьего из братьев, важными пружинами его быстрой государственной карьеры. Однако было бы близорукостью не видеть, что и сам Роберт Кеннеди являл собой определенную величину, обрел собственный вес и влияние.

Такая уж была у него судьба, что все, кто с ним сталкивался, пытались сравнивать его с погибшим братом-президентом. Среди публицистов, работавших на Роберта, распространенным являлся прием подчеркивания внешней похожести, близости братьев. Мне доводилось встречаться и беседовать как с президентом, так и с его братом.

Не надо было обладать слишком уж большой наблюдательностью, чтобы сразу же обратить внимание на явную их несхожесть — несхожесть внешнюю, несхожесть поведения, манеры говорить и даже, если хотите, мыслить. И лишь когда Роберт внезапно улыбался, а делал он это в отличие от брата чрезвычайно редко и как бы нехотя, пересиливая себя, видно было, что нет, фамильное сходство все-таки имелось.

Дабы не навязывать читателю своего субъективного впечатления, обращусь к свидетельству такого для данного случая авторитетного эксперта, как родная сестра Джона и Роберта Юнис Кеннеди-Шрайвер.

— Все эти разговоры о том, что Джек и Бобби кровные братья-двойники, — явное преувеличение. Прежде всего сказывалась весьма ощутимая разница в возрасте: они принадлежат к разным поколениям, они были привязаны к разным людям, им нравились совершенно разные, несхожие друг с другом женщины. До 1952 года они вообще не были близки. И свела их только политика. В политике распространено предательство, а Джеку нужен был человек, которому он мог бы вполне довериться, человек, верный ему до конца.

Джек понимал, что таким человеком мог быть Бобби, и именно поэтому Бобби стал ближайшим сподвижником Джона Кеннеди.

Кстати, и в области политики братья отнюдь не были двойниками.

Будучи едиными в борьбе за власть, за влияние, они нередко расходились по многим, в том числе и существенным, политическим вопросам. Но об этом дальше. А сейчас немного о личности третьего из братьев Кеннеди, о его детстве, привычках, характере, ибо все это обстоятельства отнюдь не только личные. Когда речь идет о деятелях такого масштаба, трудно, подчас невозможно отделять личное от общественного, домашние привычки от привычек и ухваток политика.

Роберт Кеннеди был третьим из сыновей старого Джозефа. Причем от двух братьев его отделяла солидная разница в возрасте: он родился спустя девять лет после Джона. В детстве такая разница весьма существенна. Общение со старшими братьями, по его собственным рассказам, носило вполне определенный и сугубо односторонний характер: «Бобби, не мешай», «Отстань, парень, не видишь, мы заняты». И в лучшем случае: «А ну-ка, Бобби, сбегай за мороженым». Попытки выказывать строптивость и проявлять характер кончались обычно плачевно — пинком или затрещиной. Именно поэтому, став отцом десятерых детей, Роберт тщательно и самолично следил за тем, чтобы старшие не угнетали младших.

«Бобби был у меня седьмым из девяти детей, — рассказывает Роза Кеннеди. — Он рос в тени Джо и Джека с сестрами и младенцем Тэдом. Он был меньше всех ростом, худенький, и мы боялись, что он может вырасти слабым и изнеженным. Однако, когда он немножко подрос, мы поняли, что бояться нечего». Действительно, спортивные игры, бесконечные отцовские подзуживания на тему «Кеннеди не могут быть вторыми» формировали характер во вполне определенном плане.

Любопытна история, связанная с попыткой юного Роберта вступить на стезю бизнеса. Частые разговоры за семейным столом о деловых операциях отца, очевидно, заронили в душу двенадцатилетнего мальчика мысль заняться бизнесом. Он решил увеличить количество выдаваемых папашей карманных денег за счет собственного делового предприятия. Вдохновленный перспективой экономической независимости и возможностями личного дохода, способного конкурировать с отцовским, а также желая досадить высокомерным братьям, Роберт взялся за торговлю журналами. Покупая по оптовой цене пачку свежих иллюстрированных журналов, он садился на велосипед, а чтобы было не скучно, взгромождал рядом с собой своего верного друга, шумливого поросенка по кличке Порки и колесил по округе, убеждая соседей приобретать журналы из его сумки с небольшой наценкой за доставку.

Так продолжалось целую неделю. Отец с удовольствием взирал на проснувшуюся в его отпрыске коммерческую жилку. Но, как говорится, недолго музыка играла. То ли занятие показалось тоскливым, то ли доход не шел ни в какое сравнение с тем, что безо всякого труда доставалось из папашиных рук, но материала для очередной сказочки о «бедном газетчике, вышедшем в люди», Роберт Кеннеди американским сказочникам не дал.

Уже через неделю после начала делового предприятия он решил отбросить в сторону велосипед — утомительно и пыльно — и стал ездить по округе в шикарном отцовском лимузине, за баранкой которого сидел холеный шофер. Еще через несколько дней и это показалось юному бизнесмену чрезмерно обременительным, и он со своим поросенком, покинув машину, поручил розничную торговлю отцовскому шоферу. А вскоре и этот бизнес увял сам собой. Впрочем, нельзя сказать, что история с иллюстрированными журналами прошла бесследно. Именно к тому периоду, по его собственным словам, относится вывод Роберта о том, что деловые операции не его стихия и что «у папы это получается лучше».

Не добившись успеха в сфере материальной, юный Кеннеди вознамерился сделать карьеру духовную. В юности он всерьез мечтал о духовном сане, собираясь стать священником. Прилежно изучал все обряды сложной католической службы и преуспел в этом, судя по всему, немало. Во всяком случае, уже будучи министром юстиции в кабинете своего брата, а затем сенатором США, он иногда участвовал в церковной службе в качестве добровольного помощника священника при алтаре, не делая при этом ни одной ошибки в религиозных церемониях.

Но и из духовной карьеры Роберта ничего не вышло. Надо думать, что обстановка мирской суеты, царившая в доме старого Кеннеди, явилась тому помехой. Джон Кеннеди в юности мечтал стать бизнесменом, Роберт — священником. Но политический водоворот, для которого поначалу предназначался лишь старший из братьев, затянул не только всех остальных братьев Кеннеди, но и их сестер, мужей сестер, и вообще всякий приближающийся в последние два с половиной десятилетия к «клану Кеннеди» независимо от своего желания оказывался втянутым в политический омут.

Во всяком случае, вместо духовной академии Роберт Кеннеди оказался сначала в Гарвардском университете, а затем закончил юридический факультет Вирджинского университета. Юридическое образование определило и начало его деятельности на государственном поприще. В начале 50-х годов он стал сотрудником печально знаменитой Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, возглавлявшейся в те годы обер-погромщиком сенатором Джозефом Маккарти. В окружении сенатора от штата Нью-Йорк очень не любили упоминаний об этой странице биографии Роберта Кеннеди. Докучливого вопрошателя окидывали ледяным взором и либо вообще оставляли без ответа его вопросы, либо в лучшем случае давали понять, что это не более чем случайный и мимолетный эпизод. Но, как говорится, из песни слова не выкинешь.

Когда речь идет о политических портретах деятелей, играющих заметную роль, людей, с которыми советской внешней политике приходилось или приходится иметь дело, я не сторонник шаржей и карикатур, не почитатель и двухцветной черно-белой живописи. Между черным и белым цветом на политической палитре много цветов и оттенков, и, думается, ни одним из них не следует пренебрегать для того, чтобы отчетливо представлять истинный облик тех, кто вершит дела в Америке. Впрочем, и крайние цвета палитры игнорировать не следует, избегая белое называть белым, а черное черным.

Одним словом, в 1953 году Роберт Кеннеди, который отнюдь уже не был младенцем в сфере политики, за спиной которого была активная роль в предвыборных кампаниях старшего брата, в качестве старта для карьеры избрал Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности, возглавлявшуюся, пожалуй, самой мрачной фигурой американской послевоенной истории, истеричным и жуликоватым сенатором от штата Висконсин Джозефом Маккарти, стяжавшим себе незавидную славу «охотника за ведьмами».

Осторожный и предусмотрительный Джон возражал против намерений брата связать свое имя с этой комиссией, однако отец семейства держался иного мнения — он принимал висконсинского демагога у себя дома, давал ему деньги для ведения предвыборных кампаний и даже глядел сквозь пальцы на волокитство колченогого сенатора, увивавшегося некоторое время вокруг одной из дочерей — Патриции Кеннеди. Дело здесь, судя по всему, было не В личных симпатиях — все знавшие Джозефа Маккарти утверждают, что более отталкивающего типа трудно вообразить. С одной Стороны, Джозеф Кеннеди сочувствовал многим взглядам своего мрачно знаменитого тезки, а с другой стороны, опытный волк всегда был склонен завязывать тесные отношения с людьми влиятельными, а в начале 50-х годов немного в Вашингтоне было людей, влияние которых могло сравниться с тем, которым обладал наводивший страх на всю столицу Маккарти.

Короче говоря, Роберт Кеннеди с благословения родителя в течение многих месяцев был одним из активных сотрудников комиссии. Его уход из этого вертепа реакционеров, изображаемый сейчас либеральными сочинителями как результат политических разногласий, в действительности не имел с этим ничего общего. Дело было в личной обиде. Когда сенатор назначил главным адвокатом своей комиссии не юного честолюбца, а своего приятеля Роя Кона, Роберт Кеннеди счел себя ущемленным и хлопнул дверью. Он так и не простил Кону, что тот его обскакал на старте карьеры. Несколько раз у них дело едва не доходило до рукоприкладства, и, уже будучи министром юстиции в правительстве брата, Роберт Кеннеди возбудил против Кона дело о мошенничестве, обвиняя того в незаконных спекуляциях лошадьми.

После того как художества Джозефа Маккарти вывели из терпения даже американских сенаторов и мыльный пузырь его всесильности лопнул, висконсинский погромщик ударился в беспробудное пьянство и вскоре, всеми покинутый, умер от алкогольного отравления. Среди небольшой кучки людей, которые сочли необходимым проводить на кладбище проспиртованное тело «выскочки Джо», как именовали его на Капитолийском холме, был Роберт Кеннеди, захотевший продемонстрировать свою верность человеку, отвергнутому и презираемому большинством американцев.

Несколько лет спустя, стремясь как-то объяснить свое сотрудничество с Маккарти, сенатор сказал: «Я чувствовал, что эта работа нужна была в то время». «В то время» — здесь намек на то, что в нынешнее время она, дескать, была уже не нужна, либералы, мол, могут не беспокоиться. Но кое-кто из них задавался вопросом: а не настанет ли еще раз «то время» и что тогда стал бы делать Роберт Кеннеди, останься он живым и сядь в президентское кресло?

Многое из дальнейшей деятельности Роберта Кеннеди дает основание считать, что речь в данном случае не идет лишь о случайном эпизоде. На первых страницах американских газет имя Роберта Кеннеди замелькало еще до того, как Джон стал президентом Соединенных Штатов, а он сам занял пост министра юстиции в правительстве брата. Эта известность связана с ролью, которую он играл в преследовании американских профсоюзов и, в частности, одного из крупнейших объединений — профсоюза водителей грузовых машин. Эти слушания, происходившие в Вашингтоне и нередко транслировавшиеся по телевидению в середине 50-х годов, привлекли внимание к начинающему политику. Надо сказать, что такая его деятельность стала определенным политическим балластом для Джона Кеннеди в ходе предвыборной кампании 1960 года, не помогла она впоследствии и Роберту, предопределив известную враждебность по отношению к нему со стороны профсоюзной верхушки.

Да и в последующие годы Роберт Кеннеди нередко ставил своего брата в положение нелегкое. Так, в частности, известно, что в тревожные часы кризиса в Карибском море министр юстиции находился в числе тех советников президента, которые настаивали на курсе, чреватом весьма опасными последствиями. Джон Кеннеди в те дни оказался куда осмотрительнее, осторожнее, а главное, дальновиднее иных горячих голов из своего окружения, что и было одним из немаловажных обстоятельств, снискавших ему популярность среди американского народа.

Нет, братья ни внешне, ни по темпераментам, ни по привычкам, ухваткам, вкусам, да и взглядам тоже не были близнецами. Взять хотя бы такую, как мне кажется, немаловажную, а в иных случаях для понимания человека и ключевую деталь, как любимые книги, — скажи мне, что ты читаешь, и я скажу, кто ты. Как свидетельствуют очевидцы, старший брат годами не расставался с «Войной и миром» Толстого. Он перечитывал ее многожды, восхищаясь блеском мысли, философской глубиной, духовной необъятностью великого романа.

Роберт тоже имел любимые книги. Среди наиболее любимых, с которыми он не расставался и которые повсюду возил с собой, — «Талейран» Даффа Купера. Жизнеописание, безусловно, яркого и одаренного, хитроумного и беспринципного, беспредельно ловкого и удачливого политика князя Талейрака Перигора, любившего повторять, что «язык дан политику для того, чтобы лучше скрывать свои мысли», доставлял богатую пищу для размышлений этому представителю «клана Кеннеди».

Кстати, о носороге

Вообще Роберт Кеннеди не очень-то даже и прятал тот факт, что подчеркнутый, несколько нарочитый интеллектуализм старшего брата был не вполне по нему. Это сказывалось во многом, в том числе в жизненном укладе, интересах семей двух братьев. Известно, что частыми гостями Джона и Жаклин Кеннеди были писатели, музыканты, ученые. В доме Роберта все обстояло иначе. Роберт Кеннеди и его жена Этель с большим удовольствием слушали песенки Фрэнка Синатры, нежели симфонии Шуберта или бетховенские сонаты. Этель Кеннеди как-то откровенно сказала: «Мы чувствуем себя неловко в обществе высоколобых, мы ничего не понимаем в музыке». Она предпочитает повесить на стену семейную фотографию, а не картину Пикассо.

Пустяки? Ну, не вполне. Говорят, что стиль — это человек. Стиль поведения, строй и стиль домашнего уклада при всей своей иногда истинно, а иногда и кажущейся малозначительности могут сказать и рассказывают о человеке, о политике, о государственном деятеле подчас не меньше, чем заявления, интервью и иные виды деятельности официальной. Человек, в том числе и политик, не некая механическая конструкция, собранная из отдельных составных частей, а единое целое, в котором не всегда возможно определить главное и второстепенное. Домашний кружок нередко неотделим от политического окружения, стиль общения с людьми от стиля политической деятельности, личные пристрастия и манера мышления от мировоззрения и общественных взглядов.

Одним словом, для меня, когда я пытаюсь набрасывать политический профиль того или иного деятеля, нередко какая-то, быть может, бытовая, частная и на первый взгляд второстепенная деталь дает ключ к пониманию того, что сама модель этого портрета не проявляет публично, а нередко и просто стремится упрятать от посторонних глаз, проявляясь на людях в виде напомаженном, подгримированном и вполне обтекаемом.

Но вернемся к третьему из братьев Кеннеди. Сказанное о нем отнюдь еще не означает, что Роберт был этаким рубахой-парнем, простым и доступным. Как от старшего Джона, так и от младшего Эдварда он отличался, в частности, какой-то мрачной сосредоточенностью, холодностью, стремлением держать собеседника на почтительном расстоянии. Один из его коллег-сенаторов как-то заметил: «Бобби — холодная рыба. Когда он пожимает вам руку, кажется, что стоишь в конце шеренги в тысячу человек». Другой сенатор, в общем-то симпатизирующий братьям Кеннеди, объясняет ситуацию так: «Эдвард говорит с вами, всем видом показывая, что он хочет для вас что-нибудь сделать. Роберт, даже не имея ничего против вас, глядит так, как будто хочет перегрызть кому-нибудь горло. Ему недостает человеческой теплоты. Тэдди — улыбающийся ирландец, Бобби — унылый ирландец, угрюмый и мрачный». Опираясь на собственные впечатления, могу, пожалуй, констатировать, что описание это, во всяком случае, недалеко от истины.

Такую чрезмерную сухость, отнюдь не помогающую политику, стремившемуся в Белый дом, несколько смягчала его жена. Надо сказать, что в условиях грандиозной показухи, какую являет собой любая политическая кампания в Соединенных Штатах, жена кандидата на тот или иной высокий пост — это его важный либо актив, либо пассив, о чем речь у нас уже шла применительно к Жаклин Кеннеди. Стремясь увести избирателя в сторону от обсуждения острых политических вопросов, американские политиканы пускаются во все тяжкие. В ход идут жены и дети, бабушки, тещи, друзья и недруги, личная жизнь и привычки, кличка любимой собачки и факт предпочтения подтяжек брючному ремню. Вы можете не найти на газетной странице почти ничего о политических позициях претендента на высокий государственный пост в Америке, но зато вы узнаете все о его вкусах, о марке его автомашины и количестве ванн в его доме.

Этель Кеннеди являлась, безусловно, активом для своего мужа. Если избирателям импонировало, что она мать десятерых детей, то существенным для семейства Кеннеди обстоятельством является то, что она происходит из семьи крупных промышленников, владельцев многомиллионного состояния Скакелей. Ее отец возглавляет хорошо известную в мире большого бизнеса «Грот Лейке карбон корпорейшн».

Папины миллионы открывали перед его юной наследницей двери самых фешенебельных курортов, самых аристократических салонов. Скакели и Кеннеди — люди одного круга, притом весьма узкого, поэтому не удивительно, что молодые люди сначала встретились, а затем обратили внимание именно друг на друга. Это произошло в 1944 году во время лыжного сезона, когда на дорогой канадский курорт Монт Тремлант съезжаются отпрыски богатейших семей. Поначалу Роберт отдавал очевидное предпочтение старшей из сестер — Пэт, но затем энергичная Этель взяла в полон своего будущего мужа. В 1950 году 19-летняя Этель стала миссис Кеннеди.

Вообще, как уже сказано, когда речь идет о людях, занимающих в жизни Соединенных Штатов на политической арене место такое, как Роберт Кеннеди, очень часто бывает просто-таки невозможно отделить личную жизнь от политической деятельности, частное от публичного. Ну, скажем, досуг, манера проводить свободное время — казалось бы, дело сугубо частное и вполне личное. Кому какое дело, где сенатор Кеннеди и его жена бывали по вечерам или каким образом проводили свой отпуск.

Ан нет. И вечернее времяпрепровождение, и личные приемы в узком домашнем кружке, и развлекательные вояжи — все это человек, замахнувшийся на Белый дом, если он хочет добиться успеха, должен соизмерять со своей главной целью, подчиняя ей не только свои речи и официальные появления перед публикой, но буквально каждый свой шаг. Человек, подобный Роберту Кеннеди, по воле собственного честолюбия вынуждает себя жить как бы под стеклянным колпаком, под неослабным и вездесущим оком газетных репортеров, фотокорреспондентов и операторов телевидения. Жизнь, конечно, малоуютная, требующая железной выдержки и кожи потолще, чем у носорога.

Кстати, о носороге. Огромное личное состояние давало возможность чете Кеннеди вести жизнь, обычную для миллиардеров. Они каталась на лыжах в Швейцарии, спешили на бархатный сезон фешенебельных и баснословно дорогих курортов мира, развлекали себя охотой на диких зверей в африканских заповедниках.

Один из таких охотничьих вояжей Роберт и Этель Кеннеди совершили весной 1966 года. Трудно сказать, каковы были охотничьи трофеи четы. Зато политические трофеи были несомненны. В течение нескольких месяцев американские иллюстрированные журналы публиковали красочные фото, на которых сенатор от Нью-Йорка изображался мужчиной весьма героическим. Сопровождаемый в этой поездке целой оравой репортеров, сенатор снабдил их щедрым материалом для репортажей, исходя, очевидно, при этом отнюдь не из альтруистической заботы о гонораре пишущей и снимающей братии.

Именно та охотничья поездка в Кению породила целую серию вполне охотничьих рассказов, не последнее место среди которых занимает история с носорогом. Авторы этой байки повествуют о том, что однажды, разгуливая по саванне, Роберт Кеннеди нос к носу столкнулся с носорогом. Кеннеди был без оружия. Носорог — при роге. Несколько минут они смотрели друг на друга тяжелым взглядом. Потом сенатор сделал шаг вперед, и тогда огромное животное, неуклюже повернувшись, засеменило прочь. Вот так. Дескать, даже носороги и те боятся...

Еще более широкую рекламу в американской печати получил случай, когда Роберт Кеннеди решил выступить в роли альпиниста. Весной 1965 года канадское правительство присвоило одной из горных вершин в Юконе имя президента Кеннеди. Брат покойного президента, невзирая на то, что ему никогда не доводилось заниматься скалолазанием, незамедлительно решил совершить восхождение на пик Кеннеди. При этом он подчеркнуто заявил окружающим, что хотел бы оставить этот подвиг в тайне. Правда, тут же таинственным образом план во всех подробностях стал известен прессе. Один из друзей сенатора, не без основания взяв под сомнение искренность намерения проделать все в тиши, ворчливо заметил: «Если Бобби так ненавидит гласность, как он хочет показать, зачем же он ни с того ни с сего лезет на эту гору».

В марте 1965 года в сопровождении двух известнейших американских альпинистов, Джеймса Уиттейкера и Барри Празера, Роберт Кеннеди совершил восхождение.

«Последние десятки метров Кеннеди карабкался в одиночестве», — писала в пространном репортаже об этом событии одна из американских газет. Однако он не был вполне одинок: над его головой, подобно мухам, жужжали вертолеты, битком набитые фоторепортерами и операторами телевидения. Несмотря на резкий ветер, дувший на вершине, сенатор старательно поворачивался таким образом, чтобы снимающим было удобнее его запечатлеть.

Трогательность братского порыва, правда, несколько ослаблялась заботой о рекламе.

Впрочем, кто осмелится утверждать, что столь суетная забота не лежала в основе всего предприятия?

И еще одна деталь, связанная с этим случаем. Быть может, мелкая, недостаточная для политических обобщений, но психологически ценная, добавляющая, как мне думается, новый штришок к портрету третьего из братьев Кеннеди. Неимоверно самолюбивый, воспитанный сам и воспитавший своих детей в мысли, что «Кеннеди не могут быть вторыми», он чувствовал себя оцарапанным мыслью, что кто-то видел его, изнемогающего от усталости, страшащегося непривычной крутизны, неловко скользящего в непривычном альпинистском одеянии, что специально нанятые мастера альпинизма тащили его к цели на веревке.

Через неделю после нашумевшего, обыгранного всей печатью так и этак восхождения чета Кеннеди пригласила Уиттейкера и Празера к себе домой. После легкого завтрака Роберт с невинным видом предложил спортсменам сыграть с ним и его женой партию в гандбол, а надо сказать, что в этой игре супруги большие мастера. Сражение длилось довольно долго, команда, возглавлявшаяся Робертом и Этель, наголову разгромила противника. Покидая гостеприимный дом, Уиттейкер мрачно заметил присутствующим на заранее подготовленном представлении репортерам: «Он сделал это, чтобы подчеркнуть свое превосходство. Для восстановления равновесия мне не остается ничего иного, как вновь пригласить его в горы».

Иной политический сноб может счесть все эти детали несущественными, не стоящими упоминания. Дескать, при чем здесь скалолазание или история с носорогом, когда речь идет о большой политике? Следует говорить о позициях и взглядах, а не о мелочах бытового свойства.

Но да позволит мне читатель не согласиться с такого рода снобизмом и, как уже сказано выше, исходить из того, что иная деталь дает о политическом деятеле представление подчас не меньшее, нежели его публичные выступления и официальная позиция. Впрочем, о такого рода позициях Роберта Кеннеди уже говорилось и кое-что еще будет здесь сказано.

При жизни Джона Кеннеди в Вашингтоне считалось, что братья как политики хорошо дополняют друг друга. Джон, с его аналитическим складом ума — любитель раскладывания политического пасьянса, подсчета вариантов, рассматривавший политику как сложную шахматную партию, и Роберт, склонный усматривать в ней нечто иное, больше напоминающее бокс, ценящий энергию, напор, динамизм политических схваток.

В короткий срок Роберт из неловкого политического птенца превратился в одного из самых искушенных деятелей на американской политической арене. Первые шаги на ней он делал в качестве участника избирательных кампаний старшего брата. До сих пор в Бостоне не могут без смеха вспомнить дебют, предвыборную речь, произнесенную Робертом Кеннеди в 1952 году. На одном из митингов должны были выступать оба соперника, боровшихся за пост сенатора, — Генри Кэбот Лодж и Джон Кеннеди. По каким-то причинам Кеннеди не сумел приехать и прислал вместо себя младшего брата.

После пространной и гладкой речи искушенного парламентария, респектабельного и солидного Лоджа на трибуну вышел 26-летний Роберт, растрепанный и явно растерянный. После долгой паузы он, наконец, выдавил из себя: «Мой брат Джек не смог приехать». Помолчав и мучительно покраснев, он продолжал: «Моя мать не смогла приехать». В зале послышались смешки. «Моя сестра Юнис не смогла приехать. Моя сестра Пэт не смогла приехать». Смех нарастал. «Моя сестра Джин тоже не смогла приехать». Снова продолжительная пауза. В зале смеялись уже все. И тогда Роберт, махнув на все рукой и не обращая внимания на окружающих, патетически заключил: «Но если бы мой брат Джек и мои родные были здесь, они сказали бы вам всем, что за Лоджа голосовать не надо. Голосовать надо за Джона Кеннеди», — и под гомерический хохот зала слез с трибуны.

К этому же периоду принадлежит и другой вольт начинающего политика, едва не поссоривший семейство Кеннеди с могущественным губернатором Массачусетса Полем Девером. Джозеф Кеннеди, руководивший тогда кампанией сына, поручил Роберту съездить к губернатору и передать ему какую-то бумагу. Однако юный энтузиаст решил не ограничивать себя чисто техническими функциями. Появившись в кабинете губернатора, он стал объяснять, что тот должен делать и чего делать не должен. Разъяренный губернатор выставил нахала за дверь и в бешенстве позвонил отцу семейства. «Послушайте, — проревел он в телефон, — я знаю, что вы здесь большая шишка и сидите на мешке с деньгами. Но губернатор здесь я и совершенно серьезно вас предупреждаю, что, если ваш юнец еще раз попадется мне на глаза, я надаю ему затрещин».

С тех пор много утекло словесной воды на митингах, в которых довелось участвовать Роберту Кеннеди. Много состоялось политических совещаний, которые он организовывал и проводил. Общепризнанным является, что главную роль в организации избирательной кампании, приведшей в 1960 году Джона Кеннеди в Белый дом, сыграл не кто иной, как его младший брат

Роберт. Искусным и изощренным деятелем проявил он себя и в последующие годы.

А теперь вернемся к вопросу о политических позициях Роберта Кеннеди в последний период его деятельности. Вопрос о том, каковы они, эти позиции, всерьез занимал американцев с того момента, когда исчезла тень старшего брата, в которой обретался Роберт, и в этом внешне хрупком, динамичном, быстро взрослевшем и обнаружившем недюжинные качества как политика, так и политикана человеке все увидели деятеля, вознамерившегося стать вторым президентом из рода Кеннеди. Собственно, эта предвыборная конструкция — заменить старшего младшим — обнаружила себя практически сразу же после далласских выстрелов. Некоторое время вынашивалась идея выдвижения министра юстиции кандидатом в Белый дом уже в ходе выборов, во время подготовки к которым был убит президент. Но скоро эту мысль отбросили как нереальную — отодвинуть в сторону Джонсона, получившего президентское кресло, было задачей, практически неосуществимой.

Тогда возник иной вариант: в избирательном бюллетене 1964 года по сравнению с годом 1960-м фамилии Кеннеди и Джонсона просто меняются местами — Роберт становится вице-президентом, а там будет видно. Еще не закончились предписанные обычаем траурные церемонии, а очередная избирательная кампания была в разгаре. Сохранившие пока свои позиции в коридорах вашингтонской власти, люди из окружения покойного президента плели сложную интригу, результатом которой должно было стать выдвижение на вице-президентский пост кандидатуры Роберта.

Уже готовилось эффективное политическое действо на предстоявшем в конце лета съезде демократической партии. Было решено, что на съезде выступит Жаклин Кеннеди, а затем делегатам будет продемонстрирован мастерски сделанный, весьма эмоциональный фильм о Джоне Кеннеди. Это должно было быть увертюрой к выдвижению его брата на вице-президентский пост. Имелось в виду таким образом оказать давление на Джонсона в случае, если он не выразит восторгов по поводу предлагавшегося ему политического гамбита.

Но Джонсон отнюдь не спешил принимать участие в том, что представлялось ему политической ловушкой. Шли недели, возрастал накал избирательной кампании, а новый президент не выказывал никакого намерения взять с собой в упряжку министра юстиции. В минуту откровенности, которые не часто бывали у Роберта, он сказал одному из своих друзей: «Я думаю, что я последний человек в мире, которого он хотел бы иметь около себя, потому что мое имя Кеннеди, потому что он хочет правительство

Джонсона без всяких Кеннеди, потому что наши пути различны». Вскоре Джонсон сделал ход конем. Он объявил, что не считает возможным выдвигать на пост вице-президента ни одного из членов своего правительства — они, дескать, нужны на своих местах (в то время Р. Кеннеди занимал еще пост министра юстиции). Новый глава «клана Кеннеди» понял намек, и ему не оставалось ничего иного, как проглотить горькую пилюлю. Впрочем, сделал он это, сохранив чувство достоинства. Появившись через несколько дней на заседании сената, он подошел к группе законодателей и с саркастической улыбкой громко, так, чтобы слышали все окружающие, сказал: «Я должен признаться, что, видя вас, испытываю благоговейный трепет. Ведь никто из вас не член правительства, и потому любой из вас может получить пост вице-президента».

Но так или иначе, а ему надлежало прокладывать собственный политический фарватер. И Р. Кеннеди приступил к этому незамедлительно. Он покинул правительство и, с большим искусством проведя нелегкую предвыборную кампанию, добился места сенатора от ключевого в политическом отношении центра страны— штата Нью-Йорк. Именно в этом штате, который издавна считается в Америке ступенью к Белому дому, подвизался уже несколько лет в роли его губернатора могущественный соперник Кеннеди, один из пяти братьев-миллиардеров, Нельсон Рокфеллер.

Следующим шагом было обретение самостоятельной политической позиции. При жизни брата сие для министра юстиции было не обязательно. Его дело было энергично проводить в жизнь политику, намечаемую президентом. При этом нередко на его долю приходились мероприятия, не очень популярные. От него требовалась не столько тонкость мысли, сколько твердость руки. Теперь же надлежало думать о приобретении благопристойного политического фасада.

Особенно выбирать в этом деле не приходилось. При жизни Джона между братьями было немало расхождений, различные, подчас противоположные оценки важных проблем и ситуаций не были редкостью. Сейчас же политическая целесообразность и прагматизм подсказывали только один возможный вариант — предстать перед избирателями в роли законного наследника и восприемника государственного курса Джона Кеннеди.

Из недели в неделю, из месяца в месяц Роберт Кеннеди действовал в этом направлении упорно и целеустремленно. Один за другим ближайшие советники покойного президента покидали правительство Джонсона и собирались вокруг сенатора ОТ Нью-Йорка. «Мозговой трест» трудился вовсю. Авторы лозунгов «Новые рубежи», составители знаменитых речей Джона Кеннеди, работали теперь на его брата. Осторожно, осмотрительно, с оглядкой на хозяина Белого дома, держащего пока в своих руках власть, но неуклонно шаг за шагом строился политический редут, которому предназначалось стать самостоятельным бастионом внутри демократической партии.

К предвыборной кампании 1968 года Кеннеди пришел с собственной политической платформой, которая во многих пунктах разнилась с политикой, осуществляемой правительством Джонсона. «Назад к Кеннеди», «Вперед с Кеннеди» — вот, пожалуй, два лозунга, к которым можно свести предвыборную деятельность семейного штаба, возглавленного в 1968 году зятем братьев Стивеном Смитом. Для такого случая этот ловкий бизнесмен, главноуправляющий нынешним семейным бизнесом, покинул на время стезю деловых операций и с головой окунулся в политические комбинации избирательной кампании.

И все-таки каковы же были политические позиции Роберта Кеннеди, побывавшего за годы своей бурной политической карьеры за многими политическими заборами, сотрясавшего воздух в комиссии Джозефа Маккарти, но язвительно и умно вскрывавшего бесперспективность авантюры во Вьетнаме; сопутствовавшего ястребам во время карибского кризиса, но развивавшего идеи о необходимости укрепления и развития советско-американских отношений; стяжавшего недовольство профсоюзов участием в гонениях на некоторые отряды организованного рабочего движения, но недвусмысленно выступившего в пользу программы гражданских прав негров?

Об истинных взглядах его знал разве что он сам. Тем не менее было бы, пожалуй, правильным сказать: позиции третьего из братьев Кеннеди, особенно в последний период деятельности, отражали идеи более трезво мыслящей фракции американской буржуазии. Она отнюдь не намеревается отказываться от амбиций и непомерных притязаний. Только, более опытная и осторожная, она нет-нет да и оглядывается вокруг, а оглянувшись, приближается подчас к пониманию необходимости ножки протягивать по одежке. «Политика — искусство возможного» — эту бисмарковскую формулу часто повторяли в кружке Кеннеди.

В этом, и прежде всего в этом, разгадка не столь уж таинственной, как сие пытаются изобразить мастера напустить туману, тайны гибели Роберта Кеннеди. Так же как и покойный брат, нелегким и извилистым путем пришел он в пору своей зрелости к мысли о необходимости политики более реалистической, амбиций, соответствующих амуниции. Ответом тех, кто в Америке упорно не желает с этим согласиться, были пули убийцы. Но к этому мы еще вернемся.

Четвертая попытка?

Неисповедимы пути политические. Еще вчера американцы если и знали последнего из братьев Кеннеди, то только потому, что он носил имя Кеннеди. Было известно, что вскоре после того, как Джон пересел из кресла сенатора от штата Массачусетс в президентское кресло, место брата в сенате занял Эдвард. Всем было ясно, что, не будь он Кеннеди, никогда бы не попасть ему на Капитолий в столь юном возрасте. А каков он, этот Эдвард? Умен или не очень, одарен или не вполне, годится ли для того, чтобы играть самостоятельную политическую роль? Это подавляющему большинству американцев летом 1968 года было неведомо.

Но не успели еще отгреметь залпы траурного салюта на Арлингтонском кладбище, не успела высохнуть земля свежего могильного холма, прикрывшего гроб Роберта Кеннеди, а уже вся Америка обсуждала вопрос о будущем последнего из братьев. Ни у кого не возникало сомнений в том, что молодой сенатор наследует не только гигантское состояние семьи, но и ее политические амбиции и планы. Ведущая газета страны «Нью-Йорк тайме» писала в те дни: «Смерть Роберта Кеннеди возложила на плечи его младшего брата Эдварда две огромные ноши: руководство своим удивительным семейством и следование его удивительной политической судьбе».

Семейство было удивительным и многочисленным. На Эдварда как на старшего в клане ложилась ответственность за шестнадцать детей — не только троих своих, но сыновей и дочерей погибших братьев. Что же касается судьбы, то в те дни журналистский волк, видевший в Белом доме чуть ли не десяток хозяев, говорил мне: «Я не знаю Тэда, но, поверьте мне, ему придется делать то, что от него ждут все — его собственная семья, Вашингтон, мир. Ему придется быть Кеннеди, даже если он того и не хочет. Это его судьба».

Потрясенный горем, не скрывавший слез, Эдвард отказывался в те дни беседовать о своем будущем не только с журналистами и коллегами, но и с членами своего ближайшего окружения, а вашингтонские политические салоны гудели, их завсегдатаи обсуждали вопрос, будет или нет незамедлительно выдвинута кандидатура самого молодого члена американского сената, и если будет, то на какой пост — президента или вице-президента. Большинство сходилось на том, что о посте президента думать пока преждевременно — мешает и психологическая травма сенатора, и неподготовленность партийной машины, и его возраст — еще не было в истории Соединенных Штатов соискателя высшего государственного поста в стране 36 лет от роду. Но что касается вице-президентства, то искушенные вашингтонские зубры находили для того множество резонов.

Стратеги демократической партии не без цинизма рассуждали о том, что имя Эдварда Кеннеди, будучи пристегнутым к кандидату партии на пост президента, в условиях шока избирателей, вызванного гибелью Роберта, окажется важным козырем в избирательной баталии 1968 года. В ход были запущены многие пружины и колесики партийных машин. Пока рыдала у гроба вдова убитого, пока на семейном совете Кеннеди решался нелегкий вопрос, как сообщить трагическое известие 79-летнему полупарализованному отцу семейства, пока честные и далекие от столичной паутины американцы были повергнуты в горестные размышления о чудовищности общества, гражданами которого они состоят, о звериной жестокости в нем царящей, проныры политиканы уже действовали вовсю.

Те, у кого имелись основания бояться появления младшего Кеннеди хотя бы в роли вице-президента, выискивали и подбрасывали общественности аргументы, долженствующие доказать нецелесообразность выдвижения кандидатуры Кеннеди. При этом использовались доводы самые различные, от сентиментального — дескать, надо дать человеку успокоиться и прийти в себя — до коварно-политиканского — нельзя, мол, создавать династии Кеннеди.

Не обошлось в первые же дни и без прямых угроз. Видный американский юрист Марк Лейн, который приобрел известность тем, что уже вскоре после далласского убийства, проведя собственное расследование, открыто выразил недоверие официальной версии гибели президента, сразу же вслед за выстрелами в «Амбассадоре» публично предостерег: «Если Эдвард Кеннеди станет кандидатом на пост президента или вице-президента, его жизнь окажется в опасности, и, я надеюсь, он знает об этом».

Действительно, можно себе представить ощущение тех, кто громоздил гору трупов, запутывая следы далласского преступления, кто пошел на риск повторного убийства главы кеннедиевского клана, когда сквозь не рассеявшийся еще пороховой дым выстрелов в Лос-Анджелесе перед ними встал призрак еще одного Кеннеди, шагающего к Белому дому.

Обретавшийся в тени старших братьев, игравший в семейной команде хотя и не последнюю, но и не главную роль, Эдвард Кеннеди внезапно оказался под перекрестным огнем/ миллионов глаз, в центре стремительного политического водоворота, козырной картой одних, угрозой и мишенью для других.

Как он поведет себя? Что предпримет? Сломленный ли цепью несчастий отойдет в сторону, уйдет ли в тень или, подобно раненому ирландскому быку, ослепленный яростью, ринется в схватку, а быть может, продемонстрировав кеннедиевскую холодную рассудительность и выдержку уже набравшегося опыта политического фехтовальщика, затаится, выжидая своего часа? Эти вопросы задавались в Америке летом 1968 года.

Никто не знает, что творилось в эти черные для семьи дни за плотно закрытыми дверями вашингтонского дома Эдварда Кеннеди. Но всевидящие глаза опытных политических наблюдателей отметили тогда, что вел он себя не только как искренне убитый горем брат, но и как твердой воли и немалого опыта политик, ни на минуту не забывавший о своем месте, своей значимости, о том, что отныне он, и только он, наследник политического капитала «клана Кеннеди».

Едва закончились траурные церемонии, Эдвард направился в Хианнис-Порт в Массачусетсе, где в роскошном поместье доживал последние месяцы Джозеф Кеннеди-старший. Именно тогда Роза Кеннеди от имени семьи заявила, что Эдвард не уйдет с политической арены. Возвратившись в Вашингтон, сенатор подтвердил это. «Такой шаг противоречил бы традициям нашей семьи»,— ответил он на настойчивый вопрос журналистов, не собирается ли он отойти от политической деятельности. Позиция, занятая молодым сенатором в те дни в связи со сделанным ему руководством демократической партии предложением баллотироваться в тот год по одному списку с Губертом Хэмфри на пост вице-президента, свидетельствовала о том, что годы, проведенные им в Вашингтоне, не прошли даром, он научился выжидать, рассчитывать, заглядывать вперед, вполне овладел искусством американских политических шахмат.

Так же хитро вел он себя и в дни печально знаменитого съезда демократической партии, ознаменовавшегося жестокими расправами над собравшейся в Чикаго со всей Америки молодежью, протестовавшей против политики Джонсона. Кеннеди сумел не только остаться в стороне от этих неприятных для руководителей демократов событий, но еще больше укрепить свои позиции. Люди искушенные говорили автору этих строк, присутствовавшему в те дни на съезде, что ловкое маневрирование Эдварда Кеннеди сделало его именно в тот момент одним из ведущих лидеров демократов.

Но так или иначе, а Эдвард Кеннеди, последний из сыновей Джозефа-старшего, волею судеб оказался на политической авансцене Америки, где, вне всяких сомнений, будет обретаться в предстоящие годы, играя на ней роли заметные и немаловажные. В силу чего?

И все-таки, пожалуй, прежде всего в силу того, что он Кеннеди, носитель громкого имени, обладатель политического ореола, созданного трагической судьбой его старших братьев, и, наконец, самое главное — владелец одного из крупнейших капиталов современной Америки, единственный после смерти братьев наследник более чем полумиллиардного состояния, оставленного ему умершим осенью 1969 года Джозефом Кеннеди.

Последний из девяти детей Джозефа и Розы Кеннеди, Эдвард, родился 22 февраля 1932 года. И если его старшие братья и сестры появлялись на свет в семье состоятельной, но принадлежавшей к числу среднебуржуазных, то Эдвард родился уже как сын крупнейшего миллионера. К тому времени папаша Кеннеди сумел сколотить огромное состояние. В возрасте пяти лет маленький Тэддн пересек океан и появился в туманном Лондоне в качестве самого юного отпрыска семьи посла Соединенных Штатов Америки при правительстве его величества короля Великобритании.

С самых ранних лет миллиардерский сынок чувствовал исключительность своего положения. К примеру, первое причастие он получал не где-нибудь, а в Риме, и не от кого-нибудь, а от самого папы римского Пия XII. Джозеф-старший не стоял за деньгами, чтобы потешить свое тщеславие. Вот, дескать, какие мы — сам папа римский у нас в роли придворного священника.

Что бы там ни говорили, а такое воспитание, конечно же, не могло пройти бесследно. Кеннедиевская пропаганда, говоря об Эдварде, подчеркивает его простоту и сердечность, противопоставляя их любезной холодности Джона, отлично умевшего давать окружающим почувствовать дистанцию между собой и остальными, и надменностью Роберта, не очень-то старавшегося ее скрывать.

И действительно, с Эдвардом разговаривать значительно проще, нежели с его братьями, — я убедился в том самолично. Он легок в общении, любит шутку, внешне прост.

Но лишь внешне. Вот два любопытных свидетельства людей, наверно неплохо знающих Эдварда Кеннеди, — его сестры и его матери. После гибели Роберта Джин Смит, говоря о своем младшем брате, сетовала: «Теперь ему не с кем будет поговорить». Ей вторит Роза Кеннеди: «Отныне он совершенно одинок. Трагедия его жизни будет заключаться в этом одиночестве». Вдумайтесь в эти слова. В них не просто боль за брата и сына, потерявшего любимого старшего брата. В них точное определение ситуации. Кеннеди считают себя слишком высоко стоящими, чтобы почитать за ровню кого-либо вне клана. Внешне общительный, демократичный, Эдвард ощущает себя одиноким, потому что смотрит на окружающих сверху вниз, воспитанный в сознании своей исключительности.

Определяя жизненные пути своих сыновей, папаша Кеннеди еще в дни, когда Эдвард был школьником, предопределил ему путь бизнесмена. Возложив на старших сыновей свои надежды и упования в области политики, Джозеф Кеннеди мечтал передать младшему управление быстро растущим огромным семейным бизнесом.

Однако восхищавшийся старшими братьями и во всем им подражавший Эдвард решил, так же как они, замяться политикой. Старому Джозефу пришлось с этим примириться, а когда его дочь Джин вышла замуж за преуспевающего дельца Стивена Смита, глава семейства счел, что помогать ему в бизнесе с успехом сможет понаторевший в этих делах зять — старик испытывал глубокое недоверие к наемным управляющим и был счастлив, что среди членов его семьи появился рукастый делец. Младший же из братьев с благословения отца начал готовить себя к политической стезе.

После печального эпизода с исключением из Гарвардского университета за жульничество на экзамене Тэдди, что называется, взялся за ум. В 1956 году он с отличием окончил университет, обнаружив особые успехи по истории и государственному праву. Затем в течение года он изучал право в Международном юридическом институте в Гааге, а затем по совету братьев проработал некоторое время репортером агентства «Интернейшнл ньюс сервис» в Северной Африке.

Вернувшись на родину, он продолжал занятия юриспруденцией, окончив специальную юридическую школу университета штата Вирджиния. К этому времени относится его дебют на политической арене. В 1958 году Джону Кеннеди предстояло переизбрание на пост сенатора от штата Массачусетс. Эдвард принял активное участие в избирательной кампании брата. При этом он проявил не только недюжинную работоспособность и напор, но и немалую ловкость. «Тэдди — лучший политик среди всех нас», — подвел итоги избирательной кампании старый Кеннеди в разговоре с Джоном и Робертом.

Незадолго до этого Эдвард познакомился с молодой дочерью процветающего предпринимателя Гарри Беннетта — Джоан Беннет. Джоан была студенткой «Манхеттенвил колледж», где училась вместе с сестрой Эдварда Джин Кеннеди. «Как-то вечером, — вспоминает Джоан, — Джин пришла ко мне в комнату и сказала: «Пойдем, я хочу познакомить тебя с моим маленьким братом». Я вышла из комнаты и, задрав голову, увидела перед собой верзилу ростом шесть футов и два дюйма — это и был «маленький Кеннеди».

Два года спустя Эдвард и Джоан поженились. Все было как и положено для Кеннеди. Венчал новобрачных примас католической церкви Америки кардинал Спеллман — на сей раз решили обойтись без папы римского, ограничившись кардиналом, — шаферами на свадьбе были Джон и Роберт, гостями на свадьбе — весь высший свет.

Справедливости ради надо сказать, что годы, проведенные в кеннедиевском семействе, закалили молодую женщину, выработали у нее твердый характер. Удары, обрушившиеся на семью, она встретила стойко и с достоинством. Убедившись после авиационной катастрофы, что жизни ее мужа уже не грозит опасность, Джоан повела активную избирательную кампанию, выступая на десятках митингов от имени запеленатого в гипс Эдварда Кеннеди, призывая избирателей отдать ему свои голоса. Эдвард острил в те дни: «Боюсь, что граждане Массачусетса выберут в сенат не Эдварда, а Джоан Кеннеди».

Осенью 1970 года Эдвард Кеннеди вел борьбу за свое переизбрание на пост сенатора от штата Массачусетс. Выборы эти имели для него особое значение — после ударов, нанесенных ему политическими противниками — мы еще коснемся этого, — исход выборов в Массачусетсе решал вопрос о всей его дальнейшей политической карьере.

Поздно вечером 3 ноября «клан Кеннеди» почти в полном составе — отсутствовала только мать — собрался на 14-м этаже бостонского отеля «Паркер хауз», ожидая исхода голосования. Здесь были Эдвард с Джоан и тремя детьми, Этель Кеннеди со старшими сыновьями, а также сестры Юнис и Джин с мужьями и детьми. Клан вновь демонстрировал свою сплоченность и решимость добиваться своего.

Отель был оцеплен усиленными нарядами полиции. При выходе из лифта полицейские, переодетые в штатское, тщательно обыскали меня, хотя при мне был соответствующий, подписанный самим Эдвардом Кеннеди пропуск. Детективы в форме и без формы находились и в самом зале у всех дверей, и на черной лестнице. Тень лос-анджелесского отеля «Амбассадор» явно лежала на этом зале бостонской гостиницы «Паркер хауз». Джоан жалась к Этель Кеннеди, все время поглядывая в зал настороженными глазами, словно отыскивая в нем кого-то.

— Честно говоря, я постоянно боюсь, что Тэда убьют, как Джека и Бобби, — признается она. — Хотите услышать нечто ужасное? Несколько месяцев назад мы летели в самолете, и сидевший сзади ребенок проколол воздушный шарик, который лопнул с громким треском. Тэд резко вздрогнул и вобрал голову в плечи. Как это ужасно! Лопается шарик, а мой муж думает, что в него стреляют. Значит, он всегда живет с этой мыслью.

Нет, не только Даллас — «уютное местечко». Таким «уютным местечком» стала ныне вся Америка. Демократическая страна, где политический деятель весьма умеренного буржуазного толка, вызвавший почему-либо неудовольствие правых, все время живет с ощущением зайца на охоте!

Но в дни, когда Эдвард Кеннеди делал первые шаги на политическом поприще, все казалось легким и доступным. Первая по-настоящему крупная кампания, в которой ему довелось принимать участие, были президентские выборы 1960 года. Старший брат поручил ему 11 западных штатов, в которых Тэдди агитировал за Джона Кеннеди, доказывая избирателям его неоспоримые преимущества перед Ричардом Никсоном. Сидя за штурвалом маленького самолета, он метался из штата в штат, из города в город, выступая с десятками речей, призывая, обещая, улещивая.

Вспоминая те дни, Эдвард рассказывает об эпизоде с лыжным трамплином. На первый взгляд эпизод вполне малозначителен, но в нем проглядываются уже тогда начавшие обнаруживать себя качества, сделавшие последнего из братьев заметной политической фигурой Америки. В воскресный день младший Кеннеди приехал посмотреть прыжки с трамплина в одном из городков штата Висконсин.

— Мне никогда не приходилось прыгать с трамплина, — рассказывает Кеннеди, — и я решил подняться на его вершину, просто чтобы посмотреть оттуда на это красивое зрелище. Внезапно я услышал, как диктор объявил по радио: «На трамплине находится младший брат кандидата на пост президента Эдвард Кеннеди. Если мы ему похлопаем, может быть, он совершит свой первый прыжок». У меня похолодела спина. Первым моим движением было поскорее уйти отсюда. Но испугался, что подведу брата. И, махнув рукой на все, я нацепил лыжи, и, зажмурившись — будь что будет, — прыгнул».

В 1962 году, когда Джон находился уже в Белом доме, а второй из братьев занимал пост генерального прокурора, министра юстиции, Джозеф Кеннеди решил, что его младший сын должен получить свою долю политического пирога, и объявил на семейном совете, что Тэд будет бороться за освобожденное Джоном место сенатора от Массачусетса. Надо сказать, что это решение не вызвало тогда особого восторга старших братьев. Уж слишком смахивало оно на доходящую до неприличия семейственность. И без того враги и завистники президента муссировали слухи о том, что Америке-де грозит создание правящей династии. «Претензия Тэдди на место в сенате в возрасте 30 лет, — писала в те дни «Нью-Йорк тайме», — считается многими публичным оскорблением, фанфаронством и самонадеянностью. Похоже, что это в конце концов будет стоить президенту в сенате потери голосов больше, нежели Тэдди сможет когда-либо возместить ему».

Но старик был упрям, да и младший из братьев, не отличаясь политическим смирением, отнюдь не выказывал желания обретаться в тени старших. Одним словом, президенту пришлось уступить.

И вновь клан Кеннеди взялся за политический бизнес. Основным организатором кампании молодого Кеннеди — ни Джон, ни Роберт в силу их официального положения не могли в открытую агитировать за брата — стал Стивен Смит, муж Джин Кеннеди, которому старый Джозеф разрешил на это время отложить в сторону руководство семейными деловыми компаниями.

Бывают в жизни ситуации, которые, придумай их драматург для своей пьесы, были бы названы критиками «нарушением жизненной правды». Политическая история «клана Кеннеди» тем не менее наполнена такими будто бы искусственно сконструированными драматическими ситуациями. Одна из них, правда на сей раз более забавная, нежели драматичная, имела место и в этой кампании. Противником Эдварда Кеннеди на выборах в сенат был политик по фамилии Лодж, — не случайно эта кампания получила наименование «битвы династий», — династии Лоджей и династии Кеннеди.

Богатейшее бостонское семейство Лоджей уже в течение нескольких поколений поставляет руководящих деятелей для Вашингтона, иллюстрируя один из излюбленных тезисов американской пропаганды об отсутствии в Америке потомственной аристократии. Еще в 1916 году дед Эдварда Джон Ф. Фитцджеральд, по кличке «милашка Фитц», потерпел поражение от Генри Кэбота Лоджа-старшего. Как мы уже говорили, в 1954 году Джон Кеннеди взял реванш, отняв сенаторское кресло у сына Лоджа-старшего — Генри Кэбота Лоджа-второго.

И вот теперь представитель третьего поколения Лоджей, 35-летний Джордж Кэбот, сын Лоджа-второго, противостоял младшему из Кеннеди. И снова победа была за Кеннеди, которые повели в этой игре со счетом 2:1. Комментируя исход выборов в Массачусетсе, журнал «Тайм» писал в те дни: «Поддерживаемый отцом и его огромными богатствами, имея за спиной брата президента, Эдвард наилучшим образом использовал имя Кеннеди, внешность Кеннеди, манеры Кеннеди. Но только этих качеств было бы недостаточно.

Эдвард победил, потому что он осуществил кампанию, не имеющую себе равных по энергии, напору и целеустремленности». Уроки, полученные в политических кампаниях брата, даром не прошли.

Но хотя молодой соискатель высоких постов продемонстрировал все эти качества, сенат встретил его с неприязнью.

Настороженность и неприязнь сенаторов, в основном разменявших уже пятый, шестой, а то и седьмой десяток и с недоверием взиравших на неприлично, с их точки зрения, молодого коллегу, появившийся на Капитолии Эдвард стремился рассеять подчеркнутой почтительностью к старшим, тем, что злые на язык столичные журналисты окрестили «удивительным для Кеннеди политическим смирением». Неукоснительно соблюдая традицию, по которой начинающих сенаторов видят, но почти не слышат, Кеннеди расчетливо и дальновидно никоим образом не давал почувствовать коллегам своего особого положения президентского брата, в любую минуту вхожего в Белый дом.

За годы пребывания в сенате Эдвард Кеннеди выступал не часто, избегая при этом наиболее острых вопросов, предоставляя то, что на вашингтонском политическом жаргоне именуется «горячими картофелинами», перекатывать в ладонях Роберту. В то же время в редких, тщательно подготовленных выступлениях он проявил себя незаурядным оратором, обладающим изысканным стилем, остроумием и гарвардски-аристократическим изяществом. Законопроекты, разработанные им или при его участии, были сочтены коллегами продуманными и взвешенными.

Одним словом, ледок недоверия в годы пребывания на Капитолии расчетливым поведением, лукавым нефамильным смирением, обнаружившимся у него умением ловко плести интригу, сохраняя при этом наивно-простодушный вид доброго малого, Эдварду Кеннеди удалось сломить, оттенок очевидной семейственности развеять, показав, что он ничуть не хуже других ориентируется в зигзагах вашингтонского политического лабиринта.

«Не хуже других», с точки зрения столичных завсегдатаев, — это и хорошо и плохо. Хорошо потому, что не вызывает зависти у ближних, отнюдь не приходящих в восторг от чьего-либо превосходства. Плохо потому, что это еще недостаточный аргумент для выдвижения рядового и ничем не выдающегося сенатора на высший государственный пост в стране. Но тут-то на помощь и приходит политическая инерция, гипноз имени Кеннеди.

Эдвард Кеннеди не проявил пока особенно ярких качеств, присущих его старшим братьям, напора и бесподобной самоуверенности Джозефа, успевшего, несмотря на свою молодость, мимолетным пребыванием на политической арене привлечь внимание и вызвать неприязнь самого Рузвельта; интеллекта и незаурядности Джона; рукастости и динамизма Роберта. Он более обтекаем, внешне более обыкновенен. Что кроется за этим?

Посредственность или свойственные ему в большей степени, нежели его братьям, выдержка и аристократизм семейства Фитцджеральдов, почерпнутые у отца воля и напористость, помноженные на выдержку и сильный характер, диктующие именно такую линию поведения?

И у той и у другой версии имеются свои сторонники. Одни говорят об Эдварде как о человеке, не располагающем особыми качествами, которые были присущи его братьям, другие же, наоборот, склонны утверждать, что он наиболее сильная личность кеннедиевского клана.

Если опираться на собственные впечатления, то мне представляется, что ближе к истине те, кто придерживается второй версии. Не берусь утверждать, что Эдвард сильнее своих братьев, но, что это опытный, ловкий политик, обладающий большой выдержкой и многими качествами, делающими его безусловно заметной фигурой на вашингтонском политическом небосклоне, не вызывает сомнения.

Ныне это уже не начинающий деятель, полагавший, что достаточно пересилить страх и прыгнуть на лыжах с трамплина, чтобы обеспечить аплодисменты и политический успех, а быстро созревший в трудной борьбе деятель, умеющий прятать свои чувства, наносить удары и, что особенно важно для американского политика, стойко переносить их.

Высокий, атлетического сложения, неестественно прямо держащийся — следствие корсета, который он вынужден носить после авиационной катастрофы, — предпочитающий темно-синие пиджаки, несколько скрадывающие все еще мешающую ему молодость, ранняя седина на висках — таким я увидел Эдварда Кеннеди поздней осенью 1970 года.

Иногда он начинает во время разговора теребить свой пиджак — расстегивает и застегивает пуговицы на нем, точно так же, кстати, как это в минуту волнения делал его покойный брат — президент, но это, пожалуй, единственное, что выдает напряженность и нервозность, нарушая усвоенную сенатором ровную, спокойную, тщательно заученную манеру держаться. Во всяком случае, в последнее время мало кто решается утверждать, что единственным политическим достоинством сенатора от Массачусетса является его громкое имя.

Вопрос об индивидуальных качествах политика по имени Эдвард Кеннеди — это не частный вопрос — не вопрос, который касается только этого деятеля. Речь идет о проблеме, которая в предстоящие годы может представить и общественный интерес. До происшедшей летом 1969 года автомобильной катастрофы, когда машина, за рулем которой находился сенатор, свалилась с моста в реку, в результате чего погибла молодая женщина — бывший секретарь его покойного брата Роберта, — восхождение младшего из братьев Кеннеди на американский политический Олимп было беспрецедентно стремительным.

Случай на мосту спутал многие карты. Думается, в этом деле далеко еще не все ясно. Многое выглядит очень странно. Ну хотя бы то, что все случилось как раз в тот момент, когда в этом так нуждались политические противники Эдварда Кеннеди — люди могущественные, влиятельные, борющиеся с этим семейством не на жизнь, а на смерть уже многие годы.

Или взять пропагандистскую свистопляску, которая была поднята вокруг случая на мосту! Очевидные усилия всячески раздуть это дело, представить сенатора в крайне невыгодном для него свете, нагнетая атмосферу, не могут, думается, быть отнесены только на счет свойственной американской прессе манеры поспекулировать на сенсации. Во всем этом проглядывают элементы планомерной кампании, рассчитанной на полную дискредитацию в глазах избирателей опасного конкурента.

Я пытался, находясь в Америке, выяснить у людей знающих и опытных, было ли в случае на мосту нечто такое, что действительно могло бы бросить серьезную тень на репутацию Эдварда Кеннеди.

— Что вы! — услышал я в ответ. — Если бы у врагов Кеннеди была хоть какая-нибудь серьезная зацепка, разве выпустили бы они его из угла ринга без нокаута? Ничего серьезного нет. В противном случае на сцене уже не было бы самого Кеннеди.

Но, так или иначе, политический корабль Кеннеди получил пробоину.

Знающие люди утверждают, что это обстоятельство заставило с облегчением вздохнуть политиков, группирующихся вокруг Никсона. В окружении президента до недавнего времени, собственно, и не скрывали, что самым своим опасным соперником 37-й хозяин Белого дома считал Эдварда Кеннеди. Он слишком хорошо помнит поражение, которое нанес ему в 1960 году старший брат, чтобы недооценивать младшего.

Выдвижение Эдварда Кеннеди на пост одного из руководителей демократической партии выходит за пределы личных амбиций и планов младшего из братьев Кеннеди. Эти амбиции и планы — лишь одна сторона дела. Другая заключается в том, что демократическая партия, отброшенная в 1968 году в оппозицию и мечтающая о возвращении к власти в 1972 году и в 1976 году, нуждается в Эдварде Кеннеди не меньше, а может быть, и больше, чем он нуждается в партии.

Журнал «Ньюсуик» писал по этому поводу так: «Молодой Кеннеди катапультировался от самой нижней и самой задней скамьи сената в ряды его руководителей и сделался выразителем идей демократической партии в последней оставшейся у нее цитадели... Подобная смелость полуоперившегося 36-летнего сенатора показалась некоторым чуть ли не дерзостью, однако за отсутствием другого выхода многие демократы восприняли появление Эдварда на авансцене как третье пришествие».

Журнал не раскрывает скобок и не разъясняет, почему «отсутствует другой выход» и почему партийные лидеры говорят о «третьем пришествии». Но сама библейская терминология показывает, что боссы партии ожидали от третьего Кеннеди, чуда.

При этом следует иметь в виду, что внутри партии Эдварду противостояли силы весьма влиятельные. Здесь и партийные лидеры, рассматривающие его как невесть откуда взявшегося соперника. Вряд ли Губерту Хэмфри или Эдмунду Макси так уж хочется уступать свои места и отказываться от своих честолюбивых замыслов в пользу еще одного Кеннеди. Но более важным является оппозиция со стороны тех же самых групп, которые испытывали смертельную вражду к двум старшим братьям Эдварда Кеннеди.

В частности, со смертью Джона и Роберта Кеннеди не утихла глухая, но яростная вражда между Линдоном Джонсоном и семейством Кеннеди. Свою ненависть Джонсон перенес и на младшего брата. Характерный эпизод в этой связи рассказали информированные американские обозреватели Пирсон и Андерсен. Говоря о взаимоотношениях между Линдоном Джонсоном и Губертом Хэмфри после того, как Джонсон удалился из Белого дома на свое техасское ранчо, они передали содержание беседы, состоявшейся между Джонсоном и Хэмфри вскоре после выборов. «Бывший президент дал конфиденциальное заверение в том, что он признает Хэмфри бесспорным и единственным лидером партии и не станет вмешиваться в его действия. Но лишь в том случае, если тот выполнит одно джонсоновское условие. «Вы босс. Вы можете руководить партией, — заявил Джонсон своему бывшему вице-президенту, — но только если вы не собираетесь отдать ее на откуп этим Кеннеди».

«Случай на мосту» стал не только личной политической драмой последнего из братьев Кеннеди, но и серьезной неприятностью для руководства демократической партии, существенно спутал все карты, затруднил ведение будущих политических сражений, планы которых были уже намечены.

В нынешних затруднениях руководства демократов беды Кеннеди, безусловно, в предстоящий период скажутся на внутриполитической ситуации в США достаточно ощутимо.

Каким образом? Мнения на сей счет в настоящее время расходятся весьма существенно. Иные склонны утверждать, что с политической карьерой Эдварда покончено и максимум, на что он может рассчитывать, — это сохранить сенаторский пост. Главную ставку сторонники такой точки зрения делают на популярного сенатора Эдмунда Маски.

Другие же считают, что речь идет лишь об эпизоде, о хотя и неприятном в трудном политическом восхождении третьего из числа политиков с фамилией Кеннеди временном срыве. Дескать, такие факторы, как громкое имя, огромные деньги и личные данные Эдварда Кеннеди, через некоторое время перевесят издержки, связанные для него с трагическим эпизодом, и он продолжит свое восхождение по лестнице, ведущей к Белому дому.

Судя по всему, и политические соперники сенатора не склонны пока сбрасывать его со счетов и полагать, что он из лидеров уже перешел в число аутсайдеров. Какой уж там аутсайдер, когда Эдвард Кеннеди продолжает числиться в списке наиболее популярных людей в стране.

О забавном и весьма показательном, а потому привлекшем к себе внимание эпизоде рассказал журнал «Тайм». К кассам нью-йоркского Пенсильванского вокзала подошла группа людей. Один из них обратился к кассиру с просьбой продать два билета на отходящий поезд. «Билетов нет», — услышал он в ответ. «Но я сенатор Чарльз Перси». — «Это ваше личное дело». Так нелюбезно был встречен один из наиболее многообещающих деятелей сената, которого рассматривают как возможного кандидата в президенты от республиканской партии.

Вслед за ним к окошку кассы подошел лидер демократической партии в сенате — Майк Мэнсфилд. Представившись, он тоже попросил билет. «Я уже сказал, что билетов нет, — отрезал кассир, — а на то, кто вы такой, мистер, мне наплевать». И тогда сенаторы решили пойти с козыря. К окошку кассира приблизился Эдвард Кеннеди. Едва он успел произнести фразу: «Я сенатор Кеннеди, и мне хотелось бы...», как обстановка у кассы изменилась кардинальным образом. Кассир заулыбался и выдал билеты не только сенатору и его жене, но и всей компании. Рассказывая об этом случае, обозреватель М. Чешир констатирует: «Это лишний раз доказывает, что имя Кеннеди помогает вам попасть почти всегда туда, куда вам хочется».

Размышляя об этом эпизоде, я не только с удовлетворением отмечаю, что отменная вежливость кассиров явление, так сказать, международное и мы с вами, дорогой читатель, не являемся в данном случае исключением, но думаю также и о том, что не случайно этот, казалось бы, пустяковый эпизод обошел страницы всей американской прессы.

Вряд ли было бы правильным полагать, что Кеннеди нокаутирован в первых раундах и уйдет с ринга, не будучи в состоянии продолжать бой. Слишком цепки, упрямы в достижении своих целей представители «клана Кеннеди». Их легче застрелить, нежели живыми отправить за канаты. А если к этому прибавить и денежный, и политический капитал, которым располагает младший из братьев Кеннеди, то станет ясно, что он еще своего последнего слова далеко не сказал.

Таков этот клан, семья, прочно обосновавшаяся в списках богатейших в Америке, группа людей, играющих большую роль не только в экономике, но и в политике главной страны современного капитализма, уже давшая человека, управлявшего рычагами государственной машины, и, несмотря на удары и потери, продолжающая снова на это претендовать.

Соединение обширных и многолетних связей в американском «высшем обществе», образованности, опыта ряда поколений, если хотите, утонченности аристократического рода Фитцджеральдов с бурной энергией, нахрапом, чисто ирландским упорством, неуемным честолюбием и холодным расчетом проложившего себе дорогу локтями кабатчика Кеннеди дало сплав неожиданный, жизнестойкий.

Незаурядность некоторых представителей этого семейства, особенно заметная на унылом, беспросветно бесталанном фоне типичных отпрысков громких фамилий, составляющих американскую элиту, несомненна. Среди идущих по нисходящей династий королей стали и угля, нефти и свиной тушенки, банкиров и торговцев, обреченных на вырождение роскошью тепличных условий, бездельем — за них думают, схватываются с конкурентами, решают нанятые за большие деньги специалисты-управляющие, — кровосмесительными браками, заключаемыми в узком кругу, когда женят не человека на человеке, а состояние на состоянии, редким исключением являются люди одаренные.

Тем больший спрос на них сейчас, когда позиции сил отживающих размываются волнами исторического прилива. Буржуазия лихорадочно ищет лидеров, которые помогли бы ей отсрочить ее двенадцатый час. Быть может, именно в этом секрет стремительного взлета Джона Кеннеди, возникновения «мифа Кеннеди», той роли, которую играли и продолжают играть в американской столице представители этой династии.

Вряд ли, однако, нужно доказывать всю бесперспективность попыток современной буржуазии найти спасение при помощи нового мессии. Никакие, даже одаренные, люди, служа исторически обреченному делу, не могут раскрыть всех своих способностей, а что самое главное — спасти то, что спасено быть не может!