Мистеры миллиарды

Там, где пути скрестились

А теперь нам пора обратиться к той точке, в которой пересеклись жизненные пути Кеннеди и Хантов, схлестнулись в тугой узел орбиты этих семейств.

История гибели в ноябре 1963 года президента Соединенных Штатов пока что еще напоминает айсберг — над поверхностью возвышается лишь небольшая часть, а весь массив скрыт глубиной от людских глаз. Много неясного, мрачно-таинственного и в трагедии, разыгравшейся в лос-анджелесском отеле «Амбассадор». Но не будем забегать вперед.

Официальная версия, гласящая, что убийство президента Кеннеди было делом рук одиночки, сводившего с ним чуть ли не личные счеты, не удовлетворила мировое общественное мнение, и вряд ли надо быть пророком, чтобы предсказать, что версия эта не относится к разряду долговечных. Очевидно, в предстоящие годы постепенно будут становиться известными факты, которые в свое время позволят воссоздать подлинную картину.

Однако уже сейчас вдумчивому, склонному анализировать и сопоставлять человеку очевидно, что Джон Кеннеди пал жертвой затянувшихся в мертвый узел страстей и интересов, интриг и корысти, честолюбия и страхов, воплотившихся в заговор и завершившихся залпами на далласской улице.

Роль далеко не последнюю во всем этом сыграли столкновения интересов различных группировок американских монополий, соперничающих и ожесточенно грызущихся между собой. То, что в политической литературе именуется «американским монополистическим капиталом», — штука, во-первых, не абстрактная и, во-вторых, отнюдь не однородная. Объединенные самыми общими классовыми интересами, монополистические династии сшибаются в жестоких схватках за сферы влияния, за источники сырья, за выгодные заказы, за покупателя, за прибыли.

Грызня происходит не только между династиями монополистов и группировками, в которые они драки ради объединяются, но и внутри группировок, династий, семей. Хорошо известно, к примеру, семейство миллиардеров Рокфеллеров. Менее известно, что это семейство состоит из двух частей, ведущих между собой финансовую войну. Это произошло после того, как в начале нынешнего века родной брат Джона Д. Рокфеллера — отца пяти братьев, стоящих ныне во главе нефтяного бизнеса, — Уильям Рокфеллер, не поделив с братом прибылей, порвал с ним и основал собственное дело.

Семейство Дюпонов также состоит из двух кланов, ожесточенно враждующих друг с другом. Междоусобная борьба внутри семейства Фордов, закончившаяся таинственной смертью единственного сына старого Генри Форда — Эдзела, едва не завершилась крахом всего семейного бизнеса. Брат против брата, сосед на соседа, город на город, предприниматели одного экономического района против магнатов другого!

Но, пожалуй, наиболее острым противоречием, разделившим ныне лагерь крупнейших воротил Америки на два стана, является противоречие между «старыми» и «молодыми» группировками предпринимателей.

В послевоенные годы в Соединенных Штатах в силу различных капризов истории, прихотей научно-технической революции и зигзагов деловой конъюнктуры выросла, как на дрожжах, группа неимоверно богатых и беспардонно напористых дельцов. Вынужденные преодолевать сопротивление тех, кто захватил место под солнцем, уже давно они вступили со старыми группировками в борьбу не на жизнь, а на смерть. Гарольд Хант и по своим деловым интересам, и по формации — один из типичнейших представителей «молодых денег».

Деньги ведь тоже имеют возраст. И так же как со временем меняются характер, привычки, манеры и внешний облик человека, не остаются нечувствительными к возрасту и деньги. Воротилы из так называемых «старых» монополистических групп, тяготеющих к могущественным банкам Уолл-стрита, накопили уже немалый деловой опыт. Осмотрительные и респектабельные, они не просто затянуты в белые жилеты и щеголяют безукоризненными фраками на светских раутах. Они считают признаком дурного тона публично демонстрировать свою алчность и беззастенчивость. Белый жилет для них не только предмет туалета, но и средство маскировки.

Уолл-стритский денежный туз не станет, подобно азартному игроку, ставить на кон все свое состояние, не кинется очертя голову в деловую авантюру. Он считает и пересчитывает, взвешивает и вновь считает. Обширные международные связи с банкирами и предпринимателями Западной Европы, поддерживаемые на протяжении вот уже нескольких поколений, не являются стимулом к действиям наобум, породив целую плеяду «дипломатов международного бизнеса». Опыт, накопленный десятилетиями, привел руководителей старых банков и трестов к мысли, что паутина экономической и политической зависимости, которой они оплетают многие страны, действует эффективнее, а главное, надежнее тактики навала, стремления взять на абордаж конкурента, рабочего, саму жизнь.

Конечно же, это вовсе не означает, что Джон Рокфеллер, Генри Форд или Генри Морган побрезгуют при случае осуществить махинацию в стиле, который принес деду нынешнего главы моргановского семейства Джону П. Моргану-старшему малопочтенную и выразительную кличку Корсар. Но все-таки пиратствовать в море под черным флагом, взламывать банковский сейф, орудуя «фомкой», подделывать векселя, вести рискованную биржевую игру, вкладывать деньги в ненадежные предприятия в отчаянном уповании на слепую удачу — это удел начинающих.

Денежная аристократия предпочитает действовать наверняка. Они не торопятся, за их спиной огромные капиталы. Деньги сами делают деньги. Возьмите любую из старых монополистических семейных групп США, и вы увидите, что они стремятся застраховать себя от случайностей. Их капиталы вложены в самые различные сферы бизнеса — захромает производство, выручат денежные операции, ухудшится конъюнктура в Америке, можно маневрировать десятками миллионов зарубежных капиталовложений.

Не то у «молодых». В послевоенные годы в Америке всплыли на поверхность несколько воротил и группировок с крупными капиталами. Разными путями карабкаются они к вершине делового Олимпа, разные обстоятельства выделили их из многих более или менее удачливых. Об одном таком, типичном для новейшей формации воротил, речь пойдет в следующей главе. Но есть ряд характерных особенностей, общих для этих «нуворишей». Подавляющее большинство из них взошло на дрожжах военного бизнеса, будь то ракетные, авиационные заводы и предприятия электронной техники Калифорнии или нефтяной бизнес техасских миллиардеров. Начнись подлинное ослабление международной напряженности, и они, не успевшие пустить еще глубоких корней, не имеющие возможности манипулировать в разных отраслях, маневрировать капиталами за границей, могут вылететь в трубу. Отсюда их оголтелость, с позиций которой даже Джон Фитцджеральд Кеннеди, а также Роберт Кеннеди казались им угрозой.

Представители «молодых» группировок — это наиболее авантюристические, наиболее нахрапистые, наиболее грубо-прямолинейные деятели в сегодняшнем мире американского большого бизнеса; голдуотеры, риганы и иже с ними — барабанщики их политических идей; «Общество Джона Бэрча» и ку-клукс-клановские погромщики — возлюбленные чада; крайности агрессивного внешнеполитического курса — их программа.

Борьба между «молодыми» группировками, рвущимися к богатству и власти, и старыми династиями, делающими все для того, чтобы лишить их первого и не дать второго, — конечно, только общий фон, на котором вспыхнула вражда семейств Хантов и Кеннеди — Монтекки и Капулетти XX века в американской модификации. Точно так же психологическим фоном — а для правильного понимания исторического процесса за экономикой не надо забывать факторов и психологических — была ненависть провинциальных неотесанных выскочек к столичным аристократам, во всем блеске их богатства и власти.

Однако фон фоном, но на нем происходили события вполне реальные. Они-то и послужили толчком. Молодой президент из семейства Кеннеди наступил на любимую — нефтяную — мозоль Хантов. Один из нехитрых секретов того, что большинство крупных состояний возникло не где-нибудь, а в нефтяном бизнесе, и людьми, располагающими наибольшими личными состояниями, являются нефтепромышленники Гетти и Хант, заключен в том, что на языке налогового ведомства Соединенных Штатов носит туманное название «скидка на истощение недр». Штука эта хитрая, а главное, невероятно доходная для тех, к кому имеет отношение.

В середине 20-х годов нынешнего столетия американское правительство решило создать стимул для разработки нефтяных богатств в стране. С этой целью и была изобретена эта самая «скидка». Суть ее состоит в следующем: если владелец нефтяной скважины получает от нее доход в тысячу долларов, то он должен платить подоходный налог не со всей суммы, а лишь с 725 долларов, а остальные 275 долларов, то есть 27,5 процента, он кладет себе в карман без всяких вычетов. Дескать, эксплуатация нефти — дело неверное, скважина может истощиться, и посему даешь скидку за счет рядовых налогоплательщиков.

Такая привилегия оказалась для нефтепромышленников золотым дном. О размерах оного дна читатель может судить лишь по одной цифре: через эту лазейку из казны в карман нефтепромышленников утекает ни много ни мало — миллиард долларов ежегодно. Миллиард!

Уже давно вашингтонские руководители, подстрекаемые представителями иных отраслей, косились на эту дорогостоящую привилегию нефтяных тузов. Четверть века назад в послании конгрессу Трумэн признавался: «Я не знаю никакой другой лазейки в налоговом законодательстве, которая была бы такой же несправедливой, как слишком большой размер скидки на истощение недр, которой сейчас пользуются нефтяные компании». Но этим брюзжанием Трумэн и ограничился. Эйзенхауэр не осмелился даже и побрюзжать.

Что же касается Кеннеди, то общая экономическая ситуация в стране в момент его прихода к власти была такова, что он не мог пройти мимо нефтяной скидки.

На моем письменном столе сейчас, когда я пишу эти строки, лежит номер газеты «Вашингтон коллинг», выходящей в американской столице. Прошу читателя обратить внимание на дату этого номера газеты — 10 октября 1963 года, то есть за полтора месяца до убийства президента. Читаем: «В разговоре с одним из своих друзей президент недавно говорил о двух людях, каждого из которых не раз называли «богатейшим человеком в мире». Один из них — Поль Гетти, нефтяной магнат, живущий сейчас за границей. Второй — нефтяной магнат из Далласа, Г. Л. Хант. («Знакомые все лица!» — В. З.) Оба они миллиардеры. И оба, как сказал президент, уплатили за истекший год лишь небольшой федеральный налог. Эти промышленники, подчеркнул Кеннеди, прибегают к различным формам уклонения от уплаты налогов, не скупясь при этом на финансирование ультраправых».

Не правда ли, любопытный факт, особенно в свете того, что произошло затем. Примечательно при этом как недовольство президента обкрадыванием миллиардерами государственной казны, так и упоминание ультраправых.

Пресловутая скидка уже давно была бельмом на глазу у стальных, химических, машиностроительных и иных династий, банковских воротил, торговцев и биржевиков. И вульгарная зависть, и соображения конкуренции побуждали их высказывать священное негодование по поводу ограбления налогоплательщика нефтяными компаниями.

Зависть — чувство сильное, движущее многим в этом мире. Одним словом, Белый дом начал подготовку к отмене скидки на истощение недр. Еще за два месяца до официального вступления в должность, только избранный президентом Кеннеди решил посягнуть на «священных коров» нефтяных компаний. Был создан специальный комитет, которому надлежало разобраться в ситуации и подготовить реформу.

Можно вообразить ярость, охватившую семейство Хантов, так же как и других нефтяных магнатов, — ведь речь шла не об отвлеченных понятиях, а об их долларах, да притом еще о большом количестве долларов. Я очень наглядно представил себе это на берегу озера Тимберлейк, когда рыжий голдуотеровец, брызгая слюной, охрипшим от ярости голосом нецензурной бранью поносил президента, выкрикивая: «Разве он дал мне мои деньги? По какому праву он лезет в мои дела, облагает налогами мои доходы?» Я вдруг увидел перед собой не конопатого детину в тельняшке, а злобного техасского старика, ощерившегося при угрозе своим неправедным барышам.

Могущественные конкуренты из старых промышленных штатов готовились нанести руками президента удар по техасским выскочкам-конкурентам. В газетных статьях и радиопередачах Техаса началась визгливая кампания. Редакции многих американских газет наводняли материалы, присылавшиеся, в частности, из хантовской штаб-квартиры, в которых предложения президента трактовались как «копия советских пятилеток», «бросок на милю вниз к социализму», «подготовка к национализации». Журнал техасских нефтепромышленников характеризовал планы президента в своей передовой статье, озаглавленной громко и выразительно — «Удар по Техасу».

Стремясь не допустить посягательств на свои прибыли, нефтяные воротилы решили запугать предпринимателей страны, вытащив с этой целью жупел «коммунистической опасности». Органы печати, с ними связанные, истошно завопили об «угрозе советской нефти», которая, дескать, создается для американской экономики, а это, в свою очередь, послужило поводом для развязной антисоветской кампании.

Впрочем, дело было не только в политических спекуляциях, но и в том, что нефтепромышленники, так же как и группа их единомышленников в ракетной, авиационной и некоторых других отраслях промышленности, целиком и полностью связавших свое благополучие с бизнесом смерти, были всерьез напуганы тем наметившимся ослаблением международной напряженности, которое в определенной степени было связано с деятельностью Кеннеди.

Автору этих строк как раз в те дни довелось находиться за океаном. Я видел, с каким удовлетворением большинством американцев было встречено заявление президента, сделанное им с трибуны ООН, о том, что между США и СССР достигнута договоренность о невыводе на орбиту космических объектов с ядерным оружием на борту. Но я видел и другое — развязные выкрики голдуотеровцев, брань реакционных органов печати. В глаза тогда бросилась какая-то печать утомления, озабоченности, легшая тенями, резкими складками на лицо Джона Кеннеди. После Вены прошло всего два года, но видно было, что для него это было нелегкое время.

В тот день президент разговаривал с журналистами, высказывал свое удовлетворение состоявшимися у него беседами с советским министром иностранных дел, выражал надежду на дальнейшее ослабление международной напряженности, смеялся, шутил. Ему оставалось жить меньше месяца.

...О чем говорилось в эти дни осени 1963 года за плотно закрытыми дверями клубов и особняков, где собирались далласские воротилы, какие замыслы вынашивались, какие планы разрабатывались, мы достоверно не знаем. Но зато точно установлено, что за две недели до далласского убийства руководители трех крупнейших организаций американских промышленников потребовали у Кеннеди срочной аудиенции. Разговор, продолжавшийся в течение 25 минут в кабинете президента, очевидно, не удовлетворил визитеров, и они, взбешенные, громко лязгнув дверцами автомашин, покинули Белый дом. «Представители нефтяных кругов, — меланхолически констатировал орган нефтепромышленников, журнал «Ойл энд гэс», — посетившие Кеннеди — разочарованы».

Незадолго до того этот журнал сделал заявление, которое в свете последовавших событий выглядит весьма красноречивым. «С момента избрания президентом Джона Кеннеди, — говорилось в передовой статье, — нефтяная промышленность, проявляя недовольство и нервозность, живет в ожидании того, как будет проводиться его политика в области нефти». Такая плохо завуалированная угроза была вызвана опубликованием выводов созданного Кеннеди комитета, исследовавшего ряд мер по ликвидации чрезвычайных привилегий нефтяных баронов, а затем внесением соответствующих законопроектов на рассмотрение конгресса.

Кстати, одним из первых шагов, предпринятых новым президентом уже через две недели после гибели Кеннеди, был отказ от сколько-нибудь существенного правительственного вмешательства в дела нефтяного бизнеса. «Этот шаг г-на Джонсона, — писала тогда «Нью-Йорк тайме», — представляет собой разрыв с системой, которой придерживался президент Кеннеди. При правительстве Кеннеди Белый дом был глубоко втянут в вопросы нефтяной политики».

Впрочем, это не единственное изменение к лучшему для техасских толстосумов, имевшее место с того дня, как техасец Джонсон сменил Кеннеди на президентском посту. Есть и более существенные. Если в момент убийства президента техасские предприниматели по количеству выгоднейших военных заказов правительства находились всего лишь на одиннадцатом месте, то в 1968 году они, оттеснив всех других конкурентов, оказались на первом. Произошло ли это само по себе, так сказать, в силу причин естественных, без вмешательства извне? Вряд ли.

Тем более что, оказавшись в Белом доме, Джонсон не только не ослабил узы, связывающие его с родным штатом, но, наоборот, заметно укрепил их. Не случайно личное ранчо Джонсона стало в американской печати именоваться «техасским Белым домом», а около него пришлось сооружать специальный аэродром, ибо президент появлялся здесь не только во время отпуска, но проводил многие уикэнды, выказывая явное предпочтение родному углу по сравнению с так и не ставшим для него вполне привычным и уютным Вашингтоном. Наряду с министрами и иностранными вояжерами, частыми гостями президентского ранчо все эти годы были техасские «господа миллиарды», давние знакомцы и поклонники президента.

В те дни всего этого еще, конечно, не было. Однако уже тогда надежд на примирение не было, война была объявлена. Война, многие перипетии которой остаются пока под плотным покровом тайны, война, в которой ханты были не одиноки, выступая хотя и наиболее активно, действуя как организаторы, но в ряду целой группы монополистических воротил, недовольных деятельностью президента, схватка, о которой немало уже написано и будет написано еще больше, ибо интересы и судьбы отдельных людей, их страсти и вражда причудливым образом переплелись с событиями, неизмеримо более крупными по своему масштабу и последствиям.

Могущественные компании и банки Северо-Востока обнаруживали решимость руками президента Кеннеди лишить своих молодых, но опасных соперников особых преимуществ в конкурентной борьбе. Те же, в свою очередь, опираясь на свои недавно приобретенные огромные богатства, движимые алчностью, боящиеся и ненавидящие опасных и могущественных конкурентов, готовились дать бой, целью которого была не только защита налоговой нефтяной скидки, но прежде всего место под долларовым солнцем. За неделю, всего за неделю до рокового дня далласского убийства, с трибуны сборища нефтепромышленников, происходившего в Чикаго, прозвучали слова, которые трудно расценить иначе, как уже прямую угрозу по адресу Кеннеди. Один из руководителей ассоциации нефтепромышленников, Леонард Ф. Макколум, обрушился на главу правительства, заявив, что его политика вызывает у нефтепромышленников «смятение и тревогу».

22 ноября 1963 года

Вряд ли хотя бы одно событие последних лет породило такой поток слов, такой водопад статей и книг, как это случилось с убийством президента Кеннеди. Потребовалось бы, наверное, весьма обширное помещение, чтобы собрать в одном месте всю «литературу 22 ноября», как это иногда называют на Западе. Надо сказать, что нравы буржуазной прессы столь циничны, что даже убийство президента Соединенных Штатов многими авторами, паразитирующими на этой теме, превращается из трагедии в фарс.

Казалось бы, национальный позор Соединенных Штатов, — а как иначе можно квалифицировать практически безнаказанное убийство главы американского государства, событие, явившее миру страну, претендующую на образец и вершину человеческой цивилизации, в облике политических джунглей, — малоподходящая почва для спекуляций. Между тем значительная часть написанного являет собой либо картину низкопробного детектива в духе самых скверных традиций, так называемых «уэстернов» — голливудских кино боевиков, рассчитанных на потребу самой невзыскательной публики, либо образцы нарочито кабинетного глубокомыслия, при ближайшем рассмотрении оказывающимися попыткой не прояснить истину, а, наоборот, еще более запутать дело. И лишь считанные исследования можно рассматривать как серьезную, добросовестную, хотя пока еще, прямо скажем, далекую от завершения работу, направленную на выяснение истины.

Автор этой книги не ставит сейчас перед собой задачу ответить на многочисленные и все еще остающиеся без ответа вопросы, связанные с убийством президента Кеннеди, с тем, что стояло за этим убийством. Не пришло еще время, не собраны воедино многие важные обстоятельства, либо искусно сокрытые, либо остающиеся пока вне пределов внимания исследователей, пущенных по ложному следу, либо спрятанные по мотивам, выдаваемым за «соображения высокой политики», для того, чтобы можно было предложить читателю убедительную и полную картину того, что произошло на далласской улице 22 ноября 1963 года. В этих заметках делается попытка лишь проследить одну из линий, историю того, как был завязан узел, в котором переплелись многие силы и интересы, амбиции и предрассудки, политические расчеты и личная неприязнь, стоившие жизни 35-му президенту Соединенных Штатов.

Возвращая внимание читателя к пасмурному утру 22 ноября, я хочу напомнить некоторые детали, связанные с нашим рассказом, нимало не претендуя при этом на полноту картины, тем более что многое из событий того утра достаточно широко известно. Приводимые здесь факты почерпнуты из разных источников. Речь идет прежде всего о документах, к которым удалось получить доступ, о собранных по крохам публикациях, особенно относящихся к первым после убийства дням, когда на материалы, связанные с преступлением, не была еще наложена чья-то железная рука, о беседах с очевидцами, специалистами и иными заинтересованными людьми, которые я имел в дни пребывания в Америке, наконец о некоторых книгах, представляющихся мне по тем или иным причинам заслуживающими доверия.

Это, в частности, относится и к известной книжке Уильяма Манчестера «Смерть президента». Надо сказать, что вокруг этой книги было достаточно много споров. Пожалуй, ни одно исследование на эту тему не вызвало столь очевидного недовольства официального Вашингтона, столь яростных атак и попыток взять под сомнение все, что она сообщает, как это случилось с работой профессора Уэслианского университета У. Манчестера. В этой работе действительно имеется немало пробелов, в некоторых случаях автор не сводит концы с концами, особенно когда он пытается многие факты, почерпнутые им в результате длительного и тщательного самостоятельного рассмотрения, нарочито привести в соответствие с выводами официального следствия.

Но тем не менее эту работу можно считать серьезной попыткой прояснить многое, связанное с убийством президента. Семья Кеннеди не случайно уже в первые после трагедии дни остановила свой выбор на Манчестере как на историографе, которого просила взяться за эту сложную работу. Это объяснялось двумя обстоятельствами — большим доверием, которое питал к этому историку сам покойный президент, хорошо знавший такие его работы, как «Портрет семейства Рокфеллеров», «Портрет президента» и некоторые другие, а также репутацией Манчестера как добросовестного исследователя...

Еще не было половины восьмого утра, когда много лет выполнявший при Джоне Кеннеди роль камердинера Джордж Томас вошел в большой номер на пятом этаже отеля «Техас», которому суждено было стать последним прибежищем живого Джона Кеннеди. Оказавшись в спальне президента, он по заведенному ритуалу положил около его кровати толстую пачку свежих газет и, отодвинув шторы на окне, произнес: «На улице дождь, сэр». — «Это скверно, — ответил президент. — Хотя Джеки и боится испортить прическу, я предпочел бы ехать по улицам Далласа в открытой машине».

Кеннеди не случайно упомянул о прическе жены. Изменив многолетним привычкам, он на сей раз еще накануне поездки в Техас самолично занимался вопросами туалетов, в которых решившая сопровождать его в этой поездке супруга должна была появляться публично. За несколько дней до отъезда он специально призывал к себе камеристку Жаклин и придирчиво изучал с ней гардероб «первой леди». То была не просто прихоть и даже не педантизм опытного политика, знающего нравы американского обывателя и стремившегося им потрафить. В этом частном, казалось бы, вопросе было нечто большее, показывающее, что Джон Кеннеди отлично отдавал себе отчет во враждебности техасцев, и, хотя сам он пытался подавить в себе собственную враждебность, она прорывалась внезапно и в неожиданных местах. Люди из окружения Кеннеди впоследствии вспоминали, что еще в Вашингтоне накануне поездки президент, обращаясь к жене, сказал: «Там, в Далласе, на завтраке будут местные богачки в мехах и бриллиантах. Ты оденься попроще и покажи этим техасским девкам, что такое хороший вкус».

Просматривая в то утро газеты, президент мрачнел все больше. Через первую полосу одной из них шел крупный заголовок «Визит Кеннеди ведет к углублению раскола в демократической партии штата». Другая сообщала: «Политическая распря сопутствует Кеннеди в его поездке». На внутренней странице одной из газет в большой траурной рамке было помещено броско поданное объявление, стяжавшее в последующие дни зловещую известность и, как мне представляется, являющееся одной из улик в цепи доказательств того, что убийство Кеннеди было не выходкой полусумасшедшего субъекта, а тщательно спланированным заговором, в котором не последнюю роль играла далласская мафия. Но об этом речь впереди.

«Добро пожаловать в Даллас, господин Кеннеди» — издевательски озаглавлен был этот подстрекательский призыв, в котором президенту Соединенных Штатов приписывались различные деяния — от преследований кубинских «патриотов», бежавших с революционной Кубы, до «тайного соглашения» с Коммунистической партией США.

С раздражением отбросив газеты, Кеннеди думал о неприятностях, которые сопровождают его в этой злополучной поездке. Об этом говорил он с женой за их последним завтраком. Накануне у него было бурное объяснение с вице-президентом, который занимал роскошный, отделанный золотом номер этажом выше.

Полтора года спустя Линдон Джонсон на вопрос о том, что произошло в отеле между ним и Кеннеди вечером 21 ноября, лаконично ответил: «Никаких разногласий определенно не было... Было активное обсуждение, во время которого наши мнения существенно разошлись». О чем шла речь, по поводу чего существенно разошлись мнения и как это совместить с тем, что «разногласий не было», неизвестно. Когда между мужчинами начался политический разговор, находившаяся в комнате Жаклин вышла. По словам одного из агентов секретной службы, дежурившего в тот момент в коридоре, после разговора вице-президент вылетел из комнаты как пуля. Казалось, он был в ярости. «Что случилось? — спросила у мужа Жаклин, войдя в комнату. — Он кричал, как сумасшедший». Президент невесело улыбнулся. «Линдон есть Линдон», — ответил он.

Утром за завтраком Жаклин вновь вернулась к этой теме. «У Линдона неприятности», — последовал ответ. Что имел в виду Кеннеди, его жене было узнать не суждено.

Возможно, что поводом к этому разговору был раскол в организации демократов Техаса, который, собственно, и явился причиной роковой поездки президента. Почти вся партийная машина штата на съезде 1960 года выступала против выдвижения Кеннеди на пост президента, настойчиво продвигая в Белый дом кандидатуру Джонсона. Единственным из видных демократов Техаса, высказавшимся в пользу Кеннеди, был сенатор Ральф Ярборо. Тогда он был подвергнут наказанию и не включен в состав делегации штата на партийный съезд, будучи вынужденным наблюдать за съездовскими баталиями с галереи для публики.

Победа Кеннеди укрепила позиции Ярборо и его сторонников. Однако основная часть партийного руководства в Техасе во главе с губернатором Коннэли была настроена враждебно к президенту. Свара между Ярборо и Коннэли грозила расколоть партию на приближавшихся новых президентских выборах, и поэтому Кеннеди убедили, что для предотвращения раскола он должен самолично, вместе с Джонсоном посетить Техас, дабы помирить враждующие фракции. Однако вся атмосфера поездки, обстановка неприкрытой враждебности, окружавшая президента напряженность, ощущавшаяся почти физически, свидетельствовали о том, что ни прославленное кеннедиевское красноречие, ни обаяние «первой леди» на сей раз эффекта не давали.

Жаклин выглядела в то утро крайне утомленной. На вопрос президента, что с ней происходит, она грустно ответила: «Один день такой кампании может состарить человека на тридцать лет». Она спросила супруга, как он относится к объявлению, помещенному в далласской газете в обрамлении траурной рамки. Кеннеди покачал головой и сказал, отчеканивая каждое слово: «Ты же знаешь, что мы приехали в сумасшедшую страну». Жаклин снова попросила мужа, ссылаясь на дождь, сесть в закрытую машину. «Дождь кончится, — ответил президент. — Погода специально для Кеннеди»,

Последний маршрут Джона Кеннеди описан многократно, и читатели, интересующиеся этим сюжетом, знают его, очевидно, во всех деталях. Уже показалась вдали железнодорожная насыпь, и Жаклин Кеннеди сказала спутникам, что очень приятно будет въехать в прохладную тень туннеля под насыпью. Ее томило беспокойство, и туннель казался прибежищем. В этот момент раздались выстрелы. Сколько? Этот вопрос и по сей день остается нерешенным, а многим из тех, кто попытался выяснить его, это стоило жизни.

«Первая леди» — она в последний раз была «первой леди», — пишет Манчестер, — встревоженно наклонилась над президентом. На его лице было задумчивое выражение. Жаклин так часто видела это выражение, когда он размышлял над трудным вопросом на пресс-конференции. Затем он поднял правую руку как бы для того, чтобы отбросить назад прядь волос, но рука его дрогнула и бессильно упала. Он хотел взяться за затылок. Но затылка уже не было...

В машине президента царил ужас. Последняя пуля попала Джону Кеннеди в голову, поразив мозжечок. Наклонившись над мужем, Жаклин увидела, как от его затылка начал отделяться кусок черепа. Сначала крови не было. А в следующее мгновение кровь брызнула фонтаном, заливая людей, обивку машины. Костюм президента промок насквозь. Розы были все в крови. Все лицо полицейского Бобби Харджиса, ехавшего рядом на мотоцикле, тоже было забрызгано кровью. Келлерману показалось, что лицо ему залепили мокрые опилки... Сдавленным голосом Жаклин Кеннеди вскрикнула: «Он умер, они убили его!» На мгновение она замолчала, а затем зарыдала. Она откинулась на забрызганную кровью подушку, прижала мужа к себе, взяла его голову в руки и склонилась над ним. Она хотела защитить его от посторонних взоров; она не могла снести того, что другие увидят то, что видела она».

В Парклендском госпитале, куда несколько минут спустя было доставлено тело президента, царила растерянность. Паника не обязательно принимает шумные формы, когда люди мечутся, размахивают руками, что-то бессвязно выкрикивают. Для меня, например, показателем не меньшей паники кажется внешне аккуратная, по всем правилам госпитальных бюрократических канонов в те минуты сделанная запись в журнале регистрации больных. «Кеннеди, Джон Ф., — выведено там, — госпитализирован в 12 часов 38 минут; раса — белый, пол — мужской, положен в отделение скорой помощи за № 24740. Главная жалоба — ог. р. (огнестрельное ранение)».

Стоит представить себе, что творилось в тот момент вокруг, в Далласе, в Америке, какую бурю вызвало сообщение о смертельном ранении президента во всем мире, чтобы понять, что тупо выводивший расу, пол и порядковый номер убитого президента был движим не бюрократическим педантизмом, а находился в состоянии шока, действуя чисто механически. Только состоянием полной растерянности и паники, царившим в те дни в Далласе, можно объяснить такие события, сыгравшие впоследствии немалую роль в расследовании, а точнее, в сокрытии следов преступления, как таинственное исчезновение первого протокола вскрытия, сделанного в тот момент врачами Парклендского госпиталя, исчезновение рентгеновских снимков.

Как это ни странно, человеком, сохранившим в тот момент наибольшую выдержку, была Жаклин Кеннеди, ставшая уже вдовой. С ног до головы забрызганная кровью, она неотлучно находилась здесь, и, когда тело убитого президента было переложено в спешно доставленный бронзовый гроб, Жаклин проделала горестную процедуру, сняв со своего пальца обручальное кольцо, полученное в день свадьбы, и надев его на палец убитого мужа, давая тем самым обет безбрачия. Увы, не все женские обеты прочны!

Министр юстиции, занимающий по американской конституции одновременно пост генерального прокурора, является тем должностным лицом, которому надлежит первому получать официальные известия о государственных преступлениях, равно как и решать вопрос о порядке принесения присяги новым президентом. По странной прихоти судьбы человеком, на которого выпала эта доля, был родной брат убитого президента.

Через несколько минут после того, как далласская радиостанция передала сообщение, заставившее Гарольда Ханта покинуть свой кабинет и отправиться в недалекий вояж за флажком, в доме Роберта Кеннеди раздался звонок. На том конце провода был всемогущий директор Федерального бюро расследований, злобный враг убитого президента Эдгар Гувер. «Господин министр, — сказал он ровным и бесстрастным голосом, — у меня для вас известие. В президента стреляли, и он ранен».

Наступила тяжелая пауза. Наконец министр выдавил из себя: «Насколько тяжело?» — «Думаю, что тяжело, — последовал спокойный ответ. — Как только узнаю подробности, позвоню вам». И Гувер положил трубку. Вскоре раздался новый звонок. «Президент скончался», — коротко бросил глава ФБР, и, не сочтя нужным хотя бы для виду высказать сочувствие, обычно словоохотливый Гувер дал отбой.

Кстати, в последующие дни, несмотря на то, что кабинеты министра юстиции и директора Федерального бюро расследований находятся в одном здании, больше того — на одном этаже, — Эдгар Гувер не нашел случая ни разу зайти если не к своему коллеге и шефу, то хотя бы к брату покойного, чтобы выразить свое сочувствие. Трудно считать случайным столь демонстративное пренебрежение, граничащее с вызовом, особенно в свете многочисленных данных, породивших в последние годы версию о связи Ли Харви Освальда и других лиц, подозреваемых в причастности к далласскому убийству, либо с Центральным разведывательным управлением, либо с Федеральным бюро расследований.

Но так или иначе, а президент Джон Кеннеди был мертв, убийцы либо скрылись, либо, как это случилось с игравшим, судя по всему, роль пешки Освальдом, прикончены. Узел затянулся намертво.

Зачем им закон?

Стоит ли сегодня ворошить все детали этого дела? — задается иногда вопрос в американской печати. Ничего, дескать, кроме излишнего будоражения общественного мнения и возбуждения подозрительности, это не дает. Думается, что стоит, и не только с точки зрения установления исторической правды, что важно уже само по себе, но и с точки зрения политики сегодняшней и даже завтрашней. Не секрет, что многие нынешние политические водоразделы, которые могут оказывать свое влияние в правительственных сферах американской столицы и в предстоящие годы, уходят своими корнями именно в те дни. Как, очевидно, и то, что лос-анджелесское преступление не является изолированным актом, а связано и является продолжением преступления в Далласе.

В результате гибели президента образовались новые центры притяжения, возникли политические вендетты и, наоборот, связи и круговые поруки. Одним словом, многое из сегодняшней вашингтонской расстановки сил, взаимоотношений между группировками и людьми не может быть понято без знания ситуации тех дней.

Выяснить полную и истинную картину того, что произошло в течение считанных секунд, но что, судя по всему, готовилось скрупулезно и тщательно в течение многих дней, недель, а быть может, и месяцев, наконец, то, что и посейчас занимает умы миллионов людей, еще предстоит. Сколько было выстрелов? Где находились снайперы и сколько их было? Это не просто вопрос техники преступления, это существенно важная проблема, в том числе и имеющая непосредственное отношение к нашему повествованию. Официальная версия утверждает, что налицо был некий кустарь-одиночка, который по не вполне ясным для комиссии Уоррена причинам решил свести счеты с президентом Соединенных Штатов и с удивительной, прямо-таки кинематографической легкостью сумел это осуществить.

Впрочем, утверждение о «не вполне ясных мотивах» нуждается в некотором уточнении. Кое-кому из членов высокой комиссии эта проблема кажется проще пареной репы. Дело, видите ли, в том, что жена Ли Харви Освальда Марина накануне рокового дня 22 ноября отвергла своего незадачливого супруга. И тот, дабы восстановить свое попранное мужское достоинство и произвести впечатление на ветреную и коварную супругу, вознамерился убить президента Соединенных Штатов.

Столь анекдотическая версия была бы, конечно, очень смешной, если бы, во-первых, не относилась к столь несмешному сюжету, а во-вторых, не была бы выдвинутой не каким-нибудь бестактным комиком, решившим распотешить публику, но в силу неразумности своей выбравшим малоподходящую для веселья почву, а лицом сугубо официальным. Речь идет о вышедшей в США книге «Портрет убийцы», принадлежащей перу члена комиссии Уоррена, на которую была возложена обязанность всестороннего рассмотрения далласского преступления, лидера республиканской партии в конгрессе США Джеральда Форда.

Различимая невооруженным глазом нелепость такой, с позволения сказать, «версии» достопочтенного парламентского лидера и правительственного следователя свидетельствует, что кое-кто в Америке готов схватиться за любую нелепицу, не лезущую ни в какие ворота, лишь бы залатать зияющие прорехи в том, что выдается за результат тщательного и объективного расследования. Все это нужно, чтобы убедить американцев, будто происшедшее носило случайный характер и ни о каком заговоре, ни о каком тщательно организованном преступлении, да к которому еще, не дай бог, могли иметь отношение влиятельные круги Далласа, не может быть и речи.

Между тем с течением времени множатся становящиеся известными обстоятельства, которые рушат непрочное строение выводов комиссии Уоррена. Вот один лишь пример:

26 томов приложений к докладу комиссии Уоррена — еще далеко не все, чем эта комиссия располагала. В бронированных подвалах одного из вашингтонских департаментов, тщательно опечатанные и охраняемые, находятся 25 громоздких ящиков. В этих ящиках похоронено огромное количество документов, свидетельских показаний, данных экспертиз и многое другое, что сочтено «нецелесообразным доводить до сведения публики». О характере запрятанных документов можно судить по тому немногому, что так или иначе выплывает наружу.

Весной 1968 года получил огласку один материал, извлеченный из этих ящиков. Он говорит о том, что в ходе расследования комиссия с достоверностью установила, что Ли Харви Освальд, которому официальная версия приписала качества сверхснайпера — ибо только человек, не имеющий себе равных в истории снайперского искусства, мог в считанные секунды сделать все выстрелы по движущейся мишени, поразившие Кеннеди, — был в действительности исключительно плохим стрелком. Его мастерство стрельбы не отвечало даже самым низким стандартам, существующим для любителей, не говоря уже о солдатах, что и зафиксировано со всей возможной юридической точностью, с приложением официальных данных, учебных мишеней периода пребывания Освальда в американской армии, соответствующих документов позднейшего, в том числе и самого последнего, периода.

При всей кажущейся второстепенности этого документа уже один он может поставить под сомнение версию, освященную авторитетом специальной государственной комиссии, расследовавшей убийство.

Любопытно, что официальные выводы об одном стрелявшем опираются на свидетельские показания лишь меньшинства тех, кто был подвергнут допросу членами комиссии Уоррена. Автор этой книги, тщательно изучив показания 121 свидетеля, собранные в 26 томах приложений к докладу комиссии, произвел любопытный подсчет: 32 свидетеля высказали убеждение о том, что выстрелы прозвучали из здания склада школьных учебников, — гипотеза, ставшая официальной точкой зрения. 51 (I) свидетель категорически с этим не согласился, настаивая на том, что выстрелы были произведены из-за железнодорожной насыпи, со стороны поросшего травой склона на Эльм-стрит, справа от президентской машины.

38 свидетелей не высказали определенного мнения.

Уже сам этот произведенный мной подсчет, основанный исключительно на официальных документах комиссии Уоррена, свидетельствует о том, что большинство очевидцев не подтвердило в ходе следствия то, что было преподнесено миру в качестве абсолютной и окончательно установленной истины. «Главная слабость доклада комиссии Уоррена, — констатировал американский журнал «Майнорити оф уан», — состоит в отказе серьезно рассмотреть возможность какого-либо другого источника выстрела, помимо склада, несмотря на то, что на такой источник указывает большинство прямых свидетелей. Мы считаем, — подчеркивает автор статьи, — что на шестом этаже склада находился человек с винтовкой и что он сделал, по крайней мере, один выстрел, а может, и больше. Но кто может оставлять без внимания слова самых различных свидетелей, что выстрелы были со стороны поросшего травой склона? Таково было впечатление не у перепуганных зевак, а у дававших свидетельские показания обученных полицейских, помощников шерифа, агентов секретной службы и большинства зрителей, находившихся в тот момент на улице».

В ноябре 1966 года «Нью-Йорк тайме», самая солидная из американских газет, чаще всего не клюющая на дешевую сенсацию, поместила снимок, который случайно был обнаружен в архивах агентства Юнайтед пресс Интернейшнл три года спустя после убийства Кеннеди. На этом снимке можно различить с правой стороны впереди по движению автомобиля, в котором ехал президент, на холме за забором силуэт автомашины и стоящего около нее человека, целящегося из винтовки. Газета сообщила, что, как только этот снимок был обнаружен в архивах агентства, специально снаряженные репортеры выехали в Даллас, где встретились с одним из свидетелей убийства президента, железнодорожным служащим Ли Бауэрсом. Бауэрс подтвердил, что он своими глазами видел за забором, как раз там, где это зафиксировано на опубликованном фотоснимке, человека с винтовкой, наведенной на президента. «Меня в те дни не захотели выслушать», — добавил железнодорожник.

Репортеры, взявшие это сенсационное интервью, не успели еще вернуться в свою редакцию, как Бауэрс... при невыясненных обстоятельствах погиб во время железнодорожной катастрофы.

И здесь мы подошли к весьма существенному обстоятельству, которое само по себе, даже если бы не было многого другого, не может не настораживать, не может не наводить на мысль о том, что весьма влиятельные и практически неограниченно могущественные силы в Техасе делают все возможное, чтобы навеки похоронить все концы далласского преступления. Особая атмосфера этого города превращает кучку людей, хозяйничающих в нем, в бесконтрольных владык. Любой неугодный боссам человек может исчезнуть бесследно, и о нем никогда ничего не услышат. Ежемесячно в Далласе совершается убийств больше, чем во всей Англии. В одном лишь 1963 году, до дня, когда жертвой убийц пал президент Кеннеди, в этом городе было застрелено 110 человек, причем в подавляющем большинстве случаев убийцы не были найдены и остались безнаказанными.

Так было до выстрелов, стоивших жизни главе американского государства. Так случилось с самим этим убийством, так продолжается и после него. При этом в период, последовавший за убийством президента, таинственная гибель постигала людей, которые так или иначе могли рассматриваться как нежелательные свидетели. Список жертв далласской мафии, насчитывающий уже несколько десятков человек, говорит сам за себя.

Состоявшаяся за восемь дней до убийства Кеннеди таинственная встреча в принадлежавшем Джеку Руби кабаре «Карусель», по мнению многих, была важным звеном в подготовке преступления — мы еще к этому вернемся. К участию в этой встрече по разным причинам были привлечены журналисты Уильям Хантер и Джеймс Кёте, а также юрист Том Говард, впоследствии взявший на себя роль адвоката Руби. Говард первый разговаривал с Руби после убийства Освальда. В беседе с глазу на глаз Руби рассказал ему обо всем происшедшем, а Говард давал ему советы, какие признания делать, а чего говорить не следует. Вскоре после этого много знавший адвокат внезапно для всех родных и соседей умер «от инфаркта», хотя никогда прежде на сердце не жаловался. Сама по себе смерть эта особого внимания не привлекла бы, если бы ею не был открыт длинный список внезапных, каждый раз и по странному стечению обстоятельств обязательно касавшихся людей, которые могли бы пролить свет на заговор, таинственных смертей.

Следующей в этом зловещем списке была смерть Хантера. По приглашению полицейских чинов этот участник тайной встречи в «Карусели» зашел в здание далласского полицейского управления. Через несколько минут к зданию подъехала машина «Скорой помощи», куда было перенесено тело Хантера с простреленной головой. Публично сделанное объяснение утверждало, что журналист пал жертвой несчастного случая. Как свидетельствует официальный доклад по этому поводу, «имел место несчастный инцидент в результате случайного выстрела полицейского агента, который в тот момент играл со своим коллегой в сыщиков и разбойников». Это выглядело бы скверной шуткой, если бы под издевательски шутовской бумагой не стояли подписи высокопоставленных далласских чинов, не в шутку удостоверенные вполне серьезной печатью.

Еще один участник встречи в «Карусели», журналист Кёте, был найден как-то утром в своей спальне с переломанными шейными позвонками. Убийца не найден. На сей раз официальных версий не воспоследовало и имевшего несчастье подойти слишком близко к запретному поспешно закопали на кладбище, вместе с ним похоронив еще одну нить, дабы она никого не вывела из чудовищного далласского лабиринта.

Жена Томаса Киллэма не была принята в высшем свете Далласа, хотя многие представители этого света знали ее достаточно хорошо и видали во всех видах. В кабачке Руби она была звездой стриптиза и ежедневно, или, точнее, еженощно, представала перед посетителями в чем мама родила. Ее супруг не был чрезмерно щепетилен, ибо бизнес жены давал ему возможность существовать безбедно, не затрудняя себя заботами о хлебе насущном. Много часов каждый день на протяжении нескольких лет проводил Киллэм в «Карусели», хорошо знал Руби, Освальда и других посетителей и завсегдатаев кабаре, их делишки, связи, осуществлявшиеся через этот вертеп между любителями греха из высшего далласского света, уголовниками, подонками и прочей сволочью, пользовавшейся отнюдь не бескорыстным благоволением и покровительством местной полиции. Видимо, даже слишком хорошо. Очевидно, поэтому при загадочных обстоятельствах в марте 1964 года он «выпал» из окна и разбился насмерть.

Его легкомысленная супруга, носившая отнюдь не легкомысленное имя Далила, навеки замолчала еще раньше, получив пулю в затылок. И на сей раз убийца найден не был, мотивы преступления не выяснены и под могильный камень был упрятан еще один нежелательный свидетель.

Подружка Далилы Киллэм Нэнси Муни, тоже танцовщица из «Карусели», в качестве ценной свидетельницы была задержана далласской полицией и помещена в тюремную камеру якобы для того, чтобы с ней ничего не случилось. Через несколько дней было сообщено, что танцовщица повесилась в тюремной камере. И снова на все вопросы репортеров следовал ответ — «никаких комментариев».

Злоключения артистов злополучной «Карусели» на этом не кончились. Доверенным лицом Джека Руби был исполнитель шансонеток Карен Карлин. Он был последним человеком, с кем Руби о чем-то разговаривал, запершись в задней комнате кабаре, перед тем как отправиться в полицейский участок и застрелить Освальда. О чем шла речь во время этой беседы и что поведал Руби своему закадычному другу, никто уже не узнает. Карлин был убит несколькими выстрелами из пронесшейся мимо него на бешеной скорости автомашины. Как и во всех предыдущих случаях, убийцы найдены не были.

Эрлин Робертс не имела отношения к вертепу Руби. Она была скромной домовладелицей. На ее беду, комнату именно в ее доме вздумалось снять Ли Харви Освальду. В первые же сумбурные дни миссис Робертс поведала нагрянувшим к ней журналистам: «В то время как Освальд переодевался в своей комнате после смерти президента, к нашему дому подъехала полицейская машина и, просигналив два раза, удалилась. После этого Освальд сразу же вышел из дома...» Опрометчиво сказанные слова о полицейской машине, очевидно, и стоили Эрлин Робертс жизни. Она незамедлительно скончалась от «внезапного сердечного приступа», так больше ничего и не успев поведать журналистам.

Надо сказать, что длинные руки далласской мафии дотянулись и до тех журналистов, которые осмелились проявить неуместное, по чьему-то мнению, профессиональное любопытство. В списке таинственных и до сего дня необъясненных смертей мы находим и несколько журналистских имен, причем каждый раз тех из представителей американской печати, которые пытались докапываться до истины, встречаться и расспрашивать людей, способных пролить какой-либо свет на тайну убийства президента.

Дороти Килгален при жизни была известна своей редкой журналистской удачливостью. Трудно сказать, каким образом, но она ухитрилась, единственная среди всех своих ксллег, в первые же дни после ареста Руби проникнуть в тюрьму и побеседовать с ним с глазу на глаз. Вечером того же дня она имела неосторожность сказать коллегам: «Еще пять дней, и я расскажу об этой истории все!» Дороти Килгален не рассказала никому ничего, потому что именно на пятый день, вернее ночь, она умерла в собственной квартире. Причина смерти не установлена.

Уильям Уоли сидел за рулем того самого такси, в которое вскочил Освальд через несколько минут после роковых выстрелов. Что произошло по дороге к его дому, где он, по свидетельству своей квартирной хозяйки, переоделся и вышел, услышав сигналы полицейской машины, достоверно неизвестно. Установлено только, что именно в этот короткий промежуток погиб еще один важный свидетель, полицейский Типпит, также один из участников пресловутого совещания в «Карусели». По имеющему хождение объяснению, он был застрелен Освальдом из такси. Зачем? Водитель этого такси Уоли никогда не прольет свет на этот вопрос. Он тоже вскоре погиб в автомобильной катастрофе, когда в его машину на полкой скорости ни с того ни с сего врезался тяжелый грузовик.

Как мы видим, в нескольких случаях, сработанных в достаточной степени грубо, без труда проглядываются уши далласской полиции. Не уголовного подполья, не гангстеров и профессиональных убийц, а именно полиции. На это следует обратить сугубое внимание, ибо оно имеет самое прямое и непосредственное отношение к нашему рассказу. Вряд ли нужно особо доказывать, что самый богатый человек Далласа имеет достаточно возможностей как для того, чтобы держать в городской полиции своих людей, так и для того, чтобы оказывать на ее действия вполне ощутимое и в достаточной степени эффективное влияние.

Было бы неправильно, наверное, утверждать, что все чины далласской полиции употребляют свои усилия для того, чтобы помешать выяснению истины. Фрэнк Мартин служил капитаном полиции города Далласа. Будучи одним из свидетелей происшедшего, участником ареста Освальда, а затем и Руби, он был вызван в комиссию Уоррена для дачи показаний. Когда заслушали его ответы на подготовленные комиссией вопросы, у капитана Мартина осведомились, не желает ли он сообщить еще что-нибудь. «Я бы сказал кое-что, — ответил он не без очевидного колебания после долгой паузы, — но при непременном условии, что вы этого не будете записывать».

Фрэнк Мартин хорошо знал нравы своего города. Совесть побуждала его сообщить членам комиссии нечто, по его мнению, существенное, но, зная, чем он рискует, он просил не протоколировать его ответ. «В таком случае, — неожиданно услышал он, — вам лучше ничего не говорить». Не правда ли, странное отсутствие любознательности, а говоря серьезно, элементарное нарушение профессионального долга со стороны тех, от кого требовалось выяснение истины? Таинственным образом далласские власти оказались осведомленными об этом эпизоде. А дальше все покатилось по уже проторенной дорожке. Через два дня после разговора в комиссии Мартина, несмотря на его возражения, доставили все в тот же Парклендский госпиталь города Далласа. После беглого осмотра ему было заявлено, что у него обнаружен «молниеносно прогрессирующий рак». Через три дня капитан далласской полиции Фрэнк Мартин был мертв.

Хочу обратить внимание читателя на то, что именно таков был диагноз эскулапов о причине смерти самого Джека Руби, пожалуй, главного свидетеля обвинения, человека, который не был просто винтиком в сложной машине заговора, но скорее всего одним из главных его рычагов, во всяком случае той его части, которая касалась практической организации преступления. Исступленно спасая свою шкуру, Джек Руби использовал все средства — от мольбы до угроз разоблачения своих хозяев. В сентябре 1965 года нескольким журналистам была предоставлена возможность встретиться с пребывавшим в камере смертников убийцей Освальда. Организаторы этого необычного интервью преследовали цель рассеять подозрения общественности, а посему постарались сделать так, чтобы Руби не сказал лишнего. Но тем не менее, обманув бдительность стражи, Руби исхитрился и сделал заявление для печати. Он, в частности, сказал, что факты, связанные с убийством президента, никогда не будут разглашены, «потому что этого не хотят люди могущественные и занимающие высокие посты». Присутствовавший при беседе адвокат Руби Сол Данн пытался не дать Руби говорить, но Руби резко сказал ему: «Оставьте меня в покое, я знаю, что я делаю».

Судя по всему, он действительно знал, что делал. Один из многих участников заговора, исполнитель чьей-то воли, этот далласский кабатчик был превращен в козла отпущения и водворен в камеру смертников. И он воспользовался первой же представившейся ему возможностью, чтобы угрожать сенсационными разоблачениями. Он их не сделал, лишь дав понять, что в борьбе за свою шкуру прибегнет к этому, если его не вызволят. Намек достаточно прозрачный и угрожающий...

Это обстоятельство объясняет, казалось бы, непонятную медлительность с приведением в исполнение смертного приговора, вынесенного Руби. Действительно, дело будто бы проще простого: на глазах охраны, среди бела дня Руби застрелил Освальда, и это на экранах своих телевизоров видели миллионы американцев, ибо в тот момент из Далласа на всю Америку шла прямая трансляция. Улики убийства налицо, и посадить в этих условиях на электрический стул слишком много знающего, а потому нежелательного свидетеля — легче легкого. Ан нет, дело тянулось, и Фемида не спешила вершить правосудие.

Почему? Не потому ли, что кто-то опасался разоблачения Руби, боялся, что в тот момент, когда он поймет, что казнь неотвратима и ему нечего уже терять, он заговорит. В таком случае логично было не отнимать у смертника надежды на спасение до последнего момента и покончить с ним не путем официальной казни, а как-либо иначе.

Руби чувствовал неладное. В течение всех месяцев своего заключения, до суда и после него, главная просьба, истерическая мольба Руби звучала одинаково: «Увезите меня из Далласа. Содержите меня в тюрьме любого другого города. Здесь меня все равно убьют». Во время допросов в комиссии Уоррена, происходивших в том же Далласе, Руби, рыдая, молил членов комиссии: «Здесь я не могу говорить. Увезите меня в Вашингтон, и я расскажу все».

До той поры, пока Джек Руби — один из тех, кто наверняка немало мог бы рассказать о тайных пружинах заговора, находился на попечении далласских властей предержащих, заговорщики могли быть спокойны, — Руби ничего не скажет. А если даже и скажет, его не услышат.

Но скандальные действия далласских властей и тех, кто помогал им в сокрытии истины, вызывали широкие требования заново заслушать дело Руби, причем изъять его для этого из-под опеки далласских властей. Уже было объявлено, что новое судебное разбирательство должно состояться весной 1967 года в городе Уичито-Фоллс, куда Руби будет доставлен из далласской тюрьмы. То была уже серьезная опасность для мастеров по упрятыванию концов в воду. Грозили пропасть впустую все их усилия по устранению нежелательных свидетелей. Навеки замолкли люди, знавшие второстепенные детали, но мог заговорить под страхом электрического стула спасения собственной шкуры ради свидетель, знавший отнюдь не второстепенное.

Но не так-то просто справиться с далласской мафией. Было ясно, что выпустить Руби из своих рук она не пожелает. Так и случилось. В последние дни 1966 года тюремщики объявили ему, что для «медицинского обследования» его переводят в Парклендский (опять же Парклендский) госпиталь. До этого в течение многих месяцев Руби находился под неусыпным медицинским наблюдением, однако чуть ли не ежедневные и систематические обследования его не обнаруживали ничего подозрительного.

Узник почувствовал неладное. Его беспокойство приняло вскоре форму паники, нашедшей выражение в непрерывных истериках, когда сразу же после того, как он был водворен в отдельную, тщательно охраняемую палату госпиталя, еще до всякого «обследования» ему стали делать по многу раз в сутки какие-то инъекции. Через несколько дней последовал диагноз: стремительно прогрессирующий рак легких. Болезнь протекала молниеносно, и утром 3 января 1967 года навсегда замолчал один из важнейших свидетелей. Даллас не выпустил его из своих смертельных объятий, и он навеки остался в этом страшном городе, унеся свои тайны в далласскую землю.

Страшный круг этот замкнулся. Гору трупов — больше 30 — нагромоздили таинственные и всесильные далласские владыки, хозяйничающие в американских каменных джунглях так же свирепо, как злобные хищники в девственных зарослях. Здесь один закон, закон силы, а силу в сегодняшней Америке дают деньги, чем больше денег, тем больше силы. И что характерно, так называемая «большая печать Америки», иной раз поднимающая истошный вопль по поводу где-то и кем-то «попираемой демократии», в этом случае, впрочем, как и во многих других, проявляет олимпийское спокойствие и полную невозмутимость. Среди бела дня, словно зайца на охоте, пристрелили президента, затем один за другим гибнут люди, которые могли бы помочь выяснению истины, открыто торжествуют беззаконие и культ грубой силы, а «поборники демократии» в лучшем случае ограничиваются соболезнующими воздыханиями, а то и вовсе помалкивают.

Видимо, эта вакханалия произвола вполне подходит под их понимание демократии. Ну как же здесь не вспомнить духовного предтечу Гарольда Лафайета Ханта — одного из первых миллионеров Америки, коммодора Вандербильта с его неподражаемым цинизмом: «Закон? Зачем мне закон, разве я не обладаю силой!»?

Хант на крыше

Говорят, что преступника всегда тянет на место совершенного им преступления. Темна человеческая душа. Трудно сказать, какие непознанные силы, какие психологические флюиды движут им в момент, когда он с замирающим от животного страха сердцем, с патологическим любопытством, пересиливающим этот страх, и с каким-то тайным сладострастием взирает на место, которое было свидетелем его темного деяния...

Кто объяснит, с какой целью в один из светлых осенних дней 1965 года Гарольд Хант пригласил посетивших его деловой кабинет журналистов сесть в лифт и подняться на обзорную площадку, расположенную на крыше 50-этажного здания, где находится его контора?

С крыши открывался внушительный вид большого города. Люди-течки, машины не более спичечного коробка деловито сновали по городским улицам. Скрипучим, каким-то ржаво-металлическим голосом обратившись к присутствующим, Хант произнес:

— Посмотрите туда, джентльмены! Видите то кирпичное здание? Нет, не там, глядите левее, в направлении этой серой ленты шоссе. Нашли? Именно здесь два года назад застрелили Джека Кеннеди.

Воцаряется напряженная тишина, какая бывает в цирке, когда под его куполом по тонкой проволоке, балансируя, идет канатоходец. Чтобы разрядить напряжение, уменьшить неловкость, возникшую после его слов, Хант, преувеличенно громко вздохнув, процедил что-то по поводу того, что смерть Кеннеди была «ужасной трагедией для страны».

Правда, благочестивого сочувствия хватает ненадолго. Вскоре Ханта прорывает, и он, не очень даже пытаясь скрыть злобу, от которой его тонкий голос звучит совсем уж фальцетом, говорит о том, что Кеннеди, хотел он того или не хотел, оказался предателем Америки. «Он многое проворонил, — бросает миллиардер, и тусклые, выцветшие его серо-голубого цвета глаза полыхают вдруг недобрым огнем. — Он натворил немало».

Искусный лицедей, владеющий каждым мускулом своего лица, как профессиональный игрок в покер (умение превращать собственную физиономию в неподвижную маску — одно из необходимейших качеств для покера), на сей раз Хант не в состоянии скрыть клокочущую в нем ненависть. Трудно сказать, зачем Ханту понадобился фарс с экскурсией на крышу и лицемерным воздыханием по поводу убийства президента. Вряд ли такой дешевый камуфляж в состоянии скрыть факты уже известные и те, которые постепенно выясняются.

Как ни искусно прячутся концы далласского преступления, как ни осторожно, рассчитывая каждый свой шаг, действовали и осенью 1963 года, и все последующее время сам Хант и его выводок, кое-что постепенно всплывает наружу, заставляет задумываться, анализировать, сопоставлять.

Одним из интимных и закадычных друзей Гарольда Ханта уже много лет является некто Тэд Дили, тучный человек с астматической одышкой, вечно лоснящимся от пота лицом и в темных очках, которыми он прикрывает беспрестанно бегающие, заплывшие жиром глазки-буравчики. Он владелец одной из крупнейших в хантовской вотчине газет — «Даллас морнинг ньюс». И вот выясняется, что этот самый Дили за месяц и пять дней до убийства неожиданно снимается с места и вылетает из Далласа в Вашингтон. Там, пустив в ход все свои, и не только свои, связи, он добивается приглашения на завтрак в Белом доме, который Кеннеди давал для нескольких представителей прессы.

Как рассказал потом известный американский журналист Чарльз Бартлет, также присутствовавший на этом завтраке, за столом произошел эпизод, беспрецедентный и скандальный. К удивлению оторопевших участников приема, нарушая этикет и элементарные приличия, Дили принялся в грубой и развязной форме выговаривать президенту по поводу его политики. Свою нарочито наглую тираду хантовский приятель закончил выходкой, которая граничила уЖг с прямым оскорблением:

— Вы, господин президент, — заявил Дили, — вместо того чтобы быть лидером на коне, тащитесь на грязной телеге.

«После слов Дили, — рассказывает Бартлет, — за столом воцарилось гробовое молчание, продолжавшееся довольно долго. Президент, глубоко возмущенный, явно пытался овладеть собою. Наконец после паузы Кеннеди ответил с достоинством, тихим голосом:

— Разница между вами и мной, господин Дили, заключается в том, что не вы были избраны президентом Соединенных Штатов, а я, и что не вы несете ответственность за жизнь 180 миллионов американцев, а я.

А затем, все-таки не сдержавшись, бывший морской офицер, не скрывая сарказма, заявил, что он на своем веку видел немало людей, которым нравится война до тех пор, пока они ее не попробовали. А когда такие вояки увидят ее вблизи, она им очень скоро надоедает.

— Говорить о войнах, — закончил отчитывать Кеннеди посланца Ханта, — значительно легче, чем воевать.

Больше на протяжении завтрака президент ни разу не обратился к Дили и простился с ним более чем холодно».

Следующие два факта, относящиеся к тому же Дили, имели место пять недель спустя, 22 ноября 1963 года. В этот день принадлежащая именно Дили газета поместила на видном месте уже упоминавшееся объявление, обведенное жирной траурной каймой и цинично-издевательски озаглавленное: «Добро пожаловать, господин Кеннеди, в Даллас». Развязный текст, заключенный в траурную рамку, содержал плохо замаскированное подстрекательство.

Подписав в печать номер с траурным объявлением, Дили остался в редакции, и вскоре к нему в кабинет, как свидетельствуют очевидцы, явился, как вы думаете, кто? Джек Руби. Если и совпадение, то, прямо скажем, знаменательное совпадение!

То, что провокационная выходка на приеме у президента и подстрекательское объявление в дилиевской газете не случайное совпадение, а элементы единой и продуманной кампании, подтверждается тем обстоятельством, что в недели, разделившие эти два события, Дили трудился не покладая рук и с завидной целеустремленностью. Он, в частности, печатает тысячи листовок, которые раздавались прохожим на далласских улицах накануне прибытия президента. На этих листовках были помещены два фотоснимка президента — один анфас, другой в профиль. Таким точно манером, каким это делают в досье уголовных преступников. Под фотоснимками стояла подпись: «Разыскивается по обвинению в государственной измене».

Одним из обычных доводов тех, кто пытается отрицать наличие заговора с целью убийства Кеннеди, является аргумент о том, что если для исполнения замысла одиночки достаточно было только накануне узнать маршрут президентского кортежа по далласским улицам, то для тщательной организации нужно несколько дней, а далласские власти хранили в секрете этот маршрут. Однако из протокола совещания, состоявшегося у губернатора Техаса Коннэли за много дней до прибытия президента в Даллас и уточнявшего все детали, связанные с визитом, мы узнаем, что среди участников совещания находился сын Дили — Джозеф, который был, таким образом, в курсе всего, в том числе и маршрута президентской кавалькады.

Быть может, кто-нибудь скажет, что все эти аргументы, лишь косвенно говорят о причастности хантовского семейства к далласским событиям? Что ж, есть и попрямее. Траурное объявление, опубликованное в «Даллас морнинг ньюс» всего за несколько часов до роковых залпов, привлекло в дни расследования большое внимание. Уж очень подозрительным кажется подобное пророчество, если это только провокационное пророчество, а не нечто большее, ну, скажем, осведомленность. Естественно поэтому, что для следствия немаловажным был ответ на вопрос, чьих рук это дело, кто стоит за публикацией этого объявления.

Мимо этого существенного факта не могла пройти расследовавшая убийство комиссия Уоррена. И вот что она установила! объявление было оплачено весьма щедро, в кассу газеты внесено 1463 доллара. Деньги внес член «Общества Джона Бэрча» некий Джо Гриннен. По заявлению последнего, деньги для публикации объявления были им получены от трех техасских бизнесменов. Вот их имена — Эдгар Р. Крисси, X. Р. Брайт и Нельсон Банкер Хант. Да, да, Хант. Хант-младший, сын Гарольда Лафайета Ханта.

Это обстоятельство имеет уже не косвенное, но прямое отношение к далласскому убийству. Официальным следствием установлено, что Хант-младший финансировал объявление в газете, играющее в расследовании преступления роль одного из доказательств его преднамеренного и организованного характера.

Вся эта тщательно подготовленная и продуманная подстрекательская пропаганда, наличие которой само по себе отвергает версию об убийце-одиночке, действовавшем по наитию и на свой страх и риск, направлялась организационным центром, присвоившим себе название «Американский следственный комитет». Нам неизвестен полный состав этого «комитета». Но два деятеля, об участии которых в «комитете» стало известно, дают богатую пищу для размышлений. Один из них — далласский главарь «Общества Джона Бэрча», — наиболее фашистской из всех сегодняшних фашистских организаций Америки. Другой — все тот же Нельсон Банкер Хант — сын и наследник Гарольда Ханта, обладатель полумиллионного состояния.

Это уже аргументы не косвенные. А вот факт, относящийся к самому Гарольду Ханту и ставший известным не так давно. О нем рассказал американский публицист Альфред Бёрке, случайно оказавшийся в гостях на вилле Ханта, осенью 1961 года. По словам Бёрке, Хант тогда яростно обрушился на президента, понося его последними словами, обвиняя в намерении сокрушить его, хантовский, бизнес. Особенно поразила Бёрке следующая тирада миллиардера, которую он тогда же записал в свой блокнот. «Иного пути нет, — заявил Хант. — Чтобы избавиться от предателей, засевших в нашем правительстве, нужно всех их перестрелять». А поскольку со своей мошной Хант убежден, что слово его закон, он и в данном случае вознамерился поступить по своему слову. Речь идет уже не о приятеле и поверенном и даже не о сыне, а о самом Гарольде Ханте, о его публично высказанных намерениях.

В орбиту своих интриг нефтяной воротила вовлек десятки людей, не исключая даже собственного духовника, поставив при этом слугу господнего на путь служения дьяволу. В преддверии съезда демократической партии 1960 года Хант активно действовал. Когда выявилась перспектива выдвижения кандидатуры Кеннеди, Хант решил сыграть на антикатолических предрассудках большинства делегатов, принадлежащих к протестантской церкви. По его наущению духовник хантовского семейства преподобный Крисуэлл накануне съезда составил пылкое обращение ко всем протестантам Америки, в котором утверждалось, что избрание президентом католика Кеннеди будет означать торжество дьявола и смертельный удар по истинной церкви.

Это обращение на деньги Ханта было отпечатано в миллионах экземпляров и разослано по всей Америке. Правда, сам Хант утверждает, что об обращении он не знал ничего, что оно было отпечатано и разослано без его ведома по указанию одного из его служащих. Каждому, кто знаком с постановкой дела в хантовском логове, очевидна вздорность такого объяснения. Без ведома Ханта в его империи не происходит ничего.

А в дни съезда, по признанию самого Ханта, он обосновался в гостинице рядом со зданием, где заседали делегаты, и собственноручно каждый день составлял для Джонсона меморандумы, в которых высказывались советы и пожелания на тему о том, как Джонсону надлежит себя вести.

— Если бы Линдон неукоснительно следовал моим советам, — нимало не смущаясь и без лишней скромности говорит Хант, — Кеннеди ни за что не удалось бы его обставить. Кстати, именно я посоветовал Джонсону после того, как кандидатура Кеннеди была выдвинута, согласиться на второе место в списке и принять предложение о вице-президентстве...

Мы уже говорили о подозрительных обстоятельствах, связанных с ролью в событиях 22 ноября 1963 года одного из сыновей Гарольда Ханта, Нельсона.

Не так давно выяснилось, что некоторые нити ведут и к другому хантовскому отпрыску — Ламару Ханту, не перенявшему от отца деловой изворотливости, но унаследовавшего страсть к авантюрам, азарт игрока и занимающего пост одного из руководителей американской футбольной лиги.

Показаниями свидетелей установлено, что за несколько дней до убийства президента Джек Руби проследовал в контору Ламара Ханта, где провел с глазу на глаз с сыном миллиардера довольно продолжительное время.

Совпадение — могут сказать. Не много ли совпадений кряду? И почему все эти совпадения совпадают не где-нибудь, а вокруг Ханта и его отпрысков?

Но и это еще не последнее звено в цепочке. Утром, перед самым убийством президента, Руби беседовал с хантовским приятелем Дили в редакции газеты, только что вышедшей с провокационным объявлением, обведенным траурной рамкой. Казалось бы, что могло быть общего между претендующим на респектабельность, богатым, вхожим в дома далласской знати Дили и вульгарным владельцем подозрительного ночного заведения? А вот поди ж ты!

А когда через несколько дней после убийства Освальда Руби был схвачен и на его квартире произвели обыск, среди бумаг была обнаружена толстая пачка хантовских пропагандистских материалов, в том числе два сценария, предназначавшихся для передачи радиостанцией Ханта. Возникает вопрос: какое отношение имеет владелец кабаре к радиовещанию и не потому ли у него оказались дома эти материалы, что Руби имел какую-то причастность к Ханту и его деньгам?

Убийца Освальда — владелец ночного кабака Джек Руби, и материалы хантовской радиостанции — эти разрозненные, казалось бы, не имеющие отношения одно к другому обстоятельства приобретают внезапно зловещую и прямую взаимосвязь в свете еще одного «совпадения», которых подозрительно много для одного случая.

И снова это «совпадение» имеет прямое отношение к Ханту. Утром рокового дня хантовская радиопрограмма «Линия жизни» начала свою передачу на Даллас комментарием, который иначе как прямое подстрекательство не назовешь. При нынешней администрации, зловеще заявил диктор, «возможно, наступит время, когда американцам запретят пользоваться огнестрельным оружием, с помощью которого они могли бы расправиться со своими правителями».

Дескать, спешите стрелять в президента, не упускайте момент, а то будет поздно.

Но цепь еще не замкнута. Вот еще одно звено, то самое, ухватившись за которое мы обретаем какое-то подобие картины.

Как уже отмечалось, за восемь дней до убийства президента, а именно 14 ноября, в задних комнатах принадлежащего все тому же Джеку Руби кабаре «Карусель» состоялась таинственная встреча, в которой участвовали сам Руби, некий Бернард Вейсман, человек, привлекший внимание следствия как, возможно, имеющий отношение к делу, друзья Руби, полицейские Дж. Типпит, убитый на одной из далласских улиц при весьма странных обстоятельствах через 45 минут после убийства президента (обвинение в убийстве Типпита было предъявлено Освальду). И ЕЩЕ ОДНО ТАИНСТВЕННОЕ ЛИЦО. В американской печати промелькнуло сообщение о том, что руководитель комиссии, расследовавшей убийство, председатель Верховного суда Эрл Уоррен, допрашивая Руби, назвал этого таинственного «некто» «богатым нефтепромышленником». Вот оно, ключевое звено!

Стремясь запутать следствие и представить совещание в «Карусели» чуть ли не невинной встречей закадычных друзей — ничего себе друзья: кабатчик и владелец сомнительного заведения, желтый журналист, страж порядка и «богатый нефтепромышленник», — Руби на следствии поначалу утверждал, что никакой связи между этим совещанием и предстоящим приездом президента не было, но под конец заврался и стал противоречить сам себе. Однако никакими клещами у него невозможно было вытащить подробности об этой внезапно всплывшей и важнейшей детали — кто же этот таинственный «богатый нефтепромышленник», что его привело в сомнительное заведение в компанию темных личностей, какое отношение имеет он к Джеку Руби и подозрительной секретной встрече за неделю до преступления. «Тайна, окружающая нефтепромышленника, — заявила газета «Нью-Йорк джорнэл Америкэн», — еще не разгадана, и она давит на совесть тех, кто хочет, чтобы в полном и всестороннем расследовании одной из величайших в американской истории трагедий ни одного вопроса не осталось без ответа».

Пока что следствие оставило этот вопрос без ответа. Не будем показывать пальцем и мы, прямых улик все еще нет, но, с точки зрения автора этих строк, отнюдь не исключено, что они появятся. Впрочем, судя по всему, кое о чем догадываются, причем с первых же часов после убийства президента, и те, кому сие ведать надлежит в Америке. Догадываются и помалкивают.

Почему я думаю, что догадываются? Извольте. Вот что произошло всего несколько часов спустя после того, как раздались роковые выстрелы. Еще тело скончавшегося президента находилось в далласском госпитале, еще его вдова, потрясенная горем, не сняла обрызганного кровью мужа костюма, еще не была обнародована наспех сварганенная официальная версия об убийстве, еще метались по улицам Дэлласа полицейские и переодетые детективы, а агенты всемогущего ФБР уже стучались в наглухо запертые двери особняка Гарольда Ханта на далласской окраине.

Нет, они явились сюда не для того, чтобы арестовать миллиардера.

Миллиардеров в Америке не арестовывают. Они пришли в хантовский дом даже не для того, чтобы задать ему кое-какие вопросы, хотя такие вопросы для любого элементарного расследования были просто необходимы. Полные почтительного благоговения, они явились сюда для того, чтобы предложить Ханту немедленно под покровом ночной темноты скрыться из города.

Обратите внимание: сотрудники всеведущего ФБР явились не куда-нибудь. Еще в тот момент, когда обстоятельства, мотивы и исполнители убийства были не названы, агенты ФБР прямым ходом направились к Ханту, но не выяснения истины ради, не возмездия для, а исключительно по причине беспокойства за драгоценную безопасность нефтяного короля — дескать, мечтаем предостеречь. Не проявив рвения и даже простого выполнения своих обязанностей в деле обеспечения безопасности президента США, молодчики Эдгара Гувера проявили сверхрвение и чудеса оперативности, обеспечивая сохранность владыки нефтяной империи.

Одним словом, той же ночью специальным самолетом Гарольд Лафайет Хант с чадами и домочадцами отбыл в город Балтимор, где в течение многих недель после убийства Кеннеди под недреманной охраной полицейского ока, в обстановке строжайшей тайны и секретности пережидал бурю. Факт этот мало кому известен даже в Америке и тем более разителен!

Согласитесь с тем, что любые широко растопыренные пальцы, сквозь которые и по сей день служащие американской Фемиды стремятся рассматривать далласское преступление, не дают возможности этот необъясненный факт отнести ко все тому же разряду мнимых случайностей. Честно говоря, даже если бы не было многого другого, уже одного этого факта достаточно для того, чтобы всерьез задуматься как о роли Гарольда Лафайета Ханта — техасского владыки и миллиардера в заговоре против президента, так и о деятельности в этом случае гуверовского Федерального бюро расследований, об их связях, целях, мотивах и ответственности в далласском преступлении.

...Прошло пять лет. Страсти, вызванные убийством президента, стали постепенно затихать. То, что в момент, когда было совершено преступление, заставило содрогнуться, было воспринято как нечто экстраординарное, потеряло остроту психологического воздействия, приобрело некий хрестоматийный лоск, стало еще одним событием, о котором школьникам рассказывают на уроках истории, хранящей в своих анналах многое казавшееся когда-то людям невероятным, волновавшим и потрясавшим, а ныне воспринимаемым как общеизвестное и привычное...

...Ничто в тот день не предвещало грозы. Стократ описанное синее небо Калифорнии, ласковые волны океанского прилива, пальмы на улицах Лос-Анджелеса — одного из красивейших городов Америки, — все настраивало на мирный лад. Настроение Роберта Кеннеди, который только что узнал о том, что им одержана важная победа на первичных выборах в Калифорнии, дававшая, по его мнению, ключ к успеху на съезде демократической партии, было превосходнейшим. Дорогой отель в центре города, в самом названии которого — «Амбассадор», что значит в переводе на русский «Посол», претензия на респектабельность, казался сотрудникам Роберта Кеннеди, обосновавшего здесь свою временную политическую штаб-квартиру, предпоследней станцией на пути к Белому дому.

Выстрелы раздались внезапно. Еще несколько секунд назад 43-летний сенатор Роберт Кеннеди, в котором многие уже видели 37-го в истории Америки президента страны, усталый, но счастливый только что одержанной победой, не скрывая улыбки, которая так нравилась американцам и делала лицо этого вступившего уже в зрелый возраст человека задорно-мальчишечьим, заканчивал свое выступление по телевидению. Поблагодарив избирателей Калифорнии, отдавших ему свои голоса, он пожелал им спокойной ночи и, окруженный толпой почитателей и соратников, вышел из телестудии.

В этой группе радостно возбужденных людей находилась его жена Этель — моложавая женщина с крепко сбитой фигурой бывалой спортсменки и старшие дети — 16-летняя Кэтлин, 15-летний Джозеф и на год его младше Бобби. Младшие оставались дома. Самые маленькие спали глубоким сном в своих постелях, средние же, кому не удалось уговорить отца взять их с собой в предвыборную поездку в солнечный Лос-Анджелес, наблюдали за отцом у экрана большого телевизора, стоящего в холле их дома на окраине Вашингтона.

Звуки выстрелов, резко прозвучавших в коридоре отеля «Амбассадор», были настолько неожиданны, что до тех пор, пока внезапно наступившую тишину не прорезал полный отчаяния крик Этель Кеннеди, никто не мог понять, что произошло. Толпа испуганно шарахнулась в сторону, и миллионы американских телезрителей, из тех, кто з этот поздний час ночи с 4 на 5 июня 1968 года еще не успел в своих домах выключить телевизоры, увидели только что улыбавшееся лицо сенатора залитым кровью, искаженным гримасой муки. Один глаз его был судорожно закрыт, другой широко раскрыт, полный ужаса и боли.

Все произошло в считанные мгновения — высокий парень в джинсах и ковбойке, смуглый, с перекошенным от злобы и страха лицом, неизвестно как очутившийся в толпе, змеей проскользнул между людьми и почти в упор, с полутора-двух метров разрядил обойму своего пистолета, который он выхватил из заднего кармана; медленно сползший на пол Кеннеди; метнувшиеся к убийце члены его охраны; короткая борьба, когда олимпийский чемпион по десятиборью, могучий негр Рафер Джонсон, покинувший спорт, соблазнившись высоким жалованьем телохранителя сенатора-миллионера, выбил из рук стрелявшего бесполезный уже пистолет; испуганные кричи: «Доктора, скорее доктора!» — на все это ушло едва ли больше минуты.

Но минута эта была подобна мгновенному взрыву, который долго готовится, быть может недели и месяцы, и последствия которого дают о себе знать еще более долго, быть может годы и десятилетия.

Вновь в жуткой неприкрытости предстало далласское убийство не как факт, ставший уже достоянием истории, а как событие, имеющее прямое и непосредственное отношение ко дню сегодняшнему. Минута как бы вплотную сдвинула два убийства, разделенные пятью годами, заставила думать, сопоставлять, искать логические связи и опосредствования.

Нет, не закрыто еще далласское дело, оно продолжается, свидетельствуя, что безнаказанность убийц, нераскрытый заговор подобны неразорвавшейся бомбе, ржавеющей до времени, но смертоносной, таящей опасность и несущей гибель забывчивым, равнодушным, закрывающим глаза на преступления.

Пройдет еще немало времени прежде, чем будет распутан — если он будет распутан когда-либо до конца — зловещий клубок. Клубок, узлы которого были завязаны пасмурным ноябрьским утром 1963 года, клубок, плетения которого еще туже затянулись, когда год спустя рухнул на землю самолет, на котором находился младший из братьев, клубок, завязанный намертво в респектабельном лос-анджелесском отеле «Амбассадор».

Что же стоит за убийством Роберта Кеннеди? Имел ли место заговор? Или перед нами трагическая случайность, выходка фанатика-одиночки, сводившего с сенатором какие-то неведомые личные счеты, или того проще — акт одержимого какой-то манией, психически неполноценного человека?

В момент, когда пишутся эти строки, исчерпывающего ответа на поставленные вопросы еще нет. Это и не удивительно. Со дня трагической гибели президента Джона Кеннеди прошло времени значительно больше, но и поныне очень много неясного в далласской трагедии. Уж очень хорошо умеют в Америке мокрых дел мастера прятать концы в воду, а особенно в тех случаях, когда за непосредственными исполнителями политических убийств стоят силы влиятельные и могущественные.

Прежде всего о вопросе для данного случая кардинальном — был ли заговор или перед нами преступление убийцы-одиночки? Министр юстиции и генеральный прокурор Соединенных Штатов Рамсей Кларк поторопился ответить на этот вопрос уже через несколько часов после покушения, когда не было еще известно почти никаких фактов, за исключением самого трагического факта убийства, когда тело Роберта Кеннеди еще не было предано земле и не нашло вечного успокоения на Арлингтонском кладбище рядом С могилой Джона Кеннеди. Министр Кларк поторопился заявить, что никакого заговора не было и речь идет об одиночном преступлении. Откуда такая поспешность, для чего и с какой целью?

Семейство Кеннеди, похоронив младшего брата подле старшего, не имело, конечно, в виду подчеркнуть этим общность причин их гибели, связь, существующую между двумя убийствами. Оно руководствовалось, разумеется, совсем иными соображениями. Но две могилы эти, расположенные рядом и разделенные во времени пятью годами, независимо от чьей бы то ни было воли всегда будут наводить людей на размышления, заставят сопоставлять две трагедии, размышлять об их общих корнях.

Напрасно суетился генеральный прокурор, напрасно с неприличной, не соответствующей высокому его положению и серьезности происшедшего поспешностью поторопился прокламировать отсутствие заговора. Против этого свидетельствует многое известное уже сегодня, против этого говорит немало из того, что было известно до лос-анджелесской драмы.

Охота на младших братьев убитого президента началась сразу же после далласского убийства. Здесь уже рассказывалось об этом. Атмосфера ненависти вокруг Роберта Кеннеди особенно сгустилась после того, как весной 1968 года он объявил, что будет бороться за выдвижение своей кандидатуры на пост президента. При этом сенатор публично провозгласил, что в случае своего избрания президентом он вернет политику страны на путь, намеченный президентом Кеннеди, будет осуществлять более реалистический курс, имея в виду добиваться ослабления международной напряженности.

Вряд ли такая программа вызвала восторг у тех, кто видел в Джоне Кеннеди человека, посягавшего на их неправедные военные прибыли. Вряд ли она, программа эта, устраивала тех, кто делает ставку на войну, безмерно наживаясь на гонке вооружений. Нет, Роберт Кеннеди, точно так же как и президент Джон Кеннеди, не был рыцарем без страха и упрека, боровшимся во имя высоких идеалов мира. Он просто представлял те круги американской буржуазии, которые склонны более трезво смотреть на вещи, отдавать себе отчет в том, что в условиях ракетно-атомного века формула военного мыслителя прошлого фон Клаузевица «война есть продолжение политики, но иными средствами» уже неприменима, что ныне такая «политика» чревата исчезновением как самой политики, так и политиков — ее творцов.

В разговоре с автором этих строк Роберт Кеннеди очень настойчиво несколько раз возвращался к мысли о том, что в современных условиях сосуществование системы свободного предпринимательства, как он деликатно называл милый его сердцу капиталистический строй, и социалистической системы является не проблемой выбора, а насущнейшей необходимостью, «стратегией выживания».

Подчеркнуто уравновешенный на протяжении почти всей долгой беседы нашей, прятавший все эмоции, если были они у него, под маской аристократической сдержанности и рассчитанной холодности уже опытного политика, он в этом месте разговора, будто подброшенный пружиной, вскочил со своего кресла и возбужденно заходил по комнате. Его глуховатый голос, под стать внешней манере поведения, не выражавший оттенков чувств, — и серьезные сентенции, и шутки, и светские любезности, и статистические данные о советско-американской торговле сенатор изрекал одним и тем же ровно-бесстрастным тоном, не повышая и не понижая голоса, — в этот момент напрягся и зазвенел. Было видно, что проблема эта до глубины души волнует моего собеседника.

— Поймите, — говорил он, — мой великий брат ничего не изобрел. Он не взял свою политику с потолка. Он просто увидел единственный путь. Другого нет. Другой ведет нас в бездну. Но путь в бездну — разве это дорога? Либо независимо от того, нравимся мы друг другу или не нравимся, скорее не нравимся, — губы сенатора тронула мимолетная усмешка, — мы научимся сосуществовать, либо... — и он сделал резкий энергичный жест рукой, значение которого не вызывало сомнений.

— Сенатор, — позволил я себе в этом месте реплику, — не так давно за слово «сосуществование» вызывали в Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности.

— Боюсь, что с этим еще не покончено, — не принимая шутки, ответил он. И долгим взглядом посмотрел на портрет брата, висевший на стене.

И во время возникшей паузы мы оба, очевидно, подумали об одном и том же, о причинной связи, существовавшей между пониманием покойным президентом необходимости этого самого сосуществования, и его насильственной смертью, глубинными корнями заговора.

— Понадобится еще немало времени, чтобы большинство людей здесь, в Вашингтоне, поняли то, что понимал, в чем отдавал себе отчет и чем руководствовался мой брат, поняли, что сосуществование — это не проблема выбора, а проблема... — он сделал паузу, шевеля растопыренными пальцами, ища нужное, наиболее точно выражавшее его мысль слово, и вдруг, сжав пальцы в кулак, найдя его, понизив голос, с неожиданной для него горячностью, почти страстно произнес: — Проблема судьбы. Вы понимаете? Судьбы! Я тогда не во всем понимал брата. Впрочем, от меня в то время требовалось больше делать, нежели думать. Думал он. Но когда его не стало, я понял, что я должен сделать то, что начал он, но не сумел, ему помешали доделать.

Роберт Кеннеди, так же как и его старший брат, пришел к мысли о необходимости сосуществования не как к абстрактной идее, не как к пониманию преимуществ и благ мира перед разрушениями и трагедиями войны, превосходству Добра над Злом. Братья Кеннеди, представители своего класса, проводники его идей и политики, руководствовались не человеколюбием, не идеями добра и заботы о процветании человечества. Стратегию выживания они понимали как политику выживания их капиталистической Америки, их самих, их семей, их ближних, их класса.

Этим, и только этим, руководствовался президент Кеннеди. Из этого исходил начинавший свою политическую карьеру сотрудником Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности сенатор Кеннеди, научившийся в последний период политического поприща без запинки произносить слово «сосуществование».

Но каковы бы ни были исходные мотивы, то был, несомненно, шаг вперед по сравнению с зоологическим антикоммунизмом многих вашингтонских вершителей судеб, по сравнению с теми, кто готов поставить мир на край термоядерной пропасти в своем страхе перед поступательным ходом истории, кто не способен увидеть дальше собственного носа и взирает на все в мире происходящее только и исключительно сквозь призму своих военных барышей, своей корысти, своих страхов, своей ненависти.

Джон Кеннеди в отличие от большинства из тех, кто его окружал, пожелавший считаться с пускай неприятной ему, но реальной действительностью, был на вашингтонском Олимпе белой вороной. Его младшие братья — сенатор от штата Нью-Йорк Роберт Кеннеди и сенатор от штата Массачусетс Эдвард Кеннеди, не скрывавшие после гибели президента своего стремления продолжить начатое братом, стали бельмом на глазу у тех же сил, которые организовали далласское убийство.

Джеймс Рестон принадлежит к числу наиболее информированных американских политических обозревателей. Он немало видел, много знает и не только считается завсегдатаем политических кулис Вашингтона, но вхож туда, куда вхожи лишь очень немногие. Кабинеты министров и частные резиденции президентов Кеннеди и Джонсона, загородные клубы, где общаются между собой сильные мира сего, квартиры сенаторов и партийные канцелярии открыты для одного из китов буржуазной журналистики. Рестон знает значительно больше, чем говорит, чем ему позволено писать. Поэтому следует особенно внимательно прислушаться к его свидетельству, высказанному сгоряча, сразу же после убийства Роберта Кеннеди, когда в американских политических сферах еще царила растерянность, когда железные тиски негласной, но жесткой политической цензуры еще не отсортировали то, что в печати высказывать можно, а что общественности ведать не надлежит.

Ошеломленный гибелью сенатора, с которым журналист встречался и беседовал незадолго до того, Рестон был откровеннее обычного. Упомянув могущественные силы, которые, по его словам, покойный секатор не мог контролировать, Рестон написал в те дни: «Ожесточенные словесные нападки на. Роберта Кеннеди в ходе его предвыборной кампании ни для кого не составляли секрета. Его выступления в защиту негров и молодежи, его открытая критика войны во Вьетнаме породили против него сильные и резкие настроения (чьи? — этого Рестон предпочитает не уточнять, но, пожалуй, в уточнениях нет особой необходимости, все ясно и без них. — В. З.). Ни один человек, бывший в те роковые дни в Калифорнии, когда Роберт вел свою предвыборную кампанию, и слышавший направленные против него выступления по радио и телевидению, не может отнести тон и стиль этих выступлений к числу нормальной политической полемики. Эти выступления носили личный, злобный, подстрекательский характер». Так вот!

Версия об отсутствии связи между выстрелами в Далласе и Лос-Анджелесе, коей потчуют американцев, рассчитана, говоря словами Маркса, на публику из грудных младенцев, недаром оба убийства произошли в двух центрах «молодых денег», двух столицах военного бизнеса — Далласе и Лос-Анджелесе.

Недаром же охота на братьев Кеннеди началась еще тогда, когда не рассеялась пороховая гарь на далласской улице. Трудно поверить, невозможно уложить в логические рамки случайность всего того, что произошло: убийство президента, длинная серия таинственных смертей тех, кто мог бы пролить свет на обстоятельства, связанные с этим убийством, подозрительные личности, следившие за Робертом сразу же после Далласа, авария самолета, в котором летел Эдвард Кеннеди, выстрелы в Лос-Анджелесе. Один раз — случайность, второй раз — совпадение, ну, а третий, а четвертый? Помилуй бог, привычка?

Что дальше? Кто следующий? — спрашивают в Америке. Конец ли это? Сразу же после убийства Роберта Кеннеди в американских газетах промелькнули сообщения об угрозах, раздающихся в адрес последнего из братьев Кеннеди — Эдварда.

Вспомните ту знаменитую фразу Джона Кеннеди, заявившего, что, если с ним что-либо случится, его заменит Роберт, а если что-либо произойдет с Робертом, его заменит Эдвард.

Судьбе угодно было сделать так, чтобы слова эти, сказанные вполушутку-вполусерьез, оказались пророческими. Через несколько дней после похорон Роберта вся американская печать принялась обсуждать вопрос о целесообразности выдвижения кандидатуры Эдварда на пост вице-президента уже на выборах 1968 года. И столь же незамедлительно, как уже говорилось, раздались угрозы. Реальность опасности, грозящей последнему из братьев, признал и президент Джонсон, когда он через несколько часов после гибели Роберта официально предписал агентам секретной службы взять на себя охрану сенатора от Массачусетса.

Что это? Вендетта, кровная месть?

Страх. Страх тех, кто как огня боится мирного сосуществования, даже намека на улучшение международного климата и готов расправиться с каждым, кто, как им кажется, может посягнуть хоть на малую толику их неправедных барышей. Страх тех, кто, боясь быть разоблаченным в заговоре и убийстве президента Кеннеди, нанизывает преступление на новое преступление, убийство на еще и еще убийства.

За несколько недель до своей гибели Роберт Кеннеди направил окружному прокурору Нью-Орлеана Гаррисону, ведущему собственное расследование обстоятельств гибели президента Кеннеди, расследование, вызывающее дикую злобу определенных кругов, письмо. Как стало известно, в этом письме говорилось об убеждении сенатора в том, что президент Кеннеди пал жертвой не террориста-одиночки, а тщательно спланированного, организованного и широко разветвленного заговора. В письме содержались знаменательные слова о том, что, если Роберт Кеннеди будет избран президентом, он не пожалеет сил для того, чтобы раскрыть заговор и покарать заговорщиков.

Кто знает, не ускорило ли это обещание роковые выстрелы в Лос-Анджелесе! В своем стремлении хоронить концы в воду организаторы далласского заговора нагромоздили гору трупов. Так ли уж невероятно предположение о том, что они почли необходимым избавиться от самого опасного для них человека, особенно после того, как стало очевидным, что у него немало шансов стать следующим президентом Соединенных Штатов, получить в свои руки рычаги государственного аппарата и вместе с ними немало возможностей достать преступников, как бы глубоко они ни запрятались?

Были же, конечно, были причины у тех же, кто убрал со своей дороги Джона Кеннеди, бояться и ненавидеть его брата, предпринимать все, дабы не допустить его в Белый дом. Давайте попробуем ответить себе на вопрос, почему для совершения убийства был избран именно тот момент, когда оно произошло, — ни полгода раньше, ни полгода позже?

Насильственная смерть Роберта Кеннеди, человека, занимавшего в вашингтонской иерархии место достаточно высокое, — штука не только трудная, но и весьма опасная для тех, кто на это пошел. Действительно, такого рода дубль уже трудно объяснить случайным совпадением. Повторный заговор увеличивает вероятность того, что, несмотря на тщательно поставленную дымовую завесу, все может выйти наружу. Поэтому без крайней необходимости злоумышленники не шли на меры экстраординарные, считая возможным выжидать в надежде на подходящий случай.

Но вот Роберт Кеннеди объявляет о выдвижении своей кандидатуры на пост президента. Идет предвыборная кампания, и с каждым днем становится все более очевидным, что шансы его на избрание весьма реальны. Платформа, с которой он выступает перед избирателями, — критика войны во Вьетнаме, требования более реалистического внешнеполитического курса, обещания в области внутренней политики, само его имя, ореол брата — все это привлекает к нему избирателей.

Против кандидатуры нью-йоркского сенатора выступают могущественные силы — от видных промышленников и прежде всего толстосумов Техаса и воротил военной промышленности Калифорнии до правой профсоюзной верхушки, давно уже спевшейся с самыми реакционными кругами Америки.

Но одни за другими следуют предшествующие общенациональным первичные выборы. И каждый раз вопреки противодействию сенатор Кеннеди оказывается впереди. Все более реальной становится перспектива его избрания. И тогда демократическая избирательная система Америки показывает себя в полном блеске. Пистолетные выстрелы весомее аргументов, пули более надежны, нежели избирательные бюллетени, сила и насилие — наивысший довод в американской политике.

Что ни говорите, а момент для преступления выбран точно: несколько раньше — это неоправданный риск, позже, когда Кеннеди окажется в Белом доме, — слишком опасно для заговорщиков, да и значительно труднее. После далласского убийства президент охраняется особенно тщательно. Даже если бы не было других улик, свидетельствующих о наличии заговора, уже сам момент, выбранный для убийства, говорит о многом, выдает тщательную организацию, делает практически невероятной версию об импульсе убийцы-одиночки.

Да и факты, ставшие известными уже в первые после преступления дни, подтверждают и на сей раз наличие заговора. Убийца был не один. Свидетели видели его сообщников. Без пропуска, ведомый чьей-то услужливой рукой, он оказался там, где не должен был и не мог оказаться посторонний. Исполнитель чьей-то злой воли, он сделал свое черное дело.

Чьей? На этот вопрос еще предстоит ответить. Но уже сейчас совершенно очевидна малая убедительность доводов тех, кто хотел бы замкнуть все на личность фанатичного одиночки. Нет, что бы ни твердила официальная пропаганда, что бы ни подсовывала она общественному мнению, трудно согласиться с тем, что лос-анджелесское убийство было случайной трагедией, безумной выходкой неизвестно откуда взявшегося маньяка-одиночки, как невозможно принять версию и об убийце-одиночке в Далласе. Речь идет о заговоре. Не просто заговоре, в который вступил десяток деклассированных, развращенных «американским образом жизни», миазмами насилия, отравляющими атмосферу Америки, молодых людей — они лишь исполнители, — заговоре, за которым стоят круги влиятельные, силы могущественные, люди безжалостные и в сегодняшней Америке всесильные. Речь идет о системе, в которой такие заговоры возможны. Речь идет о строе, который сделал кулак источником права, пулю наемного убийцы — неопровержимым аргументом, возвел насилие на уровень политики, закона, философии и государственного мировоззрения.

Общество, пожирающее собственных детей, плоть от плоти своей, общество, у которого нет будущего!

Хитро, изощренно хитро закручен лабиринт двойного заговора. Обрублены многие концы и погружены в темные воды. Но слишком много людей причастно к преступлению, чтобы можно было навек сохранить тайну. Уже сейчас вдумчивому человеку представляется очевидным, что, кто бы ни стрелял в президента, чей бы или чьи бы пальцы ни нажимали на курок или курки, убийство Джона Кеннеди было не единичным актом фанатика, точно так же как не по своей воле-прихоти действовал убийца Роберта Кеннеди. В конечном счете это следствие и результат острой борьбы сил могущественных, безжалостных, не останавливающихся в достижении своих целей ни перед чем.

Немалую роль в этом играет противоборство и грызня, идущие в стане американской крупной буржуазии. И не случайно, а закономерно в фокусе событий оказались представители двух могущественных семейств, одно из которых связано со старыми и богатейшими династиями, а другое является ярчайшим представителем «молодых денег», наиболее авантюристических и агрессивных группировок американского капитализма.

Их цель — богатство и власть; их методы — «честно, если можно, бесчестно, если нельзя иначе» — и буржуазный парламентаризм, и пуля наемного убийцы, и сладкогласные речи политических краснобаев, и стальные наручники полицейских держиморд; их закон — закон джунглей, все против всех, каждый против каждого.

У них есть бурное прошлое. Есть у них кровавое настоящее.

Будущего у них нет!