Мистеры миллиарды

А есть ли мальчик-то?

Не так давно мне довелось присутствовать при любопытном споре. Дело происходило в одном из загородных клубов в окрестностях Нью-Йорка, где собираются скоротать вечер, сыграть партию в бридж и как бы между прочим за рюмкой мартини обсудить очередную сделку обитатели Уолл-стрита и его окрестностей.

Получив от знакомого мне завсегдатая этого клуба, обычно закрытого для посторонних, приглашение провести с ним вечер в неофициальной, так сказать, обстановке, я оказался в этом клубе. С понятным интересом разглядывал я общество, собравшееся в обставленных старинной дорогой мебелью обширных покоях особняка, где все свидетельствовало о богатстве и могуществе тех, кто проводил здесь свое время. Разговаривали там неторопливо, негромко, ценя каждое не в простоте сказанное слово. «Ценя» — в данном случае имеет смысл не только переносный, но и самый прямой. Произнесенное в этих стенах такое слово могло на следующий день обернуться ценностями вполне реальными — миллионными сделками, огромными прибылями для одних, убытками для других.

Именно здесь, в тиши и респектабельности такого рода загородных клубов бизнесменов, а не в публичной и крикливой суете биржи, не в многолюдстве контор и кабинетов политиков вершатся часто в Америке дела, принимаются решения, громким эхом отдающиеся на биржах и в политических «коридорах власти».

Все шло в тот вечер чинно, степенно, как, судя по всему, обычно и заведено там. Но внезапно внимание присутствовавших привлекли непривычные для здешней обстановки громкие голоса, доносившиеся из соседней комнаты. Заглянув туда, я обнаружил расположившихся около старинного камина мужчин вида процветающего. У них в руках были стаканы виски со льдом и содовой. Но, судя по всему, не виски, или, во всяком случае, не только виски, вывели их, расположившихся в уютных глубоких креслах, из обычного состояния равновесия.

Прислушавшись к голосам, я понял, что каждый из них был задет за живое. Еще бы, дискутировался вопрос, который затрагивал любого из них даже больше, нежели волнуют страстных поклонников «Спартака», «Торпедо», «Динамо» или «Нефтчи», собирающихся в разгар сезона после очередной игры у таблиц на стадионе, шансы их любимой команды. Речь шла о том, кого в Америке можно по праву назвать самым богатым человеком, обладателем самого крупного личного состояния.

Спор был яростный, чуть ли не доходивший до рукопашной. Прислушавшись дальше, я определил, что спорщики разделились на три команды. Одни утверждали, что безусловное превосходство на стороне калифорнийца Жана Поля Гетти, делающего свой бизнес на эксплуатации ближневосточной нефти. Другие отстаивали приоритет техасского нефтяного воротилы Гарольда Ханта.

Что же касается третьих, то они утверждали, что, хотя миллиардные состояния Гетти и Ханта действительно ставят их в ряд самых богатых предпринимателей Америки, но перешагнувшее за миллиард пятьсот миллионов долларов личное состояние калифорнийского предпринимателя Говарда Хьюза делает его бесспорным и единственным лидером в этой гонке миллиардеров. Несогласные приводили свои контрдоводы, суть которых сводилась к тому, что, хотя действительно капиталы Хьюза огромны, они ничуть не больше богатств Ханта и Гетти.

И вдруг до моего слуха донеслось нечто странное:

— Говард Хьюз? — произнес один из споривших, тучный человек за шестьдесят, вполне почтенной внешности бизнесмен, вид которого отнюдь не давал оснований предположить в нем шутника. — Говард Хьюз? Да такого просто не существует в природе. Его нет. Его выдумали!

В комнате воцарилась внезапная тишина. Все повернули головы к говорившему, и на лицах присутствующих можно было прочитать целую гамму чувств.

— Может ли кто-нибудь из вас, джентльмены, сказать, что он лично видел Хьюза и встречался в последние годы с ним, — продолжал толстяк. — А согласитесь, все мы лично знаем каждого из тех, кто сейчас в этой стране делает большие деньги, встречаемся с ними на заседаниях в клубе, на светских раутах, на бирже или, черт побери, просто так. Спору нет, — горячился оратор, — полтора десятка лет назад был техасец Хьюз, о котором говорили, что он сделал большие деньги, перебравшись в Калифорнию и занявшись кинобизнесом. Многие тогда его знали, встречались с ним, делали с ним дела. Но давно уже он как в воду канул, стал личностью вполне мифической. И я ставлю вот эту бутылку, — он взял со стола уже опорожненную бутылку из-под виски, — против моего новенького «роллс-ройса», что давно уже никакого Хьюза нет на свете, а этим именем прикрывается какая-то группа ловких мошенников, авантюристов, если не хуже того.

Согласитесь, странный поворот разговора, учитывая явную профессиональную несклонность его участников к эксцентричности.

Итак, как говорит классик: «А был ли мальчик-то? А может, мальчика-то и не было».

И все-таки был. Был, безусловно. И не только был, но и есть.

Просматривая реестры крупных промышленных компаний Америки 30—40-х годов, можно без труда найти компанию «Хьюз — Тул», числившуюся в разряде довольно солидных промышленных фирм по производству нефтяного оборудования. Она была основана в начале нынешнего века далеко не бесталанным инженером Хьюзом, изобретшим оригинальный бур для проходки нефтяных скважин в особо твердых породах.

Буры эти действительно были отменные и появились на свет как раз в разгар нефтяной лихорадки. Проявив не только инженерные способности, но и хватку дельца, инженер Хьюз избежал судьбы, обычной для талантливых изобретателей в Америке, когда их открытия обогащают крупные компании, а самому изобретателю в лучшем случае достаются крохи. Основанная им компания по производству нефтяного оборудования быстро превратилась в процветающую фирму, и своему сыну Говарду инженер Хьюз, умерший в 20-е годы, оставил в наследство многомиллионное состояние.

Хьюз-младший, не обладая инженерными талантами отца и даже не удосужившись получить сколько-нибудь регулярное образование, обнаружил качества, которые ему помогли довольно быстро приумножить доставшиеся в наследство капиталы. Изворотливость, хватка, пренебрежение к «правилам игры», ни с чем не сравнимая алчность — все это отметило почерк Хьюза-младшего с первых дней появления его в мире бизнеса.

Вот лишь одна из его первых деловых операций. Впрочем, «деловой» ее можно назвать с изрядными оговорками. Семейство Рокфеллеров, уже давно царящее в американском нефтяном бизнесе, в те дни отнюдь не было в восторге от успехов хьюзовской компании. Ведь из их рук уплывали немалые прибыли. А посему Джон Рокфеллер поспешил тогда прибрать к рукам фирму, во главе которой находился другой удачливый изобретатель — Уильям Фариш — обладатель патента на бур, не уступавший по своим качествам хьюзовскому. Используя права на этот бур, Рокфеллеры стали теснить Хьюза-младшего. Тот был уже накануне финансового краха, когда додумался до хода, не предусмотренного конкурентами. В пожарном порядке предложив руку и сердце родной сестре Уильяма Фариша, с которой был едва знаком, он вместе с перезрелой невестой увел из-под носа соперников драгоценный патент, взятый им в приданое. Став монополистом в области производства нефтебуров, Хьюз принялся быстро наращивать свои богатства и получать процент с быстро возрастающих капиталов нефтяных миллионеров.

...Трудно сказать, что в середине 30-х годов привело нефтепромышленника Хьюза в Голливуд — то ли стремление убежать от постылой жены к голливудским звездам большой и малой величины, то ли запах больших денег, которые он учуял в набравшей тогда силу киноиндустрии. Скорее всего и то и другое. Но остается фактом, что в течение полутора десятков лет Говард Хьюз небезуспешно приумножал свои богатства не только на поприще производства нефтебуров, но и на ниве кинобизнеса.

Киноодиссея Хьюза принесла ему в то время громкую и скандальную известность всеамериканского дон-жуана. О нем говорили, что он стал непревзойденным мастером превращения никому не известных девушек, не отвергавших его притязаний, в разрекламированных кинозвезд. При этом ставку Хьюз делал отнюдь не на талантливость своих протеже. Этому дельцу принадлежит сомнительная слава одного из первооткрывателей доходности производства фильмов, в которых всячески смаковались жестокость, убийства, истязания, порок. Вот названия только некоторых голливудских кинокартин, выпущенных под его непосредственным наблюдением и на его деньги: «Девушки напрокат», «Постель», «Грехи Иветты», «Падшие ангелы» и так далее.

Развращая вкусы американской публики, спекулируя на самых низменных инстинктах, Хьюз поставил дело такой спекуляции на широкую ногу и применил в штамповании этой киноотравы производственный поточный метод. Это дало возможность ему многократно увеличить капиталы и войти в круг крупных миллионеров страны.

В ту пору делец не избегал известности, охотно давал интервью, с удовольствием взирал на свои портреты, появлявшиеся на первых страницах американских газет. Он не отличался повышенной стыдливостью и отнюдь не обижался на редакторов различного рода желтых изданий, когда они печатали фотографии, на которых миллионер был запечатлен в окружении одетых более чем легкомысленно девиц. Однако с некоторых пор вкусы Хьюза стали меняться. Он внезапно скрылся от глаз людских. Его никто не видел. Почти никто не знал его местопребывания. Одним словом, Хьюз исчез.

И тем не менее, несмотря на скепсис и сомнения, высказанные в нью-йоркском клубе деловых людей, субъект этот — фигура вполне реальная не только для американского бизнеса 30—40-х годов, но и для сегодняшних дней начала 70-х годов.

Это верно, что в последние годы Хьюз, что называется, ушел в подполье. Но, если бы странное пари, сгоряча предложенное спорщиком в загородном клубе уолл-стритских тузов, было принято, он рисковал бы расстаться со своим новеньким «роллс-ройсом», получив взамен пустую бутылку из-под виски.

Путь наверх

Итак, Говард Хьюз не миф. Говард Хьюз реальность. Больше того, он действительно находится в числе трех обладателей крупнейших состояний Америки. Конечно, нажиты они не на кинобизнесе — деле хотя и прибыльном, но недостаточном для того, чтобы сколотить полуторамиллиардные капиталы, и даже не на производстве нефтебуров. Каким же путем вскарабкивался на вершину бизнеса Говард Хьюз, почему окружает себя этот тип сегодня покровом таинственности?

Начнем с ответа на второй вопрос, ибо он поможет выяснить и первый. Таинственность Хьюза, вокруг которого в сегодняшней Америке досужие любители сенсаций наплели с три короба, заключается в том, что вот уже больше полутора десятка лет, никто, или, точнее, почти никто этого самого Хьюза в глаза не видит. Он не появляется ни на деловых конференциях, ни на бирже, ни на светских раутах.

Если бы речь шла о ком-нибудь другом, то такая нелюдимость, быть может, и не привлекла бы особого внимания прессы. Но ведь мы говорим о предпринимателе, которого размеры его состояния в американской республике возводят в сан королевский. Тут уж буржуазная печать стерпеть не может, и за Хьюзом вот уже несколько лет репортеры, фото- и кинокорреспонденты ведут подлинную охоту.

Мне хотелось бы нарисовать вам сейчас словесный портрет Говарда Хьюза. Но должен покаяться: мне не только ни разу не удалось во время моих поездок в Соединенные Штаты с ним встретиться, но я даже не сумел приобрести хотя бы одной фотографии этого дельца меньше чем двадцатилетней давности. И причина тому отнюдь не недостаток моего журналистского рвения.

Некоторое время назад, правда, американский журнал «Эсквайер» заставил позеленеть с досады всех своих конкурентов. Весной 1969 года он опубликовал большое фото мужчины среднего роста, с негустой бороденкой, стоящего на краю плавательного бассейна около какого-то роскошного особняка. Подпись под фотографией гласила, что на ней изображен не кто иной, как таинственный миллиардер Говард Хьюз, которого репортеру журнала удалось засечь. Двойной тираж «Эсквайера» был распродан в Америке за несколько часов. Конкуренты кинулись выяснять, каким образом журналу удалось сделать то, что до сих пор не удавалось никому, однако дело закончилось конфузом. Припертый к стенке разъяренными соперниками, издатель «Эсквайера» признался, что снимок изображает не самого Хьюза, а манекенщика, которому гримеры придали облик миллиардера, нарисованный ими понаслышке.

— А что нам оставалось делать? — оправдывался редактор, — Мы приготовили статью о Хьюзе, но в течение нескольких месяцев все наши попытки легально или нелегально раздобыть его фотографию оканчивались ничем. Вот и пришлось пойти на трюк. Впрочем, — не без цинизма заключил сей рыцарь буржуазной журналистики, — свое дело наш прием, — так он именовал подлог, — сделал — номер журнала имел большой успех.

Но это уже другой сюжет, а мы вернемся к Хьюзу.

В чем же причина необычайной таинственности, которой он окружает себя? Пожалуй, не причина, а причины. Внимательно изучая все, что было написано о Говарде Хьюзе в американской печати за последние полтора десятка лет, я наткнулся на некоторые сведения, могущие пролить свет на экстравагантность и странности этого человека. Так, журнал «Ньюсуик» утверждает, что несколько лет назад Хьюз перенес заболевание, которое журнал деликатно именует «крайним истощением нервной системы». Именно о той поры, по словам «Ньюсуика», стала обнаруживать себя патологическая нелюдимость Хьюза.

Люди из его ближайшего окружения рассказывают и еще об одной мании. Он одержим... панической боязнью микробов. Его слуги и те немногочисленные сотрудники, которых он к себе допускает, обязаны обертывать свои руки специально продезинфецированными салфетками или надевать хирургические резиновые перчатки, дотрагиваясь до предметов, которыми пользуется их босс. Входя в его помещения, они прикрывают лицо специальными масками. Воду он пьет только из специально опечатанных бутылок, куда из тщательно охраняемого источника ее наливает стократ проверенный слуга.

Возможно, все дело в микробах, бациллах и вирусах. А быть может, дело не только, и даже не столько в этом.

Тут-то мы и подошли к ответу на вопрос о том, какая сила вытолкнула, в общем-то, заурядного предпринимателя на поверхность большого бизнеса, что проложило ему путь к его огромным богатствам. Военный бизнес, производство новейших орудий смерти, самые секретные отрасли американской военной промышленности — вот поле, на котором собирает свою многомиллионную жатву концерн «Хьюз эйркрафт». Секретные электронные приборы, навигационные и управляющие артиллерийским огнем системы, ракеты типа «воздух — воздух», находящиеся на вооружении американских ВВС, тщательно оберегаемые тайны электронного оборудования космических кораблей типа «Сервейер» — именно это принесло Говарду Хьюзу его нынешнее огромное состояние. Одним из наиболее выгодных контрактов, полученных им у американского военного ведомства, является заказ на оснащение электронной техникой военных сил НАТО в Западной Европе.

Показательно, что его капитал перевалил за первую сотню миллионов долларов не когда-нибудь, а в годы корейской войны. Именно с того времени хьюзовские прибыли стали ежегодно измеряться цифрой со многими нулями. И в настоящее время барыши его продолжают возрастать темпами стремительными.

Согласитесь, что это тот случай, когда реклама отнюдь не является «двигателем» торговли. Торговля торговле рознь. Торговля подтяжками или жевательной резинкой не возбраняет, а, наоборот, требует максимальной шумихи и огласки. Орудиями же уничтожения рода людского лучше торговать втихомолку. Эту истину, очевидно, Хьюз усвоил хорошо.

Страх перед микробами, быть может, существует и на самом деле; скорее всего это не выдумка. Ко уходить в подполье, думается, Хьюза заставляет страх совсем иного рода — страх перед ответственностью за свои дела, нечистая совесть.

Правда, некоторое время назад Хьюз удивил соотечественников. Этот делец, превративший производство оружия в золотое дно для себя, вдруг вознамерился принять облик этакой овечки. Он, видите ли, обеспокоен проводящимися в Америке подземными испытаниями атомной бомбы. Столь негуманные и опасные действия так обеспокоили торговца оружием, что его компания направила в конце 1968 года правительству Соединенных Штатов специальный меморандум, призывающий Вашингтон незамедлительно прекратить эти испытания.

Что и говорить, было над чем поломать голову неискушенным в хитросплетениях политики и бизнеса американцам! Подумать только, Говард Хьюз, тот самый Хьюз, компании которого оснащают ракеты и подводные лодки, создают прицельные устройства, при помощи которых американские летчики уничтожают вьетнамские деревни, тот самый Хьюз, который положил в свой карман сотни миллионов долларов, полученных на продаже оружия, вдруг стал вегетарианцем и трепещет при мысли о том, какие последствия могут вызвать подземные испытания ядерного оружия.

Скорые на руку газетчики уже поспешили объявить об угрызениях совести престарелого торговца оружием, о том, что, готовясь к встрече с богом, он решил позаботиться о душе, распрощавшись с бизнесом смерти.

Но напрасно торопились непрошеные толкователи хьюзовских намерений. На поверку дело оказалось значительно более простым, не имеющим отношения ни к богу, ни к душе, ни к угрызениям совести.

Уже много лет назад американские генералы в качестве полигона для испытаний ядерного оружия избрали пустынные и незаселенные территории далекого штата Невада. А между тем к этому штату, как об этом будет рассказано дальше, обратил свои взоры Говард Хьюз. И не только взоры. В течение последних лет он вложил сюда несколько сот миллионов долларов, приобретя обширные территории в этом районе.

«Хьюз опасается подземных взрывов, — раскрывает тайны е мысли миллиардера информированная американская газета «Вашингтон пост», — потому что они становятся все более мощными и могут вызвать землетрясение и отравить подземные массы воды в штате Невада, в котором он имеет крупные деловые интересы, большие земельные угодья и куда он вложил немалую часть своего богатства».

Нет, история Хьюза — это не невинная сказочка о Сером Волке и Красной Шапочке. Бабушкин чепец не спрячет лезущих наружу волчьих ушей, корысть не выдать за миролюбие, страх за свою собственность не изобразить как беспокойство за благополучие соотечественников.

И еще одно соображение, которое может быть предложено в качестве возможного объяснения странностей Хьюза. В конце концов, его поведение — это лишь доведенная до крайности, до грани абсурда черта, типичная для многих американцев. Один из американских авторов назвал свою страну «Великим сообществом одиночек». В этом определении большая доля правды. В национальном характере американца заложено стремление обособиться, отделить себя от общества, занять по отношению к другим своего рода круговую оборону. Это стремление, быть может, уходит корнями в прошлое Америки, когда колонист, получив земельный надел и будучи предоставлен самому себе, рассчитывал только на себя, а на любого пришельца смотрел как на источник повышенной для себя опасности.

Наложившись на нравы — чтобы не сказать безнравственность — Америки современной, живущей по принципу — каждый против каждого, это превратилось в своего рода принцип существования американцев.

Есть такая форма одиночества — одиночество в толпе, одиночество в многолюдстве. Более полного и страшного одиночества не бывает. Нигде мне не доводилось так часто сталкиваться с такого рода одиночеством, как во время моих странствий по американским городам и весям.

Внешне американцы очень общительны, легко сходятся, охотно, пропустив стаканчик-другой виски с содовой, хлопают друг друга по спинам. Но это лишь внешне. Идеал многих в этой стране — свой дом, причем дом не просто как удобное и приятное место жительства, но как бастион, в котором можно спрятаться от неустроенности и неуютности жизни, от постоянной необходимости быть настороже. Француз, отработав положенное, спешит встретиться с друзьями, итальянец проводит вечера в траттории за стаканом вина, бельгиец, голландец или немец — с кружкой доброго пива. Американец после работы спешит укрыться за семью замками, отгородиться от мира. Это не только социальное, но и национальное.

Сообщество одиноких тем более противоестественно, что оно находится в вопиющем противоречии со всем строем современной жизни по своему стилю, по своей организации, общественной донельзя.

Мне вспоминается один разговор, происходивший на высоте девяти километров над американской территорией. Я летел в комфортабельном «боинге-747» из Нью-Йорка в Сан-Франциско. Рядом со мной оказалось двое американцев — преклонных лет человек, с седым ежиком на голове и умными глазами под толстыми стеклами очков, и его сын — студент, лохматый субъект лет двадцати двух — двадцати трех. Мы разговорились. Узнав, что я из Советского Союза, парень, у которого, очевидно, в голове был густой туман, что называется, с ходу принялся мне объяснять, почему он противник социализма.

— Социализм и индивидуальность — вещи несовместимые, — с апломбом заявил он. — А я хочу быть сам по себе. Не хочу зависеть ни от кого, никому не хочу быть обязанным и не желаю, чтоб кто-либо был обязан мне. Мне никто не нужен, я могу и хочу прожить сам.

— Простите, — возразил я. — Если не ошибаюсь, как раз сейчас при всей вашей независимости от общества и его отдельных представителей вы, по-моему, находитесь от них в полной зависимости.

— От кого? — взъерепенился юнец. — Глупости!

— В данную минуту, насколько я могу заметить, вы целиком и полностью зависите от нескольких парней, находящихся в пилотской кабине этого самолета. Вы их не знаете, но доверили им свою судьбу. Поживем мы с вами еще или грохнемся на скалы Юты, так неуютно выглядящие отсюда, с этой высоты, зависит от них. Так же, как и все остальные пассажиры, заплатив полтораста долларов, вы исходите из того, что они мастера своего дела, и полагаетесь на них настолько, что доверили им вашу вполне суверенную особу. И так происходит с вами каждый день, каждый час. Сколько бы вы ни говорили о своей независимости от общества, вы не сами по себе. Человек всегда зависит от себе подобных. Даже самый независимый, даже самый могущественный, даже тот, кто, подобно киплинговской кошке, ходит сам по себе. Ибо, в конце концов, в современном мире, как вам это ни покажется грустным, сам по себе не ходит никто, даже кошка! Человек доверяет опытности водителей машин, квалифицированности аптекаря, добросовестности повара, опыту мостостроителя, умению портного, соорудившего штаны суверенной и независимой личности.

Прощались мы после посадки самолета по-хорошему. Особенно сердечен был старший из моих спутников, долго жавший мою руку и произносивший слова благодарности. Видимо, претензии на суверенность его отпрыска доставляют ему немало неприятностей.

Шутки шутками, но стремление уединиться, изолировать себя от общества свойственно многим американцам, составляя, пожалуй, одну из черт их национального характера. Но то, что не может себе позволить простой американец, пытается достичь американец непростой, Говард Хьюз — обладатель одного из трех крупнейших состояний Америки. Он считает, видимо, что за свои деньги он может купить себе одиночество, построить стену, за которой его никто не достанет. В хьюзовской мании к уединению нетрудно разглядеть до крайности, до анекдота доведенный американский индивидуализм.

И коль скоро речь зашла у нас о такой штуке, как американский национальный характер, давайте на некоторое время отвлечемся от Хьюза и поговорим об этом самом характере.

Нелегко, конечно, определять этот самый национальный характер. Сколько мы читали всяческой развесистой клюквы о всевозможных «национальных характерах», сколько благоглупостей и пошлостей написано на этот счет! Иногда возникает даже вопрос: есть ли он, существует ли в действительности национальный характер, как можно вогнать в простые формулы огромное многообразие людской массы, бесконечную разность типов, а особенно когда речь идет о такой не устоявшейся, в общем, нации, как американская? Что касается такой вещи, как характер нации, то думается, что некие общие закономерности все-таки имеются и говорить, хотя и осмотрительно и с осторожностью, об этом можно и даже должно.

Далеко еще не завершился сложный, многотрудный и длительный процесс становления американской нации. Еще живут, не смешиваясь, сохраняя обличье и привычки, фетиши и идеалы предков, различные национальные группировки, потомки людей, волею судеб массами сорванных в прошлом веке и начале нынешнего с насиженных мест, попавших за океан в поисках доли и счастья.

Я слышал в Америке такую старорусскую речь, едал такие русские расстегаи и пироги с вязигой, пил такие дедовские квасы и меды, какие, ей-право-же, у нас дома ныне — констатирую это с превеликим сожалением — днем с огнем не сыщешь. Живут в некоторых американских городах русские колонии, являющие собой чудеса стойкости национального духа, не смешивающиеся с автомобильной американской суетой, бережно хранящие привезенные еще в прошлом веке язык и песни, обычаи и одежду. Кафтаны на мужчинах, женские сарафаны и кокошники, какие я видел в русском районе на окраине Чикаго, в Москве можно увидеть разве что в музее или на сцене Большого театра.

Есть в нью-йоркском Даун-тауне — Нижнем городе — кварталы, где обитает — слово «живет» не очень-то подходит к тяжкой доле этой голытьбы — еврейская беднота. Оказавшись здесь, ощущаешь себя как бы перенесенным на страницы пропитанных горьким юмором шолом-алейхемовских рассказов. Несколько кварталов в сторону, и декорация меняется. Ты уже не в еврейском местечке царской России, а на окраине итальянского города, и перед тобой разворачиваются сцены, будто бы сошедшие с экрана фильмов итальянского неореализма. Только диву даешься, до чего же стойки национальные традиции, как бережно хранят их люди, оказавшиеся далеко от родины, а многие из них никогда этой далекой родины и не видевшие.

Но уже это одно опровергает сомнения в том, что штука, именуемая национальным характером, все-таки существует. Конечно, разница между человеческими индивидуумами достаточно велика и в рамках одного народа, и в пределах одной нации. Холерики и сангвиники, веселые и грустные, талантливые и не очень, добрые и злые, трудолюбивые и наоборот — все это есть у каждого народа. Но имеет место и нечто общее, определяемое общими факторами, исторической судьбой, условиями жизни, климатом даже. Одинаково ошибочно как фетишизировать национальный характер, превращать его в некий абсолют, объяснять им, выводить из него, и только из него, все относящееся к данному народу, так и нигилистически отбрасывать специфические особенности различных народов.

Да, несомненно, процесс формирования американской нации как единой народности еще не привел к кристаллизации ее. Но было бы нелепым отрицать наличие некой общности, .связанной с условиями и образом жизни этого одного из молодых и динамичных государств современного мира. Дух пионерства, предприимчивость, чувство собственного достоинства и независимости, энергия, подвижность, размах — все это порождение стремительного развития нового государства, когда в течение нескольких десятилетий огромные и малозаселенные пространства осваивались и поднимались к жизни пришельцами из различных стран мира. Многие отличные качества американцев — порождение тех условий, в которых на необъятных просторах неосвоенного континента оказались и действуют вот уже несколько поколений.

Но те же самые условия породили и немало отрицательного. Чувство собственного достоинства и независимости людей, бежавших некогда от феодального, религиозного или иного гнета Европы, доведенные до крайности, до своих уродливых форм, породили ныне типично американский крайний индивидуализм, когда личность противостоит всему обществу, рассматривая это общество, всех людей, ее окружающих, как силу глубоко враждебную. В условиях Америки одиночество человека в обществе, типичное для капитализма вообще, обретает еще некий специфически американский оттенок, когда это уродливое искривление рассматривается не как зло, а как благо, то, к чему следует стремиться, что отвечает, дескать, извечной человеческой природе. Философия опасная, на почве которой вырастают плевелы ядовитые.

Путешествуя по Америке, невозможно не восхищаться плодами гигантского труда, вложенного в эту землю несколькими поколениями американцев. За небольшой с точки зрения истории срок этот не освоенный каких-нибудь две с половиной сотни лет назад континент превратился в ухоженную землю, покрытую сетью первоклассных дорог, с гигантскими городами, отлично возделанными полями, мостами и туннелями, портами и промышленными комплексами.

Причин столь быстрого развития страны немало: природа — отличный климат, богатые недра, обширные пространства, многоводные реки; исторические условия — 200 лет на американскую землю не ступала нога интервента, войны происходили где-то далеко, а американцы пользовались благами отдаленности, отсиживаясь от военных бурь за двумя океанами.

Есть и другие обстоятельства, счастливо сложившиеся для Америки. И в их ряду, безусловно, нечто имеющее прямое отношение к теме, о которой идет у нас речь. Кто 150—200 лет назад покидал Старый Свет — пускай неуютный, с его религиозным гнетом и феодальной кабалой, но обжитой и привычный — и пускался в опасное путешествие за океан, совершая прыжок в неизвестное? Лишь самые сильные, смелые и предприимчивые. Кого брали на корабли, плывшие за океан? Судов было немного, снаряжать их было делом дорогим, и среди тех, кто готов был поставить на кон собственную судьбу, отбирали не только смелых и отчаянных, но еще и умелых и искусных, хорошо владеющих топором или долотом, молотком каменщика или плугом хлебороба.

Так история и люди осуществили своего рода естественный и искусственный отбор, а на американской земле обосновывались, давая начало новым поколениям, индивидуумы, особенно жизнеспособные, сильные духом и независимые характером. Там, в тех седых временах истоки того, что ложится сегодня в основу многосложной штуки, именуемой национальным характером.

Я говорю — многосложной потому, что действительно очень трудно разложить по полочкам, свести к простым формулам столь сложные вещи. Скажем, чувство независимости, предприимчивость и многое другое, свойственное американскому характеру, — хорошо это или плохо? И хорошо, и плохо. Сегодняшний американец независим и полон самоуважения. Это, безусловно, хорошо.

Характерная для американской повседневности деталь. В любом учреждении, общественном месте, гостинице американец всегда пользуется преимуществом перед иностранцами. Если самолетный или пароходный рейс загружен и на него трудно достать билеты, не пытайтесь напирать на то, что вы иностранец, претендуя на том основании на особое положение. Это даст прямо противоположный эффект, и вам выдадут билет в самую последнюю очередь, после того как будут удовлетворены все американцы. В государственном учреждении и частной конторе, в театре и на стадионе американскому гражданину первые места, наибольшее внимание и уважение. И это правильно. Он у себя дома. Он здесь хозяин.

Сталкиваясь с этим, невольно думаешь о том, что иногда встречается у нас. Русское гостеприимство вошло в поговорку, стало, если хотите, мировым стандартом понятия о гостеприимстве. И это тоже хорошо и правильно, ибо отвечает душевным качествам, традициям и нормам нашего народа. Но всякое доброе, как известно, всего в полушаге от своей противоположности. И когда видишь, как с совершенно излишней почтительностью, чтоб не сказать больше, в ущерб согражданам иной ретивый администратор гостиницы под белы руки ведет заезжего коммерсанта в самые лучшие покои или, того хуже, среди ночи изгоняет из гостиничного номера уважаемого человека для того, чтобы поместить туда нагрянувшего прыщеватого хлыща с заграничным паспортом, то думаешь: куда же подевалась его гражданственность и национальная гордость?!

Когда обнаруживаешь, что иной иностранец, вообразивший, что своим посещением он оказывает нам честь превеликую, кладет ноги на стол, чувствуя себя этаким сверхчеловеком и позволяя в гостях то, что он никогда бы не позволил дома, думаешь о том, что пора, давно пора взять за шиворот и тряхнуть как следует — не его, ибо что с него взять, — а иных деятелей, забывающих о том, что великий интернационалист Ленин именовал национальной гордостью великоросса.

Да, мы гостеприимны! Но гостеприимство наше не имеет ничего общего с угодливостью и заискиванием перед кем бы то ни было. Нетерпимо каким-то унылым чинушей и заскорузлым бюрократом установленное правило, предоставляющее какие-либо преимущества заезжим гостям перед гражданами собственной страны, пускай и в пустяках: в гостиничной броне или порядке выдачи театральных билетов. Ибо там, где идет дело о национальной гордости советского гражданина, нет и не может быть пустяков!

Национальная гордость великоросса — это не пустая спесь, не провинциальная ограниченность — оборотная сторона комплекса неполноценности, не попытка напялить лапти поверх современных штиблет, не воздыхания иных мужиковствующих графоманов о вечернем и ином звоне. Ленинское понимание гордости этой как небо от земли далеко от узколобого реакционного славянофильства, по которому вдруг загрустили иные критики, запевшие с чужого и чуждого нам голоса. Знают ли они, чего хотят? Скорее всего, нет. А если знают, то тем хуже, ибо некоторые из писаний таких, выдаваемых за истинно национальное, выглядят скорее как перевод с американского.

Наша советская национальная гордость — чувство светлое, не ограничивающее для нас мир околицей, но вмещающее огромное понятие — Родина! Социалистическая Родина!

Одним словом, самоуважение, национальная гордость — это хорошо. Однако когда гордость эта оборачивается спесью, националистическим чванством, это перестает быть чертой хорошей, переходя в свою противоположность. Между тем у американца национальное самоуважение сплошь и рядом гипертрофировано до размеров уродливых, превращаясь в высокомерие и пренебрежение к другим странам и народам. Но отсюда ведь недалеко и до концепции сверхчеловеков, а к чему это приводит, мир помнит достаточно хорошо. В недавние времена он слишком дорого заплатил за то, что одному народу вбили в голову это самое суперменство, мысль о том, что он избранная раса, которой все позволено. Самоуважение — благо лишь до тех пор, пока оно не перерастает в неуважение к другим, в фанфаронское чванство и мещанское самолюбование.

Или взять такое специфичное, особенно присущее американскому национальному характеру качество, как чувство независимости, умение постоять за себя. Качество это вырабатывалось на протяжении многих поколений. Оказавшийся на американской земле колонист уходил в глубь страны, обосновывался там, вырубал леса, вспахивал целину, пускал корни. На сотни миль вокруг не было никого, кому бы он мог пожаловаться на несправедливость и утеснения со стороны соседей или нежелательных пришельцев.

Шерифы, суды — все это было далеко, и поселенец привыкал полагаться на самого себя, на собственные кулаки, на кольт у бедра, с которым он не расставался ни днем, ни ночью и который заменял ему и параграфы закона, и судейский вердикт. Многозарядный кольт считался в Америке в период колонизации таким же предметом первой необходимости, как топор и лопата. И те, кто сейчас недоумевает по поводу широкого распространения в сегодняшней Америке личного оружия — что в нынешних условиях и неприемлемо и опасно, — не должны забывать корней этой традиции, делающей проблему изъятия оружия у миллионов граждан не такой простой, как это могло бы показаться на первый взгляд.

Вот тут мы и касаемся еще одной оборотной стороны медали.

Больной проблемой сегодняшней Америки является преступность, принявший несусветные масштабы культ насилия. Вакханалия преступлений захлестнула Америку. Буржуазные политики, социологи, юристы написали сотни книг, пытаясь объяснить это явление. Одним из модных их объяснений является ссылка на телевидение — дескать, смакование культа насилия, типичное для американского телевидения, развращает молодежь, порождает преступность.

Действительно, показ всех возможных и невозможных форм насилия — один из главных китов, на которых стоит телевидение Соединенных Штатов. Свидетельствую: проведя многие и многие часы перед телевизором в Америке, я не могу припомнить хотя бы десятка минут, когда по одному из каналов голубого экрана не лилась бы кровь. И тем не менее я бы не стал искать столь простого решения такой сложной проблемы.

Доводилось мне сиживать у телевизора и в Англии, и во Франции, и в Японии. И там по части насилия дело обстоит далеко не благополучно — сказывается американское влияние. И в этих странах проблема растущей преступности не принадлежит к числу третьестепенных. Но ведь это же факт, что ни в Англии, ни во Франции она, проблема эта, не приобрела характера общенационального бедствия, как это имеет место в Америке. Не правильнее было бы сделать из этого вывод, что телеужасы все-таки не первопричина, а скорее следствие. Не правильнее ли было бы предположить, что корни разгула преступности в Соединенных Штатах значительно более глубоки и отнюдь не исчерпываются телевизионными программами, дурно влияющими на молодежь.

Прежде всего причины эти политические и социальные. Не последнее место занимает среди них и нечто свойственное американскому национальному характеру. Если хотите, то нынешняя вакханалия насилия — это в какой-то степени плата за кольт, доведенная до уродливых форм, до своей крайности, передающаяся из поколения в поколение привычка решать проблемы, не обращаясь к закону, а в порядке, так сказать, самодеятельности, при помощи кулака. Доведенное до абсурда стремление полагаться на самого себя, на свое понятие о справедливом и несправедливом обернулось крайним индивидуализмом, пренебрежением к законности, к личности других, интересам общества.

Самое, пожалуй, американское, что есть в Америке, — это дорога, а американец больше всего американец, когда, оседлав двухсотсильный бензиновый экипаж, несется очертя голову по этой дороге. Ей-богу, я узнал об американском национальном характере, путешествуя по этим дорогам, значительно больше, нежели прочтя сотни книг или беседуя в тихих гостиных и деловых кабинетах с вполне респектабельными джентльменами — политиками и журналистами, бизнесменами и общественными деятелями.

Сдержанные и лощеные в гостиных и кабинетах, они мало чем отличаются, скажем, от англичанина или шведа. Но стоит вам увидеть того же самого джентльмена не за столом своей деловой конторы, а за рулем машины на одной из американских автострад, и перед вами совершенно иной человек.

Оказавшись на узеньких улочках Лондона, в первый момент я не мог взять в толк, каким образом они, приспособленные к медлительным экипажам прошлого века, могут ныне служить своему назначению. Почему ярко выраженный склероз городских улиц не привел еще Лондон и Брюссель к смерти от удушья? Понаблюдав, я решил, что открыл этот секрет. Не удивляйтесь, но мне кажется, что дело здесь... в вежливости.

Никакие правила уличного движения, никакие светофоры и регулировщики не могли бы сделать то, что делает врожденная вежливость англичанина, который, даже опаздывая куда-либо, любезно пропустит машину, пересекающую ему дорогу; визжа тормозами, остановится у пешеходной дорожки. Вежливость такая — высшая форма самоуважения. Желание считаться с интересами другого предполагает в этом другом такое же желание посчитаться с твоими интересами. А это, что ни говорите, существенно облегчает жизнь и сосуществование человеков.

Иное дело американец на дороге. Этот никогда не уступит. Наоборот, попытку обогнать, объехать его он воспринимает чуть ли не как личное оскорбление. Забавно, а подчас и неприятно наблюдать, как вполне респектабельный отец семейства или благообразная старушенция, сидящие за рулем своего автомобиля, буквально выходят из себя, обнаружив, что вы намереваетесь их обойти. Нигде в Америке мне не доводилось наблюдать так легко и по пустякам теряющих равновесие и выходящих из себя, злобно бранящихся по поводу и без повода людей, как на автострадах.

Заметил, правда, я и другое. Если автомобильный наездник на американской дороге обнаруживает, что его оставляет позади автомобиль более высокого класса, более дорогой и мощный, он как-то легко мирится с этим. И дело, по-моему, здесь не только в трезвом расчете, — дескать, более мощный мотор — это объективный факт, против которого не попрешь, как ни нажимай педаль газа, но и в присущем американцам уважении к силе: слабых он не ставит ни во что. На равных себе смотрит ревниво, ни в чем не уступая. Но силу уважает, с силой не спорит, перед силой склоняется. Американцы в массе своей не лирики, они не сентиментальны. Призывами, уговорами, улыбками их не возьмешь. Уважая силу, они обнаруживают склонность считаться с силой других, особенно тех, кто сильнее их. Но не дай бог оказаться слабее. На великодушие, милосердие, снисхождение к чужой слабости тут рассчитывать не приходится.

Было бы, конечно, неумным и неверным утверждать, что все американцы, каждый из них именно таковы. Да не обидятся на меня, коли дойдут до них эти строки, американцы добрые и сердечные, снисходительные и уступчивые. Таких в Америке, конечно же, немало, как и в любой другой стране.

Среди симпатичных черт американцев — умение иронизировать над самим собой. Именно такая самоирония породила формулу-пословицу, гласящую, что «цветы в Америке не пахнут, дети не плачут, женщины не любят». Насчет женщин — не знаю, но что красивые и пышные цветы, продающиеся в магазинах, действительно не пахнут, — заметил, так же как и готов подтвердить то обстоятельство, что детский плач за океаном доводится слышать не часто. Впрочем, все это имеет свои объяснения: садовники, выводя цветы, заботятся прежде всего об их внешнем виде, в детское питание грудничков добавляются успокоительные средства, что же касается женщин, то горькая острота эта связана с тем, что даже представительницы прекрасного пола, дыша американским воздухом, проникаются особым благоразумием, которое многих из них заставляет руководствоваться не достоинствами души или ума избранника, а состоянием его кошелька.

Если отбросить фигуральность пословицы, то ее рациональное зерно довольно точно, как мне кажется, схватывает одну из особенностей американского характера, которую можно сформулировать как рациональность в ущерб эмоциональности, расчетливость в ущерб душевности, холодность, отрицающую «души высокие порывы».

Я уже оговорился по поводу того, что очень трудно многообразие человеческих характеров сводить к некоему отвлеченному единому национальному характеру. Но все-таки, если попытаться вывести среднеарифметическое, отобрать наиболее типичное не для отдельных индивидуумов, а для массы, то вышесказанное, как мне представляется, окажется все-таки недалеко от истины.

А теперь давайте вернемся к Говарду Хьюзу и его бизнесу. У читателей может возникнуть вопрос: а каким образом Говард Хьюз оказался во главе столь сложного, требующего особых знаний в новейших отраслях науки и техники дела, каким является современная электроника? Что общего между полуголыми нимфами Голливуда и полупроводниковыми схемами, между кинопроизводством, которым он занимался в течение многих лет, и производством ракет, на котором наживается ныне?

Может быть, Хьюз инженер, изобретатель, специалист?

Ни в коем случае. Наследник богатого папаши, он не обременил себя образованием и ухитрился даже не закончить простого колледжа. Случайное стечение обстоятельств да чужие таланты, которые он скупил по случаю, причина счастливого для него поворота колеса фортуны.

Еще в те годы, когда делами семейной компании управлял его отец — инженер Хьюз, богатый наследник отдал дань увлечениям золотой молодежи. Он пилотировал гоночные самолеты и даже ухитрился в 30-е годы прославиться как пилот-рекордсмен. В погоне за рекордами он не удовлетворялся самолетами, которые мог приобрести у специализировавшихся на этом фирм, а создал собственную компанию, единственной целью которой было конструирование и производство для него гоночных машин.

Так в свое время и возникла «Хьюз эйркрафт» — маленькая компания, потрафлявшая прихотям богатого наследника. Волею судеб в штате этой компании оказались молодые, необычайно одаренные и в то время никому еще не известные инженеры-конструкторы Симон Рамо и Дин Вулридж — ныне конструкторы с громкими именами. Они-то и взялись за разработку электронных схем тогда, когда этим еще мало кто интересовался. И «Хьюз эйркрафт» оказалась первой американской компанией, начавшей действовать в области применения электроники для военных целей. В годы корейской войны из небольшой фирмы она превратилась в крупный концерн. Если в 1948 году ее ежегодная прибыль составляла 2 миллиона долларов, то пять лет спустя, в 1953 году, она достигла уже 200 миллионов.

Но, может быть, Говард Хьюз, не обладая талантами и знаниями конструктора, проявил в те годы деловую хватку, разглядев золотое дно там, где его другие не видели еще? Так ведь тоже бывает. Человек — инженер бездарный или вовсе не инженер, а организатор, администратор, коммерсант отменный. Нет, в данном случае и этого не было. Группа молодых инженеров его фирмы действовала почти тайком, буквально наперекор воле босса.

Одним из наиболее процветающих и стремительно богатеющих предпринимателей Америки последних лет является калифорниец Чарльз Торнтон, вырвавший у Хьюза титул «электронного короля». Об этом деятеле — преуспевающем и незаурядном — речь у нас шла в предыдущей главе. В начале 50-х годов Торнтон работал в «Хьюз эйркрафт». Именно под его руководством действовала группа инженеров-электронщиков. Дело в тот период закончилось острым столкновением между Хьюзом, не желавшим вкладывать доллары в бизнес, который ему не казался перспективным, и группой Торнтона. Результатом была ссора. Хьюз уволил Торнтона, вместе с которым из компании ушли многие специалисты. Торнтон основал собственное дело, которое стало расти очень быстро, и в конце концов как читатели уже знают, обошел своего бывшего хозяина.

Но если технических идей недоучка-миллионер Хьюз уразуметь не мог, то удар по карману до него все-таки дошел. Собственные убытки, а также успехи конкурентов заставили его образумиться и спрятать в карман свое самолюбие. Хотя и с некоторым запозданием, понеся убытки, он принялся наверстывать упущенное. Однако из этой истории становится очевидным, что Хьюз не только не является обладателем каких-либо талантов инженерных, но и особым деловым чутьем тоже похвастать не может.

После ухода Торнтона он сделал ставку на оставшегося у него в компании Лоуренса Хайлэнда, инженера и администратора. На этих страницах уже говорилось о так называемых менеджерах — квалифицированных управляющих, помогающих бесталанным обладателям тугих кошельков, за большие деньги руководящих их бизнесом. Хайлэнд по кличке Пэт (Ирландец) — один из таких типичных менеджеров. Квалифицированный инженер, делец, известный своей организованностью, доходящей до педантизма (рассказывают, что, отдыхая, он любит собственноручно жарить бифштексы; при этом он пользуется новейшими приборами и секундомером-хронометром, утверждая, что только таким образом можно их хорошо приготовить), Хайлэнд был облечен Хьюзом в компании всей полнотой власти. Организованность Хайлэнда, его собранность и деловитость — качества, которые обеспечили ему хорошее отношение и доверие босса.

И здесь мы снова ненадолго отвлечемся от Хьюза. Надо сказать, что это качество отнюдь не так уж распространено в Америке, как об этом принято думать. Одним из традиционных мифов об американских бизнесменах, об американском бизнесе, вообще об Америке, о порядках, в ней царящих, является миф о беспрецедентной деловитости, пунктуальности и точности. Дескать, вся жизнь в Америке отлажена, как хорошо выверенный часовой механизм: и поезда там ходят с точностью до секунд, и опоздание на деловое или иное свидание вещь невероятная.

Я не случайно назвал это мифом. Наслышанный об американской точности, я был буквально ошарашен, когда впервые попал за океан, разительным несовпадением привычного стереотипа с реальной повседневностью.

Помню, мне предстояла небольшая поездка в пригородной электричке из Нью-Йорка в один из городков, расположенных неподалеку. Справившись по телефону о расписании поездов, я договорился о встрече с одним из моих американских коллег, назначив, как мне казалось, вполне по-американски время этой встречи с точностью до минуты. Было предусмотрено все: время, необходимое, чтобы добраться до вокзала, срок отправления и прибытия электрички, минуты, необходимые, чтобы, сойдя с поезда, доехать до места встречи, оставлено в запасе даже десяток резервных минут. Вполне довольный собой, я отправился на вокзал. Там меня настигла первая неожиданность. Окошко кассы было закрыто в неурочное время. Затем выяснилось, что справка, данная мне по телефону о времени отхода поезда, была неточной. После того, как эти препятствия были преодолены и я, взмыленный и нервно поглядывающий на часы, ворвался на перрон, оказалось, что... торопиться мне было некуда — поезд опаздывал. Но особенно удивительным мне показалось, что столпившиеся на перроне пассажиры не выказывали никакого удивления, как будто так было и надо, как будто все было привычно. Ехать до пункта назначения мне предстояло 35 мин/т. Электричку в тот раз я прождал 52 минуты.

Когда, смущенный и расстроенный своим опозданием, которое, как мне казалось, должно было оскорбить американскую деловитость моего знакомого, я наконец добрался до кафе, где мы назначили встречу, и начал в свое оправдание рассказывать о невероятном происшествии, только что со мной случившемся, я услышал в ответ знаменитое американское «Тэйк ит изи» — трудно переводимую фразу, которую американцы произносят по сотне раз в день по каждому поводу и которая может означать все, что угодно, — от более или менее интеллигентного «стоит ли огорчаться по таким пустякам» до краткого и выразительного «наплюй на это». Во-первых, объяснил мне мой знакомец, он сам пришел сюда всего лишь за две минуты до моего запоздалого появления, а во-вторых, ничего невероятного в происшествии с электричкой нет — это в Америке вполне обычная вещь.

Как известно, нет в жизни ничего более трудного и огорчительного, нежели расставание с иллюзиями. В тот раз я приписал все благовоспитанности моего собеседника, который, дабы рассеять мое смущение, осмелился возвести поклеп на американскую точность и деловитость. И все же с иллюзией этой, как было ни жаль, расстаться пришлось. Чем больше я находился в Америке, тем нагляднее убеждался, что случай с электричкой вовсе не исключение, а скорее правило.

С тех пор прошло уже немало лет. Мне довелось не один раз побывать за океаном, исколесить Америку вдоль и поперек. И сегодня я берусь свидетельствовать, что стократно описанная и просмакованная американская точность не более чем миф, неизвестно почему так широко распространенный и стойкий. Безалаберность, расхлябанность с каждым годом принимают в Америке все больший масштаб, сводя нередко на нет и один из наиболее обожествляемых в Америке культов — культ сервиса — образцового обслуживания потребителя.

Некоторое время назад мне в руки попал один из номеров журнала «Тайм». Журнал не может скрыть своего беспокойства. «Путешественники, — пишет он, — молниеносно пересекают океаны только для того, чтобы долгими часами околачиваться в американских аэропортах, а затем обнаруживать, что их багаж по ошибке отправлен в какой-нибудь другой город... Пригородные поезда, сезонные билеты на которые стоят все дороже и дороже, совершенно не считаются ни с расписанием, ни с пассажирами. В холодную или сырую погоду можно быть твердо уверенным, что поезд придет с опозданием на добрых три часа по окончании тряского путешествия в часто не обогреваемых или безжалостно перегретых вагонах».

Это не единичное высказывание. Американская печать заполнена сетованиями американцев на неурядицы, связанные с расхлябанностью и безалаберностью, приобретшей масштабы массовой национальной болезни. Вот одно из писем, взятое мною наугад. Я обратил на него внимание потому, что оно написано Рексом Ридом — знакомым мне писателем и драматургом. Он недавно живописал то, что назвал «кроватной эпопеей».

«Я, — сетует Рид, — заказал для своей спальни новую кровать в одном из крупнейших универмагов Нью-Йорка, оплатив ее полную стоимость и стоимость доставки. Ее должны были привезти ко мне домой на следующий день. Прошло три месяца. Но наконец пришло долгожданное уведомление: кровать будет доставлена в пятницу». Писатель прождал целый день, не выходя из дому. На кровать не было и намека. Поскольку он предварительно сбыл свою старую кровать, спать ему пришлось на полу. В понедельник грузчики кровать все-таки привезли. Но... не смогли ее собрать — почему-то не оказалось полагающихся болтов. «Нам придется делать специальный заказ», — меланхолически сообщили они и удалились. Через несколько дней появились мастера с болтами. Но они не смогли водрузить на кровать матрац, поскольку на сей раз обнаружили отсутствие перекладин. «Это не по нашему ведомству», — сказали они. Перекладины из универмага прибыли 15 недель спустя.

Подобных случаев тысячи. Этакое случается каждый день в каждом из американских городов многократно и перестало уже удивлять кого-либо. Нет, что ни говорите, а иллюзии — штука неверная, в чем в Америке приходится убеждаться на каждом шагу!

Нужно ли удивляться после этого тому, что педантичный и пунктуальный Лоуренс Хайлэнд покорил хьюзовское воображение, убедив подозрительного, мало кому доверяющего Хьюза в том, что именно ему, Хайлэнду, можно доверить дело приумножения его, хьюзовских, долларов.

И сегодня именно он, а не Хьюз находится во главе «Хьюз эйркрафт». «Во главе» в том смысле, что, получая немалое жалованье, он руководит ее деятельностью. Прибыли же идут, разумеется, в хьюзовский карман. Хьюз сделал все выводы из своей самонадеянности, принесшей ему немалые убытки, предоставив сейчас своему управляющему свободу рук.

О взаимоотношениях между хозяином и управляющим можно судить по рассказу самого Хайлэнда. Он признается, что уже много лет и в глаза не видел своего босса. Когда-то он делал попытки встретиться с ним для решения серьезных проблем, встававших перед компанией. Но каждый раз такие попытки оканчивались неудачно. Общение между ними осуществляется при помощи телефона.

Одной из странностей Хьюза является то, что он спит днем, ночью же разговаривает по телефону из своей таинственной резиденции. При этом никто не знает достоверно номера его телефона. Желая пообщаться с боссом, его управляющие должны связываться с канцелярией Хьюза, расположенной в двухэтажном, светлой окраски здании, находящемся на Ромейн-стрит в Лос-Анджелесе. Туда следует направлять просьбу о желании переговорить с хозяином. Если тот соблаговолит, то глухой ночью раздастся телефонный звонок, и собеседник услышит негромкий запинающийся фальцет. «Когда говоришь с боссом, — рассказывает один из тех, кто изредка удостаивается этой чести, — приходится напрягать весь слух, и кажется, что говоришь со своим прадедушкой с того света».

Прямо скажем, несколько необычная манера руководства своим бизнесом. Впрочем, если вдуматься, то она не лишена смысла. Убедившись, очевидно, в том, что без него дела в компании идут лучше, нежели с его участием, Хьюз предпочел устраниться, а, чтобы не страдал при этом его престиж, придал всему этому крайне экстравагантную форму, окружив себя нарочитой таинственностью.

Управляющие Хьюза так это и истолковали. «Я не огорчаюсь, — разоткровенничавшись, рассказал управляющий «Хьюз эйркрафт» Хайлэнд, — если не могу к нему пробиться. Я посылаю ему мои планы. И в случае, если не получаю на них ответа, а они мне кажутся разумными, я их осуществляю. Пока дела идут хорошо, мне никто не мешает».

Вот именно, «пока»! В этом «пока» и заключена разница между, хотя и располагающим немалой свободой действий, менеджером и не прикладывающим к делу рук его хозяином. Менеджер — это только слуга. Власть его призрачна, и, если им будут недовольны, его выставят за дверь. Таланты в Америке — это тот же товар. Его покупают те, кто может за него платить...

Работа на войну обогатила Говарда Хьюза. Волею случая оказавшись одним из первых в области новейшей военной техники, не пожалев денег для того, чтобы собрать в последние годы под крышей своей компании группу специалистов, он вошел в число наиболее процветающих промышленников страны. Война и сотни миллионов прибылей — это вещи, которые в сегодняшней Америке находятся в связи, прямой и непосредственной.

Бизнесмены и гангстеры

Прибыльное дело — использование новейших открытий для производства оружия. Прибыльное! Но для дельца типа Хьюза почти непосильное. Приходится полагаться на знания и хватку других. Самому, не обремененному даже средним образованием, здесь не разобраться. Потому-то и предпринял Говард Хьюз шаг, заставивший удивленно крякнуть даже привыкших ничему не удивляться старожилов самых темных закоулков делового мира Америки.

Несколько лет назад в глухой предутренний час, когда сон особенно крепок, на запасном пути железнодорожной станции города Лас-Вегас остановился специальный поезд, состоявший из локомотива и трех салон-вагонов с зеркальными стеклами. Пятеро дюжих молодцев бережно вывели из вагона нахохлившегося как сыч пожилого мужчину с черной, с проседью бородкой, посадили его в подъехавший прямо к вагону темный, с зашторенными стеклами автомобиль, и машина умчалась, петляя по пустынным в этот час улицам Лас-Вегаса.

Здесь нам придется сделать некоторое отступление для того, чтобы рассказать о необычном городе, куда под покровом ночной темноты и нарочитой таинственности явился Говард Хьюз, — а это, как вы догадались, был он, — о порядках и нравах, стяжавших этому отнюдь не райскому уголку Америки славу мрачную и скандальную.

Рисуя этот город, журнал «Ньюсуик» пишет так: «Мало кто приезжает в Лас-Вегас в поисках уединения. Ибо Лас-Вегас — поистине открытый город, город голой пустыни, голых тел и полуобнаженных душ; и в его легендах говорится о мужчинах и женщинах, чья жизнь, более похожая на призрак, проходит под ослепительным сиянием тысяч неоновых солнц».

Пустынные земли Невады на западе Американского континента, горные массивы, бесплодные почвы, удаленность от оживленных путей привели к тому, что цивилизация как-то не очень торопилась осенить своим присутствием эти земли.

Впрочем, некоторые атрибуты современной западной цивилизации не только дали о себе знать и здесь, но даже, более того, расцвели тут особенно пышным цветом. Нет, не промышленностью, не университетами, не театрами славен Лас-Вегас. Не им он обязан своей сомнительной известностью, перешагнувшей американские границы и расползшейся по злачным местам всего капиталистического мира.

Уже несколько десятилетий здесь, в районе, который на географических картах Америки значится под не шибко веселым наименованием — Долина смерти, свили свое гнездо американские гангстеры. Здесь, вдали от больших городов и недреманного ока блюстителей закона, возник крупный центр подпольного бизнеса, который в последние годы стал затмевать славу игорного дома в Монако, вертепа, куда на протяжении вот уже двух веков съезжаются богатые подонки со всего света для того, чтобы пощекотать свои нервы, потешить себя, пресытившихся острыми ощущениями, азартной игры в рулетку.

Сомнительные притоны, куда свозят падшие создания из всех городов Америки, ночные клубы, а главное — казино, где в одну ночь в рулетку можно просадить целое состояние, — вот что стало в Лас-Вегасе главным бизнесом, вот что уже много лет обогащает хозяев этого притона в масштабе целого города. Само слово «Лас-Вегас» стало в Америке синонимом разгула, поставленного на широкую ногу, и азартных игр, организованных по принципам бизнеса. В обществе добропорядочных людей, а также своих начальников солидные американцы предпочитают не поминать вслух название Лас-Вегас и, уж во всяком случае, не хвастать публично своим посещением этого притона зла.

Но Лас-Вегас не просто азарт. Это азарт на потоке. Азарт с применением конвейерной системы выворачивания карманов и объегоривания доверчивых. С этой целью игорные дома используют все: от вполне старомодных ломберных столиков и уже многие десятилетия крутящейся рулетки до новейшей техники в виде хитроумных игорных автоматов.

...Автоматы. Без них нельзя представить себе сегодняшнюю Америку. Им поручают все: производить продукцию и стирать белье, подсчитывать выручку и предсказывать будущее, регулировать уличное движение и торговать сигаретами. И это хорошо. В этом дух времени. Времени умных машин, без которых сегодня ни в безбрежном космосе, ни на грешной земле нашей не обойтись.

Но автомат — это только автомат. Он действует так, как хотят те, кто им управляет, а иногда и зло шутит над ними. Как-то в душный день на одной из нью-йоркских улиц, измученный жаждой, я подошел к новенькому автомату, торговавшему прохладительными напитками. Около него стояли двое: хрупкое создание в анти-юбке и дородный мужчина, преисполненный чувства собственного достоинства настолько, что, несмотря на невероятный зной, он был облачен в черную пару и находился при котелке и зонтике.

Хрупкое создание опустило четвертак в автоматную пасть, после чего он заурчал, из его чрева в неумолимой логической последовательности выскочил сначала бумажный стаканчик, затем в стаканчик этот просыпалось мелкое крошево льда, а потом пенной струей побежала кока-кола. Создание отступило в сторону, и, облизнув пересохшие губы, к автомату приблизился джентльмен с зонтиком, опустивший свою монету. Не знаю, что произошло, — то ли джентльмен не понравился автомату, то ли автомату наскучило однообразие, но строго продуманная логическая последовательность операций сместилась непонятным образом. Не успела монетка звякнуть в железном автоматическом брюхе, как из окошка прямо на мостовую посыпалась ледяная крупа, вслед за ней хлынула, обдав черные брюки и начищенные штиблеты растерявшегося джентльмена, пенная струя кока-колы, а уж потом, словно бы в издевку, выскочил, как чертик из коробки, ярко раскрашенный глянцевый стаканчик. Негодованию обманутого в своих ожиданиях обладателя черной пары и зонтика не было предела. Хрястнув кулаком по автоматному боку и буркнув зло что-то по поводу «этой растреклятой страны, где от автоматов нет жизни живому человеку», он удалился, полный возмущения, стряхивая пену со штанов.

Джентльмен с зонтиком негодовал. Сотня американцев, которых я увидел в знаменитом Луна-парке около другого автомата, не возмущалась. Они хохотали. Автомат, около которого стояла толпа, был выполнен в виде огромной человеческой фигуры. Искусно сделанный, он удивительно точно воспроизводил мимику и движения смеющегося человека.

Это был автомат-хохотун. Он хохотал. Громко. Заливисто. С повизгиваниями и подергиваниями. Хохотал бесконечно, заходясь в пароксизме смеха. И, глядя на него, начинали смеяться те, кто находился здесь. Сначала робко, украдкой, прячась один от другого, потом все громче, все неудержимее, все истеричнее. Они уже не могли остановиться, судорожно дергались, задыхались, вытирали слезы, сотрясаясь в истерическом смехе, который и смех-то уже не напоминал, а смахивал на уродливо отвратительные судороги. Они гоготали, взвизгивали, ржали. Долго. Бессмысленно. До икоты. До посинения.

И все эти всхлипы и взвизгивания собравшейся здесь толпы покрывал торжествующий механический, какой-то ржаво-скрипучий, мертвый хохот автомата. Ничего более омерзительного и отталкивающего на своем журналистском веку я не встречал. Люди переставали быть людьми, превращаясь в автоматы. А автомат перестал быть достижением человеческого разума, обернувшись его поруганием, издевательством и проституированием его.

Нет, автомат, в том числе и самый искусный, самый хитро сработанный, сам по себе еще ничего не доказывает. Как не доказывает отвлеченная, оторванная от конкретных условий, ст того, к чему направлена, на что работает, степень автоматизации. Сбившись, автомат может невинно посмеяться над человеком, как это случилось с джентльменом с зонтиком. Но его можно заставить ржать и над человеческим достоинством, над человечностью, как это сделали хозяева американского Луна-парка.

Когда выходит из строя автомат с кока-колой — это немного досадно, но еще более смешно. Когда начинает барахлить автоматика на космическом корабле — это может обернуться драмой. Когда же достижение человеческого разума ставится на службу его поруганию, на потребу низменным страстям — азарту, стяжательству, корысти и, еще хуже того, человеконенавистничеству, жажде крови и разрушения, — тогда это кощунственно и трагично...

Хозяева Лас-Вегаса не озабочены прогрессом. Их увлекает идея автоматизации человеческих пороков.

На протяжении многих лет в Лас-Вегасе властвовали гангстеры, преступные организации, в которые объединились банды уголовников. Надо сказать, что гангстеризм в Америке — это тоже бизнес. Бизнес хорошо организованный, имеющий свою иерархию, свои законы, своих боссов. Американская деловитость есть американская деловитость: ее законы подчиняют себе равным образом производство автомобилей, выпуск сосисок, ограбление банков, убийство из ревности и ночные увеселения.

И точно так же, как производители автомобилей или жевательной резинки объединяются в крупные концерны, так и налетчики и воры создали свой всеамериканский трест, именуемый «Коза ностра». Там своя строгая дисциплина, точнее — диктатура нескольких, наиболее ловких и отпетых гангстеров. Во главе «Коза ностры» стоит, как его называют, «Владыка», или «Великий Хозяин».

Зимой 1969 года гангстерский мир Америки переживал важное событие. Отдал душу богу (а может быть, и черту) наследник знаменитого в 30-е годы чикагского налетчика Аль Капонэ, Вито Дженовезе — бандит, на совести которого десятки человеческих жизней, миллионы награбленных им долларов, удостоившийся в годы второй мировой войны от Бенито Муссолини высшей фашистской награды. Он покинул земную юдоль, завещав гангстерский трон близкому сподвижнику Томми Эболи. Однако «Коза ностра» хотя и бизнес, но все-таки бизнес бандитов. И посему мистер Эболи, не успев взойти на гангстерский трон, последовал за своим шефом, весьма таинственным образом переправившись в мир иной.

По этому случаю в марте 1969 года не где-нибудь, а на фешенебельном флоридском курорте Майами-Бич состоялся всеамериканский гангстерский конгресс, которому надлежало выбрать нового «Великого Хозяина». Точности ради хочу напомнить читателям, что этот конгресс состоялся там же, где за несколько месяцев до того происходил конвент ныне правящей республиканской партии, выбиравшей кандидата на пост президента Соединенных Штатов Америки. Судя по сведениям, просочившимся в печать, новым боссом американских гангстеров стал известный налетчик и бандит Джерардо Катена.

Вот эта-то самая «Коза ностра» и царила на протяжении многих лет в Лас-Вегасе, небезуспешно эксплуатируя страсти и пороки людские, наживая на них десятки миллионов долларов ежегодно.

Ну, а Гозард Хьюз? С какой целью появился он в Лас-Вегасе, что искал там? Быть может, острых ощущений у карточного стола или неверного рулеточного счастья? Нет, не такой он человек, чтобы гоняться за призраками черно-красных рулеточных полей, преследуя вслед за бешено вращающимся шариком изменчивую и вечно ускользающую удачу.

Мне рассказывали в Америке такую историю: дескать, приехал Хьюз в Лас-Вегас инкогнито и поселился в гостинице «Пустыня». А через несколько дней его, никому там не известного, попросили освободить номер, поскольку предстоял съезд постоянных клиентов — крупных игроков. Дабы не освобождать номер, Хьюз вынул бумажник и тут же купил весь отель. А потом дело пошло. К отелю прибавился еще один, потом еще, потом ночные клубы, злачные заведения. И так до тех пор, пока весь город со всеми его потрохами не оказался собственностью Хьюза. История вполне в духе так называемых «вестернов» — фильмов-боевиков, повествующих о похождениях сильных парней Дикого Запада. Но она не имеет ничего общего с действительностью.

Думается, далеко не все объясняет и другая распространенная версия, связанная с патологической, маниакальной боязнью Хьюза болезнетворных микробов. Сухой воздух пустынной Невады, как утверждают специалисты, является особенно чистым. Вот это-то, мол, и привлекло Хьюза в Лас-Вегас. Не знаю, быть может, какую-то роль это в решении Хьюза и сыграло. Но убежден, что отнюдь не решающую.

Значительно более важным для него обстоятельством является не малая зараженность атмосферы Невады микробами, а малая насыщенность налоговым обложением доходов, получаемых в этом штате. Несколько лет назад, стремясь стимулировать развитие штата, его власти осуществили реформу, которая привела к тому, что налоговое бремя на предпринимателей здесь оказалось самым маленьким в Америке. Вот это-то, судя по всему, и было одной из важных приманок для Говарда Хьюза.

Он стал приглядываться к Лас-Вегасу еще десять лет назад. Его люди буквально облазили весь город, все его заведения, тщательно высчитав и скалькулировав все, что поддавалось подсчетам. Сама организация проникновения Хьюза в игорный бизнес города была поставлена по всем правилам большого бизнеса. Через подставных лиц, в обстановке большой секретности и сугубой тайны на фиктивные имена приобретались отели и земли, жилые дома и ночные клубы. А когда конкуренты спохватились, было уже поздно — дело было сделано. Значительная часть Лас-Вегаса оказалась собственностью Говарда Хьюза, вложившего в это дело в последние годы 300 миллионов долларов.

Несколько лет назад Говарду Хьюзу пришлось расстаться с контролем над одной из крупнейших авиатранспортных компаний Америки «TWA». То ли конкуренция была очень сильной, то ли дело оказалось слишком сложным для невежды и неуча. Но так или иначе, он выбросил на рынок все принадлежавшие ему акции этой компании, и в один прекрасный день у него на руках оказался свободный капитал, превышающий 500 миллионов долларов. Вот эти-то деньги, как теперь выясняется, и были брошены Хьюзом в игорный бизнес.

Когда говорят о так называемой модерновой, современной формации американских бизнесменов, часто рисуют этакие ходячие электронносчетные машины, людей без страстей и слабостей, специалистов в той или иной отрасли бизнеса, бизнесменов, которым цифры заменяют эмоции. В Америке даже любят противопоставлять бизнесменов прошлого века нынешним воротилам, рассуждая о том, что, дескать, в прошлом были предприниматели-романтики, такие как старый Морган, Форд или Вандербильт, люди больших страстей, пускай даже и порочных. А сейчас, мол, нет ни страстей, ни пороков, а есть лишь сухая материя — «дебет— кредит», «убытки—прибыли», «приход—расход».

Вряд ли стоит опровергать все эти досужие рассуждения, настолько они далеки от действительности. Старый Морган отлично умел считать и делал это ничуть не хуже, чем сегодняшний банкир с Уолл-стрита. А сегодняшние ходячие «электронно-вычислительные машины», восседающие в президентских креслах крупнейших корпораций и банков, откалывают такие номера, пускаются в такие тяжкие, что «романтические» операции Моргана или Вандербильта воистину кажутся детскими игрушками.

Но если бы и потребовалось опровергать россказни буржуазной прессы, то Говард Хьюз может послужить преотличнейшей иллюстрацией, что живы, процветают и развиваются все те методы ведения бизнеса, которые 100 лет назад принесли старому Моргану кличку Корсар, то есть бандит.

...Вообще, если говорить о типичности, то Говард Хьюз фигура значительно более показательная для духа и нравов американского бизнеса, нежели те так называемые «интеллектуалы» — инженеры и финансисты, которых американская печать стремится изобразить как типичных представителей американского бизнеса в век атома и электронно-вычислительных машин. Многое изменилось в мире с тех времен, когда сколачивали свои состояния первые морганы, Рокфеллеры и Вандербильты, не брезговавшие подделкой векселей и воровской отмычкой, подлогами и убийствами.

Сложности века нынешнего с его масштабами и скоростями действительно требуют для руководства бизнесом людей высокой квалификации, способных разобраться и в сложных технологических процессах, и в математических моделях, и в новейших открытиях науки. Но для этого существуют управляющие, которых можно нанять и можно уволить, знаниями и умением которых можно воспользоваться, купив их по сходной цене.

Изменилось многое, но среди того, что остается в мире американского бизнеса и сегодня в значительной степени неизменным, одно из первых мест занимает традиционный антиинтеллектуализм, глубоко сидящее недоверие к «длинноволосым», «яйцеголовым», «паршивым интеллигентам», как издавна именуются в среде королей железа, нефти и свиной тушенки те, чьи знания используются, но не уважаются.

Старый Морган был глубоко убежден, что все беды на земле идут от чтения книг. Первый из Рокфеллеров не терпел около себя никаких грамотеев, кроме своего пастора. Вандербильт утверждал, что кулак — штука куда более ценная, чем мозги, ибо при помощи кулака эти самые мозги нетрудно вышибить. Гарольд Хант считает одной из главных причин своего успеха отсутствие образования, поскольку, по его словам, образование — это препятствие для наживания денег.

Недоверие к образованности, интеллигентности, к интеллигенции — болезнь застарелая и, к сожалению, нередкая по сию пору. Может возникнуть вопрос: каким образом болезнь эта дожила до наших дней, до времени, когда знания, научные и технические открытия стали важнейшим двигателем в развитии человечества, превратились в век научно-технической революции, в ведущую производительную силу?

Разгадка этого парадокса не так сложна, как может показаться на первый взгляд. Современная промышленность и сельское хозяйство требуют образованности не от единиц, а от миллионов. Этим миллионам приходится давать образование, поскольку без этого сегодня не вырастить хлеб, не построить машину.

Рабочий класс в век научно-технической революции — это не рабочий класс прошлого. Чтобы управлять автоматическими линиями, станками с программным управлением, необходимы не только умелые руки, но и умные головы. Умные и образованные. Но образование, так же как и многое другое в мире, неделимо. Нельзя, к примеру, образовать человека, дав ему только те знания, которые необходимы для выполнения сегодняшней производственной операции. Образование — это не только сумма специальных знаний, это прежде всего умение думать, размышлять, сопоставлять, делать выводы. Миллионы и миллионы людей сегодня научились это делать. Думают ныне не только в кабинетах и канцеляриях, политически мыслят не только профессиональные политики.

Вряд ли нужно доказывать, что эксплуатировать людей мыслящих неизмеримо труднее, нежели забитые и необразованные массы. Возить тачку, орудовать кайлом можно заставить и силой. Думать, открывать, изобретать, творить и за чертежным столом, и у сложнейшего станка силой заставить неизмеримо труднее. Вдохновение, потребное для открытий, стоит дороже, чем просто знание, а раскошеливаться обладателю денежной благодати страсть как не хочется.

Да и управлять образованными куда труднее. Хочешь не хочешь, приходится изворачиваться, не только приказывать, но и убеждать, придумывать лозунги, обрабатывать общественное мнение, беспокоиться о вывесках. Любителям простых решений сложных проблем это нож острый. То ли дело, сетуют они, было в прежние времена, когда можно было не столько убеждать, сколько приказывать, когда палка успешно заменяла аргумент, а колючая проволока была куда действеннее, нежели экономические, политические и иные стимулы.

Изменилась количественно и качественно и современная интеллигенция, не только многомиллионный, но и производящий, а потому безжалостно эксплуатируемый слой общества. Играя все большую роль в качестве производительной силы, будучи непосредственным и ведущим участником таких эпохальных событий второй половины XX века, как прорыв человечества в космос, овладение тайнами атома, всем, что связано с дух захватывающими открытиями научно-технической революции, подвергаясь особенно изощренной эксплуатации, посягающей на творения ума и души, интеллигенция не хочет и не может мириться со своим положением. С другой стороны, хьюзы боятся людей, владеющих знаниями — огромной силой нашего времени, боятся за собственное положение. Вот вам и почва, на которой ядовитым цветом произрастает в сегодняшней Америке махровый антиинтеллектуализм, маскируемый за океаном под все ту же американскую деловитость. Дескать, осваивали страну, воевали с индейцами, скакали по прериям, основывали поселения наши простые предки, без умничания и умников, — и то был золотой век Америки.

А все нынешние беды Проистекают, дескать, от умников, которых развелось недопустимо много, которым мало слова «надо», а подай еще ответ на их «зачем», «почему», «для чего», «для кого». Ну как тут не разгневаться, как удержаться от окрика и стучания кулаком по столу!

Хорошо бы, вздыхают антиинтеллектуалы, поставить на место всех этих умников, да как бы не убить курицу, несущую золотые яйца. Вот и приходится терпеть скрепя сердце, сожалея о «добром старом времени»...

Особенно остро проблема эта стоит в связи со странной аномалией. В прежние времена буржуазия не испытывала недостатка в крупных государственных деятелях. Во всяком случае, их было не меньше, а быть может, и больше, чем талантливых людей в других областях. Ныне баланс этот резко нарушился, причем отнюдь не в пользу государственных деятелей. Несколько лет назад мне довелось слышать в Вашингтоне такую шутку: «Рузвельт показал, каким должен быть президент Соединенных Штатов. Трумэн — каким президент быть не должен. Что же касается Эйзенхауэра, то он доказал, что Соединенные Штаты вообще могут обойтись без президента».

Серость, заурядность обитателей вашингтонских коридоров власти стала в Америке притчей во языцех. Редко-редко появится там деятель яркий, да и то чаще всего судьба его бывает незавидной. Сам механизм выдвижения на политическую авансцену таков, что успех обеспечивают многие качества, среди которых одаренность и талантливость отнюдь не находятся на первом плане. Талантливый инженер, математик, музыкант заявляют обычно о себе очень рано. Их незаурядность видна окружающим невооруженным глазом. С политиками дело обстоит куда сложнее. Их успех в восхождении по лестнице карьеры чаще всего связан со случайными стечениями обстоятельств, а его величество случай — субъект капризный, взбалмошный и свои милости сплошь да рядом распределяющий отнюдь не в связи со степенью одаренности.

Вот и получается, что средний уровень управляемых в Америке, как правило, выше среднего уровня тех, кто управляет. А это, что ни говорите, почва для махрового антиинтеллектуализма, хотя по необходимости сдерживаемого и прикрываемого словесами.

Одним словом, Хьюз, вынужденный терпеть около себя умников, чувствует тем не менее себя в мире интеллектуалов весьма неуютно. Электронный король не имеет ничего против прибылей, приносимых ему новейшими открытиями. Но тянет его совсем к другому, чувствует он себя в своей тарелке в мире, ему близком и понятном. Недаром любимым развлечением этого неуча, с трудом одолевшего в своей жизни с десяток книг, является... игра на саксофоне. При этом, поскольку и это нелегкое дело, он не осилил его. «Игра» заключается в том, что Хьюз часами, сидя в кресле, дует в трубу, извлекая из нее беспорядочные звуки. Его интеллектуальные запросы такое занятие удовлетворяет вполне.

Думается, не случайно обратил свои взоры Говард Хьюз и к подпольному игорному бизнесу. Темным закоулкам его души и натуры бизнес этот отвечает значительно больше, нежели электроника, на которой сколотил он значительную часть своего состояния. Если хотите, есть какая-то внутренняя закономерность в том, что именно Хьюз, начавший свое деловое поприще ловкой и выгодной женитьбой, наживший первые свои миллионы массовым производством киноскабрезностей, решил увенчать свою деловую карьеру созданием огромного бизнеса порока.

И еще одно обстоятельство. Конечно же, преступный мир играет в современном американском деловом мире роли немалые. Но все-таки гангстеры — это сравнительно мелкая рыбешка рядом с владельцами миллиардных состояний. До тех пор, пока они ограничивались крохами с барского стола, на их проделки смотрели сквозь пальцы. Но сейчас они замахнулись на лакомые куски. Их ежегодные прибыли стали измеряться цифрами со многими нулями. Такие деятели, как Хьюз, просто не могут спокойно смотреть, как эти прибыли уходят у них из-под носа.

Пока гангстерам приходилось иметь дело с законом и его блюстителями, они чувствовали себя спокойно и в полной безопасности. Но когда им приходится сталкиваться в конкурентной борьбе не с судьями и прокурорами, а с хьюзами, они вынуждены отступать. По сообщениям американской печати, в последние годы из Лас-Вегаса отбыли многие представители уголовного мира, в течение долгих лет заправлявшие там бесконтрольно.

Нет, было бы неверным сказать, что Говард Хьюз решил покончить с электроникой. Он по-прежнему получает огромные прибыли от своих военных компаний. Да и в Лас-Вегасе он тоже не забывает про электронную технику. Рассказывают, что в игорных домах установлены рулетки с электронными устройствами, которые исключают мухлевание со стороны крупье. В потолках залов, где идет игра, установлена аппаратура, при помощи которой обнаруживается любой, кто захотел бы утаить деньги от владельцев заведения. Что ни говорите, без техники ныне никуда!

Но главное не в этом. Главное в том, что нива, которая до последнего времени была уделом гангстеров, становится теперь полем, на котором собирают урожай представители крупнейших американских монополий. Все поставлено на широкую ногу, делу обеспечена огромная реклама. Возникает некий конвейер азартных игр, доходы от которого уже сейчас превосходят доходы многих промышленных корпораций страны.

Не подумайте, пожалуйста, что приход большого бизнеса в игорное дело изменил его мораль, или, точнее, аморальность. По-прежнему пороки бушуют в Лас-Вегасе. Совсем недавно губернатор Невады мистер Лаксалт, один из восторженных поклонников и помощников Говарда Хьюза, отказался принять меры в связи со стремительным увеличением количества публичных домов в Лас-Вегасе. «Закрыть заведения? — с возмущением парировал он робкие вопросы городских властей. — Ни в коем случае. Никогда не удастся в нашем деле избежать девочек. Это очень старая профессия и очень прибыльная для нашего города». Это заявление губернатора я прочитал в одном из недавних номеров журнала «Тайм».

Схватка в темноте

Говард Хьюз наложил свой отпечаток на Лас-Вегас. Но и Лас-Вегас, судя по всему, наложил отпечаток на Говарда Хьюза. Нет, вертеп этот не развратил Хьюза, ибо больше развратить субъекта, как по заказу вместившего в себя целую коллекцию пороков, наверное, невозможно. Но безвылазное пятилетнее сидение в центре гангстеризма, видимо, направило мысли Хьюза по определенному руслу, привило ему вкус к детективу.

Во всяком случае, спектакль, поставленный им в конце 1970 года, был учинен по всем правилам дешевого детектива. Акт первый: необъяснимое исчезновение миллиардера. Вся Америка гадает, что это: бегство или таинственная смерть? Акт второй: поиск, погони, ночные обыски, полная неизвестность. Акт третий: кровавая схватка, драка не на жизнь, а на смерть и в заключение хэпи энд — счастливый конец.

Видно, не прошли даром для Хьюза годы, проведенные на голливудских кинофабриках. Только если раньше, когда он был помоложе, на первом плане его фильмов находились голливудские красотки, а сам он предпочитал обретаться за кулисами, то на сей раз главную роль он приготовил себе. Но расскажу все по порядку.

В сумрачный декабрьский вечер к ярко освещенному подъезду самой фешенебельной из гостиниц Лас-Вегаса, игриво названной «Пустыня», подъехало несколько полицейских автомашин. Власти получили анонимное сообщение о том, что в отеле совершено преступление. Поднявшись на лифте на последний этаж, куда вот уже пять лет ход посторонним был заказан строго-настрого, ибо, как теперь выяснилось, именно там окопался и безвылазно находился, управляя оттуда своей огромной империей, Говард Хьюз, полицейские постучали в наглухо запертую дверь. Ответа не было. Когда двери были взломаны, глазам опешивших представителей властей предстала картина поспешного бегства — клочки бумаги, выдвинутые ящики столов, раскрытые дверцы шкафов и... ни одной живой души. Говард Хьюз исчез.

Как? Каким образом это могло произойти, когда днем и ночью у двери, которая вела в его покои, бессменно дежурили дюжие охранники из его частной полиции, набранной правой рукой босса, неким Робертом Мзйхью, в прошлом сотрудником ФБР. На все вопросы полиции телохранители только недоуменно разводили руками, клятвенно заверяя, что мимо них вот уже неделю не проходила ни одна живая душа. Запахло сенсацией всеамериканского масштаба. Еще бы! Исчез-то ведь не кто-нибудь, а обладатель одного из трех крупнейших состояний капиталистического мира. Эта новость мгновенно оттеснила все остальное с первых страниц американских газет. В предположениях не было недостатка. Убийство... Самоубийство... Похищение. Одна версия сменяла другую.

Между тем в империи Хьюза разворачивались бурные события. Обычно тайное понемногу становилось явным. Вышколенные и приученные к молчанию хьюзовские подручные, оказавшись без хозяина, внезапно заговорили, пролив свет на то, что происходило в хьюзовской империи за густой завесой секретности. Подорванное многолетними попойками и всяческими излишествами здоровье Хьюза в последнее время резко пошатнулось. Странности его приобретали все более патологический характер, нелюдимость росла — уже перебравшись в Лас-Вегас, он удалил от себя свою последнюю жену, известную в прошлом кинозвезду Джин Петерс, оставшись в полном одиночестве.

Все это, однако, было бы фактами его личной биографии, если бы не одно обстоятельство: бездетный Хьюз не имеет наследников. Кому достанется его огромная империя? Кто получит сотни миллионов долларов, ему принадлежащих? Кому достанутся авиационные линии и заводы, выпускающие электронные системы, нефтяное оборудование и игорная империя Лас-Вегаса? Это уже не из области личного. Это проблема, занимающая всю деловую Америку.

Но особенно проблема эта беспокоит хьюзовских приближенных. Недоверчивый, болезненно-подозрительный Хьюз разделил управление своей империей между несколькими командами. Одна из них возглавляется Лоуренсом Хайлэндом, о котором выше уже рассказывалось. Производство электроники, нефтебуров и другой, так сказать, серьезной продукции было доверено ему. Для руководства игорным бизнесом Лас-Вегаса была создана другая группа, во главе с Робертом Мэйхью. Наконец, вокруг самого босса была сформирована третья группа, наиболее приближенных к особе хозяина.

Так же, как и он сам, до самого последнего времени они обретались в тени, и их имена ничего не говорили в кабинетах деловых людей. Между тем, как выяснилось, в их руках сходились многие нити управления хьюзовским бизнесом. Говард Эккерсли, Рой Кроуфорд, Джон Холмс, Лейвэр Майлер, Джордж Дрэнком выполняли при Хьюзе роли самые разнообразные — и личных секретарей, и камердинеров, и поваров, и правителей его дел. Все они принадлежат к религиозной секте мормонов, известной своими строгими нравами. Мормоны не пьют, не курят, известны своей честностью и чистоплотностью в делах. Правда, мормонская религия разрешает многоженство, но, пожалуй, все-таки не это привлекло к пятерым мормонам престарелого селадона. Не доверяющий никому, он, очевидно, посчитал, что правоверные мормоны будут меньше зариться на его доллары.

Бесспорной привилегией мормонской пятерки по сравнению со всеми другими подданными хьюзовской империи было то, что они в последние годы были единственными из смертных, непосредственно общавшихся с хозяином.

Они-то, судя по всему, и, что называется, заварили кашу, доведя до его сведения то обстоятельство, что среди визирей хьюзовского королевства уже началась драка за его наследство, за то, кому достанутся хьюзовские миллионы после того, как он сам переправится в мир иной. При этом особую неприязнь мормонской братии вызывал Мэйхью — последняя любовь Хьюза, делец, которому он доверил управление всеми предприятиями Лас-Вегаса.

Надо сказать, что этот самый Мэйхью — фигура весьма колоритная. В прошлом агент ФБР, известный своим свирепым нравом и железными кулаками, которые он, не задумываясь, пускал в ход, он подвизался в ролях самых различных. В годы второй мировой войны работал в контрразведке, участвуя в темных операциях во Франции, потом выступал в роли юриста, владельца рекламной конторы, поставщика живого товара для сомнительных заведений. Среди агентов ФБР он пользуется особым авторитетом, как лучший стрелок из пистолета.

Мэйхью, встретившийся с Хьюзом в Лас-Вегасе, стал одним из наиболее доверенных его лиц, не замедлив воспользоваться открывшимися перед ним возможностями. Текущий счет Роберта Мэйхью возрастал в последние годы со стремительностью снежного кома, значительно превосходя все то, что доставалось ему от Хьюза легальными путями, хотя оклад жалованья, положенного ему боссом, более чем вдвое превышал жалованье президента Соединенных Штатов и составлял 500 тысяч долларов в год. Снедаемая завистью мормонская пятерка и раньше пыталась открыть шефу глаза на казнокрадство его любимца, но обычно никому не доверяющий Хьюз на сей раз не хотел ничего слушать. Уединившись под крышей отеля «Пустыня», Хьюз не только передал Мэйхью ведение всех дел в Лас-Вегасе, но и поручил ему охрану своей драгоценной персоны. Здоровенные молодчики, стоявшие у входных дверей, ведущих в покои Хьюза, и его личные телохранители, шоферы, телефонистки и даже личный парикмахер — все были людьми Мэйхью.

Но тучи над его головой сгущались. Мормонам удалось раздобыть убедительные доказательства того, что непомерные аппетиты авантюриста стали простираться слишком далеко. Он готовил позиции для того, чтобы в случае смерти Хьюза прибрать к рукам всю его империю.

Хьюз, к своему ужасу, обнаружил, что фактически оказался в западне. И тогда был разработан план бегства. Под покровом темноты ненавидевшие и боявшиеся Мэйхью мормоны-приближенные спустили босса по пожарной лестнице с девятого этажа, посадили в машину с потушенными фарами и доставили на аэродром, где его уже ждал самолет. Только на следующий день, оказавшись вне досягаемости от Мэйхью, в тщательно охраняемом здании на Багамских островах, Хьюз позвонил в Лас-Вегас и сообщил, что он увольняет Мэйхью.

Однако с проходимцем оказалось не так-то легко справиться. Он заявил, что телефонный звонок сфальсифицирован, Хьюз-де находится при смерти, а потому он, Мэйхью, берет на себя управление всеми делами. Хьюз направил губернатору Невады подписанный им документ, подтверждавший увольнение Мэйхью. Тот вновь парировал удар, пригласив специалиста-графолога, который, получив солидную мзду, под присягой свидетельствовал подделку подписи Хьюза. Люди Мэйхью потребовали, чтобы Хьюз самолично появился в Лас-Вегасе и подтвердил свои указания, от чего тот благоразумно уклонился.

Схватка продолжалась много недель, и в конце концов Мэйхью пришлось отступить. Правда, отступление это не имело ничего общего с беспорядочным бегством. Он выговорил выгодные для себя условия ухода из хьюзовской компании, еще больше округлив наворованный им капитал и заявив, что он предполагает открыть собственное дело. Вот уж поистине тот самый случай, когда вор у вора дубинку украл.

Беспрецедентный факт, нечто из ряда вон выходящее? Ничуть не бывало. Не случайно Бальзак говорил, что за каждым крупным состоянием скрывается преступление. Летопись американских миллионеров таит в себе немало того, что с полным основанием могло бы войти в учебник криминалистики. То, что произошло в недрах хьюзовской империи в конце 1970 года, лишь вариация на довольно банальную тему драки пауков, сидящих в одной банке. Достаточно вспомнить историю прихода к руководству компанией Форда ее нынешнего хозяина — Генри Форда II.

В предшествовавшей этой книге «Некоронованные короли Америки» я рассказывал о том, как бывший гангстер и профессиональный боксер Генри Беннет, втершись в доверие к старому Форду, переступив через труп его скончавшегося при странных и невыясненных по сей день обстоятельствах сына, оказался в конце второй мировой войны во главе фордовской компании. И лишь ценой невероятных усилий внукам Форда удалось в конце концов избавиться от Беннета.

Тождественность Мэйхью и Беннета видна невооруженным глазом. Но что еще более важно, так это не только тождественность ситуаций, но и тождественность нравов, царящих в недрах миллиардерских семей, живущих по законам джунглей, законам, которые не меняются, независимо от того, когда происходит дело — сто лет назад, пятьдесят или в наши дни. То обстоятельство, что хьюзовские компании производят электронное оборудование или участвуют в подготовке экспедиций на Луну, нисколько не отражается на порядках мира, в котором они существуют. В этом смысле между веком электроники и каменным веком для хозяев этого мира нет никакой разницы.

Хьюз дошел до потолка могущества, мыслимого в современной Америке. Но, как говорится, долго на потолке не просидишь — муха и та устает. Огромное хьюзовское богатство непрочно не только потому, что приближающийся к седьмому десятку миллиардер не имеет наследников. Оно непрочно потому, что концерн его авантюристичен в своей основе. Хьюз напоминает глупую и жадную птицу, спешащую набить зоб свой чем ни попало: рыбешка так рыбешка, а галька так галька. Вчера нефтебуры и голливудские фильмы, сегодня электроника, игорные притоны и авиалинии, а завтра? Завтра неминуемый и неизбежный крах.

И если здесь так подробно рассказано об уродливом наросте на теле Америки, именуемом Хьюзом, то не только потому, что имя это значится в первой тройке обладателей крупнейших состояний Америки, — сегодня это так, а завтра (и история с Мэйхью показала, что сие вполне вероятно) может быть иначе, — но лишь потому, что история хьюзовского богатства типична для большого бизнеса современной Америки, бизнеса, где никто не может отличить гангстера от предпринимателя, а деловую операцию от мокрого дела.

Такова история хьюзовских миллиардов. Некоторые называют его таинственным. Другие — грязным. Правы, вероятно, и те и другие. Когда-то было сказано, что «деньги не пахнут». Хьюзовские пахнут. Пахнут дурно. Развратом. Преступлениями. Кровью!