МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ №3, 2015(14)

Эрл Дерр БИГГЕРС
ЭБЕНОВАЯ ТРОСТЬ

Перевод с английского: Михаил Максаков

Однажды ясным июньским утром ровно в девять часов Клей Гарретт, цветной, временный подметальщик и чистильщик ведущего банка крупного техасского города, открыл тяжелую дверь с улицы в самое мраморное из банковских помещений. Через две минуты – и это тоже являлось частью ежедневного ритуала – порог переступил седовласый, но стройный майор Теллфер, кивнул Клею и ребятам за стойками и проследовал в кабинет, где выполнял руководящие обязанности в качестве президента. Там он открыл письменный стол, закурил сигару и начал изучение своей утренней газеты.

Однако едва он прочел заголовки на первой полосе, как дверь открылась и вошел молодой Дик Меррилл с ранчо «Серебряная звезда». Меррилла покрывала пыль, собранная им сегодня утром на пути от ранчо, а лицо освещала открытая добрая улыбка, которая сподвигла майора встать и тепло приветствовать гостя.

– Садитесь, Дик, – сказал майор. – Прекрасное утро, не правда ли? Как дела на ранчо?

– На «Серебряной звезде» все в порядке, – ответил Меррилл. – Но я получил сегодня утром телеграмму от Боба. – Он порылся в кармане. – Вот она. Я бы хотел, чтобы вы прочли ее. Боб сейчас в Италии, в местечке под названием Рим, там все вокруг эти… Итальяшки.

Все это он выговорил самым неодобрительным тоном из тех, на которые был способен. Пока майор надевал очки, Меррилл уместил свое длинное и крепкое тело в кресле красного дерева. Президент банка одобрительно оценил пренебрежительное отношение Меррилла к Риму и неторопливо прочел сообщение:

«Немедленно вышли тысячу долларов. Задействуй “Национальный экспресс”. Держи рот на замке. Боб».

– Что вы об этом думаете, майор? – спросил Меррилл.

Майор улыбнулся.

– Похоже на то, что кто-то выдает себя за вашего брата, – ответил он.

– Точно так же подумал и я, – тоже с улыбкой заметил Меррилл. – Он в Италии меньше недели. Так что быстро они работают, эти ребята. У Боба с собой аккредитив на две тысячи долларов и все билеты, которые он купил у того парня по имени Кук в Нью-Йорке. Надеюсь, они не вытряхнули из него все это. Что ж, это ему хороший урок, чтобы не лез в чужие края. Нечего ему делать по ту сторону океана.

Майор негромко прочистил горло.

– Не хочу вмешиваться в чужие дела, – сказал он, – но теряюсь в догадках, с какой стати вашего брата вдруг понесло в Европу. Да еще в такое время, когда тамошние страны устроили самую ужасную и кровопролитную бойню…

– Женщина, – прервал его Дик Меррилл. – Все это из-за женщины. Может, вы помните такую – Селия Уэр ее зовут? Пару лет назад она пела в церквях тут у нас в округе.

– Да-да, я слышал, как она поет, – задумчиво проговорил майор Теллфер.

– И снова услышите, – сказал Меррилл. – Прикидываю, вы не очень-то обращаете внимание на такие вещи, а вот старина Боб по уши втрескался в нее. Да и она тоже на него глаз положила.

– Это понятно, – кивнул майор.

– Но когда пришло время решать, она выбрала музыку. Обвенчалась со своим пением. И отправилась в Италию, чтобы получше это дело освоить. С месяц назад Боб получил он нее письмо. Теперь она хочет развестись с пением. Может, беда в том, что ее никто не поддерживает, может, война ее напугала, может, она и в самом деле любит старину Боба – понятия не имею. Ну, в общем, она попросила его приехать за ней, чтобы они там поженились. Во Флоренции. Ничего себе имечко у городишки, а? Как у девчонки!

– Думаю, это итальянское имя, – заметил майор. – Мисс Уэр хорошо мне запомнилась как очень привлекательная молодая женщина. От души поздравляю вашего брата.

– Да, Селия в полном порядке, – согласился Меррилл. – Что у нее получится на ранчо, не знаю, но она потрясная девчонка. Пускай даже она вытащила беднягу Боба за тысячи миль в эту самую Италию.

– Надо послать ему эту тысчонку, – задумчиво произнес майор. – Ни один мужчина не хотел бы остаться без денег в день свадьбы.

– Точно: залезьте к нему на счет и пошлите денежки, – согласился Меррилл. – Он хозяин, это его деньги. Запустите их ему. Правда, не пойму, как он ухитрился сесть на мель так быстро. Интересно, что там случилось. Боб, он как ребенок и слишком прост для того, чтобы иметь дело с этими итальяшками. Прикидываю, кто-то его развел… Ну, да ладно, майор, пошлите ему деньги. Я доверяю это вам.

Майор пообещал решить это вопрос немедленно, и Дик Меррилл, все еще находясь в недоумении, отправился на свое ранчо.

В этом техасском городе поговаривали, что майор Теллфер староват и становится забывчивым, так что пора бы ему оставить свой пост. К сожалению, последующие события в какой-то степени подтвердили это мнение.

Добродушный пожилой президент вернулся было к чтению газеты, но тут его потревожил кассир, который хотел обсудить серьезную проблему. Телеграмма Боба Меррилла затерялась на заваленном бумагами столе, и техасский скотовод целых два дня напрасно ожидал в городе Риме свои деньги.

Он ждал бы и дольше, если бы Клей Гарретт, чернокожий смотритель банка, не был любителем того искусства, которое обогатило Карузо. На третий день после визита Дика Меррилла майор Теллфер вошел в банк в две минуты десятого утра и услышал, как Клей с чувством напевает свою любимую песню. К счастью для Боба Меррилла две строчки этой песни долетели до ушей майора:

Милый, а я ведь уже стара –

В золоте ниточки серебра…

Серебро! Ранчо «Серебряная звезда»! Телеграмма Боба Меррилла! В пароксизме раскаяния старый майор бросился в кабинет, откопал телеграмму и тут же отправил в Италию тысячу долларов. Вернувшись к себе, он сел за стол, продолжая казниться угрызениями совести, представляя, как высмеют его возраст и рассеянность его враги, и чувствуя себя самым несчастным человеком на свете.

Наверно, он не стал бы так сокрушаться, если бы знал, что благодаря этим двум дням задержки оказал Бобу Мерриллу величайшую услугу. Дело в том, что по этой причине скотовод нарушил проклятый контракт с фирмой «Томас Кук и сын», предполагавший, что он покинет Рим строго в назначенный день и тем самым позволил ему…

Впрочем, не будем забегать вперед. Правила сочинения рассказов не допускают того, чтобы ключевые события излагались в самом начале повествования. Поэтому лучше давайте спокойно вернемся к самому началу – к тому дождливому субботнему утру, когда небольшой итальянский лайнер отчалил от окутанного туманом пирса на Норт-ривер в Нью-Йорке, неумолимо увозя Боба Меррилла к его возлюбленной, но прежде всего к приключению с эбеновой тростью.

Письмо о капитуляции Селии Уэр грело душу гиганта-скотовода, но, глядя, как постепенно исчезают в туманной дали небоскребы Манхеттена, он ощущал растущую в сердце тоску по родине. Раньше этот огромный город с его кэбами и кабаре всегда казался ему чужим, но теперь, в минуту прощания с любимой страной, неожиданно вызвал чувство нежности и жадного интереса. Его страшили пять тысяч миль беспокойных вод, которые предстояло пересечь, а слово «Неаполь», название города, куда он плыл, поражало его слух, точно имя новой, неисследованной планеты. Но как настоящий рыцарь, он направлялся туда, куда вела его любовь. Если бы вы видели этого стоящего у леера широкоплечего, обаятельного, с добрыми глазами человека, который всегда остается в душе ребенком, вы бы не удивились, что в письме, лежащем у него в кармане, Селия Уэр навсегда отказывалась от своей успешно начатой карьеры. В сотнях художественных галерей за границей она любовалась фигурами мужчин, которых великие скульпторы считали достойными увековечения в мраморе, и ее оставленный на родине возлюбленный с честью выдерживал сравнение с любым из них.

Между Мерриллом и страной, которую он покидал, уже выросла стена тумана, но он по-прежнему одиноко стоял у леера, не отрывая взгляда от невидимого берега. Какой-то шорох сбоку заставил его повернуться, и он увидел рядом с собой молодого человека в хорошо сшитом костюме, чье дружелюбное выражение лица и открытая улыбка заставили его невольно улыбнуться в ответ.

– Быстро же исчез этот старый городок сегодня утром, – произнес молодой человек, натягивая на голову клетчатую кепку. – Только что был – и вот его уже нет. Это ваше первое путешествие через океан?

– Да, это мое первое преступление, – признался Меррилл. – А у вас?

– У меня семьдесят первое. Подсчет точный, – скучающе отозвался незнакомец.

Меррилл изумленно открыл рот.

– Бизнес, да? – поинтересовался он.

– Бизнес, – подтвердил собеседник, и в глазах у него появилось и тут же исчезло странное выражение. – Раз уж нам придется провести вместе две недели на этой старой калоше, давайте познакомимся. Меня зовут Генри Говард Фишер.

Меррилл два дня провел на Манхеттене и соскучился по дружеской компании. Он сразу же назвал свое имя, упомянул о Техасе и «Серебряной звезде» и предложил пропустить по стопке.

– Увы, – сказал мистер Фишер, – в рот не беру.

– Тогда пойдем выкурим по сигаре, – предложил Меррилл.

Но оказалось, что воздержанный мистер Фишер и не курит. Меррилл, уже немного подозрительно, окинул его взглядом с ног до головы. По соседству с «Серебряной звездой» таких мужчин не встречалось. Но выглядел Фишер бесхитростным и обаятельным и к тому же заявил, что с удовольствием поболтает с Мерриллом в курительной комнате.

Они удобно устроились там, и пока скотовод заказывал желаемое у стюарда, мистер Фишер задумчиво его разглядывал. Потом с удовлетворенным видом взялся за дело и показал себя истинным мастером исчезающего искусства ведения беседы. Они поговорили о войне. Мистер Фишер вскользь коснулся цели своей поездки за рубеж. По его словам, из-за вступления Италии в грандиозный конфликт налоги на принадлежащий ему земельный участок вблизи от Неаполя ужасно повысились, и он отправился туда, чтобы урегулировать это дело. Страшная тягомотина, вздыхая, признался он. Потом он поинтересовался, куда и как едет Боб Меррилл. Скотовод объяснил, что друг туристов Кук все заранее устроил.

– Кук поднял меня утром после завтрака в Нью-Йорке, – засмеялся он, – и отпустит только вечером после обеда двадцатого июля, когда я снова окажусь на Норт-ривер. Билеты, отели, все прочее я купил и оплатил, так что все это, можно сказать, у меня в кармане.

Фишер рассмеялся.

– С таким же успехом можно было послать ваш труп, – заметил он.

Однако дружелюбный собеседник пропустил эту насмешку мимо ушей. Меррилл достал лист бумаги с напечатанной инструкцией и прочел:

– Прибываете в Неаполь в субботу 10 июня в восемь часов вечера, останавливаетесь в «Гранд-отель дю Везув». 11 июня завтрак и ленч в отеле, затем в три часа пополудни на центральном вокзале садитесь на поезд до Рима. Обедаете в поезде, прибываете в Рим в семь часов, останавливаетесь в отеле «Квиринал»…

– Вы не задерживаетесь в Неаполе, – заметил мистер Фишер.

– Дружище, – ответил Боб Меррилл, – я нигде не задерживаюсь, пока не попаду во Флоренцию. Рассчитываю немного погулять по Неаполю на обратном пути. Видите ли, со мной тогда будет миссис Меррилл.

И он откровенно рассказал незнакомцу, зачем отправился за границу.

– Плывет корабль, где у штурвала радость, и молодость прокладывает курс... – мистер Фишер воодушевленно процитировал стихи Томаса Грея. – В самом деле, так радостно узнать, что кто-то в эти суровые военные времена отправляется за границу по такому счастливому поводу. – Он снова окинул Меррилла взглядом с головы до ног. И добавил: – Кстати, вы уже выбрали себе место за столом или Кук тоже сделал это за вас?

Оказалось, что кое-что Кук все же оставил на усмотрение Меррилла, и мистер Фишер сопроводил его в обеденный салон. Так и получилось, что скотовод и обаятельный Фишер на протяжении всего рейса сидели бок о бок за одним столом.

Во время первого ленча небольшой обеденный салон оказался заполнен до отказа. Но так случилось в последний раз. Дело в том, что мгла, окутавшая Нью-Йорк, была всего лишь западной кромкой сильнейшего шторма. Пять дней лайнер боролся с бушующим морем. Пассажиры один за другим исчезали и больше не появлялись. Каждую ночь Боба Меррилла будил его новенький чемодан, который вместе с судном катался туда-сюда по палубе узкой каюты. Частенько в проходах слышался звон разбиваемой посуды, когда стюарда, несущего поднос, швыряло на стены. Для техасца все это было в новинку. Мощь океана не пугала его, но внушала почтение. И вместе с крохотной группкой стойких путешественников он трижды в день неизменно появлялся в обеденном салоне.

Фишер, переживший семьдесят таких рейсов, разумеется, тоже состоял в этой группе и с похвалой отозвался о крепком желудке скотовода. За эти пять дней, пока дождь лил как из ведра и лайнер был игрушкой бурных волн, такая изоляция сильно их сблизила. Они стали называть друг друга по имени. Однако для человека из Техаса новоприобретенный друг оставался все-таки загадкой. Порой Фишер казался ему очень юным, но, присмотревшись повнимательнее, он обнаруживал у него на лице множество примет зрелого возраста. Иногда он думал, что у этого незнакомца душа нараспашку, а потом вдруг ловил его коварный взгляд, который заставлял держаться настороже.

Однако изысканные манеры Фишера, его увлекательные разговоры, редко касавшиеся тех акров земли в Италии и налогов, из-за которых он и отправился в путешествие, привлекали его так же, как и всех других на борту лайнера, кто сталкивался с этим человеком. Фишер умел очаровывать женщин, а трое детишек, не страдавших от морской болезни, прямо-таки боготворили его. Однако нашлась-таки на судне особа – маленькая пожилая леди, выглядевшая, как портниха, но на самом деле известная путешественница, которой куртуазные манеры явно не нравились.

Скотовод не раз пытался выяснить деловые связи своего приятеля, но безуспешно.

– У «Брентано» в Нью-Йорке вы можете найти в продаже томик моих стихов, – сказал как-то Фишер.

И стал для техасца еще более загадочным. По сути, кроме тех акров в Италии, никакое реальное дело Фишера, похоже, не интересовало.

На пятый день путешествия дождь прекратился, и волнение стало стихать. Несколько исстрадавшихся пассажиров осторожно выбрались на палубу.

– Они, – сказал Боб Меррилл Фишеру, – напомнили мне, как Джеб Питерс, атеист из нашего городка, впервые в жизни заглянул в методистскую церковь. Он хотел исследовать это место, и вел себя точно так же.

Этой ночью луна, о которой все уже забыли, выползла из-за туч и пролила свое серебро на морские воды. После обеда Боб Меррилл устроился в кресле на палубе, разглядывая волнующееся море. Никто не мешал ему погрузиться в размышления о том, как велик и обширен мир, в котором он живет. Вот уже пять дней они бороздили океан, но не видели ничего, кроме какого-то крохотного рыбачьего суденышка. А предстоит им еще проплыть за девять дней больше трех тысяч миль. Он думал об этом с благоговейным страхом и трепетом. Он никогда раньше не сознавал, как велик окружающий мир, в котором затерянная в Техасе «Серебряная звезда» является всего лишь мельчайшей частицей сотворенной Господом великой конструкции из воды и суши.

Внезапно из открытого иллюминатора позади него донеслись голоса двух мужчин, беседующих в гостиной.

– Вот так-так! А ведь у меня в Дубьюке живет брат, занятый в малярном бизнесе.

И ответ:

– Ты погляди! До чего же тесен этот мир!

Такой неожиданный отклик на его мысли заставил Боба Меррилла откинуться на спинку кресла и громко расхохотаться. И маленькая седая леди, похожая на портниху, которая совершала на палубе свой ежевечерний моцион, вдруг остановилась и уселась на соседнее кресло.

– Как приятно слышать такой смех! – сказала она. – Может, расскажете, что вас так развеселило?

Он рассказал ей о подслушанном разговоре, и она посмеялась тоже.

– Мир тесен? – насмешливо уточнила она. – Боюсь, что нет. Уж я-то знаю. Я брожу по белу свету больше тридцати лет. Без остановок. Беспокойная женщина, сынок, – вот она перед вами.

– Думаю, вам опасно сейчас путешествовать по Европе, – сказал Меррилл.

– Вот и хорошо, – ответила она. – Меня опасность только радует. Мы с сестрой были вне себя от восторга в Испании во время испано-американской войны. Ах, как Нелли любила захватывающие приключения! Мы всегда с ней путешествовали вместе. Да вот умерла она в прошлом году в Австралии, бедняжка. Я привезла тело домой и снова отправилась в путь. Без нее мне одиноко, но и остановиться уже не могу. Привыкла все время куда-то ехать. Россия, Турция, Китай, Филиппины… Назовите любую страну – и я скажу, что была там. Не могу остановиться. Такая уж я беспокойная. Я и умру в дороге.

Боб Меррил, робкий новичок, с удивлением слушал эти слова, недоверчиво разглядывая хрупкую маленькую женщину, сидящую рядом. А она наклонилась к нему и продолжала:

– Я бы хотела сообщить вам кое-что. Только не посчитайте меня за старую сплетницу, сынок. Вы сказали, что это ваша первая поездка за океан. И я хочу оказать вам услугу. Я уже повидала всякого. Так вот, этот Генри Говард Фишер, как он себя называет, – вы, кажется, с ним крепко сдружились?

– Прикидываю, да, – согласился Боб Меррилл.

– Он тоже давно уже бродит по свету, – сказала маленькая женщина. – И называет себя самыми разными именами. Я их даже не запомнила. Но встречалась с ним в пути много раз. Какой острый, какой изобретательный ум! Какой замечательный мошенник!

– Мошенник? – выпрямляясь, откликнулся Меррилл.

– Совершенно верно, – ответила женщина. – Трудно поверить, да? Моя подруга миссис Маркхем так и не поверила этому, даже когда он выманил у нее десять тысяч. Она же читала его стихи. Я их тоже читала. Верно, стихи замечательные. И Джо Деминг тоже не мог этому поверить. Джо был консулом Рио и отдал Фишеру все свои сбережения – пять сотен. Почему? Да просто Фишер попросил, причем так убедительно… – Она засмеялась. – Я видела много таких в деле, – заметила она. – И Фишер лучший из них. Продолжайте с ним дружить, если хотите. Знать таких, как он, полезный опыт. Но денежки, сынок, держите под присмотром и только смейтесь, если он заговорит о бизнесе. Если будете так действовать, то почему бы и не пообщаться с самым очаровательным человеком на свете без особых затрат со своей стороны? Ну, ладно, мне пора…

– Погодите, – воскликнул Меррилл. – Спасибо за предупреждение. Я…

– Не надо меня благодарить. Лучше подумайте хорошенько, – сказала маленькая пожилая леди и удалилась.

Меррилл задумался. Если бы его нового друга так очернил мужчина, он бы, не задумываясь, горячо встал на его защиту. Но в глазах этой странной пожилой леди он не увидел ничего, кроме честности и откровенности. Так что она, похоже, была права. Она немало повидала. И много знала. Значит, его обаятельный сотоварищ и на палубе, и в салоне был никем иным, как прохиндеем высшего класса.

В тот же вечер во время приятной беседы с Фишером в курительной комнате пришел черед вспомнить полученное предостережение. Фишер наблюдал, как скотовод прихлебывает хайбол, но сам, как всегда, воздерживался от спиртного и табака. Внезапно он наклонился вперед с таким постаревшим и озабоченным лицом, какого Меррилл еще у него не видел.

– Боб, – сказал он, стараясь говорить беззаботным тоном, – не могу не поделиться с вами своими заботами. Из-за этого участка земли около Неаполя я попал в пиковое положение. Они установили высокий налог на него – несколько тысяч нашими деньгами, а у меня таких денег нет. Земля стоит куда больше этой суммы, но если я сейчас не рассчитаюсь с ними, то потеряю ее. Вы не можете одолжить мне денег на первую выплату в счет налога? Как только мы прибудем в Неаполь, то можем съездить и посмотреть участок…

Он умолк, увидев, что на простодушном лице скотовода появилась язвительная улыбка. Такого Фишер явно не ожидал.

– Послушайте, Генри, – сказал Меррилл. – У нас с вами наладились дружеские отношения. Не надо их портить. Не стоит предлагать мне покупку Везувия или просить денег на первую выплату налога за мертвый город Помпеи.

– Что вы имеете в виду? – деланно смеясь, спросил Фишер, но лицо у него слегка побледнело.

– Именно то, что сказал, Генри, – дружелюбно ответил Меррилл. – Друзья? Да! Но если речь о бизнесе, Генри, то табачок врозь. Табачок врозь!

– Вы ставите под сомнение мою честность… – разгорячился было Фишер.

– Конечно, ставлю, – ответил Меррилл. – И не стоит злиться. Лучше выпейте, раз уж вам не удалось меня облапошить. Выпейте – и поговорим об искусстве, скотоводстве или стихах. А что касается недвижимости… Скажите, Генри, за чью землю вы предлагаете мне внести денежки?

Довольно долгое время Фишер сидел, уставясь на собеседника. Потом, видимо, принял решение и – расхохотался.

– Ей-богу, вы мне нравитесь, Боб, – сказал он. – Я даже рад, что вы в курсе. Теперь мне не придется проверять вашу платежеспособность. Я-то считал, что сумею это сделать – и вот на тебе! Опростоволосился…

– Вот так бы сразу, – улыбнулся Меррилл. – У меня в кармане аккредитив на две тысячи долларов, это вся наличность, ну и вдобавок билеты и все такое прочее. Вы все время старались выведать, сколько у меня с собой? Это все… А теперь, Генри, бросьте это дело. Давайте будем просто друзьями.

Фишер с восхищением взглянул на него.

– Вы настоящий мудрец, – сказал он. – Я сделал на вас ставку. Меня обманул ваш внешний вид. Никто не сумеет обвести вас вокруг пальца. Мне бы следовало самому догадаться. Вы настоящий мудрец.

– Вы мне льстите, – ответил Меррилл. – Но было бы глупо отрицать, что ваши слова для моих ушей – как сладкая музыка. А теперь, когда карты выложены на стол, мы можем остаться просто друзьями. Верно, Генри?

– Конечно! – горячо согласился Фишер. – Я выпью, если вы настаиваете. Да, Боб, вы меня разглядели насквозь. Вы здорово разбираетесь в людях, Боб. Вы нигде не пропадете… – Он на секунду задумался. – Большинство людей легковерны, как дети, но вот вы…

Позднее эти сладкие речи продолжались вновь и вновь. Разговорившись, Фишер рассказал несколько историй о своих ловких проделках по всему миру от Рио до Доусона, от Гонконга до Гибралтара. Меррилл сознавал, что, как и предсказывала старая путешественница, он приобретает полезный опыт.

Между тем лайнер по-прежнему плыл в сторону мира солнечных дней и лунных ночей. Для тех, кто жил в этом мире, мысль об истекающей кровью Европе казалась кошмаром и бредом. Палубы, гостиная, курительная комната – все это было заполнено множеством людей, путешествующих с самыми разными целями. Честный гигант-скотовод и герой множества сомнительных дел ежедневно знакомились с самыми разными компаниями. Фишер больше не вспоминал о своих мифических акрах в Италии. Его язык изливал мед и елей, прославляя Меррилла как знатока людей, но чаще всего рассказывая захватывающие истории о своих приключениях на суше и на море. И Меррил, который на берегу подумал бы о полиции, только слушал и наматывал на ус.

Однажды вечером судно пристало к берегу, приняв на борт нескольких человек, пару которых Фишер явно знал. Ночью, когда луна стояла уже высоко, они поплыли дальше. Четыре дня ушло на пересечение Средиземного моря, воды которого то синели, то зеленели, то покрывались пурпуром, но всегда выглядели великолепно.

Хотя в Италии Меррилла ждали радостные события, его все больше тревожил тот день, когда придется сойти на берег. Небольшой лайнер с его пропахшими резиновыми половиками коридорами казался ему теперь родным домом.

Утром на четырнадцатый день путешествия Фишер попросил Меррилла показать листок бумаги с отпечатанными на машинке указаниями Кука и несколько минут внимательно его изучал.

– Возможно, наши пути еще пересекутся, – пояснил он, возвращая листок. – Я в самом деле рад, Боб, что познакомился с вами. Вы настоящий друг… Один из немногих, которых я знаю. Если бы мне встретился такой в самом начале жизни, я бы, наверно, никогда не ввязался в грязную игру.

Меррилл сунул листок в карман, но ничего не сказал относительно встречи с Фишером на берегу. Хотя его и пугала мысль о незнакомой стране, в которой он вот-вот окажется, он предпочел бы расстаться с Фишером на пристани навсегда. Он был уверен, что Селии вряд ли понравится его новый друг. Да там, на берегу, он и сам вряд ли одобрил бы такую дружбу.

Ближе к вечеру облачка, которыми Меррилл любовался на сияющем небе, превратились в вершины гор, и бухта, являвшаяся, так сказать, целью человеческих устремлений, замерла впереди. Жизнь на открытом воздухе сделала Меррилла восприимчивым к красоте гор, неба и воды, и он, затаив дыхание, стоял у бортового леера. Италия в этот момент возбудила у американца тот же восторг, какой испытал некогда Колумб при виде скалистого берега нового континента.

В поле его зрения чередовались горные цепи Посиллипо, равнины острова Капри, Везувий, увенчанный облаком дыма и выглядевший точно так же, как на рисунках и гравюрах. И наконец под лучезарным небом встали из морских вод белые виллы города Неаполя. На нижней палубе пассажиры третьего класса кричали и плакали от восторга, проявляя истинно итальянский темперамент. Они ведь вернулись домой. Щуплый врач-итальянец подошел и встал рядом с Мерриллом. С сияющим взглядом он обвел рукой всю эту красоту.

– Посмотрите! – воскликнул он. – Посмотрите, синьор! Вон то крохотное белое пятнышко у подножия Везувия – это мой городок. Город, где я родился. Вот уже два года я его не видел. А сегодня к ночи буду там.

Меррилл стоял, пытаясь понять, как в этом ослепительном, сказочном ландшафте люди ухитряются разглядеть свой дом.

Лайнер замедлил ход и принял на борт пассажиров крохотного катера, несущего итальянский флаг. Скотовод поспешил вниз, на обед, хотя, как и у всех других, аппетита у него не было. Однако Кук велел – значит, надо было постараться. Потом он в последний раз отправился в каюту, чтобы собрать вещи и оставить чаевые томящемуся в ожидании стюарду.

Он уже собирался вернуться на палубу, когда дверь внезапно открылась и в каюту ворвался Фишер. Он был бледен, его буквально трясло. Закрыв за собой дверь, он прислонился к ней спиной.

– Боб! – воскликнул он. – Я погиб! Простите, что ворвался к вам без приглашения, но у меня нет другого выхода.

– В чем дело? – спросил Меррилл.

– На катере врача… – с трудом выговорил Фишер. – Женщина… Жена первого секретаря консульства… Она была в Киото три года назад. Я там позаимствовал у консула круглую сумму. Она взошла на борт, чтобы встретить своих друзей. Кажется, она меня видела.

Он умолк, его снова затрясло.

– Я пришел к вам, – извиняющимся тоном произнес он, – потому что подумал об аресте. Меня еще ни разу не задерживали. Но страх перед этим никогда не покидает меня. Он превращает мою жизнь в настоящий ад. И когда я вижу опасность… Как сейчас… Я чувствую, как меня охватывает паника. Знаете, Боб, я ведь, по существу, слабый человек. Не такой, как вы. Я, конечно, стараюсь взять себя в руки, но, Боже ты мой, я по-настоящему боюсь… – Он пожал плечами. – Больше вы меня не увидите, – продолжал он. – Я спущусь во второй класс и сойду на берег вместе с ними. Может быть, она меня не заметит. Может быть, это просто мое воображение. Но перед тем как расстаться, Боб, я хочу попрощаться с вами и подарить вам небольшой сувенир. На память о старине Фишере.

Он поднял руку, в которой держал красивую трость из черного дерева с очень большой золотой ручкой, изготовленной в виде слона.

– Возьмите ее, – торопливо продолжал он. – Пусть она напоминает вам о Фишере. Я не расставался с нею много лет. Но хочу, чтобы теперь она стала вашей.

– Послушайте… – начал было Меррилл. Он сообразил, что трость очень дорогой подарок. – Не знаю, надо ли мне…

– Потому что я хожу кривыми путями? – оскорбленно воскликнул Фишер.

– Вовсе нет, – ответил Меррилл. – Спасибо, Генри. Я возьму ее. Спасибо.

– Это сувенир от Фишера, – чуть не плача, произнес тот. – Подарок единственному человеку, которого я не сумел обмануть. Потому что такой уж вы есть, Боб: самый мудрый, самый проницательный из тех, с кем мне приходилось сталкиваться. Возьмите эту трость и – прощайте!

Он протянул трость Мерриллу. Тот ее взял.

– Прощайте, Генри, – сказал он. – Если когда-нибудь решите встать на прямой путь – удачи вам.

Фишер что-то пробормотал и выскользнул из каюты. Оглядевшись по сторонам, Меррилл убедился, что ничего не забыл, открыл дверь и вышел следом. В руке он нес трость из черного дерева. Это действительно был великолепный подарок, и он то и дело поглядывал на него с гордостью. Золотая ручка в виде слона была очень крупной, но вполне по руке, которая десять лет клеймила скот в Техасе.

Меррилл вышел на палубу. Стемнело, над старыми неприглядными складами, стоящими вдоль берега, уже вовсю мерцали звезды. Лайнер, как робкий влюбленный, бочком приближающийся к своей избраннице, неуклюже пытался пришвартоваться к причалу. На пристани, куда они вскоре спустятся, их прибытия ожидала черная масса людей.

Скотовод подошел к лееру. Внизу по соседству с лайнером беспорядочно перемещались лодчонки торговцев фруктами и музыкантов. На одном из утлых суденышек группа отважных артистов бренчала на гитарах и пела божественное «О соле мио…». А дальше во тьме виднелись белоснежные виллы на склоне горы, Везувий, вечно грозящий извержением и вечно вдохновляющий художников, а над всем этим – яркие мерцающие звезды. Субботняя ночь в Неаполе! У Боба Меррила сердце стучало, как молот. Поистине именно в такую страну стоило ехать в поисках возлюбленной.

Лайнер причалил, трап коснулся земли под углом в сорок пять градусов. Перед тем как пассажирам разрешили сойти на берег, весь багаж сгрузили вниз, в загудевшую толпу, и грузчики доставили его в таможню. Боб Меррилл с опаской проследил, как его чемодан пронесли сквозь толпу. Сердце у него упало, потому что теперь ему предстояло отправиться следом за багажом и вырвать его из рук недоверчивых низкорослых людей, не знающих его языка. Прибытие в Италию оборачивалось своей неприятной стороной.

Потом он вспомнил о трости в руке. О подарке человеку, которого невозможно обхитрить. Действительно ли он был таким человеком? Он надеялся, что да. Он все еще надеялся на это, когда сзади его подтолкнули к крутому трапу, и через мгновение он понял, что находится уже в Италии.

Первым приветствовал Меррилла представитель Кука, его английский сладкой небесной музыкой вознесся над какофонией чужеземной речи. Он спас скотовода от нашествия зазывал в различные гостиницы и вскоре с удивительной быстротой и легкостью доставил его в фойе «Отеля дю Везув».

Вечером скотовод прогулялся по многолюдной Виа Рома, среди денди, беспрерывно щелкающих кнутами извозчиков и смеющихся синьорин. Его голова и плечи возвышались над мелкорослыми обитателями этой страны, однако он с опаской прислушивался к причудливому шуму и гомону. Покорно принимая всю эту пеструю, крикливую суету, он чувствовал себя одиноким, потерянным и ошеломленным.

Сияющие неаполитанцы быстро сообразили, с кем имеют дело. Не то чтобы одуревшие американцы были здесь в новинку, но все же встречались в это военное время не так часто, и местные жители их ценили. Боб Меррилл вел себя как ребенок в незнакомом лесу, и они спешили этим воспользоваться. Со всех сторон к нему тянулись руки за его мелочью, и он едва успевал их наполнять, крепче сжимая трость из черного дерева и угрюмо ухмыляясь при воспоминании о том, от кого он ее получил.

На следующий день после обеда один из банды в сорок разбойников, переодетый в извозчика, доставил Боба на вокзал, и он, как и обещал Куку, отправился в Рим. В столицу он прибыл уже в сумерках, и город поразил его. Улица, где находился его отель, выглядела такой же современной, как в Техасе, по ней бродили толпы народа, глазея на ярко освещенные витрины и собираясь в кучи у дверей кинотеатров. Громко звенели трамваи. Для того, кто представлял себе Рим по картинкам, изображающим Колизей в лунном свете, все это выглядело ошеломляюще. Его поселили в номер, выходящий окнами на Виа Национале, и всю ночь в его сны просачивался рокот троллейбусов. Однако совсем рядом с отелем белели в лунном свете руины построек времен Нерона, а на том берегу прославленного Тибра возвышался на страже величественный собор святого Петра.

На следующее утро, несмотря на беспокойный сон, он проснулся счастливым человеком. Уже вечером ему предстояло снова взглянуть в те глаза, которые поразили его до глубины души в далеком Техасе, и услышать тот голос, который выделялся своей мелодичностью в общем церковном хоре. Селия была прекрасна, она была любима, она принадлежала ему.

Меррилл как раз кончил бриться, когда раздался стук в дверь и посыльный без разрешения впустил в номер незнакомца. Скотовод вышел в спальню и увидел ожидающего там маленького смуглого итальянца с пышными усами и рыскающими по сторонам глазками.

– Привет, – сказал Меррилл. – Кто вы?

– Приношу глубочайшие извинения, что вынужден вас потревожить, – ответил незнакомец. – Но это чрезвычайно важно. Я состою на службе у правительства. Показать документы?

Боб Меррилл беспомощно уставился на врученные ему непонятные бумаги со штампами и печатями.

– Ничего не понял, – сказал он, возвращая внушительный набор. – Наверно, вы хотите глянуть на мои документы? Прошу…

Он достал свой паспорт.

– Ага… – Итальянец прочитал документ. – Значит, вы американец, синьор.

– Можете быть уверены, – ответил Меррилл. – Один из немногих оставшихся. Это все?

Итальянец пожал плечами и прошелся по комнате, разглядывая вещи Меррилла. Внезапно он развернулся с трагическим видом.

– Если вы американец, синьор, – воскликнул он, – почему же вы служите врагам Италии в качестве шпиона?

Боб Меррилл слышал, что сейчас все путешественники находятся под подозрением, и только дружелюбно улыбнулся. Однако сердце у него упало. Сумеют ли его понять здесь, в этой чужой, диковинной стране, где он чувствовал себя таким одиноким и потерянным?

– Чепуха, Тони, – добродушно сказал он. – Кто-то подсунул вам ложный донос.

– Этот кто-то поставил нас в известность, – ответил маленький человечек, – что вы везете с собой документы чрезвычайной важности. Я обязан вас обыскать, синьор.

– Обыскивайте, черт вас побери, – расхохотался скотовод. – Думаю, в этом деле вы дока. Только пошевеливайтесь, а то меня ждет внизу завтрак.

Он встал у окна, а маленький человечек склонился над его чемоданом, торопливо перетряхивая его содержимое. Дома, среди своих, Боб просто взял бы незнакомца за шкирку и отправил куда подальше. Но здесь, в Риме…

– Там ничего нет, Тони, – улыбнулся он. – Не тратьте зря время. Я чист, как невинное дитятко.

Итальянец остановился. Его взгляд упал на эбеновую трость, стоящую в углу комнаты. Он подошел к ней и обхватил золотого слона обеими руками. Ручка отсоединилась, и представитель правительства достал из отверстия в трости тонкий рулончик бумаг. Меррил смотрел на это широко открытыми от удивления глазами.

– Значит, ничего не везете, да? – Итальянец развернул бумаги на столе. Меррилл увидел на верхнем листе какие-то извилистые линии, крестики и надписи. – А это что? Карта провинции Шампань во Франции с оборонительными рубежами и расположением войск. Сведения для Австрии, страны, с которой Италия уже больше месяца находится в состоянии войны. Синьор, вы арестованы!

Меррилл протер рукой помутневшие глаза.

– Послушайте, – сказал он, – я ничего об этом не знаю. Мне эту трость подарили. Это сувенир от приятеля.

– Синьор, с такими слабенькими...

– Но это правда!

– У вас еще будет возможность все объяснить. Но советую придумать более правдоподобную историю. Впрочем, особого значения это не имеет. Вы схвачены на горячем. Так что вас ждет тюрьма, синьор, а то и расстрельный взвод.

– Никаких тюрем. Вам потребуется сто таких, как вы, чтобы туда меня засадить.

– Значит, за вами придет сотня человек.

– Сегодня после обеда я отправляюсь во Флоренцию. У меня там свидание с леди…

Меррилл беспомощно взглянул на итальянца.

– Надеюсь, та леди не слишком очаровательна, – ухмыльнулся тот. – Пройдет много недель, пока вы ее увидите… Если увидите вообще… Не заставляйте меня ждать, синьор.

Меррилл шагнул к окну. Значит, Фишер шпион и решил его использовать для своих целей. Это было ясно. Где-то по дороге его сообщник должен был избавить его от трости. Он посмотрел на чужую жизнь за окном, где он почувствовал себя беспомощным даже еще до того, как попал в беду. Не стоило ему ехать туда, где мало кто говорит на его языке. Да еще при том, что его оправдания казались слабыми на любом наречии. Они выглядели неубедительными. Они звучали фальшиво даже для его собственных ушей. Теперь он наверняка попадет в тюрьму. Он вспомнил реплику в одной из виденных им пьес: «Итальянские тюрьмы чертовски неуютны». А тем временем Селии придется ждать, ужасаться, горевать.

– Пошли, синьор, – поторопил его маленький коротышка.

Внезапно в голове у Меррилла мелькнула фраза, которую несколько раз повторил Фишер, когда разговор у них зашел о подкупе. Тот утверждал, что ни один итальянский чиновник не устоит, если ему умело предложить взятку. Он повернулся и взглянул итальянцу в глаза.

– Послушайте, – сказал он, – вы защитили честь своей страны. Может, этого достаточно? Какой вам смысл тащить меня в тюрьму? Никакого. Если вы готовы закрыть глаза на это происшествие, я мог бы сделать вам достойный подарок.

Итальянец выпрямился во весь свой невеликий рост.

– Вы оскорбляете не только меня и мой чин, – сказал он, – но и мое правительство. Это подло с вашей стороны. Пошли, синьор.

– Пятьсот долларов, – сказал Меррилл. – Нет, я переведу на ваши деньги. Так звучит больше. Две тысячи пятьсот лир – вполне приличная сумма. Уходите отсюда и забудьте о том, что нашли, – и она ваша.

Коротышка улыбнулся.

– Дешево же вы меня цените, – сказал он. – Нет, синьор, и еще много раз нет. – Он подошел поближе. – Десять тысяч лир, – тихо добавил он, – и ни чентезимо меньше.

– Две тысячи долларов, – возразил Меррилл. – Это уже наглость. Ведите меня в тюрьму. – Он надел шляпу. – Надеюсь, я смогу связаться с посольством, – заметил он.

– Если захотите, – согласился итальянец. – Трое ваших земляков, которых мы поймали, как и вас, связывались. Ничего хорошего из этого не вышло. Начнутся переговоры… У вас это называется волокитой. А тем временем вы будете сидеть в тюрьме.

Меррилл задумался. Про себя проклял Генри Фишера. Подумал о Селии…

– Ладно, – сказал он. – Пошли в банк, я получу там наличные по аккредитиву. Я бы, конечно, так просто не сдался, но сейчас мне нельзя здесь задерживаться.

Они вышли на солнечный свет, трость из черного дерева итальянец нес сам. В отделении «Банка д’Италия» Меррилл показал свой паспорт и закрыл аккредитив, получив взамен десять итальянских банкнот по тысяче лир каждая и немного мелочи сверх того в соответствии с текущим курсом. Если бы за конторкой в банке сидел американец, от сделки можно было бы отказаться. Но здесь, в чужой стране, все было чужое, иностранное. Потом они вернулись на улицу.

– Вот ваша небольшая приятная взяточка, – сказал Меррилл. – Берите деньги, да побыстрее, пока я не вышиб вам мозги. Вы поймали меня с товаром, тут не поспоришь. А как насчет пачки планов?

– Послушайте, – сказал его спутник. – Перед Италией я честен. А планы… Планы я уничтожу.

И тут же на тротуаре порвал на мелкие клочки те бумаги, которые вез Меррилл в тросточке из черного дерева.

– Может, вернете мне палочку? – предложил Меррилл. – Я бы с удовольствием сохранил ее как сувенир.

– Тысяча извинений, – ответил итальянец. – Вам она не подходит. Такая изысканная вещица выглядит в моих руках лучше, чем у… шпиона.

И он двинулся прочь, беззаботно помахивая тросточкой.

Меррилл смотрел ему вслед, досадуя, что оказался таким слабаком и в то же время в глубине души понимая, что поступить иначе было бы неразумно. Предстать перед судом как шпион, особенно в это время и с такими явными уликами, было совершенно немыслимо. Ранчо давало хороший доход, а встреча с Селией явно перевешивала потерянные десять тысяч лир. К тому же он надеялся, что сумеет скрыть случившееся от парней в Техасе.

Он отправился обратно в отель. Теперь, когда его карманы были пусты и аккредитив потерян, он чувствовал себя в этой чужой стране еще более беспомощным. Билеты и несколько лир, которых едва хватило бы на день, – вот и все, что у него осталось. В отеле он отправил телеграмму Дику с просьбой прислать еще тысячу. К счастью, на это у него хватило средств, хотя схема Кука этого не предусматривала. Теперь ему приходилось оставаться в Риме, пока не придут деньги.

Портье объяснил ему, что из-за разницы во времени телеграмма фактически придет в Техас даже раньше, чем он ее отправил, и обнадежил, что ответ он получит уже к вечеру, если не раньше. Меррилла это очень обрадовало. Однако мы уже знаем, что телеграмма залежалась на столе у майора Теллфера. Подошло время, когда скотоводу по договору с Куком полагалось отправиться во Флоренцию, а из Техаса никаких вестей не было. Пришлось послать телеграмму Селии, что он задерживается. Так в раздражении и недоумении он прождал весь следующий день и еще один. Договор с Куком уже не действовал, и счет за проживание в отеле постепенно рос. Он то и дело посылал Селии телеграммы, плюсуя оплату к счету. Тревога не покидала его.

К счастью для скотовода утром третьего дня Клей Гарретт занялся делами в отеле, напевая про «золотые ниточки в серебре», и таким способом напомнил майору о его обязанности. В три часа дня деньги пришли в Рим, и Боб Меррилл с облегчением оплатил счет за отель и сел на пятичасовой поезд до Флоренции.

До чудесного города своего счастья он ехал в переполненном отделении второго класса вместе с пятью армейскими офицерами и с парой, которая, как оказалось, проводила в Италии медовый месяц. Вечер был теплый, помещение тесное, а пейзажи вдоль дороги совсем не такие, какие он ожидал увидеть в Италии. Но в конце путешествия его ожидала Селия, и он просто сидел и мечтал, а раздающийся со всех сторон мелодичный говор здешних жителей действовал на него усыпляюще. По проходу мимо отделения то и дело проходили местные Ромео, которые по здешнему обычаю обязательно останавливались в дверях, чтобы нахально поглазеть на сидящую внутри леди.

Просидев в углу три часа, Меррилл наконец решил тоже прогуляться по проходу. Разминая ноги, он прошелся туда-сюда несколько раз. В дальнем конце коридора его путь лежал мимо купе первого класса. У одного из них дверь была закрыта, и занавеска на окошке опущена. Задумчиво остановившись у купе, Меррилл через щель под не до конца опущенной занавеской разглядел пару элегантных серых гамаш. Они показались ему знакомыми. Превзойдя в нахальстве итальянцев, он нагнулся и заглянул в купе. Беспечно развалившись в углу, в купе сидел один-единственный обитатель – мистер Генри Фишер!

Обрадованный открытием, Меррилл с улыбкой распахнул дверь и неожиданно предстал перед своим недавним другом. При виде скотовода глаза у Фишера сузились, но он тут же вскочил на ноги и сердечно его приветствовал.

– Провалиться мне на месте, – воскликнул он, – если это не Боб Меррилл! А я думал, вы отправились во Флоренцию еще пару дней назад. Ваши билеты от Кука…

– Со мной произошел несчастный случай, – пояснил Меррилл.

– Сочувствую. Что случилось?

– Те планы, Генри, которые вы мне дали вместе с тросточкой. Разумеется, вы ничего не знали…

– Планы? Какие планы? Садитесь, Боб. – Фишер усадил Меррилла на сиденье напротив. – Жарковато здесь, правда? – Он достал серую тряпку, которую всегда возил с собой, чтобы защитить свой безупречный наряд от дорожной пыли. – Вы не замечаете, как чертовски жарко сегодня? Так что случилось, Боб?

Он аккуратно закрыл тряпкой багажную сетку над головой. Действовал он верно, однако удача изменила ему. Боб Меррилл, провожая взглядом тряпку, заметил торчащего из-под нее большого золотого слона. Ручку трости из черного дерева!

Несколько секунд под испуганным взглядом Фишера Меррилл смотрел на трость. И только теперь в его простом, прямолинейном уме наконец-то сверкнула правда о той игре, которую с ним разыграли. Его сердце переполнила ярость. Следивший за ним Фишер, заметил это и, поглядывая не дверь, съежился.

– Н-ну, что?.. – выдавил он наконец.

– Что? – резко повторил Меррилл и отвел глаза от трости. – А то, Генри, что тебя снова бьет дрожь. Как тогда на лайнере в последний день. Когда пришел ко мне в каюту, верно? Трусишь! Генри, ты ведь трусишь!

– Что вы собираетесь делать? – испытующе спросил Фишер.

– Пока не знаю, – ответил Меррилл. – Я ведь тугодум, Генри. Потерпи немного. Дай мне время прикинуть. Будь я проклят, если не слышу стука твоих зубов. Держись, будь мужчиной. Мне противно смотреть на тебя. Полиция тебя еще не поймала.

– Ты не можешь ничего доказать, – выкрикнул Фишер. – Ничего!..

– Это я понимаю, – ответил Меррилл. – Ну же, Генри, соберись и будь мужчиной. – Ярость уже отхлынула, на его лицо вернулась улыбка. – Ты же знаешь, что я не из тех, кто бежит плакаться в полицию. Я побаиваюсь тех болтунов, как и ты. Я не сумею им объяснить, что случилось, и за тысячу лет. Если ты подумаешь, Генри, то вспомнишь, сколько я заплатил, чтобы не связываться с ними, хотя и был ни в чем не виновен. Нет, Генри, обойдемся без полиции.

С видимым облегчением Фишер откинулся на спинку сиденья. Однако выражение его лица тут же изменилось, когда Меррилл добавил, критически его разглядывая:

– Обойдемся без полиции, но… Мы здесь одни, Генри, ты и я. Я разорву тебя напополам одной рукой и выброшу куски в окно. Вот что мне надо сделать, как я прикидываю. Но у меня мягкое сердце… Особенно сейчас, когда я собираюсь жениться. А разыграно все было хитро, Генри, очень хитро.

Фишер робко улыбнулся.

– Рад, что ты это оценил, – пробормотал он.

– Я не сосунок, – заметил Меррилл. – Ты заставил меня сыграть такую роль. Это я говорю о концовке. Может, я и сообразил бы, да ты заговорил мне зубы, уверяя, что я такой-сякой знаток людей. И трость… Ты подарил ее единственному человеку, которого не сумел обвести вокруг пальца. Черт возьми, Генри, да ты юморист!

– Да, – признал Фишер, – юмор скрашивает мою работу.

– Расскажи-ка мне обо всем, – потребовал Меррилл. – Я хочу знать. Я ведь дорого заплатил за это. Тот сверток планов, это…

– Ты проверил его? – спросил Фишер. – Искусная работа, могу сказать. Пять последних ночей я просидел в своей каюте, работая над ними. Изобразил провинцию Шампань так, как она должна была, на мой взгляд, выглядеть.

– А того парня с грозными удостоверениями кто подослал ко мне в Риме? Ну, давай же, Генри, выкладывай все! Помнишь, как ты мне рассказывал о своих трюках? Кто он? Сколько ты ему заплатил?

– Когда-то он работал гидом, – пояснил Фишер. – Но сейчас для гидов трудные времена. Он сделал это за сотню. Чтобы проткнуть тебя ножом, он взял бы меньше.

– За сотню лир? – удивился Меррилл. – Выгодная у тебя работенка, Генри. Прибыльнее, чем у нас, скотоводов. Так вот, Генри, если эти десять тысяч лир сейчас при тебе, подлый враль…

Он угрожающе навис над Фишером, но его бывший друг смотрел на него без следа тревоги.

– Послушай меня внимательно, – сказал он. – Я много раз говорил тебе: у меня нет привычки держать выручку при себе. Я оставляю себе только мелочь на текущие расходы. Твои десять тысяч, старина, давно спрятаны, и найти их ты не сумеешь. – Он поднял руки. – Можешь меня обыскать, – предложил он.

– Какой толк? – Меррилл покачал головой. – И потом, я не карманник. Генри, похоже на то, что мне придется принять свое лекарство и заткнуться. В конце концов, я тоже кое-что получил. Поищу другого человека, который отдубасит меня. Какой же ты искусный враль, дружище!

– Что ж, извини, – ответил Фишер. – Ты прав, я враль. Художник смотрит на закат, и ему хочется его нарисовать. Я посмотрел на тебя, и ты разбудил во мне художника. Я должен был это сделать.

– И все это было вранье, – задумчиво проговорил Меррилл. – Насчет того, что я отлично разбираюсь в людях и никто не сумеет меня обмануть…

– Так и есть, разве нет?

– Хороший урок для меня, Генри. Больше никому не удастся водить меня за нос. И… – Он взглянул на золотого слона наверху. – В конце концов, кое-что ты можешь для меня сделать. Ты можешь вернуть мне свой подарок. Ты можешь отдать мне эту трость… Чтобы я всегда помнил, что из круглых дураков я самый круглый. Отдашь, Генри?

У Фишера упала челюсть.

– Пожалуй, нет, – заявил он. – Это моя трость. Она мне нужна… – Скотовод подступил ближе. – Она моя… Не трогай меня!

– Малыш, – тихо заметил Меррилл. – Не нарывайся. Мне нужна эта трость. Это не только сувенир, она всегда будет напоминать мне, чтобы я не слишком задирал нос…

– Не трогай ее! – выкрикнул Фишер. Он попытался встать, но мощные пальцы скотовода внезапно сжали его горло. Он умолк, но в его хитрых глазках, глядящих на Меррилла, внезапно появилось глубокое уважение.

– Малыш, – сказал Меррилл. – Я мог бы разорвать тебя пополам. Не дразни меня. Я не прошу у тебя многого – всего только тросточку из черного дерева…

– Ладно, – выдавил Фишер, и Меррил разжал пальцы. – Мне хватает того юмора, о котором ты говорил. Кажется, это называется заслуженным возмездием. Да, наверно… – С горестным выражением на лице он достал трость. – Бери ее… От старого друга Фишера.

Он насмешливо, с легким поклоном ухмыльнулся.

– Самому отъявленному простофиле, которого ты когда-нибудь встречал, – улыбнулся Меррилл.

– Нет! – прорычал Фишер. – Та торжественная речь остается в силе.

Меррилл задумчиво помолчал.

– Мне надо возвращаться обратно в свой уголок во втором классе, – сказал он. – Аристократическая компания в этом бархатном купе мне не по душе.

Он вышел в коридор, унося свой трофей. Фишер остановился в дверях.

– Черт бы тебя побрал! – выкрикнул он. – Какого дьявола ты нарушил схему Кука? Я рассчитывал на это. Я считал, что никакая сила на белом свете не заставит тебя ее поломать.

– С этого момента, – ответил Меррилл, – не заставит. Ты, как я думаю, помнишь мой маршрут. Больше не попадайся мне на пути. Прощай.

В коридоре у своего отделения он попытался найти защелку, чтобы отсоединить головку он палки. Но секрета он не знал, и у него ничего не вышло. И тут же его окружила хлопотливая толпа с багажом в руках, и один из офицеров, которого он о чем-то спрашивал в поездке, хлопнул его по плечу.

– Фиренце, – сказал итальянец.

– О Господи! Он имеет в виду Флоренцию! – воскликнул Меррилл, и больше не думая о трости, бросился собирать вещи.

Флоренция оказалась самым замечательным городом на свете, потому что на платформе его ждала Селия Уэр. Чуть повзрослевшая, чуть поумневшая на путях-дорогах с той поры, как покинула Техас в поисках славы и денег, но все та же Селия с веселым взглядом и сердечной улыбкой. Отталкивая стоящих на пути, Меррилл бросился к ней.

– Селия! – воскликнул он. – Скажи мне это вслух! Ты любишь меня больше, чем музыку…

Селия схватила его за руки.

– О Боб! – откликнулась она. – Ты значишь для меня гораздо больше, чем Бетховен.

Восторг от такого признания сдавил Мерриллу горло, и безо всяких церемоний он обнял ее и поцеловал. Итальянцы, как народ эмоциональный, одобрительно смотрели на эту сцену.

Они поженились на следующий день в англиканской церкви Святой Троицы, и в последовавшие за этим суматошные и радостные часы Меррилл почти не вспоминал о трости из черного дерева. Он только успел накоротке рассказать жене о своем приключении. Для их медового месяца Италия приоделась в праздничные летние одежды. Море на обратном пути домой лежало блестящим стеклом. В последнюю неделю июля счастливая пара снова оказалась на ранчо «Серебряная звезда»…

Однажды жарким утром в начале августа, едва часы на городской ратуше пробили десять, Клей Гарретт открыл дверь своего банка. Через две минуты по обыкновению в банк вошел майор Теллфер. Он кивнул Клею и другим сотрудникам и проследовал в свой кабинет. Прошло еще пять минут, и в мраморном фойе появился Боб Меррилл с фамильной улыбкой и эбеновой тростью в руке.

Когда он вошел в кабинет президента банка, майор Теллфер торопливо встал и приветствовал его. После обычных формальных слов о погоде и делах на ранчо Меррилл обратил внимание хозяина кабинета на трость.

– Майор, – сказал он, – я рассказывал вам, как заполучил эту палку. Прикидываю, вы ее помните…

– Еще бы, – отозвался майор. – Я бесконечно виноват, что заставил вас ждать в Риме…

– Это был ваш лучший поступок, – прервал его Меррилл. – Прикидываю, я забыл упомянуть, что, когда тот паскудник по моему доброжелательному требованию во второй раз отдал мне трость, то сказал: «Старая торжественная речь остается в силе». Тогда я не понял, что он имел в виду, а вот теперь наконец сообразил. Майор, у моей истории появилось продолжение. И надо сказать, сэр, чертовски удачное.

– Правда, сэр? Рад слышать.

– Понимаете, я был так занят всеми этим приятными свадебными хлопотами, что совсем позабыл про трость. А вот вчера вечером на ранчо начал крутить ее в руках, и ручка вдруг отсоединилась… – Меррилл полез в карман и бросил на стол небольшую пачку тонких бумажек. – Майор, вы мой банкир, вот и скажите, что мне делать с этой находкой.

– Гм… – Майор Теллфер изучил бумажки. – Похоже, это банкноты, выпущенные в Италии, каждая по тысяче лир…

– Верно, – засмеялся Меррилл. – Здесь их десять штук… Десять новеньких банкнот по десять тысяч лир каждая… Точно такие же я вручил маленькому грязному макароннику в «Банке Дитали», или как там вы его называете… Тот ловкач Фишер сказал, что спрятал их и что мне их никогда не найти… И дал маху. Можно сказать, сел в лужу…

Он откинулся на спинку кресла и снова расхохотался.

– Майор, я счастливый человек. Я женился на самой красивой девушке Техаса, а значит, и всего мира. И ввязался в схватку с самым хитроумным мошенником Семи Морей. И победил его! Да, сэр, зря он заплатил сотню лир тому парню, который меня провел.

– Я очень рад, – сияя, произнес майор. – Вам повезло со встречей. С этой второй встречей с Фишером. Это похоже на то, как этот парень Клей запел свою песенку в нужное время и в нужном месте.

– Точно! – согласился Меррилл. – А я чуть не забыл об этом. Да, сэр, Клей выступил со своей «серебряной ниточкой в золоте» как раз тогда, когда надо… А, кстати, что делать с этими бумажками?

– Отправим их в Нью-Йорк, – пообещал майор. – Там их пересчитают на нормальные деньги для вас. Я не забуду, Боб.

Меррилл встал.

– Спасибо, – сказал он. – Потом положите их на мой счет, майор. Я счастливый человек. Но теперь я уже не буду надуваться от гордости за себя, как раньше.

Он вернулся в операционный зал. Клей Гарретт благодушно торчал у дверей. Меррил вынул из кармана пачку банкнот, отделил сверху двадцатидолларовую купюру и сунул ее негру в руку.

– Это тебе, Клей, – сказал он.

Клей нерешительно взял деньги.

– О Господи Боже, за что, мистер Боб?

– Просто дрянная бумажка для тебя, Клей… Ничего больше.

– Дрянная? Почему это?.. Мистер Боб, клянусь…

– Не обижайся, Клей, – засмеялся Меррилл. – Просто я хочу ее тебе вручить. Мне нравится, как ты поешь.

И он вышел на улицу, оставив недоумевающего, но довольного негра стоять на своем мраморном посту.

Винсент О'САЛЛИВАН
КОГДА Я БЫЛ МЕРТВ

Наихудшим в Рейвенеле были его длинные и мрачные коридоры, а также комнаты – затхлые и блеклые; но даже картины на стенах навевали тоску изображениями персонажей в различных плачевных ситуациях. Осенним вечером, когда ветер вздыхал и ныл, пролетая меж парковых деревьев, чьи мертвые листья шелестели и шептались, а дождь требовательно стучал в окна, не было ничего удивительного в том, что некоторые чувствительные гости были словно немного не в себе. Чувствительная нервная система – тяжкое бремя даже на залитой солнцем палубе яхты; а в Рэйвенеле нервы были склонны наигрывать похоронный марш. Любители чая должны холить и лелеять свою нервную систему; призрак, которого наш почтенный дед, вооруженный полным мехом портвейна, мог невозмутимо приветствовать, вверг бы нашу компанию поклонников трезвости в потливость и дрожь. Бедный призрак, явись он нам, и его ждали бы выкаченные глаза и отвисшие челюсти. Видимо, предвидя такой эффект, призраки Рейвенела и не спешили показываться на публике – что не могло нас не радовать.

Посему я не мог не прийти к выводу: это чай повинен в том, что мои знакомые боятся оставаться в Рейвенеле.

Даже Уилверн не смог одолеть свой страх; хотя от него, гвардейца и игрока в поло, можно было ожидать большей крепости нервов. В ночь перед его отъездом я объяснял Уилверну мою теорию, заключающуюся в следующем: если взять несколько капель человеческой крови и сосредоточить на них все свои помыслы, вам явятся мужчина либо женщина и останутся с вами на протяжении долгих ночных часов; а потом, днем, вы можете встретить их в самых неожиданных местах. Итак, я растолковывал ему свою теорию, когда он прервал меня довольно бессмысленной репликой, которая заставила меня насторожиться и, защищаясь, парировать его выпады.

– Алистер, мой дорогой друг! – начал он. – Вы должны выйти отсюда, немного потолкаться среди людей в городе. Вы действительно должны сделать это, сами знаете.

– Да, – ответил я. – И травиться плохой едой в отелях и страдать от глупых разговоров в клубе. Нет, спасибо; и, должен заметить, меня лишают сил твои разговоры о здоровье.

– Что ж, ты волен поступать, как тебе нравится, – произнес он, постукивая ногами по полу. – Но чтоб меня повесили, если я останусь здесь до завтра, я точно свихнусь!

Он был моим последним гостем. Спустя несколько недель после его отъезда я сидел в библиотеке, вглядываясь в капли собственной крови. Я почти довел мою теорию до идеала, но была одна трудность. Фигурой, которую я всегда видел, была фигура старухи с распущенными по плечам волосами, разделенными посередине пробором. С одной стороны они были белыми, с другой – черными. Она выглядела вполне завершенной, но – увы! – лишенной глаз, а когда я пытался вообразить их, ее фигура начинала съеживаться и гнить.

Но этой ночью я думал, думал так, как никогда прежде, и глаза начали вползать в ее глазницы; и вдруг я услышал ужасный грохот где-то снаружи, будто упало нечто очень тяжелое. И внезапно дверь распахнулась, и вошли две горничные; они взглянули на ковер под моим стулом: в следующее мгновенье они побледнели и поспешно выбежали, призывая Господа.

– Кто позволил вам входить в библиотеку таким манером? – сурово потребовал я объяснений. Никакого ответа я не получил, так что мне ничего не оставалось, кроме как пуститься за ними в погоню. Я обнаружил слуг в конце коридора – они все были там, сбившись в испуганную кучку.

– Миссис Пэббл, – решительно сказал я экономке, – я хочу, чтобы эти две женщины завтра покинули дом! Это непозволительно! Вы должны серьезней относиться к своим обязанностям!

Но миссис Пэббл не обратила на мои слова внимания. Ее лицо было искажено ужасом. Она охала и ахала, ахала и охала.

– Лучше нам всем вместе пойти в библиотеку, – наконец выдавила она.

– Да хозяин ли я в своем доме, миссис Пэббл?! – вопросил я, ударив костяшками пальцев по столу.

Никто из них, казалось, не видел и не слышал меня. С тем же успехом я мог вопиять в пустыне. Я проследовал за ними по коридору, запрещая слугам входить в библиотеку, но они толпой прошли мимо меня и беспорядочно сгрудились вокруг каминного коврика. Затем трое или четверо из них наклонились и начали двигаться так, будто несут беспомощное тело; спотыкаясь, они водрузили свою воображаемую ношу на диван. Старый Сомс, дворецкий, встал рядом.

– Бедный молодой джентльмен! – сказал он, всхлипывая. – Я знал его еще малышом! Мог ли я подумать, что он умрет таким юным?!

Я пересек комнату.

– Да что это такое, Сомс! – Я кричал и грубо тряс его за плечи. – Я не умер! Я здесь – здесь!

Когда он не двинулся с места, я немного испугался.

– Сомс, старый друг! – звал я его. – Сомс, разве вы не узнаете меня? Не узнаете мальчика, с которым играли? Скажите, что я не умер, Сомс, пожалуйста, Сомс!

Он низко наклонился и поцеловал диван.

– Я думаю, один из слуг должен поехать в деревню за доктором, мистер Сомс, – сказала миссис Пэббл, и он, ссутулившись и шаркая ногами, вышел отдать приказ.

Так, и теперь сюда явится этот доктор, невежественный самозванец, которого я вынужден был изгнать из дома за то, что он осмеливался называть себя и верующим в спасение через Господа, и, одновременно, человеком науки. Нет, провозгласил я, он никогда не переступит порог моего дома, и я преследовал миссис Пэббл по всему дому, выкрикивая свое категорическое несогласие. Но я не мог уловить от экономки не то что ворчания, но даже движения глаз, даже кивка головы, показывающего, что она меня слышит.

Я встретил доктора в дверях библиотеки.

– Ну, – я глумливо ухмыльнулся и устремил свой кулак по направлению к его лицу. – Вы пришли поучить меня новым молитвам?

Он прошел мимо меня, словно вовсе не ощутил моего удара, и опустился на колени рядом с диваном.

– Разрыв сосуда в мозгу, я полагаю, – сказал он после короткой паузы миссис Пэббл и дворецкому. – Он умер несколько часов назад. Бедолага! Вам лучше протелеграфировать его сестре, а я отправлю сообщение гробовщику, чтобы он подготовил тело к похоронам.

– Вы лжец! – возопил я. – Скулящий лжец! Какая наглость! Вы смеете говорить моим слугам, что я мертв?! Я же стою прямо перед вами!

Прежде чем я закончил говорить, он уже шел по коридору, и миссис Пэббл с Сомсом за ним по пятам, и никто из этой троицы не обернулся, чтобы взглянуть на меня.

Всю эту ночь я просидел в библиотеке. Как ни странно, я не чувствовал ни голода, ни малейшего желания заснуть. Утром пришли люди, и, хотя я велел им убираться, они приступили к процедуре, делая нечто, чего я не мог увидеть. Итак, весь день я оставался в библиотеке или слонялся по дому, а к ночи они вернулись, принеся с собой гроб. Тогда, развеселившись, я подумал, что жаль оставлять такой хороший гроб пустым, и я улегся в него и заснул сладким сном без сновидений – это был лучший сон в моей жизни. И когда на следующий день ко мне пришли, я продолжал покоиться в гробу, и гробовщик побрил меня. Странный камердинер!

Вечером того же дня я спускался вниз и, заметив чей-то багаж в холле, заключил, что прибыла моя сестра. Я не видел ее со времен ее свадьбы и ненавидел больше, чем любое другое существо в этом больном, лишенном порядка мире. Она очень красива, я полагаю: высокая, смуглая, прямая, как струна, с неконтролируемой страстью к нарядам и сплетням. Я предполагал, что главная причина моей нелюбви к ней – это привычка сестры вынуждать других ощущать ее присутствие еще на расстоянии семи ярдов.

В половине десятого она спустилась в библиотеку в очаровательной шали, и скоро я обнаружил, что она так же нечувствительна к моему присутствию, как и другие. Я задрожал от ярости, увидев ее коленопреклоненной у гроба – моего гроба! А, когда она наклонилась, чтобы поцеловать подушку в пустом гробу, я отбросил всякий контроль.

Нож для вскрытия писем лежал на столе; я схватил его и вонзил его в шею сестры. Она выбежала из комнаты с криком.

– Сюда, сюда! – звала она, ее голос дрожал от волнения. – У тела идет кровь из носа!

Тогда я проклял ее.

Вечером третьего дня обильно выпал снег. В одиннадцать я увидел, как дом заполнился молчаливыми, одетыми в черное местными жителями, которые пришли принять участие в погребальном обряде. Я вошел в библиотеку, я сидел и ждал. Вскоре пришли мужчины, они закрыли крышку гроба, водрузили его на плечи и понесли. А я продолжал сидеть, чувствуя себя довольно грустно, ведь какую-то часть меня уносили прочь: я лишь не мог понять, какую именно. Примерно полчаса я словно был в забытьи, грезил… а затем скользнул в двери холла. Там не осталось ни следа похорон, но после я увидел черную нить процессии, медленно тянущуюся сквозь белую равнину.

– Я не умер! – застонал я, растирая лицо свежевыпавшим снегом, посыпая им плечи и шею. – Милосердный Боже, я жив!

Перевод с английского: Татьяна Адаменко