МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ №3, 2015(14)

Виктор МУСАЛИМОВ
СТАНИСЛАВ ЛЕМ в письмах к переводчику

Писем Станислава Лема известно достаточно много. Он был мастером эпистолярного жанра. И, конечно, неизвестные письма Лема вызывают большой интерес. Здесь представлены некоторые письма 1963 года. В них нет каких-то важных сведений, кроме обозначенных на этот период задач по изданию и переводу рассказов и повестей. Они ценны и как человеческий документ. Много нового и интересного содержится в этих письмах. Станислав Лем в 60-е годы писал их ленинградскому переводчику Дмитрию Брускину. В те годы Лем трижды приезжал в Ленинград, тогда они и сдружились. Атмосфера дружбы проявляется во всех письмах Лема. По понятным соображениям я привожу только выдержки из писем.

№1

(по-польски, перевод – В. М.)

«Лунная ночь» – пилот Пиркс

В оригинале рассказ о пилоте Пирксе выступает под названием «Условный рефлекс». В этом письме достаточно прозрачно прослеживается технология авторизованного перевода, основанная на исключительно доверительных отношениях писателя и переводчика.

Краков, 03.01.63

Дорогой Дима,

сегодня получил от Вас письмо, а два дня назад – рукописи обоих переводов. «Крыса в лабиринте» может пойти в печать так, как есть, – у меня нет никаких замечаний, ни возражений. А что до «Лунной ночи», то ниже выложены замечания. Числа относятся к страницам /нумерации в рукописи/. Последняя строка на стр. 40 и строка 1 на 41: здесь нужно добавить: «…в скале был вырублен колодец, ориентированный по центру Луны» – это в переводе отсутствует.

На стр. 74 фразы «Ее стены выложены свинцом и отражали любые сигналы» /строка 8 сверху/ – в экземпляре, который мне прислали, это место Вы выделили. Я считаю, что это необходимо оставить, потому что иначе могут появиться вопросы, почему на Станции автоматически включается сигнал «тревога», когда исследователь со Станции спускается в колодец. Может было бы хорошо заменить слово Станция там, где оно означает радиостанцию, словом «точка». Я имею в виду русское слово, сокращение от «радиостанция». В противном случае это грозит недоразумением, потому что в одном случае речь идет о Станции как о научно-исследовательском помещении, а в другом – как о радиоточке. Все это техническое описание и были сложности даже в оригинале, и Вы здесь уже ни в чем не виноваты. Я сам, перечитывая, задумывался, о чем идет речь. Представляю трудности для читателя! Но, к сожалению, ничего посоветовать не могу. Если Вы сами понимаете, как на самом деле эта чертова аппаратура работала (отчасти я верю в это)^{23}, я предлагаю, чтобы Вы дали прочитать корректуру кому-то, кто технически «мало подкован», и если окажется, что у него окажутся сомнения, то, пожалуйста, уже по своему усмотрению и с учетом мнения этого лица, введите какие-то изменения, уточнения в текст. Я понимаю, как это с моей стороны некрасиво. Но, с другой стороны, текст оригинала не такой уж прозрачный, чтобы он по-простому объяснил весь механизм этого явления. А перевод действительно имеет некоторые черты спешки. Однако вся история не настолько хороша, чтобы можно было все полировать стилистически. Главное, чтобы суть дела была понятна для читателя. И еще… На странице 74, строки 4-5 снизу: Пиркс понял, что «…действие обоих устройств не слишком сложно», говорится в оригинале, а Вы перевели, что, по словам Пиркса это было «слишком сложно»... Действительно, это, к сожалению, достаточно сложно описать, но не принято использовать в повести технических схем соединений, так что все должно быть описано словами... В любом случае, пожалуйста, решайте сами, как просто и ясно изложить суть дела. Понимание должно быть важнее буквального следования оригиналу. В конце концов, если Вы на самом деле выступаете в некоторой роли «Вице-Лема», то и вышеуказанные задачи, на решение которых я даю мое благословение, могут войти в круг ваших обязанностей...

Если бы у меня было больше времени, то я бы, безусловно, выудил еще ряд неточностей в переводе «Лунной ночи», но так получилось, что, к сожалению, я полностью завален работой. Ни о каких ответах на письма, которые приходят из СССР и других стран, и речи нет. Даже «Дневники» Кафки еще Вам не отправил – лежат и ждут. Профессор Шкловский^{24} прислал мне свою книгу о жизни и разуме в Космосе, и так уж сложилось, что для того, чтобы иметь возможность как-то ответить ему, пришлось взяться за изучение астрофизики... У меня полкомнаты выложены книгами по астрофизике, астрономии. В связи же с тем, что появились потребности в литературе из области антропологии, кибернетики и т. д., я уже абсолютно ничего не могу найти у себя – все тонет в куче бумаг, записях. У меня же одновременно и корректура, и масса других дел. Но я не хочу заниматься перечислением моих неприятностей. Просто объясняю, почему я не озаботился должным образом прочитать «Лунную ночь». Впрочем, у меня сложилось впечатление, что ее первая часть, менее техничная, лучше и приятнее в чтении.

…

Ваше пожелание сделать перевод «Дневника, найденного в ванне» я расцениваю как очень благородный дружеский порыв. Но Вы не делайте так, как я, т. е. все сразу, потому что это плохо может закончиться! Пожалуйста, напишите мне, видите ли Вы возможность напечатать у Вас что-то из Мрожека^{25}, из тех вещей, которые я Вам прислал?

…

Всего хорошего

С. Лем.

№2

(по-польски, перевод – В. М.)

«Сумма технологии»

Первая половина письма посвящена продолжению разбора перевода «Лунной ночи». Во второй части текста Лем пишет о своей будущей книге «Сумма технологии», которая в 1963 году выйдет в Польше, а затем в 1968 году в СССР. Поражает, как четыре раздела книги, о которой говорится в письме, за короткое время развились до восьми глав. Конечно, Лем отводит особое место книге И .С. Шкловского «Вселенная, жизнь, разум», перекликающейся с третьим разделом его книги: «Цивилизации, космические корабли».

Краков, 15.02.63

Дорогой Дима,

спасибо Вам за письмо. Что касается перевода, то он не такой уж плохой, – но, благодаря ему, я увидел слабости моего рассказа, а не Вашей работы. Потому что в вашем изложении рассказ распадается четко на две довольно слабо связанные части. Наверное, были там /у Вас/ некоторые упрощения, но я не вижу причин ни для критики, ни для своих страданий, потому что безупречно стоит переводить только вещи, по крайней мере, достойные.

Я так думаю, и мои слова в данном случае не играют особой роли. Другое дело – они должны подталкивать Вас к совершенствованию искусства перевода. Но, опять же, у меня не было времени, чтобы заняться скрупулезным анализом Вашего текста. Но я думаю, что ничего еще не потеряно. И если Вы жаждете строгой критики, то при очередном переводе моих вещей я буду готов это сделать в любое удобное для Вас время.

…

Книга, на выпуск которой я собираюсь подписать договор, будет состоять из четырех частей: I. Две эволюции /биологическая и технологическая/; II. Pantokreatyka, – это о том, как обогнать в творческом плане Природу /здесь представлены разные выдуманные мной гипотетические «науки будущего» – с красивыми названиями: imitologii и fantomologii, fantoplikacji, teletaksji, fantomatyki и cerebromatyki/; III. Цивилизации, космические корабли; и, наконец, IV. Введение в реконструкции человека. Я пишу здесь об этом, потому что ничего, кроме извлечения звуков я не делаю. Я только занимаюсь писательским трудом – надо, чтобы за какие-то два месяца я подготовил книгу, а до конца года постепенно и напечатал ее. Здесь я особенно деликатно буду писать о космических цивилизациях. Потому что я коренным образом не согласен с выводами книги Шкловского, которую он мне уже прислал пару недель назад. Хотя, естественно, я со всем уважением принимаю приведенные им сведения, но интерпретация этих фактов мне кажется чрезвычайно однобокой. И я не хочу, чтобы Шкловский почувствовал себя оскорбленным, поскольку моя книга может повлечь за собой критику его некоторых определенных выводов. Например, о необычайной редкости феноменов цивилизации в космическом масштабе /критику не столько по существу, сколько по надеждам – политическим или, скорее, философским, потому что это порождает неоправданный оптимизм/. Правда, у меня будут свои, не менее уязвимые выводы.

…

То, что у Вас происходят некоторые изменения, я прекрасно знаю. И я рад, что вы переводите Мрожека, – может, из этого что-нибудь и выйдет.

…

Я до сих пор погружен в философию математики, потому что мне это нужно для книги. Всего хорошего, жму руку Вам и всем нашим друзьям.

Стругацкие послали мне книгу с дарственной надписью, а я пока ничего не приготовил для них. Прислали мне книги из-за Урала, и из Крыма, и я тоже ничего не выслал. Действительно, это не соответствует правильной природе вещей /это даже похоже на невежливость/, но я просто не могу оторваться от работы. Например, сейчас 7.15 утра, до 7.30 я пишу письма наиболее актуальным адресатам, а потом снова перехожу к сочинениям.

…

Всего хорошего

С. Лем.

№3

(по-польски, перевод – В. М.)

О «Докучливом собеседнике» Геннадия Гора

Геннадий Самойлович Гор (15.01.07 – 06.01.81) известен как советский писатель и автор фантастических произведений. В письме Дмитрию Брускину от 16 января 1964 года (здесь не приводится) Станислав Лем дает сравнительную оценку романа «Сердце змеи» писателя-фантаста Ефремова Ивана Антоновича (09.04.08 – 05.10.72) и романа «Докучливый собеседник»: «Сердце змеи» – мне грустно, любимый Дима. В таком сочетании «Докучливый собеседник» – прямо шедевр. Но к чему же такой пафос у Ефремова?

Краков, 21.04.63

Дорогой Дима,

в приложении посылаю письмо к Гору. Вероятно, это письмо его не удовлетворит, но что же делать: либо пишешь правду, либо, вообще, ничего не стоит писать. Конечно, я заметил, как книга Гора очень отличается от пафоса всех «обычных» фантастических романов, от того большинства, которые у вас издаются. Но не только это определяет успех в литературе. Как я уже написал Гору, концепция, идея, весь скелет художественного произведения остроумно задуманы и интересны. Обещают много. К сожалению, обещают больше, чем дает реализация этой идеи. Если бы Гор захотел узнать, что я на самом деле ожидал после этих разговоров Путешественника с роботом, то можно сказать ему, что я ожидал такой отважности в обработке проблем, которую можно найти в «Записках из подполья» Достоевского. Если уж писатель почти 80 лет назад был настолько мужествен, а наш возраст далек от дряхлости, то мы должны стартовать там, где он окончил. И не надо ссылаться на то, что этого бы не напечатали. И если не получается написать так, как бы хотелось, а потом прочитать все это в печати, то лучше не браться за такую тему вообще. Только подумайте: «суперчеловек» /потому что этот Путешественник – это ведь «сверхчеловек», представитель цивилизации более высокой, чем наша!/ общается с электронным мозгом-роботом – поэтому хотелось бы ожидать интеллектуальных откровений, а не банальностей, содержащихся в книге. Конечно, Гор, впрочем, разумно и остроумно, построил текст не как реальный документ, а как композицию, создаваемую Тамарцевым, одним из героев книги. Тамарцев к тому же написал плохой фантастический роман, и не стоило большими кусками цитировать его в книге Гора. То, что я написал здесь, совпадает с замечаниями в письме для Гора, и Вы можете ему, естественно, сказать все то же, что я Вам здесь пишу. Я рад, в любом случае, что свалил с плеч эту заботу, – но, другое дело, я таких отзывов писать очень не люблю.

…

Сердечно жму руку

С. Лем.

№4

(по-польски, перевод – В.М.)

О «Непобедимом»

В письмах 4 – 8 Лем пишет о возможности предоставления прав на перевод этой повести своему другу Диме Брускину. Понятно, что в условиях конкуренции среди переводчиков Лему и Брускину приходится искать пути выхода из этой непростой ситуации.

Краков, 19.08.63

…

Что касается моих дел, то июнь я провел очень напряженно. Я закончил писать роман, небольшой /около 160 страниц/, под названием «Непобедимый», который, как я думаю, было бы хорошо перевести и издать у вас. Я написал также несколько рассказов, в основном, как продолжение цикла Ийона Тихого, а также один или два из «обычной» фантастики; все это вместе должно выйти в издательстве MON^{26} под общим названием «Непобедимый». «Непобедимый» – это история из будущего, – большой галактический крейсер приземляется на, казалось бы, мертвой планете, на которой погиб несколько лет тому назад при неизвестных обстоятельствах такой же, его близнец. На этой планете миллионы лет тому назад приземлился корабль из другой звездной системы, причем оставшиеся в «живых» только его автоматы /корабля/ и дали начало «кибернетической эволюции», продукция которой истребила всю биологическую жизнь на планете. А потом была «борьба за существование» разных видов этих «киберсуществ», и сохранилась только такая особенная «порода» псевдонасекомых, которая в виде «черных туч» уничтожила один земной корабль, и она почти добивает второй. Доходит до очень жестких столкновений, с использованием атомной энергии и реакции аннигиляции. Но, в конце концов никто не побеждает – а название «Непобедимый», такой был замысел, относится не столько к мощному земному крейсеру, сколько к человеку. Главная идея романа состоит в том, чтобы показать, как проявляет себя человек. Книга, быть может, выйдет где-то в конце этого года, и я тотчас Вам ее пошлю.

Всего хорошего

С. Лем

№5

(по-польски, перевод – В. М.)

Краков, 01.10.63

Дорогой Дима,

сегодня, после возвращения из Греции, я прочитал Ваше письмо, которое ожидало меня дома. Последующие выпуски «Диалогов» я вскоре вышлю – как только немного разберусь с завалами писем. Что же касается пьесы «Яхта Парадис», то я написал ее действительно вместе с Р. Хуссарским^{27}, но было это в так называемом далеком прошлом. Я считаю, что эта вещь политически невыдержанная и художественно некачественная, и я не могу ни в коем случае согласиться на ее выпуск. И, пожалуйста, очень Вас прошу, чтобы Вы прекратили ее перевод. Буду очень признателен. Тем более что Хуссарский послал пьесу без моего ведома и согласия моего не спрашивал. Эта пьеса, написанная в самые тяжелые годы, меня может только скомпрометировать. Что касается «Непобедимого», то у меня нет ни одной копии. Я попросил MON незамедлительно, за мой счет, перепечатать роман на машинке и отправить копию прямо на ваш адрес, как эксклюзивному моему переводчику. Я надеюсь, что они это сделают. Если все хорошо пойдет, то в конце этого месяца Вы должны эту рукопись от них получить. Это единственная возможность, которую я вижу, чтобы роман попал только в Ваши руки. Что касается рассказов, то они тоже будут отправлены Вам. Я об этом просил редакцию издательства.

…

Если выйдет «Формула Лимфатера», пожалуйста, отправьте мне копию. Я даже не знал, что это кто-то переводит. У вас должен быть издан мой роман «Возвращение со звезд», я даже советовал выбрать Громову^{28} в качестве переводчика, но почему-то адресат молчит, и я ничего не знаю, что происходит с этой книгой. Так же, как впрочем, как и с «Эдемом», который должен бы быть напечатан в «Юности» в мае или в июне.

…

Одесская киностудия еще хочет, чтобы я написал для них сценарий. И если действительно что-то из этого получится, то приеду к Вам в следующем году. Тогда и пообщаемся. А пока сердечно приветствую Вас и всех наших общих друзей.

Преданный Вам

С. Лем

№6

(по-польски, перевод – В. М.)

Краков, 23.10.63

Дорогой Дима, наверное, у Вас уже на руках рукопись «Непобедимого», потому что несколько дней тому назад я получил сообщение, что MON сделал копии и направил их на ваш адрес. Пожалуйста, отвечайте побыстрее, как только можно. Я готов даже отправить вторую копию из Варшавы экспресс-почтой. Объясняю, почему такая спешка. Одесская киностудия давно просила меня, чтобы я что-нибудь для них написал. Я, не имея сейчас возможности специально для них что-то сделать, обратил их внимание, насколько «Непобедимый» подходит для кино, тем более что раскрывает возможности человека. И я сообщил им, что после согласования с Вами они получат эту вещь от Вас.

Но здесь, внимание! Я получил сейчас письмо от Мосфильма. Мосфильм хотел бы снимать что-то по моему сценарию, а сначала планируют снять «Солярис». Правда, здесь у меня возникают многочисленные сомнения /трудности с натурой, недопонимание идеи, и т. д./. Я бы предпочел начинать с «Непобедимого». Они бы на это пошли, потому что меня уже спрашивают, что я мог бы предложить, если бы «Солярис» не лежал в моих замыслах для съемки. Так что я склоняюсь к мысли предложить Мосфильму «Непобедимого». Может быть когда-нибудь и «Солярис» снимут, но пусть сначала появится хоть один достойный фильм из этого жанра. И им мог бы стать «Непобедимый».

Было бы хорошо, если бы Вы сохранили присланные копии и подготовили перевод «Непобедимого», чтобы в случае необходимости передать все на Мосфильм.

…

Возвращаясь к Мосфильму: меня должны пригласить в Москву, чтобы весь этот предмет обсудить, и я надеюсь, что тогда мы увидимся. Если не в этом году, то в следующем – зимой. Поживем – увидим. До сих пор они не нашли русского режиссера, как мне пишут. Я даже сам начал задумываться о поисках. Но слишком рано чтобы что-нибудь конкретизировать. Теперь Вы видите, почему актуально Ваше быстрое сообщение, если по каким-либо причинам рукопись для перевода еще не прибыла.

…

Громова, переводчик «Возвращения со звезд», только что мне написала, что роман подготовлен, но как-то пристроить его не удалось. Мм, как это тяжело идет! Зато вышли «Воспоминания Йона Тихого» – копий у меня нет, но Громова мне написала, что это уже вышло из печати. Надо еще вспомнить: было что-то в «Библиотеке Огонька», было что-то – где???? В «Искателе» кажется? – разве не там была переведенная Вами «Лунная ночь»? Ну и, в‑третьих, сборник под названием «Воспоминания Йона Тихого». Так, может быть, не умру с голода. Конечно, еще где-то, что-то, кто-то моего печатал, но кто об этом узнает и каким образом? Но, оставим эти проявления авторской жадности. «Сумма технологии» распухла до двадцати с лишним авторских листов. Я бы хотел Вам привезти первый экземпляр «с пылу – с жару», но, наверное, это будет не скоро! Да, мне пришло приглашение в Западную Германию на будущий год, на конгресс писателей-фантастов. Продолжаю писать сказки про роботов, но книга еще очень тощая. Я думаю, что эти сказки еще в машинописи вышлю Вам. Некоторые, действительно, смешные. Но достаточно на сегодня. Пожалуйста, ради бога, не курите так много!! Примите поздравления для друзей.

…

С величайшим уважением

преданный Вам

С. Лем

Сам заядлый курильщик, Лем постоянно призывает друга-курильщика воздерживаться от напасти. Но эти призывы оставались без отклика.

Известно, что уходу из жизни Брускина в 1993 году в большей степени способствовало сверхактивное курение.

№7

(по-польски, перевод – В. М.)

Краков, 15.11.63

Дорогой Дима!

я пишу в ужасной спешке, так что ограничусь немногими словами. Только сегодня вернулся из Закопане. На бегу (фильмы, книги и т.д.) я нашел главное. Майор Banaszczyk, руководитель издательства MON^{29}, письменно обещал мне, что «Непобедимого» после напечатания отправят в Ленинград непосредственно на ваш адрес. Точной даты не назвал, но, надеюсь, что это произойдет скоро. В настоящее время «Польский солдат» начинает серийно печатать роман; наверное, я подготовлю Вам несколько эпизодов, если издательство пришлет мне экземпляр. Хочу отметить, что кроме романа (его объем составляет примерно 165 страниц машинописного текста) в книге еще несколько небольших научно-фантастических и гротескных новелл /Ийон Тихий/. Все это вместе я Вам вскоре пошлю. Пожалуйста, работайте с этими материалами после их получения по своему усмотрению: настоящим я даю Вам на это все моральные права /а других у меня и нет!/.

…

«Диалоги» до сих пор мне еще не выслали. Выходит в Японии «Солярис». С 15 сентября в Кракове будет демонстрироваться мое искусство: это экспедиция Тарантоги, «Лунная ночь»^{30} – у меня еще не было времени, чтобы посмотреть на это в театре! Итак, Вы видите, что в этой спешке нет никакого умысла: я действительно сам не знаю, за что сначала ухватиться. Я крепко жму Вам руку.

Уважающий и преданный

С. Лем

№8

(по-польски, перевод – В. М.)

Краков, 18.11. 63

Дорогой Дима, получил сегодня Ваше письмо. Интересно, как это я мог перепутать адрес^{31}, если у меня в справочнике есть правильный? Ну, хорошо, что письмо и рукопись попали наконец к Вам. На «Диалоги» – сразу пишу об этом, чтобы обязать себя – я постараюсь подписаться. Тогда установится какой-то порядок с отправкой, потому что я, как правило, не получаю некоторых номеров /например, когда я уезжаю из города/. А потом какие-то номера не доходят, а у меня нет времени, чтобы за ними мчаться. Но я надеюсь, что все улучшится. Машинописного варианта я в глаза не видел. Была копия в Варшаве и мне очень жаль, что там полно ошибок. Конечно, я посмотрю перевод, как только смогу. Жаль, что я вообще не имею ни одного экземпляра.

…

1. Какая все-таки эта история с фильмом – довольно запутанная! Сначала мне написала А. Громова: «Возвращение со звезд» никак не может выйти в печати. Еще она написала, чтобы я нашел здесь режиссера, а Мосфильм хотел бы, чтобы я сам написал сценарий. Я согласился. Режиссер Юткевич^{32}, находясь в Польше, должен был передать мне приглашение от Мосфильма. Он был здесь, но я не видел его. Он уехал и ничего мне не оставил. А тем временем пришло еще одно письмо из Одессы: что-то их вдохновило, отличное от «Солярис»! В этой ситуации от Громовой после 4 недель ожидания наконец пришло сообщение, что Юткевич подготовил для меня письмо от Мосфильма, а 20.11 будет послана телеграмма с объяснениями одновременно с письмом. Поэтому что-то из этого должно получиться. На этом фоне сам не знаю, как поступить с Одессой. Конечно, я бы предпочел иметь дело с Мосфильмом, который первым заинтересовался таким же востребованным материалом, как «Солярис», но отличным от него. Что до «Непобедимого», пока дело только за переводчиком /вы писали о готовности к 10.12/. А мне не хотелось бы, с одной стороны, оказаться свиньей, т. е. напрасно обнадеживать Одессу, потому что на сцене появился «Мосфильм». Но, с другой стороны, конечно, я бы предпочел, чтобы это снимал «Мосфильм», потому во многих отношениях это лучший вариант. К счастью, в Одессе очень заинтересованы в том, чтобы я написал для них специальный сценарий, не основанный ни на одной из моих повестей.

…

2. Как я написал выше, они хотят, чтобы я сам написал сценарий.

3. Спасибо за развернутые позиции моей библиографии, которые Вы мне прислали. А я вспомнил, что совсем недавно Вы мне писали, что «Солярис» выйдет в каком-то Альманахе, или что-то подобное? Что с этим??

4. Термин «гибернация» – это не «заморозить» и не «хранилище» – нет; я придумал его! Даты создания романа означают просто, когда я начал, и когда закончил. Из этого не следует, будто я писал целый год, без перерыва; я обозначаю даты старта и финиша, независимо от того, что я писал в промежутке. Атмосфера: азот составляет 78 процентов атмосферы /это уже МОЯ ошибка, а не опечатка/. Я предлагаю, чтобы Вы «изменили состав атмосферы»: пусть будет 77,8% азота. Хорошо?

5. Маловероятно, чтобы я приехал до 10.XII. Можете спокойно работать до этого времени. Если что-то прояснится – сразу сообщу.

6. а/ «Непобедимый» сейчас печатается в «Польском солдате», вероятно, будет печататься до конца года. Роман выйдет в следующем году. К сожалению, я не знаю, когда. Раньше, чем в январе, конечно, нет, а возможно, что только в феврале – в марте. Впрочем, теперь проблемы с политическим климатом и часто издатель сам точно не знает, что будет завтра.

b/ уже частично ответил выше: роман печатают в «Польском солдате», эпизоды не одинаковые по объему; не исключено, что печать затянется до 1964 года. Потом роман будет еще печатать другое издательство /Бялостоцкая газета/.

c/ до сих пор ни одного рассказа из выходящего тома «Непобедимый» нигде не засветилось. Да я никуда и не подавал. Не исключено, что сделаю это позже /не ранее второй половины декабря, чтобы это вышло в районе Нового года/. Однако, если это войдет в конфликт с Вашими планами, я могу без проблем отказаться от размещения у нас чего-нибудь, вообще. Теперь, Дима, Вы уже знаете примерно то же, что и я. «Непобедимый» представляет своего рода «резерв» на случай, если Мосфильм не решится снимать «Солярис». Режиссера я уже здесь нашел, польского, потому что Громова попросила; это мой близкий друг, Сцибор-Рыльский^{33} /более известный как писатель/. Конечно, это было всего лишь предложение с моей стороны. Не знаю, как дальше все сложится. Если «Мосфильм» будет меня тянуть в Москву через Министерство Культуры, как говорится – «сверху», тогда и дорожные тарифы не так страшны /например, мой приезд/. И если все пойдет не так медленно, как надежно, я приеду только в 64 году.

…

Сегодня вместе с вашим письмом я получил томик «Формула Лимфатера» с предисловием Мицкевича /это, как Вы наверняка знаете, Днепров/. Красиво он меня там удостоил.

Надеюсь, что скоро увидимся.

С. Лем

P. S. Вам, наверное, утомительно читать текст от старых печатных машинок. Я возвращаюсь к этому вопросу, потому что опять вышло то же самое – я не посылал Вам «Сказки роботов», написанных сейчас. А не послал, потому что сам не имею ни одного достойного экземпляра. У меня не было даже ничего для радио, а они настаивали наговаривать тексты. Я должен был бы, наверное, позаботиться о большем количестве экземпляров /копий/ – издательства требуют три копии; моя печатная машинка практически не пробивает больше – четвертая копия едва-едва читаема. Глупость, а злит, тем более когда из-за этого происходят ненужные осложнения.

Станислав БЕСКАРАВАЙНЫЙ
ЭСХАТОЛОГИЯ А. ЛАЗАРЧУКА КАК ИНСТРУМЕНТ ПРОГНОЗИРОВАНИЯ КРИЗИСОВ

Попытки увидеть будущее в прошлом порой дают страннейшие сближения.

Если сравнить «Мой старший брат Иешуа» А. Г. Лазарчука и конфликты последних лет на пространствах бывшего Союза – возникает парадоксальный эффект. С одной стороны видно сходство ситуаций: истеричные толпы, распад привычного уклада жизни, который все никак не сменится новой стабильностью, бессмысленность войн, тотальный крах множества проектов. Необычайное сходство духа эпохи, цвета времени. С другой – как можно прогнозировать что-то на основании художественного апокрифа?

Требуется перейти от аналогии – к анализу.

Мотив кризиса эсхатологического масштаба, с распадом государства и разложением общества, – один из центральных в творчестве Лазарчука.

Эффект прогноза в самом общем случае задается сходством ситуаций: Лазарчук как автор сформировался в период кризиса Союза, который долго существовал под маской застойного благополучия, а потом начал разрушаться с немыслимой легкостью. Распад СССР вообще не ожидался подавляющим большинством населения, и мало кто понимал, что может прийти ему на смену. Практически все картины будущего, которые рисовали реформаторы 85 – 95 гг. – рассыпались. Чередой пошли новые кризисы, которые местами приводили к натуральному средневековью.

Было бы наивно предполагать в творчестве Лазарчука исключительно отражение собственных переживаний. В условиях кризиса постсоветское общество живет едва ли не четверть века – тогда бы эсхатологические картины имелись в творчестве каждого фантаста. Есть чисто литературное основание: прием кризиса – как можно более глубокого – позволяет раскрыть мир и характеры персонажей в нем. Дойти до сути вещей, которая обыкновенно скрыта обычаем и коллективным лицемерием.

Постсоветское пространство столкнулось с необычайным разнообразием кризисов.

Состоялся распад крупнейшей военной державы – с устоявшейся идеологией, государственным механизмом, политической структурой. Часть бывших республик пережила радикальнейшее обновление на европейский манер, но за фасадом копятся новые проблемы, идет медленное гниение. Другая часть республик, избежав отъезда четверти населения, столкнулась с обвальной деградацией техносферы и одновременным бешеным демографическим ростом.

«Цветные революции» стали очередной судорогой.

Если максимально обобщать, то человечество столкнулось с фазовым барьером, описанным С. Б. Переслегиным – требуется создание принципиально новой экономики, структур управления и даже морали. А поначалу выходит лишь деградация и распад, каждая реальная инновация внедряется все с большим трудом. И выхода на принципиально новую дорогу развития пока не видно.

Лазарчук сделал фирменным приемом многослойный кризис, в котором искажение реальности увязано с проблемами личности персонажа, и все это влияет на состояние государства – клубок противоречий, что распутывается вместе с развитием сюжета… История его крупной формы – это несколько вариаций, в которых делался акцент на разные грани кризиса:

– кризис политический системы типичного государства ХХ-го века. «Все, способные держать оружие» – показан «застойный Рейх в Перестройку». Это некая усредненная авторитарная государственная машина рушится, не выдерживая, вообще-то ограниченных воздействий, которые по человеческим потерям не дотягивают и до локального конфликта. Хорошо показан каскад информационной атаки, с постепенным переполнением каналов связи в аппарате управления;

– кризис общества, с разрушением привычных обычаев и ориентиров – «Мой старший брат Иешуа»: на фоне относительно мирной и, главное, предсказуемой жизни простонародья времен царя Ирода – показаны годы жизни Христа, когда общество срывается во все более страшный фанатизм, в бесконечное предательство всех и каждого, в оплевывание любого созидателя – тлеет тотальная гражданская война и одновременно готовится война внешняя. Аналогичный кризис в романе «Любовь и свобода»^{34}, это свободная фантазия по произведениям братьев Стругацких: в государстве, где поведение взрослых нормализировалось с помощью излучения башен, – это излучение внезапно исчезло. Тотальная депрессия буквально «выключила» всех совершеннолетних. Детям пришлось как-то организовываться, но не в тропическом раю, куда У. Голдинг поместил действие романа «Повелитель мух», а в условиях милитаризованного пограничья;

– разрушение привычной экономической модели – «Абориген». С одной стороны ретроспективно показана многолетняя умышленная деградация, в которую земляне загоняли экономику планеты Эстебан: колонистам оставили технологии чуть не XIX-го века, наладив неравноценный обмен обычных топливных элементов на ценнейшее лекарство, что колонисты собирали с риском для жизни. А с другой – парадоксальные события, сопровождающие снятие земной блокады, когда система многолетнего «вдавливания в каменный век» оказалась демонтирована буквально за несколько дней;

– тотальное обрушение вселенной, вплоть до изменения физических законов – «Кесаревна Отрада». Мир, допускающий волшебство, не может вынести растущего могущества чародеев, которые стремятся переделать его по своему вкусу. Несколько сильных волшебников практически одновременно начинают миропреобразующие проекты, для которых им требуются сражения, большое количество мертвецов и «механические дива» – хорошо организованные толпы. Война становится все более страшной, отменяются законы не только человеческие, но и физико-химические;

– кризис контакта с более развитым противником, и одновременно кризис в работе сложившейся организации – «Транквилиум». Параллельный мир a la «хруст французской булки», с техническим развитием середины XIX-го века и всего лишь двумя большими странами, которые серьезно между собой и не воевали – пытаются раскачать на революцию агенты КГБ. Патриархальные государства в итоге распадаются, столкнувшись с новой для себя инфляцией, яростной популистской пропагандой и политическим терроризмом. Но и главный герой, мистически одаренный, способствует почти полному истреблению тринадцатого отдела КГБ, закрывает порталы между мирами;

– кризис мировоззрения, которое почти рушится под напором новых тайн, – «Посмотри в глаза чудовищ». Поэт Гумилев, попадая в тайное общество «Пятый Рим», проживает всю историю «малого ХХ-го века» в состоянии каждодневного ожидания «выхода земли из-под ног»: то его встречает Яков Брюс, сподвижник Петра I, то приходится быть посредником на переговорах между главой «Аненербе» и пражским раввином, а то в Африке, поблизости от города вымершей нечеловеческой цивилизации, он видит марш мертвых людей и животных.

Схожий кризис в «Соли Саракша»: персонажи условного ХХ-го века, сталкиваются с «идеями будущего» – могут просматривать память тяжелораненого землянина. И для «чудаковатого профессора» (гибрида доктора Мабузе с профессором Доуэлем) оказывается невозможно их принять;

– кризис личности – ее одновременный распад и рост – «Параграф 78». Протагонист, человек с острейшим семейным и возрастным кризисом, после заражения биологическим оружием очень быстро увеличивает свои интеллектуальные способности. В результате ему приходится переоценивать практически всю жизнь.

В творчестве Лазарчука можно выделить разную глубину, многоуровневость кризисов. В небольших произведениях начала 80-х – таинственное еще не системно, это скорее загадка, ужас в темноте. Конец 80-х и 90-е – это максимальное разнообразие художественных приемов, романы, которые можно считать едва ли не эпопеями, и, самое главное, кризисы охватывают все уровни бытия выдуманного мира. От онтологии (законов физики) до интеллекта главного героя (личности). С середины 0-х – системность описываемых кризисов падает.

При всей фантастичности посылок и разнообразии глубин – каждый кризис прописан максимально подробно и целостно. Дается действующая модель, которую можно сравнить с организмом. Эта модель, в силу своей целостности – максимально правдивая метафора кризиса – тенденциозность автора обернулась бы фальшью персонажей. Но все равно лишь метафора. Нельзя искать в лесу слона по фотографии белки. Однако биологи легко докажут, что оба они хордовые, млекопитающие, да еще и теплокровные.

Вычленим действующие элементы моделей – и сможем сравнивать их.

Структурный элемент высшего уровня – сам кризис. Идет накопление противоречий, которые больше не может выносить старый мир. Для людей – это невозможность поддерживать привычные социальные роли – потому кризис порождает невиданный вал предательств. Для институтов – угроза банкротства, недостаток специалистов и т. п. – и сами институты тоже предают работников, причем, казалось бы, самых нужных: «все подставляют всех, причем – помимо своей воли». Для мира – истончение образности в культуре, бессмысленные войны, трансформация привычных экосистем. Космос перестает быть опорой.

Кризисы у Лазарчука заведомо более проектны и субъектны, чем в реальности. Интригу во «Все способные держать оружие» обеспечивает группа путешественников во времени, тасующих исторические карты для обеспечения максимального предвоенного накала к 2002-му году. В «Опоздавших к лету» идет становление новой мировой сущности, рождается новый Бог, и действует служба, которая пытается этому противостоять. В «Гиперборейской чуме» и «Марше экклезиастов» тайных сил так много, что их мелодии становятся какофонией, но белого шума все равно нет – всегда найдется конкретный виновник, организовавший кризис. Распад общества как таковой, который происходит от простого изменения климата в древней Иудее – исключение.

Чисто литературные предпосылки этого очеловечивания кризисов понятны. Реальная история, при всей своей сюжетности, порой оказывается на редкость занудна. Пока общество не подберет правильный ответ – снова и снова идут волны распада и деградации, войн и смут, причины которых малопонятны современникам. Так гибла Римская империя – «не дотянувшись» до индустриальной фазы развития, она во многом пожрала саму себя, перепрела. И сюжет победы над тупиком традиционного сельскохозяйственного общества относится к совершенно иной исторической эпохе. Но и в эпоху Нового времени сложно сказать, кто именно из ученых обеспечил прорыв к индустриальному миру. Н. Стивенсон попытался ответить на этот вопрос, но его «Барочная трилогия» сложнейшее сплетение историй, в котором главного героя выделить так же сложно, как найти основной поворот в лабиринте.

При этом перемена роли, которая может считаться предательством – крайне редко становится чисто моральным актом. Просто сквозь старую маску вдруг проступают совершенно иные черты лица – цыпленок пробивается сквозь скорлупу. Это можно сравнить с проявлением новой личности пациента, когда искусственную, установленную для контроля, уже не может поддерживать гипнотизер. Причем не обязательно восстанавливается оригинальная личность – перед нами новый индивид.

Соответственно, персонажи в кризисе (элементы второго уровня) делятся по своей осведомленности, и трансформация их происходит по линии смены масок:

– архитекторы и организаторы распада. Они в тайне и тьме, они скрыты – на первых порах. Если манипуляторы и кукловоды в итоге снимают маски и являют себя – как Авенезер третий в «Кесаревне» – с ними можно бороться и даже побеждать. Трансформация их маски – это трансформация самого исторического времени. Но завышенная субъектность кризиса требует компенсации, иначе бы мир вокруг нас повиновался исключительно капризам скрытых гигантов, а модели кризисов стали бы чересчур стохастичными. И в пределе своего могущества – кукловоды утрачивают личности, как утрачивает ее Бог у Спинозы. Абсолютное знание отнимает свободу выбора. Глеб Марин, разобравшись с полученными знаниями атлантов, – вынужден инициировать распад государства Палладии в своем мире, чтобы разрушить Союз. «Золотой дракон Дево» – всего лишь суперкомпьютер погибшей цивилизации, вынужденный отвечать «да» любому, получившему к нему доступ. Высшие по возможностям маги в мире кесаревны Отрады – это не люди-номосетисы, а тупые звери, источающие витальную силу. Ну а те земные конторы, которые приняли решение снимать блокаду с планеты Эстебан – скорее безличные воплощенные принципы, бюрократические машины. По-настоящему они и не могут снять маску – за ней ведь нет человеческого лица.

И чем более могущественную силу мы желаем увидеть в существующем мире, тем больше ограничений вынуждены на нее наложить;

– все, кто борется в кризисе – фигуры на доске. Это герои или злодеи, все равно. Они обладают значимой информацией, но не полной картиной. Что еще важнее – у них нет своего мегапроекта. Ни Гумилев, ни Север, ни Глеб Марин первых своих лет, ни львиная доля «Опоздавших к лету», ни Алексей Пактовий, ни даже царь иудейский Иешуа, – не знают, какой мир они хотят получить и как достичь этого образа. В сердце живет ностальгия, но сохранять старое больше нет сил. Поскольку надличностной проектностью они не располагают – обостряется проблема выбора и моральные дилеммы.

С одной стороны часть моральных норм, этикет и условности – приходится выкидывать. Забывать о старых одолжениях, плевать в лицо благодетелям («а я тебя вот таким взял» – антагонист в «Гиперборейской чуме» взывает к совести позитивных персонажей). С другой – какие-то нормы приходится соблюдать железно, пусть и ценой собственной жизни. Представление о благе своего окружения или людей в целом – становится той основой, на которой действуют персонажи.

Самый, пожалуй, яркий пример – это император Арий. Пытаясь добиться блага империи, почти уничтожив Астерия Многоживущего, он оставался статистом в громадном спектакле конца света. И когда цунами застало его корабль у побережья – предпочел погибнуть с приближенными и командой, а не телепортироваться на берег.

Когда второстепенный персонаж получает почти неограниченный доступ к информации – Отто Ран, нашедший грааль, или же царь Диветох, разобравшийся в воспоминаниях Отрады – адекватного проекта он все равно создать не может, в лучшем случае его вмешательство точечно. Он как случайный прохожий, оказавшийся в нужное время и нужном месте – подает герою оружие.

Да, разумеется, вторичные персонажи сохраняют некую свободу воли – и могут попробовать начать переделывать мир под себя. Как попробовал профессор Иконников в «Транквилиуме», отчасти как Астерий в «Кесаревне». Их бьют в спину, но эти удары не есть чистое проявление подлости – они недостаточно хорошо знают вселенную, чтобы переделывать ее. Они уязвимы из-за несоответствия своих планов и объема сведений.

Центральные персонажи, получившие сопоставимый доступ к информации – тоже начинают проектные действия. Но в этот момент моральные дилеммы как инструменты выбора у них почти атрофируются. Совесть пусть не исчезает совсем, но «архивируется». Что-то надо делать, и «надо» перевешивает почти все – при этом позитивный персонаж думает еще отчасти как человек, а какой-нибудь Заботтендорф – спокойно списывает со счетов все человечество.

– те, кто меняется, не обладая почти никакой информацией – часть преданных агентов 13-го отдела КГБ или почти весь состав группы «Трио», под масками, в роли марионеток, проведена половина жизни. Статисты, которые и не могут сыграть первых ролей. Их собирательный образ дан во «Всех способных» – старушка Клавдия Павловна, которая полжизни «за других», – воевала, потом сидела, любила одного, вышла замуж за другого, родила от третьего. Позднее он воплотился в Дору Хасановну Шварц – изломанная биография, честная служба своим идеалам, которые эксплуатируют чужие люди.

Тут предательство становится реализацией локального, обреченного на неудачу или забвение проекта. Попыткой построить свой маленький мир-дом-счастье. В тринадцатом отделе все думали, что Альбер Величко сбежал в Америку с деньгами – и в начале 80-х это было логичное предположение. В кризисе, как в лабиринте без выхода, поначалу видится много открытых окон и окошечек – часть людей притворяется крысами, надеясь просочиться. Причем просачивание порой приобретает эпический размах: таким стало бегство большого дворянского гнезда Панкратовых от революции в далекое прошлое, чуть не в межледниковый период. Этот процесс ухода затянулся, приобрел собственный смысл, и даже в конце 20-го века потомки Кронида Платоновича все тянули и тянули специалистов через открываемые врата в прошлое;

– ниже – просто люди, просто массы. Отношение к ним противоречиво, потому как изображаются весьма и весьма различные общества. Да и в этих обществах люди бросаются из стороны в сторону – обитатели идиллических Мэриленда и Палладии, в итоге перегрызлись в бессмысленных гражданских войнах. Все зависит от того, что покажут людям в дворцовое окно – «икону или афедрон».

Массы, лишенные структур самоорганизации – управляемы, слишком зависимы от собственного настроения. Они как тесто. Тут прямая аналогия с описанием людей в «Золоте Бунта» А. Иванова – люди равно способны и на благородные, и на низменные поступки, просто толпу легче толкнуть к гадостям;

– в самом низу – детали «механического дива», сквозного образа в книгах Лазарчука – люди в толпе, которая, выполняя определенные действия, позволяет менять мир. Они не просто лишены информации – они потеряли личность и скорее мертвы, чем живы. Это одна из самых ярких метафор митинговых масс, где в толпе люди теряют себя, но толпа эта на площадях-майданах может очень много. Казалось бы, ну кто эти люди – пусть даже их и двадцать, и тридцать тысяч? Но должным образом скоординированное и управляемое, «механическое диво» сносит все на своем пути. Уж сколько раз последние четверть века люди на постсоветском пространстве «просыпались в другой стране»;

Лазарчук реализует модели поведения персонажей перед качественно новыми вызовами. Эти вызовы приходится как-то принимать, переживать. Поэтому искать надо не в сути этих вызовов (если только вы не всерьез собрались в параллельный мир), а в описании «работы на излом» людей и организаций.

Главная проблема, с которой сталкиваются персонажи – те, кто борются в кризисе, и остаются фигурами на доске – перемена цели.

Они вступают в игру с одним набором карт – судьба постоянно сдает новые. И вопрос: как человек умудряется их осмысливать. Мистическое знание Глеба Марина – исключение. Поэт Гумилев, оставшись без опеки старших товарищей, почти ничего не делал тридцать лет подряд. Да и делать было особо нечего – орден «Пятый Рим», при всем своем могуществе, работал фактически вхолостую. После «сохранения православия на Руси в шестнадцатом веке» – у ордена просто не было реальных задач, а попытки сунуться в политику каждый раз оканчивались конфузом. Мистические знания нашли применение, лишь когда активизировалась всякая нечисть.

Эстебанец Север в процессе расследования и мести, которые вытащили его из самоизгнания – видел все больше признаков распада привычного уклада жизни, видел сгущение туч, которое было предвестием ухода землян и «великой гонки на всем что угодно». Почти все его размышления – это попытка увидеть за деревьями лес, но лес каждый раз оказывался слишком фантастичным, чтобы в него поверить. Но к переменам Север был готов и постоянно держал в голове как идеи будущей войны, так и задачи будущего мира.

Отважник Пактовий – первоначально хотел вытащить наследницу престола из лабиринта миров, потом влюбился в кесаревну, а обретя божественное всезнание – начал спасать мир. Но за его спиной вполне явно проговаривается, что именно месть за казненную первую любовь – месть «всем купно», всему миру – и стала одной из пружин конца света.

Конкретная причина перемены их целей каждый раз своя, и ответ дается не столько аналитически, сколько через переживания каждого отдельного персонажа. И в первом приближении эта причина скорее в сходстве образа жизни и мыслей протагонистов. Я бы уподобил ее периодичности в шпенглеровском духе эпохи: у Античности и Европы свои, глубоко различные прасимволы, но Цезарь и Бонапарт – это люди как будто сходного исторического времени, одного круга задач и образа мыслей. Приличные протагонисты – прилично реагируют на конец света. Решающими в неожиданном кризисе становятся те черты, которые до того казались вторичными. Вкусы, особенности воспитания, ведения хозяйства, чтения книг. Вторая натура приходит на место первой.

Но дело не только в этике и эстетике.

Перед каждым из протагонистов стоит более чем конкретная проблема – война.

Нападение противника, который поначалу кажется совершенно неодолимым. Что советские танки в стимпанковском Транквилиуме, что вторжение Степи-Империи в Мелиору, что информационно-террористический накат на государства 2002-го – примеры воздействия заведомо более могущественных структур. Привычные формы сопротивления не работают в принципе. Но и классическая военная победа – совершенно не обязательна.

Война в этом смысле лишь один из уровней противостояния, пусть вполне реальный и опасный. Да, враг может разрушить страну/дом/семью персонажей, и с ним надо сражаться. Вопрос, однако, не в том, чтобы убить всех солдат противника или перестрелять всех бандитов. Отважник Пактовий, штурмующий столицу Степи, город Дорону, или убивающий императора Ария – это бессмыслица еще большая, чем войска Гондора, штурмующие последнюю твердыню Саурона. Потому как задача солдата в системном кризисе – выиграть достаточно времени для собственного качественного скачка. Победа одерживается через разрушение чужого проекта, или через признание и встраивание в оный, или через перехват управления.

Смена цели определяется тем качественным изменением в понимании мира, которое герой должен пройти практически одновременно с меняющейся вселенной.

Качественный скачок совершается где-то на периферии событий, в голове раненого или больного человека, порой в его галлюцинациях. Это почти что таинство. Оно беззащитно, как новорожденный младенец, но сильные мира сего в этот момент решительно заняты другим. Войной, переворотом, своими собственными планами.

Обеспечение этого качественного скачка и есть первейшая задача героя.

В проекции на объективную действительность – это скорее призыв к читателю. Моралистический. В кризисе главное открыть глаза. Понять, что надрывные крики агитаторов и звуки дудочки крысолова – одно и то же. Нет ничего проще, чем пойти за ними и раствориться в бесконечном хороводе очередного «механического дива». И ничего сложнее, чем разобраться в их причинах.

Проблема героя в том, что не только его совесть может раствориться в необходимости, не только его эмоции станут механическими – но и сам он вполне может угодить под «автоматизацию». В физическом смысле.

Разрастание Машины, выход ее на все новые уровни мышления, эмоций, умений создавать – еще один традиционный прием у Лазарчука. Организованности могут быть не только государственно-техническим (рассуждения инженера Юнгмана в «Мосте Ватерлоо»), но и техно-биологическими («Жестяной бор» – лесной массив, насыщенный электроникой, с использованием принципиально новых технологий – стал трансформировать сознание людей), и даже магико-биологическими (трансформация нескольких королевств в «Солдатах Вавилона»), которые постепенно создают условия для рождения нового Бога, мировой сущности... «Механическое диво» лишь одно из проявлений и не самое страшное, потому как ограничено своими задачами, его можно сравнить с мощным компьютерным вирусом. Мегамашина цивилизации познает человека – и лучше всего это показано в «Жестяном боре», когда герой понимает, что его чувство любви, его последней настоящей любви, было искусственно инициировано, биохимическим путем. «Моральный износ – сто пятьдесят процентов», говорит о себе персонаж второго плана, и главному герою остается только согласиться с этим. Мир как-то самоорганизуется, прогресс обустраивает вселенную под себя, и человек – совсем не первая величина в этом мире.

Это разнообразие организованностей, которые практически на каждом уровне стремятся к формированию какого-то подобия личности, субъекта – очень созвучно идеям С. Б. Переслегина о сапиенизации биоты (распространения разума среди других биологических видов) и образам технологической сингулярности В. Винджа. Административный уровень подобной организованности А. Лазарчук и П. Лелик рассмотрели в эссе «Голем хочет жить». Отдельный вопрос – насколько Лазарчук последователен в использовании образа познающей человека Машины. В работах, опубликованных за последние полтора десятилетия, системы одновременной и многоуровневой «сапиенизации» – просто нет. Хотя в «Параграфе 78» фигурируют поумневшие крысы, а нео-чернобыльская зона в «Спирали» тоже много чего рождает – компьютерная техника уходит на второй план. Ничего подобного «Ложной слепоте» П. Уоттса или «Счету по головам» Д. Марусека. Едва ли не самым комплексным по уровню упомянутых организованностей, произведением последних лет стал рассказ «Аська»: падший ангел начинает массово соблазнять людей, используя систему мобильной связи и манипулируя их судьбами.

Но задачи, которые стоят перед героями, практически не изменились, поставила ли Машина весь мир на край гибели, или всего лишь десяток человек в железном ящике пытаются выбраться к свету: надо найти какие-то новые способы взаимодействия личности и цивилизации, своего «Я» и новой технологии. Пока «кодоны» окончательно не промыли мозги, или пока старую личность не вытеснила новая.

Однако ясное знание крайне редко само по себе может трансформироваться в действия. Один в поле не воин, даже если это обредший сверхзнание отважник. Требуется организация. Когда Глеб Марин просит полковника Вильямса о содействии, и тот слепо подчиняется – это редчайший случай, который возможен еще только потому, что Вильямс по инструкции Марина уже смог закрыть сквозной проход между мирами, остановить советское вторжение.

Проблема в том, что ранее созданные структуры – действуют по докризисным правилам. Потому либо ничем не могут помочь, либо заведомо вредят. Даже если люди там действуют с самыми благими намерениями, хотя и благие намерения сейчас редкость. Правила игры и ее цели могут меняться несколько раз – возникает проблема взаимодействия протагониста с остальными людьми. Он слишком много знает, и порой это сказывается даже на его возможностях общения. Ему просто некогда объяснять растолковывать все детали, пересказывать историю с самого начала.

У Лазарчука команда героя – не фэнтезийная «дружина», которая жаждет приключений^{35}. Не кучка авантюристов, которые идут за кладом. Не группа мстителей-самураев. И даже не друзья детства. Слишком сильно встряхивает мир вокруг, чтобы команду можно было комплектовать по таким принципам.

Герой, переживший качественный скачок, склонен видеть вокруг себя пешки-марионетки, и часто бывает так, что он может легко дергать за ниточки. Но если еще в нем осталось представление о том, будущем мире, где он хочет жить вместе с другими людьми – превращать друзей-знакомых в марионетки не получается.

Решается проблема двумя методами. Во-первых, через ситуационные союзы и манипуляции – тут химически чистое предательство (вольное или невольное) присутствует в сделках по умолчанию. Во-вторых, союзы, продиктованные общностью взглядов на будущее и теми самими особенностями восприятия мира, за которые держатся персонажи. И здесь тонкость – Зден, отец спецагента Игоря, смог нормально поговорить с сыном только за несколько часов до слияния миров, нашего и вселенной, где властвовали майя – раньше Зден, один из тех, кто пластал время и манипулировал судьбами нашего мира, оставался игроком. Сын был одной и пешек на доске – специальным человеком, за судьбу которого тот переживал, но никак не мог выделить его из прочих.

Соратники протагониста – это камешки из мозаики будущего.

Кажется, что такой критерий походит на «уловку 22», ведь те, кто пришел к власти или к просто победе под соответствующим знаменем – они и будут определять будущее. Достаточно попасть в число диадохов у Александра Македонского – и ты точно станешь одним из царей. Но в жутком, многослойном кризисе победить может только та команда, которая даст правильные ответы на вопросы истории. И не просто напишет их на бумаге, а еще и сможет воплотить в жизнь. Быть частью такой команды – и означает создавать грядущее.

Таков перечень основных элементов: кризис как общий механизм, а в нем несколько типов деталей-персонажей, противостояние-война, обязательная перемена цели и рост героя над собой, меняющийся мир, которые обретает сознание и стремится запустить свои щупальца в головы персонажей…

Как же эти элементы проецируются на будущее? Можно увидеть качества грядущих кризисов, которые наверняка проявятся во всем блеске:

– естественно, Лазарчук не знает, каким будет переход через «фазовый барьер», но постоянно говорит, что кризис будет глубже и необычнее, чем можно ожидать на первый взгляд. «Личностность кризиса», это его форма в виде противостояния игроков, большей игры, в которой вообще не видно многих рук, и только post factum можно будет догадаться, что они были. Но во сколько бы слоев тайны не были завернуты эти игроки – в конечно итоге им приходится решать вполне земные задачи…

– непривычность возникающих переходных структур это лучший элемент прогноза: практически любая архаика может получить высокотехнологичную поддержку – и там, где до того были пустые разговоры или бессмысленные обряды, вдруг возникает действующая система. Небольшая этническая группы, прослойка социума, даже фаны популярной игры – вдруг могут стать поставщиками вполне мотивированных кадров. Сама эта переходная система может быть тупиковой, но оттого не мене страшной и упорной в борьбе за существование;

– переход будет сопровождаться разрушениями, бессмысленными войнами, попытками уничтожить противников, потенциал которых уже через пару лет окажется критически важен для технологического скачка, но договориться с ними отчего-то не выходит. Цитируя С. Лема: «Время ужасных чудес еще не прошло». Нет ничего проще, чем сгинуть в таких вот бессмысленных войнах, – вчерашние пастухи-фаны-сектанты могут легко сжечь страну, сами не очень понимая, что делают;

– в кризисе возникнет множество организаций-манипуляторов, которые будут компенсировать отсутствие собственных сил и ресурсов намеками на тайну и всезнание – образ тоталитарной секты лишь самый известный и распространенный из образов подобных структур. Они сделают трансформацию личности адептов своим основным инструментом. В смутное время любая технология работы с сознанием позволяет взять ресурсы будто из воздуха;

– эта трансформация сознания будет носить отчетливо технологический характер, когда за бубнами шаманов и листовками – стоят вполне серьезные наработки. Вовсе не обязательно медикаментозные или кибернетические, часть из них вполне может использовать привычные носители информации. Ужас в том, что инструменты подобных манипуляций получают в руки не самые умные и уж точно не самые дальновидные люди;

– после кризиса границы личности индивида, зона его «Я», самоконтроля – неизбежно изменятся, скорее всего, сузятся. Соотношение органического/технологического в личности поменяется – и эту проблему хорошо бы осмысливать уже сейчас;

– эскапизм для читателя, который мечтает уйти в страну никогда-никогда, оборачивается требованием к нему же – осознать кризис. Если в детективе ищут убийцу, то у Лазарчука в романах ищут выход из многомерного лабиринта. Простые, очевидные и при этом неправильные решения – обозначены в ассортименте. Только нетривиальный подход дает шанс на существование, при этом невозможно победить всех своих противников – надо встроиться в новый мир.

Наконец, в творчестве Лазарчука есть еще детали, которые можно использовать при прогнозировании – но пока они остаются неизвестны читателям. Надо ждать публикации «Посредника» и «Рай там, где трава»…

Май 2015.

Владимир БОРИСОВ, Сергей ШИКАРЕВ
БУДУЩЕЕ У ФАНТАСТИКИ ЕСТЬ! Беседа

Задавал вопросы Владимир Борисов, отвечал – Сергей Шикарев.

Я глубоко убежден, что фантастика (назови ее научной, социальной, философской, сказочной или вообще магическим реализмом) воспринимается читателем серьезно лишь тогда, когда не просто вызывает сопереживание, но еще и тесно связана с окружающей действительностью. Поэтому сначала хочу попросить оценить Вас: каков процент (примерно, навскидку) такой фантастики выходит в последнее время? Отличается ли ситуация в русскоязычной фантастике от англоязычной?

Любое художественное произведение связано с окружающей действительностью. Хотя бы тем, что и автор, и читатели в этой действительности живут, и сама возможность создания произведения, абсолютно оторванного от реалий текущего момента, мне представляется фантастической.

Другое дело, насколько сам автор желает попасть в нерв времени, поймать Zeitgeist. И насколько ему это удается – результат намерению соответствует не всегда. Прекрасно переплавляет веяния времени в буковки и слова Виктор Пелевин. Хотя, судя по роману «Любовь к трем цукербринам», окружающая действительность ему порядком поднадоела. Что, впрочем, немудрено.

Учитывая огромное, едва ли не безумное, количество наименований фантастических книг, которые ежемесячно появляются на прилавках, оценивать что-то в процентах, а значит – претендовать на знание целого, весьма затруднительно.

Однако подмечу три обстоятельства.

Во-первых, из фантастики (но не из литературы) практически исчезли тексты, представляющие различные сценарии будущего России. Не считать же таковыми различные вариации на тему постапокалипсиса, хотя их популярность – черта сама по себе примечательная.

На рубеже тысячелетий, по более приземленной временной шкале – в конце 1990-х – начале 2000-х, вышло несколько романов, в которых описывались варианты нашего близкого и не очень будущего. Можно вспомнить «Выбраковку» Олега Дивова, «Вариант И» Владимира Михайлова, «Сверхдержаву» Андрея Плеханова, циклы Хольма ван Зайчика и Александра Зорича. Пожалуй, последней книгой такого рода, вызвавшей заметное обсуждение, стал «Русский космос» Ильи Новака и Виктора Ночкина.

С тех пор будущего – как объекта исследования, а не сюжетного фона – в русской и русскоязычной фантастике стало заметно меньше.

Зато стало больше прошлого. В этом заслуга «попаданцев» (я уже сетовал на досадную пассивность этого термина в сравнении, например, с «внедренцем» или даже «засланцем»), стремящихся перекроить историю, чтобы помочь то царю-батюшке, то товарищу Сталину – в зависимости от собственных политических предпочтений.

Конечно, такое то ли вторжение, то ли бегство в прошлое – симптом не столько жанровый, сколько социальный. Это во-вторых.

И в-третьих, самым неожиданным и трагическим образом оказались связаны с окружающей действительностью произведения «геополитической фантастики». Те боевики, в которых описывались военные действия на территории Украины. Вопреки некоторым обвинениям, полагаю, здесь нужно говорить не о подстрекательстве или провокации, а о предчувствии и предсказании. Термин «фантастика ближнего прицела» теперь звучит по-новому. И звучит зловеще.

К слову, известно, что такими произведениями как некоторой тенденцией заинтересовался Брюс Стерлинг. Поговаривали даже о возможности издания в Америке тематического сборника, но дело застопорилось.

Судить о связи с окружающей действительностью фантастики англоязычной еще сложнее. Не только потому, что в переводах на русский нам представлена лишь малая ее часть, но и потому, что «действительности» наши очень разные. И, как говорится, на «повестке дня» у нас – различные вопросы. Например, говорят, что роман Энн Леки «Слуги правосудия», просто осыпанный фантастическими премиями, среди которых и «Хьюго», и «Небьюла», и «Локус», своей популярностью обязан теме «гендерной неопределенности», сейчас в США весьма актуальной.

Хорошо иметь дело с профессионалом. Он не только тактично тебя поправит, но и разъяснит, как ту сову, на конкретных примерах. Прекрасно, поехали дальше.

Вот как раз о представлении в фантастике нашего ближайшего будущего я и хотел бы поговорить подробнее. Для начала прошу назвать несколько самых-самых произведений (как наших, так и зарубежных, а может, даже и из мейнстрима), которые, на Ваш взгляд, подходят к этому вопросу наиболее ответственно? То есть пишут так, что хочется воскликнуть: «Черт возьми, очень даже возможно, что так все и будет!»

Одна из книг, которая в свое время произвела на меня сильное впечатление и, признаюсь, даже напугала, это «Глобальный человейник» Александра Зиновьева. Демонстрация глобального и безальтернативного общества, в котором под воздействием информационных и социальных технологий личность подавляется и заменяется статистической единицей, конечно, наследует великим антиутопиям двадцатого века, но, на мой взгляд, укоренена в уже существующей реальности намного глубже. И оттого эффект производит более мощный.

Назову и роман «Конец радуг» Вернора Винджа. Автор подошел к делу основательно, и роман вышел довольно точным в описании технологических и социальных тенденций, формирующих наше будущее. И вот что любопытно: если социальные новации (например, система образования не как источник знаний, а как основа конкурентоспособности индивида) еще только начинают внедряться, то новации технологические (носимая электроника, дополненная реальность) уже стали реальностью.

Собственно говоря, именно скорость изменений является одним из главных препятствий для создания картин ближайшего будущего. Например, Артур Кларк в книге «Черты будущего» писал о том, что в 2000-м году человечество приступит к заселению планет Солнечной системы и создаст искусственный интеллект. Увы, этот прогноз оказался чересчур оптимистичным. Чаще авторы быстроту технологических изменений недооценивают. Уильям Гибсон в рассказе «Джонни-мнемоник» помещал в голову героя «сотни мегабайт» информации. Спустя полтора десятилетия в экранизации эту память расширили до 80 гигабайт. Но сегодня и этот объем должного впечатления не производит. Да и вживление в человека «модифицированных микрохирургических протезов» представляется делом вполне реальным. И так называемая «трилогия Синего муравья» Гибсона, в которой фантастика присутствовала в гомеопатических дозах, читается уже как реалистическое произведение.

Впрочем, по выражению самого Гибсона, «будущее уже здесь, просто оно неравномерно распределено». И прогнозы зачастую реализуются быстрее, чем работают писатели. Вот и получается, что описывать далекое будущее проще и «безопаснее» с точки зрения проверки реальностью, чем будущее, отстоящее от современности на пару-тройку, даже десяток лет.

Как говорится, «предсказывать сложно, особенно будущее».

И совершенно напрасно ждать от фантастики предсказания научных открытий: слишком сложной стала наука, и ученые уже не могут претендовать на знание того, что происходит в смежных отраслях. Так, в биологии (а это одна из точек роста современной науки), по словам специалиста, каждые два года происходят значительные прорывы.

Но иногда предсказания фантастов сбываются довольно парадоксальным, замысловатым образом. Например, во многих романах прошлого века фигурировали мощные (иногда всепланетные) вычислительные машины, доступ к которым осуществлялся с помощью консолей. Казалось, появление персональных компьютеров «отменило» подобные представления. Но развитие планшетов, смартфонов и прочих гаджетов наряду с облачными (понятие это даже успело утратить кавычки) технологиями сделало их реальными.

Некоторым авторам удается передать и саму динамику перемен. Брюс Стерлинг в рассказе «Киоск» замечательно описывает «Третий переходный период» и социальные трансформации, связанные с изобретением фабрикатора на углеродных нанотрубках, способного копировать и тиражировать предметы (близкий аналог такого изобретения – 3D-принтер).

Тщательно подходит к конструированию будущего Ким Стенли Робинсон в романе «2312». Речь, правда, как следует из названия, идет о будущем, довольно отдаленном, но писатель описывает этапы становления этого будущего очень подробно: перечисляет вехи совершенствования ракетных двигателей и даже определяет исторические этапы развития и завершения постмодернизма. Настоящий интеллектуал.

Впрочем, современность не слишком поощряет сценарии космической экспансии человечества. Куда более вероятной представляется концепция «Нового Средневековья» с жесткой социальной структурой, усилением роли сакрального и умалением роли технологий (во всяком случае для тех, кому они окажутся недоступны). Такой мир описывают и «Теллурия» Владимира Сорокина, и цикл о похождениях отпетых мошенников Дарджера и пса Сэра Пласа Майкла Суэнвика. Кстати, в этих произведениях важную роль играет фигура псоглавца – образ не то чтобы модный, но в последнее время часто встречающийся.

Идея «Нового Средневековья» кажется не слишком человеколюбивой. А может быть, просто непривычной. Но вряд ли писатели смогут предотвратить, по известной формуле Брэдбери, наступление такого будущего.

Все-таки у пророков прорицать и приближать будущее получается куда как лучше, а фантастика от пророческой функции, судя по читательским ожиданиям, давно избавилась.

В любом случае, каким бы ни было будущее, как бы ни удивляли или разочаровывали его технологии и социальное устройство, научные открытия и прочие практики, для наших потомков оно будет всего лишь привычной повседневностью.

Хорошо, согласен, прорицать и предсказывать – не царское, не фантастов дело. Но ведь кто-то должен готовить общество к предстоящим переменам? Ведь уже сейчас многие общественные институты не поспевают за технологическими переменами, а впереди нас наверняка ждут новые, причем существенно новые проблемы. Господи, мы не можем выскочить из махрового расизма, а что будет, когда появятся разумные животные, или киборги, или виртуальные разумы?

Как Вы считаете, можно ли надеяться, что фантастика справится с этой функцией – хотя бы в общих чертах познакомить человечество с новыми реалиями?

Надеяться можно! Дум спиро сперо. Возникает, правда, вопрос: а известно ли фантастике, какими эти новые реалии будут? Ведь за несколько минувших десятилетий сменили друг друга несколько сценариев предполагаемого будущего: картины космической экспансии человечества сменились будущим, где господствовали компьютерные технологии, а люди осваивали не космические, а виртуальные миры. А затем на смену компьютерам пришли биотехнологии. Однажды и биотехнологиям придут на смену другие, пока неведомые реалии. Хотя есть мнение, что именно биотехнологии станут основой пресловутого нового технологического уклада.

Еще в семидесятых Элвин Тоффлер предупреждал о том, что все возрастающая скорость изменений может стать причиной так называемого футурошока – затрудненной адаптации человека к этим самым новым реалиям. И я полагаю, что фантастика как раз подходящее средство, чтобы подготовиться не к вектору, а к скорости перемен.

Есть у меня и еще одно соображение. Эволюция биологической природы человека, изменение его социальной организации и развитие наук и технологий, хотя и протекают с разной скоростью, все-таки тесно взаимосвязаны между собой. И коль скоро – очень скоро на самом деле – технологии окажутся способны влиять и изменять саму природу человека, может быть, одной из функций фантастики и литературы будет напоминание человеку о человечности.

У нас в стране выходит сейчас ежегодно больше тысячи новых книг – и отечественных, и переводных. Как уследить за всем этим многообразием? Да, многое и очень многое наверняка не заслуживает читательского внимания. Но не упустим ли мы в этой мутной пене гениальные прозрения? Что может противостоять заливающему нас информационному потоку?

Да, существует система рецензирования, но ведь и рецензии превращаются в столь же мощный информационный поток, может, пока поменьше, чем основной, но все равно большой. Как с этим справляться?

Уследить за этим прекрасным многообразием решительно невозможно. Я убедился в этом, составляя библиографический список для Роскона: свыше семиста романов, не считая проектных, больше тысячи повестей и рассказов. И это только отечественная, русскоязычная фантастика. Типичный кризис перепроизводства. Но в результате и самому усердному читателю прочитать столько книг не по силам. К счастью, это и не требуется – закон Старджона работает.

Задача поиска в этом потоке стоящих произведений – задача сложная, интересная, институциональная даже. Мне кажется, что и читательские сообщества, и критики, и премии с этой задачей по мере сил справляются. И действительно, стоящее произведение мимо их внимания не проскользнет, рано или поздно о нем будет известно. Есть и утешительная мысль о том, что о незамеченных шедеврах мы так и не узнаем.

Еще мне представляется важным, что все это огромное количество произведений адресовано разным читателям (сегментам – в маркетинговой терминологии). Свои любимые авторы – у тех, кто читает истории про попаданцев, свои – у тех, кто предпочитает темное фэнтези, свои – у ценителей интеллектуальной фантастики.

Единое некогда сообщество читателей фантастики распалось на группы, и сегодня появление произведения, безоговорочно принятого всеми как шедевр, просто невозможно.

В качестве бреда подумал: вот ученые пытаются решить эту проблему, выпуская реферативные журналы. Толстенные издания, между прочим. Сидят специалисты и описывают все доступные статьи – очень кратко, чтобы можно было оценить – заинтересует тебя этот текст или нет? А возможны ли реферативные журналы по фантастике? Чтобы можно было быстренько просмотреть интересующие тебя темы и решить, с чем стоит знакомиться поближе.

А ведь некоторое и очень даже толковое подобие такого реферативного журнала уже существует. На сайте «Лаборатории фантастики» посетители могут отметить несколько характеристик произведения: время и место действия, используемые сюжетные ходы и другие. Можно и оценить произведение, и назвать похожие на него книги. А можно узнать, как его оценили твои так называемые «единомышленники», и получить рекомендации, основанные на их оценках.

На мой взгляд, инструментария Фантлаба вполне достаточно для того, чтобы читатель мог оценить, насколько тот или иной текст ему интересен. Схожим функционалом обладают и такие сайты, как LiveLib и GoodReads.

Важно помнить и то, что такие рекомендательные системы, очень полезные читателям, с задачей выстраивания произведений в иерархию по их художественным достоинствам не справляются – хотя различные топы и списки на их основе регулярно создаются.

Параллельная проблема – даже с реферативными журналами по фантастике – как классифицировать художественные произведения? Допустим, есть главные разграничения: научная фантастика, фэнтези, хоррор. Но ведь они часто условны.

В свое время Генрих Альтов составил «Регистр фантастических идей и ситуаций», который, правда, так и не был никогда напечатан. Но и тут не все просто. Юрий Зубакин написал объемную работу, в которой разбирал сам подход – что считать фантастической идеей, когда она превращается в реалистическую и т. д. Очень интересно. Мы с Александром Лукашиным тоже занимались этой проблемой. Взяли небольшой рассказ Вячеслава Рыбакова «Пробный шар», сами попробовали выписать из него все, что можно считать фантастической идеей, предложили это сделать еще нескольким экспертам. Результатом стал список идей, по размеру чуть ли не сопоставимый с самим рассказом. Я, конечно, утрирую и гиперболизирую, но не слишком.

Но все эти попытки почти не получили развития, не были поддержаны другими исследователями. Как Вы думаете, почему? Это бесперспективно? Неинтересно? Вообще никому не нужно?

На мой взгляд, дело в том, что классификация – как и прочие слова, заканчивающиеся на -ция, – является процессом, причем процессом, стремящимся к бесконечности. Систематика – занятие, конечно, увлекательное, но, насколько я знаю, даже в биологии не удалось создать завершенную и бесспорную систему классификации, а попытки такие предпринимаются очень давно.

И пример, который Вы привели, очень красноречиво показывает, что чем больше экспертов, – тем больше мнений. Как шутят во многих профессиях, связанных с интеллектуальным трудом и не связанных с математикой, два юриста (консультанта, финансиста, бухгалтера – добавить по вкусу, нужное подчеркнуть) – три мнения.

Разумеется, ни трудоемкость задачи, ни субъективность ответов не препятствуют попыткам классификации. Не наблюдаем этих попыток мы в том числе и потому, что сменилась аудитория любителей фантастики. По моим смутным и труднопроверяемым ощущениям, на смену инженерам с их тягой к конструированию, регистрам и ТРИЗ пришли те, кого сами эти инженеры назвали бы «невнятными гуманитариями». Впрочем, и «внятные гуманитарии» от этих интересов далеки.

Знаю, что Вы активно участвуете в проекте «Новые горизонты», призванном найти среди обилия выходящих из печати книг самые необычные, самые интересные и самые нестандартные.

Поделитесь своими впечатлениями от уже прошедших награждений. Видите Вы в номинированных на эту премию книгах необычность и новизну? Надеетесь и дальше отыскивать жемчужины в потоке фантастической беллетристики?

Как у активного участника и даже организатора впечатления самые положительные. Конечно, результаты и даже номинационные списки любой премии субъективны, но все-таки премиальный процесс «Новых горизонтов», на мой взгляд, дает четкую картинку того, что оригинального и необычного появляется в отечественной фантастике. Пусть мое собственное мнение и не всегда совпадает с выбором жюри «Новых горизонтов», но произведения из номинационного списка премии смело можно рекомендовать для чтения всем заинтересованным и любопытствующим.

Все они отличаются от того «мутного потока», который преобладает в фантастике. И, что естественно, даже друг от друга отличаются.

Залогом тому привлечение в качестве номинаторов экспертов с широким кругом чтения и самыми разнообразными литературными предпочтениями.

У «Новых горизонтов» есть еще одна важная особенность. С момента возникновения премии оргкомитет принципиально стремится к открытости премиального процесса. Выдвигаемые на премию произведения обязательно сопровождаются кратким представлением от номинаторов, в которых они рассказывают, чем обусловлен их выбор. А члены жюри не только оценивают тексты, но и делятся впечатлениями в отзывах. За эту работу я лично и номинаторам, и участникам жюри очень признателен. В результате каждый может сравнить свое мнение с мнением профессионального жюри, а заодно убедиться, что и профессионалы в своих оценках могут разниться.

Рассчитываю, что премия продолжит искать жемчужины. Дело за авторами – пусть творят, создают жемчужины.

На какой ноте мы завершим наш разговор – минорной или мажорной? Что готовит нам будущее фантастики?

Лучше на мажорной – не вижу ни повода, ни смысла грустить.

Будущее у фантастики есть, и это само по себе замечательно. Конечно, жанр сильно изменился, и Хьюго Гернсбек, наверное, сильно бы удивился, почитав современную фантастику. Расхождение науки и фантастики почти завершилось, и основной корпус фантастических текстов составляют произведения, от науки далекие. Но и сама наука в общественном сознании отступила на второй план. В этом фантастика следует за веянием времени. Сам жанр как размышления о человечестве и его будущем, сценариях его развития будет существовать до тех пор, пока существует само человечество.

А вот что касается развлекательной фантастики, то ее перспективы далеко не радужные. Современное общество предоставляет достаточно возможности развлечь себя, не прибегая к такому сложному и затратному по времени способу как чтение.

Отечественная же фантастика, на мой взгляд, в последние несколько лет переживает период трансформации. Показательно переломным в этом отношении стал 2013-й, когда закрылись «Если» и «Полдень, XXI век» – ведущие журналы, публикующие фантастику и задающие своего рода систему координат, разметку фантастического пространства. Ознаменовала конец эпохи и смерть Бориса Стругацкого.

Фантастика переконфигурируется. Возникают новые премии, новые конвенты, новые журналы. Снова выходит «Если», но уже как новый журнал, облик которого только складывается. Так что судить о результате можно будет лишь через полгода – год.

Меняется и подход издателей. Отпала необходимость гнать «план по валу», делая ставку на количество наименований в пику конкурентам. Издатели стали больше задумываться и об оформлении книг (посмотрите, сколько иллюстрированных изданий появилось за последнее время), и об их содержании. По некоторым вестям из редакций можно судить о том, что взят курс на постепенное повышение планки по качеству текста. Случается, что и гонорары перспективным авторам повышают.

При этом проекты, в свое время удержавшие на плаву многих авторов, постепенно теряют популярность, тиражи проектных книг снижаются. Хотя они по-прежнему выше, чем средний тираж начинающего автора.

Все более доступными и распространенными становятся сетевые публикации, самиздат. И зачастую они более выгодны автору, чем контракт с издательством. А многие популярные авторы уже имеют персональные интернет-магазины.

Так что в течение нескольких лет книгоиздательский ландшафт сильно изменится. И это, конечно, повлияет на то, какие книги и какую фантастику мы будем читать.

Пока не видно новых литературных течений и авторских объединений, но и они обязательно появятся.

В этом можно не сомневаться. Как писал Майкл Суэнвик в знаменитом эссе «Постмодернизм в фантастике»: «Клокочущий вал перемен вновь устремляется вперед. Ну а дальше – как обычно. Одни писатели, имеющие уже известность, лишатся ее, другие, еще не имеющие, – обретут. Репутации будут расти и рушиться. Кто-то вечно будет лишь на шаг от успеха, но никогда не добьется его. Другие годами будут пребывать в тени, прежде чем вспыхнут светилом, которое ослепит нас. И смирятся сильные, и вознесутся смиренные. И свершатся все библейские пророчества. Короче говоря, в научной фантастике ничего не изменится, все будет точно так же, как было уже много раз до этого».

Замечательные слова, и особенно замечательно, что мы будем свидетелями и участниками происходящего.