Да-а, давно я так не веселился, откуда только силы взялись! Правда, веселился я вынужденно, потихоньку, про себя, как бы внутри себя.
Таких кружков, как наш драматический, я лет сто не видел, хотя, честно говоря, в какие именно кружки я ходил в свои юные годы, я и не помню.
Когда я явился на первые свои занятия, я очень быстро сообразил, что никогда не узнаю, как и почему я сюда попал. Было ясно, что кружок никого не ждал от нашего шестого класса, во-первых, и, во-вторых, тем более не ждал именно меня. А в то же время я никак не мог предположить, что все это наша Евгения Максимовна затеяла без всякого ведома кружка, сама придумала этот необыкновенный престиж нашего шестого и подпихнула меня на подмостки сцены. Нет, в это я не верил, слишком уж она была умная и симпатичная.
Само собой, когда в драмкружке появляется новое лицо, ему говорят: а, мол, привет, рады вас видеть, очень вас ждали, или — наоборот — кто вы такой и что вам угодно? Логично? Но ничего этого не произошло, меня никто будто бы и не замечал. Раз уж я пришел на занятия без всякого желания, можно было и обозлиться, но я не злился, может быть потому, что исправил сегодня две тройки на четверку и пятерку и настроение у меня было более или менее пристойное.
Народ был в основном малознакомый, кое-кого, конечно, я знал в лицо, знакомых же было трое. Третьеклассницу Мику Петрову знала вся школа: малышка отлично пела, и ее даже показывали по телевизору. В драмкружке, конечно, она играла детей. Была еще очень симпатичная девочка — красавица Любаша Носик из восьмого «А». Она-то, я думаю, играла героинь: из-за красоты и потому еще, что на школьных вечерах всегда читала какие-нибудь героические, трагические или лирические монологи. Ну и, само собой, в кружке царил выскочка Джек Лисогорский, девятиклассник. Я его терпеть не мог, вечно во всем он был первым. Не то чтобы он был буквально первым, куда там, но всегда лез в первые ряды. И вечно больше всех выпендривался. И в школьных лыжных гонках он участвовал, и стихи в школьной газете публиковал, и концерты вел, и литературными викторинами руководил — ну просто сил нет. Главное, он не был веселым, активным пареньком, а элементарным выскочкой и занудой. Все это, я думаю, понимали, но ничего с ним поделать не могли, потому что он вроде бы делал все правильно и, главное, правильные вещи, всеми уважаемые.
Ну, мне, разумеется, повезло: прихворнула наша литераторша Инна Люциановна и кружок, конечно же, вел Джек Лисогорский. И даже одноактную пьесу, которую мы должны были начать репетировать, написал, по-моему, он сам или, что еще хуже, кто-то, но под его руководством. Пьеса была потрясающе глупой. Про одного талантливого школьника, который изобрел на уроке химии какую-то там таблетку: съешь ее и попадешь куда захочешь: в космос, на Аляску, в средние века — куда попало. Ни темы, ни идеи — набор событий. Этот школьник и возникал где попало, и всех зачем-то побеждал. В пьесе было с десяток песенок, и, само собой, подыгрывая себе на гитаре, их исполнял Джек Лисогорский. Он раздал всем роли и стал всех учить, как правильно играть (ну, прямо уши вянули!). Дескать, нужно представить себе буквально, что ты и есть этот персонаж, и изображать его, исходя из его психологии.
Малышка Мика Петрова сказала:
— А я вот не могу представить, что я буквально звездочка на небе. Я могу только, как она, махать ручками и танцевать.
Джек сказал, закатывая глаза:
— Ты абсолютно не права с чисто актерской профессиональной точки зрения.
И тогда мудрый и спокойный десятиклассник сказал ему:
— Глупец ты, Лисогорский. Играй-ка ты лучше сам вместо меня роль Магнитной Бури, а я пойду и отдохну в дискотеке.
И ушел.
Мне досталась роль какого-то пирата, я произносил текст, но как-то механически — я отвлекся. Что-то меня взволновало, я долго не мог понять, что именно. В какой-то момент мой взгляд упал точно на переносицу Джеку Лисогорскому, и я увидел его дурацкую улыбку с задранной верхней губой. Но дело было не в самой улыбке Джека, а в том, что я ее, эту его улыбку, недавно видел: вот так же вот смотрел в его переносицу. И тут же я вспомнил (и разволновался еще больше), что уже вспоминал его улыбку. Это случилось на какую-то долю секунды, когда я брел по Фонтанке из цирка домой. Приближаясь к Аничкову мосту, я в упор глядел на темный силуэт лошади на мосту и, когда уличный фонарь выплыл из-за тела лошади и ударил мне в глаза, я внезапно вспомнил эту его улыбку, увидел и тут же ее позабыл, и самый этот момент позабыл.
И я мучительно думал: почему тогда, на Фонтанке, мелькнула эта его улыбочка? Именно тогда, на Фонтанке, а не сейчас; сейчас-то я ее просто видел.
Вдруг Джек, стоя возле меня и глядя мне прямо в глаза, спросил меня, опять с этой же своей улыбочкой:
— Ну как, дитя, нравится тебе твоя роль, а? А как тогда, а? Был в цирке? Дождался свою красавицу? Ути пути, мой славненький!
И в тысячную долю секунды я вспомнил все. Все!
Да, поразительная это у меня способность: что-то происходит в жизни, я это вижу, вижу — но не осознаю, что ли, не регистрирую в сознании. Нет, нет, даже сомневаться не стоит: когда я впервые увидел Свету, я где-то в глубине себя вроде как знал, что это и есть Юля Барашкина, знал, но не осознавал…
В тысячную долю секунды я увидел кинозал перед сеансом. Свету у микрофона, себя с блокнотом, быстро пишущего ей записку, себя, передающего с дальнего ряда эту записку вперед… Я еще держу вытянутую руку, кто-то передает записку по рядам, моя рука еще висит в воздухе, а Джек Лисогорский принимает от кого-то мою записку, улыбается мне и машет рукой, мол, все в порядке, передаю дальше… Он по моему лицу, по моей руке вполне догадался, что записка эта от меня…
Только теперь я понял, что видел тогда, видел, но не осознал, что никуда дальше он записку не передал. Неужели же такой самообман возможен только потому, что мне трудно было представить, что есть такой подлец, который возьмет и не передаст чужую записку?!
— Ты — почему — не передал — записку?! — хрипло почти крикнул я Джеку. — Почему-у?! — А рука моя уже вцепилась в его цветастый галстук.
— Ну спокойно, малыш, — бледнея, сказал он. — Ну прочел твою записочку, ну не передал, эко диво. Просто решил, что девчонка слишком хороша для тебя, да и вообще не придет.
Дальше я уже быстро шел по коридору к раздевалке с обрывком его галстука в руке. Лучше я ничего не придумал.
— Здравствуйте, Алла Вениаминовна, — сказал я нашей директорше школы, весь дрожа и почти размахивая Джековым идиотским галстуком. Лучшего я выдумать не мог.
Джек догнал меня и схватил у всех на виду, пытаясь отнять огрызок своего галстука, и у всех на виду, подпрыгнув, я залепил точно ему в глаз. При всех. При директоре школы. Это лучшее, что я придумал.
Потом нас разнимали, Джек расхныкался на всю раздевалку, глаз его мгновенно заплыл и посинел, после я видел себя у Аллы Вениаминовны в кабинете с опущенной головой.
— Великолепно, великолепно, Волков, — говорила она. — Как же это понять, дорогой мой?
Но в тот момент ничто не имело для меня значения.