Мне на плечо сегодня села стрекоза

28

Что это не Света, я сразу догадался, но не сообразил почему-то, что это Айседора подошла.

— Это Алеша, что ли? — спросила она.

— Да. Здравствуйте, — сказал я.

— Мой птенец говорил, что ты будешь звонить. Она сказала, знаешь что?

— Не. Не знаю, — сказал я.

— Что если можешь, подъезжай ровно в пять к Ленфильму, а если не сможешь, звони в шесть. Выбирай сам, понял?

— Понял.

— Как дед?

— Он через две недели в санаторий едет. Месяца на полтора.

— Он говорил, когда мы на рыбалке были. Ему — привет. Скажи, что я позвоню.

— Передам.

— Ну, привет.

— До свидания.

— Как каникулы-то проводишь?

— Да кое-как.

— А на рыбалке чего не был? Когда мы с дедом плотву драли.

— Так вы же в будний день ездили, а мы еще учились.

— Точно. Верно. Ну, привет.

— До свидания.

— Отгадай загадку: «Не птица, не синица, а перья есть, и хвостик есть. На кого похоже?»

— Не знаю.

— Дурашка ты. О-кунь. Пока.

— До свидания.

И она повесила трубку. Не знаю отчего — я вдруг маленько развеселился. Конечно, нужно ехать к Ленфильму, думал я, тогда я наверняка ее увижу, а если звонить — то да се, мало ли что…

На улице я нос к носу столкнулся с Иришей Румянцевой — нашей новенькой, моей соседкой. Я обрадовался, хотя и собирался побродить один, но вскоре почувствовал что-то неладное.

— По делам? — спросила Ириша. — Или просто так?

— Просто так, — сказал я.

— Ой, замечательно!

— Правда, потом у меня дела. Свидание одно.

— Деловое свидание? Деловое? — спросила она.

Что-то я уже почувствовал, что ли, потому что сказал:

— Да, сугубо деловое.

— Слушай, а это правда, что здесь рядом есть место такое — Новая Голландия?

— Правда. Есть.

— А почему «Голландия»? Похоже?

— Да вроде бы, — сказал я. — Ну, так называется. Я ведь в Голландии не был. Наверное, потому, что там кругом вода.

— Кругом чего?

— Ну, там суша, часть города, но вокруг вода, каналы, остров небольшой получается.

— Если у тебя деловое свидание потом, может, сходим туда сейчас, а?

Что-то странное повисло в воздухе, я не понимал еще толком, что именно, но уже как бы нехотя я сказал: «Сходим».

По каналу Грибоедова, через Театральную площадь мы быстро дошли до Мойки, до Новой Голландии.

Что-то во мне застопорило, я молчал и поэтому заметил, что и Ириша тоже молчит.

Я сказал ей наконец, что это вот и есть то самое место, можно обойти его вокруг, и мы пошли вдоль Мойки.

— Какой все-таки удивительный город, — сказала Ириша. — Вы, ленинградцы, наверное, этого не замечаете, привыкли. Да?

— Отчего же, — сказал я. — Иногда все-таки замечаешь, это вопрос настроения.

— А какое у тебя сейчас настроение? — спросила Ириша и зачем-то остановилась.

— Нормальное, — сказал я. — Фифти-фифти.

— И ты ничего не чувствуешь?

— Чего «ничего»?

— В душе… ничего не чувствуешь?

— Знаешь, Ириша, — сказал я, — я нич-чего не понимаю. Ты мне голову дуришь, да?

— Вовсе нет, — сказала она. — Наверное, мне просто наврали.

— Что наврали? Что?!

— Нет, вот ты мне скажи, ты как считаешь, если девочка в тебя влюблена, а ты в нее — нет, тебе тогда как?

— Ну что значит «как»?

— Ну, тебе это приятно, или даже наоборот?

— Не знаю, — сказал я. — Наверное, наоборот.

— Неуютно, да?

— Ну, вроде этого.

— А вот если в девочку влюблены, а она нет, ей как?

— Вот уж чего не знаю, — сказал я. — Откуда я знаю, раз я не девочка?!

— Девочке это, по-моему, всегда приятно, — сказала Ириша улыбаясь и вдруг зажмурилась. — Оч-чень!

— Ох, Румянцева, — сказал я. — Ты, честно говоря, дурака со мной валяешь, да?

— И нет, — сказала она. — Вовсе. Просто в последний день перед каникулами я получила на уроке записку — инкогнито.

— Ты говоришь так, будто я и про записку знаю и про ее содержание тоже знаю.

— Представляешь, получаю я записку. И там вот что сказано… — Ириша достала эту записку, развернула и прочла: — «Румянцева! Знай, что Волков в тебя влюблен. Твой доброжелатель».

Я почти крикнул:

— Кто написал эту ерунду?!

— Я не знаю, кто это написал, — сказала Ириша, продолжая улыбаться. — Я же новенькая. Если хочешь — посмотри.

Машинально взял и прочел записку.

— Таняпка, — сказал я уверенно. — Это Таняпка Беленькая, я к ней прикреплен по успеваемости, ее-то почерк я знаю.

— Она выдумала, да? — спросила Ириша. — Ой, что я спрашиваю, ну, конечно, она все выдумала. А очень жаль. Очень.

— Ну почему же? — спросил я глупо.

— Это было бы приятно. Вдруг оказывается, ты в меня влюблен. Очень даже приятно.

Она была такая веселая — ну, явно сама-то не влюбленная, что я даже маленько обозлился.

— Ишь ты, «приятно»! — сказал я. — Ничего себе ты даешь! Сама не влюблена, а жалеешь, что я тоже не влюблен. А если бы я — да? А ты — нет? Ты обо мне-то подумала?

Ириша дернула меня за ухо, и мы вместе похохотали за милую душу… Потом она взяла меня под ручку, и вокруг Новой Голландии мы так и прошли — как большие.

На какую-то секундочку у меня мелькнула мысль, что мне хорошо, очень, настроение — отличное, и я даже напугался, представив мою через час встречу со Светой: вдруг будет плохо?!

— Я на Беленькую не сержусь, — сказала Ириша. — Она ведь не разыграла меня, не сплетню пустила. Она, по-моему, желала сделать мне приятное.

— Нет, Таняпка ничего себе девчонка, — сказал я и добавил, вдруг вспомнив ту нашу прогулку по городу, когда мы встретили Иришу и завалились к ней в гости: — Честно-то говоря, это я во всем виноват. Таняпка ничего не выдумала. Мы гуляли однажды — Таняпка, я, Ритуля Басс, Алик Зуев, Рюмин, Абашидзе, — и они прицепились ко мне, будто я в одну девочку влюблен. Ну прямо затюкали. И я тогда сказал им, чтобы они поутихли, что все это вранье, а я-то вовсе влюблен в тебя. Таняпка и запомнила.

— Так и сказал, что в меня?!!

— Так и сказал, что в тебя.

— И это, по-твоему, честно?!!

— А чего, собственно?!

— А и того! Пошли бы слухи, сплетни. Хорошо еще, что все ребята оказались порядочными. Да и Таняпка, судя по всему, только мне об этом и сообщила. А так бы… А если бы ты и вправду мне очень нравился, а? Ты мне — да, а я тебе, оказывается, — вовсе нет. Я бы поверила, а ты — вовсе не влюблен.

— Ну… вообще-то ты права, — сказал я. — Это было не очень-то хорошо с моей стороны. Но это не специально, ты поняла?

— Конечно. А то — вообще ужас! Надо подумать, прежде чем ляпать.

— Да, — сказал я. — Ты извини. Я честно — не нарочно. Просто так получилось, вырвалось.

Мы вышли на площадь Труда, я посадил Иришу на трамвай, а сам сел на другой — на Петроградскую, в сторону Ленфильма. Я проехал мимо зоопарка, слез возле кинотеатра «Великан», и там уже мне было совсем недалеко, приехал я вовремя.

Я не знаю, почему, стоя возле Ленфильма, я так волновался: буквально, меня трясло.

Света появилась с небольшим опозданием, вся какая-то неузнаваемая.

Она показалась мне совсем взрослой девочкой, может быть потому, что вышла со студии. Не знаю.

— Ну, здравствуй, — сказала она мне. — Давно не виделись. — И она протянула мне чуть влажную теплую ладошку. — Что будем делать? Если гулять, то лучше здесь, конечно. Здесь симпатично, не то что в моем районе: все дома похожие.

— Давай гулять, — сказал я. Мы отправились в парк возле метро. Я спросил: — Снова будешь сниматься?

— Не знаю, — сказала она. — Пока кинопробы идут. Может, я и не пройду.

— Роль?

— Ага.

— А есть еще девочки на твою роль? Ну, которые тоже пробуются?

— Есть.

— А тебе хочется снова сниматься? Глупый вопрос, конечно.

— Почему глупый? В общем-то сниматься трудно, утомительно. Но мне хочется.

— Из-за славы? — сказал я шутливо, и она поняла, что я шучу.

— Да вроде нет. Там, на съемках, все такое незнакомое, необычное, просто так жить интереснее.

— Понимаю, — сказал я тупо.

Мы молчали. Я подумал, что не очень-то умно будет спрашивать у нее, по какому такому праву она послала без спроса в газету мой рассказ про кошку. Без спроса-то без спроса, но ведь из лучших побуждений.

— Это ведь номер твоей школы?.. — спросила она вдруг, называя номер.

— Да, моей.

— Я получила приглашение участвовать в спектакле…

— Я знаю, — сказал я.

— Откуда?

Почему-то я покраснел.

— Я сам в этом драмкружке, — сказал я. — Правда, по случайности. Ну, меня как бы заставили, уговорили.

— Идея пригласить меня, надеюсь, была не твоя? — спросила она.

Я поглядел на нее так, что она поняла, что даже предположение ее было не очень-то удачным.

— Нет. Не моя идея, — сказал я. — Просто тебя хорошо знают по фильму, вот одна наша малышка и предложила, а все обрадовались.

— Я еще не написала ответ, но напишу и откажусь. Честно говоря — не до этого, да я на сцене и играть-то не умею, ни разу не пробовала.

— Откажись, — сказал я. — Ничего особенного в этом нет. Скажи, пожалуйста, — помолчав, спросил я, — зачем ты послала мой рассказ в газету? Ну, не спросив меня. Это ведь ты послала? Больше некому.

— Да, я, — сказала она. — Я тоже об этом думала: хорошо это или плохо. Все забывала спросить. Действительно, без спроса. Вдруг бы ты был против.

— Да даже и не в этом дело…

— Да, конечно. Даже если и не против… Как-то неудачно получилось, ты прости. Вроде как у тебя за спиной. Честно-то говоря, я думала, это хорошо. Вернее, не думала, а просто вдруг так решила: мне очень понравился рассказ. Я даже обомлела, когда его напечатали, и сразу же выслала тебе. Не сердись, пожалуйста.

— Да нет, что ты, — быстро сказал я. — Я не сержусь. — Мне даже неловко стало оттого, что она все верно поняла и просит прощения.

— Кстати, а ты не мог бы сказать в школе, в своем драмкружке, что я против участия в спектакле, не получается, съемки?

— Нет, — сказал я. — Я не могу. Не хочу.

— Разве это так уж трудно?

— Не в этом дело. Просто начнут приставать: а правда ли, что я тебя знаю. Или еще хуже: захотят, чтобы я тебя уговорил, если уж мы знакомы. Напиши лучше сама.

— Да, пожалуй, ты прав. Так даже будет вежливее.

После мы надолго замолчали.

Мне было совершенно ясно, что Света так понравилась мне потому, что и была Юлей, именно поэтому — только я сразу не догадался. Я думал об этом именно так и никак иначе. Но как об этом думала теперь Света, я не знал.

— Вполне возможно, — сказал я вдруг, — что я приехал бы на нашу встречу с собакой.

— С какой собакой? А она где?

— Уже не у меня. А жила у меня. Это Гошани собака, моего друга. Он ездил на хоккейные сборы, и Памир жил у меня. Его Памир зовут, эрдель.

— Прелесть какая, — сказала Света. — Я именно больше всего эрделей люблю. Если бы мы могли встречаться, пока эрдель жил у тебя, я бы каждый раз просила тебя его захватить.

— А почему мы не могли? — неожиданно для себя спросил я. Тут же я подумал, что она скажет, что была занята своим кино, но она сказала:

— Ну-у, ты долгое время вообще мне не звонил.

— А если бы звонил?

— Что «если бы»?

— Думаешь, мы бы виделись, если бы я звонил чаще, ну, после того, как я был у тебя в гостях?

Как меня разнесло! Разговорился. Каким-то образом я прямо вдруг рванулся узнать, простила она мне тогда Юлю Барашкину или нет.

— Не знаю, может быть и виделись бы. Чего теперь об этом говорить, ведь ты же не звонил.

— Разве видеться — только от меня зависело?

— Ну, конечно, нет. Но ты ведь не звонил.

— Я хотел. Я очень хотел, но…

— Я теперь, наверное, буду занята выше головы. Уроки все-таки плюс это кино — времени совсем мало. Даже не знаю, вырвусь ли я на рыбалку по последнему льду. В прошлом году мы с бабкой замечательно окуня ловили.

Но меня уже куда-то несло. Я почти не слушал ее. Каким-то образом я все же заговорил с ней о самом главном: хочет или не хочет она меня видеть, поняла, простила меня или нет. Ведь было же время, когда она сидела на льду, закрыв глаза, а я глядел на нее, и она, даже не видя этого, сказала тогда, что ей приятно, что я на нее смотрю. Она хотела тогда, чтобы я к ней приехал… Именно об этом я заговорил с ней, но как-то бочком, коряво, как умел, но она так ничего мне толком не сказала, и я ничего не узнал, не понял.

— Можно я напишу тебе… письмо? Можно?

— Письмо?! Какое?! О чем?! Слушай, я ничего не понимаю.

Она действительно ничего не понимала.

— Знаешь, мне надо, хочется что-то спросить у тебя. Но я не могу. Я не знаю, как. Лучше я в письменной форме. Можно?

— В письменной форме? Как странно ты говоришь.

— Ты права. Да. Верно. Просто в письме. Спрошу.

— Но о чем хотя бы?

— Ну, как же я могу сказать о чем, если у меня в словах не получается.

— Я поняла. Ну, в общих чертах.

— О нас! — выпалил я.

Несколько раз она тихо повторила: «О нас», «О нас». Потом пнула какую-то ледышку и прошла за ней вперед. После, не оборачиваясь, дождалась меня.

— Ну, напиши, — сказала она. — А адрес? Хотя у тебя есть же адрес… Юли Барашкиной, — добавила она без всякого выражения.

— Не надо так. Света, — сказал я. — Я тебя очень прошу — не надо.

— Ну… не буду. Я просто так сказала. Просто так.

Но я уже понял, что она ничего не забыла. Может быть и простила, но не забыла.

Я почувствовал в груди какую-то тяжесть, что-то навалилось на меня, буквально. Почему-то я вспомнил внезапно Иришу Румянцеву, как мы совсем недавно, еще час назад, бродили по городу, и мне было с ней весело и легко. А сейчас — тяжело-тяжело. Но почему тяжело? Почему? Может, это и есть любовь, когда тяжело? Но я же иду со Светой рядом, иду, я так ждал этого дня, а мне тяжело. По-че-му?!

Только сейчас я снова заметил, что Света что-то говорит. С удивлением я вдруг понял, что это стихи. Читает стихи.

— Что это? — спросил я.

— Стихи. Из будущего фильма. Сценарий мне не очень-то понравился, а стихи, по-моему, забавные.

— А дальше как?

— Я дал конфетку ей…

— Кому, стрекозе? Конфетку?

— Да. Не перебивай.

— Ну, а дальше?

— Я еще не выучила, хотя в фильме именно я их читаю. То есть девочка, которую я должна играть.

— Странные стихи, — сказал я.

— Тебе когда-нибудь на плечо стрекоза садилась? — спросила Света. — Ну, на плечо, на грудь, просто на рубашку?

— Не знаю. Похоже, что нет, — ответил я наконец, сначала почему-то серьезно задумавшись, пытаясь вспомнить.

— А бабочки?

— Эти — да, — сказал я, вспомнив.

— Смешно, — сказала Света. — Они на нас садятся не из особой симпатии к нам. Точно я забыла, я читала… То ли им температура наша важна, то ли определенный цвет рубашки или майки — что-то в этом роде. А все равно приятно, верно? Будто ты стрекозе нравишься, будто ты у нее симпатию вызываешь и она относится к тебе с доверием.

— Да, приятно, — сказал я.

— Мне нужно ехать, — вдруг сказала Светлана. — Домой.

В груди у меня что-то заныло, упало.

— А как тебе отсюда ехать, на чем?

— Метро и трамвай. Можно двумя трамваями.

— Поехали двумя трамваями, — сказал я. — Это для тебя не очень долго?

— Более или менее, — сказала она. — Поехали.

Поездка получилась неудачной какой-то. Народу в часы пик было полно. Ни поговорить, ни даже помолчать толком было нельзя.

Поняла ли она, что измены ей с Юлей Барашкиной не было. Поняла или нет? Но спросить, поговорить я не мог. Не из-за тесноты, конечно. Конечно, думал я, устроен я довольно-таки нелепо, такой вот я и есть, к сожалению.

Кое-как мы доехали и от трамвая до Светиного дома просто шли, ни быстро, ни медленно, но уже не гуляли.

Вдруг повалил снег.

— У нас тут холоднее, чем в центре, — сказала Света.

Мы шли вдоль какой-то канавы, мимо перекошенного бульдозера — к светящемуся вдалеке ее дому.

— Все-таки спасибо, что ты переслала мне газету с рассказом, — произнес я.

— Что? — спросила Света: на сильном ветру слышно было плохо.

— Ничего! — громко сказал я. — Ерунда! Просто так.

— А, понятно.

Мимо нас, выскочив на нас прямо из темноты (мы даже остолбенели на секунду), промчался огромный черный дог; опомнившись, я ощутил, что Света держит меня за руку — схватилась от испуга.

— Фу… ужас, — сказала она, и ощущение ее руки исчезло.

— Вот я дома, — сказала она возле своей парадной.

— Я позвоню. Можно? — спросил я.

— Конечно, — сказала она. — Конечно, звони.

После уже мне показалось, что прежде, чем ответить, она сделала паузу.