Модест Николаевич Богданов (1841-1888)

Детство, юность и студенческие годы

В биографии ученого, как в зеркале, отражается эпоха. Не только потому, что ученый в какой-то степени творит эпоху, но и потому, что он сам — неотделимая ее часть, ее представитель.

Разночинная интеллигенция, появившаяся в русском общественном движении с середины прошлого века, скоро стала основным выразителем передовых идей русского общества. Вестниками новой России называл разночинцев Плеханов. Это были выходцы из малообеспеченных слоев — низшего духовенства, мелкого чиновничества, мелкопоместных и разорившихся дворян и даже из крестьянства. Демократы по убеждению, не утратившие связи с народом, люди в большинстве своем деятельные, энергичные, разночинцы стали такой общественной силой, которая повлияла на весь дальнейший ход развития русского общества.

Одни из них взялись за переустройство общества на новых, более справедливых началах и вынуждены были вступить в открытую борьбу с самодержавием и поддерживающими его реакционными силами. Другая часть ставила перед собою более скромную задачу — просвещения народа. Их путь также не был легким. Им приходилось преодолевать цензурные, бюрократические, религиозные преграды, которые самодержавие ставило на пути тех, кто стремился нести в народ науку, знания.

Модест Николаевич Богданов принадлежал ко второй группе разночинной интеллигенции. Дед его, мелкий московский чиновник Василий Федорович Богданов, получил дворянское звание, когда отцу Модеста было уже 16 лет. Отец, Николай Васильевич Богданов, подпрапорщиком три года прослужил в армии и, не дослужившись даже до офицерского чина, вышел в отставку. Видно, не по натуре была ему муштра и тупость николаевской военщины.

Женившись на Анне Борисовне Бестужевой, родственнице известных декабристов, Николай Васильевич навсегда поселился в деревне, в небольшом имении жены — Русской Бекшанке Сызранского уезда Симбирской губернии. Жизнь в деревне, занятие сельским хозяйством сблизило его с простым народом, с крестьянством.

Модест был первым ребенком в семье. Он родился 19 сентября 1841 г. Кроме него у Богдановых было еще пятеро детей — дочери Зинаида и София и сыновья Владимир, Евгений и Николай. Но между первенцем и младшими братьями была очень большая разница в годах — более десяти лет. Поэтому младшие братья, естественно, не могли быть товарищами Модеста. Ближайшими приятелями и друзьями его были крестьянские дети. В семье, в отличие от большинства других семей помещиков, не препятствовали этому общению. Отец Модеста, человек простой и отзывчивый, не видел ничего предосудительного в том, что его сын вместе с деревенскими детьми целыми днями пропадает в лесу и в поле.

Большой любитель птиц, Николай Васильевич увлекался разведением голубей. Очень рано он посвятил и сына в эти занятия. Мальчик полюбил голубей не менее, чем его отец. Любовь эта осталась у Модеста Николаевича на всю жизнь.

Мальчик рос живым и очень любознательным. Началось с голубей. Но то, что у отца было простым любительством, у сына превратилось в настоящую страсть. Жизнь природы во всей ее глубине и разнообразии все больше поглощала его мысли и чувства. Отец заметил склонность сына и вовремя помог ему. Николай Васильевич был добрым, веселым, умным и просвещенным для своего времени человеком. «Папка-насмешник», — с любовью говорил об отце сын. Отец учил его, как ухаживать за птицами, как их кормить и лечить в случае болезни. Он помогал сыну и требовал, чтобы Модест был терпелив и все умел делать сам. «Всякое дело требует знаний», — говорил он. Рассказы отца были интересными, его советы — полезными. Страстный любитель природы, сам он был хорошим примером для сына.

Дружба с отцом сыграла очень большую роль в формировании характера будущего натуралиста.

С семи лет Модест уже ходил с отцом на охоту, и с этого времени охотничье ружье стало его заветной детской мечтой. Часто вместе с убитой дичью домой приносилась всякая живность — птенцы, подстреленные птицы, мелкие зверьки. С деревенскими ребятами Модест обшаривал соседние луга, леса и болота, собирал птичьи яйца, добывал животных из нор. Все это размещалось в детской, превращенной в настоящий зверинец. Клетки, садки и ящики занимали все углы. Отец поддерживал сына в этом увлечении. «А сколько мне доставалось за мой зверинец от матери, — вспоминал Модест Николаевич, — сколько она ссорилась с отцом, потворствовавшим моим затеям; сколько раз приходилось переносить мое заведение на чердак и в чуланчики, чтобы спасти своих любимцев от ее гнева. Наконец мать, видя, что ничто не помогает, махнула рукой» (I, 160, стр. 35).[¹ Здесь и дальше римской цифрой обозначен раздел в списках литературы, арабской — порядковый номер источника.]

Уход за животными, близкое знакомство с их нравами и повадками очень многое дали будущему зоологу. Перед мальчиком открылся новый мир. Позже Модест Николаевич так описывал свои детские увлечения: «Ни игрушки, ни игры, ни удовольствия общественной жизни не прельщали меня более. Леса и степи, озера и речки с их лугами, болотами и кустами приковали с той поры все мои помыслы. Таинственной и чудесной, вечно новой и заманчивой представлялась мне жизнь их обитателей... Каждый поход в лес, в поле, на речку кончался знакомством с новым, невиданным животным. Каждый день перед моими глазами развертывались новые картины природы, картины живые, подвижные, переменчивые, где ни одна фигура не оставалась праздной, безучастной. Сцены жестокой борьбы между животными, вызываемые голодом и жаждой, сменялись сценами счастья, привязанности и самоотвержения. Природа открывала мне свои заветные тайники» (I, 160, стр. 249—250).

Не меньшее значение, чем общение с природой, имела для Богданова его дружба с крестьянскими детьми, близость к простому люду. Впечатления детства позже во многом помогли ему в понимании детской души, ее интересов. От народа же учился он и простоте и образности речи. Все это дало ему возможность в дальнейшем найти яркий и доходчивый язык, овладеть тем литературным мастерством, которое делало написанные им рассказы и очерки такими живыми и интересными для юного читателя.

Годы шли. Модесту исполнилось десять лет, и его отдали в Симбирскую гимназию.[² В ту самую, в которой позже учился Владимир Ильич Ленин,] Первое время он тяжело переносил разлуку с родным домом, со своим зверинцем, оставленным на попечение матери, понявшей наконец всю серьезность увлечения сына.

Провинциальные гимназии тех лет не были «святилищем науки и просвещения». Писатель П. Д. Боборыкин, учившийся в Нижнем Новгороде примерно в те же годы, вспоминал: «Учили нас плохо, духовное влияние учителей было малое... Но нас не задергивали, не муштровали, у нас было много досуга и во время самих классов читать и заниматься чем угодно» (III, 4, стр. 46).

Ученическая среда в гимназиях в те годы была разнообразна. Учились дети купцов, мещан, чиновников и даже дети вольноотпущенных крестьян. Немало было и дворян, но больше из мелких. Демократические веяния, жажда знания сильны были среди гимназистов. Они мечтали о том, чтобы стать студентами. Как писал П. Д. Боборыкин, студенты рисовались высшим идеалом для тех, кто учился в гимназии.

Обычно дети из более зажиточных семей воспитывались гувернерами, в их сопровождении приезжали и в гимназию. Остальные жили на частных квартирах без особого надзора и составляли своеобразную «вольницу».

Примерно в такой же среде оказался и Модест Богданов, поступив в Симбирскую гимназию. Гимназическое учение не оставило у него ярких воспоминаний. С теплым чувством он вспоминал только учителя литературы Николая Александровича Гончарова, старшего брата известного русского писателя И. А. Гончарова. Н. А. Гончаров преподавал свой предмет с любовью и увлечением, сам писал стихи и даже в изложение грамматических правил вносил поэзию.

Период острой тоски по дому и чувства одиночества не был долгим. Вскоре и в Симбирске Богданов-гимназист нашел возможность охотиться и наблюдать природу. Город, расположенный на холмах нагорного берега Волги, был окружен садами. Это был сплошной лес яблонь, груш, слив и вишен вперемежку с кустами смородины, крыжовника и малины. В каждом саду стояла избушка или шалаш для сторожа. Но после сбора урожая сады пустели. Владельцы и сторожа переселялись в город, фактическими хозяевами садов становились мальчишки. Иногда сюда заглядывали и бродяги. Поэтому посещать сады в одиночку было рискованно. Для безопасности гимназисты собирались группами, «артелями». В каждой артели обязанности строго распределялись. Были свои птицеловы, рыбаки, сборщики фруктов, кашевар. Богданов с приятелями брали с собою ружье и неизменного друга и помощника — собаку Балетку, — не однажды выручавшего приятелей из беды.

Когда в лесах становилось мало корма, в сады слеталось все окрестное птичье население. Заглядывали сюда и зайцы. Вот это-то и привлекало мальчиков.

Модест был душой всех затей. Он уходил с товарищами далеко за пределы города, бродил и в одиночку по Волге и в окрестных лесах. Во время скитаний он встречался с крестьянами, рыбаками, охотниками. Эти бывалые люди научили его распознавать голоса птиц и следы зверей. Модест Николаевич с любовью вспоминал в своих очерках садового сторожа Егора Степанова, птицелова Парфеныча, повара Григория, Трофима Савельева и других.

В очерке «Охота в Симбирских садах» Богданов описал свои походы с товарищами-гимназистами, ночевки в шалаше над Волгой, неудачи и радости охоты. Много интересных наблюдений сделал он во время этих вылазок, узнал много ценного.

Когда Модесту исполнилось четырнадцать лет и он перешел в четвертый класс гимназии, отец подарил ему ружье. С этого времени охота с ружьем и собакой стала его любимым занятием. Однажды он заблудился в лесу, ночью забрел на пчельник и здесь встретился со старым пасечником Калинычем. Знакомство скоро перешло в дружбу. Старый и малый сдружились крепко. Через многие годы Модест Николаевич с теплотой и признательностью вспоминал эту дружбу. «С этого дня, как я заплутался, мы большими друзьями стали с Калинычем — я дни дневал у него на пчельнике. Исходили мы с ним бор на десятки верст. Он научил меня, как искать глухаря, как подманить рябчика, как найти зверя по следам, как поставить лучше ловушку... Под его рукой впервые познакомился я с лесной природой, с ее таинственной жизнью; и наверное многие ученые немцы не показали бы мне того, что показал Калиныч в лесных трущобах и тайниках» (I, 160, стр. 50).

Так в постоянных охотничьих странствиях постепенно развивалась наблюдательность, выносливость, инициативность — качества, необходимые исследователю. Вместе с тем накапливался запас знаний и наблюдений, ^который лег в основу будущих научных трудов. А в душе все больше крепла глубокая любовь к родному Поволжью, русской природе, к народу. Складывалась личность ученого-патриота.

Годы шли. Вот и окончена гимназия. Перед молодым человеком открылась дорога в жизнь. Что делать дальше? Какой жизненный путь избрать? Этот вопрос со всей серьезностью вставал перед юным поколением тех лет. Менялась жизнь, менялись и интересы.

Молодежь из малообеспеченных слоев общества — вы-' ходцы из духовной, мещанской и чиновничьей среды — устремилась в университеты. Это был совершенно новый тип — студенты-разночинцы. Эти люди сознавали свои коренные связи с народом и жаждали служить ему.

Молодежь из народа впитывала в себя свободолюбивые идеи Герцена, Чернышевского, Писарева. Под влиянием статей Писарева возникла большая тяга к естественнонаучному образованию. Многих привлекала медицина, которая давала возможность непосредственного приложения сил и общения с народом.

Захвачен общим движением оказался и Модест Богданов. По окончании гимназии в 1858 г. он поступил на первый курс медицинского факультета Казанского университета. Но охотничьи странствия продолжали оставаться любимым занятием, которому отдавалось все свободное время.

В какой же обстановке протекали студенческие годы Богданова? Кто были его учителя и наставники на трудном пути?

Казанский университет в конце 50-х годов прошлого столетия переживал бурный период. Общий процесс обновления студенчества, охвативший в те годы всю Россию, как в зеркале отразился в жизни Казанского университета.

Вид Симбирска (вторая половина XIX в.).

Еще в начале 50-х годов министр просвещения А. С. Норов писал: «У меня казанские студенты молодцы, в политику не мешаются, а попить, да погулять — их дело» (III, 13, стр. 153).

В течение нескольких ближайших лет лицо казанского студенчества резко изменилось. С приходом нового, активного элемента начала изменяться и вся студенческая масса. Возникли первые организации — студенческие кассы и библиотеки. Была создана такая библиотека и в Казанском университете. Она сыграла большую роль в деле воспитания студенчества. Вот как о ней вспоминает известный этнограф И. А. Худяков, учившийся в те годы в Казанском университете: «Эта читальная комната была самым счастливым шагом для общего развития. Здесь студенты... могли проводить свободное время с пользой. Здесь они читали, заводили между собою споры, обменивались сведениями и мыслями. Нечего и говорить, что читальная комната, в которой никто и никогда не видел водки, была прекрасным средством отвлекать студентов от трактиров и публичных домов и приучать их к общественной мысли» (III, 1, стр. 33).

И казанское студенчество очень скоро на деле начало проявлять свою активность. Прежде всего это выразилось в том, что студенты стали критически относиться к характеру университетской науки.

Преподавание на естественных факультетах Казанского университета — медицинском и физико-математическом — не отличалось высоким качеством. Лекционные курсы читались из года в год по однажды составленным запискам и не могли удовлетворить запросы слушателей. Характерно в этом отношении описание манеры преподавания одного из виднейших профессоров университета, первого учителя зоологии молодого Богданова — Э. А. Эверсманна.[³ Э. А. Эверсманн (1794—1860) — один из крупнейших русских зоологов XIX столетия, фаунист и систематик, исследователь животного мира Заволжья, Южного Урала и Средней Азии. Оставил после себя многочисленные коллекции (частично вывезенные за границу, особенно в Берлин) и научные труды, главнейший из которых— «Естественная история Оренбургского края» (в 6 томах).] «Как профессор — преподаватель Эверсманн, судя по всему, мало удолетворял свою аудиторию... При чтении он строго придерживался известных немецких учебников Вигмана, Руте, Блюменбаха. Книгу последнего он, сидя на кафедре, держал перед собой и, водя пальцем, переводил с немецкого на русский язык, делая только местами добавочные примечания и вставки от себя...» (из воспоминаний об Эверсманне его ученика М. Н. Мельникова: III, 8, стр. 63).

Начало движения за обновление преподавания положили студенты медицинского факультета. В то время как на западе экспериментальная физиология уже получила значительное развитие и вызвала всеобщий интерес, профессор физиологии Казанского университета В. Ф. Верви с университетской кафедры объявил «крестовый поход» против материализма в науке. Он заявил на лекциях и в печати, что «это для общего блага страшное направление умов вменяет в обязанность каждому содействовать по силе возможности отражению идей материализма» и заставляет его, Верви, «присоединяться к подвижникам, признающим в жизни высшее назначение, нежели одну заботу о телесном бытии» (III, 3, стр. 5).

Заявление Верви вызвало взрыв негодования. в среде студенчества. Студенты написали Берви письмо, в котором просили его, ввиду преклонного возраста и научной отсталости, оставить преподавание и удалиться на покой. Под письмом подписалось 70 человек.

Дело получило широкую огласку. В защиту студентов выступил Добролюбов, писавший, что средневековые теории Берви делают его смешным в глазах всякого образованного человека.

Берви вынужден был покинуть университет и уйти в отставку. С осени 1858 г. его сменил молодой зоолог В. Ф. Овсянников, будущий академик и создатель первой в России крупной школы гистологов. Очень деятельный и энергичный, прекрасный педагог, он быстро завоевал любовь студентов и поставил преподавание физиологии на научную почву. Удаление Берви было первым успехом казанских студентов в борьбе за обновление университетского преподавания.

Хотя мы не имеем прямых свидетельств того, что Модест Богданов принимал активное участие в студенческом движении, однако несомненно, что общая атмосфера университетской жизни тех лет во многом способствовала выработке таких черт его характера, как прямота, принципиальность, независимость суждений и стойкость в защите своих убеждений.

Модест Богданов проучился на медицинском факультете Казанского университета два года. За это время он не проявил особого тяготения к медицине. Наоборот, работа над коллекциями зоологического кабинета под руководством Э. А. Эверсманна и знакомство с его трудами укрепили стремление к изучению зоологии. Он начал собирать материал по фауне Поволжья.

Плодотворному учению мешало плохое состояние здоровья. Тяжелый сердечный недуг — эндокардит, — развившийся в юношеские годы, часто заставлял прерывать занятия, приковывая к постели. Модест был вынужден остаться на второй год на первом курсе, а затем и вовсе покинуть университет. Вернулся он сюда осенью 1860 г., но уже не на медицинский, а на физико-математический факультет, решив окончательно посвятить себя изучению зоологии.

Он не застал уже профессора Эверсманна, который умер весной 1860 г. Его сменил на кафедре Н. П. Вагнер, молодой ученый, сын одного из профессоров и воспитанник Казанского университета. Ученик Эверсманна, Вагнер в научном отношении, однако, не пошел по стопам своего учителя. Большое влияние на его научные взгляды оказало длительное пребывание за границей и работа в лаборатории Лейкарта в Гессене.

Он увлекался исследованиями в области новых разделов зоологии — гистологии и сравнительной анатомии беспозвоночных. Одновременно за границей Вагнер окунулся в гущу теоретических споров, волновавших европейских биологов накануне выхода в свет труда Дарвина «Происхождение видов» (ноябрь 1859 г.).

Появление Вагнера в Казанском университете внесло живую струю в преподавание зоологии. В курсе, который он читал, освещались последние достижения науки. Изменялось и направление исследований. Со смертью Эверсманна широкие фаунистические исследования прекратились, и только Богданов продолжал накапливать материал по фауне Казанской и прилегающих губерний.

Но состояние здоровья Модеста и в первые два года пребывания на физико-математическом факультете оставляло желать много лучшего. Весной 1862 г. ему пришлось покинуть университет на целых полтора года и вернуться в деревню к родителям. Вынужденный перерыв в учении Модест использовал для расширения своих фаунистических наблюдений. Он изучал птиц в районе верхнего течения рек Суры, Барыша, Свияги и Сызрана, а позже — не только в Симбирской, но и в Казанской губернии.

Значительно окрепнув в домашней обстановке, Богданов в начале 1864 г. был вновь зачислен на второй курс естественного отделения физико-математического факультета.

С этого времени университетские занятия Богданова пошли очень успешно. Его живой интерес и глубокие знания обратили на себя внимание профессора Н. П. Вагнера. В лаборатории при кафедре зоологии Богданов занимался вскрытиями животных и приготовлением анатомических препаратов. Искусство его в этом деле профессор Вагнер ценил очень высоко.

Н. П. Вагнер.

Одновременно Модест Богданов принимал деятельное участие в редактировании и подготовке к печати рукописи своего покойного учителя Э. А. Эверсманна — последней части его большой монографии «Естественная история Оренбургского края», посвященной птицам.

Весной 1866 г. он успешно сдал экзамены за полный университетский курс, а в ноябре того же года представил к защите на степень кандидата[⁴ В дореволюционной России существовала трехступенчатая система ученых степеней: кандидат, магистр и доктор наук. Степень кандидата наук того времени совершенно не соответствует современной. Она присуждалась за научную работу небольшого объема, представляемую одновременно с окончанием высшего учебного заведения, которую можно сравнить с дипломной работой наших вузов. Современная степень кандидата наук в большей степени соответствует магистерской.] свой первый научный труд — диссертацию под названием «Материалы для исследований орнитологической фауны в Симбирской и Казанской губерниях».

Работа Богданова не понравилась профессору Вагнеру, хотя он не мог не отметить у диссертанта большую научную эрудицию и хорошее знание материала.

Острие критики Н. П. Вагнера было направлено не столько против автора диссертации, сколько против того научного направления, какое было положено в основу работы. Вагнер не сумел различить в фаунистических работах своего времени элементов нового, экологического подхода к материалу, а поэтому считал такие работы, построенные только на наблюдениях в природе и не подкрепленные лабораторными опытами, недостаточно научными и относился к ним отрицательно. По этой же причине в свом отзыве на диссертацию Богданова он дает отрицательную оценку и известной работе Н. А. Северцова «Периодические явления в жизни зверей, птиц и гад Воронежской губернии», оказавшей очень сильное влияние на развитие экологических исследований в России, в том числе и на молодого Богданова.

В декабре 1866 г. Модесту Богданову была присуждена степень кандидата. Диссертация его не была. напечатана, так как сам автор счел свой труд недостаточно зрелым и полным. Рукопись долго хранилась в архиве Казанского университета и была уничтожена во время Великой Отечественной войны 1941—1945 гг. вместе с другими материалами Казанского архива.

В годы учения в университете окончательно сформировался творческий облик будущего исследователя. Этому в большой мере способствовало то обстоятельство, что после смерти Эверсманна в Казани не осталось больше зоологов-фаунистов, советами и руководством которых мог бы пользоваться Богданов. Ему пришлось в значительной степени самому прокладывать путь в науке, творить и мыслить самостоятельно. И он сумел настолько глубоко и всесторонне вести исследование, что созданный им вслед за кандидатской диссертацией новый научный труд сразу же выдвинул его в ряды видных русских зоологов.