Мое тело – Босфор

Лола Бокова.

Мое тело – Босфор

Московское солнце не оставляет на моем теле никаких следов.

Аккуратно складываю в сумку майки и босоножки. Забиваю сумку до отказа, вынимаю половину вещей и опять кладу обратно. Когда же я научусь брать с собой маленькую сумку? Чуть не забыла билет. Может, пора купить абонемент на самолет?

Усатый таможенник в замешательстве крутит в руках мой паспорт. Протягивает своему соседу, спрашивает что-то в полголоса. Тот, изображая безразличие, цедит сквозь зубы, явно какую-то мерзость. Rest? - неуверенно спрашивает меня усатый. Rest or work? You come often – поясняет мне на ломаном инглиш с турецким акцентом, как будто я не знаю, что за последний год еду сюда шестой раз. Черт, и каждый раз они ставят меня в тупик. Rest, rest! говорю я уверенно, и все же немножко нервно, и они это видят. Ну, что теперь: не отправите же вы меня обратно на родину! Их недоумение понятно: невозможно идентифицировать объект. Tourist? спрашивает опять усатый, но, кажется, уже из любопытства. Приходится признать, что да, хотя это не совсем правда и ужасно неприятно называться туристом после того, как Горький, кажется, заклеймил туризм самым пошлым проявлением цивилизации.

Только бы вырваться на свет, и чтобы ничья ухмылка не задела.

Когда открываются двери аэропорта вовне - это похоже на роды. Через чрево самолета, таможенные бордюры и кишки коридоров - вдруг выпадаешь на свет божий, с тем же безумным криком новорожденного.

Дрожащими руками я набираю номер. Рамазан? Бен чок иим. Он беш дакка. Пять минут. Слава богу, встречает, значит, не придется ночью ловить такси. Самолет задержался и прилетел на четыре часа позже - мог ведь и не дождаться, договорились кое-как и невнятно. Рамазан – строгий шеф Happy Girl, и я умру, если не попаду в его бар менее чем через полчаса.

Пытаюсь заплатить двадцать баксов за визу, но мне трижды возвращают деньги, пытаясь объяснить, что еще действует виза предыдущая, два положенных месяца еще не истекли. Я тупо киваю. Мои мозги уже отказали.

В пьянящем теплом облаке мы бредем к машине. По дороге нас останавливают два бугая. Просят мой паспорт, долго изучают документы Рамазана. Хмурят брови и просят пройти с ними. Рамазан кажется раздавленным, я еще отсутствую в реальности. Что, собственно, происходит? Мы послушно плетемся за грозными мужиками. Они насильно запихивают нас в машину: едем в полицию. Вы с ним? Вы знаете, что ваш друг продает наркотики? В вашем багаже есть что-либо подозрительное? Сейчас осмотрят ваш багаж.

Мы уже несемся в какую-то темень, я и четверо мужиков, одного из которых я, кажется, знаю, но теперь и в этом не уверена. Толкаю поникшего Рамазана в бок и предлагаю откупиться, он говорит, что денег не взял. Сую ему двадцатку, объясняю, как мы договариваемся с нашей милицией. Он пробует и получает двадцатку обратно в морду. Отчаявшись, я сую полтинник, но и он летит обратно на наше заднее сидение со страшными ругательствами. Тут у меня лопается терпение и я начинаю орать по-английски, мол, русское TV (соображаю,что нет никаких доказательств, все документы остались дома), какое вы имеете право, да я, да вы...

О н и выдерживают многозначительную паузу. Один из грозных провожатаев поворачивается и, смеясь, протягивает мне руку: “Добро пожаловать в Турцию!”. Теперь замолкаю я, а все четверо хохочут. Тем временем мы подъезжаем к знакомому бару, над которым разгоняют ночь два прожектора и скалит зубы половинка розового кадиллака. Добро пожаловать! Я никак не могу проснуться. Малыш Юсуф, мой Маугли, стоит на обочине, судя по всему, не первый час, и от волнения изгрыз себе пальцы. Волны черных волос...его руки… раскосые полуиндейские глаза... Это конечный пункт моего перелета. Дальше - пропасть.

До утра я танцую в баре, на крыше которого улыбается кадиллак, а длинные руки яркого света ловят всех, кто проходит мимо. Если бы не прожекторы, я не нашла бы это место два месяца назад. Только когда уходят последние посетители, Юсуф берет мою сумку и мы выходим на улицу. Скоро будет светать. Взявшись за руки, мы бредем по тихой дороге навстречу восходящему солнцу. Мы обойдем несколько пансионов в поисках неспящего хозяина и свободной комнаты.

Это моя вторая весна в Турции, и моя жизнь теперь делится на «до» и «после». Всеми частями своего тела я безнадежно угодила в чувственный капкан, впрочем, как и все мои подруги.

Против кого дружим?

Я полюбила жизнь в прошлом году.

Ради этого стоило совершить окончательную глупость и расписаться со скрипачом. Спустя пару месяцев после свадьбы я заметила, что Славик увлекается не только скрипкой, но и всеми красивыми женщинами, которые как-то вдруг, безо всякого стеснения стали звонить ему по ночам. Увлекшись разборками, мы потеряли ребенка - задолго до того, как тот мог появиться на свет.

Однажды ночью я решилась:

- Слав, мне нужно сменить обстановку.

- Ммм…я сплю. Что ты хочешь сказать, дорогая?

- Мне нужно куда-то уехать. Я схожу с ума.

- Поезжай.

- А ты? Может, вместе отдохнем?

- Мм... Поезжай с подругой.

- Да с кем я поеду? У всех работа или маленькие дети.

- Ну…может, поедешь одна? Заодно и от меня отдохнешь…

Пройдя по утреннему рынку дальше привычных точек, я обнаружила стрелку к туристической фирме. Пришлось даже выложить паспорт и записаться на входе.

В комнате уже сидели две девушки. Одна из них громко рассказывала о своем браке с алжирцем и с гордым видом обсуждала варианты отдыха в Африке. Зачем африканцу отдыхать в Африке, мелькнуло у меня в голове, и мы случайно переглянулись с соседкой. Кажется, она подумала то же самое, и я принялась судорожно листать каталоги. А, собственно, чего я хочу?

- А вы не хотите поехать в Турцию?

Это оказалась моя соседка.

- Я как раз выбираю между Прагой и Стамбулом…красивые города…

- Нет, я говорю о побережье.

- Ой, нет, не хочется. Что там делать? Сидеть в отеле? Мне нравится бродить по историческим местам.

- Вдвоем нам будет стоить дешевле.

Соседка не унималась. Я решила наконец рассмотреть ее. Зеленая куртка, много косметики. Да что мы будем делать вместе? Красить губы и обсуждать духи? Нет, я определенно хочу отдохнуть ото всех, в том числе и от бабского трепа.

Но соседка явно решила меня добить.

- Вас как зовут?

- Дарья. Можно на ты.

Спустя час мы с Татьяной сидели в кафешке и пили кофе, а в сумках у нас лежали заветные путевки.

-Ха-ха-хаа! А я то думаю, какая сучка! Нервно листает журнал и ни в какую не хочет разговаривать!

- Ну а сама-то! Прилипла как банный лист, думаю, лесбиянка что ли? Хах-хаа!

- А красотка эта! Хотелось бы мне на ее алжирца посмотреть!

Таня перестала смеяться:

- Скажи честно, у тебя, наверно, какие-то неприятности?

- Да перестань, не будем о грустном!

- Наверно, из-за мужиков? У меня с ними тоже не клеится…

- Ха! А за африканца слабо замуж выскочить? И за пять штук путевки подбирать?

И тут я поняла. Мы просто обозлились на благополучие той русской амазонки, она так и светилась в тот момент, словно нам назло. Мы решили обойти ее тем, чего у нее точно быть не должно – женской дружбой.

- Не забудь, завтра в 10, у табло.

Честно говоря, мне не очень хотелось лететь в Турцию. Я не ждала от нее чудес.

Начало сезона

Тонкий мусульманский месяц провис над верблюдом синей горы, и невидимый Мулла огласил верхние слои атмосферы своим сочным астральным баритоном. Без Экстаза нет Сотворения, говорит восточная мудрость. Мы отдыхаем после дневных физических потрясений. Очередная небольшая порция Raki шибает в нос крепким анисовым духом. Кажется, вот-вот все пойдет обратно.

Совсем сроднившись в чужом краю, мы с Таней собираемся пройтись по рынку. Весна, Аланья, начало сезона. Завидев наши белокожие тела, черноголовый народ с усами и без, толкаясь и гомоня, так и норовит потрогать желанную плоть - робко, нахально, шутя, краснея, роняя вешалки, делая баснословные скидки и обещая отдать все бесплатно. И стар и млад, понежнее стараясь приложить к нашим попкам приглянувшуюся джинсу, заговаривает зубы, дабы вытянуть нас вечером на танцы.

“Золото, девушки, золото!”, - кричат нам на чистейшем русском изо всех углов. Мы отмахиваемся, не нужно нам золото. Да что вы, девушки, вы сами золото,- смеются продавцы. Шутка, видно, стандартная.

Таня делает вид, что ищет костюмчик для племянницы, а я знакомлюсь с милым продавцом сувениров. Он похож на солиста одной модной рок-группы. Я – Омар! Ух ты, деликатес! – смеюсь я, и мы вместе забавляемся над его именем. Омар показывает мне всякие сувениры, но деревянные верблюды и синяя мелочевка от сглаза не интересуют ни его, ни меня, потому что между нами уже зависло густое облако физически ощутимого притяжения.

Вспоминаю про Таню и выглядываю из волшебной лавочки. Она мило воркует в лавке напротив, примеряя серебряное колье (явно не для того, чтобы купить) перед двумя близнецами сказочной красоты. Кажется, она позабыла про детский костюмчик, но я ее хорошо понимаю! Бегу к тебе!!!

Длинноволосые близнецы интеллигентны и голубоглазы, знают английский и немецкий в совершенстве и один лучше другого. Наши глаза разбегаются. Братья не проявляют обычной турецкой наглости, и даже смущаются, или делают вид что смущаются, начиная задавать наводящие вопросы о том, как мы планируем провести вечер. Но – о ужас! - богатство выбора уже переутомляет нас и мы делаем глупость, обещая заглянуть в следующий раз. О божественных близнецах мы вспомним только в Москве и взгрустнем о своих неиспользованных шансах.

А пока мы покидаем рынок с ворохом ненужных шмоток и визиток, с ног до головы наэлектризованные эротическими фантазиями.

Смущаясь и пряча глаза, в отеле к нам подходят земляки с фальшивым легкомыслием: Сергей! Анатолий! девчонки, айда вместе по окрестностям гулять! Хорошее настроение моментально улетучивается.

Беспробудною скукой веет от наших мужичков, очень уж невыгодно глядятся они, нетрезвые, беспомощные и красные от солнечных ожогов, на фоне уверенных в своем обаянии местных соблазнителей. В руках последних - все козыри - романтика и восточная экзотика, они носят на руках, показывают звезды и задушевно поют грудными голосами. Не пройдет и пары дней, как Татьяне будут исполнять нежные серенады на сазе, а я буду слушать турецкие песни в хрипло-интимном исполнении «на ушко».

- Э-эх, не добили мы их с Петром Первым! Пойдем зальем наше поражение.

Только и будет слышаться издалека.

Шляпа.

Отогрев на жарком солнце свои до неприличия белые тела, мы моментально адаптируемся к чужому флагу, пальмовым угодиям и загорелым мужским рукам. Нежный климат тянет нас в бездну сексуальности. После экстремальных плаваний по горной реке, после лечебных источников, всевозможных яхт, аэропланов, парашютов, дайвинга и простого плескания в теплом море, сексуальность любого нормального человека начинает резво пробуждаться.

Мы с удовольствием обнажаем все, что можно, и неотвратимо созреваем для любовных авантюр.

…Поднимаемся вверх по брусчатой торговой улочке от анталийского порта. Внизу остались большие деревянные яхты, отчаливающие с очередными добровольцами в бухты счастья - к пещерам, островам и водопадам. Мы молоды, красивы и романтичны, и нам необходимо мужское внимание. Где-где, но здесь мы его получим. Пусть это дешевый театр, рожденный из культа торговли («что-нибудь да впарить») и недостатка женщин на востоке, но мы с удовольствием ввязываемся в новую игру.

Слышу, как Таня зовет меня. Она уже сидит на подушках в обнимку с яркими картинками. Да, мы же собирались на экскурсию в Памуккале - Хлопковый Замок, а в уличных бюро все эти удовольствия недорогие. Я с удивлением взираю на хрипатую казашку неопределенного возраста. Предыдущий род ее занятий не вызывает никаких сомнений. Она представляется Сашей и пытается улыбнуться помилее, что получается у нее с трудом. Плохого вам не посовэтую, хрипло убеждает она.

Мы знакомимся неожиданно, столкнувшись с метафизикой общего имени. Услышав, что меня зовут Дарья, Саша кивает куда-то в сторону, вот, а у нас тут свой Дарья есть. Тот уже улыбается мне по-лошадиному ослепительно. То есть как? Мужчина? Но это же женское имя? Оказывается, что в Турции - мужское. Он очарователен - на вид смесь латиноса с негром, голливудская улыбка, подвижная физиономия и благодушие. Я все еще не верю и он протягивает мне свои права (на фото - совершеннейший шимпанзе), смотрю - в самом деле - Derya. По-турецки это имя означает океан, -говорит он, обволакивая меня с ного до головы харизмой своего сексуального голоса, - океан и волны, и я готов стать волною, в которую ты заплывешь, - он смеется сам над собой и своими поэтическими бреднями, - и нежно покачивать тебя. (Все на весьма продвинутом English). Это актерская бравада, генетически неизбежная, и мы оба это понимаем, все пристальнее вглядываясь друг в друга.

- Наверно, нас не зря назвали одинаково. Значит, мы с тобой похожи! Две половинки!

Ну да, вместе мы составим целое.

Я фотографирую его в смешной шляпе, которую он нахлобучивает в соседнем магазине древних и поношенных вещиц, и за глаза он отныне будет зваться Шляпой.

Меня даже не пугают его позорные босоножки. Судя по всему, Шляпа не шибко богат, но его чувство юмора спасает нас от всех недоразумений.

Вечером мы сидим с ним на пляже среди камней, смотрим на звезды и болтаем. Около наших ног носятся крабы: выбегают из воды, замирают и бегут обратно. Шляпа без устали восхищается моими ресницами, руками, характером, голосом и всем остальным, что у меня есть.

- Слушай, Шляп, не перестаю удивляться!

- Чему, darling?

- Вот наши мужики могут всей душой скрипке отдаться, науке, водке, но не женщинам. Женщинам посвящать себя у нас…зазорно как-то. И как у вас получается часами комплименты говорить?

Шляпа прекрасно понимает, о чем я. Из своих тридцати пяти двадцать он прожил в Германии. Он без труда найдет «десять отличий» между теми, ними и нами.

Он собирается ответить, но я неожиданно вскрикиваю.

- Звезда, смотри, звезда падает! Скорее загадывай желание!

Шляпа обнимает меня:

- У меня только одно желание! чтобы мы не расставались!

- Ну вот, зачем ты сказал вслух? Теперь оно не исполнится!

- Ничего, тут звезды падают каждую минуту.

И правда, мы сидели под звездопадом.

Он крадет меня из отеля и везет показывать свою Турцию. Прошлое и будущее испаряются из моего сознания, передо мной только настоящее, и оно есть экстаз.

Мне нравится, что на нас смотрят, ради пущего фарсу мы целуемся посреди улиц, и делаем все так, как не принято. После Германии он может позволить себе проявления не-турецкого менталитета. Все наши экспрессии мы так и называем между собой - это “рашшен менталитэ”, а это - “туркиш менталитэ” . Но все-таки он турок до мозга костей. Стоит кому-нибудь взглянуть на меня чересчур откровенно, как он превращается в зверя: шерсть встает дыбом, глаза горят, порою дело доходит до словесных перепалок. Это и есть “туркиш менталитэ”. Я забавляюсь, ощущая пробудившийся во мне атавизм - гордость отвоеванной самки. Я вдыхаю пыль турецких лавок и превращаюсь в густо покрытый сахарной пудрой лукум с фисташкой. Все, что я вижу и чувствую, нравится мне до безумия. Твердое мороженое, которое надо есть ножом и вилкой, показательные танцы школьниц со звенящими бляшками на бедрах, тягучий мотив турецкой песни, россыпи разноцетных восточных сладостей, и тонкий восточный аромат, и наши поросячьи нежности, и вкусные горячие лепешки, и легкое возгорание от переизбытка чувств в области солнечного сплетения - все это я, я до хрипоты, до тупой пронзительной боли в сердце, до исступления, до потери пульса.

По закону шариата меня бы давно закидали камнями. Я, замужняя женщина, (он об этом не знает), завожу роковые связи с женатым мужчиной (я об этом пока тоже). Мы проводим несколько любвеобильных дней в Анталии, слоняясь по городским достопримечательностям, плавая на яхте и ночуя у его дальних родственников. В душевной теплоте они мне не отказывают. Особенно после проведенного со мной мусульманского обряда - Шляпа производит мое тщательное омовение в ванне - за отсутствием традиционной бани в квартире. Так он демонстрирует всему миру свои серьезные отношения ко мне. Он читает молитву над моей вымытой головой и дело явно перерастает нашу авантюрную забаву. Половину следующего дня мы спим у моря на камнях. Открыв глаза, мы видим седую гору, выглянувшую из туманной дымки. Она фиксирует еще один случай безудержной русско-турецкой любви.

Пока я провожу время вдали от отеля вместе со Шляпой, оставшаяся в одиночестве Таня активно посещает турецкую баню. Посетив пару сеансов массажа, сняв с себя излишки кожи и испытав невыносимую легкость бытия, вечерами она начинает грустить. Она знакомится с золотоволосой Улей, которая работает вместе со Шляпой и Сашей. Уля приехала в Турцию в 18 лет, влюбилась по уши в мальчика чуть постарше и спустя месяц вышла за него замуж. Она как приехала, так и осталась с ним, даже не думая возвращаться домой со своими богатыми родителями. Строгий отец плюнул на взбалмошную дочь, сказав, что видеть эту сумасшедшую больше не желает.

Прошло два года, и Уля признается:

- Если бы я хоть немного подумала…Все же сюда приезжают, крутят романы и спокойно возвращаются домой. А мой почти сразу ушел в армию, меня отправил работать. Вот теперь и зазываю тут вас с утра до ночи. И еще, - Уля переходит на шепот, - мне тут нравится один парень…

Таня слушает ее историю как легенду о жизни на Марсе.

- Ты умница, Уля, язык выучила, зарабатываешь неплохо. Может, все не зря? Всегда можно вернуться. Слава богу, детей вы еще не завели.

- Родители меня видеть уже не хотят!

- Захотят. Вот увидишь, они обрадуются.

Чтобы не забыть немецкий и немного развлечься, Таня вступает в бурные дебаты с немцами – их в отеле больше, чем русских. Выпив пива, она братается с пожилыми немками, сравнивая их с известными русскими актрисами.

- Вы похожи на Самойлову! А вы – на Лидию Смирнову! Вылитая!

Бабушки гогочут и театрально кивают головами.

С балкончика, который, слава богу, имеется в этой простой квартирке с пустыми белыми стенами, я наблюдаю, как анталийская окраина готовится ко сну.

- Смотри, в том магазине я когда-то работал, - говорит Шляпа, указывая на дальнюю витрину, где уже закрывают ставни. К нам подбирается маленькая Ипек, шляпина племянница, она еще не спит. Я сажаю ее к себе на коленки, она улыбается мне, и мы вместе смотрим вниз, на сонную улицу с потусторонними звуками.

На самом деле очень легко обмануть женщину. Откройте ей новый мир, и она будет считать, что это не мир, а вы так интересны. Все эти прекрасные воспоминания и открытия отныне будут соединяться у нее только с вами.

Но я успеваю почувствовать, кто здесь на самом деле бередит мне душу.

Я смотрю на чужой мир внизу. Он не имеет ничего общего с той жизнью, видимость которой витает вокруг отелей. Мимо меня пролетает зловредный амур и целится из своего маленького лука. Я по уши влюбляюсь в эту улицу, гаснущий свет, неясный рокот чужого языка, и в девочку, которая спокойно сидит у меня на коленях, не требуя развлечений.

Наверно, сами турки удивились бы, как можно полюбить такую Турцию. Но это самая сильная любовь с первого взгляда за всю историю человечества.

И был вечер, и было утро: день седьмой.

- Где же Дарья&Дарья?

Тяня приходит к казашке Саше со своими волнениями.

- Сегодня звонили, обещали завтра вернуться. Нашему Дарье пора бы и поработать. Здесь ни с кем не церемонятся, уволят и глазом не моргнут.

- Are you still alone?

В Таню упирается пристальный взгляд. Она вздрагивает. Этого типа она уже видела в прошлый раз.

- Хочешь, приходи сюда вечером. Я буду петь на сазе, придут мои немецкие друзья.

Вкуси меня, говорят его глаза.

Он предлагает себя нагло и откровенно.

- Я – Окан.

Это не человек, а змей-искуситель, думает Таня. Не Окан, а Злодейский Кокон.

Своими глазами он раздевает ее и забирается в самые сокровенные уголки ее тела и души. До сих пор туда еще никто не пробирался.

- Угощайся. Очень вкусные яблоки.

Ну, точно Змей, и предлагает те плоды, которые наверняка нельзя вкушать.

Таня приходит вечером, и Окан действительно устраивает целый концерт. Он поет турецкие романсы, и слезы наворачиваются на глазах у всех, кто слышит его песни. Сердца приглашенных на вечер оттаивают и все расходятся, влюбленные в голос Окана и его саз. Таня остается с ним.

Окан оказывается нежным и великодушным.

- Я не могу его узнать, - тихо говорит Татьяне Уля. – Чтобы он так бегал и выполнял каждое желание…наш заносчивый Окан…что ты с ним сделала?

Выясняется, что у Ули роман с другом Окана, молчаливым и странным Онуром. Если их увидят вместе, головы не сносить всем, и компания прячется по вечерам в самых нелюдимых местах. Но турецкие звезды светят ярко, и скрыть что-либо там невозможно. Живая почта из сотен глаз, ушей и языков быстро доставляет новости до адресата. Казашка Саша делает Уле последнее предупреждение: именно ей было поручено следить за улиным поведением. Еще один повод для слухов, и она все расскажет ее мужу!

Две ночи подряд Таня с Оканом проводят в море.

- Нет ничего лучше, чем заниматься этим в море! Я…я…я даже не могу тебе передать, что это было!

На подругу приятно смотреть. Она стала чистой и искренней.

В один из солнечных дней к Окану приезжает жена, застает их на пляже, и у нее на глазах он демонстративно дарит цветы моей Тане.

А что у вас за ракета?

Немцы, с которыми мы исторически делим зону отдыха, с осуждением наблюдают, как прирожденные массажисты воодушевленно трудятся над нашими телами прямо на пляже. Сами немки, в отличие от нас, загорают “топлесс”, независимо от возраста, но нас поголовно считают стахановками “легкой промышленности”.

Не стоит доверять ангельскому смирению Тани, когда она молча поворачивается на лежаке то в одну, то в другую сторону. Словно радистка Кэт, она прослушивает все разговоры близлежащих немок, которые, не подозревая, что русские знают какие-то языки кроме русского, вовсю полощут наше девичье белье.

- Они возмущаются, почему все русские девки ездят на отдых без своих мужчин!

Я тихо злюсь.

- Скажи им, что они во Второй Мировой перебили всех наших мужиков, а мы теперь из-за них мучаемся! Спроси еще, куда они своих бюргеров попрятали? Или они тоже за турками поехали, и обнаружили здесь конкурирующую фирму?

Со сложной гаммой чувств мы поглядываем на пожилых немок.

С легкой руки этих уважаемых фройлен в Турции активно процветает мужская проституция. Женщины лет сорока-пятидесяти приезжают со вполне определенными целями провести досуг с максимальной пользой для здоровья. Турки очень хорошо знают, что нужно немецкой фройлен. Четкого прайс-листа на “Sex on the beach” или «помпа» - это турецкий вариант - не существует, мадам может заплатить двести евро как за ночь, так и за проведенную вместе неделю. Обычно они тратят на своих аркадашей больше, оплачивая все счета в барах, ресторанах, пансионах и яхтах.

Иногда между Востоком и Западом происходят странные недоразумения. Одна приятная сорокалетняя фройлен, не так давно потерявшая мужа, плачется Шляпе о бессердечности турецкого плейбоя. Тот страстно объяснялся в любви и ходил к ней с цветами, а накануне отъезда своей дойч мадам сообщил ей, что она должна ему триста евро. Каково же возмущение Шляпы, когда он узнает, что турецкий плейбой – его друг Окан.

- Мерзавец! Я убью его!

Он разыскивает меня и кричит, что Тане надо немедленно расстаться с мерзавцем. К нашему удивлению, известие о похождениях Кокона ее только заводит.

- Я ведь не замуж за него выхожу, - игриво заявляет она. Тем более он женат!

Шляпа тем временем вынашивает план мести. Немка оказалась его старинной приятельницей.

Али, роковой чернобровый ловелас, рисуя нам тату чуть ниже поясницы, рассказывает, что некоторые русские мадам уже взяли пример со своих немецких соратниц и готовы вступать в деловые отношения. Но среди русских женщин купля любви пока не получила широкого распространения.

Стоит ли говорить, что на фоне немок, олицетворяющих потребительский подход к мужскому полу, русские женщины слывут небесно романтичными и дружелюбными.

Вы другие, - говорят турки с уважением, - у вас чувства, слезы.

Мы не можем покупать физиологию. Мы сами выставляем себя напоказ и продолжаем шокировать чужестранцев чем только можем: чересчур короткими юбками, высокими каблуками (по которым сразу определяются русские женщины на отдыхе), крашенной белокуростью и компанейским безрассудством, книжной интеллигентностью и беспробудным пьянством.

Одна девушка во время экскурсии спросила:

- А что это у вас везде такое, вроде как ракета, а рядом что-то круглое?

Ей терпеливо объяснили, что мечеть. А другая поинтересовалась - почему мечеть без икон, внутри вся в кафеле и похожа на турецкую баню?

Нам все прощают.

Для русских и цены другие - пятьдесят процентов от тех, что немцам говорится. Спрашиваем про ковры, мол, сколько? - по 150. Да ладно, говорим мы, русским отдайте дешевле, вон, немцы богатые, им по 150 и продавайте! Что вы, машет руками продавец, мы вам русский цена говорим, немцам по 300 отдаем! Вот смотрите.

И правда, уехали немцы с коврами по 300.

Конечно, если Турция для немцев - третий мир, а для нас все равны.

Наконец засверкало. Я попираю босыми ногами восьмое чудо света, и прежняя жизнь уже не вернется. Я слепну от белоснежного сияния и исчезаю в вязком осадке опасных для европейского разума мутных вод единственного в мире источника Pamukkale. Священный Поток уносит меня все дальше и дальше от нестерпимой московской гари, прохладных лиц и ненужных визитов. Уже как в тумане суета телекамер, решетка груженой рамсторовской тележки и зыбучие пески половых отношений. Я никогда больше не буду читать книг, в них абсолютно все - вранье. Правда - здесь, в этой теплой луже без запаха и смысла, я высовываю из нее свою рыбью голову и трогаю плавником край вселенной. Меня уже давно нет с вами, Господа. Со мной - Дарья, мое второе “я”. Мы - две половинки одного имени - мы мажем друг друга грязью и с визгом и хохотом падаем в горячий источник, поднимая фонтан брызг. Я рисую у него на лице историю африканских племен и он превращается в неотразимого бушмена. Ему безумно нравится быть моим “грязным негром”. Он даже выучил эти слова по-русски. На самом деле, это прозвище родилось из страшно неприличного анекдота, который он сам же мне и рассказал. Абсолютно счастливые, мы ныряем в глубины веков. H2O легко пузырится где-то над нашими головами и здесь, среди бурых камней, я торжественно хороню свое одиночество.

Мягкая женщина

Вечером мы с Таней сидим на балконе среди фиолетовых цветов, слушаем сладкие и тягучие, как восточный десерт, турецкие песни, в которых слышится мотив смертельной страсти, и думаем о том, что дома все совсем по-другому, и это, наверно, цивилизация во всем виновата. Это она вытравливает все живые проявления сексуальности у целых народов. Там, где цивилизация умов еще не состоялась, бушуют первобытные страсти. А может, мы просто перепутали жанр курортных романов с образом жизни.

Шляпа уже ждет меня. Сегодня он поверх красной рубахи одел черный кожаный пиджак, и стал похож на героя из фильмов Альмадовара. Он чем-то удручен.

- Я так долго ждал тебя! Мне стало казаться, будто все наши встречи мне приснились. Боялся, что ты выйдешь, и сделаешь вид, что мы незнакомы.

О душа моя, я избавил тебя от всех закоулков, я отвратил от тебя пыль, пауков и сумерки.

О, душа моя, я смыл с тебя маленький стыд и добродетель закоулков и убедил тебя стоять обнаженной пред лучами солнца.

Из почерневших глубин райских кущ слышен знакомый пьяный говор. Вечер вновь сгущает безысходную тоску вечно лишних на родине русских баб, и пьяным нахрапом они штурмуют и без того открытые турецкие крепости. Выпьем? - Выпьем. Disco? - yes, evet, disco! Варум, тешекюр эдерим, знание языков необязательно, благополучный вавилон, межполовое эсперанто, жесты - для пересказа разных пустяков. И - без тормозов - резко ввысь по крутой эрозии горной тропы. Удержишься - не удержишься. Риск баламутит бабью кровь, быть может, в последний раз. Если повезет - не в последний. А вокруг с показным пофигизмом встали синие горы - молчаливый свидетель безумных проявлений загадочной русско- восточной души.

- Дарья! Дарья!

- Что такое?

- Прости, мне показалось, ты где-то совсем далеко. Я испугался.

Странно, где же я еще должна быть, если он со всей страстью вклинивается в мое белое тело. Еще и развернув меня спиной к себе.

Разгоряченные, мы лежим, прикрыв глаза.

- Скажи, а я толстая, да?

Шляпа удивленно открывает правый глаз:

- Ты шутишь? У тебя самая красивая фигура. Ты же женщина! Женщина должна быть мягкой. А ты фантастически женственна.

ххх

Я возвращаюсь домой и ставлю в магнитофон кассету, которую мы купили во время прогулок со Шляпой. Читаю записку на столе: «я на гастролях, не скучай, Славик». Вряд ли он на гастролях, впрочем, почему бы это не назвать «гастролями»? Хорошо хоть никто не будет давить на психику. Начинаю распаковывать сумку и слезы вдруг начинают литься по лицу ручьями. Хочу остановиться, но не могу. Как же я теперь буду жить???

Пытаюсь разобраться в чем дело. Скучаю по Шляпе? Скорее по сизой горе на горизонте, по широким просторам, по фиолетовым цветам, увивавшим наше окошко и… по своей новой подруге.

Моя квартира кажется мне консервной банкой, для которой у меня нет подходящей открывалки. Надо срочно позвонить Тане.

- Ты?

- Да.

- Что делаешь?

- Я не знаю, что делать. Знаешь, я забыла, как жила раньше.

«Октябрьские купальни»

Проходит лето. Шляпа, подобно Петрарке, пишет любовную лирику, которую я ежедневно получаю по «мылу». Не проходит и дня, чтобы мы не созвонились с Таней. Таинство, совместно пережитое, отделяет нас двоих от всего остального мира. Мы сроднились как сестры.

- Тань!

- ???

- Мы должны вернуться в Турцию.

- Да я только об этом и думаю! Сама знаешь.

- Когда же наконец? И куда – в Аланью или Кемер? Может, в Мармарис?

- Давай как всегда. Открой какую-нибудь книжку!

Я беру с полки первую попавшуюся книгу, открываю не глядя и держу пальцем неведомую строчку.

- Ну что?!

- Сейчас. Читаю: «как печален вид октябрьских купален…»

Мы смеемся. Время вылета нам уже известно.

Правда, от нашего предсказания слегка повеяло осенней грустью.

Выясняя финансовые параметры октябрьских купален в интернете, я натыкаюсь на русско-турецкие лав-стори. Что и говорить, чувствительны мы до безобразия. Наши сайты о Турции завалены откровенными признаниями сорокалетних, несовершеннолетних, замужних и одиноких баб о невероятных встречах, счастливых романах и реализации несбыточных надежд.

Здесь есть стихи, посвященные священной земле (патриотам есть над чем задуматься), и даже пьесы, обещания вернуться и бабий восторг, омраченный редким разочарованием:

“Он немного зарабатывал и я не требовала от него походов по ресторанам и дискотекам. Но все было так мило, романтично, наивно, свежо. Боже! Я забыла про свои 43!”

“Турецкая любовь?! Да все они бабники и обманщики.”

“Но неужели это я, девочка с глазами по пять копеек, сижу в самолете, выполняющем рейс Шереметьево- Стамбул, бросившая все для того, чтоб вновь пусть не надолго увидеть ЕГО?! Сердце бьется через раз, коленки предательски дрожат, несмотря на выкуренные ещё в Шереметьево полпачки сигарет...”

“Слезы, слезы, слезы, ненавижу их. И как же жить теперь? Как раньше- от sms к sms, от разговора к разговору?!!”

“Я бы предложила взять курорты Турции на вооружение психиатрам, по-моему, туда надо посылать лечить депрессию, меланхолию и т.д. Уверяю вас, вылечат.”

No comments.

Ресепшн в турецком отеле – третье роковое место после бара и анимации. По приезду нас заселяют в номер с огромным жирным пятном на стене, и мы приносимся обратно. У стойки – турок как турок, высокого роста, и нас самих рассматривает нас с головы до пят.

- Другой номер есть?

- Нет, все заняты.

- Тебя как зовут?

- Рустам.

Я кладу перед Рустамом десять долларов.

- Пойдемте.

Он неплохо понимает по-русски.

Мы переносим с его помощью сумки на второй этаж нашего маленького корпуса. Я открываю дверь и ахаю: под нами апельсиновый сад с десятками оранжевых солнц на каждом дереве, а впереди – серые ласковые горы. Солнце уже присело на верхушку одной горы. Кемер тоже бывает очарователен.

- Нравится?

Пока мы радостно киваем, Рустам не спускает глаз с Татьяны.

- Если что будет нужно, обращайтесь.

И оставляет на подушке мои десять баксов.

В темноте мы бредем по берегу, озябнув после ночного купания.

- Тань, смотри, какой-то огонек.

- Похоже на костер! Пойдем погреемся.

До утра мы сидим в компании турецких меланхоликов, обсуждаем русских девушек и турецкое вино. Мы довольны – чем спокойнее приезд, тем безумнее отъезд. Главное, у нас уже есть друг Юнус, что в переводе с турецкого значит Дельфин. С ним мы пойдем в горы на поиски большого водопада. А также у нас бесплатный скутер на завтра и легкий вечер с вином и поцелуями на сегодня.

Сонный Рустам у входа просит нас задержаться на секунду.

- Вы хотите, чтобы вам устроили влажную уборку?

- В шесть утра??!

- Шучу, не уходите, пожалуйста. Нет, если скажете – сделаем. Чаю? Вы – Таня?…

Я оставляю их двоих в зеленых плюшевых креслах. Высоким всегда нравятся высокие. А мне на сегодня хватит дельфиньих серенад, теплых волн и потрескивания легко возгорающих турецких дров.

ххх

За завтраком Татьяна светится от счастья.

- Ну что, Каланча порадовал?

Таня смеется.

- Ты знаешь, он таким задушевным голосом сообщил мне…

- ???

- Что у меня чудесное узкое влагалище! Ха-ха-хах! А вообще он воспитанный мальчик и даже читал Достоевского.

- Что-то я не припомню, чтобы Достоевский писал что-то о влагалищах!

Зачарованная красотой чеканных тарелок и резных раковин, захожу в сувенирную лавку. Прожженый продавец восточных диковинок уже колдует над моей симпатичной соотечественицей. Слышу стандартный набор фраз: ты очень красивая, выходи за меня замуж, у меня три магазина. Все врет: что три магазина, и что женится. Наверняка у него дома в Адане - жена с детьми, магазин не его, но смотрит он на свою избранницу так страстно, что ей уже все равно, ездит он на велосипеде или на кадиллаке. Тем более что живет он в какой-то загадочной стране, один бог знает, как тут люди живут, но место ужасно романтичное. Тут уж подносят турецкий чай, который грех не посмаковать за милой беседой с горячим незнакомцем, тем более что обещана приятная скидка, и атака продолжается.

На выходе из отеля меня круглые сутки подкарауливает Продавец Кож. Кожаный магазин старого ловеласа находится рядом с дверями нашего reseption. Заметив, что моя подруга не противится ухаживаниям турецкого Онегина, он делает характерный для турка вывод: значит, и я ломаться не стану, есть шанс. Он бросает кожу к моим ногам, словно это меха шанхайского барса.

- Красавица моя! Какая ты вкусная! До чего не люблю женщин, у которых кожа да кости!

Конечно, от суточного пребывания среди кож захочется настоящего мяса.

С трудом уворачиваюсь от подарков (эх, чай не в Турции живем, дубленочка не помешала бы!) и бегу к Дельфину.

- Hi! I really missed you!

Он катает меня по волнам на скутере и рассказывает о том, как когда-то собирался жениться на русской Кате и даже приезжал к ней в Москву. Дело закончилось, разумеется, тем, что Катя попала в аварию и умерла. Также заканчивались как минимум пятнадцать историй из интернета. Ладно, бог его знает, что правда в этом русско-турецком эпосе. До вечера мы лежим на песке с моим лысым романтиком. На вид ему лет тридцать пять, хотя, наверно, он моложе меня, а спрашивать неохота. Он владеет пятью языками и выглядит очень солидно. Вряд ли Катя нашла себе лучшую партию, с этим дельфином не пропадешь, он огромный и плечи у него широченные, а в груди большое доброе сердце.

Но меня вдруг охватывает тоска по родной Шляпе. Неужели я смогу не позвонить ему? В кошельке лежит карточка его агенства. У него даже нет мобильника, да и кожаный пиджак он брал у кого-то напрокат. А как мы встретимся? Я к нему не поеду, а его не отпустят с работы, Шляпа – человек подневольный, и порядки у них, не то что у нас. Тем более к бабе, ни один турецкий шеф со зла не отпустит! Конечно, он далеко, и никогда не узнает, что я приезжала…Но мне хочется сообщить ему, что я здесь, и услышать его реакцию. Когда вокруг такое количество сносных мужчин, неожиданно для себя становишься жестокой.

- Derya?!! Derya??! Where are you?!!!!

Кажется, от такой страсти перегорит телефонный провод.

- Ну, что сказала Шляпа? – Таня горит желанием увидеть старого друга.

- Орал как сумасшедший. Бросает на три дня работу и летит к нам на крыльях любви. Не уверена, что так уж хочу этого! А у нас ведь двухдневная экскурсия в Памуккале!

- Значит, он поедет с нами.

Перезваниваю ему и договариваюсь встретиться в Анталии. Встретить его на своей территории я еще не готова.

Я не знаю страха. Я пожираю людей, и поэтому их не боюсь. В красных льняных штанах с разрезом до жопы я брожу по анталийскому порту. Накрапывает дождь, погода не та, что была здесь в конце мая. Сердце мое разрывается от безумной любви к той туманной горе, к брусчатой портовой площади и десятку невостребованных в этот октябрьский день больших деревянных яхт. Что-то я потеряла здесь сто лет тому назад. Пообедав за 60$ в самом дорогом рыбном ресторане с видом на яхты и закат я остаюсь без средств к существованию. Тщетно ожидаю я объект своей любви - он растворился в пространстве и не может предстать антропоморфно. Понимаю, что опоздала. Внешность моя становится тем временем все более промокшей. Высокие каблуки забиваются в расщелины между брусчаткой и вот уже где-то застряла тонкая набойка. Я нахожу ее и неловко встукиваю на место, вызывая недюжинный интерес у окружающих продавцов, высунувших под дождь свои длинные носы из уютных турецких лавочек, полных всякой восточной диковинки. Вид у меня наверно уже просто подозрительный, потому что против обыкновения со мной никто не здоровается, все молча уставились и смотрят. Я чувствую спиной их напряженные взгляды - они не узнают меня, хотя я живу здесь уже двести лет. Я поселяюсь в пестрых разукрашенных кофейниках и старинных медных лампах, в круглых камнях нежного моря и в сердцах радушных восточных хозяев. Но мне пора. Я пожираю все, что вижу вокруг себя. Сначала я откусываю мачту самой красивой яхты, потом поедаю всех возбужденных посетителей прибрежной дискотеки Club-29, закусываю каменной дамбой и на десерт глотаю красный турецкий флаг с месяцем и звездой, все равно он уже здорово выцвел за этот жаркий сезон. Потом я сажусь на пристань, свешиваюсь лицом к воде в позе дикой кошки и начинаю жадно пить соленую воду. Может быть, я лопну на последней капле. Но поймите меня правильно, не могу же я оставить здесь это море. Просто не могу. Оно булькает у меня в животе, а рука нащупывает обломки старинной башни в кармане моих красных льняных штанов. С бесстыдным разрезом до жопы, открывающемся на каждом шагу, я несу свое тело в исходную точку. Я уношу с собой дождь, вечную любовь и все анталийское побережье.

Я напрасно жду Шляпу и болтаюсь в Анталии до вечера. Вот к чему приводит отсутствие мобильной связи. Возвращаюсь в отель уже в темноте, быстро пробегаю мимо Продавца Кож, Таня хватает меня за руку и тащит к Шляпе.

- Он ждет тебя целый день! Совсем обезумел! Где она, где она, где она?

- Как это где??! Где договорились!

- Он думал, раз пошел дождь, ты не поедешь в Анталию.

- Когда это нам мешал дождь?!!

- Да он уже ездил туда, но тебя не нашел.

В темноте у Шляпы блестят глаза, он похож на людоеда. Я проглатываю собственную улыбку и заготовленные слова.

- Я снял номер у вас в отеле. У нас всего три дня.

Шляпа вытаскивает пачку денег. Похоже, он ограбил банк. Этот мог! Сейчас ему весь мир по колено.

Я хочу переодеться, и мы заходим к нам в номер. Таня мурлыкает под душем, а я не могу понять, что случилось с моей кроватью. Она вся усыпана лепестками роз, постепенно я различаю большое сердце и слова, которые мне уже знакомы: SENI SEVIYORUM. Люблю. Я улыбаюсь.

- Когда это ты успел?

Но он не разделяет моей радости.

- Нет, это ты когда успела?

Белки шляпиных глаз злобно багровеют.

- Я узнал, что вы приехали несколько дней назад. Почему ты мне раньше не позвонила? С кем ты еще встречаешься?!!

Ну вот, началось.

- Звонила, просто код неправильно набирала. Не дозвонилась.

- Кто это был в твоем номере? Это твоя постель?!!

- Как, это разве не ты?..

Ну, не Таня же пошутила с лепестками роз. В самом деле, кто еще мог признаться мне в любви?!! Кажется, сама Турция разыгрывает меня. Я поскорее увожу Шляпу в его номер, подальше от загадочного розового сердца, и подмигиваю выходящей из ванны подруге. Сейчас мы во всем разберемся.

С утра мы уезжаем на два дня в Памуккале, и Шляпа едет с нами. Туркам нельзя с русской группой! Спокойно, это наш турецкий муж. Шляпа виртуозно улаживает конфликт. Так мы хоть избежим лишних вопросов в отеле и увезем Шляпу подальше от дельфиньих глаз.

В бассейне Клеопатры происходит конфуз. Пока Шляпа ждет нас на берегу, мы с Таней попадаем в эпицентр турецкой элиты, пузырящейся в теплой минеральной воде.

Я обмениваюсь шутками с полным молодым писателем, который возлежит на камне, словно пророк. Подруга ныряет с его друзьями, чтобы получше рассмотреть античное дно и фигуры новых знакомых. Ради того, чтобы рассмотреть ее саму, глубоко нырять не надо. Пятый размер груди, искусно встроенный в стройное тело, виден издалека. Я начинаю жалеть, что мы поехали со Шляпой, который уже заметил оживленную тусовку посреди древнего бассейна и мечется по мостику. Делаю вид, что не замечаю его. Как бы он не прыгнул к нам, но для этого ему придется потратить минут десять на покупку билета и дождаться очереди.

Мы наслаждаемся мужским обществом еще немного, а когда краем глаза я замечаю, что Шляпа спускается к воде, сообщаю, что нам надо бежать, а то опоздаем на экскурсионый автобус. Писатель опечален, а Таня успевает забить бесполезную стрелку. Приходится чуть ли не вырывать ее из рук турецкой богемы. Приближающаяся Шляпа посреди бурлящей воды и старинных обломков выглядит устрашающе.

На обратной дороге я узнаю, что в Стамбуле у Шляпы есть жена и четверо детей. Кажется, его развели с ней из-за того, что он не смог содержать семью. Хотя он скрывает их истинные отношения под завесой ее туманных измен.

- Как-то мы с ней договорились провести день вместе, а она явилась только вечером, покрасневшая от солнца. Где была, не говорит, вся пятнами покрылась. Потом узнал, что она целый день провела на пляже с друзьями.

- И что тут такого?!!

Я рада появлению этой жены, и не без удовольствия отстаиваю ее интересы. Она дает мне право не проявлять к Шляпе былой страсти.

- Как что?!! Мы же не в Америке живем!

Шляпа долго рассказывает о своих подозрениях, как ему изменяла жена. Если она действительно художница, как он говорит, то – возможно, почему бы и нет. Творческая личность быстро задохнется в таком турецком браке. А четверо детей – явно «из неосуществленного».

Попутно выясняется, что танин Кокон подрался с шефом и сбежал из агенства с большой суммой денег. Теперь его разыскивает полиция. А милая Уля накопила денег на обратный билет и удрала от молодого турецкого мужа домой к родителям. Хватит испытаний! За три года я повзрослела здесь на целую жизнь, - заявила она. Шляпа замечательно рассказывает в лицах.

У него совсем закончились деньги. Еще бы, всякие подарки, экскурсии, вино и горячие источники, - я так и не спросила, какую лавочку ограбила бедная Шляпа. У него остается только на автобус до своего Побережья - «инджекума», и мы уговариваем его сойти в Анталии, все-таки поближе будет. Не ехать же с ним обратно в отель!

И правильно делаем: у входа в отель нас встречают Продавец Кож под руку с Рустамом.

- Дорогая, нашла ли ты мое сердце на своей постели? Кто это к тебе приезжал?

Ах вот кто автор картины из розовых лепестков!!! Продавец Кож! Приплатил персоналу за художественное творчество, просчитанный трюк, даже кровати умудрились не перепутать.

Это за его узоры мне пришлось отдуваться перед Шляпой. У тебя ни одного шанса из ста, Продавец Кож, во-первых, ты торговец, а я не товар, а во-вторых, твои лепестки я запомню надолго.

Предоставив номер Тане с Рустамом, я бегу на пляж. Издалека вижу огромную дельфинью спину, покрытую бронзовым загаром.

- Я и не ожидал, что буду так скучать.

Он заходит в море, и я заползаю к нему на плечи. Наверно, я занимаю одну четверть от площади его тела, такой огромный мой абориген. Я обнимаю его бритую голову. Солнце уже укатилось, но еще мгновение цепляется за край горы. Мы прижимаемся друг к другу телами. В воде это другие ощущения, совсем первобытные. Не зря же жизнь вышла из воды, а многие существа вообще без воды не размножаются.

- Дельфинчик, когда отправимся за водопадами?

- Завтра готовы?

- Мы всегда готовы!

- Я за вами заеду. В час буду ждать у входа в отель.

Я забавляюсь, представив завтрашнее выражение лица Продавца Кож. Слегка отомщу ему за любовные узоры на моей кровати.

Пытаться достичь водопада Довериться аборигену Мчаться на безумной скорости по тонкой горной кромке, почти срываясь вниз, под наши громкие вопли Остановиться в безмолвном каньоне, в узком ущелье меж двух гладких скал до небес Брести пять минут по обжигающей ледяной воде Плыть десять минут в ледяной воде Идти по пояс в ледяной воде уже час Взбираться вверх над первым водопадом по шатким ржавеющим лесенкам, не оглядываясь и не смотря вниз от давящего ужаса Не чувствовать ног Не чувствовать ничего Не дойти до большого водопада Слышать огромный круглый валун, висящий над головой Частичная потеря памяти Полная потеря сил Беспредельное познание мира Двадцать миллионов лир на чай

В 29 лет легко идти на смерть Нет чувства самосохранения Нет, собственно, ничего Все есть, но ничего нет Есть только одно - желание слиться с окружающим миром Мимикрировать Лишиться собственного “я” которое весит тонн двести как тот валун над головой Ликовать от собственной пустоты Тупо жрать дыни и кидать корки вниз с синего утеса Аллах акбар

Восточная ностальгия

Апрель. Мне еще нет тридцати, без одного года, впрочем, значит ли это что. Мне нравится мой возраст так же, как нравилось, что мне шестнадцать, двадцать или двадцать пять. Я бы не хотела вновь расставаться со своими иллюзиями и мучаться от неуверенности только ради того, чтобы снова стать моложе.

Сегодня я лечу в Стамбул. Он как престарелый любовник терпеливо ждет, приготовив мне свои подарки. Мне кажется, я прочитала о нем все, что было написано. Хотя мне только кажется. Пара статей в интернете, несколько фото – словно из другого мира, и любовь с первого взгляда. Ты мой папочка Стамбул. Я стремлюсь к тебе как ни к кому на этом свете. Мы еще совсем не знакомы. Я придумала тебя с нуля.

Третий день в Стамбуле. Подсчитывание оставшихся после разгула денег. Никогда я не накоплю на машину. Никогда у меня не будет норковой шубы, золотых колье и сумочки из змеиной кожи. Для этого нужно быть такой же расчетливой, как сами турки. Конец апреля, а холоднее, чем в Москве. Сегодня, похоже, первый солнечный день.

О н и легко могут пообедать очищенным о г у р ц о м, в избытке возимом по улицам на тележках. “Бир миллион, бир миллион!” - скороговоркой выкрикивает цену продавец безделушек.

Турецкие кошки совсем не похожи на наших.

Моя внешность почему-то с трудом поддается классификации. В Париже ко мне обращаются по-французски, в Лондоне - по-английски, в Стамбуле - по-турецки. Даже в тех местах, где кишат одни туристы. И никто не верит, что мисс издалека. Унисекс, космополит, маргинал, парадокс.

Когда я начну стареть, и меня совсем перестанут любить, я, наверно, буду покупать любовь турецких мальчиков, как это делают старые немки.

В этот раз мы опять встречаемся со Шляпой. Мы переписываемся по несколько раз в день, и даже сочиняем друг другу стихи на English - чужом для нас обоих языке.

Когда я пишу, что купила билеты и спрашиваю про погоду, по моей информации она не очень, он извергает долгий радостный вопль, насколько громким он возможен в письменной форме, и большими буквами пишет, что разгонит руками все тучи, которые посмеют скопиться надо мной. Шляпа сдержит свое обещание, и в день моего приезда дожди прекратятся.

- Встретимся возле отеля Цюрих.

- Да я уже давно здесь, внизу.

- Боже, как ты ПОХУДЕЛ!!!

- God, Аллах, неужели мы снова вместе?!! Ты видишь, я вызвал Солнце для тебя!

Мы бродим по всем улицам Стамбула.

Переплываем на забитом пароме из Азии в Европу, из Европы в Азию.

Взявшись за руки, стоим на набережной и долго смотрим на закат, ни о чем не думая. Мимо мальчик провозит тележку с кассетами, в середине тележки – несколько искусственных цветов, из допотопного магнитофона слышатся восточная ностальгия. Шляпа вздрагивает.

- Сейчас ты услышишь мою любимую песню. Сейчас, если найдем.

Он переговаривается с мальчиком. Я провожаю взглядом солнце, уходящее на покой. Нашли. Мальчик ставит диск и я вслушиваюсь в мужское пение. Красиво. Я, правда, хотела другую песню… Шляпа смотрит на меня так, словно сейчас откусит часть моего тела. Он расплачивается с мальчишкой и дает мне заветный диск: послушаешь дома. Тебе должно понравиться.

Суфле вместо орешка

Шляпа обнимает меня, словно ястреб, который ни за что не выпустит свою жертву. Он счастлив и, конечно же, мечтает о воссоединении наших тел. Но в этот раз ничего этого не будет. Шляпа, ты стал другом, открывшим мне другие берега. Я люблю твою страну больше, чем тебя. Прояснение отношений не удается отложить в долгий ящик.

- Почему ты стала холодна ко мне? Я ждал большего от нашей встречи! Я обнимал и целовал деревья в ожидании тебя! Я спал в обнимку с твоими фотографиями! Я носил их у сердца и целовал твое лицо каждую минуту!

- Прости, Шляп, у меня обычные женские дела.

- Ты думаешь, я поверю?

- Тебе показать?!!

Я так рьяно собираюсь продемонстрировать то, чего нет на самом деле, что Шляпа с испугом отмахивается: ладно, ладно, верю.

- Только не говори, что целоваться тебе тоже нельзя!

- Почему нельзя? А мы что делаем??! разве не целуемся?!

- Не так, как раньше.

- Зайдем в кафе. Ты так хочешь продолжить этот разговор?

- Хочу.

В ходе дальнейшего выяснения я выливаю на Шляпу чашку кофе и стремительно выбегаю, бросив на стол деньги за свою порцию. Оказавшись на свободе, замедляю ход, мое внимание привлекает выступление местных барабанщиков в уличном баре. Вокруг толпятся люди, и я залезаю на каменную ограду, чтобы лучше видеть неожиданное дневное шоу. Но шоу оказывается прямо перед носом: мимо, не заметив меня, пробегает безумная Шляпа, и лицо его искажено страданием. Он страшно напуган моим исчезновением, и вращает глазами в поисках любимой. Ужасное зрелище мешает мне дослушать веселых барабанщиков. Я покорно слезаю со своей наблюдательной вышки и бросаюсь вдогонку. Теперь мне жаль бедную Шляпу. Я и не ожидала такого эффекта после бурной сцены в кафе.

Вижу Шляпу на другой стороне улицы, он чувствует мой взгляд и поворачивается. Между нами – два ряда машин, у него стойка тигра, он вот-вот побежит по крышам мне навстречу. За эти несколько секунд Шляпа успокаивается. Мы молча берем друг друга за руки.

Через полчаса решаемся заговорить.

- Бармен тебе случайно ничего не сказал? Эти сумасшедшие русские, или что-нибудь такое?

- Нет, промолчал, но нас он никогда не забудет!

Мы смеемся.

Наверно, поэтому у турков так мало своих фильмов. Зачем им кино, когда они каждый день смотрят его в реальности. И правда, турецкие фильмы сняты отвратительно. Турки с трудом осваивают крупный план в течение последних ста лет, может быть, из-за своей природной скученности. Сюжет сводится к разговорам и чувственным сценам с недоступными женщинами. Женская недоступность – основа основ, и мужики готовы разгрызать камни, дабы приблизить возможность обладания. Грызть камни они способны с рождения, крепкий орешек для них не проблема. А мы даже не орешки, а суфле. Но только до поры до времени.

Раньше сюда не приходили — здесь оказывались. Сюда несла центробежная сила империй.

Шляпа водит меня по всем закоулкам бескрайнего Стамбула. Я фотографирую дерущихся мальчишек, которых он тщетно пытается разнять. Не могу оторваться от старой развалины жилого дома, в котором, наверно, прожило десять поколений. Мы переплываем на суденышке, забитом местным населением, с берега на берег, из Азии в Европу и обратно. Я не успеваю усваивать увиденное и окончательно тупею, восприятие обострено, осмысление –ноль, меня можно теперь посадить на скамейку, накрыть, как птицу, тряпкой, и четко говорить мне в ухо турецкие фразы. С утра я все воспроизведу, как по учебнику. Может быть, даже спою дикую восточную песню.

Darling, что ты еще хочешь посмотреть?

Не знаю.

Дворец Топкапи? Султан Сарай?

Спасибо, Дария. Я хочу где-нибудь просто посидеть.

Остальные полдня до заката мы сидим в парке перед дворцом, и молча греем лица на расщедрившемся в этот день солнце. Разве нужно что-то еще?

Стамбул так велик, что, если пожар уничтожит десять тысяч либо двадцать тысяч домов, и тогда об этом не знают и спрашивают, где был пожар. Все сады кипарисовые. И сколько ни есть в Стамбуле дорог до Эдирне и других городов, все они тянутся на шесть дней пути и вымощены. Везде и всюду имеются источники и родники, а также стражники и полицейские, чтобы не было учинено ущерба либо драки.*

XXXL

Здесь холоднее, чем в Москве, и вовсе не желтый от курений воздух, как думалось мне. Здесь мало кто улыбается и почти не пахнет диким Востоком. Никто не ходит в чалмах и не поет на улицах красивых песен. Это не тысяча и одна ночь.

Но я не чувствую ни разочарования, ни восхищения, ни тоски. Я ничего не чувствую. Я не чувствую себя. Иду по городу одна. Мы должны встретиться со Шляпой на площади перед Софией.

ARE YOU LOST? - кричит мне вслед почти знакомый продавец ковров, с которым я в сотый раз встречаюсь глазами на кривом углу гранд-базара. ARE YOU LOST? Я мотаю головой и решительно иду по неизвестной кривой. На самом деле продавец ковров прав. Он один разгадал меня. I AM LOST. Давно и безнадежно. Но упрямо пытаюсь отыскать нужную улицу, плутая и возвращаясь обратно, не задавая никому вопросов на этом чертовом английском. Часы остановились, и я засовываю их в карман как бесполезные наручники. Шляпа уже ждет и волнуется. Но как, черт побери, туда выбраться? вспомнить все, забыть все, засмеяться, заплакать, найти себя и заплатить сполна.

Вечером мы расстаемся со Шляпой у дверей моего отеля. Я делаю невинные глазки. Медленно вплываю в вестибюль и прошу ключ. Молодой человек с ресепшена внимательно смотрит на меня и не поспешает с выдачей ключа. На его груди бэджик с именем «Хусейн». Он неплохо говорит по-русски.

- Неужели ты собираешься идти в номер?

- Конечно. А что же еще делать? У вас даже бар не работает! (не сезон, видите ли)

- Сейчас откроем бар! Разве это проблема?

- Да нет, спасибо. Что-то уже ничего не хочется.

- А что ты будешь делать в номере? Одна?

- Как что? Спать, разумеется.

- Ты приехала сюда на четыре дня и будешь спать???

В общем-то, Хусейн прав. Мне не хотелось идти спать, но Шляпе нужно было добираться домой…а ведь завтра ночью меня уже не будет в Стамбуле! От этой мысли мне становится нехорошо. Я здесь быстро прижилась.

В течение двух часов мы, завалившись в глубокие кресла, мирно воркуем, пьем джин и смотрим футбол, турки, между прочим, побеждают, и мы активно болеем за них, я – так вполне искренне. Кроме нас в отеле – один бармен. Несколько туристов по номерам, но, кажется, русских мало. Нам никто не мешает.

- Я видел, ты встречаешься с мужчиной, он кто? Твой любимый?

- Нет, просто друг.

- Да? А он говорил, что ты его ашкым.

- Когда успел?

- Да вот, вчера тебя здесь ждал.

- Аа.

- А где же тогда твой любимый?

- Нету.

- У тебя-то? Ты когда ночью приехала, я оторваться от тебя не мог! Ты еще сказала номер другой дать! Помнишь? (давно забыла) У тебя глаза – пистолеты! Вокруг мужики мертвые падать должны.

Я смеюсь. Комплименты дешевые, но про пистолеты – смешно.

- Ты любишь массаж?

- Люблю.

- Хочешь, сделаю тебе отличный массаж? Не бойся, приставать к тебе не буду.

Я опять смеюсь. Массаж люблю, но тебя не хочу. У тебя на лице написано, что ты метешь всех без разбору! Так неинтересно.

- Ты неправа. Но зачем доказывать, если ты мне не веришь? Хорошо. Давай так. Если ты меня не захочешь, так и скажешь. Я сразу уйду. Ты что, меня боишься?

- Да ладно, ты же меня все равно уговоришь! Не сейчас, так через полчаса! давай, делай мне массаж!

Он удивлен. С-сейчас. П-поднимайся в номер, я через пять минут поднимусь.

Он появляется через минуту.

Я стою в тигровом купальнике.

Как будто испуган.

Я ложусь.

Он говорит, можно я сначала покурю?

Ради бога.

И правда, делает массаж, и неплохо.

Мне твои застежки мешают!

Я молча устраняю препятствия.

Мы жадно целуемся.

…Он просит меня отвернуться, пока будет одевать презерватив.

Я поворачиваюсь и ахаю от неожиданности. Вот это размерчик!

Таких не бывает.

XXXL.

Папочка Стамбул

Зачем я опять иду к Софии и Голубой Мечети?

Чтобы потом рассказать кому-то, что я там была? Всем, естественно, наплевать. Я интересуюсь историей? Нисколько, да и вся история уже закончилась. Я просто не знаю, чем себя занять? Теплее, но в том-то и дело, что я н и ч е м не хочу себя занимать. Зачем играть в прятки с собой? Откуда откуда это навязчивое нежелание жить своей жизнью??? Меня зовут. Тамам, тамам, это местное ОК.

Теряюсь в мрачных капающих переходах цистерны Базилика, скрывшейся под землей в самом сердце Стамбула. Напрочь забываю: зачем я сюда приехала (ну, этого я и так не знала), где нахожусь, жива ли еще, кто я и как меня зовут. По выходу на свет смотрю на часы - внизу провела пять часов. Знаю по рассказам из интернета, что обычно на осмотр всего древнего сооружения, в котором, собственно, кроме зеленой перевернутой головы Медузы Горгоны ничего и нет, тратится не больше получаса.

Делаю выводы. О себе но не только.

Записываю: нам не хватает мощи. И величия. Мощи и величия.

Перед глазами стоит очередь необъятных колонн, уходящих в темноту вечности.

Пусть умерло 100 рабов, построивших эту колонну, но есть эта колонна. Сегодня живы 100 рабов, но больше нет такой колонны.

Кажется, теперь уже могу зайти в Святую Софию.

Надо иметь тысячу глаз, чтобы смотреть и наслаждаться красотою искусства. В храме была большая колонна, облицованная кругом на высоту человеческого роста от земли бронзой, из которой у всех на глазах постоянно сочилась влага. Мы нашли книги, где рассказано, что там находятся мощи св. Лусаворича и Григория богослова. Я спросил, почему колонна облицована бронзой. Служители ответили, что сюда приходит множество людей – мусульман и христиан, мужчин и женщин, которые, протянув руки, снимают с нее капли и увлажняют ими свои лица, и от множества рук колонна потерлась и уменьшилась в объеме на два-три пальца и бронзу эту сделали для сохранения колонны, чтобы она не истончилась окончательно. *

И это так: вижу, как старательно загадывают посетители желание у магического уха. Долго не решаюсь подойти. Я НЕ ЗНАЮ, ЧТО МНЕ ЗАГАДАТЬ! Не могу придумать ни одного желания. Для себя. Разве только кому-нибудь, кому нужней. Фантастика! Три дня назад я казалась себе несчастным человеком. Думала: безнадежно. Папочка Стамбул. Алло, спасибо. излечил -

Я улетаю из Стамбула ночью. Мы обкуриваемся кальяна на оставшиеся копейки (Шляпа сторговался) и расстаемся навсегда. Обещаем друг другу часто писать. Ночной Стамбул из окна самолета выглядит потрясающе. Подсвеченные мечети похожи на приземлившиеся НЛО. Мост через Золотой рог залит светом, или это уже не Стамбул? Сердце падает с высоты и разбивается на тысячи осколков. А ведь я никого не люблю. Почему же я ничего не вижу от слез?

Через месяц я снова улечу к любимым берегам и встречу своего Маугли. Прости, Шляп, но с Маугли я забуду обо всем на свете. И в первую очередь о тебе.

Маугли.

…Всю ночь мы едем на автобусе по узкой горной ленте. Прямо подо мной – обрыв в море, скала с дорогой наверху настолько крута, что кажется – ты летишь над морем, которое неслышно плещется прямо под тобой. Летишь за полной желтоватой луной, освещающей начертанный только тебе лунный путь из безопасной зоны COLAKLI в дикий город Мараш.

Мой Юсуф, копия Маугли из детской книжки, спит, склонившись на мои колени. Ему наскучила эта луна, он видит ее постоянно, а у меня захватывает дух от счастья. Мне кажется, я сейчас задохнусь от полноты бытия и от невыносимости этого фантастического полета.

Я не знаю, куда еду, от неизвестности леденеют кончики пальцев. Маугли молчит. Смогу ли я вернуться из этого мусульманского села? Ведь ни по-английски, ни по-русски меня уже никто там не поймет. Комок подходит к горлу, но это не страх. Пан или пропал. Я не задаю много вопросов. Кроме того, что мы общаемся на разных языках и все равно я ничего не пойму - я вообще не люблю лишних вопросов. Поехала – значит, поехала. Я доверяю этому влюбленному в меня младенцу, когда я с ним, со мной не может произойти ничего плохого.

Я люблю, верю и не слышу времени.

Не успевает пройти и получаса, как я оказываюсь втянутой во все семейные неурядицы. Выясняется, что папа, бывший на работах почему-то в Израиле, завел себе там любовницу, которая не переставая звонит. Мама еле сдерживает бешенство, мне тоже дают пообщаться с девушкой из Израиля, так как я знаю английский и, может быть, пойму,что она в конце концов хочет. Мне, правда, показалось, что она намекала на какие-то деньги, выданные папе в долг. Кажется, она выкупила папу из тюрьмы, или что-то в этом роде. Объяснить этого ни Маугли, ни его маме я не могу, потому что на этот момент моей турецкой жизни по-турецки я умею только здороваться и считать до десяти.

Мама не выразила особой радости, увидев меня, но, закрыв за нами калитку, поцеловала меня и усадила на стул у забора, на котором я просидела добрый час (как же они любят с и д е т ь), пока не пришли сестры Юсуфа с кучей детишек, полная спокойная Амсал и тощая Айсель побойчее, с которой мы сразу установили негласный сговор.

Папа появляется позже, я вдавливаюсь поглубже в диван, но спустя минут десять уже чувствую себя спокойно. Родители настолько поглощены выяснением личных отношений, и слава богу, что им не совсем до меня. Живут они более чем бедно. Недостроенный второй этаж, убогий домик с внутренним двором, все в асфальте, половина дворика застелена тряпками и ковриками, на которых весь день тусуется женский состав семьи, принимаются гости и накрывается на несуществующий стол. Солнце на эти тряпки в течение дня не попадает, потому что двор обнесен высоким железным забором. Туалет и банный метр на метр на улице, точнее, на этом же дворике прямо перед тряпками. Тут же раковина, у которой, чтобы почистить зубы, надо стоять задом к тем, кто, возможно, уже пьет утренний чай.

Может быть, эта бедность и спасает меня от родительского гнева, им, по-моему, все равно, кого приволок сын, тем более, что доехали мы на мои деньги, впрочем, они могут этого и не знать. По крайней мере эту семью бедность сделала на редкость демократичной. Мамуля то показывает мне фотки сына, вытянув крепкие босые ноги на голом полу, то шутит, что бросит всех и вся и уедет со мной в Москву прочь от изменника-мужа. Чуть не в обнимку мы лузгаем семечки с той самой стареющей мусульманкой в платке, которая с фотографии навевала на меня панический страх! Не знаю как, но я что-то уже понимаю, скорее не слова, а чувства и настроения. Маугли доволен, что семья отнеслась ко мне тепло, а я быстро привязалась ко всем и целый день сижу на этих тряпках и развлекаю многочисленную сопливую детвору. Я рисую и леплю из какой-то подозрительной массы, а дети с восторгом отгадывают, что это за очередной шедевр. Благодаря им я выучиваю, как будут по-турецки «кошка», «собака», «змея», «чашка», «цветок» и т.д.

Гости, их все больше, с недоумением глазеют на меня, без недоверия или вражды. Они не могут определить ни моей национальности, ни возраста, ни намерений. Это пробуждает у моей семейки страсть к розыгрышу. Для каждого гостя они придумывают очередную сагу, а потом ржут, наслаждаясь произведенным эффектом. Но слухи распространяются мгновенно и скоро местное население, в основном бабье в длинных юбках и платках, валит толпами поглазеть на русскую. Меня это вроде не тяготит, я вежливо здороваюсь со всеми и продолжаю жить своей жизнью: играю с детьми, завариваю чай или полулежу на этих злосчастных тряпках, которые мне уже порядком поднадоели. Когда я пытаюсь выскользнуть на улицу, Айсель с Амсал мигом вылетают за мной и мягко хватают под локоток: выходить одной - нельзя. Маугли забавляется, наблюдая за мной, особенно когда я строю ему гримасы, обозначающие отборную ругань. Кстати, сестрички тут же по моей просьбе обучают меня грубым турецким словечкам, так что наш любовный лексикон заметно обогащается. Услышав, как четко и правильно я ругаюсь, Маугли хохочет, он счастлив, и это искупляет мою подлую порочность и авантюризм.

На третий день мы торжественно идем в парикмахерскую, Маугли собирается состричь свои длинные локоны, я выказываю сомнение и недовольство, боюсь, что он утратит свой шарм. Но он уверен, что все будет хорошо. По его просьбе мы фотографируемся до и после стрижки. Мой Юсуф превращается в ди Каприо из «Титаника», такой же смазливый и улыбчивый, и правда, похож, только слегка на восточный манер, ну вот, теперь мы один в один – герои «Титаника»: я, взбалмошная кобыла, и он, до потери пульса влюбленный мальчишка.

Решаю за компанию прополоть брови, та же милая девушка, что превратила Маугли в ди Каприо, сажает меня перед зеркалом и растягивает у моего лица обычные нитки. Быстрыми и ловкими движениями, без буржуйских пинцетов и ваток, она снимает все лишние волоски. Слезы брызжут из меня фонтаном, но моментальность этой операции вызывает восторг. Я смеюсь и плачу, сидя перед зеркалом, и вижу счастливую улыбку своего мальчишки, стоящего позади меня. Оказывается, его спросили, не актриса ли я, такое, мол, у меня интересное лицо. У турков, неважно, мужчин, женщин, комплимент не застоится. Ну и ладно. Конечно, актриса. Подбираю себе увлекательные сценарии, но вот только кто их пишет? Бог или дьявол? Или оба?

Там, в краю далеком, буду тебе…

Далеко от моря, в 16-ти автобусных часах от моего курорта, где-то в самом сердце Турции, я пеку буреки с Амсал, сражаюсь с мелкой детворой, ворующей тесто, завариваю кофе и нарезаю дыню. Папа затевает праздник и жарит во дворе шашлык. Потом мы едем в центр и покупаем мне джинсы. Меряю яркие топики и гордо вылезаю в них из примерочной. Не понимаю, зачем продают такие вещи там, где их нельзя носить. Здесь же нельзя ничего оголять! Айсель, вырвавшись с нами в город, как только мы скрылись от маминых глаз, сразу сняла верхнюю кофту с длинными рукавами и осталась в невзрачной футболке. Надо было видеть радость на ее лице. Так же лучше, правда? – радостно спросила она, косясь на мои вечно голые плечи. Маугли сделал мне гримасу, из которой следовало: вот, вот, пусти козла в огород! Сестренку уже развратила! То ли еще будет! Но я буду любить тебя, даже если ты будешь вызывать цунами и землетрясения.

Я не могу выбрать между голубой и красной майкой. Продавец тихо интересуется у Маугли, откуда взялось такое сексапильное чудо. Айсель от зависти уже обкусала все губы. Я покупаю голубой топик себе и один розовый - ей в подарок. Кажется, это самый счастливый день в ее жизни.

Мы идем по вечерней улице, Маугли купил какой-то съедобный мусор вроде семечек и мирно сплевывает шелуху на тротуар. Я люблю его и все, что он делает. Отдаю ему на мелкие траты и хранение свой кошелек. Больше для собственного удовольствия. Я что-то прошу, а он с важным видом покупает. Солидный покупатель. Сестры-то сдали, что тебе не двадцать, а восемнадцать. Впрочем, какая разница? Ты дашь форы многим взрослым мужикам. У тебя большие лапы, как у будущего льва, и любовь делает тебя мудрым. Мы неспеша плетемся домой. На улицах одни мужики, то и дело ловлю на себе похотливый взгляд. Маугли и ухом не ведет. С ним меня никто не тронет. Думаю о его жизни. Скучно, но отчасти завидно. У него столько сестер и братьев! А сколько там всяких двоюродных, троюродных кардешей, тейзэ, амджей, еэнов - всех не пересчитать! А у меня никого нет. Мне бы пару сестричек увезти к себе домой. С таким количеством родственников чувствуешь себя сильнее и уверенней. Устойчивость, наверно, как у паука! Мне нравится эта восточная паутина из родственников и земляков. У меня за брата сойдет разве что памятник Пушкину, видный из моего московского окна.

За весь период нашей любви, длящейся с мая по сентябрь, недельными урывками, я теряю почти пятнадцать килограммов. Это я фиксирую гораздо позже, когда, глядя в зеркало, пытаюсь вспомнить свои первоначальные контуры. Джинсы приходится то и дело ушивать, или покупать новые.

Этот мальчишка вытрахивает из меня все.

...Вот и год прошел.

Год - или целая жизнь?

Мы с Таней, сидящие за тем же столиком с красной скатертью, что и в день нашей встречи, - совсем уже не те. “Те” жили единой жизнью, ложились с мыслями о завтрашнем дне и вставали с планами на сегодня.

Но это невозможно более. Немыслимо. Невероятно для нас.

Добро пожаловать в пустыню горячих эмоций и душевных потрясений! Долой тусклые чувства и необратимость будней, долой, долой.

Здесь бывает жестко и неприглядно, здесь обнажается звериная сущность бытия, неприкрытая культурной фальшью. Здесь все становится на свои места и каждый - только Тот, Кто он есть.

И прозрачен ты и виден насквозь и воздается тебе по желаниям и заслугам.

Океан Солярис в Средиземном море, филиал Фабрики Грез.Те домики в скале из нашего древнего сна, вот они, на расстоянии вытянутой руки. Древний театр вмиг оживает от нежного пения трех русских девушек, и тысячи лет ему нипочем. Прошлое стало настоящим, настоящее - прошлым.

Милые девушки, не для вас ли строили этот турецкий колизей?

Боже, и где теперь моя родина???

Прости нас грешных за невыразимую любовь Как бы не зачерстветь в своих домах и офисах за плитой и компьютером.

Жерло вулкана уже урчит душевная лава грядет Дрожи Турция от широкой любви русской Где пройдем пожарища горят Где остановимся земля дрожит Ликуй и пой земля турецкая Ты - наша страсть ты - Фабрика Грез.

Я ухмыляюсь. А мне на этот раз есть что рассказать.

ххх

Теперь меня называют Пух, но совершенно неизвестно, почему. Со временем мы все превратились в сказочных персонажей. Может, долгие пребывания вдали от реальности привели к тому, что мы позабыли свои настоящие имена. Таня превратилась в Тигру, грустная Настя, моя новая подруга - в Иа, а неунывающая Женя маленького роста – в Пятачка, или проще – Ниф-нифа. Ну а мне за мою любовь к питанию приходится быть Пухом. Новые имена так плотно устоялись, что порой вынуждают нас быть в образе. Иа начинает философствовать, а Ниф проявляет возмутительную беспечность.

Сентябрь. Мы покупаем билеты и договариваемся с Доаном, владельцем апарта, чтобы он снова встретил нас в аэропорту. Дома я оставляю водительские права, красные дипломы, пропуск с телебашней и прочие улики личной независимости. Все это мне временно не пригодится. Турецкому миру наплевать на наши таланты, он требует предоставить ему тело и душу в чистом виде без примесей урбанизации. Надо тщательно замаскировать свою способность к самостоятельной жизни – как хорошо, когда тобой распоряжается восточный хозяин!

Мы смотрим друг другу в глаза.

Уклони очи твои от меня, потому что они волнуют меня.

- Больше пей, меньше закусывай! это лучшее средство от самомнения. Не смотри так на меня, это не я, какой-то классик сказал.

- Представляю, если бы нам пришлось куда-нибудь сдавать отчет… за текущий год состоялось четыре поездки, сорок семь связей с мужчинами, следствием которых стали восемь разводов…