Могу я тебе кое что рассказать?

Глава 26

Кэмерон

Когда солнце садится, мы укутываемся в шапки, шарфы и куртки для ежегодного выхода в деревню. Высоко между зданиями висят гирлянды огней, повсюду, куда ни глянь, мерцают украшения в виде снежинок, колокольчиков и свечей.

Во многих домах в палисадниках есть вертепы (прим. воспроизведение сцены Рождества), и, хотя все они похожи, Шерил заставляет нас останавливаться, чтобы полюбоваться каждой из них. В некотором роде приятно не торопиться.

Витрины магазинов в деревне тоже освещены, в каждой из которых установлены разные экспозиции. Лицо Ханны светится, когда она ведет меня от витрины к витрине, указывая на вещи, которые она любила с детства. Улицы закрыты для движения, по обеим сторонам стоят киоски, торгующие свежими блинчиками, горячим шоколадом и глинтвейном. Я чувствую себя так, словно нахожусь в рождественском фильме.

— Marrons Chauds! Marrons Chauds! (прим. французский [Маррон шодс!] — Теплые каштаны!) — кричит мужчина в охотничьей шапке на флисовой подкладке, и Ханна берет меня под руку, чтобы подвести к нему.

— Боже, спасибо, — говорит она, вытаскивая из кармана купюру. Она обменивает ее на две чашки с подозрительно выглядящими коричневыми комочками.

— Что ты собираешься заставить меня съесть? — спрашиваю я, как только мы оказываемся вне пределов слышимости.

— Жареные каштаны, — улыбается она, отправляя один в рот.

— Как в песне? Я и не думал, что они реально существуют.

— Ага. Существуют, и гораздо вкуснее, чем кажутся, — я верю ей на слово, но приятно удивляюсь, когда пробую один из них. Маслянистый и сладкий, с легким привкусом розмарина и соли.

Мы передаем их по кругу, следуя за ее родителями вниз к деревенской площади, мимо заснеженных склонов, окружающих базовую станцию, освещенных розовым и золотым светом. Из динамиков гремит рождественская музыка, когда родители втаскивают детей на санках наверх и с криками они спускаются обратно.

Площадь заполнена людьми, целые поколения семей гуляют вместе, тепло укутавшись в шарфы и шапочки с помпонами. Райан находит Кайлу в толпе, и все освобождают место для детей, чтобы им было лучше видно. Когда мы проходим мимо людей, раздается хор «Joyeux Noël» и «Bonnes Fêtes» (прим. французский — Счастливого Рождества и Чудесных праздников), и, поскольку Ричмонды отвечают всем тем же, я тоже.

— У тебя хороший французский акцент, — говорит Ханна.

— Может, мне стоит как-нибудь попробовать, — отвечаю я тихо, только для ее ушей. — Аудиозапись французского любовника.

— Это никогда не превзойдет твой естественный голос, — она улыбается мне, и мне так сильно хочется ее поцеловать. Не знаю, из-за нее ли это, или из-за избытка праздничного настроения, или из-за нашего теплого дыхания, повисшего в холодном воздухе между нами, но это кажется мгновением.

Я должен иметь возможность держать ее за руку, когда захочу, гладить по щеке и говорить ей, что она делает со мной. Я должен быть в состоянии собственнически обнять ее за плечи, прижать к своей груди и положить подбородок ей на макушку, пока она наблюдает за парадом.

Я не могу отвести от нее взгляда, и она тоже, пока не зазвенят колокольчики саней, и толпа вокруг нас не разразится радостными криками, прижимая нас всех ближе друг к другу.

— Он здесь! — сияет она, хватая Райана с другой стороны и подпрыгивая вверх-вниз. Что бы ни происходило между нами, я могу сказать, что этот момент значит для нее все. Дальше по улице в нескольких дюймах к нам приближаются деревянные сани в кузове не совсем настоящего грузовика с бортовой платформой.

— Joyeux Noël, Joyeux Noël (прим. Веселого Рождества), — кричит бородатый парень в толстом темно-бордовом костюме. Он машет в обе стороны улицы, армия эльфов в шляпах с колокольчиками на концах идет рядом с ним. Работая быстро, они высыпают конфеты в блестящих обертках в протянутые ладони как детей, так и взрослых. Со всех сторон видны счастливые, улыбающиеся лица, и я наконец-то понимаю, что значит пережить настоящее Рождество. Не то, которое спонсируется гигантскими корпорациями, а то, где все присутствуют в этом момент, и все, что им нужно — это они друг для друга.

Я тихо вкладываю свою руку в перчатке в руку Ханны, и она наклоняется ко мне, незаметная в толпе людей. Так и должно быть. Я и моя девочка.

С другой стороны от меня Шерил хватает меня за руку, и я неохотно отпускаю руку Ханны, прежде чем кто-нибудь заметит.

— Как гласит история, это его последняя остановка перед тем, как он улетит доставлять подарки на другой конец света. У Райана и Ханны есть двоюродные братья в Новой Зеландии, поэтому они очень завидовали, что он навестит их первыми.

— Кажется, мы лишь один раз сказали об этом, мам, — говорит Ханна. — Ты же выставляешься все так, будто мы вечно жаловались.

— Ох, я знаю. Вы были хорошими детьми, но я подумала, что это было мило, — она тихо хихикает, но это переходит в подобие всхлипывания, и когда я смотрю на нее сверху вниз, она вытирает слезу.

— Ты в порядке, любимая? — спрашивает Марк, обнимая ее. Она кивает, шмыгая носом, когда берет себя в руки, и наклоняется в его объятия.

— Я просто так счастлива, что мы все здесь вместе. Быстренько, сфотографируй меня и детей, когда он будет проходить мимо.

Мы с Марком отступаем назад, чтобы освободить Ханне и Райану достаточно места, чтобы они могли встать по обе стороны от своей мамы, ожидая момента, когда в кадре появятся сани с подъемником.

— Кэмерон, Кайла, вы тоже идите сюда, — говорит Шерил, подзывая нас к себе.

Когда потом Марк показывает нам фотографию, я вижу, что моя рука лежит на плече Ханны, как раз там, где ей и положено быть.

— Это точно кадр для фоторамки, — говорит он, похлопывая меня по спине.

Ужин — это роскошное, шумное мероприятие, сопровождаемое смехом, чоканьем бокалов и пожеланиями «bonne appétit». После очередного блюда из морепродуктов, состоящего из маслянистых гребешков и свежего розового лангустина, Марк подает на стол запеченную индейку с начинкой из каштанов, зелень с чесноком, пюре с трюфелями и хрустящий обжаренный картофель.

— Не могли же мы сегодня есть только один вид картофеля, не так ли? — саркастически замечает Марк, разделывая птицу.

— Пюре — мое любимое, — улыбается Ханна. — Но Райан предпочитает хрустящий картофель.

— Это же не соревнование, — говорит он, откусывая с громким хрустом.

— Ты можешь определить победителя, — говорит Шерил, одной рукой сжимая мое плечо.

— Ох, спасибо, никакого давления, — смеюсь я, накладывая оба вида на свою тарелку.

Марк и Шерил смущают Ханну и Райана историями из их детства, пока мы едим, и наблюдать за этим приятно. Они семья, чья любовь обильна и всеобъемлюща, чьи поддразнивания благонамеренны и никогда не бывают жестокими.

Мои же родители даже не были расстроены, когда я написал им, что уеду на праздники, и сказал, что они увидят меня, когда вернусь. Я делаю мысленную заметку пообщаться завтра с ними в видеочате, но сейчас все мое внимание сосредоточено здесь, в этой комнате, на этих людях.

Вместе убрав со стола, мы оказываемся в гостиной в основном в горизонтальном положении, животы сыты, сердца согреты. Дровяной камин пылает, из динамика звучат рождественские песни, а на кофейном столике в центре комнаты мы начинаем собирать традиционные семейные пазлы Ричмондов.

Время проходит в безмолвной дымке, пока мы раскладываем кусочки по цветам, по ходу дела дополняя картинку. Марк дремлет в кресле у камина, а нога Ханны в носке забирается мне на колени под столом.

— Ладно, поднимайтесь, если хотите la bûche de Noël (прим. [ля буш де Ноэль] — Рождественский торт / Рождественское полено), — говорит Шерил некоторое время спустя, поднимаясь с пола.

Я знаю, что Noël означает Рождество, но, повторюсь, я понятия не имею, что мне подадут. Оказывается, это святочное полено — шоколадный бисквит в форме упавшего ствола дерева, покрытый шоколадной глазурью и посыпанный сахарной пудрой для придания снежного эффекта.

— Вау, вы это испекли? — спрашиваю я.

— О, небеса, нет. Зачем мучаться, если в patisserie (прим. [патисэри] — кондитерская) готовят лучшие полена в мире? Они добавляют в свой рецепт каштаны, что придает ему дополнительный ореховый привкус.

Я разражаюсь смехом.

— Что тут смешного? — говорит Райан, поливая свою порцию густыми сливками.

— Не думаю, что я когда-либо в жизни ел каштаны, а сегодня я ем их уже в третий раз.

Мы на финишной прямой, складываем кусочки пазла в последнюю секцию, пока рядом с нами потрескивает огонь. За окном идет сильный снег, а я выпил как раз столько вина, сколько нужно.

— Не забудьте про свою обувь, — говорит Шерил, взъерошивая волосы Райана, когда они с Марком отправляются спать.

— Не староваты ли мы уже для этого? — смеется он.

— Для рождественского волшебства никогда не бывает поздно, мои дорогие. Сладких вам снов, — она посылает нам всем воздушные поцелуи и поднимается по лестнице, а мы возвращаемся к нашей головоломке.

— Что это значит?

— Французские дети ставят свои башмачки перед камином в канун Рождества, чтобы Père Noël (прим. [Пэр Ноэль] — Дед Мороз) мог наполнить их угощениями, когда спустится ночью по дымоходу, — объясняет Ханна.

— Это мило. Вы и чулки вешаете?

Она качает головой:

— Только обувь. Мы всегда завидовали нашим друзьям дома, которые получали подарки в чулки, но оказалось, что и они завидовали нашим туфлям, полным шоколада.

Райан тянется к миске с орехами и бросает несколько в рот:

— Когда мы были детьми, Ханна всегда возмущалась, потому что у меня ноги были больше, поэтому я получал больше конфет, чем она.

— Конфет, — смеется она, бросая подушку ему в голову. — Ты теперь такой американец (прим. в Английском языке есть два варианта слова конфеты: sweet [свитс] — британский вариант, candу [кэндис] — американский).

— Вот и все, — говорит он, бросая ее обратно. — Я встану пораньше, чтобы украсть твои конфеты.

— Ну, в прошлом году я получила двойную порцию, потому что твоя ленивая задница не удосужилась вернуться домой. И за год до этого, — мне нравится, как Ханна произносит «задница» своим модным британским акцентом.

— Я сброшу твои ботинки с горы, чтобы ты ни хрена не получила, — он вскакивает и направляется прямиком к лестнице, ведущей вниз, в комнату для обуви. Ханна бросается за ним, и через несколько минут они оба возвращаются, слегка запыхавшись, держа в руках по паре своих кроссовок. У Ханны в руках еще одна пара. Моя.

— О, это… вам не нужно этого делать, — говорю я, вскакивая, чтобы преградить ей путь. Протягиваю руку, чтобы забрать их у нее, но она просто смотрит на меня и улыбается. Эта милая улыбка, от которой мой мир переворачивается с ног на голову.

— Конечно, нужно. Ты не можешь провести Рождество с нами и остаться в стороне. И в любом случае… — она понижает голос до шепота, — я по-случайности знаю, что папа купил вчера пугающее количество сладостей.

— Да, чувак, — говорит Райан, хлопая меня по спине. — Теперь ты часть семьи. Еще один брат, — Ханна приподнимает брови точно так же, как и я, с легким ужасом. Она приседает, чтобы выставить их в ряд.

— Вот так. Теперь все, что нам нужно сделать — это лечь спать и надеяться, что папа правда вспомнит спуститься и наполнить их.

Мы втроем убираем за собой и выключаем свет на кухне, прежде чем разойтись по своим комнатам. С верхней площадки лестницы я оглядываюсь на сцену внизу. Елка идеального размера, не слишком высокая, чтобы раздражать, и не слишком маленькая, чтобы не казаться жалкой, украшенная теплыми мерцающими огоньками, стоит в углу. Наш законченный пазл на кофейном столике, чтобы Шерил могла полюбоваться им утром. Костер догорает, а перед ним три пары обуви ждут рождественского волшебства.

Меня поразило видение своего будущего. Мои туфли, ее туфли и куча маленьких и все в ряд.