Мои друзья

II

Проснувшись назавтра, я сразу же подумал о нем. Я повторял, лежа в кровати, фразы нашей встречи. Черты Бийара от меня ускользали. С трудом я восстановил в памяти лицо с усами, волосы, нос, но так и не вспомнил общее выражение.

Как я был бы счастлив, если б он стал моим другом! Мы бы выходили по вечерам. Вместе бы ужинали. Когда у меня бы не хватало денег, он одалживал бы мне, и, разумеется, наоборот. Я бы представил его Люси. Жизнь так грустна, когда вы одиноки и разговариваете только с людьми, которые вам безразличны.

День проходил медленно. Несмотря на рокот города, каждый час я слышал бой часов, как ночью, когда не спишь. Я жил в ожидании. То и дело холодный пот создавал иллюзию, что воздух отделил рубашку от тела.

После полудня я прогулялся в саду.

Поскольку я знаю римские цифры, я развлекал себя подсчетом возраста статуй. Каждый раз я был разочарован: им никогда не было больше ста лет. Пыль не замедлила покрыть мои начищенные ботинки. Обручи детей вращались по оси перед тем, как упасть. На скамейках люди сидели спина к спине.

Все, что я наблюдал, развлекало только мои глаза. В голове у меня был Бийар.

Наконец наступил вечер. Я вышел на улицы, по которым мы шли вдвоем, я и Бийар. Аптека была пуста. Это произвело впечатление странности, потому что в моей голове она ассоциировалась с толпой.

Ничто не мешало мне сразу же пойти к кафе Жакоба, но я знал, что если встречу Бийара в тот же час, что и вчера, меньше будет казаться, что я его разыскивал. Он предположит, что каждый вечер, к шести часам, я прихожу в его квартал.

Заведение было недалеко. Мое сердце билось, заставляя ощущать форму левой груди. То и дело я вытирал свои влажные руки об рукава. Запах пота вырывался из моего расстегнутого пиджака.

Я представлял себе, что хозяин находится за стойкой и что Бийар пьет из кружки свое пиво, как вчера.

На цыпочках, рукой опираясь о стекло, чтобы не потерять равновесие, я увидел поверх красной занавески внутренность кафе Жакоба.

Бийара там не было.

Я почувствовал обиду. Я воображал себе, что он, полюбив меня, вернулся туда в надежде со мной поговорить.

Я посмотрел на часы булочной. Они показывали шесть. Не все потеряно: Бийар мог еще работать.

Я удалился, приняв решение возвратиться через двадцать минут. Несомненно, он будет там. Мы поговорим; у меня столько всего ему сказать.

Чтобы убить время, я слонялся по бульвару. Деревья, окруженные железными решетками, стояли по стойке смирно, как оловянные солдатики. Я видел пассажиров в освещенных трамваях. Такси, темные и короткие, тряслись по мостовой. Две вывески так часто гасли и зажигались, что больше не привлекали внимания.

В течение получаса я рассматривал цены ботинок, галстуков, шляп. Я останавливался также перед ювелирными магазинами. Крохотные этикетки были наоборот. Невозможно узнать цену часов или колец без того, чтобы не войти в ювелирные магазины.

Теперь Бийар должен меня ждать, потому что, по сути, он привязался ко мне, иначе не угощал бы меня пивом.

Внезапно испугавшись, что он мог придти и уйти, я поспешил вернуться в кафе Жакоба.

Я был рад, что ночь. Благодаря темноте, хозяин и клиенты меня не увидят. Я изучу их с улицы. И если Бийара там не будет, они не прочтут разочарования на моем лице.

Сто метров, которые осталось мне пройти, показались мне бесконечными. У меня было желание перейти на гимнастический шаг, но страх показаться смешным меня остановил: я никогда не бегаю по улицам. К тому же бегаю я так же плохо, как женщина.

Наконец я оказался перед баром. Закурив сигарету, я бросил взгляд внутрь.

Бийара не было.

Я пережил сотрясение, которое утроило в моих глазах каждого прохожего, каждый дом, каждый автомобиль.

Я понимаю, что люди могут смеяться над моими чувствами. Ничего из того, что произошло, никого бы, кроме меня, не впечатлило. Я слишком чувствителен, только и всего.

Через минуту я удалился, полностью разбитый. Вместо того, чтобы дать волю чувствам, я старался продлить свою печаль. Я закрылся в самом себе, сделав себя более маленьким, более несчастным, чем я есть. Таким образом я нахожу утешение своим бедам.

Бийар не пришел.

Так всегда в моей жизни. Никто никогда не отвечает на мою любовь. Я не требую ничего, кроме возможности любить, иметь друзей, а остаюсь всегда один. Мне подают милостыню, потом от меня убегают. Нет, впрямь, судьба ко мне неблагосклонна.

Я глотал слюну, чтобы не плакать.

Я шагал прямо перед собой, с еще сухой сигаретой в губах, когда увидел человека, который стоял рядом с газовым рожком. Сначала я подумал, что это нищий, потому что они часто так стоят.

Внезапно крик, непроизвольный, как икота, вырвался у меня изо рта.

Человек этот был Бийар. Плащ на нем был мятый, как на утопленниках. Под фонарем, в бледной ясности этого света на открытом воздухе, он сворачивал сигарету.

– Добрый вечер, господин Бийар.

Он повернулся, посмотрел на меня и не узнал, что меня огорчило. Однако я тут же простил ему отсутствие памяти. Ночь была темной. Его глаза, привыкшие к свету газового рожка, меня не различили.

– Это я, Батон.

Тогда он лизнул по всей длине бумагу своей сигареты.

Я ждал и, чтобы он не заметил, что я курю уже готовую сигарету, я погасил ее об стену и спрятал в карман.

– Где ты ужинаешь? – спросил он.

– Где я ужинаю?

– Да.

– Все равно где.

– Пошли со мной, я знаю дешевый ресторан.

Я пошел с ним. Когда я иду рядом с кем-то, я его, сам того не желая, оттесняю к стенам; так что я за собой следил. Как только тротуары сужались, я сходил на мостовую. Поскольку он все время что-то бормотал, я каждый раз оборачивался к нему, потому что воображал себе, что он ко мне обращается: мне не хотелось, чтобы он подумал, что я неотзывчив.

Удовлетворение от того, что я нашел Бийара, лишило меня аппетита. Несмотря на то, что меня захлестывало желание говорить о себе, о моих соседях, о моей жизни, из меня не выходило ни слова. Застенчивость парализовала меня всего, кроме глаз. Но правда и то, что я был не очень давно знаком с моим спутником.

Без сомнения, он также имел тысячу вещей мне рассказать, но, как и я, он не осмеливался. Под грубой внешностью это был чувствительный человек.

– Я купил камамбер. Мы его разделим. Обычно я ем со своей женой. Сегодня ее нет.

Я посмотрел на него. Бумага его сигареты не загоралась.

– Так, значит, вы женаты?

– Нет, просто вместе живем.

Мое хорошее настроение тут же улетучилось. Множество мыслей одновременно вступило в голову.

Я вспомнил свою комнату, Люси, мою улицу. Будущее показалось мне чредой монотонных дней. Да, я позавидовал Бийару, что у него есть женщина. Прочная дружба отныне не сможет нас связать, потому что ей помешает третий. Я впал в ревность. И почему я пошел с этим чужаком? Из-за него я совсем потерялся. Из-за него одиночество надавило еще тяжелей.

Все эти размышления не помешали мне зацепиться за последнюю надежду. Может статься, его любовница некрасива? Достаточно, чтобы она оказалась уродливой, чтобы я почувствовал себя лучше.

– Она красива? – спросил я, заставляя себя принять небрежный вид.

С уверенностью неделикатных людей он ответил, что превосходна и что у нее, несмотря на восемнадцать лет, груди, как у женщины. Он даже показал мне их расположение, округлив руки.

На этот раз одна лишь мысль пришла мне в голову: уйти. Несправедливость судьбы была, действительно, слишком большой. У Бийара была бородавка, плоскостопие, но его любили, тогда как я жил один, я, более молодой и красивый.

Никогда мы не сможем понять друг друга. Он был счастливым. Следовательно, я его не интересовал. Лучше было, чтобы я ушел.

Но мы продолжали шагать вместе. Я искал предлог, чтобы сбежать. Как я бы хотел сидеть, смиренный, одинокий и грустный, в углу ресторана на улицы Сены, там, по крайней мере, никто мной не занимался.

Действительно, у Бийара не было чувства такта. Будь женат я, я бы ему не сказал. Он должен был бы знать, что несчастному о своем счастье не рассказывают.

И все-таки я не мог решиться оставить моего спутника. Мысль, которая нарастала у меня в душе как-то сбоку, давала мне надежду. А вдруг эта женщина Бийара не любит, вдруг он страдает? Каким бы приятным стал он мне тогда бы. Я бы его утешил. Дружба бы смягчила наши страдания.

Но в страхе утвердительного ответа я остерегался спрашивать, любит ли его любовница.

– Что с тобой? Тебе грустно? – спросил он.

Моя грусть, которая до этого момента не переставала разрастаться, исчезла. Интерес, который проявил ко мне Бийар, был реальностью, тогда как мои размышления были только бредом несчастного человека.

Я смотрел на него с признательностью.

– Да, мне грустно.

Я ожидал жалоб, признаний. Я был разочарован: он мне дал совет взбодриться.

Мы остановились перед рестораном. Краска снаружи под витриной отклеивалась. На стекле прохожие читали фразу: Можно приносить свою еду.

– Вперед, – сказал Бийар.

Я отвел ручку трости, ее цепочка звякнула. Несколько человек обернулось.

Я остановился на пороге.

– Давай, входи!

– Нет, вы первый.

Он прошел вперед. В этот момент я осознал, что именно я стал тем, кто и открыл дверь, и закрыл.

Длинные столы и несколько скамеек, как в столовых, которые поднимаются с одного конца, когда на них садишься, обставляли зал. Табачный дым свивался в спирали, как сироп в стакане воды. Люк подвала задрожал под нашими ногами. Перед каждым клиентом стояли литр вина и стакан. С помощью ножа можно было бы сыграть музыку на бутылках.

Мы сели лицом друг к другу.

Бийар сделал попытку вытащить камамбер. Карман был слишком узкий. Ему пришлось прибегнуть к помощи обеих рук.

Потом, как завсегдатай, он позвал хозяйку:

– Мария!

Это была красивая крестьянка, которая то и дело вытирала руки до локтя. Когда она шла, ее груди колыхались, а монеты звенели в кармане фартука.

– Два поллитра и хлеба.

– Поллитра много для меня, – сказал я, когда было поздно.

– Я плачу… Я плачу.

– Но вы не богаты.

– Один раз могу себе позволить.

У меня не было намерения злоупотреблять добротой моего соседа. Поэтому это один раз могу себе позволить меня шокировало. Я очень мнителен. Неужели я никогда не найду хорошего и щедрого человека! Ах, если бы я был богат, как я бы умел давать!

Собака, у которой был только кусок хвоста, пришла облизать мне пальцы. Я ее оттолкнул, но она снова начала с таким упорством, что я покраснел. Ведь пальцы у меня не пахли.

К счастью, подошла хозяйка – горлышки бутылок между пальцами и хлеб подмышкой. Ударом ноги отогнала эту вредную тварь.

Бийар помял камамбер указательным пальцем и разрезал пополам. Он дал мне половину, которая была поменьше.

Мы ели медленно, из-за прозрачной бумаги, которая клеилась к сыру.

Когда Бийар пил, я ему подражал. Из вежливости я следил за тем, чтобы уровень моего вина не опускался быстрей, чем у него.

Я пью редко, так что много мне не понадобилось, чтобы захмелеть. Грязные старики, которые в углу вели беседу, стали мне казаться мудрецами.

Я налил себе остаток вина и, как я и предполагал, в стакане оказалось его не очень много, из-за вогнутого дна бутылки.

Я оперся спиной о стол сзади. В первый раз я посмотрел собеседнику прямо в глаза. Он тоже кончил есть. Чистя языком зубы, он издал звук поцелуя.

Он шарил по карманам в поисках курева. Не колеблясь, я предложил ему сигарету.

Я был склонен рассказать ему свою жизнь и сказать, в порыве откровенности, о том, что мне в нем не нравится.

– Мне кажется, что у вас доброе сердце, господин Бийар, – сказал я, отмечая, что вино изменило мой голос.

– Да, у меня доброе сердце.

– Так мало людей, которые понимают жизнь.

– У меня доброе сердце, – продолжал Бийар, который последовал за своей идеей. – Но нужно быть осторожным, иначе твоей добротой злоупотребят. Знаешь ли, Батон, это из-за дружбы я потерял работу.

Эти слова мне не понравились еще больше, и, чтобы найти точку взаимного согласия, я сменил тему.

– Я был на войне.

Я достал бумажник и показал ему военную книжку с моей фамилией, написанной большими буквами на обложке.

– Я тоже был на войне, – сказал он, в свой черед показывая мне документы.

Он их развернул. Он совал мне в руки свой жетон удостоверения личности, прядь волос, сплющенных от долгого пребывания в бумажнике, свою фотографию в парадной форме рядом с каким-то сервантом, свою фотографию в полевой форме рядом с ведром, и фотографию группы солдат, в центре которой была надпись: "Ребята 1-го пехотного полка. Не грустите!"

– Видишь этого?

И припечатал свой указательный к голове одного солдата.

– Да, вижу.

– Так вот, он погиб, этот тоже.

Я сделал вид, что меня все это интересует, но ничто мне так не скучно, как бумажники других и эти их фотографии, грязные с обратной стороны. Тем не менее, сколько же я видел их во время войны, этих бумажников и фотографий!

Если бы я не был во хмелю, я бы не развернул мои бумаги. Бийару, наверно, стало скучно.

Так как он продолжал искать в конверте, я испугался, что он мне покажет голых женщин. Я ненавижу эти почтовые открытки. Они только усиливают мое несчастье.

– Я был в Сент-Миэль, – сказал я, чтобы говорить о себе.

Вместо того, чтобы слушать или задавать мне вопросы:

– Я тоже там был.

– Я был ранен и комиссован.

Я показал осколок снаряда, который меня ранил.

– Ты живешь один? – спросил Бийар, складывая свои бумаги.

– Да.

– Одному скучно.

– Еще как!.. Особенно мне, при моей чувствительности… Мне бы понравилась семейная жизнь. Знаете ли, господин Бийар, если бы вы были моим другом, я был бы счастливым человеком. Счастливейшим из людей. Одиночество, нищета мне отвратительны. Я хотел бы иметь друзей, работать, жить, наконец.

– У тебя есть любовница?

– Нет.

– Женщин, однако, хватает.

– Да… но у меня нет денег. Любовница ввела бы меня в расходы. Нужно надевать чистое белье для свиданий.

– Ну, ну, это ты себе рисуешь, что женщины обращают внимания на белье. Естественно, если ты хочешь встречаться с буржуазкой, тогда другое дело. Предоставь это мне, я найду тебе любовницу; она тебя развлечет.

Если, действительно, он найдет мне женщину, молодую и красивую, которая бы меня любила и не обращала внимания на мое белье, почему не принять?

– Найти красивую женщину непросто.

– Не в наше время; моя ради меня бросила своих вздыхателей. Я счастлив с этой девчонкой.

Я бы хотел друга несчастного, бродягу, как я, по отношению к которому у меня не было бы никаких обязательств. Я думал, что Бийар будет этим другом, бедным и хорошим. В этом я ошибся. То и дело он напоминал мне о своей любовнице – что погружало меня в еще большую меланхолию.

– Батон, приходи ко мне завтра после ужина, увидишь малышку. Я живу на улице Жи-ле-Кер, отель Канталь.

Я согласился, потому что не осмелился отказаться. Я чувствовал, что у меня никогда не хватит смелости пойти в гости к счастливым людям.

Значит, мои отношения так и будут всегда заканчиваться смехотворным образом?

Мы поднялись. Я увидел себя в зеркале до плеч; выглядел я, как на суде присяжных. Несмотря на то, что я много выпил, я себя сознавал. Тем не менее, контуры моей груди были расплывчаты, как чья-то слишком длинная тень.

Я пересек зал, следуя за Бийяром.

Снаружи зверский ветер хлестнул меня по лицу, как в двери вагона. Какую-то секунду я имел намерение проводить моего товарища, но воздержался: к чему все это? Взаимопонимания к тому же нет. Он был любим, богат, счастлив.

Вдобавок пробило девять часов.

Сказать «до свиданья» первым я бы не решился; Бийар был менее деликатен.

– До завтра, Батон.

– Угу, до завтра.

Я шагал прямо вперед, пока не вышел на знакомую улицу.

Бары были полны, теплые и освещенные.

Несмотря на то, что жажда меня не мучила, мной овладело сильное желание чего-нибудь выпить. Я сопротивлялся этому до тех пор, пока не подумал, что сегодня я не сделал никаких пустых затрат.

Я вошел к Бьяру.

Вокруг стойки плыл пар, как в ванной комнате. Гарсон рассматривал бокал на прозрачность.

Я заказал то, что было дешевле всего: чашку черного кофе.

– Большую?

– Нет, маленькую.