Мои идеологические диверсии (во времена от Горбачева до Путина)

У этой главы давняя история. К написанной в 1990 году статье, которую тогда никто не опубликовал, в 2000 г. написал я для сравнения вторую часть специально для журнала «Континент». Но в приемлемом для меня виде им она уже не подходила, как и другая моя статья – «Мы, право и Запад», но это – отдельная история. Зато сейчас сравнить все можно не только с горбачевскими временами, но и с эпохой Путина – для лучшего понимания причин того положения, в котором сейчас оказалась вся страна.

Итак:

Dura lex, sed lex. – Суров закон, но закон (лат.).

Fiat iustitia, pereat mundus. – Правосудие должно свершиться, даже если рухнет мир (лат.).

(Давно забытая мудрость давно прошедших времен.)

В предлагаемой читателю главе первая часть в виде отдельной статьи была написана осенью 1990 года – много лет назад по следам недавних тогда событий. За это время очень многое у нас изменилось, и всему произошедшему разные люди дают разную оценку, зачастую прямо противоположную, – от суперрадикального демократического рывка в царство свободы до «вялотекущей дерьмократизации всей страны». Но, независимо от этого, все равно интересно сравнить тогдашние и сегодняшние времена, вспомнив совсем недавнюю историю. Поэтому в статье я специально ничего менять не стал, здесь она приведена в том виде, в котором была тогда написана, но нигде не опубликована. Так и лежала у меня в архиве, все больше покрываясь пылью. Разумеется, сейчас к этой статье было необходимо дать некоторое послесловие, что я и сделал, написав вторую часть. Да и о методах анализа упомянуть не грех, поскольку ошибка в выборе правильного метода исследования в самом его начале бывает единственной причиной ложности всех последующих конечных выводов в их основе.

Вообще говоря, такой метод научного познания, как сравнительный анализ – одно из величайших достижений человеческой мысли. Достаточно полный, глубокий, квалифицированный сравнительный анализ обычно дает блестящий результат. Но порой даже самое поверхностное сравнение весьма показательно, оно вполне может наглядно выявить не только существенные различия, но и ответить на вопросы: что осталось общего – в чем причины, определяющие течение процесса всего происходящего? Причем интересно сравнить не только произошедшие в разное время события, но и оценку этих событий обществом такой, какой она была тогда и сейчас. Иначе эту статью из архивной пыли и доставать бы не стоило. Пусть читатель простит мне в статье то, что с сегодняшней точки зрения воспринимается как легкий налет наивности.

Октябрь 2000 г.

Часть I. Советское правосудие времен перестройки

1.Суд да дело

Через три года с начала перестройки «Литературная газета» в номере от 12 марта 1988 г. напечатала статью тогдашнего своего Нью-Йоркского корреспондента Ионы Андронова «Пешки в чужой игре». Статья с подзаголовком «Гласность» из оркестра подрывных голосов» целиком и полностью посвящалась независимому журналу «Гласность» и его главному редактору Сергею Григорьянцу.

Публикация, имевшая, как и обычно, клеветнический характер, обвиняла «Гласность» и Григорьянца во всех смертных грехах. В том числе и таких, которые по действующему советскому законодательству квалифицируются по ст. 64 УК РСФСР как измена Родине в виде шпионажа и оказания помощи иностранному государству в проведении подрывной деятельности, а также по ст. 74 УК как разжигание национальной розни.

Еще несколько лет назад вслед за подобными публикациями обычно следовали аресты, суды, и герои газетных статей по соответствующим статьям УК на долгие годы отправлялись в тюрьмы, лагеря и психушки. Но былые времена, как известно, прошли, и все дело ограничилось тем, что 9 мая того же года редакция «Гласности» была правоохранительными органами разгромлена, редакционное оборудование разграблено, а сам Сергей Григорьянц, вероятно для профилактики, избит милицией и вместе с несколькими своими сотрудниками подвергнут административному аресту по наскоро сфабрикованному обвинению в неповиновении законным требованиям работников милиции.

Но все это всем известно. Теперь о том, что известно не многим.

В марте 1990 г. в Сокольнический райнарсуд г. Москвы в полном соответствии со статьей 7 Гражданского кодекса РСФСР поступил иск Григорьянца С.И. к редакции «Литературной газеты» о защите чести и достоинства. В исковом заявлении указывалось, что изложенные в публикации сведения не соответствуют действительности, порочат честь и достоинство истца, и содержалось требование об опровержении этих сведений.

Исковое заявление было подано мною, как представителем Григорьянца по доверенности. Мои полномочия на ведение дела в суде подтверждались судебной доверенностью, удостоверенной 21-й Московской государственной нотариальной конторой. Народным судьей Щупляком А.Г. я был вызван на беседу, которая состоялась 23.03.90 г. с участием представителя редакции «Литературной газеты». Следующая беседа была назначена на 30.03.90 г. И вот, явившись в назначенный день в суд, я узнал от судьи, что его определением от 23.03.90 г. исковое заявление оставлено без движения.

Что это значит. В соответствии с действующим советским гражданским процессуальным законодательством подаваемое в суд заявление должно отвечать требованиям, установленным статьями 126, 127 Гражданского процессуального кодекса РСФСР и оплачено госпошлиной. В нем должны быть указаны: наименования истцов и ответчиков, исковые требования, обстоятельства, лежащие в основании иска, доказательства и т.д. В соответствии с ч. 4 ст. 126 ГПК РСФСР заявление подписывается истцом или его представителем, полномочия которого подтверждаются доверенностью, прилагаемой к заявлению. Если эти требования не соблюдены, то судья не принимает заявление к производству, а на основании ст. 130 ГПК своим определением оставляет его без движения и назначает срок для исправления недостатков.

Определение народного судьи Щупляка от 23.03.90 г. мотивировано тем, что исковое заявление подписано не Григорьянцем, а мною. По мнению судьи, приложенная к заявлению доверенность Григорьянца на мое имя не дает мне полномочий на подачу заявления, так как такое право в доверенности специально не оговорено.

Вынеся определение об оставлении заявления без движения, судья Щупляк совершил сразу два деяния, которые по действующему советскому законодательству являются преступлениями и квалифицируются по ст. ст. 170, 177 УК РСФСР как злоупотребление властью и вынесение заведомо неправосудного определения.

Нормами гражданского процесса установлено, что нотариально удостоверенная доверенность на ведение дела в суде дает представителю право на совершение от имени представляемого всех процессуальных действий, за исключением наиболее важных, которые перечислены в ст. 46 ГПК РСФСР. Право на совершение этих действий должно быть специально оговорено в доверенности.

Такое процессуальное действие, как подписание и подача искового заявления, не перечислено в ст. 46 ГПК среди действий, право на совершение которых должно быть специально оговорено. Следовательно, приложенная к заявлению доверенность давала мне право на подачу в суд иска Григорьянца к редакции «Литературной газеты», а определение судьи неправосудно. К тому же, вызвав меня и представителя ответчика, судья тем самым начал подготовку дела к судебному разбирательству. Пленум Верховного Суда РСФСР в п. 17 постановления от 29 июня 1976 г. N 2 уже разъяснял, что на этой стадии рассмотрения дела судья вообще не вправе оставлять заявление без движения. Во время беседы в суде 23.03.90 г. я разъяснял судье Щупляку все вышеизложенное, обращал его внимание, что вынесение неправосудных определений уголовно наказуемо по ст. 177 УК РСФСР. То есть судья знал, что выносимое им определение неправосудно, но вынес это определение, умышленно совершив тем самым преступление, предусмотренное ст. 177 УК.

Кроме того, ст. 129 ГПК РСФСР устанавливает, что если судья при предъявлении иска придет к выводу, что это заявление подано лицом, не имеющим на это полномочий, то судья обязан не оставлять заявление без движения, а отказать в его принятии, вынеся об этом соответствующее определение. Однако Щупляк не отказал в принятии заявления, а оставил его без движения. Почему? Да потому, что по действующему законодательству отказ в принятии заявления можно обжаловать в кассационном порядке в Мосгорсуд, который обязан рассмотреть эту жалобу в открытом судебном заседании. А определение об оставлении заявления без движения обжалованию в кассационном порядке не подлежит. На него можно только подать жалобу соответствующему судебному чиновнику, который будет рассматривать ее единолично и неизвестно еще, будет ли рассматривать вообще.

Судья Щупляк, грубо нарушив требования закона, не вынес определения об отказе, хотя обязан был это сделать. В результате чего я и Григорьянц лишены возможности обжаловать это определение в кассационном порядке, что причинило существенный вред нашим охраняемым законом правам и интересам. Тем самым судья совершил еще одно преступное деяние, которое квалифицируется по ст. 170 УК РСФСР как злоупотребление властью.

Для чего народному судье все это понадобилось? Вероятно, власти не желают рассмотрения дела в суде, благо они прекрасно понимают, что это чревато крупным скандалом. Обращаю внимание, что в соответствии с действующим законодательством истец по таким искам обязан доказать только сам факт распространения ответчиком сведений, позорящих его честь и достоинство. А обязанность доказывания того, что эти сведения соответствуют действительности, лежит на ответчике, иначе он дело проиграет. Это только чисто юридическая сторона этого дела, не говоря уже о стороне общественно-политической. Действия Щупляка как раз и направлены на то, чтобы иск Григорьянца к редакции «Литературной газеты» вообще не был рассмотрен по существу.

Избранный им для этого способ не является очень сложным и нередко применяется в советских судах. Все очень просто. При поступлении в суд заявления судья под надуманным предлогом оставляет его без движения и дает заявителю срок для устранения якобы имеющихся недостатков. Если заявитель в установленный срок совершит требуемые действия, то судья под другим надуманным предлогом вновь оставит заявление без движения. И так может продолжаться до бесконечности. Если требования судьи в установленный срок не будут выполнены, заявление считается не поданным и возвращается заявителю. Настырный заявитель может снова обратиться в суд с тем же заявлением, но его опять ждет вышеописанная процедура.

Кстати сказать, при этом судья может выдвинуть заведомо невыполнимые требования. Так, если бы Григорьянц в установленный Щупляком срок сам подписал исковое заявление, то судья вполне мог бы вынести следующее определение об оставлении заявления без движения и потребовать от Григорьянца представления документов, подтверждающих, что он не шпион и не имеет от ЦРУ заданий на разжигание национальной вражды. Разумеется, такие документы представить в суд невозможно, поскольку их попросту не существует в природе. Не просить же Григорьянцу у директора ЦРУ справку, что в этом заведении на службе он не числится.

Описанные действия судей, делающие невозможным рассмотрение по существу дел в суде, фактически являются отказом в правосудии. Справедливости ради следует сказать, что таким способом судьи поступают далеко не всегда и не по собственной инициативе. Они прекрасно понимают, что подобное отправление правосудия по действующему законодательству уголовно наказуемо и пользуются этим методом только тогда, когда дело затрагивает интересы власть имущих на довольно высоком уровне.

Слышу возмущенные возгласы: «Сейчас этого не может быть! Интересы интересами, но ведь власти на каждом углу кричат о построении правового государства! Есть же закон. Куда смотрят прокуроры, которые обязаны пресекать все его нарушения и привлекать виновных к ответственности?!»

2. Прокурор и закон

Теперь о прокурорах.

1 декабря 1989 г. введен в действие Закон СССР «О статусе судей в СССР», который устанавливает, что уголовные дела в отношении судей народных судов союзных республик правомочны возбуждать только прокурор союзной республики или Генеральный прокурор СССР. В соответствии с этим Законом 05.04.90 г. в Прокуратуру РСФСР на имя Прокурора РСФСР поступило мое заявление о преступлении, в котором ставился вопрос о возбуждении уголовного дела по признакам ст. 177 УК РСФСР в отношении народного судьи Сокольнического райнарсуда г. Москвы Щупляка А.Г. по факту вынесения заведомо неправосудного определения от 23.03.90 г. об оставлении без движения заявления по иску Григорьянца к редакции «Литературной газеты» о защите чести и достоинства.

Статьей 109 УПК РСФСР установлено, что заявление о преступлении должно быть рассмотрено в течении 3-х, а в исключительном случае – 10-и суток. В соответствии со ст. 3 УПК прокурор обязан в пределах своей компетенции возбуждать уголовные дела в каждом случае обнаружения признаков преступлений, принимать все предусмотренные законом меры к установлению событий преступлений, лиц, виновных в совершении преступлений, и к их наказанию.

При этом согласно требованиям ст. 109 УПК РСФСР по поступившему заявлению о преступлении могут быть приняты только три решения: о возбуждении уголовного дела, об отказе в возбуждении дела, направление заявления по подследственности или подсудности. Направление заявления по подследственности или подсудности осуществляется только в случае, если возбудить уголовное дело по поступившему заявлению правомочен какой-либо другой правоохранительный орган. Решения о возбуждении или об отказе в возбуждении дела оформляются вынесением соответствующего постановления (ст. ст. 112, 113 УПК). Причем, в случае отказа выносится мотивированное постановление об отказе, в котором обязательно должны быть указаны мотивы, по которым признано, что или события преступления не было, или в нем отсутствуют признаки, образующие состав преступления, либо имеются иные обстоятельства, при наличии которых данное уголовное дело не подлежит возбуждению (например, издание акта амнистии или истечение срока давности).

Указанные требования уголовно-процессуального законодательства являются императивными, то есть обязательными для должностного лица, производящего рассмотрение заявления о преступлении и проверку изложенных в нем обстоятельств. Отклонение от требований императивных правовых норм недопустимо. Такое отклонение уже само по себе является грубым нарушением закона, гарантирующего процессуальные права граждан.

Установленный ст. 109 УПК перечень решений, которые могут быть приняты по заявлению, является исчерпывающим и расширительному толкованию не подлежит. Это означает, что если в какой-нибудь правоохранительный орган поступило заявление о преступлении, в котором ставится вопрос об уголовном деле, возбуждение которого относится к компетенции данного органа, то должно быть вынесено постановление либо о возбуждении дела, либо об отказе в его возбуждении. О принятом решении сообщается заявителю. Не следует путать заявления о преступлении с иными обращениями, например, с жалобами по общему надзору, для рассмотрения которых установлен другой порядок, и в ответ на которые приходят обычно одни отписки – по таким жалобам вынесение постановлений законом не предусмотрено.

Впрочем, все это описано так, как должно быть строго по закону. Но наше государство всегда было очень веселым, где требования закона – это одно, а реальная правоприменительная деятельность государства – совсем другое, зачастую прямо противоположное. Меня всегда особо интересовала правоприменительная деятельность советского государства в ее соотношении с требованиями советских законов – то есть, как это государство соблюдает свои собственные законы, призванные гарантировать права и свободы граждан в различных областях жизни общества. И почему бы по этому поводу немного не поэкспериментировать.

Благо в таком деле я далеко не первый – в истории правозащитного движения в СССР примеров тому достаточно. Оно и началось то у нас с самодельного плакатика с требованием: «Уважайте вашу Конституцию!» Когда в середине 60-х годов явочным порядком, то есть невзирая на запрет власти, несколько человек на Пушкинской площади гласно, прямо и открыто потребовали от сверхмощного советского государства соблюдать права человека, гарантированные советскими законами. Впоследствии, правда, многие об этом как-то стали забывать.

По закону Прокурор РСФСР в сроки, установленные ст. 109 УПК, был обязан возбудить уголовное дело по моему заявлению, а также принять меры к пресечению преступных последствий действий судьи Щупляка, фактически лишившего Григорьянца права на правосудие. Однако, Прокурор РСФСР вопреки интересам своей службы не принял предусмотренных законом мер, даже официальный ответ в виде простой отписки мне не прислал, что является грубым нарушением действующего законодательства.

В результате чего им умышленно причинен существенный вред как интересам государства, которые вроде бы требуют от прокуроров пресекать преступления, так и охраняемым законом правам и интересам граждан. Тем самым Прокурор РСФСР совершил преступление, так как подобная правоохранительная деятельность квалифицируется по ст. 170 УК как злоупотребление властью. То есть он предпочел сам совершить преступление, чем, следуя требованию закона и интересам службы, защитить право граждан на правосудие.

Возбуждать уголовные дела в отношении прокуроров союзных республик правомочен только Генеральный прокурор СССР. 24.05.90 г. в Прокуратуру СССР на имя Генерального прокурора СССР поступило мое заявление о преступлении, в котором ставился вопрос о возбуждении уголовного дела по признакам ст. 170 УК РСФСР в отношении Прокурора РСФСР по факту грубого нарушения закона.

Генеральный прокурор СССР является должностным лицом, на которое Конституцией СССР возложен высший надзор за соблюдением законов гражданами, организациями и должностными лицами, а также принятие мер к охране законных прав и интересов граждан от преступных посягательств. В соответствии с действующим законодательством он был обязан по моему заявлению привлечь к уголовной ответственности Прокурора РСФСР и принять предусмотренные законом меры к пресечению преступных действий должностных лиц правоохранительных органов.

Однако никаких законных действий по этому заявлению о преступлении Генеральным прокурором СССР в установленном порядке принято не было, не было даже простой отписки. Генпрокурор молчит как Зоя Космодемьянская. Что также является грубым нарушением закона, причинившим существенный вред официально провозглашаемым интересам государства, направленным на обеспечение законности и правопорядка в стране, а также охраняемым законом правам и интересам граждан. Тем самым Генеральный прокурор СССР, как и Прокурор РСФСР, в свою очередь совершил преступление, подходящее под признаки ст. 170 УК РСФСР (злоупотребление властью).

Как говорится, рука руку моет – судья, совершив преступление, отказал в правосудии, а Прокурор РСФСР заодно с Генеральным прокурором СССР также совершили преступления, не приняв надлежащих мер к устранению беззакония. Особо подчеркну, что все преступления чиновники творили не таясь, в открытую. Кому-то может показаться странным, что в креслах Прокурора РСФСР и Генерального прокурора СССР сидят люди, которые совершают преступления и не особо это скрывают: «Ну и прокуроры у вас! Куда ни глянь – одни уголовники». Да что поделаешь. Уж какие есть. В этом государстве и не такое бывает.

Что делать, если сам Генеральный прокурор СССР совершил преступление? Действующим уголовно-процессуальным законодательством не установлено, кто правомочен возбуждать уголовные дела в отношении Генерального прокурора СССР. Из чисто спортивного интереса мною 02.07.90 г. в Прокуратуру СССР на имя Генерального прокурора СССР было подано заявление о преступлении, в котором ставился вопрос о возбуждении уголовного дела по признакам ст. 170 УК РСФСР в отношении Генерального прокурора СССР по факту совершенного им преступления.

Разумеется, на это заявление – ни ответа, ни привета. Многим покажется абсурдным мое требование к Генеральному прокурору СССР возбудить уголовное дело против него самого. Но, скажу по большому секрету, последнее заявление я подал специально для того, чтобы наглядно продемонстрировать всю абсурдность самой мысли о возможности правового государства в СССР, о том, что советская власть всерьез намерена соблюдать собственные законы и права человека, этими законами гарантированные. И это не какая-то моя литературная гипербола – по официально действующим советским законам такое поведение Генпрокурора СССР действительно квалифицируется как преступление.

Во всяком случае, все предусмотренные действующим советским законодательством средства привлечения чиновников-преступников к уголовной ответственности мною исчерпаны, а результат налицо. Государство не хочет и, самое главное, не может соблюдать собственные законы, в том числе и охраняющие граждан от преступных посягательств должностных лиц, а заставить его некому. Апеллирующая всегда к западному общественному мнению горстка людей сейчас не в счет – Запад заворожен горбачевской перестройкой, как кролик, сам лезущий в пасть к удаву.

Еще один эпизод. Определение об оставлении заявления без движения может быть обжаловано в порядке надзора путем подачи жалобы соответствующему должностному лицу, которое может (если захочет) принести протест на это определение. Правом принесения протеста в порядке надзора на определения райнарсудов г. Москвы обладает председатель Мосгорсуда. Для очистки совести я направил ему надзорную жалобу на определение судьи Щупляка, которая поступила в Мосгорсуд 29.04.90 г.

Членом Мосгорсуда Архиповой Л.А. эта жалоба 03.05.90 г. была направлена председателю Сокольнического райнарсуда, что само по себе незаконно, так как председатели нарсудов неправомочны рассматривать надзорные жалобы. 18.07.90 г. помошник прокурора Сокольнического района Иванов И.Л. официальным письмом сообщил мне, что по журналу регистрации Сокольнического райнарсуда моя надзорная жалоба не значится.

Вот так-то! Мосгорсуд в нарушение закона направил жалобу в народный суд, где она и исчезла загадочным образом. Как видно, судейские не брезгуют не только преступлениями против правосудия, но и классической уголовщиной – кражами судебных документов. Cлучай этот, может и не очень типичный для наших правоохранительных органов, но и не такая уж большая редкость. Здесь нет ничего непонятного. Из надзорной жалобы ясно, что определение судьи незаконно и подлежит отмене, а дело по иску Григорьянца о защите чести и достоинства должно быть рассмотрено и разрешено по существу в открытом судебном заседании. Но зачем руководству Мосгорсуда искать самим себе неприятности?! Вот они и отфутболили ее... в никуда. Плохо конечно, но все же легче, чем принимать по ней решение по существу – приносить протест на неправосудное определение, или писать в мой адрес официальный ответ с очень глупым обоснованием отказа в опротестовании.

В любом обществе, демократическом или не очень, существуют различные механизмы защиты прав и свобод. В США, например, сила общественного мнения громадна, и средства массовой информации очень часто имеют определяющее значение и влияние на формирование внешней и внутренней политики государства. Случись там мало-мальски значимое нарушение прав и свобод, охраняемых американскими законами, как на это сразу начинает реагировать пресса, правозащитные и другие общественные организации – возникает общественный резонанс. Немедленно и необходимо следует реакция соответствующих государственных органов для восстановления нарушенных прав, и привлечения виновных к юридической ответственности.

В правовых науках эти государственные структуры, управомоченные в пределах своей компетенции принимать непосредственные юридические меры к устранению нарушений закона и к наказанию виновных, именуются «узкоюридическими механизмами». В отличие от механизмов общественных – средств массовой информации, общественных организаций и других, действие которых осуществляется опосредствованно через общественное мнение, или, опять же, через узкоюридические механизмы.

Все юридические гарантии прав и свобод в обществе могут быть обеспечены в конечном счете только действием государственных узкоюридических механизмов, немедленно реагирующих на все ставшие известными нарушения закона. Особенно это относится к преступным нарушениям должностными лицами государства охраняемых законом прав граждан. Нет законного реагирования государственных механизмов – нет реальных юридических гарантий прав и свобод человека и гражданина, что бы там ни было написано в конституциях и законах.

Америка считается одной из самых демократических стран, но представьте себе, что общественные механизмы защиты прав и свобод там есть, а узкоюридических – нет. То есть официально узкоюридические механизмы там как бы есть, но на практике не действуют. Это если бы в США какой-либо госчиновник грубо нарушил права и свободы гражданина, причем такое нарушение по американским законам считалось бы преступлением, – все общество этим возмущается, негодует и протестует, а реакции правоохранительных органов – никакой, будто их на белом свете не существует. Можно себе такое представить по отношению к любой, пусть даже не очень демократической стране?! Так почему демократический Запад представляет себе такое по отношению к перестроечному СССР, якобы осуществляющему демократизацию?!

Получается, что демократизация есть, а юридических гарантий прав и свобод граждан как не было, так и нет. Без обеспечения деятельностью узкоюридических механизмов, все законы, что бы в них ни было написано на бумаге, превращаются в обыкновенные благие пожелания.

Вопрос о деятельности узкоюридических механизмов опять же по сути сводится к тому, как государство соблюдает свои собственные законы. Реальная демократия отличается от чего-то другого, прикрытого демократической мишурой, прежде всего деятельностью узкоюридических механизмов, обеспечивающих юридические гарантии прав и свобод не в теории, а на практике. То есть общественные акции по поводу грубых нарушений законных прав обязательно должны иметь необходимые правовые последствия через реагирование узкоюридических механизмов с целью пресечения нарушений и восстановления нарушенных прав. Но у нас этому вопросу особого внимания не придают ни наши, ни западные аналитики-политологи-советологи. Как будто и углубляющиеся демократические реформы, и расширяющийся произвол властей существуют одновременно в одном обществе сами по себе, независимо друг от друга, и друг с другом никак не соприкасаются.

Если дело с обеспечением и реализацией на практике гарантированных законом прав и свобод через государственные узкоюридические механизмы остается в принципе без изменений, только произвол государства все расширяется, то все разговоры о демократизации так и остаются пустыми разговорами, не влекущими серьезных правовых последствий – существенных изменений в правоотношении «гражданин – власть». Похоже, у нас хотят построить демократию без прав человека.

Самое интересное, что узкоюридические механизмы, в отличие от общественных, есть во всех государствах без исключения – от супердемократических до откровенно людоедских. Иначе государство не будет государством. В тоталитарных диктатурах нет свободы слова, легальных оппозиционных общественных структур, но государственные узкоюридические механизмы есть обязательно, только методы и цели их деятельности прямо противоположны демократическим. У нас же, в перестроечные времена, общественные демократические механизмы как бы есть, а узкоюридических механизмов в вопросах гарантий законных прав граждан как бы нет. Официально они есть, но на практике не действуют.

Во всяком случае, сообщения перестроечных и демократизирующихся средств массовой информации о грубейших нарушениях гарантированных законом прав граждан почти никакой юридической реакции государства не вызывают. Как нарушать права, у государства все есть, даже с избытком, – как защитить, так ничего нет. Этакая частичная государственная беспомощность, из-за которой многие говорят о царящей у нас анархии. Но если это и анархия, то она у нас весьма своеобразная – появляется только тогда, когда государству выгодна. А когда не выгодна, то у нас сразу узнается хорошо знакомый прежний советский тоталитаризм, пусть даже прикрытый перестроечно-демократической бутафорией. Вообще-то ссылки на анархию у нас довольно широко распространены, поскольку позволяют выдать прежний по сути режим за нечто совсем другое.

3. Слово и дело

Сейчас перестроечная советская пропаганда трубит на весь мир о приоритете прав человека и общечеловеческих ценностей, о примате права во внутренней и внешней политике, о построении правового государства. Во время встреч на различных уровнях советское руководство заверяет всех, что массовые беззакония и нарушения прав человека в истории СССР являются лишь трагическими недоразумениями, которые безвозвратно канули в прошлое. Что в эпоху гласности и перестройки государство принимает все меры к охране прав своих граждан. Нетрудно понять истинную цену этой болтовни.

Как и прежде государство попросту не желает соблюдать права своих граждан, гарантированные как внутренним законодательством, так и международными договорами СССР, если это не согласуется с интересами власть имущих. А ведь каждый человек имеет право на защиту чести и достоинства, на правосудие, на охрану своих прав и интересов от преступных посягательств должностных лиц государства. Когда дело касается хоть сколько-нибудь значимых интересов властей, и судьи, и прокуроры, во главе с Генеральным, всегда готовы растоптать все права человека, не дрогнув пойти на любое преступление, лишь бы соблюсти эти интересы.

В нынешней обстановке всеобщего покаяния и нравственного обновления общества на страницы официальной прессы пробили себе дорогу доброжелательные публикации как о независимых изданиях, так и об их редакторах и издателях. Не отстает от велений времени и «Литературная газета». Правда, покаяние официальной прессы довольно оригинально – оно носит ярко выраженный избирательный характер. Для той же «Литгазеты» одни правозащитники служат сейчас объектом преклонения, другие почему-то так и остаются шпионами и диверсантами, пытающимися взорвать что-то посредством неподцензурного слова. Интересно, по какому принципу газета отличает правозащитников «чистых» от «нечистых». Может быть, редакция «Литературной газеты» располагает подлинными данными, что Сергей Григорьянц шпион? Почему бы газете тогда не опубликовать эти данные, подкрепив голословные обвинения конкретными фактами?!

Впрочем, в настоящей статье речь идет о правосудии, а не о нравственности сотрудников печатных флагманов перестройки и демократизации. Я не предъявляю претензий с нравственной стороны к «Литературной газете» за то, что она не хочет извиняться перед Григорьянцем за грязную публикацию. И не говорю, что газете, основанной Пушкиным, некрасиво обвинять в измене Родине людей, виновных всего лишь в осуществлении своего права на свободу слова без разрешения властей. Нет смысла говорить о нравственности газеты, главный редактор которой возглавляет официальную комиссию по правам человека, а один из ведущих журналистов является председателем секции «Пен-клуба». Неудивительно, что с такими правозащитниками в стране еще хватает политзаключенных. В том числе и осужденных по фальшивым обвинениям в шпионаже и других видах измены Родине. Но дело не в этом.

Пишу я все это вовсе не из-за какой-то там личной неприязни к перестроечным изданиям – я и вообще-то не любитель публичных нападок, если они не вскрывают суть общественных процессов. Просто обращаю внимание на такое важное общественно-политическое явление, имеющее глубинный характер, как полная подконтрольность прессы, ее послушность указаниям властей. Умолчание об одном и грязные нападки на другое – две разные стороны одной медали. В наше бурное время все меняется очень быстро, и вполне возможно, что сейчас «Литгазета» просто вежливо бы извинилась за свою статью двухгодичной давности, если бы власть этому не препятствовала. Если бы перестроечные советские суд и прокуратура не выделывали по иску Григорьянца все вышеперечисленные «фокусы» – это одно, а если правоохранительные органы пошли на все возможные грубые нарушения закона, чтобы только не допустить рассмотрения иска в суде по существу – дело совсем другое. Такое весьма своеобразное вмешательство государства в отношения Григорьянца с редакцией «Литгазеты» переводит эти отношения в совсем иную плоскость – в область правоотношений «гражданин – власть». И дело здесь разумеется не только в одной «Литературке». У нас вся пресса такая, а другой – нет. Самиздат здесь не в счет.

Дело в том, что такая пресса считается основой демократизации. Но что может быть построено на такой основе?! Не собираюсь идеализировать демократическую прессу Запада, там тоже может случаться всякое. Но не следует смешивать отдельные эксцессы с устойчивой целенаправленной политикой государства по управлению всеми средствами массовой информации. То обстоятельство, что сейчас перестроечная пресса может позволить себе несоизмеримо больше, чем пресса застойных времен, в нашей стране само по себе еще ничего не значит. Сравните застойные газеты с газетами сталинских времен, и застойная брежневская пресса будет выглядеть супердемократической. У нас всегда СМИ демократизируются только в тех пределах, которые разрешены Идеологическим отделом ЦК КПСС, и под полным контролем власти.

Может ли кто-нибудь разумно объяснить мне-дураку, в чем принципиальное различие между горбачевской и брежневской прессой?! И тогда, и сейчас пишут только о том, о чем разрешено властью, хотя все, включая читателей, знают намного больше. Принципиальной разницы нет никакой. Во всяком случае, никто из демократов-перестройщиков членораздельно ее объяснить не может. Только некоторые прорабы перестройки изредка вынуждены из себя скупо выдавливать: официальной цензуры нет, но есть в нас «внутренний цензор». Следует разъяснить, что «внутренний цензор» – это и есть внутреннее сопряжение журналистов и редакторов с текущими потребностями власти. Адекватное отражение в СМИ сути происходящего в обществе здесь ни при чем. Конечно, грань между разрешенным и запрещенным сейчас стала гораздо более размытой, чем при Брежневе. Но в брежневские времена такая грань была еще больше размыта по сравнению с временами товарища Сталина. Все различия назвать принципиальными по существу нельзя даже с большой натяжкой.

А ведь «революционное раскрепощение советских СМИ» и у нас, и на Западе считается пока что самым главным и почти единственным результатом перестройки и демократизации. Мало того, только в таких СМИ и видят основную гарантию необратимости демократических реформ. Запад считает, что если даже Горбачев их и обманывает, то все равно он обманул самого себя – разрешив обществу свободу слова, он выпустил джина из бутылки, и обратно его уже так просто не загнать. Ну что ж, как говорится, блажен, кто верует. И ничего особо здесь изменить не может введенный с 1 августа 1990 года Закон СССР «О печати и других средствах массовой информации», статья 1 которого официально гарантирует свободу слова и недопущение цензуры. Как это государство относится к соблюдению своих законов хорошо известно. А если кому не известно, то рекомендую вспомнить. что у нас творилось под прикрытием сталинской Конституция СССР 1936 г., которая полностью соответствовала мировым демократическим стандартам. Да и история с иском Григорьянца тоже дает об этом некоторое представление на основе конкретных фактов. Главное принципиальное отличие наших перестроечных СМИ от подлинно демократических в том, что они хотя и говорят о многом ранее запрещенном, но делают это в пределах, разрешенных перестроечной властью, и за эти пределы особо не выходят.

Публично отрекшись от прошлых зверств, советское руководство обычно сваливает всю вину за нынешние на несовершенство действующего законодательства – мы мол уже перестроились, стали хорошими, а если чьи права сейчас и нарушаются, то виноваты в этом не мы, а плохие законы. Потерпите немного, вот примем новые хорошие законы, тогда будет у нас и демократия, и права человека будут соблюдаться как во всем цивилизованном мире.

Особо подчеркну, что в описанном случае несовершенство законов ни при чем. Законы-то как раз были очень совершенны – они запрещали чиновникам творить произвол под страхом уголовного наказания. Больше того, советское законодательство настолько совершенно, что либо вышестоящий прокурор привлекает к уголовной ответственности нижестоящего за преступные нарушения прав граждан, либо сам должен нести уголовную ответственность за злоупотребление властью. Все дело не в законах, а в тоталитарной сущности советской системы, основанной на таком произволе и беззаконии, которые даже по законам государства расцениваются как преступные посягательства на права граждан.

Боюсь, что на Западе многие ведущие специалисты по Советскому Союзу явно поспешили с заявлениями о немыслимых успехах горбачевских реформ в политической жизни советского общества и о конце тоталитаризма в СССР. Вопреки широко распространенному на Западе мнению, аппарат не поделил, да и не собирается делить свою абсолютную власть с кем-либо. О реальных переменах в политике следует судить не по словам официальной прессы, а по делам должностных лиц государства. Дела же эти свидетельствуют, что утверждения о коренном изменении тоталитарной сущности советского режима являются не более чем очередным перестроечным мифом.

В самое последнее время, когда бывшие диссиденты-политзеки, эмигрировавшие на Запад при застое, понемногу начали получать возможность приезжать в Союз, я заметил один трагикомичный момент. Там на Западе, внимательно следя за положением у нас и видя торжество гласности, свободы слова и других демократических атрибутов, они, как много и достойно ради таких свобод сидевшие, твердо уверились, что советскому тоталитарному режиму пришел конец. Но здесь по самым мелким, порой только им заметным признакам (советская тюрьма очень хорошо приучает обращать пристальное внимание к мелочам) они сразу узнают все ту же прежнюю советскую власть. Долгие годы эмиграции не проходят бесследно, не могут они совместить две несовместимые для них вещи – демократические формы и советское содержание – и оттого у некоторых из них начинает, что называется, «ехать крыша».

Не буду здесь повторять давным-давно уже набившую оскомину среди диссидентов фразу о том, что Запад в нашей жизни ничего не понимает и понять неспособен. Он и в царской России понимал не особо много, ну а о его понимании нас после 1917 года лучше вообще не говорить. Этот вопрос о понимании нас Западом – он всегда сознательно или подсознательно был одним из самых основных среди диссидентов с самого начала правозащитного движения в СССР. Попытка объяснить Западу нашу реальность, явно или неявно, в диссидентской деятельности присутствовала всегда, что бы там некоторые диссиденты сейчас публично не заявляли.

Многие наши очень умные люди многие годы пытались и пытаются объяснить Западу, что у нас есть что, при этом бились и бьются как рыба об лед, – и все безрезультатно. Некоторые частности там еще понимают, а насчет основных принципов дело с места никак не сдвигается. Я и не пытаюсь, где уж мне – слишком много существенных различий. Теории западных советологов явно неадекватны реальностям нашего общественно-политического положения. Выработанные и опробованные всей историей западных стран общественно-политические принципы государственного устройства к нам или вообще не подходят, или подходят с очень большими оговорками, в основном сводящими на нет их демократическую суть. Но почему бы не подойти к сравнению двух различных миров с чисто правовых позиций, и на некоторое время не отвлечься от сравнений по сопутствующим внешним видимым признакам – от внешней демократической атрибутики, которая у нас служит лишь благовидным прикрытием для чего-то по сути совсем другого. Но наиболее важные принципы права являются общими и для них, и для нас. Потому некоторые вполне понятные Западу сравнения привести стоит. Никто не требует от западных аналитиков понимать то, что они патологически понять неспособны, но для сравнения неплохо обратить внимание хотя бы на их собственную историю становления и развития демократии.

На Западе считают, что перестроечный Советский Союз революционными темпами идет по пути демократизации, но при этом никак не хотят обращать серьезного внимания на действия (и бездействие!) советских узкоюридических механизмов, как будто они ничего не значат. Ладно. Но во всемирной истории днем победы Великой французской революции считается день взятия Бастилии, которая была тюрьмой – структурным подразделением узкоюридических механизмов королевской власти Франции. А вот деятельность наших сегодняшних узкоюридических механизмов Западу не интересна – наличие у нас демократизации доказывают сравнением каких-то внешних форм, имеющих вид демократических. Что в нашем государстве за этими внешними формами скрывается в реальной жизни, знать никто не желает.

По мнению западных специалистов, раз демократические формы и атрибуты (или их элементы) у нас присутствуют, то само собой считается, что и советские узкоюридические механизмы работают соответственно демократическим, без всякого анализа их действия. Приведенная здесь история с судом, прокуратурами, включая Генерального прокурора СССР, все это опровергает. Возражения, будто это исключительный случай, поскольку в нем замешаны очень большие интересы очень высокого начальства легко опровергнуть. В наши перестроечные времена газеты пишут о вопиющих случаях преступных беззаконий чиновников в отношении простых граждан, где интересы высокого начальства непосредственно не затрагиваются. А реакции узкоюридических правоохранительных механизмов обычно никакой не следует, или она явно неадекватна требованиям закона о защите прав граждан.

Да и требования закона, если это действительно закон, по правовому принципу равного масштаба, устанавливаюшего равенство всех перед законом, одинаково распространяются на все случаи нарушения прав, независимо от того, замешаны там интересы высокого начальства или нет. Закон – он или обладает высшей юридической силой и имеет императивный, то есть общеобязательный характер действия, или превращается в благие пожелания, которые ни для кого не обязательны, как не имеющие юридической силы.

Одним из важнейших памятников демократической истории государства и права является английская Великая хартия вольностей (Magna Hcarta) 1215 г. Все ее положения пронизаны мыслью о том, что королевская власть ограничивается законом. По нашим временам это такая простая и всем понятная мысль. Но историки утверждают, что принужденный подписать Хартию английский король Иоанн Безземельный при ее подписании «не помнил себя от злобы и бешенства, катался по полу, грыз солому и куски дерева». Хартия вводила очень скромные, по современным меркам, права граждан и ограничения королевской власти, да и те, в основном, в интересах верхушки феодальной аристократии, но тем не менее впервые в феодальные времена был законодательно закреплен правовой принцип ограничения любой власти законом. Поэтому и сейчас Великая хартия вольностей совершенно справедливо считается «краеугольным камнем демократии» и основой основ конституционного права Великобритании и США.

Необходимо отметить, что мысль о том, что любая власть должна быть ограничена законом, сейчас является простой и понятной где-нибудь, но только не в перестроечном демократизирующемся советском государстве, в котором вплоть до самого последнего времени требования граждан к власти о соблюдении ее собственных законов квалифицировались как особо опасные государственные преступления или как проявления вялотекущей шизофрении. Кого за это в тюрьмы, кого в психушки, а кого после тюрем и психушек обменяли на Луиса Корвалана. У нас и сейчас к требованиям граждан о соблюдении законов начальство относится, мягко говоря, не очень доброжелательно. Говорить же о реабилитации бывших политзеков в то время, когда их еще не всех освободили из тюрем, лагерей и психушек – вообще бессмысленно.

Наряду с Великой хартией вольностей свое достойное место в ряду великих демократических памятников права занимает принятый в Англии 26 мая 1679 г. «Акт о лучшем обеспечении свободы подданного и о предупреждении заточения за морями». Это тот самый знаменитый среди историков государства и права, да и не только среди них, Хабеас Корпус (Habeas Corpus), устанавливающий для граждан четкие гарантии судебного контроля правильности ареста и возможности судебной защиты от произвольного заключения под стражу. Надо сказать, что и до издания Акта в Англии существовали возможности судебной защиты от незаконного ареста, но они были явно недостаточны для надлежащих гарантий прав граждан в этой области. Кроме того, арестованного могли до суда отправить под стражей в заморские владения Англии, где на него не распространялись даже те недостаточные гарантии, существовавшие до издания Акта Хабеас Корпус. Принятый Акт установил особую процедуру, основная цель которой заключалась в четком определении правового положения лица, до суда находящегося под стражей, и окончательно отрегулировал сложный юридический механизм, обеспечивающий права личности судом в случае ареста.

Особо подчеркну, что Хабеас Корпус вроде бы провозгласил и установил не основные права человека и гражданина по отношению к власти во всех областях жизни общества. И даже не основные принципы правового положения личности по отношению ко всей деятельности узкоюридических механизмов государства, включая общие гарантии осуществления правосудия. Нет, Акт распространялся только на один вид деятельности государственных правоохранительных механизмов – на заключение под стражу. Он всего лишь определил процессуальные гарантии обжалования в суд правомерности ареста в ходе следствия – еще до рассмотрения судом обвинения в полном объеме по существу. Но тем не менее, то особое значение, придаваемое Акту и его современниками, и историками всех последующих поколений, совершенно справедливо. Если гражданина незаконно арестовывают и до суда под стражей высылают на сахарные плантации Барбадоса или Ямайки, то там, обливаясь потом и кровью под плетьми надсмотрщиков, он может рассуждать о правах и свободах человека и гражданина сколько будет душе угодно.

4. Демократия и действительность

В Советском Союзе всегда все было гладко на бумаге – на газетных страницах. В застойные времена в реальной жизни творилось черт знает что, но в газетах все было гладко: у нас все делается по закону, закон и практика едины; отдельные недостатки пока еще иногда встречаются, но мы с ними боремся, развивая критику и самокритику. Из реальной жизни в газеты мало что попадало. В перестроечные времена в советской газетно-журнальной «бухгалтерии» концы с концами перестали сходиться даже на бумаге. С одной стороны – на страницах перестроечных изданий описания массовых случаев произвола и беззакония, а с другой стороны – мало того, что за эти сегодняшние случаи юридического издевательства над гражданами почти никто никогда не несет никакой ответственности, да еще и этот произвол не пресекается и не прекращается.

Чиновники творят беззакония, перестроечная демократизирующаяся пресса эти беззакония вскрывает и чиновников ругает. А они, госчиновники, на это особого внимания не обращают, знай себе и дальше попирают закон. А Васька слушает, да ест. Свобода слова считается сейчас главным реальным достижением всех горбачевских реформ, и на таком фоне действенность, влияние на реальную жизнь этой свободы выглядит совсем нехорошо. Даже на завороженном перестройкой Западе некоторые начинают недоумевать от такой нестыковки – слишком явно проступает вся суть перестройки и демократизации. На газетных страницах произошел дисбаланс, отражающий вопиющие противоречия реальной перестроечной советской жизни, и этот дисбаланс требовал разъяснений.

Рационально разъяснить здесь ничего нельзя, но можно напустить побольше тумана. Тогда демократы-перестройщики достали из нафталина и приняли на вооружение старый коммунистический лозунг «укрепление социалистической законности». Этот лозунг в перестроечной мифологии занимает одно из основных мест, наряду с усовершенствованием законов. А какая же тогда у нас сейчас законность? Не укрепленная?! Но юридически законность – это принцип строгого соблюдения законов, положенный в основу функционирования государственного механизма. А принципа не может быть больше или меньше – он либо есть, либо его нет вообще. Это как свежесть, которая бывает только одна – первая, она же и последняя. И любая неукрепленная законность есть беззаконие, точно также как осетрина не первой свежести – тухлятина. Укреплять законность введением новых законов еще более нелепо, чем освежать тухлятину. Тухлятину можно только выбросить.

И, самый главный миф всей нашей современной мифологии – о несовершенстве законов, как первопричине всех беззаконий. Этот миф с самого начала служит теоретическим правовым фундаментом перестройки и демократизации. Все остальные перестроечные юридические мифы в конечном итоге сводятся именно к нему – к необходимости усовершенствования законов для прекращения произвола властей и начала демократической счастливой жизни. Это явно прослеживается и по общедоступной публицистике, и по академическим научным изданиям – от юридических до философских.

Иногда доходит до анекдотов. Высокоумные юристы-перестройщики говорят: произвол и беззакония творятся потому, что если у нас и есть хорошие законы, то они не действуют – надо принять закон, обязывающий всех чиновников соблюдать законы, вот тогда-то хорошие законы будут действовать. Хотят принять закон о соблюдении всех законов!!! Но если чиновники и раньше соблюдали свои собственные законы только тогда, когда им выгодно, то и этот закон соблюдать вряд ли будут. Что делать тогда? Еще один закон принимать?! Но если и он... И так далее – до бесконечности. Юридическую обязательность законам на практике придает необходимое и постоянное действие принципа неотвратимости ответственности. Именно он, в конечном итоге, делает право правом – не только на бумаге, но и в реальности. А где у нас его действие в отношении всем известных случаев произвола властей?!

Все права и свободы на практике могут быть юридически гарантированы только принципом неотвратимости ответственности, когда за каждым наказуемым нарушением законных прав неотвратимо следует ответственность, в том числе и, в установленных законом случаях, – уголовная. Конечно, обществу не должны быть чужды милосердие и прощение, вызывающие и смягчение нравов, и уважение к обществу, и еще много всего хорошего. Не следует только путать милосердие и прощение с бессилием общества перед преступлениями власти. Бессилие не вызывает ничего, кроме презрения к обществу, как со стороны тех, кто совершив тяжкие должностные преступления, остался безнаказанным, так и со стороны тех, кто понес тяжкие наказания без вины.

Многие сейчас касаются темы нравственного обновления советского общества. Если эту тему спроецировать на законность и правопорядок в обществе, то получится примерно такая картина. Должностные преступления известны, чиновники-преступники известны всему обществу, но к уголовной ответственности, как правило, не привлекаются. Это подобно ситуации на многолюдной площади, когда несколько грабителей грабят кого-нибудь, а вся площадь стоит, смотрит, громко возмущается и... ничего не делает – ждет, что будет дальше. В этой картине наглядно проявляется все – и мораль, и право, и гражданская доблесть такого общества вместе с нравственностью.

И право, и мораль общества наиболее ярко выражаются в его отношении к преступлениям власти против граждан. Почему многие должностные преступники, фабриковавшие и фабрикующие фальшивые уголовные дела, пытавшие и осуждавшие невиновных людей, остаются безнаказанными, преспокойно разгуливают на свободе, хотя по их собственным законам давно должны сидеть на нарах? Что это за нравственность в обществе, которое позволяет преступникам во власти не только оставаться безнаказанными, но и дальше совершать должностные преступления?! Нынешняя перестроечная нравственность выглядит еще подлее и гаже прежней застойной. Сейчас откровенную подлость общества выдают за его новую высокую нравственность. Такого даже в застойные времена не было. Новую «не тухлую» законность можно только установить вместо беззакония, а не «вырастить» из него путем реформирования, да еще под руководством перестроечной КПСС. Способно ли на это советское общество? Если принять во внимание качества нашего общества, описанные выше в сцене на многолюдной площади, то вряд ли.

В горячих и непримиримых спорах о дальнейших путях развития нашего общества при выходе его из коммунизма между западниками и почвенниками, вылившихся сейчас на страницы печатных изданий, проглядываются очень общие черты одних и других. Эта общность заключается в единой для них глубинной причине – в утопичности двух враждующих идеологий. Если общество настолько безвольно, что не может заставить государство соблюдать его же законы, гарантирующие права и свободы граждан, то идея демократии является для такого общества такой же утопией, как идея коммунизма для всего мира.

В принципе то же самое относится и к идее соборности – что толку в особом духовном единении всего общества, если внешне это никак не проявляется, то есть не может защитить все общество и его «соборных» членов от беззаконий власти. На это в принципе очень похожи некоторые наши прорабы перестройки, типа Евгения Евтушенко, которые сейчас заявляют, что «внутренняя гласность» у них была всегда. Может быть, внутри-то гласность у них была всегда, только вот за пределы кухонь никогда не выходила – внешне никак не проявлялась. Не говоря уже о том, что обе стороны в сотрудничестве с советским режимом измараны изрядно.

Любая утопия, особенно при попытке воплотить ее в жизнь, не может существовать без образа врага – иначе она рушится до основания, лопается как мыльный пузырь. Поскольку при попытке осуществления любых утопических теорий на практике, результат обычно получается прямо противоположный желаемому, то жизненно необходим враг, на зловещие происки которого можно свалить весь негативный результат. Врага можно придумать, но чаще всего реально существующему врагу приписывают то, на что он просто не способен при всем его желании – реальное значение его «происков» несоизмеримо преувеличивают. «Жидомассонский заговор» – для славянофилов. «Ястребы-консерваторы» в Кремле и «силы торможения» во власти, везде и всюду препятствующие процессу перестройки и демократизации, – для западников-перестройщиков. Дело не в «силах торможения», а в полном отсутствии у нас сколько-нибудь реально значимых движущих сил демократии, способных хотя бы заставить власть соблюдать права граждан, гарантированные официальными законами этой власти.

Слава Богу, диссидентов сейчас сажать перестали, хотя прежних политзеков еще далеко не всех освободили, особенно тех, у кого нет мировой известности. Но даже если бы их всех уже выпустили, то в нашей стране это многого не изменит. А как же широкие народные массы – тот самый народ, именем которого наши демократы-перестройщики освящают все свои действия?! Массовые произвол и беззаконие против самых широких слоев простых граждан не только не прекращаются, но все больше начинают расширяться. В нормальных странах этого не может быть, потому что не может быть никогда. Там отсутствие политзеков и свобода слова, с одной стороны, и массовый произвол государства, с другой стороны, – вещи не совместимые, так как они взаимно исключают друг друга. Такое возможно только в нашем безвольном обществе, неспособном заставить государство соблюдать его же собственные официально действующие законы. Пользуясь этим безволием, кремлевские вожди не только всегда делали с таким обществом все, что хотели, но и с неизменным успехом обманывали Запад, благо он сам был всегда готов обманываться.

Особенно ярко такой обман проявляется с самого начала горбачевской перестройки, когда любые демократические заявления членов Политбюро ЦК КПСС, и в первую очередь Генсека, воспринимаются Западом как чистая монета. Нельзя сказать, будто Запад не способен предположить, что его могут так нагло обманывать. Он, конечно, все это во внимание принимает (когда хочет) и внимательно анализирует. Тамошних аналитиков губит их же логика. Они рассуждают так: заявления произносятся публично, и если нас и обманывают, то собственное общество все равно потребует от Кремля выполнения им же публично данных своих обещаний.

Логика рассуждений вообще-то правильная, но к нам не подходит – наше безвольное общество все равно от власти потребовать ничего не сможет. Если могло, то давно потребовало бы – еще задолго до прихода к власти Горбачева. Кто нашему обществу мешал давным-давно это сделать?! Или никто у нас не понимал, как плохо живем?! У нас советская власть на иностранных штыках никогда не держалась, в отличии от Восточной Европы. Да Прибалтика и некоторые другие территории были присоединены к Советскому Союзу в тридцатых-сороковых годах путем ввода туда Красной Армии и НКВД.

У западных экспертов-аналитиков все основные ошибки в исходных данных: они считают наше безвольное общество в принципе таким же, какими они существуют в западных демократических странах. По моему эта ошибка является основой вопиющего непонимания профессиональными западными советологами и всем Западом нашей жизни. Здесь под ошибкой я имею в виду добросовестное заблуждение – то есть когда люди действительно хотят понять истинное положение дел и добросовестно ведут исследование, но из-за неосознанной ошибки в самой основе умозаключений приходят к ложным выводам. Сюда не относятся те специалисты, которые в силу определенных причин кровно заинтересованы в нужной для них оценке наших реальностей. Им не столь важно, правильные их теории или нет – для них самое главное, чтобы эти теории давали такие выводы, которые им нужны.

Еще один распространенный аргумент перестройщиков: произвол носит широкий размах, но органы ГБ сейчас особого отношения к нему уже не имеют. И что же? Если ГБ к нынешнему произволу не причастно, то этот произвол уже и произволом можно не считать?! У наших бескомпромиссных поборников демократии лихо получается – произвол возрастает сам по себе, демократизация идет сама по себе – друг другу они не мешают, если ГБ в это не вмешивается. Общепринятые мировые стандарты, вполне подходящие ко всем нормальным государствам, к нашему ненормальному государству не подходят. Лично мне кажется, что во всех этих высокоморальных и с первого взгляда очень умных заявлениях демократов-перестройщиков присутствует изрядная доля подлости и глупости. Так, многие перестройщики сейчас восхищаются Горбачевым: Брежнев нам не разрешал публиковаться на Западе (а сами без разрешения не могли) – он был плохой, Горбачев нам это разрешил – он хороший. Об отношении большинства народа к Горбачеву предпочитают помалкивать. Но здесь вопрос гораздо шире. Почему мало кто обращает внимание, как правовые последствия перестройки и демократизации отражаются на широчайших народных слоях?!

Господа большие правозащитные начальники! Смею обратить ваше внимание, что если вас перестали сажать за политику, то в нашей стране это само по себе еще не значит, будто идет демократизация. Случаи произвола властей по отношению к диссидентам в нашей стране составляли мизерный процент от массовых беззаконий государства против всего населения страны. Вам никогда не приходило в голову, что если демократия – власть народа, то говоря о демократизации, в первую очередь надо выяснить, как обстоит дело с юридическими правами простых граждан, составляющих подавляющее большинство населения, а уж потом о самих себе?! Или в голову вам это приходило, но дела с правами простых граждан сейчас обстоят еще хуже, чем в застойные времена, и вам очень не хочется поднимать этот вопрос?! Что вы и делаете.

Интересно у нас получается. Когда я говорю нашим теоретикам от демократии о постоянных и безнаказанных преступлениях должностных лиц государства против охраняемых законом прав граждан, от меня отмахиваются: «Ну и что?! Просто все они такие сволочи!» И... продолжают дальше восхищаться своими супердемократческими теориями, а заодно и самими собой. Не хотят задаваться вопросом, что подлинная демократия и неотвратимость уголовной ответственности чиновников за такие нарушения прав граждан, которые по их собственным законам считаются должностными преступлениями – две неразделимые вещи. Если нет ответственности начальников даже за преступления против демократических прав и свобод граждан, за преступления, совершенные не когда-то в далеком прошлом, а которые постоянно совершаются с все возрастающим размахом, то все самые умные теории демократизации сразу начинают выглядеть утопиями. А вся высокая мораль этих высокоумных теорий оборачивается лишь красивой оберткой – привлекательным фантиком для того, что в наших реальных условиях является откровенной мерзостью. Поэтому наши демократы очень не любят заострять внимание на том, что у нас в реальности скрывается за их теориями на практике. Умышленное шараханье от истины – верный признак нечистоплотности помыслов.

5. По суду надо и честь знать

Применительно к деятельности узкоюридических механизмов предусмотренные законом способы защиты гражданином своих прав и свобод различны: ведомственный контроль, прокурорский надзор и, самая высшая форма защиты, – правосудие. Так, если охраняемые законом права гражданина нарушены чиновником какого-либо министерства или ведомства, то гражданин может подать на чиновника жалобу его начальнику из того же министерства или ведомства. Это и есть так называемый ведомственный контроль, при котором каждый начальник обязан контролировать всех других начальников, подчиненных ему по службе. Гражданин также может обратиться с жалобой на нарушение закона в органы прокуратуры, и такая жалоба подлежит рассмотрению в порядке прокурорского надзора – то есть прокурор в пределах своей компетенции обязан принимать меры прокурорского реагирования, направленные на устранение нарушений закона со стороны должностных лиц, даже если они ему по службе не подчинены.

А еще гражданин может обратиться за защитой своего права в суд, который по этому вопросу в порядке, установленном процессуальным законодательством, выносит решение или иной судебный акт. Вступившие в законную силу решение суда или иной судебный акт обладают высшей юридической силой и обязательны для исполнения всеми органами и должностными лицами, независимо от ведомственной принадлежности и высоты начальственного положения в системе государственной иерархии.

Именно поэтому правосудие считается высшей формой защиты прав и свобод человека и гражданина. Особенно хорошо это понимают в западных демократических странах, где без судов жить не могут. Нам с Григорьянцем отказали в праве на правосудие. Ему – в праве на защиту чести и достоинства от ложных измышлений, мне – в праве представлять его интересы в суде при осуществлении судопроизводства по делу. Опять же, отказ в праве на правосудие – это даже не вынесение неправосудного решения по окончании рассмотрения дела судом по существу. Это лишение нас права сделать так, чтобы рассмотрение дела в суде было хотя бы начато.

Все приведенные в данной статье факты тяжбы с правоохранительными органами перестроечного советского государства могут толковаться только однозначно – как четко определенные юридические факты, неопровержимо доказывающие грубые нарушения государством закона, в том числе и такие нарушения, которые по законам этого государства квалифицируются как уголовно наказуемые преступления. Правоотношения – это такие общественные отношения, в которых взаимные права и обязанности их участников (субъектов правоотношений) юридически установлены законом и им охраняются. И этим правоотношения отличаются от складывающихся в различных областях жизни всех иных общественных отношений – моральных, религиозных, любовных... Все нарушения законодательства являются правонарушениями – нарушениями юридических прав субъектов правоотношений.

Главное отличие преступлений от всех других правонарушений заключается в наиболее высокой общественной опасности преступных посягательств на правоотношения в обществе. Тем самым преступные нарушения должностными лицами охраняемых законом прав и свобод граждан – то есть нарушения, по уголовному закону считающиеся преступлениями, – представляют повышенную опасность для общества и должны решительно пресекаться. Отсюда необходимо следует, что преступным посягательствам госчиновников на права граждан должно уделяться повышенное внимание со стороны государства и общества с целью пресечения подобных деяний и наказания виновных.

Особое внимание эта тема заслуживает и с точки зрения исследования и правильного понимания глубинных общественных процессов. Никакие демократические реформы невозможны без соблюдения государством своих законов, гарантирующих права и свободы граждан. Напомню, что должностные лица при исполнении служебных обязанностей действуют от имени государства. Если государство в лице своих чиновников открыто и безнаказанно совершает преступные посягательства на охраняемые законом права и свободы граждан, то все споры о демократизации бессмысленны. Факт – вещь упрямая, а описанные здесь факты преступных беззаконий должностных лиц государства подтверждены юридическими действиями (или бездействием!) официальных властных правоохранительных органов – суда, прокуратуры, в том числе и Прокуратуры Союза ССР с Генеральным прокурором СССР Сухаревым А.Я. во главе.

Еще более высокую опасность должностным преступлениям придает то, что в этом случае преступное деяние совершается не простым гражданином, а должностными лицами государства при исполнении ими своих служебных обязанностей от имени государства. И если при этом попираются гарантированные законом права и свободы граждан, то вред причиняется не только общественным интересам, но и официально провозглашенным интересам государства по строжайшему соблюдению своих собственных законов. Вопрос прост: если государство действительно кровно заинтересовано в соблюдении своими госчиновниками своих собственных законов, то почему эти чиновники остаются безнаказанными даже за преступления против таких кровных интересов государства?! Одним таким вопросом напрочь опровергается вся перестроечно-демократическая мифология. Жаль только, что на это мало кто обращает внимание.

И судьи, и прокуроры явно не боятся никаких законодательных и исполнительных властей, благо они прекрасно понимают в чьих руках реальная власть. Чиновники правоохранительных органов так легко идут на преступления, поскольку твердо уверены, что любое беззаконие, совершенное ими в интересах тоталитарной системы, останется безнаказанным. А если они, Боже упаси, будут соблюдать законы, ограничивающие произвол властей, то это грозит им крупными неприятностями.

Нынешние перестроечные издания одной из главных причин произвола и беззакония при советской власти, наряду с несовершенством законов, называют обвинительный уклон в деятельности правоохранительных органов. С виду, вроде бы, так оно и есть. У нас издавна в широких народных слоях царила уверенность, что в поле зрения органов лучше не попадать – был бы человек, а статья всегда найдется. Только вот не понятно, куда это вдруг этот обвинительный уклон сразу исчезает, когда государственные должностные лица, в том числе и из этих самых правоохранительных органов, совершают должностные преступления и преступления против правосудия, посягающие на права граждан. По действующему советскому «несовершенному» законодательству уголовно наказуемы любые деяния должностных лиц, причинившие существенный вред охраняемым законом правам и интересам граждан. Независимо от того, совершены ли эти деяния умышленно или по неосторожности – ст. 170 УК РСФСР (злоупотребление властью), ст. 172 УК (халатность), ст. 179 УК (пытки и другие недозволенные методы допроса) и другие статьи.

Но случаи привлечения чиновников к уголовной ответственности за преступления против граждан настолько редки, что только подчеркивают общее правило о безнаказанности начальства. Да и эти исключительные случаи в подавляющем большинстве происходят по причинам не столько правовым, сколько из-за внутриаппаратных разборок чиновников в борьбе за власть, как, например, расстрел Лаврентия Берия и его приближенных по фальшивому обвинению в измене Родине. Самого Берия, ко всему прочему, обвинили в том, что он де – английский шпион. Нет неотвратимости уголовной ответственности – нет юридических гарантий от преступлений власти.

Ныне многие демократы говорят или, в крайнем случае, на публике ведут себя так, будто за ними стоят несметные демократические силы из самых широких слоев населения. Но есть один «проклятый» для них вопрос: чего стоят все ваши силы, если они не в силах заставить даже мелких чиновников соблюдать их собственные законы? Один такой вопрос выбивает у наших «демократов» из-под ног всю основу их «демократической» деятельности. Не буду здесь описывать ни их реакцию на этот вопрос, ни все сплетни, которые из-за него обо мне ходят. Кстати сказать, нынешние демократы-перестройщики, основывающие демократизацию общества на принятии новых хороших законов, в большинстве своем происходят из той же либеральной советской элиты, которая в застойные времена с притворным возмущением упрекала диссидентов: вы что, требуете соблюдения советских законов для укрепления советской власти?!

Полнейшее пренебрежение чиновников всех рангов к правам граждан и требованиям закона полностью подтверждает точку зрения, согласно которой нынешние широкие демократические силы России являются не более чем фикцией. Они не способны не только вести общество к новым прорывам в царство свободы, но даже не могут заставить государство уважать те права и свободы, которые гарантированы его же официально действующими законами. Очень наивны люди, сумевшие разглядеть в этих движениях реальную политическую силу, способную на сколько-нибудь значимое противостояние существующему режиму. И никакая самая-самая свободная супердемократическая пресса такое безволие не изменит. Уже сейчас печатные флагманы гласности перестройки и демократизации иногда сокрушаются: «Гласность есть – слышимости нет!» Или такой заголовок: «Гласность вопиющего в пустыне».

Сейчас в моде теории, утверждающие, будто произвол прекратится сразу, как только в ходе судебно-правовой реформы граждане получат возможность обжаловать любые действия должностных лиц в судебном порядке. Сильно сомневаюсь, что в обществе, в котором судьи и прокуроры открыто совершают преступления, самый гласный суд может дать какие-то серьезные гарантии от произвола властей.

В этой стране беззакония творятся не из-за отсутствия хороших законов, а из-за полного отсутствия сил, способных заставить власти соблюдать их же официально действующие законы, гарантирующие права граждан. Для уничтожения советского тоталитаризма не обязательно нужно добиваться принятия новых совершенных законов. Для этого необходимы общественные силы, которые могут заставить коммунистов выполнять их давно уже действующие законы. Если советские законы начнут вдруг соблюдаться, то от советской власти очень скоро не останется и следа. Соблюдать свои собственные законы эта власть не может, иначе она сразу рухнет. Произвол, как основа советского режима, пронизывает всю общественно-политическую систему сверху донизу и проявляется во всех областях нашей жизни. Под произволом здесь я понимаю нарушение государством именно своих законов, а не каких-то других правовых норм, пусть даже соответствующих общепринятым международным демократическим стандартам. Советские законы могут соответствовать или не соответствовать мировым стандартам, но все равно – если из-под режима вышибить его основу, то он рухнет.

Сколько в нашей истории с cамого начала перестройки их было – полных и окончательных побед демократии и крахов коммунизма?! Не говоря уже о неисчислимом количестве предсказаний скорого и неминуемого конца советской власти, начиная с октября 1917-го года.

У нас произвол носит такой всеобщий характер, что при строгом соблюдении советских законов советская власть рухнет хотя бы уже из-за того, что подавляющее большинство носителей власти – чиновников, обладающих властными полномочиями, – по действующему Уголовному кодексу РСФСР (принят в 1960 году и введен в действие с 1 января 1961 г.) должно оказаться за решеткой. От постовых милиционеров до генеральных прокуроров. Как уже говорилось, я потребовал от Генерального прокурора СССР возбудить уголовное дело против него самого специально для того, чтобы наиболее ярко и наглядно продемонстрировать всю абсурдность самой мысли о возможности реформирования советского государства в правовое демократическое. Здесь налицо заведомый «тупик развития». Этот режим реформированию не подлежит и может быть только уничтожен.

Строго говоря, эволюция она и есть эволюция, как ее не называй, – постепенное изменение качества в ходе реформирования. В отличие от революции, когда переломный качественный скачек изменения сущности происходит очень быстро. Это в нашем новомодном перестроечно-демократическом жаргоне умышленно или по глупости все путают – называют революцией то, где даже эволюционных изменений сущности нет и не предвидится. Для эволюции необходим достаточно длительный переходный период, в течении которого все изменения происходят. Могут наши демократы-теоретики представить себе и объяснить другим, как Генеральный прокурор СССР будет постепенно привлекать себя к уголовной ответственности – потихоньку-помаленьку сажать сам себя на скамью подсудимых?! А пока нет уголовной ответственности должностных лиц даже за преступные посягательства на права граждан, то уже по одному этому нет и не может быть демократизации даже в постепенном эволюционном виде.

В последнее время в Советский Союз для встреч с руководством правоохранительных органов часто приезжают государственные и общественные деятели демократических стран. Министры юстиции, помощники госсекретарей по правам человека, сотрудники независимых организаций обсуждают с Генеральным прокурором СССР проблемы укрепления правопорядка и борьбы с преступностью, вопросы юридической гарантии прав человека.

Способ довольно оригинальный – обсуждать подобные темы с преступником. С таким же успехом эти государства и организации могут посылать своих представителей вести переговоры о законности и правах человека с бандитами, насильниками и убийцами. Правда, эти уголовники не обладают властью в государстве, но зато они и не выдают себя за поборников закона и права, в отличии от уголовников, сидящих в судейских и прокурорских креслах. Да и по результативности встреч разницы почти никакой. Впрочем, каждый может иметь дело с тем, с кем ему больше нравится. Кстати, если еще кто надумает обсуждать правовые темы с Генеральным прокурором СССР, то пусть уж заодно поинтересуется, какое решение принято им по моему заявлению о возбуждении уголовного дела в отношении Генерального прокурора СССР.

6. Право на право

Еще раз подчеркну особо, что ст. 109 УПК РСФСР требует, чтобы поступившее заявление о преступлении должно быть рассмотрено по существу в течении 3-х, а в исключительном случае – 10-и суток, и согласно требованиям статей 112, 113 УПК решение по заявлению может быть вынесено только в форме постановления о возбуждении или об отказе в возбуждении уголовного дела. Установленные процессуальные сроки являются пресекательными и продлению не подлежат ни при каких обстоятельствах. Эти положения ст. 109 УПК имеют императивный, то есть общеобязательный характер. Принятие каких-либо иных решений и в любых других формах, кроме вынесения соответствующих постановлений, а также рассмотрение заявления о преступлении сверх предусмотренных сроков, действующим уголовно-процессуальным законодательством не предусмотрено.

Все нарушения указанных процессуальных правил уже сами по себе являются грубыми нарушениями закона, гарантирующего процессуальные права граждан, и подпадают под признаки ст. 170 УК РСФСР, предусматривающей уголовную ответственность за злоупотребление властью. И с точки зрения закона безразлично, что делали должностные лица прокуратуры по поступившему заявлению о преступлении – ничего не делали, отписки писали или на голове ходили – но все равно, если в предусмотренные сроки не вынесено соответствующее постановление о возбуждении или об отказе в возбуждении дела, то в любом случае это будет грубым нарушением закона, существенно нарушающим права граждан и подпадающим под признаки ст. 170 УК РСФСР.

Вообще говоря, мне часто приходится слышать: ну что ты так «зацикливаешься» на каких-то чисто процессуальных тонкостях – надо принципиально защищать права человека, а не заниматься мелочами. Вопрос: добьется человек своих прав или нет – конечно, очень важный. Но, если у гражданина нет даже права добиваться чего-либо, то тут и говорить не о чем. Дабы не прослыть таким уж отъявленным занудой-крючкотвором, цепляющимся по делу и без дела ко всяким-разным мелким процессуальным нарушениям, сообщаю следующее.

Все право делится на материальное (не путать с имущественным!) и процессуальное. Материальное право определяет юридические права и обязанности в обществе и тем самым регулирует общественные отношения. Но, устанавливая нормы материального права, государство одновременно определяет формы и способы их осуществления, тем самым регулируя порядок деятельности соответствующих субъектов правоотношений по применению и исполнению норм материального права. Правовые нормы, устанавливающие порядок осуществления на практике материальных норм, именуются нормами процессуального права

Процессуальное право регулирует только те общественные отношения, которые складываются при реализации на практике норм материального права. Если для реализации материального права необходим какой-то порядок, то без устанавливающего такой порядок процессуального права осуществить в реальности право материальное на практике невозможно – оно так и останется только на бумаге. Отсутствие у гражданина прав процессуальных сразу гарантирует ему отсутствие всех других его юридических прав. Кстати сказать, поскольку правосудие является высшей формой защиты прав и свобод, то и право на правосудие занимает высшее место среди других процессуальных прав.

Гражданин может реализовать свое право на что-то в отношениях с государством только в ходе какого-либо процесса, который определяется процессуальными нормами. В юридической науке процессуальное право еще называют «право на право». То есть право, дающее возможность в соответствующем процессе, установленными законом способами и в установленной форме защищать какое-либо свое материальное право, из-за которого этот процесс и возник. Если лишить гражданина процессуальных прав, то в таком процессе никакого своего материального права он защитить не сможет в принципе. Независимо от того, какой на дворе политический режим – супердемократический или откровенно людоедский – но если у человека нет процессуального права, то это означает, что все юридические гарантии его материальных прав в реальности полностью отсутствуют.

Имеет ли человек право на что-то (материальное право) – один вопрос, а имеет ли человек право добиваться этого законного или предполагаемого права на что-то в процессуальном порядке – другой вопрос (процессуальное право), хотя два таких вопроса очень тесно взаимосвязаны. Если у человека нет процессуальных возможностей добиваться своего материального права, то это материальное право на практике будет фикцией уже только по одним чисто процессуальным причинам. Оно может существовать в реальности только в виде подачки, как милостыня, которую государство бросает гражданину как нищему. Хотя это материальное право и гарантировано официальными законами, но на практике он его добиться не может без процессуальных прав, а может его только смиренно выпрашивать у государства, что у нас было и есть с 17-го года.

Правосудие может быть очень хорошим или очень плохим, суд можно выиграть или проиграть, но если гражданина к нему не подпускают, лишают права на доступ к правосудию, то для человека особой разницы нет – правильное судопроизводство или фальшивое. Все равно он лишен права отстаивать свои права и интересы даже в таком правосудии, каким бы оно ни было.

Все сказанное относится ко всем без исключения политическим режимам. И уж во всяком случае первостепенное внимание «праву на право» должно уделяться при демократизации. Любая демократизация будет блефом, если при ней не гарантированы процессуальные права гражданина. Поэтому в демократических западных странах чисто процедурным вопросам всегда придавалось (и придается!) особое значение. Знаменитый Хабеас Корпус тоже отрегулировал исключительно процессуальные нормы, да и то только в одном виде процессуальной деятельности государства – при аресте. Но сейчас и у нас, и на Западе, применительно к горбачевским реформам, про процессуальные права не говорят, и про блеф помалкивают. Однако, если человека заведомо незаконно арестовывают не за что, долгое время до суда гноят в тюрьме, а потом пусть даже и освобождают, то не знаю, как в западных демократических странах, но у нас в широких народных слоях в этом видят мало хорошего. Причем никто из чиновников обычно не несет за это никакой ответственности.

Точно также правовые гарантии гражданина на защиту своих прав и законных интересов от преступных посягательств со стороны должностных лиц государства (материальное право) может быть реализовано только в ходе уголовного процесса при строгом соблюдении процессуальных норм. А если в грубое нарушение требований Уголовно-процессуального кодекса РСФСР уголовное дело в отношении чиновников даже не возбуждается, то право гражданина свою на защиту от преступлений начальников сразу превращается в фикцию. Такое право существует только на бумаге в рекламно-пропагандистских целях, как и все остальные права человека, которые на практике в реальности для государства юридически не обязательны.

Для гарантий от этого ст. 113 УПК предусмотрено обязательное вынесение мотивированного постановления об отказе в возбуждении уголовного дела с подробным приведением оснований и мотивов отказа – чтобы гражданин мог убедиться в правильности отказа и при желании обжаловать его в установленном законом порядке. Если такого постановления нет, то и обжаловать нечего.

Такое упрощение процесса, когда процессуальные права гражданина грубо нарушаются путем не вынесения предусмотренных законом процессуальных актов или не ознакомления с ними гражданина, еще в застойные времена в юридической литературе официально клеймилось как «процессуальное упрощенчество», затрудняющее или делающее вообще невозможным установление истины по делу. Но в нашей истории ни по одному моему заявлению о преступлении мотивированного постановления об отказе в нарушении требований ст. 113 УПК ни в одном случае не выносилось, что само по себе уголовно наказуемо по ст. 170 УК.

По большому секрету скажу, что при составлении заявлений о преступлении в отношении чиновников есть одна тонкость. Кроме обоснованности заявления, оно должно быть составлено так, чтобы по нему было невозможно вынести постановление об отказе с приведением мотивов, хотя бы как-то более-менее создающих видимость законности отказа. Для чего необходимо писать как можно кратче – только самое основное, избегая расплывчатых формулировок, которые обязательно будут истолкованы не в вашу пользу. Тогда ситуация будет предельно проста: либо возбудят уголовное дело, либо НЕ вынесут постановление об отказе в возбуждении, что само по себе образует состав преступления, предусмотренный ст. 170 УК РСФСР («Злоупотребление властью»). Или вынесут явно незаконное постановление, что также квалифицируется по ст. 170 УК.

Таким не очень сложным способом не только вскрывается преступная сущность режима, но и все это неопровержимо документально доказывается отсутствием обязательного для вынесения процессуального документа. И уж тем более такая логика непреложно действует в истории с иском Григорьянца. Возбуждать уголовные дела в отношении судейских и прокурорских чиновников прокуроры никак не хотят. Но поскольку какие-либо законные основания к отказу в возбуждении отсутствуют, то и выносить постановления об отказе им явно не с руки: какие мотивы они могут привести в обоснование правильности отказа?! Только сами себя опозорят на весь мир.

Обращаю внимание, что должностные лица государства при исполнении служебных обязанностей действуют от имени государства, и если при этом они совершают преступные деяния, то эти должностные преступления ложатся на государство, как совершенные от его имени. В таком случае государство или привлекает чиновников к уголовной ответственности, или оставляет преступление безнаказанным, тем самым фактически признавая, что преступление совершено его именем, и всю ответственность за него принимает на себя. Вообще-то если любое лицо совершает любое преступление в юрисдикции государства, а государство не принимает никаких мер уголовного преследования, то это уже выглядит с морально-правовой точки зрения довольно сомнительно. И уж нет никаких сомнений – ни правовых, ни моральных – когда государственные должностные лица при исполнении служебных обязанностей открыто и безнаказанно занимаются преступной деятельностью от имени государства.

В советской науке уголовного процесса есть такое понятие «уголовно-процессуальная форма» – то есть строгое и четкое соблюдение всех процессуальных требований, задокументированное в материалах уголовного дела в письменном виде и по установленной форме. Короче говоря – чтобы все было гладко на бумаге. Вопрос соблюдения чиновниками процессуальной формы для власти является особо болезненным, и ему всегда уделялось основное внимание. Правильное по существу обвинение или неправильное – другой вопрос. Главное, чтобы оно было предъявлено обвиняемому в надлежаще оформленном порядке, и все другие чисто процессуальные формальности были строго соблюдены.

Кстати сказать, прокурорский надзор за органами государственной безопасности сводится именно к надзору за правильным оформлением документации в следственных делах – чтобы все было гладко на бумаге. А в случае чего, немедленно докладывать своему прокурорскому начальству, а также, независимо от этого и в самую первую очередь – в соответствующий партийный орган.

Знаменитая голодовка в Лефортово Владимира Буковского, закончившаяся его полным успехом, произошла из-за нарушения следствием именно этой самой уголовно-процессуальной формы. Сначала он специально потребовал адвоката, лишенного властями допуска к секретному делопроизводству. Ему отказали, сославшись на какую-то секретную инструкцию, противоречащую официально опубликованному закону (Уголовно-процессуальному кодексу РСФСР), да еще и подделали его подпись под документом, будто он вообще отказывается от ознакомления с материалами дела, а следовательно – и от адвоката. Тогда Буковский объявил голодовку и голодал, пока у него в тюремной камере не появился помошник Генерального прокурора СССР и прямо на месте не решил вопрос о допуске адвоката, лишенного «секретного допуска». Только после того Буковский прекратил голодовку.

И это всего лишь один из примеров, которых у диссидентов великое множество. Если советская власть решила кого-то посадить, то все равно посадит, но можно было заставить это беззаконное государство играть уже по своим диссидентским правилам. И люди старались все сделать так, чтобы власть при их посадке была вынуждена слишком явно и грубо нарушать собственные официально действующие законы, самое главное и прежде всего – процессуальные нормы, уголовно-процессуальную форму. Либо полностью выполнять требования диссидентов, как в случае с голодовкой Буковского. В застойные времена умение делать так у диссидентов считалось высшей квалификацией в правозащитной деятельности.

С самого начала перестройки у многих, в том числе и у диссидентов стал возникать вопрос: что происходит – советский режим действительно изменяется на самом деле, или все это является только лишь «косметическим ремонтом», не затрагивающим принципиальных основ власти? Не считаю себя слишком умным, но даже если у меня и были бы какие иллюзии, то они сразу бы рассеялись от того, как у этой перестроечной власти обстоит дело с соблюдением собственных законов, гарантирующих права граждан. В этом деле никаких принципиальных изменений не произошло. И, прежде всего, заслуживает внимания соблюдение государством процессуальных прав граждан – «прав на право» – поскольку при отсутствии процессуальных прав, гражданин не сможет осуществить свое материальное право уже только по одной этой причине.

Я всегда очень внимательно следил за правоприменительной деятельностью советского государства – за тем, как государство на практике соблюдает свои официально действующие законы. А реальная советская перестроечная правоприменительная практика легко может избавить от любых заблуждений кого угодно, за исключением тех, кто держится за свои (или чьи-то чужие) иллюзии с маниакальным упорством. Массовое беззаконие власти у нас было всегда с октября 1917-го, с некоторыми видоизменениями таковым осталось и в перестроечные времена. Я просто наглядно продемонстрировал это, привязав к общественно значимой истории с иском Сергея Григорьянца к редакции «Литературной газеты».

Я решил немного поэкспериментировать с нашими узкоюридическими механизмами – с перестроечно-демократическим правосудием. И мой эксперимент, в общем-то, удался полностью. Если быть совсем точным, то это даже не научный эксперимент, а скорее демонстрационный опыт – какие школьникам и студентам для лучшего усвоения уже пройденного теоретического материала показывают на практических лабораторных занятиях. В отличие от научных экспериментов, направленных на познание истины и практическое подтверждение такого познания, демонстрационные опыты представляют собой только педагогическую ценность. Но даже такой демонстрационный опыт тоже заставляет над кое-чем задуматься.

Конечно, если к этой истории с иском Сергея Григорьянца к редакции «Литературной газеты» о защите чести и достоинства подходить с чисто адвокатскими стандартами, то с формально-юридической точки зрения мой «демонстрационный опыт» закончился полным крахом. Что не удалось отстоять в суде честь и достоинство «Гласности» и Григорьянца, так это еще не самое страшное. Если бы дело по иску рассматривалось в судебном заседании по существу, и решением суда в иске было бы отказано, то это, конечно, очень плохо. Но мне-то не удалось добиться даже такого рассмотрения дела – в открытом судебном заседании, с участием сторон, с непосредственным исследованием доказательств и т.д. По адвокатским меркам, это такой крах, хуже которого и представить себе нельзя. Ну что ж, я не адвокат супер-экстракласса. Мне, по моей скромности, и такого «демонстрационного опыта» вполне достаточно. Во всяком случае, я сделал что мог, пусть кто может, сделает больше.

Еще раз обращаю внимание, что не я первый придумал такие эксперименты с советской властью. Четверть века назад нашлись люди, явочным порядком открыто потребовавшие от сверхмощного советского государства, чтобы оно соблюдало свои собственные законы, гарантирующие права человека.

Октябрь 1990 г.

Часть II. Необходимое послесловие

1.Выбор метода исследования

С тех пор, как была закончена статья, на основе которой была написана часть I, прошло десять лет. Сколько воды утекло, многое изменилось. После потешного августовского «путча» 91-го и коммунизму, вроде бы, пришел конец. Но, несмотря на внешние демократические атрибуты, неизменной осталась тоталитарная – то есть абсолютная и ничем не ограниченная власть аппарата. Прежними остались творимые аппаратом беззаконие и произвол. Формы и методы произвола, конечно, изменились, да и размах его стал всеобщим и порой таким циничным, что вызывает презрительное недоумение даже у тех видавших виды бывших коммунистических чиновников, чей начальственный стаж прослеживается еще со сталинских времен.

Поэтому перед читателем я сразу извинился за те места в статье о тогдашнем произволе, которые сегодня многие расценят как легкий налет наивности. Сменилась только идеологическая вывеска – с коммунистической на демократическую. Все произошедшие видоизменения не затронули сущность режима, основанного на произволе и беззаконии – на грубом попрании даже тех прав граждан, которые гарантированы официально действующими законами государства.

Все говорят о каком-то процессе демократизации. Многие утверждают, будто прежний советский режим уже рухнул, и демократия окончательно победила то после первого Съезда народных депутатов СССР в 89-м, то после отмены 6-й статьи Конституции СССР, то после провозглашения Верховным Советом РСФСР суверенитета и принятия Декларации независимости РСФСР 12 июня 1990-го года – и так далее, и тому подобное. Не говоря уже о начавшейся со времен перестройки всеобщей «горбомании» на Западе по всякому поводу и без всякого повода, начало которой положила Маргарет Тетчер еще до того, как никому не известный Горбачев стал Генсеком ЦК КПСС.

Мало того, после начала первой чеченской войны многие возопили о ней, как о «водоразделе» в демократическом развитии российского общества, как о начале конца демократии. Как может начинать кончаться то, что еще вообще не начиналось?! Цирк, да и только. А некоторые самые радикальные супердемократы даже стали говорить, что надо готовиться к похоронам российской демократии. В каком фильме ужасов они видели, как хоронят приведение?! Им бы киносценарии для Голливуда писать.

Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно. Я все никак не могу понять, какая может быть демократия без прав и свобод человека, если эти права и свободы государство не может и не хочет гарантировать на практике даже в том виде, в каком они юридически закреплены официально действующими законами государства. Если кое-кто и у нас, и на Западе хочет построить демократию без прав и свобод человека, то это их личное дело. Но в России такая демократия давно уже построена и именуется в широких народных слоях «дерьмократией». Со всеми вытекающими из этого последствиями правового, морального и иного экономического и социально-политического характера.

С самого начала перестройки большинство мало-мальски значимых событий нашей жизни объявлялось на Западе коренными переломами на пути демократизации и трансформации коммунистического государства в правовое демократическое. Хотя все эти события были или внешними последствиями скрытой внутриаппаратной борьбы за власть между начальством, или спектаклями, специально поставленными властью для одурачивания Запада с целью создания видимости демократических реформ там, где их и быть не могло. В те времена в советской прессе прорабы перестройки изредка очень осторожно сокрушались, что вот-де вся демократизация идет пока только в интересах творческой интеллигенции, а широким слоям населения от нее только вред, и за это нас (инженеров человеческих душ!) в народе ненавидят вместе с властью.

А все эти многочисленные крахи советского режима и победы демократии, каждый раз объявлявшиеся полными и окончательными?! После каждой такой окончательной победы со временем происходила еще одна очередная победа, которую опять объявляли окончательной, быстро забыв предыдущую. То же самое и с крахом советской власти. Некоторые особо суеверные даже потихоньку стали склоняться к мысли, что советский режим в нашей стране вечен, как вечно в этом мире Зло от Дьявола. Господа политологи-советологи! Каждый очередной раз объявляя о полных и окончательных крахе и победе, сразу забывая о ваших предыдущих заявлениях, вы никогда не пытались посмотреть на себя со стороны?! Или хронический склероз у вас является широко распространенным профессиональным заболеванием?

После провала августовского «путча» 91-го года стало общепризнанным, что вот теперь-то советский режим уже точно рухнул, а демократия полностью и окончательно победила, только теперь уже совсем-совсем полностью и окончательно, так, что больше очередных ее «полных и окончательных» побед не будет – после этой победы побеждать будет незачем, да и некого.

Да вот незадача, внутриаппаратные разборки внутри новой властной номенклатуры вылезли наружу – прямо на московские улицы. И в октябре 93-го пришлось еще один раз (конечно, теперь уже самый-самый-самый последний) полностью и окончательно победить – залпом башенных орудий по Белому дому. В доме том тогда располагался Верховный Совет РФ – высший представительный и законодательный орган, который, кстати сказать, был всенародно избран в том же государстве и в результате таких же в принципе выборов, что и оплот российской демократии Президент РФ Ельцин Б.Н., и легитимность обеих враждующих сторон была одинакова. Но это был самый-самый-самый последний раз, и его сразу же объявили предсмертным происком красно-коричневых недобитков. Разумеется, эту последнюю судорожную агонию коммуно-фашистов было необходимо добить прямой наводкой из танковых стволов.

Широкие народные массы, в интересах которых любая демократизация должна проводиться по определению, тогда на это, плюясь, отреагировали презрительной шуткой, что нашим демократам, как плохому танцору, всегда что-то мешает. Демократический Запад на такие методы демократизации посмотрел сквозь пальцы, утерся и с помощью наших демократов, в том числе и эмигрировавших диссидентов, сделал вид, будто ничего особенного не произошло – Ельцину, мол, все равно нет альтернативы. Мне до сих пор не дает покоя мысль: наши диссиденты-эмигранты, они что, и вправду тогда считали Ельцина и его компанию демократической альтернативой развития России или только притворялись?!

Вопрос о внутренней сущности всех произошедших перемен, о том, что в нашей стране скрывается за внешними коммунистическими или демократическими формами никого особо не интересовал. Этим вопросом и сейчас не слишком интересуются – вполне удовлетворяются сравнением чисто внешних форм с какими-то общими схемами, имеющими отдаленное отношение к российской действительности. Как все эти крахи советской власти и полные и окончательные победы демократии повлияли прежде всего на сущность правоотношений «гражданин – власть» никого не интересовало, не интересует и, наверное, еще долго не будет интересовать.

Независимо от того, вызвана ли такая ущербная однобокость анализа непониманием, злым умыслом или тем и другим в разных пропорциях, но стоит только подойти к исследованию общественно-политических перемен с правовой позиции и оперировать четко определенными юридическими категориями, как сразу выясняется, что все эти крахи и победы на самом деле имеют далеко не то значение, какое в них общепринято вкладывать «научными специалистами», а вместе с ними и всей просвещенной широкой публикой. И специалисты, и публика до недавнего времени буквально криком исходили от бурных восторгов по поводу нашей демократизации. Это характерно и у нас, и на Западе не только для бульварной прессы. Такой подход к исследованию неотделим и от подавляющего большинства очень солидных изданий – от рассчитанной на самый широкий круг серьезной публицистики до академических книг и журналов, занимающихся фундаментальными общественно-политическими проблемами.

Правовые нормы определяют наиболее важные правила поведения в обществе и тем самым служат регулятором общественных отношений путем установления юридических прав и обязанностей субъектов правоотношений – граждан, государства, политических партий, общественных организаций и других юридических лиц. Правовое регулирование общественных отношений представляет собой осуществление государством своей правоприменительной деятельности на основе соблюдения законов, устанавливающих правила поведения в обществе. Это и есть правовой метод регулирования общественных отношений, все остальные методы регулирования отличаются от него тем, что все они – не правовые.

При анализе общественных систем никуда не деться от вопроса о соблюдении государством своих собственных законов, чем регулируются отношения в обществе – правом или всем остальным? Иначе однажды может выясниться, что все глубокомысленные научные выводы годятся только коту под хвост. Поэтому к исследованию общественных проблем с самого начала следует подходить с юридических позиций и оперировать правовыми методами. Прежде всего необходимо исследовать сущность правоотношений «власть – гражданин» – выяснить, гарантированы ли юридически права гражданина по отношению к власти в реальности (то есть действует ли принцип неотвратимости ответственности), или они существуют только на бумаге, а гражданин, как безропотный кролик, на практике может осуществлять свои гарантированные законом права и свободы только с высочайшего разрешения власти. Что у нас было и есть с 17-го года. Но теоретикам от демократии просто дела нет до того, что в обществе, неспособном добиться от власти соблюдения даже ее собственных законов, гарантирующих права граждан, никакая демократия невозможна даже теоретически.

1-2

Принципы и категории права очень четко определены как законы математики, и обмануть их невозможно – обман сразу вскроется. Если их и попытаться обмануть, то они сами сразу вскроют обман. Поэтому они служат не только действенным методом исследования, но и безошибочным индикатором истинности знаний об обществе. Право регулирует все мало-мальски значимые стороны жизни общества. Те наиболее общие правила, отражающие глубинные свойства человеческой природы, которые объективно существуют в реальном обществе в неписанном виде, в юридической науке сформулированы через четкие правовые категории в виде принципов и других правовых правил.

Принципы – это наиболее общие правила, выраженные в концентрированном виде. Они к нам не с луны свалились, а отражают сущность, природу человека, общества и государства, как в отдельности, так и во всех возможных видах их взаимодействия. Кстати сказать, эти принципы и правила объективно действуют в реальности, независимо от их законодательного закрепления. Действие права опробовано всей многовековой историей человечества в ходе общественной практики во всех областях жизнедеятельности человека, общества и государства – от брачных контрактов до международных договоров, от мелких правонарушений, типа безбилетного проезда в трамвае, до государственной измены в виде шпионажа или заговора с целью захвата власти.

История дает нам достаточно примеров, наглядно показывающих, чем чреваты все отступления от выработанных человечеством правовых принципов и правил. Одна Великая французская революция чего стоит, не говоря уже о нашем 37-м годе. При революциях и других коренных изменениях политических режимов всегда очень серьезно встает вопрос о методах деятельности: как произвести слом старого, чтобы оно больше не возродилось? В процессе борьбы зачастую обе противоположные стороны перенимают друг у друга многое. Как победить дракона, чтобы в битве с ним самому не превратиться в дракона? Уничтожая власть, вместе с ней уничтожают и правовые принципы, лежащие в ее основе. Нарушение принципов права происходит все равно, но дело в том, что нарушаются принципы прежнего режима, а новая власть приходит со своими новыми правовыми принципами, ей соответствующими. Самое главное в том, чтобы ломая старую власть, грубо не нарушать эти новые принципы права, которые должны лежать в основании новой власти. В мировой истории немало впечатляющих примеров последствий таких нарушений.

Во Франции революционеры шли к власти под красивыми и благородными лозунгами, в том числе и с правовым принципом отмены смертной казни. Но, захватив власть, развязали якобинский террор – сначала рубили головы королям да дворянам, а потом и сами попали под нож гильотины. Нарушенные правовые принципы всегда неотвратимо мстят за свои нарушения. Это правило действует независимо от того, как были нарушены принципы – вынужденно по необходимости, бывает люди, не только не желали, но и не понимали этого, или с самого начала только маскировали красивыми лозунгами какие-то свои другие цели.

У нас в октябре 1917-го до власти дорвалось шакалье, лишенное всяких принципов, за исключением одного – принципа собственной неограниченной власти. Говорить о каких-либо правовых принципах этой власти с самого ее начала было бы откровенным издевательством над здравым смыслом, над живыми людьми и над памятью о мертвых. Эти дорвавшиеся до власти палачи сначала утопили страну в ее собственной крови. Потом в 37-м году их самих сволокли в расстрельный подвал – развязанный ими массовый террор пал на их собственные головы. Такой конец вполне правомерно считают проявлением высшей, божественной справедливости.

Вопрос: как бороться со злом, самому не превращаясь в зло? – очень серьезно стоял в диссидентские времена, в том числе и в попытках повлиять на Запад в борьбе с коммунизмом. Может ли демократический Запад победить мировой коммунизм, сам при этом не изменив своей демократической сути?! Внутренняя неправовая сущность советского государства полностью распространяется и на все его внешние международные отношения с другими государствами и их гражданами. Прежде всего, здесь дело в правовых принципах и в неотступном следовании им, невзирая на любые препятствия и искушения.

В преддверии очередной встречи в верхах Горбачева и Рейгана, в Москве по фальшивому обвинению в шпионаже был арестован американский журналист Дэнилофф. Тогда Кремль сделал попытку поторговаться с Вашингтоном – получить внешнеполитические уступки в обмен на освобождение журналиста. Попытка торговли не удалась. Рональд Рейган сразу публично заявил, что до безусловного освобождения журналиста встречаться с Михаилом Горбачевым он отказывается категорически. Не менее важная для Горбачева встреча оказалась на грани срыва. Советские власти для виду немного поупрямились, но быстро поняли, что Рейган от своей позиции не отступится, и Дэнилофф был освобожден. Хотя и здесь не обошлось без некоторой закулисной стороны, но Рейган открыто и принципиально отказался «платить» за освобождение невиновного, и достиг результата. Жаль только, что такие принципиальные категоричные отношения с тоталитарным советским режимом в вопросах права с Рейгана начались, с ним и закончились.

После краха мирового коммунизма и окончания холодной войны страх Запада перед советской угрозой исчез, и западные демократические государства стали позволять себе такое, о чем в былые времена они и подумать не могли без внутреннего содрогания. Раньше Запад обычно боялся требовать от Кремля соблюдения взятых им на себя международно-договорных обязательств – «не следует требовать от русских слишком много». Одним из самых ярких тому подтверждений служит заключенное 1 августа 1975 г. (и подписанное Брежневым) Хельсинское соглашение по безопасности и сотрудничеству в Европе. Тогда демократический Запад юридически признал неделимость границ в послевоенной Европе (т.е. узаконил советскую оккупацию Восточной Европы) взамен на советские обязательства в области прав человека (так называемая «третья корзина»), в том числе и на общественный контроль за их соблюдением. Что через несколько лет случилось с Московской хельсинской группой, очень хорошо известно, чему в немалой степени поспособствовала очень осторожная реакция руководства западных демократических государств на аресты правозащитников в СССР. То есть Запад фактически признал за Кремлем право соблюдать взятые им на себя международно-договорные обязательства только тогда, когда это ему выгодно.

Сейчас уже западные демократии сами соблюдают общепризнанные международные нормы императивного характера только тогда, когда это серьезно не препятствует достижению практических целей в текущей политике. Сами стали действовать на международной арене теми же советскими методами, перенятыми у Кремля. Так весной 99-го, вопреки всем основополагающим принципам международного права, в том числе и Уставу ООН, натовскими бомбардировками Югославии демократический Запад совершил то, что по международно-правовым стандартам всегда квалифицировалось как агрессия. В последствии, в сентябре 2000 года на сессии Генеральной Ассамблеи ООН в Совместном заявлении глав государств – членов Совета Безопасности ООН еще раз было подтверждено, что только Совет Безопасности от имени международного сообщества имеет исключительное право давать санкцию на применение военной силы в кризисных ситуациях.

Трусость перед тем, кто сильнее, и героизм перед тем, кто слабее, – две стороны одной медали. Высшее государственное руководство демократических западных стран наглядно продемонстрировало всему миру классический пример собственной рабской психологии. Про это у нас в народе тогда шутили: слабого обижать нехорошо, а сильного – небезопасно. Не следует нарушать основополагающие принципы права ради сиюминутной практической выгоды – блестящие тактические выигрыши в конечном итоге могут обернуться стратегическим крахом.

Вопиющее игнорирование тех основных правил поведения в межгосударственных отношениях, которые всегда давали хоть какую-то гарантию предсказуемости и стабильности в мире, чревато непредсказуемыми последствиями. Отношение к международному праву ведущих демократических держав дает все основания думать, что двадцать первый век будет еще более «веселым», чем век двадцатый.

Еще в перестроечные времена многие начали усиленно забывать, а теперь уже окончательно забыли, что диссидентское движение у нас началось с того, что нашлись люди, которые явочным порядком – открыто и категорично – потребовали от советского государства, чтобы оно соблюдало свои собственные законы. У такого вроде бы чисто субъективного массового беспамятства есть очень серьезные объективные причины. Право – безошибочный индикатор, и ответ на вопрос о правоприменительной деятельности государства – как оно соблюдает свои законы, гарантирующие права граждан, – дает неоспоримый ответ на все вопросы о демократизации. Если вся наша пишущая и публично выступающая демократическая элита вдруг всерьез вспомнит о соблюдении государством его собственных законов и законных прав граждан, то им придется признать, что либо у нас создана демократия без прав человека, либо вся демократизация и все их громогласные и безапелляционные заверения о ней являются обыкновенным враньем, предназначенным исключительно для одурачивания Запада. У нас такой «дерьмократизацией» мало кого обманешь.

Право само все вскрывает – попробуйте убедить кого-либо, что возможна демократия без юридических гарантий прав человека, что у нас демократия есть, а прав человека – нет. Не говорю о глубоком квалифицированном анализе, но стоит только подойти к самому поверхностному исследованию с правовыми методами, как сразу вся российская демократическая мифология рухнет словно карточный домик. Можно наговорить массу всякой чепухи, можно выдвинуть сколько угодно самых умных теорий демократии в России, но... Если власть не хочет и не может соблюдать свои собственные законы, гарантирующие права и свободы граждан, а общество неспособно заставить власть их соблюдать, то и вся чепуха, и очень умные теории все вместе не стоят и выеденного яйца. Они пригодны только как памятник разновидностям человеческих заблуждений.

Умышленное шараханье от истины – всегда верный признак нечистоплотности помыслов. Истина еще никому не повредила. С этим не согласны только те, у кого понятие о поиске истины не идет дальше шпионажа. Шпионаж – дело нужное и полезное, но цели и методы разведдеятельности имеют слишком специфичный характер, несколько отличный от понимания поиска истины в общепринятом научном смысле. Кстати сказать, и специалисты по разведке тоже придают громадное значение сравнительному анализу при проверке истинности информации, полученной из разных независимых источников.

1-3

При подходе к анализу общества с правовых позиций, иногда правовой метод исследования, проведенный даже в самом простом, примитивном виде, все равно дает кое-какой значимый результат. Так, при массовом и безнаказанном произволе должностных лиц никакое государство не может быть демократическим уже по чисто формальным соображениям. Если все мало-мальски значимые стороны жизни общества регулируются не правом, а произволом чиновников, то демократия там если и может быть, то только в тех областях, которые в жизни общества не играют даже мало-мальски значимой роли. Если кому нравится считать такое государство демократическим, то, как говорится, вольному – воля.

Демократические права и свободы в реальности могут быть гарантированы только правом – законами, при условии их неукоснительного соблюдения государством – в условиях правового режима законности. В правовых науках это именуется юридической обязательностью правовых норм, когда власть, хочет она того или нет, все равно вынуждена выполнять собственные законы и установленные ими права и свободы граждан. Юридическая обязательность законов на практике может быть гарантирована только принципом неотвратимости ответственности, когда за каждым известным наказуемым нарушением законов необходимо должна следовать ответственность. В том числе и, в предусмотренных законом случаях, – уголовная. А где у нас ответственность чиновников за всем известные должностные преступления?! Все юридические гарантии права через неотвратимость ответственности многим кажутся очень несовершенными, но ничего лучшего человечество пока не придумало.

Вообще говоря, такой принцип относится ко всем нормальным, то есть основанным на своих собственных законах государствам – демократическим и не очень. В отличие от государств, в которых закрепленные в законе права и свободы носят чисто рекламный характер. Если государство соблюдает свои собственные законы только тогда, когда ему это выгодно, то никакого режима законности, а вместе с ним и юридических гарантий прав и свобод, нет и быть не может. Все эти права и свободы, в каком бы супердемократическом виде они ни были законодательно закреплены, юридической обязательности для власти не имеют, а граждане могут пользоваться ими только тогда и только в тех пределах, когда и в каких пределах власть им это дозволяет. Как это у нас было и есть с 17-го года.

Меня обычно упрекают в излишней категоричности, самоуверенности и безапелляционности суждений. Будто отдельные мои фразы вообще звучат как команды на плацу. Но мои выводы сделаны на основе применения правовых принципов, а они, в большинстве своем, имеют императивный характер и не допускают каких-либо половинчатых, промежуточных решений. Правовой анализ, примененный к отношениям в обществе, обычно дает четкий и категоричный ответ, исключающий расплывчатые и неоднозначные толкования. Так, если стало известно, что госчиновник совершил должностное преступление, то он обязательно должен быть привлечен к уголовной ответственности, – любой иной вариант будет беззаконием со стороны государства, неопровержимо свидетельствующим об отсутствии юридических гарантий прав человека. Либо одно – либо другое, никакого третьего промежуточного компромиссного варианта – чтобы и волки сыты, и овцы целы – здесь быть не может. Да и вообще, не только в правовой, но и в любой другой области нужно стремиться выражать свои мысли четко и ясно. Это необходимо делать постоянно хотя бы для самого себя – чтобы в голове был порядок, а не кавардак.

Если государство не соблюдает, а общество в силу своего бессилия не может заставить его соблюдать собственные законы, гарантирующие права граждан, то на вопрос о демократии возможен только один четко определенный ответ: демократии здесь быть не может. И сколько бы контраргументов не приводили, сколько бы заумных теорий не выдвигали – все они разбиваются о правовой метод анализа и не могут ни поколебать, ни опровергнуть единственно возможный вывод о немыслимости в таком обществе демократии.

Если при демократии отсутствуют юридические гарантии прав и свобод, то это не демократия и быть ею не может, во всяком случае, в общепринятом в мире смысле этого слова. Это может быть чем угодно, только не демократией. Правовое регулирование общественных отношений невозможно без юридической обязательности правовых норм. И если демократическое государство регулирует отношения в обществе не правом – тогда чем?! И какая в таком государстве может быть демократия?!

Все дело сводится, опять же, к вопросу о том, как государство соблюдает свои собственные законы. К вопросу, который очень многие всеми правдами и неправдами пытаются обойти стороной. Как-то не очень любят они выяснять, существуют ли у нас права человека в реальности или только на бумаге. Им гораздо сподручней обвинять заостряющих этот вопрос одновременно и в аморальности, и в гипертрофированно развитой нравственной принципиальности. Принцип объективности анализа требует принимать во внимание все имеющие значение признаки предмета исследования. Но по сложившейся у нас и на Западе методологии политических исследований существенные черты замечают только тогда, когда это выгодно.

Еще об одном важном моменте исследования. У некоторых от моих статей складывается впечатление, что я в них чрезмерно на кого-то нападаю, как будто пишу их специально только для того, чтобы с кем-то погрызться как собака в своре. Нет, меня интересуют только существенные черты человеческого общества, про них и пытаюсь писать в меру своих способностей. Но абстрактные свойства общества и существующие в нем тенденции могут проявляться только в конкретных людях.

Общественные тенденции, закономерности и другие абстрактные идеи персонифицируются в конкретных личностях, в их формальных и неформальных группах. Абстрактное может существовать только в конкретном, а без него существует только в виде идей и теорий, имеющих непонятно какое отношение к реальной жизни. Поэтому без конкретных примеров все рассуждения будут носить слишком уж общий, голословный бездоказательный характер, что крайне нежелательно. Любая теория должна соответствовать практике – постоянно проверяться и подтверждаться всем ее ходом.

Да и вообще, некоторые очень красивые абстрактные идеи, если их конкретизировать, то есть вплотную приблизить к реальной жизни, сразу становятся не такими уж красивыми. Так, ложный гуманизм всегда очень абстрактен. Если его конкретизировать, то он превращается в свою прямую противоположность. Не зря ложный гуманизм – всегда гуманизм абстрактный, и наоборот. Американская интеллектуальная либеральная элита, по большей части состоящая из университетской профессуры, была категорически против участия США в войне в Персидском заливе в начале 90-х годов, обосновывая свою позицию тем, что война – всегда дело очень плохое и антигуманное. Но там все началось с оккупации Ираком маленького и слабого в военном отношении Кувейта. И что же, иракские солдаты в Кувейте грабят, убивают, насилуют, а весь мир должен вразумлять Саддама Хусейна только ласковыми уговорами да экономическими санкциями?! А они на него не очень действуют. Гуманно ли сидеть, сложа руки, глядя на такое? И не будет ли подобный «гуманизм» прямым соучастием с Ираком в военных преступлениях и преступлениях против мира и человечности?! Когда представителям интеллектуальной элиты подобные вопросы задавали публично, то гуманисты чувствовали себя под ними не очень уютно.

Пацифизм, может быть, очень благородное течение, но только в разумных пределах. И уж во всяком случае, ни в какие ворота не лезет, когда о наличии в России демократии делают категорический вывод только на основе наличия у нас чисто внешних общедемократических форм и атрибутов, имеющих непонятно какое отношение к реалиям нашей жизни. А от вопроса, что под этими формами и атрибутами у нас скрывается на практике, шарахаются как черт от ладана. Исключительное значение здесь имеет правовой вопрос – существуют ли юридические гарантии прав и свобод не только в теории, не только как они закреплены в законах на бумаге, а на практике – как государство соблюдает свои собственные законы.

Меня всегда поражало, что к серьезному анализу общественных проблем многие политики, политологи, правозащитники и другие специалисты (как наши, так и западные) подходят с любыми методами – кроме правовых. Говорят: раз есть демократические формы и атрибуты – значит, есть демократия без всяких сомнений. Однако от исследования протекания демократических процессов на практике, реального функционирования правового государства и роли в нем всех этих демократических форм и атрибутов лихо уклоняются. Как в демократическом обществе и государстве реализуются на практике юридические гарантии прав и свобод, как функционируют государственные узкоюридические механизмы в соотношении с механизмами общественными – от конкретного рассмотрения таких сторон стараются уйти всеми силами. Иначе слишком заметными будут примитивизм и лживость всех их теорий и идей.

Из научного анализа изъят и выброшен целый пласт, тщательному исследованию которого должно уделяться основное внимание. Так может получится «право без права» – демократия без юридически гарантированных прав и свобод. Как у нас. Наши демократы очень любят сравнивать нас с США и другими демократическими странами по чисто внешним признакам, но они в горло готовы вцепиться любому, кто начнет сравнивать нас с демократиями по правоприменительной практике – по соблюдению государствами их собственных законов, гарантирующих права граждан.

Или еще один метод. Объявили, что после провала «путча» в нашем обществе стала господствовать новая демократическая мораль. А раз мораль в обществе господствует демократическая, то и общество, по определению, не может быть не демократическим. Что под такой моралью и демократией у нас скрывается на самом деле – никого особо не интересует. Вообще говоря, ничего не имею против моральных норм, но нравственные категории добра и зла очень расплывчаты и неопределенны. Чем широко пользуются люди с нечистой совестью, для которых истина – что нож в горле. Связь между нравственностью общества и его правовым положением конечно есть. Но связи в обществе часто носят очень сложный и неоднозначный характер, который некоторые исследователи любят упрощать, причем совершенно необоснованно. В результате получаются примитивные схемы, не совсем правильно отражающие реальность. На поверку новая демократическая нравственность оказывается такой же фальшивой, как советская перестроечная.

И наоборот. В философии существует так называемый «вульгарный материализм», суть которого сводится к тезису: мозг вырабатывает мысль также как печень – желчь. Тезис может и правильный, но уж больно примитивный. Вся духовная сторона человека непосредственно сводится исключительно к физиологии. Это все равно, что сводить к одной только физиологии всю любовную лирику, хотя вряд ли кто будет отрицать наличие между ними довольно тесной связи.

Даже древние уже очень хорошо понимали значение в жизни общества и законов, определяющих наиболее важные правила поведения в обществе. И правосудия, устанавливающего на основе законов конкретные правоотношения – конкретные юридические права и обязанности конкретных субъектов общественных отношений. В юридической науке различаются объективное и субъективное право. Под объективным правом принято понимать систему юридических норм, то есть правовые нормы в том виде, в котором они установлены законодательством. Под субъективным правом понимают систему наличных прав субъектов правоотношений (граждан и юридических лиц) – те конкретные правомочия, которые принадлежат конкретным субъектам правоотношений на практике в реальности. Проще говоря, объективное и субъективное право различаются тем, как должно быть по закону, и тем, как есть на самом деле. В нормальном обществе объективное и субъективное право должны соответствовать друг другу, как теория с практикой. Если в законе написано одно, а в реальной конкретной практике получается совсем другое, то это уже, как минимум, серьезный признак ненормальности в обществе. У нас такая правоприменительная деятельность государства издревле называлась «закон – что дышло».

Конечно, в многообразии нашего мира все здесь изложенное не так просто – во многих странах источником права являются не только законы, но и имеющие силу закона правовые обычаи, судебные прецеденты – так называемое обычное право (Common Law). Но это уже совсем другая история. Мы здесь разбираемся не с классификацией источников права по их формальному способу существования. Поэтому для краткости и ясности законом будем именовать все источники права, независимо от формы существования. Здесь нам важно подчеркнуть значение соответствия между законом и тем, как государство соблюдает свои законы на практике: что торжествует – законность или «закон – что дышло»?!

В процессе познания и в других областях человеческой деятельности многие пути хороши, только если при этом не отрываться от основы, поскольку это чревато всякими нехорошими последствиями. Вскрывая причины краха меньшевистской политики соглашательства с СССР западных социалистов 70-80-х годов, Владимир Буковский в своей книге «Московский процесс» (М.: МИК, 1996 г., С.250) пишет, как один старый социал-демократ, человек исключительной честности, сказал ему, что социал-демократия имеет право на существование до тех пор, пока в основе ее политики лежит последовательный антикоммунизм, – иначе она вырождается в «керенщину».

Чем закончились в нашей стране меньшевизм с «керенщиной», в том числе и для самих меньшевиков, очень хорошо известно. Но такой принцип «если настоящая социал-демократия – то необходим антикоммунизм» можно по аналогии перенести и на исследование общественно-политических систем – если квалифицированно исследовать общество, то к анализу необходимо подходить прежде всего с правовых позиций. Если одно – то необходимо другое. Иначе с исследователем может случиться то же самое, что и с меньшевиками. Расстрельный подвал им, может быть, сейчас и не грозит, но вот опозориться на весь мир можно запросто, да такими и остаться во всемирной истории.

2. Что такое советская власть

О крахе советской власти говорят все. После августа 91-го это мнение стало настолько общепризнанным, что и спорить боязно. При этом, однако, до сих пор никто так и не удосужился дать ей определение, выдерживающее хотя бы малейшую конструктивную критику. Так, под советской властью понимают политический режим, основанный на коммунистической идеологии. Но коммунистическая идея – миф, утопия. Что-либо реальное может основываться на мифе, только если в него верят. А кто у нас всерьез воспринимал идею коммунизма?! И много ли их было?! По свидетельству Эрнста Неизвестного, самые ярые антисоветчики, которых он только знал, были в ЦК КПСС («Общая газета» от 18-24 мая 2000 г.). Давно известно, что в застойные коммунистические времена даже советские психиатры в штатском в заключениях судебно-психиатрических экспертиз по политическим (!!!) делам не стеснялись ссылаться на преданность идеалам марксизма-ленинизма как на неоспоримое свидетельство невменяемости.

Приверженцев коммунистических идеалов во всем мире можно было найти немало – от постоянных клиентов советских психушек до многочисленных представителей западной интеллектуальной элиты. Но в советском партгосаппарате их не было и быть не могло – реальные принципы коммунистической власти были несовместимы с коммунистической идеологией. Подчеркну, что здесь речь идет именно о реальных принципах, а не о показушных, под которыми скрывали реальные. В те времена у нас существовала всеобщая болезнь – одна на всех – когда человек думал одно, говорил другое, а делал третье. Может ли такое быть основой сверхмощного режима, державшего в страхе весь мир?! И может ли смена внешней идеологической вывески доказывать конец политического режима, основанного на чем-то совсем другом?!

Обычно вывод о крахе советской власти доказывают отсутствием в стране политзеков и прекращением преследований по политическим мотивам. Действительно, политзеков и политических репрессий у нас сейчас нет. Точнее они отсутствуют в том виде, в каком их общепринято было понимать с застойных времен. Но в перестроечные времена, когда уже дозволялось ругать Сталина, а диссиденты еще сидели, от некоторых, сидевших при Сталине, слышались такие утверждения: «Вот нас тогда сажали за антисталинские разговоры дома на кухне – мы были политзеками! А нынешние диссиденты сидят за открытые выступления против советской власти – они уголовные преступники!»

Еще одна, но уже современная вариация: «Большевизм у нас давно рухнул! Большевики никогда бы не потерпели, чтобы их открыто ругали. Раз нынешняя власть терпит, когда ее так ругают в наших средствах массовой информации, то большевизм в России кончился!!!» И так говорит один наш известный на весь мир борьбой с большевизмом писатель. Другой наш всемирно очень известный «антисоветчик», постоянно проживающий на Западе уже четверть века, недавно заявил по телевизору российской аудитории, что когда он у себя дома сидит за подключенном к Интернету компьютером, то понимает, что советская власть у нас уже невозможна.

Всем этим разным определениям присуща одна общая черта – они ничего не определяют. В основе таких глубокомысленных выводов о конце советского режима лежит глубокое убеждение о невозможности существования большевизма, советской власти в условиях, когда их публично ругают – при свободном информационном обмене. Но если при Сталине сажали за антисоветские анекдоты на кухне, а при Брежневе – нет, то это вовсе не означает, будто советская власть кончилась в марте 53-го. К сравнению по внешним проявлениям – к видам и формам, в которых власть проявляется, – следует подходить с большой осторожностью. Сходные по своей людоедской сути режимы могут действовать различными методами, под прикрытием различных форм, оставаясь при этом людоедскими. Если красные кхмеры в Кампучии нагородили горы человеческих черепов, но при этом обходились без газовых камер, в отличие от Гитлера, то это еще не доказывает, что в Кампучии тогда процветали гуманизм, демократия и права человека.

Советский режим на протяжении всей своей истории постоянно видоизменялся, и порой очень сильно. Преследование за открытую критику, подавление свободы слова и информации как сталинскими, так и брежневскими методами были присущи тем целям, которые в те времена режим преследовал. Изменились времена, частично цели, а вместе с ними и методы достижения таких целей. Но некоторое изменение методов и форм осуществления власти само по себе еще не означает конца власти. Все эти видоизменения были разными следствиями одной причины – сущности советской власти. Поэтому необходимо исследовать и понять сущность этой власти.

Интересно у нас получается: все говорят, будто советская власть уже рухнула, но никто не горит особым желанием как следует разобраться – что же все-таки рухнуло-то? С этим надо разобраться хотя бы из чисто спортивного интереса, а то, может быть, рухнуло вовсе не то, что все так старались обрушить. Да и публично выставлять себя на весь мир дураками, непонятно кому полезными, тоже не очень хорошо. При всем своем уважении к Дон Кихоту все-таки считаю, что не следует с таким ожесточением сражаться с ветряными мельницами, когда вокруг полным-полно настоящих драконов.

Суждения наших демократов и правозащитников об изменении режима на основе только чисто внешних форм, без выяснения, что за этими с виду супердемократическими формами у нас существует в реальности, очень сомнительны. Не берусь здесь обсуждать, чего в поведении этих демократов-правозащитников-гуманистов больше – одной только глупости, или чего-то еще. Но все это сродни той части белоэмиграции, когда-то признавшей большевистский режим по чисто внешним имперским признакам – усмотрев в большевиках только «собирателей земли русской». И очень быстро позабыв, что большевики при советизации присоединенных народов и земель несут им такую счастливую жизнь, от которой сами белоэмигранты еще совсем недавно еле ноги унесли.

Все сразу становится на свои места, если признать, что советская власть у нас благополучно пережила не только неисчислимое множество предсказаний скорого неминуемого конца, который с завидным постоянством ей предрекали с октября 17-го, но и неоднократные констатации своего уже свершившегося краха. А под прикрытием чисто внешних демократических форм и атрибутов существует все тот же прежний по сути советский режим. Тогда все становится на свои места, но сразу выясняется, что некоторые именитые общественно-политические деятели – политики, политологи, писатели, правозащитники – оказываются не на тех местах в общественной жизни, на которые они претендуют, и которых, вроде бы, с успехом добились. Становится слишком очевидной, мягко говоря, ошибочность всех их заявлений и оценок российских реалий. Но самое главное, чтобы при этой власти ни делать, какими бы позитивными изменениями ни пытаться ее улучшить, результат будет тот же, что и при сотрудничестве с прежним коммунистическим режимом.

Что такое советская власть многие пытались определить с научной точки зрения. Но дать научное определение какому-либо объекту исследования означает, прежде всего, включить в определение те существенные признаки, которые отличают его от всех других сходных объектов. В философии и логике есть такое понятие как «определение через род и вид». Оно значит, что в определении даются признаки, относящие исследуемый объект к какому-либо общему роду объектов, и даются признаки, по которым объекты определяемого вида отличаются от других видов объектов данного общего рода.

Так, определение «паровоз – локомотив, приводимый в движение паровой машиной» относит паровоз к общему роду локомотивов и содержит признак, отличающий паровоз от всех других локомотивов (тепловозов, злектровозов и т.д.) тем, что он работает от паровой машины. Так и советская власть с одной стороны является государственной властью, а с другой стороны для ее определения необходимо найти тот критерий, который существенно отличает ее от всех других видов государственной власти. И если действовать правовыми методами, то существенные признаки отличия должны выражаться прежде всего в четко определенных юридических категориях.

Причем, при определении через род и вид не всегда обязательно нужно развернуто и подробно давать в определении родовые признаки – иногда и так ясно, о чем идет речь. Для определения советской власти нет необходимости давать родовые признаки любой государственной власти, определять, что такое власть вообще. Да это и не так просто. По-моему до сих пор так никто и не определил, что такое любая власть вообще – во всем ее единстве и многообразии. Вполне достаточно дать в определении советской власти признаки, присущие только ей одной и не присущие всем другим видам власти. Так, чтобы понять, чем один человек отличается от другого, незачем давать определение человека вообще, с признаками, присущими всем людям, независимо от того, кто он – Иванов, Петров, Сидоров или Гитлер. Да и пробовал кто-нибудь определить, что такое человек вообще – с присущими ему биологическими, социальными, моральными и всеми другими свойствами?! Надо просто выделить признаки, по которым один человек отличается от другого.

Это я все к тому, что от многих умников слышал категорические утверждения, будто для определения советской власти сначала необходимо определить, что такое вообще любая власть, а уж только потом можно будет давать определение именно советской власти. Когда же речь идет о конкретных людях, то эти умники очень легко судят, чем один человек отличается от другого, не задаваясь вопросом, что такое вообще человек.

Вообще говоря, при анализе любого объекта исследования необходимо как можно более полно и четко вскрыть его сущность – то, что делает объект самим собой – тем, что он есть на самом деле, и что отличает его от других объектов, внешне с ним схожих. Для этого среди множества разнообразных признаков объекта следует выяснить, какие из них являются существенными, то есть непосредственно и необходимо связанными с сущностью объекта, в отличие от всех других признаков, так тесно с сутью не связанных – вторичных, опосредствованных или вообще случайных наносных. Без существенного признака объект или вообще существовать не может, или превращается в что-то совсем другое.

Чтобы отличить один объект от другого при сравнительном анализе, надо установить существенные признаки различия, а для этого, в свою очередь, необходимо понять сущность исследуемого объекта. В познании есть и противоположный процесс – сравнивая признаки разных объектов, определяют сущность объектов. Существенный признак, присущий одному объекту и отсутствующий у другого сравниваемого объекта, называется критерием отличия, и его всегда необходимо находить. Иначе может получиться так, что производя сравнение по каким-то чисто внешним признакам, не отражающим сути вещей, делается вывод о тождественности совершенно разных объектов, сущность которых прямо противоположна. И наоборот, полагают два объекта совершенно разными, а сущность у них одна, хотя чисто внешнее различие громадно.

Во избежании подобных ошибок среди всей массы признаков сравнения должны быть приняты во внимание в первую очередь существенные признаки, как отражающие суть объектов исследования. А то получится как в России с советской властью, которая с завидным постоянством рушится до основания, и с демократией, которая с таким же постоянством побеждает, причем каждый раз – полностью и окончательно.

Многие давали и дают научные определения советской власти. Не буду здесь их подробно анализировать, но всем им присущ, как минимум, один из двух изъянов – они дают признаки или любой государственной власти, или вообще никакой. Иногда оба эти изъяна одновременно присутствуют в разных вариациях. А иногда определения настолько невнятны и даны в таких расплывчатых формулировках, что при глубоком анализе получается откровенная чепуха. Не говорю о примитивных определениях типа «советская власть – это власть советов». Но тогда у нас советская власть была только с августа 91-го по октябрь 93-го. В ходе общественной практики со временем многие термины приобретают реальное значение, не всегда совпадающее с их буквальным смыслом. Следует различать вербальный и невербальный – то есть буквальный и НЕ буквальный – смысл слов и словосочетаний.

Я слышал определения, что только при советском режиме гражданин отделен от власти чиновником. Мысль – правильная, но подходит к любой власти, включая самую демократическую. В любом государстве гражданин может осуществить власть только опосредствованно через должностных лиц, наделенных властными полномочиями. Для того госаппарат и придуман. Единственное исключение из этого правила в состоит том, что простой гражданин, не являющийся должностным лицом, непосредственно осуществлять государственную власть может только на выборах, что он и делает в демократических странах. Те определения, которые даются только по признаку отсутствия общепризнанных демократических прав подходят не только к советскому режиму, но и к любым диктатурам – от древних тиранов до Гитлера. В них не дан тот признак, который отличает именно советский режим от всякого другого.

Раньше среди диссидентов часто встречался такой критерий отличия: при советской власти гражданин лишен правосубъективности. Но здесь важно сразу определиться в используемых терминах. Если под «лишением правосубъективности» понимать невозможность гражданина в этом государстве реализовать свои законные права на практике, то, чтобы не путаться, об этом так и надо прямо говорить, но это уже совсем по-другому называется. Может ли гражданин добиться на практике реализации своего действительного или предполагаемого права – это одно, а обладает ли он официально юридической способностью добиваться такой реализации права – совсем другое. Неплохо бы использовать юридическую терминологию в ее четком и ясном общепризнанном смысле. В чисто юридическом смысле «правосубъективность» – это способность быть субъектом права, то есть непосредственно самому осуществлять свои права и нести обязанности, непосредственно самому участвовать от своего имени в правоотношениях в качестве их субъекта.

Полной правосубъективностью у нас обладают все, за исключением несовершеннолетних и лиц, признанных судом невменяемыми или недееспособными. Такое определение ничего не определяет и, мягко говоря, не является очень умным. Можно, конечно, считать, что советское государство относится к своим гражданам (и ко всем остальным), как к невменяемым и недееспособным. Громадная доля истины здесь есть, но юридически надо бы выражаться поточнее. Истории государства и права пока еще не известны политические режимы, в которых власть официально юридически считала бы всех сумасшедшими.

В странах Древнего Мира, особенно в Греции, был широко распространен закон гостеприимства, и дело здесь не только в чисто человеческих, душевных качествах, но тому были и очень серьезные сугубо практические причины. В те времена законы государств защищали всех свободных людей, в том числе и иностранцев, даже если они не являлись гражданами этих государств. Но не гражданин сам осуществить защиту своих прав, например, в суде, не мог – для этого в суд (или в иной государственный орган) за защитой его прав должен был обратиться гражданин этого государства. То есть иностранцы были объектом права – закон их защищал, но не были субъектами права – свою защиту перед законом сами они непосредственно осуществить не могли, такую защиту мог осуществить только гражданин государства. Обычно таким гражданином – субъектом права – и являлся тот, к кому чужеземец приехал в гости. Узы гостеприимства имели очень серьезную практическую, деловую подоплеку.

На это в принципе очень похоже современное правовое положение лиц, признанных судом недееспособными в связи с психическими расстройствами – сами от своего имени они могут совершать только мелкие бытовые сделки, а все остальные юридически значимые действия за них от их имени должны делать опекуны. Хотя недееспособных закон защищает – они являются объектами права, но субъектами права не являются. Особое развитие законы гостеприимства получили в Древней Греции, которая единым централизованным государством никогда не была, а делилась на множество городов-государств со своими законами и со своим гражданством. И там торговец без закона гостеприимства не мог совершить деловую поездку даже в соседний город, где он лишен правосубъективности. Но все это еще вовсе не означает, будто первая известная истории демократия – древнегреческие Афины – были советским государством.

2-2

В своей статье о наших реалиях, опубликованной в журнале «Континент» N 93 (июль – сентябрь 1997 г.), я дал определение советской власти с чисто юридических позиций. Советская власть – это ничем не ограниченная власть аппарата, осуществляемая методом произвола, то есть путем попрания даже тех прав и свобод граждан, которые гарантированы официально действующими законами этой власти. С тех пор в свой адрес я слышал много критики. Хорошее это определение или нет, спорить не буду. Кому не нравится, пусть даст другое – лучшее. Только пусть оно соответствует всем четким критериям научного определения.

Возможность существования советской власти обусловлена безволием общества, то есть его неспособностью противостоять власти, заставить государство соблюдать хотя бы свои собственные законы. Общество неспособно отстаивать перед лицом власти как права отдельного гражданина, так и права и интересы самого себя, как всего общества в целом, даже если эти права и интересы гарантированы законами государства. Права отдельного гражданина и права всего общества тесно взаимосвязаны – одно без другого существовать не может. Если бесправен гражданин, то бесправно все общество, какие бы возражения против этого не твердили демократы, правозащитники и политологи в своих заумных теориях, утверждая о возможности демократии в условиях массового произвола власти против широчайших слоев российского общества.

В психологии воля определяется как регулирующая сторона сознания, выраженная в способности человека совершать целенаправленные действия и поступки, требующие преодоления трудностей. Короче говоря, воля – это готовность и способность к преодолению препятствий. Жизнь постоянно преподносит человеку и обществу сюрпризы в виде различных трудностей и препятствий на тернистом пути осуществления своих интересов. И для их преодоления нужна воля, иногда – на пределе человеческих возможностей и за этим пределом. Очень сильная воля необходима и для того, чтобы держать голодовку в Лефортовской тюрьме, и для того, чтобы штурмовать дворец Амина. Наше общество настолько безвольно, что из-за боязни начальства не может потребовать от власти, чтобы она соблюдала даже свои официально действующие собственные законы, гарантирующие права и свободы граждан. Такие требования раньше могли себе позволить только диссиденты, которые в обществе составляли мизерный процент. Какая в этом обществе может быть демократия?! Не может быть никакой, кроме нынешней «дерьмократии».

Применительно к горбачевскому Советскому Союзу и нынешней России наши и западные эксперты свои выводы о демократизации делают, исходя только из наличия чисто внешних демократических форм и механизмов. В подробности, что под всеми этими общедемократическими атрибутами у нас скрывается на практике, обычно вдаваться не желают. К нормальным обществам, т.е. способным заставить власть соблюдать хотя бы законные права граждан, такие методы анализа, может быть, и подходят, но у нас-то общество – безвольное!

Именно в этом безволии кроется и разгадка загадочной русской души, и глубинная суть нашей истории от варягов до наших дней. Что толку в самых супердемократических механизмах, если без движущих сил общества, – без общественной воли – они все равно сами собой работать не будут, как и вечный двигатель. Зато вся эта демократическая бутафория служит для власти очень хорошим прикрытием наших реалий.

Французская Академия наук давным-давно прекратила принимать к рассмотрению проекты вечных двигателей. Но наши и западные аналитики-политологи до сих пор все мечтают создать вечный двигатель, только общественно-политический. Им кажется, что супердемократические схемы в безвольном обществе вдруг начнут работать сами по себе – без движущих сил. В своих теориях они оперируют иллюзорными факторами – демократическими символами, пустышками, которые у нас на практике или вообще лишены реального содержания, или их содержание прямо противоположно общепринятому. Например, свобода слова – как гарантия всех остальных прав и свобод. Демократические формы и формулы должны быть наполнены волей общества, а без волевого содержания все они – пустышки. В нашем безволии, без волевого наполнения демократических форм, выведенные из закономерностей развития и функционирования нормальных волевых обществ формулы имеют к нам очень малое отношение.

По сути, такие политологи никакими политологами не являются – все это им только кажется. На самом деле они – шарлатаны, пытающиеся наукоподобными методами выдать желаемое за действительное. Немало есть не очень честных (или не очень умных) людей, считающих, будто вся суть демократизации заключается в насаждении супердемократических схем. К чему эти схемы ведут в реальности – знать они не желают. Такую публику у нас еще с начала 90-х годов в народе называют «шизо-демократами» или, попросту, – «дем-шизой». Если подходить к анализу наших реалий только на основе «дем-шизовых» схем, то сегодняшняя Россия – самое супердемократическое государство всех времен и народов. На практике же у нас такой правовой беспредел чиновников всех рангов, какого не было никогда нигде в мире, даже в коммунистическом СССР.

Кремль всегда с грандиозным успехом обманывал Запад мифом о применимости к нам общемировых схем – что выработанные и проверенные всей историей развития цивилизации демократические формы и формулы к нашему обществу и государству полностью подходят. Так, еще при Брежневе на Западе считалось, что Хельсинские соглашения должны резко улучшить положение политзеков в СССР, хотя в реальности все было совсем наоборот. Только число политзеков резко увеличилось за счет тех, кто в СССР требовал соблюдения этих Соглашений, осуществляя за этим общественный контроль, как, например, Московская хельсинская группа во главе с Юрием Орловым. Отсутствие их правовой основы сразу превращает все общемировые схемы и внешние супердемократические формы и атрибуты в «дем-шизу» – в благовидное прикрытие существующего на практике полного правового беспредела власти, когда эта мерзость выдается за торжество демократии.

Но наши шизо-демократы признавать это всеми силами не хотят. У них пропасть между словом и делом громадная, отсюда и присущая им лживость фантастическая даже в сравнении с коммунистическими временами, а по характеру – очень подлая и глупая. Легко догадаться о психологическом типе людей, основывающих на таком фундаменте всю свою деятельность. Если во всех нормальных государствах с волевыми обществами при наличии демократических общемировых схем их правовая основа подразумевается сама собой, то у нас при нашем безволии само собой подразумевается, что вместо права – полный правовой беспредел властей. Эта разница всегда была одной из основных причин непонимания Западом наших реалий. Когда все внимание уделяют только внешним атрибутам, полностью пренебрегая их сутью, то это издревле именовалось фарисейством.

В правовых науках под политическим режимом понимается метод осуществления государственной власти. Здесь это определение дано именно в таком узком чисто юридическом смысле. В политологии, публицистике и других областях понятию «политический режим» придается гораздо более широкое толкование. Под ним понимается и все государство, вся государственная власть, общественно-политическая система, государственно-административное устройство и многое другое. Все эти понятия, конечно, очень тесно взаимосвязаны, но есть различия. В узком юридическом смысле политический режим – это именно метод (совокупность методов), которым государство осуществляет свою власть. В этом смысле термин мной и используется. Чтобы избежать путаницы в терминологии надо сразу определиться в используемых понятиях.

В нашей стране с захвата власти большевиками в 17-м году и до сих пор сущность политического режима составляет произвол – попрание государством своих собственных законов, гарантирующих права граждан. Исключением из этого правила являются разве что самые первые советские годы, когда советских законов как таковых еще не было, и большевистские начальники руководствовались исключительно революционной целесообразностью. Внешние формы и разновидности политического режима с 17-го года претерпели грандиозные изменения, но сущность осталась прежней – произвол, как основа режима, как основной метод осуществления государственной власти. Для четкой определенности используемых терминов подчеркну, что понятие «произвол» здесь используется в смысле нарушения государством только своих собственных юридических норм. Советское государство преступно даже с точки зрения своих собственных законов. Про общепринятые международно-правовые стандарты разговор отдельный. Во избежании путаницы, так и будем именовать нынешний политический режим большевистским.

Лично я твердо убежден, что если общество не в силах заставить власть соблюдать законные права граждан, то это общество – безвольное. С этим можно соглашаться или нет, но факт – вещь упрямая. А многочисленные факты, как в совокупности, так и каждый в отдельности, свидетельствуют об отсутствии вообще каких-либо юридических гарантий прав граждан от произвола государства. Все такие факты принято считать чем угодно: от болезни демократического роста до происков гэбэшных красно-коричневых врагов «молодой российской демократии» – но с обязательной оговоркой, что эти факты на вывод о наличии у нас демократии в принципе не влияют. Но даже если бы наше общество было бы таким же волевым, как в западных демократических странах, то все равно – без наличия юридических гарантий прав и свобод граждан (при бездействии принципа неотвратимости ответственности чиновников) демократии по определению не может быть в принципе.

Меня часто упрекают в шарлатанстве, в нелогичности и недостаточной обоснованности выводов: вот ты говоришь, что если законы не соблюдаются, то значит наше общество безвольное – а из этого такой вывод сделать нельзя! Но у меня все совсем наоборот. Я говорю, что безволие общества необходимо ведет к массовому беззаконию со стороны государства. Массовое государственное беззаконие есть необходимое следствие общественного безволия, а не его причина. Беззаконие государства неопровержимо доказывает безволие общества, как необходимое следствие причины доказывает наличие самой этой причины. Не путать с массовым беззаконием при анархии, революциях и других социально-политических катаклизмах.

Как уже говорилось, в горбачевские времена перестройка и демократизация шли полным ходом, и советская власть неоднократно рушилась полностью и окончательно. На словах. А на деле, куда ни кинь, везде постоянно вылезало хорошо знакомое мурло прежнего советского тоталитаризма. И никуда от него было не деться. А поскольку это мурло уж никак не походило даже на демократическое лицо социализма, то заядлые демократы-перестройщики, как наши, так и западные, всеми силами пытались выдать его за что-то другое, просто на него внешне похожее. Этим чем-то другим, больше всего на тоталитарное мурло похожим, оказалась анархия. Потому в те времена сплошь и рядом было слышно: советский тоталитаризм у нас давно кончился, а все нынешние массовые беззакония власти – это просто следствие анархии посттоталитарного переходного периода.

Но при анархии государственная власть, в большинстве своем, существует лишь номинально. И самое главное, при анархии власть, даже если она существует реально, совершает преступления против общества, а общество отвечает государству такими же преступлениями против власти. Такая война всех против всех в отношениях «власть – общество». В отличие от советского тоталитаризма, когда власть безнаказанно преступно нарушает права общества, а любое мало-мальски значимое преступление гражданина против интересов власти сразу и неотвратимо карается. Своеобразная игра в одни ворота. Как в футболе при «договорном» матче, когда болельщики на трибунах болеют-переживают, команды на поле делают вид, будто всеми силами стараются друг у друга выиграть, а на самом деле еще до начала матча между командами все давно уже договорено – кто выиграет, кто проиграет. При анархии «игра» между властью и обществом идет в двое ворот.

Ничего подобного возникшему в 17-м году большевистскому режиму история человечества еще не знала. В истории существовало много политических режимов, внешне очень похожих на советский – от древневосточных деспотий до не очень давнего фашистского. Не буду здесь заострять внимание на современных. Критерием их отличия от нынешнего нашего большевистского является признак законной основы: на чем власть держится – на своих собственных законах либо на их нарушении. Все остальные режимы основаны на своих законах, какими бы людоедскими порой они ни были. Гитлеровский режим был людоедским с точки зрения общепринятых мировых стандартов, но по своим фашистским законам фашизм был вполне легитимен, просто при Гитлере внутригерманское законодательство было людоедским. При фашизме официальные государственные законы и идеология полностью соответствовали требуемым властью правилам реальной жизни.

Царской России тоже был присущ широкий произвол чиновников – она существовала в том же безвольном российском обществе. Но главное отличие от советской власти даже не в жестокости и размахе произвола, а в том, что царская власть держалась на своих законах. Прекращение чиновного произвола в монархической России вело бы к укреплению царской власти, и никакого бы большевизма быть не могло. Советский режим не легитимен даже по своим официальным советским законам и основан не на них, а на их нарушении. Если при советской власти советские законы начнут соблюдаться, то власть рухнет. В брежневские времена советские психиатры сказали Владимиру Буковскому, что если он, требуя от советского государства соблюдения советских законов, не понимает, что они предназначены не для того, чтобы соблюдаться, то он – сумасшедший, а если понимает, но требует, то он – особо опасный государственный преступник.

Еще пример из древней истории. Греческий царь Леонид с тремя сотнями своих спартанцев в узком Фермопильском проходе держал полуторамиллионную персидскую армию. Это было вызвано крайней необходимостью города Спарты и всей Греции выиграть хотя бы немного времени, чтобы собрать силы для отражения нашествия персов. В том проходе спартанцы остались навсегда. Да еще в истории, как пример для подражания потомкам. Царь Леонид со своими воинами были верны спартанским законам до конца. Это выражено в их жизни, смерти и в надгробной надписи: «Путник! Поведай спартанцам о нашей кончине. Верны законам своим, здесь мы костьми полегли». В городе-государстве Спарте все реальные правила жизненного уклада, общественное сознание, дух всей спартанской жизни полностью соответствовали законам государства. Официальные спартанские законы полностью соответствовали реальным принципам жизни государства, общества и гражданина.

Советские законы и официальная коммунистическая идеология имели малое отношение к реальным принципам советской жизни, которая регулировалась какими-то совсем другими правилами, официально нигде не опубликованными. Если в коммунистические времена какой-нибудь заядлый коммунист пробовал действительно жить по официальной коммунистической идеологии, то у него обязательно возникали серьезные проблемы, в том числе и с советской психиатрией. Потому с субъективной стороны ложь – основа всей советской общественной и житейской психологии. Мир несовершенен, и в любом, даже самом демократическом обществе, разница между словом и делом занимает порой значительное место в реальной жизни. Но, в отличие от общества советского, там это не является основой основ жизни всех и вся. Принципиальное различие советской жизни в том, что в ней без лжи не обойтись. Жить не по лжи могли себе позволить диссиденты, которых было мизерное число. Сейчас у нас только поменялись официальные идеологические вывески.

2-3

Широко распространено мнение, будто вопрос о юридических гарантиях прав человека имеет только общий гуманитарный смысл – после Хельсинского соглашения 1975 г. это еще именуют «третьей корзиной». Может где-нибудь так оно и есть, но только не в нашем советском государстве. Беззаконие, как основа советской власти, пронизывает всю жизнь нашего общества сверху донизу и слева направо – от реальной морали до войны и разведки. У нас эта гуманитарная проблема является составной частью более глобальной проблемы государственного порядка: чем регулируются основные правила функционирования государства во всех без исключения областях жизни – правом или чем-то другим. В нашей стране вся жизнь определяется не законами, а нигде официально не опубликованными правилами игры, которые с законами имеют очень мало общего.

Эти неофициальные правила установлены властью. А поскольку власть у нас основана на беззаконии и очень большой лжи, это беззаконие прикрывающей, то и правила игры полностью соответствуют таким основам. И у нас по этим правилам играют и судьи, и прокуроры, и адвокаты, и журналисты – и все другие властные и околовластные структуры. Потому у нас вопрос о соблюдении законных прав всех субъектов правоотношений с 17-го года имеет крайне важное чисто практическое значение для всех и вся.

27 декабря 1979 г. в Кабуле советские разведывательно-диверсионные подразделения армии и ГБ провели операцию «Шторм–333» – знаменитый впоследствии штурм дворца Амина, который общепринято считать началом войны в Афганистане (война «за речкой»). И который среди профессионалов считается образцом блестяще проведенной спецоперации. «Шторм» проходил по плану и под командованием начальника Управления «С» ПГУ КГБ СССР генерал-майора Дроздова Ю.И. Перед началом генерал Дроздов и полковник Колесник (спецназ ГРУ ГШ) представили план штурма в посольство большому военному начальству для утверждения. Начальство устно план одобрило и приказало действовать, но подписывать его не стало.

Спустя много лет, в своих воспоминаниях «Операция «Шторм-333», отставной генерал Дроздов рассказывает, как через несколько дней после штурма возвратился в Москву и был принят для доклада начальником Генштаба маршалом Огарковым Н.В. Маршал увидел, что под планом нужных подписей нет, без слов все понял и выругался в адрес своих генералов, по малодушию не утвердивших крайне важный и единственный боевой документ операции (см. Альманах «Вымпел», № 3, 1999 г., С. 70). Можно ли представить себе подобный случай в любом другом, пусть даже не в очень демократическом государстве?!

Во всем мире издавна заведено, что либо командир одобряет представленный ему план, своей подписью его утверждает и приказывает действовать. Либо не одобряет, не утверждает, не подписывает и не приказывает. Многозвездные генералы решили подстраховаться. Если бы штурм кончился провалом – полсотней растерзанных очередями трупов офицеров спецназа у дворца Амина – то большие начальники все свалили бы на преступное самоуправство генерала Дроздова (там он был известен как генерал Лебедев). Мы ничего не утверждали и не подписывали – это все карьерист и политический авантюрист генерал Лебедев захотел отличиться перед Москвой, в боевой обстановке самовольно начал штурм без надлежащего приказа, что и привело к тяжким последствиям. Он грубо нарушил советское военное законодательство, и его надо расстрелять по п. «в» ст. 260 УК РСФСР за превышение полномочий! Могло ли где-нибудь, пусть даже в фашистской Германии, быть, чтобы генералам приказывали воевать по не утвержденному плану, потому как начальство утверждать его не захотело?!

Глубинная беззаконная сущность советского режима внешне, непосредственно или опосредствованно, проявляется во всем – от очень общих гуманитарных проблем до конкретных штурмов дворцов «за речкой», от явлений культуры до действий спецназа, от динамики рождаемости до активности флотов.

Еще с раннеперестроечных времен среди диссидентов раздавались все усиливающиеся голоса о том, что советская власть понемногу изменяется и уничтожается. После провала августовского «путча» 91-го года такие голоса вылились в многоголосые хоровые вопли о крахе советской власти и полной и окончательной победе демократии. Многие признали новую власть законной и толпой в нее поперли. Положение дел с соблюдением государством своих законов ни тогда, ни после никого особо не интересовало, как не интересует и сейчас. Оно в принципе не изменилось, только произвол в эпоху демократии быстрыми темпами стал расширяться и ужесточаться. Но если восторжествовавшие в обществе демократические формы и атрибуты не влекут никаких серьезных правовых последствий, то цена им не велика – тогда они всего лишь чисто внешние явления, не затрагивающие сущность общественных правоотношений «гражданин – власть». Какое принципиальное значение могут иметь установленные законом самые демократические права и свободы, если все эти права и свободы, в том числе и гарантированные Конституцией, любой самый мелкий чиновник может легко и безнаказанно нарушить!?

И опять же, самый проклятый для наших демократов вопрос, от которого они еще с перестроечных времен шарахались как черт ладана: чего стоят все возглавляемые вами «широкие демократические силы», если они не способны заставить даже мелких чиновников соблюдать их же законы?! Да и держатся все эти демократические ценности на произволе властей, представляя собой лишь неотъемлемый придаток нынешней власти, необходимый для «затушевывания», прикрытия сущности политического режима, преступного даже с точки зрения собственных законов. Во всяком случае, в нынешней России эти общедемократические ценности имеют далеко не то значение, какое в них общепринято вкладывать во всем мире. А если принять во внимание стремительный рост произвола и то, что он творится сейчас силами не ГБ, а МВД и чисто ментовскими методами, то становится вполне понятным вызывающий недоумение западных политологов вопрос: почему в эпоху демократии в широких народных слоях нынешний режим еще называют «легавой демократией».

Основа основ методов западных политических исследований, во всяком случае, по отношению к нам – сравнение чисто внешних форм с общепринятыми в цивилизованном западном мире схемами, явно неприменимыми к нашему безвольному обществу, основанному на советских беззаконных принципах. От западных демократий мы переняли многое, но в реальности получилось, что из всего перенятого, у нас прижились только те стороны, которые у них являются побочными негативными последствиями развития и функционирования нормального демократического общества и государства. Причем весь этот негатив у нас существует в таком крайне гипертрофированном виде, что не приведи Господь, а насчет переноса действительно позитивного – воз и ныне там. Первопричина основных наших современных проблем заключается в прежней советской власти. С концом большевистского режима некоторые неразрешимые в принципе проблемы отпадут сами собой. Например, коррупция в ее советском виде, принявшим умопомрачительные формы.

Про нынешние наши проблемы многие аналитики сейчас пишут, что они носят системный характер и необходимо их системное исследование. Только вот наши и западные аналитики никак не хотят в своих исследованиях идти до конца – признать, что существующая у нас политическая система по своей глубинной сути – советская, а весь негатив является только ее последствиями. Просто некоторые черты нашей страны, из-за которых от России на международной арене шарахаются в стороны, зажав нос, – все это внешние проявления прежней советской власти, на нынешнем этапе разложившейся до зловония.

От очень многих слышал и слышу возражения: фашизм, коммунизм – все плохо, нет никакой разницы. Не говорю, что оба режима хорошие, но есть разница, которую не любят учитывать. Способно ли общество добиться от власти хотя бы соблюдения ее официально действующих законов или нет – вопрос далеко не праздный. Особенно по отношению к обществу, идущему по пути построения демократии. Но Россию объявили страной демократической, а на массовый и безнаказанный произвол чиновников предпочитают не обращать внимания. Или если обращают, то объявляют его неопасной болезнью роста, как свинка у детей. Демократия – очень хорошая форма правления, но у нее есть один небольшой изъян – в безвольном обществе она невозможна.

Вопрос о том, рухнула советская власть или нет, до сих пор является очень болезненным для многих – от западных политиков и политологов до наших известных диссидентов, признавших новую власть законной и демократической. Ситуация, более чем понятная, особенно в отношении диссидентов. Они всегда были непримиримыми борцами с советским режимом, при коммунистах много и достойно за это сидели. И если вдруг выясняется, что под видом новой российской демократии скрывается прежний советский, по сути, режим?! Но самое главное, что бы при этой власти ни делать, какими бы позитивными изменениями ни пытаться ее улучшить, результат будет все тот же, что и при сотрудничестве с прежним коммунистическим режимом. В безвольном обществе любое сотрудничество с беззаконным режимом будет, независимо от вашего желания, лишь служением ему, а в наших условиях это неотвратимо ведет к коллаборационизму.

Я уже не говорю о других наших супердемократах, которые при всей внешней драматичности их фигур всегда готовы быть общественно-политическими шестерочками на побегушках у любой власти. Такая публика готова в горло вцепиться, стоит только поднять вопрос о том, что рухнуло – что осталось. Вопрос об определении советской власти и о волевой стороне общества обычно вызывает у многих резко негативную реакцию, граничащую с истерикой. Далеко не всем хватает ума и выдержки делать вид, будто этот вопрос не заслуживает внимания. Именно из-за этого вопроса обо мне еще с перестроечных времен ходит масса всяких нехороших сплетен. Некоторые любят приписывать другим те свои собственные черты, которые всеми силами пытаются скрыть у себя.

Еще один вид упреков. Когда я говорю, что нынешняя демократическая власть по своей сущности в принципе является все той же самой советской властью, многие демократы пускают в ход свой последний и решающий контраргумент: что ты так привязался к этому названию – «советская власть» – не в названии дело, назвать можно по разному, и не следует уделять сему слишком много внимания!!! Я и с такими упреками согласен полностью. Конечно, не в названии власти дело, а в ее сути. Можно давать объектам исследования любые наименования, но с одним условием – данные наименования должны оставаться неизменными (тождественными) на протяжении всего процесса исследования. В противном случае получится такой логический фокус, как «подмена понятий». А это будет грубым нарушением закона тождества, являющегося одним из основных законов логики, требованиям которого должны соответствовать все методы и формы мышления, направленные на познание истины.

Человеческое мышление изучают многие науки: логика, психиатрия и другие. Но главное отличие логики от психиатрии заключается в том, что предметом изучения логики являются только те формы и виды мышления, которые ведут к познанию истины, с помощью которых человек правильно познает мир. Бред сумасшедшего относится к предмету изучения психиатрии, а логике он не интересен. Из-за нарушения закона тождества происходит много путаницы, а то и злонамеренных умышленных фальсификаций. Для правильности логических рассуждений и умозаключений, если вы вкладываете в какое-либо понятие определенный смысл, то в процессе исследования изменять его не следует при переходе от одного понятия к другому, в принципе такому же.

Если власть, возникшую у нас в 17-м году, называть советской, то по своей сути нынешняя власть тоже советская. А если нынешнюю власть считать демократической, то существующая по сей день демократия в России победила в результате октябрьского переворота 1917 года. Или строго придерживаться в своих умозаключениях законов логики, или не следует претендовать на правильность анализа и истинность выводов. Не нужно возводить научные исследования на основе всяких логических подлогов и подтасовок. Такими незатейливыми логическими фокусами можно легко доказать или опровергнуть все, что угодно.

Надо называть вещи своими именами, и сразу четко и ясно определяться в терминах с самого начала. Два такие совершенно разные с виду высказывания – «увеличение топливно-энергетических ресурсов при углублении в лесной массив» и «дальше в лес – больше дров» – по своей сути тождественны. Но наиболее часто встречаются «логические подлоги», при которых в тождественных с виду понятиях изменяются содержание и объем. В результата чего понятия перестают быть тождественными.

В перестроечные времена я слышал такое высказывание: «Общество испугалось народа!» Это про весну 91-го, когда по мнению некоторых у нас была «революционная ситуация» – стоило только обществу организоваться, проявить чуть больше активности, и советскому режиму конец. Как когда-то шутили в застойные времена, «просыпаюсь – здрасьте – нет советской власти». У них народ (все население страны) – это одно, а общество – нечто совсем другое. Происходит неправомерное сужение объема понятия «общество», при котором из всего народа обществом считается только часть населения, определенная по каким-то «элитным» признакам. Все остальное общество считается уже не обществом, а простым народом, обязанным с глубочайшим почтением внимать указаниям «общества». И такую игру с терминами я слышал от одного очень известного нашего диссидента-политзека.

Или еще совсем свежий пример. В интервью «Известиям» от 9 августа 2000 г. один из столпов западной советологии Ричард Пайпс высказал мнение, что государство, где арестовывают «плохих» олигархов, не трогая «хороших», не может называться правовым. Мнение, в общем-то, правильное, но к этим словам известного политолога необходимо добавить, что подавляющее большинство нашего общества ненавидит нынешний политический режим вовсе не из-за «наездов» власти на олигархов и других представителей экономической и общественно-политической элиты, а из-за массового произвола и беззакония властей по отношению к широчайшим народным слоям. Но об этом один из виднейших западных специалистов по России как-то умалчивает. Не следует подходить с нормальными мерками к нашему ненормальному государству. Это в других странах ущемление прав общества начинается с ущемления прав элиты, а у нас произвол против элиты означает, что права широчайших слоев простых граждан давным-давно уже все попраны так, что дальше некуда. Это относится и к ленинскому выводку палачей-большевиков в 37-м, и к олигархам с компанией в наше время.

Здесь характерен присущий западным политологам подход к анализу наших реалий, при котором обычно оставляют без внимания правовые вопросы – как нынешнее государство соблюдает свои собственные законы, гарантирующие права и свободы граждан. Именно широких слоев граждан, а не только известных общественно-политических деятелей, олигархов, журналистов, писателей и прочих именитых людей. Массовые произвол и беззаконие власти были всегда неотделимы от советской жизни, но когда-то все это сваливали на проклинаемый всеми большевистский режим. После его официально провозглашенного (и общепризнанного!) краха в августе 91-го, положение с гарантиями прав широчайших слоев населения еще более ухудшилось и все дальше ухудшается (только методы произвола другие), но особого внимания на это обращать не любят ни наши, ни западные специалисты.

Меня всегда поражало, что и у нас, и на Западе мало кого из специалистов интересует, как наше государство соблюдает свои собственные законы, хотя без пристального внимания к этой проблеме подходить к анализу российской общественной системы слишком уж бессовестно. Отношение подавляющего большинства населения к праву и правоприменительной деятельности государства у нас всегда исчерпывалось формулой «закон – что дышло». И это совершенно справедливо. Но вот многие люди, профессионально занимающиеся реальными общественными проблемами – политики, политологи, правозащитники и прочие – не очень интересуются, как государство регулирует отношения в обществе: правом или произволом. Профессионализм у них балансирует на грани клинического идиотизма. Почему у этих профессионалов так происходит – по злому умыслу или по недоумию – здесь не буду анализировать. Несомненно одно – роль и место правового регулирования, как они отражены в публичных выступлениях нашей политической, научной и пишущей элиты, явно не соответствует универсальной важности права (или бесправия!) в жизни общества.

Складывается впечатление, будто составляющие сущность режима произвол и беззаконие являются всего лишь каким-то задним аморфным фоном, не оказывающим на положение дел в стране какого-либо заметного влияния. У нас все больше любят выступать с заумными теориями, имеющими непонятно какое отношение к российским реалиям. Хотя, как это у нас обычно бывает, самая красивая идея, воплощенная на практике в нашем беззаконном государстве, приводит к результату, прямо противоположному желаемому. Отсюда все наши беды в политике, праве, экономике и духовной жизни общества. Глобальная суть проблемы – в прежней советской системе власти. Все остальные проблемы, какими бы важными они ни казались, представляют собой лишь частные проявления большевистского политического режима в различных областях жизни государства и общества.

В нашем безвольном обществе пытаться изменить советскую власть путем демократических реформ бесполезно. Во времена перестройки была партийная кампания по конверсии ВПК. Помнится, тогда ходил анекдот, как ракетный завод начал выпускать детские игрушки – из цеха готовой продукции выходят те же ракеты, только на них написано, что это куклы, чебурашки, ваньки-встаньки... На недоуменный вопрос журналистов директор завода отвечает, что если у них ракетное производство, то сколько его ни конверсируй, какие бы наименования готовой продукции ни давай, все равно будут получаться только ракеты. У этого анекдота есть и скрытый контекст: перестраивать советскую власть реформированием невозможно – в результате получится только советская власть. Возможны только различные вариации одного и того же, как с конверсией ракет. Наиболее ярко абсурдность ситуации проявляется, когда основу демократизации во всех областях жизни видят в принятии новых хороших законов, хотя заведомо известно, что это государство соблюдает свои собственные законы только тогда, когда ему это нужно.

2-4

Вопрос о крахе прежнего режима имеет не только теоретическое, но и крайне важное чисто практическое значение. Советскую власть называть можно по-разному, но главное в том, что все основные советские принципы, составляющие основу жизни государства и общества во всех областях, остались без серьезных изменений. У нас всегда чиновник боялся только такого же чиновника выше рангом. В результате «дерьмократизации» мы подошли к тому, что чиновники перестали особо бояться начальства. В 93-м «Континенте» я писал, что в бывшей стабильной коммунистической системе, генерирующей произвол, в ходе реформ только сорвали ограничители, оставив сущность системы неизменной, и система медленно, но уверенно пошла в разнос.

В интервью «Известиям» от 13 июля 2000 г. президент Путин сказал: «В результате того, что власть сама себя парализовала внутренними противоречиями, мы получили, наверное, самое свободное общество – к сожалению, свободное даже от закона, порядка и морали». Т.е. власть у нас не может контролировать даже саму себя. Внешне это выражается в невиданном доселе размахе чиновного произвола против граждан, прежде всего и наиболее ярко – в действиях МВД, прокуратуры, судов. В нашей политико-правовой системе идеальными условиями для произвола является положение, когда над начальником нет вышестоящего начальника. У нас этот идеал реализуется в системе самоуправления – той самой, которую некоторые считают единственно возможным демократическим выходом России из нынешнего болота. Не обязательно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что в наших реальных условиях бредовее идеи самоуправления ничего придумать невозможно.

Та же самая картина и в экономике. В том же 93-м «Континенте» я писал, что старую плановую экономику сломали, но новую рыночную у нас нельзя создать по чисто политическим причинам. При полном отсутствии правовых гарантий, когда все сферы экономической жизни общества регулируются не столько правилами свободного рынка, сколько противозаконным административным произволом чиновников, свободный рынок в принципе невозможен. Можно до посинения спорить, разрешать ли свободную продажу земли, разгонять ли колхозы и т.п. Существенного значения эти вопросы не имеют. В любом случае в советской политической системе, где нет гарантированных твердых правил игры для субъектов хозяйственной деятельности, никакие рыночные механизмы работать не будут.

Нынешний процесс движения экономики к пропасти в условиях советского режима необратим. Уже сейчас, не будь полученных от экспорта нефти госдотаций, вся промышленность и сельское хозяйство рухнули бы. Поиск и применение различных вариантов экономических реформ представляют собой лишь попытки регулировать скорость неотвратимого движения к пропасти. Если советская власть не будет уничтожена, то неизбежен полный крах экономики и всеобщий социальный взрыв. А в стране с громадным ракетно-ядерным потенциалом, с многочисленными атомными электростанциями, с другими объектами повышенной опасности он будет иметь катастрофические последствия не только для России.

Одним из безусловных демократических атрибутов, восторжествовавших в России после августа 91-го, является многопартийность, и партий у нас расплодилось сверх всяких разумных пределов. С тех пор на российскую многопартийную систему обрушились горы критики, выдвигалось много всяких претензий, кроме одной главной. Что может значить наличие всех этих партий в обществе, не способном вопреки запрету власти заставить власть соблюдать даже ее собственные законы?! Одним из самых главных пороков многих наших общественно-политических организаций справедливо считают отсутствие структурной системы, особенно на региональном и местном уровнях. Но зачем она нужна? Какой смысл четко структуировать армию, которая ни при каких условиях заведомо воевать неспособна?!

Все партии сами по себе ничего не значат, они создаются различными группировками чиновничьего госаппарата и существуют для обслуживания их интересов путем общественно-политического прикрытия. У нас все партии – от крайне левых до крайне правых – служат разными подразделениями одной и той же системы власти, основанной на лжи и беспределе.

В нашем безвольном обществе все общественные отношения не могут не являться только внешним выражением внутриаппаратных отношений чиновников внутри государственной власти. Так, еще в конце эпохи Ельцина, в преддверии смены государственного руководства и неотвратимости грядущих перетасовок внутри аппарата, возникли новые партии и движения («Единство», ОВР), а у старых обозначился глубокий кризис. Причем «Единство» возникло из ничего – у него не было ни ранее организационных структур, ни, в отличие от ОВР, сколько-нибудь значимых и заметных общественно-политических деятелей. Попробуйте найти подобный пример в любой демократической (и даже не очень) стране?!

В горбачевскую и ельцинскую эпохи произвол и беззаконие властей все больше расширялись под бурные восторги нашей (и западной) государственной и общественно-политической элиты по поводу немыслимых успехов перестройки и демократизации. В правовой сфере жизни общества в принципе ничего не изменилось, только методы и формы произвола стали другими, и его размах перестал быть сравнимым даже с брежневскими временами. Советская власть с 17-го года была основана на беззаконии, только после «победы демократии» в августе 91-го это беззаконие быстро переросло в полный правовой беспредел властей. На массовое юридическое издевательство демократических властей над широчайшими народными слоями демократы предпочитали не обращать особого внимания. О некоторых случаях произвола свободные российские СМИ конечно писали, но больше «для галочки». Во всяком случае наши СМИ давали не очень адекватное представление о всеобщем произволе государства и, разумеется, ни коим образом не связывали такой произвол с самой возможностью демократии. Будто вопрос о соблюдении государством своих собственных законов, гарантирующих права граждан, не имеет к демократии никакого отношения.

Для доказательства краха советского режима и наличия демократии Западу предъявляли существующие у нас многочисленные супердемократические атрибуты, не вдаваясь в подробности, что под прикрытием этих атрибутов у нас скрывается. И о действенности (а точнее – бездейственности) свободы печати на власть и на реальную жизнь предпочитали не распространяться. Только некоторые изредка вымученно признавали, что поскольку влияние наших СМИ очень мало, то свобода слова у нас получилась ополовиненная. Хотя если считать действенность свободы слова основной гарантией всех остальных прав и политических свобод, то никакой ополовиненной такой свободы (то есть при ее бездейственности) быть не может: в этом случае иметь половину – значит не иметь ничего.

Из-за безволия общества выработанные и опробованные вековой исторической практикой человечества многие демократические формы и формулы к нашему государству не подходят или подходят с прямо противоположным знаком. К этим общепринятым в мире понятиям применительно к нашим условиям следует относиться очень осмотрительно. Они к нам или вообще не применимы, а если и применимы, то с большими оговорками. При слове «тоталитаризм» у людей обычно по ассоциативности мышления сразу возникают в мыслях ленинский и сталинский террор, гитлеровские газовые камеры или пирамиды черепов в Кампучии. Но эти ужасные вещи представляют собой только внешние проявления внутренней сущности тоталитарного политического режима, при которой в тех условиях власть не хочет, и, самое главное, не может обойтись без неприкрытого людоедства. Людоедство, в зависимости от времени, страны и других конкретных условий принимает разные формы, но без него режим рухнет. Тоталитаризм – возможность государственной власти творить в стране то, что ей взбредет в голову. Конечно, у таких возможностей есть предел, за которым общество взбунтуется. Или последует вмешательство внешних сил, как при военном разгроме Гитлера.

При этом самым высшим «достижением» тоталитаризма является тоталитаризм советского образца – когда из-за безволия общества, а также политики мирного сосуществования и невмешательства внешнего мира, государственная власть может творить внутри страны все, и очень многое за ее пределами. У нас виды и формы проявления тоталитаризма всегда определялись практическими интересами власти при почти полной пассивности общества. Это в других странах прекращение внешне присущих тоталитаризму зверств необходимо ведет к краху тоталитарного режима, а у нас это еще ничего не значит. В безвольном обществе внешние проявления власти далеко не всегда обязательно тесно связаны с ее сущностью. У нас могут изменяться только внешние разновидности государственной власти, так и остающейся по своей сути тоталитарной. Так политические репрессии в сталинские и брежневские времена были разными видоизменениями одного и того же советского политического режима, вовсе не означающими, будто советская власть у нас кончилась со смертью Сталина.

Многие исследователи, особенно западные, слишком уж «зацикливаются» на значении органов ГБ для советской системы власти. Здесь ГБ понимается именно в смысле юридически оформленного органа тайного политического сыска, в отличии от других наших карательных органов – милиции, прокуратуры, суда и т.д. Конечно, роль ЧК-ГБ в возникновении и функционировании советского режима переоценить трудно. Но почему считается, будто только органы ГБ способны заниматься политическими репрессиями?! В нашем сумасшедшем государстве политическими преследованиями может по приказу властей заниматься кто угодно, хоть рыбнадзор. Впрочем, не знаю как насчет рыбнадзора, но люди одной из самых гуманных профессий, врачи-психиатры, политическими репрессиями в СССР занимались так, что было явно не по себе даже платным (и бесплатным) советским друзьям на Западе. Использование психиатрии в политических целях было одной из самых позорных страниц в советской истории. Александр Солженицын назвал это советским вариантом газовых камер. И почему считается, что если ГБ сейчас диссидентов не сажает, то советская власть рухнула?!

Чрезвычайно преувеличенная роль ГБ происходит еще оттого, что те, кто имеет возможность выразить свое (или чье-то еще) мнение в научных трудах и СМИ – творческая интеллигенция, составляющая очень узкую часть общества, страдала больше всего от ГБ. И для них, как для мышки, страшнее кошки зверя нет. Так в хрущевские и горбачевские времена коммунистические историки и пропагандисты говорили о пике сталинского террора в 37-м году, ругая Сталина и обвиняя его в нарушении социалистической законности и ленинских внутрипартийных норм. Хотя массовый большевистский террор против народа начался с Ленина, а в 37-м только достиг своего логического конца, перекинувшись без всяких препятствий на очень большое начальство – на породивших его главных палачей, на ленинскую гвардию.

3. Произвол, право, демократия

По своей глубинной сути вся наша демократизация с горбачевских времен сводится к расширению свободы чиновников творить произвол. Если за антисоветскую агитацию и пропаганду сейчас никого уже не сажают, то в нашей стране это еще не доказывает, будто у нас демократия. Россия вообще не укладывается в выработанные цивилизацией общепринятые рамки. Если в других странах отсутствие политзаключенных является серьезным свидетельством демократизации, то у нас это еще ничего не значит. Наоборот, в нашем безвольном обществе это может означать невиданный при «застое» размах произвола. Зачем неугодного арестовывать за политику, вызывая ненужные внешнеполитические издержки?! Его можно задержать якобы за ругань матом в общественном месте, избить в отделении милиции до полусмерти, а если он еще при этом не будет вести себя как безропотный кролик – будет защищаться! – то и вообще посадить за нападение на работников милиции или пристрелить за это на месте. Можно, попросту, ножом из-за угла – ах, у нас такая большая преступность... Есть и другие методы, которые, мягко говоря, не были присущи даже коммунистическому режиму.

17 января 2000 года на первом заседании новой Госдумы разразился крупный внутриполитический скандал. Кремль руками своих депутатов «кинул» несколько фракций, не дав им возглавить комитеты, о которых уже существовала договоренность. Вечером того же дня в программе НТВ «Глас народа» выступали представители обманутых фракций. Станислав Говорухин (фракция ОВР) поведал телезрителям, как его коллега по фракции Маршал Советского Союза Куликов В.Г. после заседания Думы презрительно сказал, что такого наглого и мелочного обмана он у власти раньше никогда не встречал. Неплохо отметить, что бывший при Брежневе начальником советского Генштаба маршал Куликов в 45-м году войну закончил начальником штаба отдельной танковой бригады, то есть еще при Сталине был не очень мелким командиром. Глава «Яблока» Григорий Явлинский возмущенно обратился к телезрителям: сегодня такое сделали с нами, а завтра ждет всех вас!!! Главный «яблочный» демократ немного заблуждается. В нашем государстве, если сегодня такое делают с очень большими начальниками, то с простыми гражданами это сделали еще позавчера. Просто демократическое начальство произвол власти начинает замечать только тогда, когда он по ним ударяет.

Для аналитиков характерна все та же старая песня – если основную часть безнаказанного произвола сейчас творит не ГБ, а МВД (вместе с судом, прокуратурой и другими), то это уже или не произвол вообще, или такой произвол, который демократии особо не мешает. На выводы о наличии демократии он не влияет, и потому на него можно не обращать внимания. До самого последнего времени к массовому произволу властей при демократии относятся как к не препятствующему демократии наказанию Божию, с которым не поспоришь. Как к чуме в Средние века. Кто будет оспаривать волю Всевышнего?!

Между тем, невиданное при коммунистах расширение произвола МВД, да еще и сугубо «ментовскими» методами, на которых режим держится, вызывает у населения особое презрение и ненависть ко все той же советской власти, существующей под прикрытием чисто внешних демократических форм и атрибутов. У нас эти формы и атрибуты являются лишь прикрывающими произвол придатками власти, которые и сами держатся на том же произволе. Не зря в народе нынешнюю власть называют «легавой демократией».

Особо интересно получается у западных специалистов – все грубейшие противоречия своих теорий с реальной жизнью они сваливают на национальные особенности. В выяснение сути этих особенностей и какова их природа они предпочитают не углубляться. Так удобней. Они рассуждают: раз верхушечные демократические ценности есть, значит и демократия у нас настоящая. А дикие нестыковки своих теорий с реальностью объявляют национальными особенностями. Между тем, если разобраться в причинах этих особенностей, то они не оставят от западных теорий камня на камне. Существующий при демократии массовый произвол властей, исключающий всякую возможность демократии, сейчас уже отрицать нельзя. Они и не отрицают. Россию считают демократической, а творящийся чиновный произвол – так это просто российская национальная особенность, демократии особо не мешающая. Таким способом и гитлеровскую Германию тоже можно объявить демократической, а все зверства фашизма – так это просто национальные особенности немцев в то время.

Еще одна национальная особенность: демократия есть, только законы не соблюдаются. «А-а, ну и что?! – говорят, – Да в России они никогда не соблюдались!» Но закон юридически гарантирует взаимные права и обязанности субъектов правоотношений. Если законы властью не соблюдаются, то значит установленные ими права и свободы, какими бы супердемократическими они ни были на бумаге, в реальности юридически не гарантированы. Власть дает их только когда хочет, сколько хочет и кому хочет – в зависимости от целесообразности. Так очень большими правами обладает поросенок, которого откармливают к празднику. А-у-у-у!.. Сторонники российской демократии и краха советской власти в августе 91-го! У нас что, с 17-го по 91-й годы по-другому было?! Демократия с такой национальной особенностью – это не демократия и никогда ею не будет. Самая главная наша национальная особенность – существующий до сих пор прежний советский режим в условиях безвольного общества. Все «национальные особенности» имеют одну первопричину – безволие нашего общества, при котором никакая демократия у нас невозможна даже теоретически. За исключением чисто бутафорской «дерьмократии», существующей только для того, чтобы прикрыть собой нечто совсем другое.

Не то чтобы западные специалисты совсем не обращают никакого внимания на произвол при нашей демократии. Нет, внимание обращают, но в том смысле, что без массового произвола российская демократия выглядела бы значительно лучше, привлекательнее. Аналитики путают юридические основы жизни любого государства и общества с косметикой. Они не придают особого значения тому, что демократия и всеобщий безнаказанный произвол властей – вещи не совместимые и взаимно друг друга исключающие. Между тем, один из главных критериев истинности любой научной теории – ее внутренняя непротиворечивость. Особенно в части непротиворечивости основных, фундаментальных положений. У теоретиков от демократии дело с этим обстоит не очень хорошо.

Сильная власть – когда государство гарантирует правоотношения, то есть установленные законом юридические права и обязанности субъектов правоотношений существуют на практике, а не только на бумаге. Это возможно только в условиях режима законности, который, в свою очередь, может гарантироваться только принципом неотвратимости ответственности за нарушения закона, нравится это кому или нет. Именно принцип неотвратимости в конечном итоге делает право правом – не на бумаге, а в реальности. Именно он вынуждает государство соблюдать свои собственные законы на практике, хочет оно того или не хочет. И именно он необходим для наличия юридических гарантий законных прав и свобод.

При наличии юридических гарантий общественная воля реализуется на практике прежде всего в действии принципа неотвратимости ответственности. Нет неотвратимости уголовной ответственности даже за тяжкие должностные преступления власти против общества – значит, общество безвольно, и нет никаких юридических гарантий прав и свобод. А все имеющие высшую юридическую силу законы и конституции сразу превращаются в благие пожелания, ни для кого на практике не обязательные. Принципиальное отличие российской демократии от всех других, нормальных государств, пусть даже не очень демократических, в том, что там за всеми известными преступлениями чиновников неотвратимо следует ответственность.

Волевой момент составляет одну из основ любой человеческой деятельности во всех сферах жизни. Поэтому неправильная оценка волевого момента российского общества – основа основ непонимания Западом всех сторон нашей действительности. Демократические формы и механизмы сами по себе работать не будут, необходимы движущие силы – широкие народные слои, имеющие волю к действию для осуществления своих прав и интересов. У нас таких общественных сил нет, и в обозримом будущем не предвидится. Для безвольного российского общества идея демократии является такой же утопией, как идея коммунизма для всего мира.

Немало у нас в России самых разных теорий, которые утопичны по своей сути. Так, в принципе один и тот же утопизм всех наших западников-демократов и русофилов-соборников заключается в том, что все их диаметрально противоположные идеи, какими бы умными и красивыми по-своему они ни были, не влекут на практике никаких значимых правовых последствий. Для установления реальных юридических гарантий прав в обществе ни те, ни другие сделать ничего не могут (а потому и не пытаются), а всю вину за это валят друг на друга или на кого угодно – только не на самих себя.

В ельцинские времена самым последним доводом демократов был тезис: да, произвол у нас все расширяется и ужесточается, но демократизация-то все равно идет!!! Но демократизация – все большее расширение закрепленных законом прав и свобод при условии их юридических гарантий. Демократизация и рост произвола – два прямо противоположных, взаимоисключающихся процесса, и в одном обществе одновременно они существовать не могут. Разве что, в каких-то параллельных непересекающихся мирах. Ну да это уже из области научной фантастики. А в реальности, если при демократизации произвол все больше и больше расцветает буйным цветом, то это уже не демократизация, а нечто прямо противоположное. В народе это нечто еще с перестроечных времен называют «дерьмократизацией».

Нельзя сказать, будто нынешние наши СМИ дают хоть какую-то более-менее полную картину произвола и беззаконий власти. Но даже в них слишком бросается в глаза те же нестыковки в демократической «бухгалтерии», что и в перестроечной. Пишут о преступлениях должностных лиц против законных прав граждан, но где уголовная ответственность?! Реакции правоохранительных органов – почти никакой. Во всяком случае, что-то почти не слышно о привлечении чиновников к уголовной ответственности за должностные преступления против простых граждан. И подлинные причины безнаказанности должностных преступников наши СМИ предпочитают не замечать и не обсуждать. Хотя вопрос о неотвратимости ответственности чиновников – это вопрос о наличии или отсутствии юридических гарантий от беззаконий государства. Если кто-то считает постоянные и безнаказанные должностные преступления чиновников еще одной национальной особенностью нашей демократии – это их личное дело – только тогда любая демократия у нас исключена.

В застойные времена некоторые требования граждан о соблюдении официально действующих законов расценивались как проявления вялотекущей шизофрении или как особо опасные государственные преступления. Здесь снова стоит напомнить читателю случай с Владимиром Буковским, когда советские психиатры заявили, что если он требует соблюдения советских законов и не понимает, что они существует не для того, чтобы соблюдаться, то он – сумасшедший, а если понимает это, но все равно требует, то он – особо опасный государственный преступник. Для власти, основанной на беззаконии, неуклонное соблюдение собственных законов губительно.

Принцип неотвратимости ответственности делает право «бумажное» правом реальным. При неукоснительном соблюдении государством этого принципа невозможно положение, когда официально действующие законы существуют не для того, чтобы соблюдаться. Запад признал Россию демократическим государством из-за наличия многочисленных внешних супердемократических атрибутов и не уделяет особого внимания тому, что существует под прикрытием таких атрибутов. Это все равно, что судить о положении дел с правами человека по советским законам, которые существуют для чего угодно, но только не для того, чтобы соблюдаться.

Следуя давним диссидентским традициям, мы с Кириллом Подрабинеком в 95-м году решили поставить эксперимент над демократическим российским правосудием – потребовали от Генеральной прокуратуры РФ возбудить уголовное дело по фактам отдания Президентом РФ Ельциным Б.Н. приказа Вооруженным Силам РФ на ведение военных действий в Чечне и неприятия мер к защите мирного населения (см. «Континент» N 94, октябрь – декабрь 1997 г.). Прокуратура возбуждать дело не хотела, мы пытались в полном соответствии с конституционными гарантиями обжаловать ее действия в суд, который нашу жалобу даже рассматривать отказался. Потребовали от Генпрокурора Скуратова Ю.И. возбудить уголовное дело в отношении судей, реакции – никакой. Тогда потребовали от Скуратова возбудить уголовное дело против него самого – ответа на заявление ждем до сих пор.

Статья 46 Конституции РФ гарантирует гражданам право на правосудие и на обжалование в суд любых действий всех должностных лиц, без каких-либо изъятий. Опять же, мы пытались реализовать «право на право» – гарантированные Конституцией РФ процессуальные права на правосудие и на судебное обжалование. Может кто из наших демократов и западных специалистов разумно мне объяснить, почему Юрий Скуратов потом вылетел из кресла Генпрокурора РФ за «постельные» похождения с девочками человека, очень на него похожего, хотя должен был задолго до этого оказаться на скамье подсудимых за то, что не возбудил уголовное дело в отношении судей, преступно нарушивших наши конституционные права на правосудие. А те судьи-преступники до сих пор на своих постах или пошли на повышение.

Интересно сравнить методы беззаконий коммунистического перестроечного и демократического правосудия. Тогда по иску Григорьянца суд незаконно оставил исковое заявление без движения, убоявшись выносить определение об отказе в его принятии, поскольку такое определение подлежало обжалованию в кассационном порядке. Разумеется, коммунистические власти кассационное заседание Мосгорсуда по жалобе на явно неправосудное определение допустить никак не могли. Это было бы слишком нетерпимой для них демонстрацией фальшивости своего правосудия. По нашей с Кириллом жалобе на действия Генпрокуратуры РФ районный суд без всяких колебаний вынес такое явно антиконституционное определение, а Мосгорсуд в открытом кассационном заседании без тени сомнений придал ему законную силу.

Еще раз подчеркну, что все вступившие в законную силу судебные акты имеют высшую юридическую силу. Своим кассационным определением Мосгорсуд от имени государства юридически подтвердил, что конституционные гарантии прав и свобод у нас стоят не больше бумаги, на которой написана супердемократическая Конституция РФ. И находятся же еще люди, сомневающиеся, когда я им говорю, что коммунистическая власть относилась к собственным законам гораздо более приличнее, чем нынешняя демократическая. Все мои выводы неоспоримо следуют из официальных судебных документов. В опровержение можно наговорить всякого, но все контраргументы разбиваются об имеющие высшую юридическую силу акты судов, вынесенные от имени государства.

3-2

Среди западных политиков, политологов и прочих специалистов встречается и другой очень любопытный психологический феномен. Некоторые из них признают, что российское государство беззаконное, то есть ненормальное, и... продолжают все также и фактически, и юридически относится к нему в своих делах как к государству нормальному. Включая самое полное и высшее юридическое оформление такого нормального отношения, как членство России в Совете Европы – организации, главным условием членства в которой является соответствие общепринятым в мире демократическим стандартам. И самое главное условие – соблюдение прав человека. Тут есть одна тонкость, на которую не все обращают внимание (или не любят обращать). Уместно напомнить, что Евросовет – не военно-политический блок, типа НАТО, и не международное экономическое сообщество, типа «Общего рынка». Основная область деятельности Совета Европы – демократическое устройство государств, и именно только по критерию соответствия демократическим стандартам, в первую очередь – по соблюдению прав человека, определяется допуск государств в членство.

Членство в Евросовете – это как выданная государству справка с печатью, юридически подтверждающая, что данное государство является демократическим в полном объеме, то есть полностью соответствует общепринятым основным европейским и мировым стандартам правового демократического государства. Можно привести великое множество аргументов и контраргументов, наговорить что угодно, но приняв в члены СЕ, европейские демократические государства официально юридически признали Россию себе подобной в полном объеме. Или совсем наоборот – себя полностью приравняли к России по всем основным правовым критериям. Отсутствие каких-либо юридических гарантий прав человека в государстве российском делает его членство в Совете Европы трагикомичным. По правовому критерию – по соблюдению государством своих собственных законов – гораздо больше оснований для членства там имеет Югославия времен правления Слободана Милошевича.

Другие государства и международные организации, признающие Россию страной демократической, в том числе и Совет Европы, не очень интересует вопрос о неотвратимости уголовной ответственности чиновников даже за тяжкие должностные преступления – не интересно им, есть ли в России юридические гарантии прав человека или нет. Наша демократическая пресса тоже обычно эту тему лихо обходит стороной. Даже вопрос такой: почему нет ответственности? – почти никогда не ставится. Иначе от всей нашей демократической мифологии не останется камня на камне. Кстати сказать, при бездействии принципа неотвратимости все разговоры о «диктатуре Закона» так и остаются пустыми разговорами – типа лозунгов о строительстве коммунизма.

Следует отметить, что когда Совет Европы называют правозащитной организацией, это не совсем правильно. Принципиальная разница между Евросоветом и, к примеру, «Amnesty International» в том, что Совет – не просто организация международная, но и межгосударственная. Он является суверенным субъектом международного права, наделенным властными полномочиями, юридически обязательными для всех государств – его членов. В частности, решения Европейского суда по правам человека имеют высшую юридическую силу и обязательны для стран, ратифицировавших европейскую Конвенцию о защите прав человека и основных свобод. Главное отличие общественных организаций – от государственных и межгосударственных – заключается в том, что все их действия и решения сами по себе никакой властной юридической силы непосредственно не имеют и реализуются опосредствованно через общественное мнение, в том числе и мировое. Или, опять же, через государственные и межгосударственные органы. То есть Совет Европы – это, прежде всего, узкоюридический механизм, только международный.

Мир несовершенен, и практически все государства в международных отношениях иногда вынуждены частично применять двойные стандарты, двойную мораль, «двойное дно». Но для межгосударственных отношений Запада с коммунистическим Советским Союзом, и особенно с демократической Россией, двойные стандарты составляют неотъемлемую основу всего. Как Большая Ложь для внутрисоветской жизни. Если убрать «двойное дно», – что останется?! Не будь у России ракетно-ядерного потенциала, кто сейчас пустил бы ее в «большую восьмерку»?! Если бы не ядерная «дубина», то по всем остальным критериям претендовать на членство там больше прав имеет Верхняя Вольта, пусть даже без ракет. Нынешнее отношение Запада к советскому государству несравнимо с временами Маргарет Тетчер.

Здесь у западных специалистов происходит даже не разница между словом и делом, а разница в поступках между сознанием, правильно отражающим некоторые черты реальности, и реальными действиями, правильное понимание игнорирующими. Впрочем, на самом деле объяснение тому может быть и не очень сложным. Просто раз «вляпавшись» в дела с таким государством как с нормальным, дальше они уже не могут в корне изменить свое отношение к нему. Чтобы не потерять лицо, или еще кое-что. Далеко не все готовы публично признавать свои ошибки, а следовательно, и ошибочность своих теорий, благодаря которым или исключительно на которых построены карьеры политиков и политологов. Такая неготовность обусловлена и внутренними субъективными, и внешними объективными причинами, поскольку к теориям и карьерам еще много чего прилагается. В отношениях с Советским Союзом, а потом и с Россией на Западе были задействованы многие основополагающие интересы – научные, политические, правовые, финансово-экономические, военные, культурные. И не каждый специалист решится сам себе все это «обрубить». Как говорится, коготок увяз – всей птичке пропасть. Или, говоря словами писателя-сатирика Михаила Задорного, не говори гоп, пока не убедился, во что впрыгнул.

Советская власть всегда уделяла чрезвычайное внимание прикрытию своей сути перед Западом, что ей блестяще удавалось. Благо, нет ничего легче, чем обманывать людей, всеми силами желающих быть обманутыми. Просто надо говорить им только то, что хотят услышать. Правда, в те времена Запад иногда причинял коммунистическим вождям серьезную головную боль. Но после объявления России страной демократической положение круто переменилось. Сравните отношения к Москве администраций Рейгана и Клинтона. Советские начальники под прикрытием демократической мифологии чувствуют себя куда более уютно, чем под прикрытием мифологии коммунистической. В былые времена они о таком и мечтать не могли. Поэтому рожденная в коммунистические времена советская мифология наибольшего расцвета и значения достигла в посткоммунистические времена. Хотя суть режима в принципе не изменилась, сменилась только идеологическая вывеска. Еще в застойные времена Александр Зиновьев в своем «Гомо советикусе» писал, что для советской власти важна дымовая завеса, а ее цвет особого значения не имеет – главное, чтобы скрывала.

Поскольку волевой момент составляет одну из необходимых основ любой человеческой деятельности во всех сферах жизни, то неправильная оценка волевого момента российского общества – основа основ советской мифологии, то есть непонимания Западом всех сторон нашей действительности. Бессмысленно подходить к нашему ненормальному государству и безвольному обществу с нормальными стандартами, которые к нам имеют непонятно какое отношение. Выработанные и опробованные вековой исторической практикой многие демократические формы и формулы к нам или вообще не подходят, или подходят с прямо противоположным знаком. Беда в том, что на это мало кто обращает внимание.

Не буду здесь вдаваться во все подробности нашей коммунистической и демократической мифологии и проводить ее детальный анализ. Скажу лишь, что существует некоторое чисто внешне сходство нас с бывшими соцстранами Восточной Европы, в которых прежние режимы действительно были уничтожены. С виду, вроде бы, в последние годы и у нас, и у них в общественно-политической жизни произошел резкий крен в сторону прошлого. И здесь, и там прежние коммунисты и их последователи занимают очень сильные позиции в политическом спектре, что ярко проявляется в результатах действительно свободных демократических выборов. А нынешнее левое правительство Квасневского в Польше некоторые вполне серьезно обвиняют в возврате к социализму времен Герека.

Конечно, некоторые реальные сходства есть, но важны различия, хотя бы по отношению к прошлому. Голосуя за коммунистов, в России голосуют не за них, а за застойные времена. Люди сравнивают жизнь тогда и сейчас (не только по материальному достатку!), и жизнь сама делает свой выбор. Кроме того, в нашем безвольном обществе у подавляющего большинства просто нет другой возможности громко заявить о своей ненависти и презрении к «дерьмократии» иным способом. Самый яркий тому пример – выборы декабря 93-го года с сокрушительной победой Жириновского (и коммунистов). Всем памятно телевосклицание по этому поводу Юрия Карякина про одуревшую Россию. Если большинство народа голосует не за демократов, которые должны выражать его интересы по определению, а против них, отдавая голоса Жириновскому, то всем должно быть ясно, кто одурел на самом деле.

Многие «голосуют ногами» – вообще не ходят на выборы, не желая в таком участвовать. Не зря стойкий электорат российских демократов – молодежь, которой нынешнюю жизнь сравнить не с чем. В странах бывшего соцлагеря социалистический электорат в массе голосует не за бывший социализм, а за нынешних левых, сравнивая их с нынешними правыми, что вполне демократично – все познается в сравнении. Разумеется, здесь дано очень схематичное изложение, в реальной жизни все не так просто, но принципиальное отличие именно таково.

Давно было понятно, что советские законы существуют только для того, чтобы «пудрить мозги» доверчивому Западу. И советскому режиму всегда это удавалось с грандиозным успехом. Западные советологи и раньше-то не уделяли особого внимания сопряжению советских законов с правоприменительной практикой советского государства. А уж с перестроечных времен это приняло откровенно изощренные формы, особенно после провала «путча» 91-го, когда старую советскую власть объявили новой демократической. После того «молодой российской демократии» прощали любые гнусности, объявляя их то происками ее врагов, то, в самом крайнем случае, издержками и болезнями демократического роста.

Справедливости ради необходимо сказать, что в самые последние годы в отношении Запада к нашей демократии все-таки произошли серьезные изменения. Там заговорили, что российская демократия на деле является не совсем тем, что в западных странах принято понимать под словом «демократия». Нынешнюю власть стали называть «нелиберальной демократией», «квазидемократией» и т.д. Что западные политологи понимают под такой своей терминологией вряд ли понятно и им самим. Так, по своему точному смыслу словосочетание «нелиберальная демократия» означает демократию без прав и свобод. Это определение содержит взаимоисключающее противоречие между определением и определяемым, как, например, выражение «сухая влага». Проще говоря, хотела того западная интеллектуальная и политическая элита или нет, но факт построения у нас демократии без прав и свобод человека и гражданина, тот факт, что демократия у нас – фальшивая, был признан ими не только в кулуарных разговорах, но и на уровне научных аналитических разработок. Только используемые научные определения стали носить ненаучный характер.

Но Бог с ними, с определениями. Гораздо интереснее причины такого резкого «прозрения» Запада. А причины эти не имеют никакого отношения к правовым. Просто в августе 98-го в России приключился финансовый кризис, дефолт, а Запад больно ударили по карману с его немалыми финансовыми средствами, вложенными в наш фондовый рынок. К тому же и эпоха Ельцина подходила к концу – «друг Борис» еще до своей отставки стал явно отработанным персонажем. В советской армии есть такой способ обучения новобранцев. Нерадивому солдату, плохо понимающему военную науку, командир приказывает пробежать несколько десятков кругов вокруг плаца по принципу: «Не доходит через голову – дойдет через ноги!»

Похоже, у западных специалистов по России через голову – то есть рациональными правовыми методами – тоже мало чего доходит. Зато сразу дошло через карман – когда по нему больно ударили. Кто в это не верит, рекомендую им сравнить отношение руководства западных демократических стран к России в первой и во второй чеченских войнах – разница как между небом и землей. И никаких иных вразумительных причин такой разницы придумать невозможно.

Да еще и новое кремлевское начальство решило сменить свою экономическую и общественно-политическую обслугу – президент Путин начал жесткие «наезды» на олигархов и подконтрольные им СМИ. Что и у нас, и на Западе сразу вызвало вопли об угрозе свободе слова как гарантии всех остальных демократических прав и свобод. Впрочем, об адекватности понимания Западом нашей реальности и сейчас говорить не приходится. Суть их понимания российских реалий сводится к тезису: «Гусинский на бутырских нарах – в России нет демократии, Гусинский на воле – есть демократия, хотя и не совсем демократичная».

Все сказанное в полной мере относится и к нашим демократическим СМИ. Арест Гусинского наглядно продемонстрировал и олигархам, и журналистам, и всей остальной ельцинской элите их место в обществе, четко обрисовав перспективу. Арест стал переломным моментом, когда большинство наших демократов сразу стали демократами не только на словах. Тут же в прессе начали говорить несравнимо больше и о тех методах произвола против простых граждан, о которых раньше все знали, но помалкивали, и еще о многом другом.

В «Континенте» N 93 я писал про ельцинские времена, что тогда российские демократы, правозащитники, в том числе и признавшие эту власть законной бывшие диссиденты-политзеки, сами сделали все для уверения Запада в конце советского режима в августе 91-го. А когда эту ельциноидную публику жаренный петух клюет в одно место, все они хором принимаются ругать Запад за чрезмерно мягкое отношение к кремлевскому начальству. Сейчас все почти то же самое, только клюнули их очень сильно, и ярче всего это проявилось в журналистах и в редакционной политике СМИ. И что бы там они потом не говорили: ничего не знали, не понимали – все равно, это вещи простые и понятные, очевидные и вопиющие, не знать и не понимать их может только тот, кто не хочет этого делать. После того, как их клюнули, положение резко изменилось, но и сейчас еще далеко от объективного. Но это сейчас. А раньше... Демократические редакторы и журналисты утверждали (и сейчас утверждают!), что тема защиты прав человека якобы не вызывает интереса. У кого не вызывает интереса? У власти с демократической элитой или у широких народных слоев, чьи права нарушаются грубо и постоянно?!

Правовой принцип равного масштаба, более известный как принцип всеобщего равенства перед законом, одинаков для всех. И как всякий принцип, он либо есть, либо его нет вообще. Если демократия только для элиты, то это вообще не демократия. Да и только для элиты демократии быть не может – она или для всех, или ни для кого. Ярким примером тому служит президентство Путина, начавшего менять правила игры в обществе, что прежде всего коснулось всей экономической и общественно-политической обслуги. Гусинский на бутырских нарах – самый яркий символ той деятельности. Если считать Владимира Гусинского политзеком N 1, то это все по тому же отсчету, по которому диссидентом N 1 был Генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Горбачев.

В нашем безвольном обществе все политические события являются лишь внешним выражением глубинных чиновничьих разборок внутри аппарата. Путина уже не устраивают сложившиеся при Ельцине правила игры в госаппарате и обществе, он начал резко их менять, что прежде всего и наиболее заметно коснулось ельцинской элиты. В советском государстве – ситуация вполне обычная. Внешним выражением таких новшеств служат политические линии Кремля на «укрепление вертикали власти», «равноудаленность олигархов» и «деприватизацию власти». Отсюда и вопли о конце демократии, и новые «конструктивные оппозиции» со старыми изъянами. В нашем безвольном обществе при большевистском политическом режиме любые «конструктивные оппозиции», предполагающие признание власти законной, независимо от желания оппозиционеров будут всего лишь «бунтом на коленях» или – коллаборационизмом.

В результате новых политических линий нового кремлевского руководства ярко проявился глубочайший кризис ельцинской демократической элиты. Кстати, в принципе то же самое было после августа 91-го, когда в кресле главного демократического начальника Горбачева сменил Ельцин. Тогда точно также на роль ведущих демократов в общественно-политической жизни были «назначены» другие кадры, заменившие прорабов перестройки. И, как обычно в таких случаях бывает, старая обиженная элита начала изо всех сил ругать новую, обвиняя ее во всех смертных грехах: в гэбэшном уклоне, в возврате к былому тоталитаризму и даже в том, что у нас нет демократии, и никогда не было. Говорить стали многое из того, о чем раньше помалкивали, только встает один проклятый вопрос: где ж вы раньше были? Если все это существовало и в ельцинские времена. Вся внешняя респектабельность супердемократических страдальцев сразу вдребезги разбивается о вопрос, почему они молчали об этом до Путина?! Это еще раз подтверждает, что все события вокруг Гусинского и «Медиа-Моста» не имеют никакого отношения к борьбе между демократией и надвигающейся угрозой тоталитаризма.

Конечно, такой конфликт в нашем обществе носит не столько экономический характер, но не следует внешние проявления чисто внутриаппаратной разборки выдавать за угрозу демократии, которой у нас никогда не было. Вопрос: «Почему раньше молчали?!» – служит неопровержимым доказательством фальшивости и лживости наших демократов. От одного такого вопроса вся внешняя супердемократичность ельцинской элиты отлетает от них как шелуха. Можно считать все происходящее продолжением процесса демократизации или возвратом к тоталитаризму – кому как больше нравится. Но суть всего – изменение Кремлем внутриаппаратных правил игры.

Возможен более глубокий анализ освещения нашей демократической прессой событий общественно-политической жизни. Особого внимания заслуживает то обстоятельство, что с началом президентства Путина, когда он начал ужесточать отношение Кремля к олигархам и подконтрольным им СМИ, многие газеты резко изменили направленность своей редакционной политики и, критикуя власть, стали писать о многом из того, о чем раньше предпочитали помалкивать. Также встает вопрос о действительной роли свободы слова в нашей жизни, в том числе и о реальном влиянии СМИ на власть. Основная причина таких «революционных» изменений в редакционной политике СМИ особого секрета не составляет – просто в Кремль пришел новый начальник и начал резко менять правила игры в аппарате и обществе, заодно решив сменить и свою экономическую и общественно-политическую «обслугу», к которой в широких народных слоях испытывают глубочайшее презрение. Это вызвало у ельцинской элиты вопли об угрозе демократии и о возврате к тоталитарному прошлому.

В последнее время часто разгорались очередные скандалы между Кремлем и медиа-олигархами. В этих разборках доходило чуть ли ни до вопроса деятелей культуры: «С кем вы?!» А что случилось-то? Ну, приехал новый барин и начал тасовать старую прислугу по своему усмотрению. А новый барин, он ведь может и отправить пороть на конюшню. Не все считают для себя допустимым вставать в таких конфликтах на чью-либо сторону и с пеной у рта доказывать правоту «своих». Это как если бы белогвардейцы в Париже в конце тридцатых годов устроили антисталинскую демонстрацию... в защиту воспевавшего расстрелы палача-идеалиста Бухарина, угодившего в расстрельный подвал. Не у всех есть дурная привычка лезть в дела, которые их не касаются.

3-3

Правоотношения – особая категория общественных отношений, в которых взаимные права и обязанности субъектов правоотношений установлены юридически. Право может существовать только в правоотношении, где праву одного субъекта соответствует обязанность другого субъекта это право исполнить. Не следует это путать с количественной неопределенностью субъектов – в зависимости от характера правоотношений количество субъектов может быть неопределенно широким. Так если человек имеет право на свободу слова, то на всех других лежит обязанность эту его свободу уважать и не препятствовать в ее осуществлении. В правоотношении, устанавливающем взаимные права и обязанности, должно быть четко определено – кто, кому и что обязан.

При анализе правоотношений не следует упускать из виду те их конкретные субъекты, к которым относятся конкретные права и обязанности, не то вместо права получится чепуха. Надо четко и ясно определять, что, с чем и как соотносится. Право на свободу распространения информации совершенно справедливо считается одним из неотъемлемых признаков демократии, но необходимо четко различать субъекты этого права: автор, редакция СМИ, общество, государство. Это право означает лишение государства прав по отношению к другим субъектам неоправданно запрещать или ограничивать свободный информационный обмен. Но оно еще юридически не значит ни обязанности автора предоставлять свои произведения редакции, ни обязанности редакции публиковать любую информацию, даже ту, которую она считает недостоверной, ни права на безвозмездное получение всеми газет и журналов. Такие правоотношения должны регулироваться другими правовыми нормами, договорами или сложившейся деловой практикой – авторскими договорами, рыночными ценами на продукцию СМИ и т.д.

Если воспользоваться терминологией Руссо, то суть правоотношений граждан и государства выражается в общественном договоре, главной составляющей которого является, прежде всего, обязательность соблюдения законов и для власти, и для общества. Если одна сторона договора не хочет соблюдать своих договорных обязательств, то и другая сторона не обязана соблюдать свои. Наиболее четко и ясно это разработано в международном праве. Венская конвенция ООН «О праве международных договоров» 1969 г. в статье 60 устанавливает, что если одно государство существенно нарушает договор, то и другое государство вправе не считать для себя договор юридически обязательным.

Уже в Средние века в международном праве существовал принцип взаимного признания законов между государствами. Он заключался в соблюдении одним государством своих собственных законов в отношении находящихся в его юрисдикции подданных других государств. Если государство нарушает свои законы в ущерб граждан другого государства, то это другое государство вправе принять аналогичные ответные меры против граждан государства-нарушителя.

В XVI веке между Испанией и Англией началась война на море, закончившаяся разгромом испанской Великой Армады английским флотом. Поводом и одной из причин войны было преследование инквизицией англичан в Испании. В связи с этим английская королева Елизавета сначала по дипломатическим каналам заявляла протесты испанскому королю Филиппу II. Он неизменно отвечал, что-де неукоснительно придерживается принципа взаимного признания законов, а Святая инквизиция ему, как светскому главе государства, не подчинена. Тогда, с тайного согласия королевы, англичане во главе с бывшими пиратами (все частные лица и на негосударственных кораблях!) совершили набеги и грабежи городов в самой Испании и в других испанских владениях. Филипп II решил наказать строптивую англичанку Елизавету, официально объявив войну и двинув по морю на Англию громадный флот. Чем дело закончилось, известно.

Принцип взаимного признания законов в несколько измененном виде действует в международных отношениях до сих пор. Например, иски к имуществу одного государства без его согласия на территории другого государства предъявлены быть не могут (так называемый «принцип суверенного иммунитета»). В качестве исключения по принципу взаимности допускается введение одним государством аналогичных ответных мер («реторсии») в отношении имущества другого государства, нарушающего такие международные правила. Только для дипломатического имущества международным правом установлен особый статус. В известной истории с арестом за границей российского госимущества по иску швейцарской фирмы «Нога» все было в соответствии с международными нормами, так как в договоре с фирмой российское правительство в обеспечение сделки само дало разрешение на такие действия.

Аналогичные правовые последствия распространяются на принцип взаимного признания законов и в отношениях между государством и обществом. Фактический отказ государства признавать свои собственные законы в правоотношениях с обществом освобождает общество от обязанности соблюдать их перед государством. Это я выражаюсь наукообразно. Описать, какими словами в народе характеризуют это «дерьмократическое» государство и его правоприменительную деятельность по соблюдению собственных законов – никакая бумага не вытерпит, хотя про нее и говорят, будто она все терпит.

Какой идиот будет считать для себя обязательными законы этого государства, если оно само в лице своих должностных лиц, наделенных государственными властными полномочиями, соблюдает свои собственные законы только тогда, когда ему (или им) это выгодно?! Со всеми вытекающими отсюда последствиями для власти, ее должностных лиц и их обслуги – общественных деятелей-демократов, каких бы оттенков они ни были. Все сказанное полностью относится и к немалой части бывших диссидентов, признавших эту власть демократической и не особо задумывающихся, как реальная правоприменительная практика государства в отношении народа совместима с понятием «демократия».

Советская власть всегда держалась на лжи и произволе, только в эпоху демократии все это приобрело слишком гипертрофированный характер. Лицемерие всегда вызывает у людей ненависть и отвращение. А демократическое лицемерие (как и беззаконие) у нас такое, что с коммунистическим не сравнить. К тому же держится это все сейчас исключительно на милицейском произволе. Из чего, казалось бы, даже западным специалистам по России не очень трудно сделать вывод об отношении к МВД со стороны других силовых структур.

Не являюсь большим знатоком западной политологии, но после первой чеченской войны до меня доходили слухи, что на Западе некоторые специалисты сначала никак не могли понять, почему подразделения армии иногда воевали не с дудаевцами, а c органами и войсками МВД. Впрочем, западные эксперты очень быстро объявили это очередной национальной особенностью. То, что на войну можно списать многое, на Западе кое-как еще понимают, но почему редко какой уважающий себя боец Вооруженных Сил РФ откажется «под шумок» пострелять эмвэдэшников – для них неразрешимая загадка. Потому – «национальная особенность».

Впрочем, подавляющее большинство наших и западных аналитиков даже на такую «особенность» обращать внимания не стало. Так и талдычат про угрозу возврата старого от триединой опасности – армии, ГБ, МВД. Вроде бы очень умные люди, но не стали пересматривать свои постулаты, по которым Ельцин был заложником того же триединого военно-гэбэшно-ментовского чудовища. Все также продолжают подходить к этому сумасшедшему государству с нормальными мерками.

Поняв отношение армии и ГБ к МВД, некоторые демократы-теоретики облегченно вздохнули: такая вражда исключает-де возможность военного переворота. А следовательно, с этой стороны и угрозы российской демократии нет никакой – при попытке переворота вояки и менты перестреляют друг друга по дороге, и потому никакого переворота не получится!!! Они глубоко заблуждаются. Крах российской «дерьмократии» даже без попыток военного переворота может произойти только из-за одной этой вражды. Например, при обострениях социальной напряженности из-за чего угодно, хотя бы из-за задержек пенсий и зарплат, а то и вообще вследствии природных или техногенных причин. И уж во всяком случае, эта власть должна рухнуть при большой войне, на которую можно списать что угодно. При возникновении каких-либо более-менее широких социальных эксцессов, армия и ГБ не только не будут стрелять в народ, но и наоборот ударят по ментам – по органам и войскам МВД, как уже бывало в Чечне. А это – крах «дерьмократии» и самая реальная возможность уничтожения советской власти.

Исключены только прошлые, поставленные властью спектакли, прикрывающие внутриаппаратные разборки в борьбе за власть, и в которых армия и ГБ играли в основном роль массовки – август 91-го и октябрь 93-го. В 93-м спецназы ГБ группы «Альфа» и «Вымпел» фактически отказались выполнять приказ Кремля о штурме Белого дома, за что нажили себе большие неприятности. Сейчас любой такой спектакль может закончиться крайне печально для режиссеров из-за одной только ненависти к МВД со стороны армии, ГБ и погранвойск (а в этом государстве, по предназначению и боеспособности, роль «погранцов» – не последняя).

Здесь все дело в чисто межличностных отношениях между кадрами силовых ведомств. Это на Западе, по своим меркам, считают, что кадры силовиков в разных структурах одинаковы, разница только в выполняемых ими задачах. Нет. Кроме существующей во всем мире межведомственной конкуренции громадную роль играет то, что для выполнения определенных дел требуются кадры с определенной психологией. Для настоящей войны, разведки и диверсий в тылу врага нужна одна психология. Для нынешней деятельности МВД, на которой «дерьмократия» держится, необходима совсем другая психология – гнилая, шакалья. Суть шакальей психологии: героизм и полная уверенность в своей безнаказанности перед слабым, но панический страх перед сильным.

Не стригу всех под одну гребенку, но если служить в милиции идут и не подонки, то они, в массе своей, или таковыми довольно скоро становятся, или уходят оттуда. В психологии «профессиональной деформацией» называется негативное изменение личности вследствие своей профессиональной деятельности – приобретение человеком отрицательных черт. Говорят, что из органов ГБ никуда не уходят – кто раз попал туда на службу, тот будет служить в этой Конторе до самой смерти. Нет, уходят – на службу в МВД. Делами, подлыми и мерзкими даже в сравнении с брежневскими временами, нормальный человек заниматься не будет. После октября 93-го кремлевское начальство решило разогнать группу «Вымпел», передав ее в МВД и заведомо зная, что это будет концом группы. Разведчики-диверсанты высочайшего класса по жизни – люди очень опытные, тонкие психологи, и на шакалью службу в МВД не пойдут. Даже на полуторные зарплаты. В принципе то же самое было и с группой «Альфа», из которой многие опытные кадры ушли по собственному желанию кремлевского начальства.

Шакалья порода у людей проявляется всегда и во всем, особенно – на войне. По своему дилетантскому разумению, сильно сомневаюсь, что подлые люди пойдут на штурм дворца Амина, даже если их сзади заградотряды будут подбадривать пулеметными очередями в затылок. Это я об отношении армии и ГБ к МВД. Кадры разных силовых ведомств чисто психологически несовместимы, как не совместима «дем-шиза» с нормальной психологией.

В безвольном обществе, где вся реальная власть сосредоточена только в руках госаппарата, все общественные отношения служат лишь внешним опосредствованным отражением внутриаппаратных отношений госчиновников между собой. Последнее ярко выражается в «укреплении вертикали власти» – в стремлении президента Путина уменьшить реальные полномочия чиновников всех рангов по сравнению с тем, какими они были в ельцинские времена. Громкие «разборки» Кремля с медиа-магнатами и СМИ, а также блокирование губернаторам возможности быть членами Совета Федерации служат лишь внешними проявлениями происходящих в государстве внутренних глубинных процессов при стремлении команды Путина произвести передел реальной власти и ввести новые правила игры в аппарате и обществе.

Отсюда же берут начало новые политические линии на «деприватизацию власти» и «равноудаленность олигархов». Многие олигархи, политики, журналисты и другие пламенные демократы необходимы были ельцинской власти для придания режиму видимости демократического. Они свою задачу выполнили и стали ненужным «отработанным материалом», только мешающимся под ногами. Тем более Путин не собирается ассоциировать себя с вызывающей всенародную ненависть и презрение «демократической элитой», доставшейся от Горбачева и Ельцина.

Про конфликты Путина с Березовским в нашей прессе уже высказывались мнения, что официальному преемнику Ельцина не нужны сомнительные семейные скелеты в шкафу. То же самое относится и ко всей старой элите, доставшейся новому президенту по наследству. С изменением «политической реальности» времена наступают другие, и с этой публикой уже можно особо не церемониться. Они свое дело сделали – больше не нужны и могут удалиться. Cитуация, для нашего государства, более чем привычная.

Говорят, что Путин ужесточает отношения с чиновниками, олигархами, СМИ и прочими для укрепления личной власти. Все это правильно, только не совсем точно. Кроме личных, он преследует и общегосударственные интересы именно этой системы власти. Свобода и независимость чиновника от своего начальства при Ельцине постоянно расширялась и достигла таких масштабов, что стала ясно вырисовываться возможность краха всей государственной власти только вследствии своего внутреннего разложения. Внешнее проявление это находит в невиданном размахе чиновного произвола, особенно и наиболее ярко – в деятельности МВД. Путин стремится ввести новые правила игры в госапппарате и во всем обществе с целью застопорить этот процесс и повернуть его вспять. Но в обществе, как и в природе, не все процессы имеют обратимый характер. Процесс «дерьмократизации» уперся в то, что в философии именуется «тупик развития».

Каждый новый начальник всегда что-то меняет – прежде всего, приводит с собой команду своих кадров и расставляет их на ключевых постах в аппарате. Конечно, на практике все далеко не так просто, но основной принцип руководства именно таковой – новая метла по-новому метет. Однако при этом новый начальник не покушается на уже сложившиеся основные правила внутриаппаратной жизни. Наоборот, все изменения производит с использованием этих сложившихся норм внутрикадровой работы. Принципиальное отличие Путина в том, что он пытается аппаратными методами изменить сами основные принципы внутриаппаратных властных отношений, стремясь ограничить свободу произвола для чиновников внутри властного аппарата.

В принципе то же самое пытался сделать другой бывший шеф ГБ – Юрий Андропов, став после смерти Брежнева Генсеком ЦК КПСС в 1982 году. Сильно сомневаюсь, что Путину это удастся в стратегическом масштабе. На такое и Сталину потребовалось, как минимум, полтора десятка лет – с 1922-го по 37-й годы.

В условиях сложившейся за полвека после смерти Сталина советской системы власти – абсолютной и неограниченной власти всего аппарата, основанной на беззаконии – ограничение власти аппарата аппаратными методами вряд ли вообще возможно. Для этого надо сначала уничтожить советскую власть. В тактическом плане задачу Путина сейчас серьезно облегчает то обстоятельство, что большие начальники, чьи полномочия он стремится ограничить, они и сами (сознательно или подсознательно) понимают, что дальше так жить нельзя – вся система государственной власти в России может рухнуть вместе с их личной властью. И само собой, новая политика Кремля вызывает широкое одобрение широчайших слоев всего общества. При Сталине и Андропове было в принципе то же самое. Кстати сказать, за такие попытки превратить откровенно «легавую демократию» во что-то хотя бы с виду более-менее приличное Путин и получил обвинения в «гэбэшном уклоне».

Тема порядка в России была крайне актуальна еще со времен варягов: «Земля у нас велика и обильна, только порядка в ней нет!» Сейчас о необходимости порядка говорят все, кому не лень, только не говорят, что понимают под термином «порядок». По правовым критериям все типы порядка могут быть только двух видов: либо основанные на законе, либо все остальные. Все остальные нам хорошо известны с 17-го года и по сей день, а основанного на законе – правового порядка – пока нет, и в обозримом будущем не предвидится. Произвол властей всегда был неотделим от советского режима, только в демократические ельцинские времена он достиг немыслимых пределов. И осуществляется прежде всего силами МВД совместно с прокуратурой и судами. Отсюда и соответствующее отношение к этим правоохранительным структурам не только со стороны народа, но и со стороны армии и ГБ.

Вопрос правового порядка, опять же, по сути сводится к соблюдению государством своих собственных законов, устанавливающих права граждан. Юридически права граждан могут быть гарантированы на практике только действием принципа неотвратимости ответственности чиновников за нарушения законов. Для порядка, основанного на законе, необходимо массовое привлечение к уголовной ответственности за должностные преступления работников милиции, прокуратуры, суда. Политические должности в государстве под призывы к порядку все больше занимают военные, а насчет неотвратимости ответственности дальше слов дело не идет. Пока даже потугов таких у новой власти не заметно. Только не следует путать внутривластные разборки среди аппарата чиновников между собой и со своей экономической и общественно-политической «обслугой» – с юридической защитой законных прав широчайших слоев граждан.

У нас, как известно, кадры всегда решали все. Всякая власть, всякая политическая организация общества воспроизводит и подбирает кадры по своему образу и подобию. Коммунистической советской власти были необходимы ушлые негодяи. При Ельцине к власти пришли известно кто. В результате перестройки и демократизации до большой власти дорвалось всякое мелкое шакалье, коммунистическая власть умных негодяев сменилась на власть недалеких, в конец разложившихся подонков, живущих по принципу: «Кто успел – тот и съел!» Они творят, что хотят – в твердой уверенности в полной своей безнаказанности при этой власти. Такое наследство Путину не нужно. Кроме введения новых правил игры в обществе и государстве, новый главный кремлевский начальник начал менять кадровую типологию госаппарата.

Кадры подбираются не только по принципу личной преданности (это само собой!), но и по другим чисто профессиональным качествам, необходимым любому руководителю. А поскольку в результате «дерьмократизации» такие подходящие кадры, знающие жизнь, в том числе и имеющие опыт разведки, контрразведки и реальных боевых действий, остались в армии и в ГБ – для «работы в поле» и настоящей войны подонки не подходят – то оттуда для новой властной команды кандидатуры и отбирают. И ни у кого из нормальных людей такая кадровая политика особого осуждения не вызывает. Хотя в отношении кадров, как говорится, в семье – не без урода. Кстати сказать, в тех семьях больше всего не любят своих уродов.

Но каких бы самых хороших, самых квалифицированных и блестящих администраторов не назначить, все равно – у нас система власти сильнее не только каждого отдельного, пусть даже самого выдающегося руководителя, но и всех вместе взятых. Пока не уничтожить прежнюю по сути советскую систему власти, основанную на беззаконии, никакие кадры в принципе ничего изменить не смогут – возможны лишь вариации несущественного характера, не затрагивающие принципиальных основ политического режима. Без неотвратимости ответственности чиновников за нарушения закона, и прежде всего – за должностные преступления, на практике, все лозунги о порядке так и останутся теоретическими разговорами.

А если команда Путина всерьез начнет претворять принцип законности в жизнь (то есть уголовно карать чиновников в массовом порядке), то существующий политический режим рухнет. Со всеми последствиями, в том числе и для Путина и его команды, оказавшихся в Кремле только в силу существующей системы власти. В пределах советской властной системы никакого установления порядка, основанного на законе, невозможно. Возможен только некоторый передел реальных властных полномочий начальников по отношению друг к другу внутри госаппарата. Чем новое кремлевское руководство пока и занимается. У одних это вызывает одобрительные возгласы по поводу дальнейшей демократизации, а у других – отчаянные вопли о возврате к старому тоталитаризму и о конце демократии в России.

Глубинная и глобальная суть проблемы заключается в том, что существующий доныне политический режим по своим основным принципам так и остается большевистским – основанным на попрании юридических прав субъектов правоотношений, гарантированных официальными законами этой власти. Такой режим реформированию не подлежит и может быть только уничтожен. В результате горбачевской перестройки и ельцинской «дерьмократизации» перестройщики и демократизаторы только еще глубже залезли в советское болото, которое к тому же стало гораздо более вонючим и подлым – даже по сравнению с коммунистическими временами. Путин, придя в Кремль, стал «черным ящиком» и таковым остается до сих пор. Каждый пытается видеть в нем то, что хотелось бы. Сможет ли Путин сломать систему власти с ее прежними основными советскими принципами, и есть ли у него такое намерение вообще? – вопрос остается открытым. Такой слом возможен только при массовом привлечении чиновников к уголовной ответственности за массовые преступления против граждан. Без этого дальше разговоров дело не пойдет. Пока мы имеем только внутриаппаратные разборки чиновников между собой, с олигархами и другой экономической и общественно-политической ельцинской «обслугой».

3-4

Есть безошибочные признаки, дающие однозначный и категоричный ответ на вопрос о наличии юридических гарантий, а следовательно, и порядка, основанного на законе, а не на чем-то другом. Среди всех основополагающих принципов права принцип неотвратимости ответственности является именно тем принципом, который делает право правом – не только на бумаге, но и в реальности на практике. На уровне житейской психологии это понимают все, в том числе и те, кто усиленно делает вид, будто этого не понимает. Президент Путин, как «черный ящик», вызывает горячие надежды у самых широких слоев общества – от боевых офицеров спецназов ГБ и ГРУ до видных представителей творческой интеллигенции. Но если в ближайшем будущем не будет широкого привлечения к уголовной ответственности за должностные преступления работников МВД, прокуратуры и суда, то всем будет очевидно, что все разговоры о наведении порядка и «диктатуре Закона» так и остаются пустыми разговорами. Одними разборками с ельцинской элитой и ее прислугой здесь не обойтись.

Объектом должностных преступлений, кроме личных прав граждан, всегда обязательно является государственный порядок – в том виде, в каком он установлен официальными законами. И чтобы понимать это на уровне здоровой жизненной логики, совсем не обязательно иметь высшее юридическое образование. Не знаю про творческую интеллигенцию, но в армии и ГБ авторитет Путина будет стремительно падать до ельцинского уровня. Там служат ребята, которые по роду службы должны быть не очень доверчивыми, даже по сравнению со всем обществом, у которого за советское время выработался устойчивый иммунитет от излишнего доверия к власти. Путин пока пользуется большой поддержкой в армии и ГБ, но вскоре может случиться, что такая поддержка там останется только у тех, кто лично ему обязан карьерой. Как это и было при Ельцине.

С самого начала послеельцинской эпохи генерал Дроздов Ю.И. известен как горячий сторонник президента Путина (и, судя по послужному списку, – один из самых серьезных), возлагающий на него большие надежды в деле вывода страны из нынешнего состояния к нормальной жизни. Полностью разделяю и поддерживаю отношение Дроздова к ельциноидным временам. Но при этом у него (как и у многих других) остается за кадром вопрос о глубинной первопричине всего – о прежнем по сути беззаконном советском режиме. Юрий Иванович! Вы двенадцать лет возглавляли нелегальную разведку КГБ СССР. И Вы, как никто другой, знаете, что нельзя судить о чем-либо только по внешним формам. Вы что, и вправду не понимаете, что первопричиной многих нынешних неразрешимых проблем является исключительно беззаконный советский режим, с крахом которого эти проблемы отпадут сами собой?! Например, коррупция в ее советском виде. Или Вы всерьез считаете вполне нормальным, когда «генерал Лебедев» при исполнении своих прямых служебных обязанностей должен идти на воинское должностное преступление только из-за того, что многозвездные генералы не захотели оставить свои автографы на его плане?!

Сторонник Путина отставной генерал-майор Дроздов – профессионал высочайшего класса. Президенты приходят и уходят, а такие профессионалы остаются всегда. Говорят, во времена холодной войны он чуть ли не официально считался на Западе самым опасным человеком во всей системе советских органов государственной безопасности. Наверное, в те времена на него анонимки в ЦК писали, будто он сосредоточил в своих руках непомерную власть над Западом (говоря словами Александра Зиновьева). Не спрашиваю у генерала Дроздова, считает ли он всерьез, что нынешнее мелкое шакалье и их последователей можно приучить к порядку без массовых уголовных репрессий. Даже такую вопросительно-утвердительную форму он воспримет как явно незаслуженное оскорбление. А без государственного порядка, основанного на законе, а не на беззаконии, нынешнее положение в принципе не изменится. А великая страна с богатейшими природными, интеллектуальными и людскими ресурсами так и останется сырьевым придатком нормальных стран и всемирной свалкой.

Нищая Россия уже не может себе позволить иметь сухопутную армию, способную вести даже оборонительную широкомасштабную войну. Кроме экономических причин сокращения и развала армии, есть еще и очень серьезные чисто внутриполитические. Армия и ГБ очень не любят как эту власть, так и систему органов и войск МВД, исключительно на которых нынешняя российская «дерьмократия» держится. Многие, а супердемократы в особенности, ругают армию и ГБ за коррупцию и прочий негатив. Но весь этот негатив – системный, он является необходимым следствием и условием существования нынешней системы власти, основанной на полном правовом беспределе МВД. Что возможно только при полной уверенности в безнаказанности за этот беспредел. Наши супердемократы очень не любят по характеру и масштабам сравнивать негатив МВД с негативом армии и ГБ.

Кстати, массовые случаи предательства большими военными начальниками подчиненных подразделений во время первой чеченской тоже были возможны только при этой «легавой демократии», власть в которой настолько разложилась, что не может сама себя контролировать и защищать от практически неприкрытого предательства. (Уже после всего этого на тему предательства в Чечне, что было невозможно без участия высокого начальства – генералов и чиновников – в 2004 г. на телеканале Рен.тв д/ф «Чеченский капкан. Измена» (3 серия: https://youtu.be/SEypivSPQeU?list=PLiulRJsHltmLFBwIjJgwgcecuBoQx2yzi). Потом вышла книга Игоря Прокопенко «Чеченский капкан: между героизмом и предательством» (М.: Эксмо, 2014) с аналогичным содержанием в главе 9. Измена).

Впервые за всю советскую историю с 17-го года перед Кремлем встала вполне реальная угроза военно-гэбэшного переворота, который, кстати сказать, поддержат широчайшие слои населения. На армии и ГБ эта подоночная система власти держаться не может. Мало того, она не может вместе с ними сосуществовать в их нормальном, т.е. боеспособном виде – при определенных обстоятельствах они начнут в массовом порядке мочить дорвавшееся до большой власти мелкое шакалье – как мочили ментов во время первой чеченской, только теперь уже во всеобщем порядке и по всей России. Потому в кадровом отношении к началу первой чеченской войны армия и ГБ были близки к своему полному уничтожению. Кремлевское руководство, разгоняя армию и ГБ, разлагая их кадры, стремилось по боевым и профессиональным качествам низвести все свои силовые структуры до эмвэдэшного уровня.

Но первая чеченская наглядно продемонстрировала небоеспособность органов и войск МВД. В Кремле произошла смена приоритетов в отношении своих силовиков. Так, в первой половине 95-го взамен ФСК было создано ФСБ со значительным расширением полномочий, в том числе и с приданием ФСБ следственных функций. Показательно, что по господствующему среди военных мнению, Воздушно-десантные войска от расформирования спасла первая война в Чечне. То же самое относится к морской пехоте ВМФ, спецназам ГБ и ГРУ, а также к погранвойскам, которые в нашем государстве по характеру службы, по своему мобилизационному предназначению и основной направленности боевой подготовки всегда представляли собой один сплошной спецназ.

Кремль попал в тупиковую ситуацию. Держать нормальную боеспособную армию опасно прежде всего для самого Кремля. В то же время последние события в бывших союзных среднеазиатских республиках, которые еще в 70-х годах в западной советологии именовались «исламской бомбой, подложенной в подбрюшье Советского Союза», в связи с талибами в Афганистане дают мрачную перспективу. А есть еще немалые мусульманские регионы РФ, которые в случае чего тоже не останутся безучастными. Дальнейшее развитие событий никому не известно. Нынешняя дряблая российская «дерьмократия» – это вовсе не жесткий, сверхцентрализованный сталинский режим, и даже не сравнительно более мягкий и либеральный брежневский. Сейчас любая более-менее широкая война, особенно на Кавказе и в Средней Азии, может привести к крупным вооруженным столкновениям между подразделениями армии и МВД. А это будет означать крах всей системы нынешней российской власти.

С юга России грозит серьезная опасность большой и длительной войны. Если опасность реализуется, то это может быть концом существующего политического режима. Ключ к пониманию наиболее возможных вариантов дальнейшего развития событий дают некоторые факторы, которым наши СМИ обычно не уделяют особого внимания. У России сейчас уже нет возможностей вести даже оборонительную широкомасштабную войну сухопутными войсками без применения ракетно-ядерного оружия, что официально отражено в Военной доктрине РФ. Среди широких слоев офицерского состава армии и ГБ с ельцинских времен испытывают глубочайшую ненависть как к нынешней «дерьмократии», так и к органам и войскам МВД. Обычно глубинные неявные факторы очень ярко проявляются в кризисных ситуациях, особенно на войне, на которую можно списать многое. Так еще в первую чеченскую «под шумок» – под видом боевых действий против дудаевцев – происходили вооруженные столкновения между подразделениями Минобороны и МВД. Нетрудно представить, что будет, если разразится война, более масштабная, чем две войны в Чечне.

Сейчас авторитет Путина среди военных высок, в том числе и из-за расширения финансирования силовых структур. Повышение денежного содержания военным, конечно, очень хорошо. Военной наукой неопровержимо доказано, что обороноспособность государства нисколько не повышается, когда защитники родины вынуждены собирать по урнам окурки на махорку. Настоящий вояка должен думать о том, как бить врага в бою, а не о том, где бы после кровопролитного боя найти покурить... если останется в живых. Но в военных делах нельзя все сводить к чисто меркантильным факторам. Иначе вместо боеспособной армии можно получить насквозь коррумпированное, мародерствующее МВД. Что помимо прочего не способствует особой любви у армии и ГБ к эмвэдэшным органам и войскам. Ненависть – одна из самых страшных и самых устойчивых человеческих сил. Это любовь сегодня есть, завтра нет, а ненависть так быстро и бесследно не проходит. Прибавьте сюда, что у настоящих вояк ненависть к МВД усугубляется еще глубоким презрением.

Конечно, в нашем безвольном обществе кадры не могут не решать все. Но все не так просто. Пока вся система власти в принципе остается прежней, кадры все решают только в пределах этой системы, а за ее пределы выйти не могут. Сколько бы Путин вертикаль власти не укреплял, но, пока система власти по сути остается прежней советской, здесь в принципе ничего изменить нельзя, возможны только вариации несущественного характера. Советская власть не может быть ни во что реформирована, кроме самой себя – она может быть только уничтожена. А если Путин решит эту систему обрушить, то ее обломки рухнут на его голову. Это западные специалисты никак не могут понять, почему у нас для соблюдения официально действующих законов государства эту государственную власть надо уничтожить. Зато это очень хорошо понимают в широких народных слоях.

Если не будет установленных законом уголовных репрессий против МВД, прокуратуры, суда, то призыв к «диктатуре Закона» в глазах армии, ГБ и всего народа очень скоро превратится в обыкновенный повседневный идеологический штамп, каким в прошлые времена был лозунг «Слава КПСС!». А все призывы к законности так и останутся лишь красивой пиаровой ширмой для благовидного прикрытия сугубо внутриаппаратных разборок высокого начальства в грызне друг с другом за власть. Все теории о том, будто уничтожить старый режим и создать новый, основанный на законе, можно в «мягком» порядке – без массовых уголовных репрессий за должностные преступления, содержат в себе изрядную долю наивности. Не надо подходить к нам с чужими стандартами – ничего хорошего из этого не получится. Если старые чиновники-преступники не понесут уголовной ответственности за свои преступления, то в нашей стране это гарантирует, что новые начальники вскоре будут заниматься тем же самым, а если старая власть и рухнет, то ее основные черты очень скоро возродятся в новой.

Чтобы этого не произошло, необходимы решительные меры. И делаться это должно не только на уровне общих идей – необходимо уголовно карать конкретных должностных лиц за конкретные должностные преступления против граждан. Чтобы ненависть к старой власти не взорвала и не разнесла всю систему новой власти изнутри. Нынешнее дорвавшееся до власти шакалье можно учить только так. Мало того. В противном случае, если принять во внимание, что все это будет усугубляться еще разочарованием несбывшимися завышенными ожиданиями от Путина, то в армии и ГБ отношение к нему будет еще худшим, чем к Ельцину.

Впервые за всю советскую историю стала реальной угроза военного переворота. Тупиковая ситуация, в которую попал Кремль, начинает подходить к своему логическому концу. Армия, способная к широкомасштабной войне, пусть даже оборонительной, опасна прежде всего для самого Кремля. Поэтому в ельцинские времена армию и ГБ сокращали, а кадры их разлагали. Но развитие событий на Северном Кавказе и в среднеазиатском «исламском подбрюшье» бывшего СССР не сулит для Кремля ничего хорошего. Следует обратить особое внимание на потенциальных противников в войне. Они воевали всю жизнь. Они рождались во время войны в Афганистане и с молоком матери впитали в себя небесный грохот советских штурмовых вертолетов. Нынешняя дряблая система государственной власти, в отличие от сталинского и брежневского режимов, уже не сможет достаточно контролировать армию и ГБ в большой войне. По заявлению Путина, она и сама себя-то контролировать не может – даже без войны. Сейчас, даже без военно-гэбэшных заговоров, любая более-менее широкая война, особенно на Кавказе и в Средней Азии, может привести к тому, что подразделения армии и ГБ ударят по МВД. А это будет означать крах всей системы нынешней российской власти. Что Россия преодолеет исламскую опасность, особого сомнения не вызывает, но очень сомнительно, что прежняя российская власть выйдет из этой передряги без принципиальных изменений.

3-5

Как у профессиональных чиновников, так и у общественных деятелей-демократов в нашей стране существует пропасть между словом и делом, между их теориями и тем, что под прикрытием демократических идей творится на практике. Отсюда и соответствующее отношение народа и к чиновникам, и к публичным деятелям, с той лишь поправкой, что чиновники держатся в тени кабинетов, а общественные деятели – пламенные демократы – у всех на виду. Все это всеми силами у нас всегда старались и стараются завуалировать, прикрыть, выдать за совсем другое, но иногда такая пропасть проявляется так ярко, словно к ее краю подтаскивают насильно. Что раньше было наиболее заметно на примерах наших эмигрантов, с перестроечных времен получивших возможность возвращаться. Нельзя не заметить, что наш экологически вредный, наполненный запахом грядущих катаклизмов воздух Родины очень целебен для просветления ума.

В 89-м году после Первого Съезда народных депутатов СССР на Западе было объявлено об одном из очередных полных и окончательных крахов советского режима и победе демократии. Помню, тогда Владимир Войнович, впервые собираясь в Советский Союз из эмиграции, по радиоголосам радостно заверял всех в полном конце коммунизма и обещал побыстрей поехать на этот конец посмотреть. Приехав в Союз, он побывал в Москве на демократических митингах и демонстрациях, среди главных организаторов которых были такие наши супердемократы, как бывший генерал ГБ Калугин и бывшие следователи по особо важным делам при Генпрокуроре СССР Гдлян с Ивановым. Потом, возвратившись в ФРГ, с присущей ему сатирой Войнович говорил по радиоголосам, что не может себе представить в Западной Германии антифашистскую демонстрацию, возглавляемую бывшими эсэсовскими генералами.

Очень хорошо помню, как 12 июня 1990 г., после принятия Верховным Советом РСФСР Декларации независимости, Александр Некрич в связи с этим очень радостно говорил по радио «Свобода» о конце тоталитаризма и тоже собирался как можно быстрее приехать на этот конец посмотреть. Причем говорил об этом так, словно человек, всю жизнь ждавший чего-то, и вот такое что-то вдруг случилось без него. Так хотя бы не опоздать приехать посмотреть на самый конец проклятого режима. После возвращения из поездки особых восторгов по поводу конца от него слышно не было. Никакой политический режим не может висеть в воздухе. Коммунистический режим в СССР базировался в основном на российском обществе. «Сплотила навеки могучая Русь» – на уровне житейской психологии это понимали все. После начала «парада суверенитетов» союзных республик в перестроечные времена в конце 80-х, анекдот о том, что Россия вышла из состава Союза, вызывал гомерический хохот даже у пьяных грузчиков. Чуть позже такие анекдоты легли в основу очень серьезных аналитических разработок и далеко идущих научных политических прогнозов.

Никогда не забуду весну 91-го. В стране вроде бы резко повысилась активность демократов – частые многочисленные митинги в Москве, шахтеры бастуют, газеты клеймят позором и нехорошими словами прогнивший коммунистический режим. Правда, на митингах в Москве лидеры шахтеров призывают «широкие демократические силы» поддержать их всеобщей забастовкой, многотысячные демократические толпы с этим дружно соглашаются: в ладоши все хлопают – никто не бастует. Ну да это ладно. Зато со стороны все выглядит, будто действительно «процесс пошел» – демократизация идет полным ходом, еще одно небольшое последнее усилие и – коммунизму конец! В общем, «просыпаюсь – здрасьте – нет советской власти».

В первых числах апреля, после почти пятнадцатилетней эмиграции, в Советский Союз всего на несколько дней приезжает Владимир Буковский, который перед этим на весь мир восхищался «широкими демократическими силами России». Он сразу с головой окунается в кипучую политическую жизнь, пытаясь поднять наших демократов на последние и решительные действия – чтобы сокрушить коммунизм окончательно. Возвратившись на Запад, Буковский недоуменно возмущался: да что это за демократы такие, которые своего собственного народа боятся больше коммунистической власти?!

Мне то время особо запомнилось вот почему. Когда весной 91-го на Западе, затаив дыхание, ждали последнего усилия для краха коммунизма, когда Владимир Буковский в Москве призывал демократов к решительным действиям, у нас в среде демократов ходили панические слухи о том, будто коммунистическая власть тайно раздает народу оружие – чтобы стрелять демократов. В наших демократических СМИ эти слухи тогда не отражались. Демократы сообщали их друг другу под большим секретом, а иногда и западным корреспондентам в Москве.

При одном таком случае я лично присутствовал, и у меня не хватит литературного дарования, чтобы описать недоуменное выражение лица западного журналиста, когда ему по большому секрету сообщили, что коммунисты раздают широким народным массам оружие для борьбы с демократами. Ну никак не может западный человек понять наши реалии! Он-то твердо уверен, что народ коммунистическую власть ненавидит, демократы по определению выражают интересы народа и всеми силами борются с коммунизмом. И вдруг выясняется, что народ от своих кровных врагов-коммунистов ждет – не дождется оружия, чтобы отстреливать своих демократических «народных водителей» как собак!!!

Оружия, конечно, тогда никто никому не раздавал, но – «у страха глаза велики». Пример очень показателен. Он хорошо демонстрирует некоторые реалии нашей жизни, от которых на Западе испытывают недоумение, сравнивая слова наших демократов с их делами. Знали и знают демократы, как в народе к ним относятся, и твердо уверенны, что если широкие народные массы начнут решительные действия, то гнев народа падет прежде всего на их головы, а уж потом на всех остальных начальников. Тогда меня просто подмывало написать фельетон под заголовком «Целебный воздух Родины», но кто его опубликовал бы?! Впрочем, все основные мысли фельетона здесь изложены.

Опять же, об упреках, будто я специально издеваюсь над людьми, припоминая им прошлые ошибки. Но, во-первых, это совсем недавнее прошлое, почти настоящее. Во-вторых, и самое главное, я об этом и заикаться бы не стал, только если бы такие ошибки в разных вариациях не повторялись до сих пор. И нетрудно догадаться, что будут неотвратимо повторяться в будущем.

Обход вниманием вопросов права, независимо от того, делается ли это умышленно или по недоумию, все равно обязательно даст о себе знать – выльется в крупные теоретические ошибки, а то и в непоправимые человеческие трагедии в реальной жизни. Право отражает основные существенные черты природы человека. Политикам, политологам и всем остальным не следует извращать правовые принципы – человеческая природа всегда жестоко мстит за надругательства над собой.

Все расширяющийся произвол «демократической» власти и отражение его роли в «научных» выводах исследователей – это не просто наше прошлое, и даже не только настоящее, но и обозримое будущее. Иначе мою старую статью из архивной пыли не стоило бы доставать и писать к ней послесловие, которое несколько растянулось.

Октябрь 2000 г.