Мокрый не боится дождя

Глава 1 «Без чаю я скучаю!»

«Каждый человек — любовь чьей-то жизни».

Покупательница выхватила взглядом строчку романа, чьих дразняще пахнущих страниц ещё не касалась читательская рука. Мысль показалась заманчивой. Но далее последовало нанизывание одной банальности на другую. Ольга захлопнула книжку и сделала шаг к разделу букинистической литературы. Третья обложка от боковины — «Песенник». Рука потянулась к потрёпанным страницам. И словно развернулась во времени лента Мёбиуса — грянули первые аккорды «Школьного вальса».

… У первоклассницы Оли Кириленко жмут новые туфельки. Она не чует под собой ног. Впрочем, и рук тоже. Правая сжимает букет гигантских георгин, левая — портфель. Но Исаак Дунаевский освобождает девочку из плена телесности и она… взмывает вверх. И парит, парит над пересеченьем улиц Московской и Резницкой.

Но тут тётя в черном пиджаке и белой блузке с красивым воротничком-стойкой (сплошь кружева!) объявляет: они отправляются в страну знаний.

— Куда? — переспрашивает Оля маму.

Мама говорит, что страна знаний — лучшая на свете.

— Даже лучше, чем Советский Союз?

Мама находится не сразу:

— Если только маленько…

— Там красивее, чем на нашей Украине? — допытывается дочка.

— Краше нашей Украины нет страны! — улыбается мама.

Пол под взрослой Ольгой заходил, как на судне во время качки. Этакое непроизвольное вальсирование шейных позвонков.

Мучась и одновременно наслаждаясь, она зашагала вдоль анфилады комнат. А вслед неслось:

Ольга притормозила в компактном помещении, чьи стены до потолка уставлены стеллажами. «Школьные учебники» — первое, за что уцепился взгляд.

«Довольно! Ты больше не работаешь в школе».

Опустив глаза, женщина почти наугад двинулась к разделу «Краеведение». Теперь её должны интересовать исключительно труды по истории Киева. Если, конечно, она намерена придерживаться фактов. Да, она больше не учитель. Ольга Юрьевна теперь краевед. Вполне невинное занятие.

В последние недели она могла позволить себе неслыханную дотоле роскошь — никуда не спешить. Благо, атмосфера «Абзаца», который называют последним прибежищем киевского интеллигента, к этому располагает. Подвальный магазинчик совмещает функции кафе, клуба и торговой точки. Освободив нужную книгу из тесных объятийсобратьев, она опускается в прятавшееся в закутке кресло.

Погрузившись в адресную книгу Киева девятнадцатого века, Ольга не сразу ощутила присутствие людей, которых едва ли можно заподозрить в любви к чтению. В проёмах между стеллажами замелькали бритоголовые мужчины в камуфляже. Один из них заглянул и в Ольгино убежище… Водрузив очки на переносицу, та успела разглядеть красно-чёрный шеврон.

Женщина успела пригреться в своём убежище, так что лишнее движение грозило нарушить кокон, в который заключила её волна тёплого воздуха от радиатора. Единственный труд, который она задала себе, — обратиться в слух. Он подтвердил: готовится мероприятие. Отчётливое шарканье подошв, повелительно подаваемые реплики. Куда-то понесли стулья.

«Презентация нового издания?»

Гул мешал сосредоточиться, и она, подталкиваемая отчасти любопытством, отчасти желанием размяться, вышла на центральную площадку магазинчика, по периметру которого рассредоточились люди в камуфляже, а в серёдке расположилась разношерстная публика.

У стола, за которым обычно сидела продавец-кассир, стоял человек в тёмном костюме и при галстуке. На какое-то мгновение он, не прекращая вещать, обратил взор на женскую фигурку, просочившуюся сквозь книжное нагромождение. Слушатели, проследив за направлением взгляда оратора, повернули головы — Ольга ощутила себя в луче прожектора всеобщего внимания. Но говоря по правде, в этой стене из глаз она различила только один взгляд. Казалось, он проникает прямиком в мозг. Женщина подалась назад, больше всего желая в этот момент слиться со стенами.

Ольга плохо помнила, как выскользнула на улицу. Ноги несли незнамо куда. Она очнулась на Андреевском спуске. В лёгких сапожках от холода заныли пальцы. Где бы погреться? Рядом дом-музей Михаила Булгакова.

На бронзовой скамеечке рядом с застывшим на века классиком, положив ему голову на плечо, восседала дамочка. Такая фамильярность покоробила Ольгу, хотя великий земляк не числился в её кумирах. Входивший в школьную программу роман «Мастер и Маргарита» она считала вредоносным для юных неокрепших душ, и на своих уроках не уставала громить Маргариту как женщину, продавшую душу сатане, как «Мефистофеля в юбке». Будь её воля, исключила бы из школьной программы. На всех городских методических советах русистов с упорством, достойным, по мнению коллег, лучшего применения, она настаивала на замене последнего творения изверившегося писателя на «Белую гвардию». Ей возражали. Дескать, литература не всемогуща. «Великую Российскую империю погубила великая русская литература!» — летело им в ответ.

Знала ли она, что пройдёт не так уж много времени — и Михаила Булгакова и вовсе исключат из школьной программы.

… Ступни окоченели. Ольга поковыляла под музейную крышу.

У билетной кассы — табличка: «Лицам, одобряющим агрессию России против Украины, вход нежелателен». Она потопталась под вопросительным взглядом билетёрши. Поход в музей ею не планировался, денег в кошельке оставалось лишь на обратную дорогу. Женщина рассчитывала незаметно удалиться минут через пять — с достоинством, сохранив лицо и не будучи заподозренной в симпатиях к агрессору. Как назло, у кассы не наблюдалось ни одного посетителя: полный экскурсионный штиль.

И впервые в жизни Ольга выругалась:

— Блин-оладий!

Снег вперемешку с дождём-метеоусловия аэропорта «Борисполь». Воздух-тяжёлый, скудный. Будто тянешь через соломинку. Садовой отверг предложения таксистов. Это удлиняло путь, но мысль о полегчавшем кошельке укрепила в намерении воспользоваться общественным транспортом.

За окном мелькали киевские улицы. У многих не было ни единого шанса укрыться от алчных гляделок застройщиков, тех самых, по поводу которых нелестно отзывался ещё великий земляк Михаил Булгаков. Именно их предприимчивое племя оставляло на месте старинных особнячков зияющие прогалы, в которые втыкались бизнес-центры или пентхаусы.

От остановки до подъезда пришлось месить серую кашу, подвергая очередному испытанию башмаки, неоднократно побывавшие в руках сапожника.

Садовой жил в престижном районе. Загребущие руки застройщиков успели похозяйничать и здесь, но без большого урона для целостности архитектурного облика: украинская интеллигенция, облюбовавшая этот район, сумела организовать достойное сопротивление.

В минувшем году фасад его дома приобрёл колор, который соседка-художница назвала цветом бедра испуганной нимфы. Нарядный облик пятиэтажной «сталинки» дополняли белые округлые фронтоны над окнами.

Садовой приблизился к чугунным резным воротам с кодовым замком. Увы, он был сломан.

«Не иначе, как опять стали водить экскурсии».

В ушах зазвучали пафосные слова гида, тщедушного очкарика с ранними залысинами: «Душа Киева спрятана в этих укромных, таинственных и тихих местечках, куда не знают дороги дорогие гости столицы». Видимо, исходя из этого обстоятельства кому-то из жителей удалось приручить двух воронов — Клару и Карла. Пересекая двор, Садовой отметил распахнутые дверцы их большой клетки.

Из-за обложивших город облаков выглянуло солнце. Птицы захлопали крыльями. Их оперенье оказалось вовсе не чёрным, а заиграло переливами фиолетового и синего с прожилками зелёного.

«Интересно, кто из них Карл, а кто Клара?»

Миновав запорошенную альпийскую горку, Владимир Николаевич нашел глазами трёхгранный эркер, а в нём кремовые шторы. Минуты предвкушения! Домашний мир. Территория души. О, как верно заметили древние римляне: «Dulce domum» — сладкий дом. Украинцы выразились ещё конкретнее: в гостях хорошо пить и есть, а дома — спать.

Ольга открыла дверь так быстро, как будто в ожидании стояла за дверью. От её волос пахло специями. Она поцеловала профессора в щёку. Как будто клюнула маленьким сухим ртом. А он коснулся губами складочек-скобочек с обеих его сторон. И ощутил себя окончательно вернувшимся.

Затем последовал ритуал скидывания отсыревших ботинок. Тапочки стояли на привычном месте. От одного взгляда на них Владимира Николаевича захлестнула очередная волна довольства.

— Ты голоден? — традиционный риторический вопрос.

Не дожидаясь ответа, жена устремилась на кухню, а муж в ванную — мыть руки, а потом впитывать всеми сенсорами родные запахи и звуки.

И апофеоз— вкушение украинского борща. Вершина Ольгиного кулинарного искусства. Её не поколебало даже изгнание из дома сала. Хозяйка обосновала этот шаг холестерином и лишним весом, угрожавшими здоровью семьи. На самом деле чистые сосуды и тонкая талия не единственный повод пожертвовать снедью предков.

Отдых «съел» почти все накопления, но Ольга сочла отправку мужа на море делом чести, особенно учитывая обстановку в стране. Кто знает, может, в последний раз! И теперь, глядя на мужнино лицо, на котором ещё не угас отблеск упоительных египетских вечеров, переполнялась тихой радостью.

Разбирая багаж, она ощутила аромат Красного моря и пожалела, что стирка безвозвратно смоет этот «привет из Египта». Обнаружив на дне чемодана пакет с бумагами, Ольга поспешила в кабинет мужа. Тот глянул мельком:

— А-а-а… Письма. Отправь, пожалуйста.

Ольга, накрыв устроившегося на оттоманке супруга пледом, прошла в прихожую, где поместила пакет в хозяйственную сумку. Затем отправилась на кухню, чтобы наполнить горячей водой пластиковые бутылки — грелки. Её изобретение. Проверив, надёжно завинчены ли крышки, она прокралась в кабинет и подложила бутылки — к мужниной пояснице. Уже отбывающий в страну Морфея Владимир Николаевич благодарно замычал.

…Ему снилась лужайка перед отелем. Зелёная и ровная, как бильярдный стол, за которым он находил отдохновение в более стабильные времена. По ухоженной травке расхаживала голенастая цапля. Несмотря на то, что египтянка заметно уступала украинским сородичам в габаритах, величавости и степенности ей было не занимать.

Слуха сновидца коснулась томная арабская мелодия, и плоть его, как натянутая струна, завибрировала.

На балкончик вышла женщина, одетая в трепетавшее на ветру золотистое одеяние. Она раскинула ручки и грациозно, по-кошачьи потянулась. Широкие рукава заскользили, обнажая молочную белизну кожи. Как две птицы, ладошки приземлились на головку. И мгновенно сгорели в огне волос. Из-под широкого подола вынырнула изящная туфелька. Маленькая ступня кокетливым рывком освободилась из её плена и юркнула в мужскую руку. Там и затаилась, как диковинный ручной зверёк. Из опасения причинить ему неудобство, он слегка ослабил хватку.

— Мокр не бои дожж… — донеслось сквозь согнутые пальцы.

— Что-что? — вскричал он. И проснулся.

За оконным переплётом густели скучные зимние сумерки. Наливались светом фонари. Меж разорванных туч метался молодой месяц.

Холод плохо отапливаемой квартиры проник под плед и пополз к солнечному сплетению. Садовой поднялся и нащупал тапочки. Эти простые действия потребовали дополнительных усилий — сказывалась смена часовых поясов.

Следует взбодриться кофе. Если он имеется в доме. Но почему так тихо? Лёля ушла? (Ольгой жена звалась лишь при людях). Лёли нет?

Надо включить компьютер. Мысль об оставленном до поры до времени исследовании придала сил. Какие бы тревожные события ни происходили за домашними стенами, всегда оставалось прибежище — языкознание, а если точнее, философо-лингвистика.

Садовой нащупал кнопку настольной лампы. Сухой щелчок. И только… Веерное отключение электроэнергии? К счастью, жена подготовилась и к этому испытанию. Ставшие предметами первой необходимости спичечная коробка («Всё с тем же запорожским казаком!») и свечи ждут своего часа на специальном блюдечке.

Фитилёк зажёгся не сразу. Несколько капель расплавленного воска образовали стекловидное озерцо. В центр его была водружена использованная на половину свечка.

Садовой выдвинул верхний ящик письменного стола. Здесь хранились рукописи, записные книжки, публикации в научных изданиях. Во всех кропотливо систематизировались корни арабских слов.

Бесстрастно отсчитывали время настенные часы в удлинённом деревянном корпусе. Блаженство погружения в текст. Когда растворяются границы собственного «я». Прежде он мечтал об этом, сидя на заседании кафедры или партийном собрании. И вот сбылось. Он свободен. Он слышит, как плывёт в космосе Земля. А старая мебель привстаёт на цыпочки.

Щёлкнул замок в прихожей. Тень на стене дрогнула и замерла.

Вернувшаяся Ольга прислушалась к тишине и, вытянув руку (излишняя предосторожность: это пространство было известно ей до сантиметра), двинулась в кухню — разгружать сумку с продуктами и привычно хлопотать, отбрасывая суетливые тени между плитой- (хвала Господу за газ!) — навесными шкафчиками и столом.

До той минуты, пока супруг не завершит кабинетное священнодействие. Тогда он переступит порог и произнесёт ритуальную фразу из детской книжки сына: «Без чаю я скучаю…». А скучает ли по дому её кровинушка? Отмахнувшись от этой мысли, она засуетилась пуще прежнего. Тесто поспело! Самое время заняться любимыми Володиными пирожками — с капустой.

Как всегда, она всё успевала.

Запах выпечки заполнил кухоньку. Чай дорогого сорта — в честь его возвращения- настаивался в чайнике — подарок свекрови на десятилетие их с Володей — совместной жизни.

На стене выросла вторая тень — побольше:

— Без чаю я скучаю!

Выверенными до секунды движениями Ольга подала блюдо с пирожками, налила чай в именную мужнину кружку и щедро расцветила напиток настоящими деревенскими сливками. В такой день не грех и потешить себя…

— Письма отправлены.

Не переставая жевать, он кивнул.

Она по-матерински удовлетворённо следила за его жестом и всё собиралась спросить, зачем он сбрил бороду. Но вместо этого спросила про другое:

— А чьи это письма?

Садовой замер, не донеся до рта тёплую мякоть.

— Сотрудника отеля, — сообщил он и надкусил пирожок.

Радужки, мокро-блестящие, впитавшие уличную влагу, вопросительно сфокусировались на Садовом: сотрудник или сотрудница?

Испытывая Ольгино терпение и поддразнивая, он и не подумал прервать начальный этап пищеварения. Глядя на это методичное жевание, супруга последовала его примеру.

— Девушка-аниматор, — произнёс профессор, прожевав. — У неё в Украине родственники. Или друзья. Я в точности не знаю.

— Ясненько…

После трапезы Садовой благодарно коснулся губами жениного виска и вернулся в кабинет.

Опустив отяжелевшее тело в кресло у рабочего стола, расположившегося в трёхгранном эркере, он смотрел на тополь за окном. Выставив вперёд толстые сучья, подобно казацким пикам, дерево оборонялось от ненастья.

Мысли его, как морские камешки в штиль, лениво перекатывались в голове.

Глава 2 Переведи свой смартфон на «украинську мову!»

Милочка притворила дверь. Знакомый звук — по громкости, частоте — просочился сквозь барабанные перепонки. И застрял в мозгу.

«Трындец! Шум воды… Как тогда, у Аси».

Милочка спустила с плеча дорожную сумку.

«Это всего лишь нервы. Следует просто заглянуть в ванную».

Она судорожно сглотнула, проталкивая застрявший в горле комок. От встречи с ним желудок спазматически сжался.

Щелчок холодильного агрегата. Пальцы расцепились — на ручке чемодана осталось влажное пятно. Девушка без сил опустилась на стул.

Досада на Карена, не явившегося в аэропорт, накрыла с головой: будь он рядом, паническая атака не оказалась бы такой острой.

И где Нэра? Этой негоднице хватало ума ходить по-большому не в лоток, а в унитаз. К тому же во время сна она имела человеческую привычку класть голову на подушку. Но с чем не поспоришь: включённый кран — не её лап дело.

«Я схожу с резьбы… Или как там, говорят? С катушек?»

Милочка вытащила влажные салфетки и протёрла вспотевшие ладони. А тем временем её боковое зрение зафиксировало зеленоватое свечение. У плинтуса.

— И чего вылупилась?

Два изумруда с жёлтой обводкой переместились выше, затем подались вбок, явно скрывая свои намерения. Какие именно — разгадывать было неохота.

— Жрать хочешь?

Ответа не последовало. Но звук собственного голоса, а более всего грубая формулировка вопроса приободрили: она отважилась скинуть башмаки.

— Надеюсь, Карен о тебе заботился?

Нэра вильнула округлым задом и прошествовала в кухню.

— Ах ты черномазая! — понеслось вслед хвосту, задранному подобно рапире.

Милочка стянула чёрный пуховик и вязаную шапочку, окрашенную в цвет, носивший имя королевы Изабеллы, той самой, которая ввела в моду кружева, по окрасу напоминавшие несвежее дамское бельё. Несмотря на приём, лишённый доброго участия, эпизод придал хозяйке смелости: она двинулась следом за «рапирой».

Перво-наперво — холодильник. Хватило беглого взгляда на содержимое, чтобы сменить гнев на милость. Благодаря стараниям бой-френда, его составляли продукты, которые Милочка считала основой здоровых пищевых привычек: фрукты, натуральный йогурт, адыгейский сыр, шоколад. И никакого мяса. Кошачий корм, естественно, в счёт не шёл. Она потянула за уголок пакет с изображением усатой морды. Это придало дополнительный импульс «рапире», метнувшейся к холодильнику. Однако надменный нрав одержал верх: к еде Нэра приступила с видом одолжения. Созерцание кошачьей трапезы окончательно успокоило хозяйку.

«И чего я разнюнилась?»

После некоторых колебаний она решилась потянуть дверную ручку ванной. Скребущий по нервам звук усилился. Стараясь не дышать, отодвинула розовую ширму — подарок хозяйственного Карена. Из крана стекала вода и скрывалась в водостоке, оставляя ржавый подтёк.

Милочка крутанула ручку.

Тишина!

Выходит, кто-то принимал душ в её отсутствие и забыл плотно закрыть кран. Оставить воду включённой Милочка не могла даже в состоянии аффекта: тётушка Лу приучила крестницу проверять свет, газ и воду перед каждым выходом из дома.

Голоса в прихожей. Доминировал высокий женский.

«Объём лёгких значительный. Женщина работает физически. Много времени проводит на свежем воздухе. Но откуда она взялась?»

Профессор выходит в коридор.

— Здравствуйте!

— Здоровеньки булы!

Женщина в прихожей, несомненно, отличается хорошим цветом лица. Но вот насчёт физической работы на свежем воздухе…

— Володя, это Ганна… — смущённо произносит Ольга и добавляет: — Из Винницы.

Как будто это могло прояснить нежданный визит.

— Ганна — наша родственница, — уведомляет Ольга, а поймав вопросительный взгляд мужа, уточняет: — Дальняя.

— А что привело вас в Киев? — интересуется хозяин.

— Бизнес. Я салом торгую.

«Нет, не похожа эта милашка на работника прилавка. Да и винницкую родню напоминает смутно».

Как водится, с порога двинулись на кухню — подкрепиться с дороги.

Ганна извлекает из гигантской сумки разнообразную снедь и выкладывает на кухонный стол, после чего виртуозно нарезает шмат сала тонкими, розовато отсвечивающими пластинами. А в завершение открывает банку.

— Лечо. По-винницки.

Ох, уж это лечо! В студенческие годы его продавали на проспекте Вернадского в магазине «Балатон». Володя и Паша, соскучившись за долгую зиму по витаминам, вскладчину покупали сосуд чудной заграничной формы. Консервированные овощи отлично сочетались с варёной картошкой.

Вот и сейчас гостья полувопросительно-полуутвердительно говорит:

— А «картопля» у вас имеется…

— И «моркова», и «буряк»! — подхватывает хозяйка.

Коснувшись африканской свиной чумы, которая чудом обошла их фермерское хозяйство, и поняв, что хозяевам это малоинтересно, гостья улыбнулась, не показывая зубок, будто опасалась продемонстрировать их.

Воспользовавшись моментом, Садовой вышел в прихожую и набрал домашний номер родственника. Ответила его внучка Мирослава. Они поболтали по-русски, по-украински и под конец по-польски. Мира готовилась стать переводчицей с польского, и профессор воспользовался шансом попрактиковаться в языке, который самостоятельно изучал ещё в студенчестве. Оказалось, что дедушка Микола отбыл в Германию на научную конференцию. К счастью, Мирослава свою родню знала не хуже дедушки, и подтвердила: да, в Виннице у Садовых есть родственница.

А в заключение прочла стихотворение собственного сочинения. В защиту украинского языка:

Он пожелал Мирославе успехов на поприще украинизации украинцев и вернулся на кухню. Там уже вовсю шли разговоры — о своём, о девичьем.

— Что вы, Ганночка, стесняетесь? У певицы Мадонны тоже есть щербинка. Между передними зубами.

Ольга так рьяно поддерживала разговор, что профессор заподозрил: супруга, превратившись в домохозяйку, скучала по женскому общению, по той подружке, которой можно выложить всю подноготную.

«У неё появилась даже характерная для западэнцев певучесть и мелодиччость речи».

Профессор, почувствовав себя лишним, уже направлял стопы в своё убежище, когда жена прямо в спину, аккурат промеж лопаток, возьми да стрельни:

— А где мы Ганну положим?

В квартире — четыре комнаты.

Самая просторная — гостиная, но она выходит в Каштановый переулок, а потому не отвечает запросам человека, жаждущего тишины.

Супружеская спальня — зона, закрытой для посторонних глаз.

Детская, не отличаясь размерами, самая тихая, с единственным окном — во двор.

И самая малогабаритная — кабинет. Она напоминает келью: узкая, сумеречная, за оконным переплётом — лишь силуэты деревьев. Убежище интеллектуала. Здесь имеется и диванчик, на котором могут при желании уместиться двое. А Ганночка с её фигуркой тренера по фитнесу и подавно.

Но супруги, взвесив все «за» и «против», приходят к консенсусу — поселить родственницу в гостиной, наиболее изолированной от остальных помещений:

— Здесь вам будет спокойнее.

Хотя размеренный их быт не был нарушен, Владимир Николаевич ощущал беспокойство. Как будто волосина попала на кожу: пустяк, а неловко. И связано это было вовсе не с Ганной. Профессора беспокоила другая чаровница — Мирослава, вернее, её произношение. Тонким слухом лингвиста он расслышал: внучатая племянница говорила по-польски с отчётливым украинским акцентом. И всё бы ничего, но только точно так говорила польская семейка в «Парадизе».

Появление винницкой родственницы не внесло коррективы в распорядок дня: вечером Владимир Николаевич по своему обыкновению отправился в Лесин сквер — излюбленное место прогулок жителей Каштанового переулка.

От дома цвета бедра испуганной нимфы туда можно попасть двумя путями: посредством калитки, затерявшейся в зарослях плюща и кустов жасмина, и более протяжённым— через двор с извилистым арочным перешейком и воронами Кларой и Карлом.

Садовой выбрал покороче.

Главная достопримечательность сквера — памятник Лесе Украинке. У него всегда живые цветы. Особым вниманием посетителей пользуется и бювет над скважиной артезианского источника, ныне не функционирующий, но сохраняющий помпезный вид сталинского ампира.

Движение на свежем воздухе сказывается благоприятно: застопорившийся было детективный сценарий получил новый импульс.

И хотя сюжет строится пока исключительно в воображении, новоявленный сценарист уверен: стоит сесть за компьютер — и страницы посыплются…

Не мудрствуя лукаво, он решает, что художественный вымысел должен варьироваться с документальной достоверностью, а потому берёт за основу реальные события.

«Происшествие в отеле „Парадиз“».

Неуверенно ступая по заледеневшей дорожке, он подбадривает себя видами «Парадиза» — цветущие аллеи, гладкий, без единой выбоины, асфальт и нежное дуновение бриза.

А что он сам поделывал накануне первого ЧП?

Это был заранее разрекламированный аниматорами Хэллоуин. После представления фаерщиков, он пошёл к себе, разочарованный отсутствием Риты и тем, что настоящих танцев— в его понимании — нынче не будет.

Что было дальше?

Он стоял у балконной двери, и в его груди, в тёмной пещере рёбер, распускался алый кристаллический цветок…

….Дорожка, припорошенная ледяной крупой, скрывает ловушку. Пытаясь удержать равновесие, профессор машет руками.

— Ой! — Его неуклюжая эквилибристика заставляет исторгнуться вскрику из женского горлышка, повязанного зелёным шарфом. Несмотря на все опасения впечатлительной особы, равновесие удаётся восстановить.

— Здравствуйте! — Рядом с женщиной топал карапуз в комбинезоне почти такого же ярко-зелёного цвета, как материнский шарф. Профессор узнал соседку-художницу («Цвет бедра испуганной нимфы».)

«Хорошая девочка» — вспомнил он отзывы жены. — «И не замужем».

Судя по зелёному комбинезону, положение кардинально поменялось. Она смотрит на своего малыша так, что хоть Мадонну с неё пиши. А вот ему Бог детей не дал.

Садовой непроизвольно прибавляет шагу, словно убегает от назойливых мыслей. А потом возвращается к своему сценарию.

Итак, поначалу он сидел в своём номере и отчаянно скучал. А потом вышел прогуляться. В это время… А какой был час? Нет, не вспомнить. Да и не столь это существенно. А что важно? Открылась дверь в соседнем корпусе.

Профессор едв вновь не теряет равновесие. На этот раз из-за ледяного нароста.

«Дворники работают отвратительно».

Итак, дверь отворилась в корпусе слева, там, где аллея бугенвиллий разворачивается к кафе под навесом. Появилась фигура в маске, изображающая знаменитый мунковский крик.

Её зачем-то окликнули. И она (это была женщина, если судить по походке) ответила:

— Мокр…боися дожж-а-а!

Нет сомнений, что отрицательная частица «не» была утрачена при артикуляции, как и то, что данная реплика — перевод арабской пословицы: «Тот, кто промок, не боится попасть под дождь». Одна из любимых его идиом.

…Сущая мука — ходить по льду. Рискуешь грохнуться навзничь. Чтобы не подвергать себя опасности, Садовой возвращается на расчищенные дорожки двора и силится представить тех, кто проживал в том корпусе.

На память пришли три грации — так он называл про себя трёх русскоязычных пенсионерок. Они запомнились тем, что как-то затянули старинную песню: «Вечерний звон». А ещё одна из них, очевидно, страдала бессонницей. «Мне всё время слышится… Где-то наверху плачет ребёнок».

Три грации жили на первом этаже, что позволяло выходить наружу через французское окно и сидеть на пятачке со столиком и двумя креслами. По его прикидкам, номер женщины, окликнувшей «мокрого», должен располагаться над маявшейся от бессонницы пенсионерки.

Итак, детский плач. Но в отеле жили двое малышей — итальянки и польской четы. Остальные детки старше того возраста, когда неудержимо плачут по ночам. Хотя самому Садовому Бог не дал шанса стать отцом, но у него имелось пять племянников…

С Ольгой он познакомился у Краснянских в ту пору, когда те жили одним домом: сыновья, невестки, внучата. Тем не менее умудрялись держать литературно-музыкальный салон. Садового пригласили на молодого поэта-метареалиста, как его рекомендовала Ида Соломоновна. Он был родом из Донецка.

«Представь, Вовочка, в 14 лет он сменил фамилию отца Ценципер на материнскую с окончание на „ов“. А теперь хочет обратно… Говорят, пишет гениальные стихи».

И он пошёл посмотреть на гения и метареалиста.

Чувственным разрезом рта и крупным носом гость напоминал молодого Андрея Вознесенского. Запомнились строчки: «Мёртвым лежал я под Сыктывкаром и вороны клювами меня протыкали…»

А дальше киевский кандидат филологических наук переключился на девичий абрис. Его вздёрнутый носик напомнил ему первую любовь. Гостья почувствовала пристальный взгляд и, когда метареалист завершил декламацию, повернулась. Глаза цвета спелых жёлудей.

В детстве он игрался под дубом, посаженным его предками по отцовской линии. Жёлуди были гладкие.

Как Ритины ноги.

Здесь профессор подавил вздох и заставил себя вернуться в квартиру Краснянских.

Уже в прихожей, когда она надевала пальто-трапецию в бежево-коричневую клетку, их представили друг другу.

— Ольга! — Колечко лейкопластыря на её пальце шершаво прошлось по его ладони. В ответ он брякнул:

— Ольга? А вы в паспорте у меня записаны.

— Каким образом? — В интонации слышалась Мэри Поппинс.

— Я родился в посёлке «Ольга». На берегу Японского моря.

Не впечатлило. Она тогда была увлечена поэтом-метареалистом. Она ушла вместе с ним.

А потом они снова встретились. На литературных посиделках. Метареалист к тому времени уехал в Америку. Она узнала его и протянула руку — гладкую и холодную.

Ещё несколько зим и вёсен миновало, когда на подходе к подъезду всё тех же Краснянских он заметил всё то же клетчатое пальто-трапецию и устремился следом. В прихожей она разделась, открыв скрытую до того тайну. И Садовой понял: ничего ему здесь не светит.

Воспоминания не убавили сыскного азарта профессора.

…Вернувшись домой, он позвонил в поволжский город Шуист, что свидетельствовало о крайней степени нетерпения. Там это поняли, а потому отвечали лаконично:

— Дети? В «Парадизе» их было предостаточно. Какой возраст тебя интересует? Ах, тот, когда плачут по ночам. От чего? От колик в животике? Ну, Садовник, я тебе вот что скажу: лично я помню только итальянского бамбино. У поляков? Да, по-моему имелся малыш. Кажется, мальчик. А может, и девочка. А к чему это вдруг понадобилось?

Глава 3 «Его величество — штамп!»

— Тема нынешнего семинара — штамп! — объявил руководитель сценарных курсов Олег Кузовкин. — Он прилипает к автору, как банный лист, и въедается, как плесень.

Из предыдущих лекций Милочке было известно, что далее последует диалектический ход: да, штамп разъедает высокое искусство, но в качестве заманухи сгодится.

— Марина, — обратился Кузовкин к даме, специализировавшейся на амурных текстах, — в вашем произведении опять провинциалка, штурмующая Москву, которая слезам не верит. — Как бы для визуального подкрепления своих слов он пролистал распечатку сценария. — И опять амнезия. Будь она неладна. Ну вы уж определитесь: или «провинциалка», или «амнезия». И ещё. Судя по вашим текстам, россияне проживают исключительно в загородных коттеджах, питаются в ресторанах, а шашни заводят с отпрысками толстосумов.

Пишущая ручка фирмы «Паркер» в пальцах Марины Лялиной, матери четверых детей, завибрировала. Предотвращая готовые сорваться с её губ слова о рейтинге, мэтр заметил: — У вас, Мариночка, потенциал! Но ближе к земле… — И перехватывая недоумённо-вопрошающий взгляд: — Ближе к народу.

Сценаристка сочла за благо не перечить. В душе-то она пребывала в уверенности: несмотря на все нестыковки, банальности и прочие недочёты, у неё будет своя аудитория.

«Большинство в этой стране — бабы. А им нужна сказка. На ночь. Ровно в 21 час 30 минут».

— И ещё, Мариночка. В одиннадцатой серии опять — «циркуль».

Циркулем Кузовкин называл девичью манеру загибать ножку к ягодицам — в сцене с поцелуем.

— У нас что у всех барышень особое сухожилие? — вопрошал начальник, обозревая затихшую аудиторию.

Никто не улыбнулся.

Следующим объектом разбора стал Игорь Нехамес, подвизавшийся на театральных подмостках и засветившийся в паре-тройке детективов. Однако зелёный змий так основательно потоптался на его физиономии, что камера Нехамеса разлюбила, и он подался в сценаристы.

Его герои — «дуболомы» со знаками «плюс» и «минус» попеременно, пикировались друг с другом, а в свободное время мутили с красотками. Их речь отличал криминальный сленг. Но на взгляд Кузовкина, редактура её не была обременительна, поскольку отличалась локоничностью. В отличие от монологов, выходивших из-под пера Марины Лялиной и изобиловавших муторно-сиропными длиннотами и непременно-истошным: «Я не могу без тебя!»

Мэтр пожурил за дуболомов, похвалил за краткость, и призвав и дальше не пилить опилки, перешёл к самому возрастному слушателю курсов — уроженцу грузинского Поти, члену коллегии адвокатов.

— Мераб Зурабович! Ваш последний текст превзошёл предыдущие по изощрённости способов умертвления, но, старина, (такое обращение было у педагога верхом симпатии), вы так и не избавились от штампа. Но скажите на милость, почему все уголовные элементы от Калининграда до Камчатки, когда их повязывают, истошно вопят: «Ненавижу!»

Вопрос был риторический.

Автор сделал «pokerface».

Лицо и руки Мераба Цанавы, покрытое многочисленными беловатыми червячками-шрамами, напоминало изуверскую графику — следствие его работы в газете. Тогда, в 90-ые годы, он счёл, что работа в правительственном издании безопаснее, чем служба в силовом ведомстве. Может, так оно и было, если бы Цанава не занялся чреватой осложнениями тематикой-злоупотреблениями в российском футболе.

Он подготовил серию разоблачительных статей о председателе фонда социальной защиты спортсменов, мастере спорта международного класса, заслуженном тренере греко-римской борьбы и по совместительству мафиози. За что и поплатился. Среди бела дня при многих свидетелях его исполосовали опасной бритвой.

Истекающего кровью газетчика доставили в больницу, где наложиди множество швов. В нулевые Цанава (председателя фонда к тому времени уложил нанятый снайпер), вновь переквалифицировался. На этот раз в адвоката. А достигнув пенсионного возраста, стал писать сценарии. Его специализацией стала русская мафия. И не только спортивная.

Мераб Зурабович владелфактическим материалом, но был не в ладах сформатированием сценарных текстов. Работать над ними наставнику приходилось с наибольшими энергозатратами.

— Почему врачи-реаниматолги из русского города Пыркино непременно оживляют пациента электрическими разрядами? — продолжал анализ наставник. — Я вам отвечу. Дёргающееся в конвульсиях тело выглядит на экране эффектно. Ну уж если содрали этот художественный приём у американцев, то хотя бы замените «Мы его теряем!» на русское выражение. — Кузовкин не стал уточнять — какое именно, а продолжил: — И не упускайте из виду особенности речи своих героев.

— Я не очень понимаю, — встряла Марина Лялина с интонацией дотошной ученицы.

— Объясняю! — Пухло-округлый подбородок маминого любимчика обратился к подопечной, которая ничуть не нуждалась в подобном разжёвывании, а лишь делала удобную словесную подачу: — Вчера смотрел по тэвэ очередной сериал. Слух мой постоянно коробили реплики героев. «Я засажу его в тюрьму!» — говорит девушка-следователь. Ну скажите на милость, — в этом месте на лице Кузовкина отразилось неподдельное страдание: — Видано ли где-нибудь на российских просторах, чтобы реальный сотрудник правоохранительных органов, недавно закончивший юрфак, позволял себе подобные выражения? Если, конечно, он не конченный придурок… Вот вы, Мераб Зурабович, что бы вы сказали на месте этой фифы в погонах?

— Будем собирать доказательную базу! — отрапортовал Цанава, не отрываясь от пометок в блокноте.

— В-о-о-т! — страдальческое выражение сменилось удовлетворённостью профессионала, на глазах которого восторжествовала художественная правда.

Однако пора было и закругляться. Чутким педагогическим ухом Кузовкин уловил настроение аудитории.

— Многомудрые криминологические изыскания никому не интересны. Завиральные и разудалые тексты тоже ушли в прошлое, — подвёл он итог.

Вторая часть занятия отводилась под письменный мозговой штурм. Он призван был оживить креативные способности присутствующих. Выбор пал на детективы. Всем участникам предлагалось выбрать ответ из нескольких предлагаемых.

— Итак, главная ищейка нашего сериала. Женщина, мужчина, бабушка?

Милочка, отдавая дань памяти мисс Марпл, остановилась на старушке. Кого выбрали остальные, она не успела подглядеть.

— Как (он) она снимает стрессы? Ест шоколад в немеряном количестве? Хлещет себя крапивой, сорванной на личном дачном участке? Мастурбирует в душе?

Милочка, недолго думая, остановилась на шоколаде. Игорь Нехамес — на душе. О, циник!

— Какое животное больше подходит для криминального сериала?

Она отдала предпочтение кошке.

Пребывание в творческой среде оказало действие. Девушка забыла про свои страхи.

Глава 4 Хобби

В то время, когда три тела из отеля «Парадиз» стали звеном пищевой цепочки природы, а души устремились по своим индивидуальным траекториям, жизнь на Земле шла своим чередом. Ничего не поменялось и у Белозерцевых.

Спозаранку во двор вышел Рафаэль Фаттахович с широкой, собственноручно сколоченной лопатой для разгребания снега. Его размеренные, полные энергии движения вызвали у зятя зависть — пусть и самую малую.

«Этому поколению всё нипочём!»

Чего не скажешь о подполковнике. По утрам ему часто не хватает сил, чтобы сбросить тяжесть, которая придавливает к матрасу и расплющивает. Нынешнюю его апатию можно объяснить сменой часовых и климатических поясов, пасмурной погодой, но Белозерцеву известно: его будущее крайне зыбко. И от этого не хотелось ни двигаться, ни думать.

А когда подобное настроение накрывало с головой, Павел Петрович спешил спрятаться, чаще всего в бывшей девичьей светёлке дочки, превращённой в библиотеку. Здесь же он занимался своим хобби с мудрёным названием — сигнуманистика! Хотя коллекция не поражала размерами, но одаривала положительными эмоциями. Да что там! Белозерцев ею гордился. Ещё бы! Ведь начало собранию было положено на закате СССР, когда в 1989 появились нарукавные нашивки по принадлежности к конкретному воинскому формированию. Тогда майору Белозерцеву удалось заполучить самую первую нашивку — 61 отдельной бригады морской пехоты Северного флота.

Определённой системы в собирательстве он не придерживался. Так что в конце 90-ых у него появились нашивки других силовых ведомств.

Дочка Ирина, посетившая Испанию, привезла в подарок шеврон местной жандармерии, вернее, её фискальной службы. «Иностранец» и сподвигнул сделать для коллекции специальные футляры. Выполненные из дерева, застеклённые снаружи, они напоминали соты.

Павел Петрович заглянул в одну из выложенных бархатом ячеек. Всем хорош «испанец»! Вверху — корона. Это дань уважения монарху, которого сначала прогнали, а потом, одумавшись, пригласили назад. По серёдке — три транспортные средства. Грузовик, самолёт, корабль. А внизу перекрещённые шпага и некий предмет. Поначалу коллекционер принял его за секиру. Затем счёл, что благородно-изящное орудие идальго плохо сочетается с пиратской секирой. Однако скоро в изображении почудся силуэт маяка. Вглядевшись сейчас, Белозерцев утвердился в версии: подзорная труба.

Авторы эскиза к нашивке полиции Гондураса проявили минимум фантазии, ограничившись пятью синими звёздочками на белом фоне.

Взгляд переместился вправо, где передохнул на шевроне кинологической службы австралийской полиции. Здесь ценителю всё было по вкусу, начиная от овальной формы, выбора цвета, которой отдают предпочтение производители детской одежды, и заканчивая содержанием. Но больше всего впечатлил будильник, показывающий три часа.

Да, каждый образец отражал национальные умонастроения и даже страхи, которые у всякого народа собственные, индивидуальные.

Возьмём, ирландский шеврон. По форме — круг. Вдоль окружности орнамент. Но самое занятное — внутри. Револьвер и бомба с горящим запалом. Напоминает те, что использовали в 19 веке русские террористы.

Самый большой вклад в коллекцию сделал киевский друг, одаривавший шевронами при каждом удобном случае.

Для украинской тематики отводилась отдельная витрина. Как известно, до февральского переворота 2014 в каждой области Украины у МВД имелась собственная нарукавная нашивка. С лёгкой руки «Садовника» каждая из них заняла своё достойное место в этом собрании, хотя авторы рисунков к шевронам не заморачивались, а просто заимствовали геральдику с областных гербов.

Начало положил Архангел Михаил с шеврона столичного управления «Мiнiстерства внутрiшнiх справ».

К нему из Киевской области присоединился святой Георгий на коне.

Продолжил ряд увенчанный короной золотой лев со Львовщины.

Но как истый русский Павел Петрович чрезвычайно дорожил шевроном из Севастополя и никогда не ограничивался одной демонстрацией его гостям, а непременно обращал их внимание на то, что в цветовом решении явственно просматривается флаг Российской Федерации. «Вот она — мистика символа!» — заключал он после присоединения Крыма к России. Сам даритель объяснял триколор просто: «Нитки так легли. Чистая случайность». Белозерцев с ним не соглашался. Это послужило поводом к очередной ссоре. Но время и расстояние снизили градус разногласий: друзья замирились. В который раз!

Любимое хобби прибавило живости крови в капиллярах. К тому же где-то в недрах подсознания обозначились контуры… нет, не побуждения, а лишь мысли. Она придала дополнительный импульс — пока неясный.

Он вернулся к окну. Тесть продолжал разгребать снег. А мысль зятя снова сделала зигзаг. Мистер Джонсон! Почему он легкомысленно сбросил со счетов этого пожилого джентльмена? Номер английской четы изначально располагался вблизи гибели Майко-Милковой. При его физической форме он мог преодолеть расстояние от номера до бассейна за короткое время. А при условии внезапности старику хватило бы сил сбросить жертву в воду.

Но каков мотив?

Могли ли агент Милкова и Джонсон встретиться в прошлом? Скажем, в Москве? Допустим, на какой-нибудь андеграундской выставке? Да хоть в знаменитом подвальчике на Малой Грузинской! Или на квартире диссидентствующего литератора?

Много ли иностранцев обреталось тогда в первопрестольной? — Несравнимо меньше, чем сейчас, и все находились под колпаком компетентных органов.

Если между Майко-Милковой и Джонсоном был контакт, то почему она не внесла его в свой «послужной список», так шокировавший начальника отдела кадров завода «Эпоха»?

И какой интерес представляла для потенциального вербовщика выпускница факультета журналистики? — Только один: она отправлялась в засекреченный город Шуист. Отсюда проистекал неутешительный вывод: Людмила Майко-Милкова была двойным агентом. В свете этого факта становится понятна её якобы простодушная готовность сдать все контакты студенческой поры. Ловкий манёвр. Не исключено, что авторство принадлежит не ей. Уж не Джонсону ли?

Если всё обстояло таким образом, откуда тогда лёгкость, с которой она сдала Милко? Ведь к тёзке вечная девственница питала чувства не только братские. Даже снизошла до единственной просьбы личного свойства — предоставить информацию об его судьбе. И он, майор Белозерцев, сделал всё, что было в его компетенции. Правда, сведения оказались скудными.

После учёбы в СССР молодой журналист Людмил Бойков стал диссидентом, проявив такую степень инакомыслия, что болгарскими гэбэшниками был подведён под статью. Роль узника совести сослужила неплохую службу: в западных СМИ поднялся шум, и Милко выдворили из страны.

В Европе проявил себя матёрым антисоветчиком, но вскоре покинул её, чтобы учиться в США. Пребывание там окутано непроницаемой завесой, и на этом в предоставленной Людмиле информации стояла точка.

Но Белозерцев не упускал из виду болгарина и в последующие годы. Да, наличествовала такая привычка — отслеживать судьбы персонажей, оказавшихся в поле зрения.

После того, как Болгария выскользнула из удушающих объятий Советского Союза и устремилась в сторону Запада и НАТО, Людмил Бойков едет на родину, где о включается в общественно-политическое движение «Европейский выбор Болгарии». Перед ним открываются блестящие перспективы. Но молодой человек снова делает крутой поворот. Он оставляет поприще политика и возвращается в журналистику.

Решение оказалось роковым, ибо в 1999 году привело Бойкова в белградский телецентр.

Он стоял в вестибюле, ожидая свою жену, сербскую телеведущую. В этот момент безымянный натовский лётчик нажал спусковой рычаг — и бомба начала движение к цели.

Узнала ли Майко-Милкова про гибель друга юности?

В ту пору она без остатка растворилась в мегаполисе под названием Москва и вплоть до октября 2014 года в поле его зрения не попадала. Правда, перед тем как покинуть Поволжье, она выполнила последнее задание.

1994 год. В Шуистовский сельскохозяйственный институт прибывает некий американский специалист, интересующийся местным состоянием почв. Людмила берёт у него интервью, а потом сопровождает в поездке по району. В то время у неё другой куратор, поэтому подробности остаются за кадром.

Да, с концом советской эпохи работы у гэбистов, занимающихся иностранными гостями, прибавилось. В страну хлынули толпы «благодетелей» — посодействовать, укрепить, просветить. Значительную часть составляли зрелые мужики с хорошей физической подготовкой, военной выправкой и сканирующим взглядом.

Какими только направлениями они не занимались! Осуждённые подростки, инвалиды, родители детей с особым развитием. Названия организаций тоже разнились — от американской «Армии спасения» до норвежской «Свет на Востоке» и немецкой «Родительского собрания». И поди разберись, кто там с благородными помыслами, а кто…

… Тесть, опершись о черенок лопаты, обивал на крыльце валенки. Его ежедневная разминка завершилась. Белозерцев оторвался от созерцания огромной ели, стражем стоявшей у ворот, и затормозил свою «мыслемешалку».

По дому распространился аромат десерта. «Чак-чак». Ему он отдавал пальму первенства среди кулинарных достижений Даночки. Однако по дороге в столовую, «мыслемешалка» ожила. Стефания Милич — так звали жену болгарина. Его подсознание сохранило имя и фамилию жещины, погребённой под руинами телецентра!

Да, память крепко, как клещами, удерживает факты из прошлого. Что нельзя сказать о свежих событиях. Те с досадной лёгкостью проскальзывали через её сито.

Разбор багажа они начали после обеда. Дания Рафаэлевна взяла на себя труд водворения на прежние места одежды. Павел Петрович раскладывал туалетные принадлежности, настольные игры и сувениры, а самое главное — документы и фотоаппарат.

Он вперил взор во внутренность дорожной сумки, после чего растерянно пошарил вокруг. Его блокнот-склерозник, который он завёл, когда ощутил проблемы с памятью. Куда он сунул его? Сколько раз он повторял: концентрация на одном производимом тобой действии — это оптимальный путь к результату. Плюс хорошее самочувствие мозговых нейронов, которые тоже не любят сумятицы и перепрыгивания с предмета на предмет. Итак, ещё один горький урок, Паша…

Куда он подевался? — Белозерцев не помнил. — Ну и леший с ним!

Тем не менее рука потянулась к лежащей на чемоданном дне кипе печатной продукции. Блокнот-склерозник, затесавшийся между каталогом Татьяниного торгового центра и путеводителем по Шарм-аль-Шейху, выскользнул и судорожно затрепыхал страницами, пытаясь удержаться в воздухе. Но гравитация оказалась сильнее: шмякнулся на пол. На распахнувшейся страничке — три имени: Людмила, Ася и Рита. От них стрелки к трём мужским именам: Абдель, Ален и мистер «икс». Графически чётко. Даже чересчур.

Эти преступления были лишены всякой мотивации…

Если Ася ещё могла во что-то вляпаться — в силу жизненного целеполагания, то кому понадобилась чудаковатая мадам «Розовая шляпка»? Версия, связанная с мистером Джонсоном, казалась теперь высосанной из пальца.

Несуразное убийство! Концы не сходятся с концами. Но даже у маньяка, действующего импульсивно, можно вычислить логику. А здесь хаос. И почему он решил, что в тёмной истории замешаны мужики?

А если маньяк — женщина? Коварная, хладнокровная. С живым умом и определённой везучестью.

— Почему у тебя такое опрокинутое лицо? — Супруга стояла в дверях со стопкой Костиных футболок.

Павел Петрович захлопнул блокнот и дал себе слово включить «стоп-кран», то есть не возвращаться к событиям в «Парадизе».

Глава 5 Скелет на балконе

Над Киевом занималось серое, набрякшее сыростью утро.

В прихожей зазвучала мелодия Сороковой симфонии Моцарта. Завтракавшие супруги обменялись вопросительными взглядами.

Запахнув потуже банный халат, Садовой пошёл открывать.

На пороге стояла матушка. Из-за её плеча выглядывала расплывшаяся в улыбке физиономия братца, чьи руки оттягивали два фибровых чемодана.

— Кто там? — подала голос Ольга из кухни.

— Свои! — басовито бросила в ответ матушка.

Сбросивискусственную шубку, атрибут достатка советского человека, Софья Михайловна осталась в спортивномкостюме. Бывшая преподавательница физического воспитания в Донецом пединституте являла собой контраст: фигура молодой женщины, увенчанная головой старухи Изергиль.

— Мама! — вышедшая в прихожую Ольга, мгновенно оценила драматизм ситуации и обняла свекровь. А потом увлекла её за собой вглубь коридора.

Микола Миколаевич разделся, и древесный дух, затаившийся в складках его пальто, распространился по прихожей.

Старшего брата прозвали Миколой Селяниновичем: он один среди Садовых оправдал фамилию, поступив в своё время сельскохозяйственный институт. Отработав положенные молодому агроному три года, подался в науку.

Ныне доктор биологических наук, Садовой возглавлял отдел аллелопатии в Киевском ботаническом саду.

«Растения не так уж невинны, как полагают многое. Между ними тоже идёт борьба — не на жизнь, а на смерть. И воюют они молекулярно-генетическим оружием». Изучением этого самого оружия и занимался Микола Селянинович.

Садовой, чтобы чем-то занять себя, а заодно преодолеть неловкость, подхватил два перегородившие прихожую чемодана и двинулся на женские голоса.

Эти самые фибровые чемоданы разевали свои пасти (а именно таковыми казались маленькому Вове после того, как «челюсти» сомкнулись, прищемив пальцы) и поглощали их с братом майки, трусы, папину шляпу, такую же как на пастухе из «Весёлых ребят», мамины платья с разбросанными по подолу цветами, названиями которых старший Коля уже начал интересоваться. А скармливание мама производила ежевечерне в соответствии с меню-списком вещей, которые семья планировала взять в отпуск.

И вот теперь чемоданы появились в Киеве.

Стоило Софье Михайловне войти в квартиру, как она завладевала всем её пространством, заполняя каждый уголок. Чтобы поставить хоть какие-то границы, следовало разместить маму в отведённой ей комнате — бывшей детской. И при этом стоически выносить все её замечания и пожелания, более схожие с претензиями. На закате жизни даже лучшим представителям рода человеческого свойственно раздражаться из-за сущих пустяков. Но при этом стойко выдерживать сильные потрясения.

Софья Михайловна придирчиво оглядывала место, где предстояло провести следующий месяц. Взгляд упёрся в навесную книжную полку. Казалось, что та прогнулась под тяжестью Библии — современной, в новейшей редакции, с гигантским справочным материалом. Она была уложена в специальную суперобложку, и судя по затёртости «книгу книг» активно изучали. Критический взгляд новой жилички лишь равнодушно скользнул по ней и метнулся в угол, где на тумбочке примостился старый чёрно-белый телевизор. Выражение крайнего неудовольствия, мгновенно отразившееся на лице старушки, не сулило ничего хорошего.

— Где мой внук?

Для ушей родителей вопрос прозвучал выстрелом. В упор. Но выкованное годами терпение не подвело и на этот раз.

— Мама, у него теперь своё жильё.

Это было правдой лишь отчасти.

Приобретённая на родительские деньги квартира сына находилась в залоге у банка-кредитора. Нет, Андрей, названный в честь биологического отца, не стал банальной жертвойсклонности к заёмам. Его страсть была духовного свойства и именовалась «Евангелие успеха». Суть его сводится к исключительно привлекательным для широких масс постулатом: каждый христианин имеет доступ к финансовым благам. Уверовавший в Иисуса Христа просто обречён на процветание.

Юноша, приученный всем укладом жизни бюджетников к самоограничению, прозрел: надо просто принять правильную веру — и тогда у тебя будут и коттеджи, и автомобили, и тугой кошелёк на другие приятные вещи. А чтобы ускорить процесс — аккуратно плати десятую часть своих доходов в церковную кассу, а ещё лучше доверь накопления христианскому банку. И не важно, что он учреждён за пределами родной страны…

— Упустили мальчишку! — вынесла вердикт Софья Михайловна.

Видимо, кое-какие слухи об «Евангелии успеха» достигли и её ушей, одновременно пришло в голову супругам. Но они хранили молчание, вдруг озаботившись установкой свечей в разных частях помещения. Пустая трата времени — пускаться в объяснения по поводу всех иезуитских хитросплетений, в которые попался сын и внук.

— Надо продать квартиру в Донецке!

После этого безапелляционного заявления до Садового дошло: мать пребывает в счастливом неведении.

Город, построенный её мужем, подвёргся обстрелам.

Кладбище, где он упокоился, усеяно воронками от снарядов.

Квартира, за которую матушка планирует выручить солидную сумму, выгорела в результате пожара сразу после того, как она едва успела унести оттуда ноги.

Профессор, сочтя свою миссию выполненной, предоставил женщинам решать вопросы обустройства. А сам поспешно ретировался.

— Что скажешь, Микола Миколаевич? — спросил он нарочито легкомысленным тоном, входя на кухню, где уже успел обосноваться гость.

— А что спросишь, Володимир Миколаевич?

Предстояло выяснить причины матушкиного марш-броска и определиться со сроками её пребывания в Каштановом переулке.

По периодически доходившим сюда обрывкам информации, Владимиру Николаевичу известно: внучка брата, прибывшая в Киев на учёбу, предпочитает «украинську мову», а Софья Михайловна для коммуникативной функции выбрала русский. Поначалу вербальное общение оставалось двуязычным. Но прочно обосновавшись в столице, юная львовянка начала компанию по украинизации дедовской семьи. И в первую голову — прабабки-москальки.

Случись такое до февральского переворота, а иначе Софья Михайловна «революцию гидности» и не называла, она бы запросто поддалась на уговоры.

«Ну вывчи мову, она же твоя, ридна, та пивуча, ну вывчи!»

Но в новых обстоятельствах старушка закусила удила.

И как в своё время юная Сонечка, чудом пережившая фашистскую оккупацию, отказалась учить немецкий, так теперь взрослая Софья Михайловна объявила байкот украинскому.

Бесконечные политические дискуссии довели хозяина дома до белого каления — и всё чаще он находил спасение под сенью своего ботанического сада. Так бы и продолжалось, если бы не форс-мажорные обстоятельства. И тут Миколая Миколаевича не остановили даже соображения финансового порядка, а именно: шедшая в общий котёл матушкина пенсия.

За время отсутствия хозяев Микола Миколаевич успел подогреть чаю и теперь вкушал любимый напиток.

— Коля, позволь спросить: почему ты не предупредил нас? — младший Садовой пристроился напротив.

Заданный в лоб вопрос, похоже, не поколебал спокойствие Миколы Селяниновича.

— Ты знаешь, брат, как всё переменилось…

Миколай Миколаевич редко обращался к профессору вот так — «Брат!» И до Владимира Николаевича дошло: дело запахло жареным. А гость продолжил:

— Я думал, обойдётся. Ну повздорят на кухне… Тем и закончится. Но тут…

Гость отхлебнул из чашки. А Садовой неожиданно поймал брата на привычке-обрывать себя и заглатывать конец. Чтобы не сказать лишнее?

— Новые жильцы — с отчётливым западэнским акцентом, — продолжил Микола Миколаевич.

— И этим тебя испужали? — подпустил иронии профессор, но брат её проигнорировал. Или не заметил. Или сделал вид, что…

— Ребята стали проявлять инициативу.

— Записывать всех подряд в правосеки?

— Для тебя выглядит комично. А у нас… У соседей — сын в мединституе учится. На лоджии у него стоит скелет. В полный рост. Для учебных целей. Так эти хлопцы пристали: что это за символ у вас на балконе? — Те, конечно, пришли в замешательство, потому как ни о каком скрытом смысле ни сном, ни духом… А те своё гнут. Дескать, намёк на…

Здесь брат понизил голос, перейдя почти на шёпот:

— Наши потери в Иловайском котле.

— Бред!

— Родители студента — понятное дело, тёртые, прошедшие через жернова коммунстической идеологии, смекнули: пора давать задний ход. Дескать, не подумали. Уберем с людских глаз. Простите за политическую незрелость. Но на беду, дома оказался сын. Тот самый студент-медик. Он в разговор опрометчиво встрял, объяснив хлопцам на хорошем русском языке, что у тех параноя. И сослался на незаконченное психиатрическое образование. Те в дискуссию ввязываться не стали. Может, просто отдельных терминов не поняли. Короче, ушли без лишних слов. А где — то через неделю «психиатра» встретила ватага молодцов в балаклавах и …задала трёпку.

— Понятно, — Садовой встал, чтобы налить себе чаю.

— Чего тебе понятно? — вышел-таки из себя Миколай Миколаевич, — ты сидишь в своём кабинете, как на необитаемом острове. «Арабский и русский — языки-братья!» А мне вот на «украинську мову» переходить.

— Давно пора, — примирительно улыбнулся Садовой, — ты в украинском государстве живёшь. К тому же двуязычие — хорошая профилактика. — И заметив промельк удивления на лице гостя, пояснил: — Против старения мозга.

Микола Селянинович, проигнорировав доводы брата, продолжал:

— Младшая внучка пришла из садика и говорит: «Россиянська мова дюже погана, гавкають, як собаки». Кстати, теперь на Машу не откликается. Только на Маричку.

— Пройдёт. Это как подростковые прыщи.

— Думаешь?

— Уверен.

Микола Селянинович уставился на свои крупные крестьянские руки и резко сменил пластинку:

— У вас и пригляд лучше. Всё-таки две пары глаз.

— Ну да, — обречённо вздохнул профессор.

— Сдюжишь, брат?

Профессорская голова медленно опустилась на грудь.

А Микола Миколаевич засобирался домой.

«Боится, что передумаю?»

Садовые проводили гостя, и Ольга заперла дверь на металлический засовчик. И дверь, и запор сохранились со времени её детства. Лишь за ними она чувствовала себя в безопасности. В особенности в последнее время, а если абсолютно точно, после поездки деверя в Донецк.

Пройдя в детскую, супруги присоединились к Софье Михайловне, стоявшей у окна и наблюдавшей, как старший сын, чуть ссутулившись, пересекает двор. Вот он миновал обтянутую снежно-ледяным корсетом скамью, развернулся и, отыскав взглядом их окно, поднял правую ладонь.

С течением времени она всё более напоминает жест благословения, подумал профессор.

А Софья Михайловна разжала пальцы, и тюлевое полотнище плавно вернулось в исходную позицию.

Предоставив свекрови и мужу потолковать с глазу на глаз, Ольга отправилась на кухню. Забраться бы сейчас в кресло, подтянув ноги к груди и открыть любимую книжку. Как в детстве.

Но сегодня не до чтения… Да и единственное удобное кресло теперь в кабинете супруга.

Ольгу снедала тревога. И начало ей было положено поездкойна родину Садовых. Нет, деверь был немногословен, но даже в том скупом отчёте, она с чуткостью гуманитария ощутила тяжёлые эманации боли, ужаса и отчаяния. Тогда она впервые увидела добродушного «Миколу Селяниновича» под другим углом зрения.

Миколай Миколаевич следовал заповеди «плодитесь и размножайтесь», произведя в промежутках между научными экспериментами, защитой диссертации и организации целого отдела пятерых детишек. Чуб младшего брата трансформировался у него в ёжик, напоминающий припорошенный снегом чернозём. Низко свисающие, будто вытянутые руки, сохраняли загар даже зимой.

Он раньше других просёк послемайданную ситуацию и принял превентивные меры, вывезя Софью Михайловну с Донбасса. Видимо, сработала генетическая память предков, не единожды спасавшихся от войны.

Для срочной эвакуации он выкатил из гаража ботанического сада стоявший без надобности, но всё ещё ходкий «Запорожец». Видимо, вид двух «пенсов» на ушастой колымаге с багажником, забитым жалкими пожитками, вышел убедительным: на блок-постах обеих противостоящих сторон дополнительных вопросов не возникло. Впрочем, время «дани» за проезд наступит позже. В результате эвакуация стоила Садовым, что называется, малой крови. Что касается самой Ольгиной свекрови, то обошлось лишь сетованиями на необходимость поручить заботам соседки кота Рыжика, ровесника первого майдана.

Усилиями «министерства правды» киевского образца их отсекли от сколько — нибудь достоверной информации. Правда была строго дозирована и процежена ситом цензуры. Но мало-помалу пришло убеждение: тебя дурят, а ты делашь вид, что это… Короче, ты принимаешь правила игры. Потому что иначе… О, это они уже проходили в идеологически стерилизованном СССР. Оставался один выход. Или вход. Абсолютная воинственная аполитичность.

Поначалу супругам Садовым она оказалась не по нутру, и некоторое время они в тайне друг от друга лазили по Интернету в поисках альтернативной точки зрения. Это не прибавляло оптимизма, и тогда, чтобы не сойти с ума, они сомкнули створки своей раковины.

Так и жили последние месяцы — не участвуя, не состоя, не думая. И вдруг эта Ольгина встреча в книжном магазине.

Андрей Малафеев, что называется, парень с нашего двора. Казалось, его жизненная программа не подлежит корректировке. Но советская империя рухнула — неожиданно как для населявших её народов, так и для соседей, и простой киевский инженер-конструктор с окладом в 120 рублей и женой-учительницей, прихватив котомку челнока, двинулся нехоженными тропами первоначального накопления капитала. Но едва удавалось обрасти мало-мальским жирком, наскакивали «братки» и бесцеремонно «ошкуривали». Находить с ними общий язык бывший технарь не научился, самому пойти по кривой дорожке — воспитание не позволило. И он подался в революционеры.

Шёл 2004 год.

Итак, он ушёл в первый майдан. Ушёл и не вернулся. Потому что в его потёртой кожаной куртке, приобретённой у друга-кооператора, в связанной женой шапке, в башмаках, которые Ольга привезла из Польши, а они оказались велики, с его лицом и его походкой, стал приходить, открывая дверь своим ключом, другой человек. От него и пахло иначе. Дымом революционных костров и… деньгами. Про источник дыма ей было известно. Про финансы имела смутное представление.

Когда-то её учили: общественные преобразования совершаются на волне пассионарности. А при чём тут деньги? Да ещё в долларах! Их приземлённость не монтировалась с высотойидеалов!

Ольга относилась к тому поколению, у кого слово «валюта» ассоциировалось с крупными неприятностями: при Советах её кузен получил срок по этой статье.

Не по душе было и то, что семейное гнездышко превратилось вштаб-квартиру партии «Свобода». В головах её членов, заседавших в самой большой комнате, как в блёндере, крутились самые невероятные идеи. На кухне беспрерывно кипятился чай и резались бутерброды. Впрочем, испытание коммуной она, пожалуй, выдержала бы. Доконало другое: революция, подобно молодой дерзкой любовнице, заполучила лучшее, что было в Андрее Малофееве — его надёжность, его привязанность к жене и сыну. Ольге пришлось довольствоваться жалкими остатками, что он доносил до дома.

В один из дней «гроздья гнева» созрели и пали на голову супруга. Она собрала носильные вещи — ребёнка и свои, стопку книг и…вернулась к родителям. А оказавшись в родных стенах, почувствовала себя счастливой: здесь не работал телевизор. Андрей и его соратники беспрестанно смотрели в «ящик», даже спали под его бормотанье.

Парадоксы жизни: «вечный троечник» вознёсся на вершину властной пирамиды.

И судьба вновь свела их.

Для чего?

Глава 6 Лекарство от фобии

Это неприятное ощущение в горле. Створки, пропускающие кусочек в пищевод, застопориваются. Так бывает при нуждающихся в мастере-настройщике дверях в торговом центре. Покупатель уткнулся в них носом, а они и не думают раздвигаться. Впервые дискомфорт возник в самолёте, когда стюардесса подала традиционный набор еды, и соседка по правую руку принялась уплетать содержимое контейнера. Милочка погоняла консервированный горошек по тарелке, но отправить его по назначению так и не решилась. Вдруг какая-нибудь горошинка застрянет у неё в горле.

Сейчас она ела, тщательно жуя, а потом глотая с такой концентрацией внимания, словно это был акт, от которого зависела жизнь. А что? Кусочек мог застрять у неё в дыхательных путях. При этом человек мучительно умирает от удушья. В результате ужин занял в два раза больше времени, чем обычно. Девушка собрала накопившуюся грязную посуду и свалила в мойку. Оценив на глазок размеры бедствия, включила воду. Её шум тут же выдал непрошенную картинку: Ася — на полу в ванной. Струи устремляются в ротовое отверстие. Вызванный видением рвотный рефлекс превратил Милочкин желудок в узел. А затем вернул съеденный ужин. Вместе с потоками желчи.

К счастью, верный долгу джентльмена, Карен явился так скоро, как позволили семейные дела. Милочка, наконец, смогла совершить полноценное омовение. Дабы избавиться от страха окончательно и бесповоротно — вместе с мужчиной.

«Как он со своими распущенными волосами похож на маленького Тарзанчика!» — подумалось Милочке. Она даже глаза прикрыла. Томно прикрытые Милочкины глаза Карен отнёс на свой счёт, после чего они некоторое время предавались тех утехам, которыми и завершаются совместные помывки. Довольная таким поворотом событий, девушка выкинула из головы незакрытый загадочным визитёром (или визитёршей) кран. Более того, створки в гортани стали работать в прежнем режиме.

Они завтракали вместе, что случалось нечасто. А положа руку на сердце — никогда прежде. А всё потому, что матушка Карена боялась ночевать одна. Их квартира была слишком велика для одиноких ночей. Но когда в Москву прилетела родня, «мальчик» получил разрешение немного погулять. «Это необходимо для здоровья». Единственному ребёнку Сусанны Бабкеновны Мелик-Адамян, известному в музыкальных кругах педагогу, стукнуло тридцать, но в глазах окружения, в первую очередь мамы, он выглядел юнцом, едва знакомым с бритвой. Милочку он покорил длинными, чёрными, как смоль, кудрями. Именно такими обладал смуглый мальчик из книжки про Маугли. Самое первое её сердечное томление.

Любовники пили кофе со знаменитой кавказской «пахлавой». Тётушка Карена испекла его самолично и доставила из Еревана. Оба пребывали в сонно-сладостной неге, а потому тема египетского вояжа долго дожидалась своей очереди.

«В конце концов Мила-джан должна была выполнить последнюю волю женщины, заменившей ей мать!»

«Он связан по рукам и ногам родственными обязательствами. Естественно, не мог лететь со мной в Египет».

По правде говоря, её заботило лишь одно — уйдёт ли Карен сразу после завтрака или последует постельная сцена «дубль два». Окончательное решение, так уж повелось, принимал мужчина, при чём основательно подкрепив силы.

«Может, пожарить яичницу?»

Но по мере того как кофе в чашке убывал, вектор мыслей смещался в сторону неоконченного сценария.

— Ты занят сегодня на работе? — вопрос призван был навести бойфренда на нужную тему.

— У меня выходной.

«Сутки в обществе мужчины — это перебор. Плюс дополнительные хлопоты. Самое трудоёмкое — накормить обедом. А то и ужином. Она, конечно, способна простоять с часик у плиты…Но это время можно было бы потратить на более полезные дела, а прежде всего на сценарий. Приближается дэд-лайн. А она до сей поры не определилась с убийцей».

«Она больше не расположена…»

Он научился распознавать оттенки её желаний. И, пожалуй, самое время подняться из-за стола, чмокнуть в щёчку и сослаться на необходимость сопровождать гостью по Москве.

«Нет, не была она готова к этому геморрою. Назначить преступника — чего, казалось бы, легче! Но только на взгляд дилетанта».

«Пожалуй, после кофе логично и завершить свидание. Но она может обидеться. И вообще есть подозрение, что Мила-джан затаила недовольство — на то, что не последовал за ней в Египет. Но как бы это выглядело в глазах мамы и дяди-работодателя?»

«Боже, но что всё-таки кроется за эими смертями в „Парадизе“? Ей крупно повезло, что она многое видела собственными глазами. Это должно стимулировать воображение».

«Красное море сверху напомнило гигантскую линзу. Из синего стекла. Подобную той, что его сестра Сафиназ вставляет в глаза перед выступлением. Ему давно хотелось нанести этот вид на холст».

«Она предложит ещё чашечку. И в случае отказа примется за мытьё посуды. Он должен понять: пора отчаливать». Просто пальцы чешутся — так хочется ударить по «клаве». «Имя героя», «описание действия», «реплика героя».

«Отправиться бы с этюдником на пленэр! Дядя говорит, что пустая трата времени. А он без живописи не может. И всё равно будет писать картины. Потому что это единственное, что примиряет его с жизнью в Москве…»

«Что за торжество сквозило в заключительных, теперь уже понятно, прощальных словах Аси? А что она собственно сказала? Вылетело из головы. Но вид у неё был… Будто в предвкушении потирает руки».

«А Софи лоханулась. Глупая женщина. Думала, что если имеет успех, то многое простится. Только не в арабской стране. Армянская диаспора собирала деньги, чтобы внести залог в две тысячи египетских фунтов, а потом заплатить штраф в 15 тысяч. Оскорбление национального флага Арабской республики Египет. Развратное поведение. Серьёзное обвинение. Но слава Богу…»

«Ей повезло с фактурой. Герои сделаны не по готовым лекалам. Всего-то делов — скроить, а потом сшить текст. Главное — киллер. И если он один — на всех жертв…Получается, что она дышала с ним одним воздухом».

«Мог ли он представить, летя над Красным морем, что в нём навсегда растворится тот пепел из коробочки… Люсинэ-джан навечно осталась в Египте».

Когда у крематория Милочка протянула коробочку, её дно раскалённым железом коснулось Кареновской ладони. Рука непроизвольно дёрнулась — коробочка упала на землю. И оттуда высыпался серый песок с белыми вкраплениями. Осколки скелета? Он стал собирать его и оцарапался.

«Ну вид у него… Будто ушёл в астрал, оставив свою телесную оболочку на её попечение. А Милочку так и подмывает распустить его волосы, собранные резинкой в хвост. Если им дать волю, они заживут собственной жизнью. И тогда маленький Каренчик превращается в Тарзанчика.

Нет, делать этого не стоит. Ещё поймёт как эротический намёк. И придётся снова разбиратьзастеленную кровать».

«Да, больше всего его тянет к краскам. Тот художник, поразивший его воображение в детстве, писал чем угодно — карандашом, углём и даже глиной. Но он предпочитает настоящие краски».

— Карен, а дьявол… Он внутри человека?

— Ты про мировое зло?

— Про убийцу тётушки Лу…и других девушек.

— Знаешь, Мила-джан, когда я слышал про геноцид армян в Османской империи, то много думал… А когда по телевизору смотрел репортажи из Турции, вглядывался в лица жителей… Они такие же как мы. Хотя и являются прямыми потомками тех, кто распинал девушек и отрубал головы младенцам.

Мила выслушала, не шелохнувшись. Её тронула неизбывная армянская боль. Но любой способ утешения казался неуместным.

Карен сам пришёл ей на помощь:

— Извини, тема не ко времени. И вообще…

— Тебе пора?

— Да, Котя…

В приливе нежности он называл её этим прозвищем, находя в повадках сходство с Нэрой.

Карен потянулся к девушке. Они поцеловались. И от этого ласкового прозвища, и от мягких, умелых губ, по венам устремился горячий глинтвейн. Вследствие чего прощание было отложено. И пока их рты касались друг друга, казалось, что Москва за окном затаила дыхание. А потом снова задышала. Спустя некоторое время.

Для восстановления сил потребовался плотный обед. Его приготовление мужчина взял на себя. Это повышало шанс на благоприятный исход готовки. Воспользовавшись моментом, Мила села к компьютеру. Раздел сценария — «Описание действия». Он давался труднее, чем диалоги. Автору не доставало точности деталей. На этот раз пальцы выбили: «Профессор сложил ладони домиком». И тут же осеклись: «Киношный штамп?»

Она всматривалась в монитор, будто в строчках цвета олова угадывала судьбу. Такой же взгляд был у неё во время визита Софи. Милочка так и не поняла с какой целью бойфренд привёл к ней кузину. Впрочем, вечерок они скоротала не без пользы. Бывшая исполнительница танца живота поведала об африканских приключениях, а потом предложила ознакомить с забавой ереванских тётушек — гаданием на кофейной гуще. В коричневом кружке обозначился силуэт расправившего в полёте крылья не то ворона, не то самолёта.

— Иди кушать!

«Господи, как давно в этих стенах не употребляли этого слова — „кушать“! Да и произносил ли его кто-нибудь из женской троицы?»

К Милочкиному изумлению, Каренчик приготовил украинский борщ. На мясе. И когда он успел смотаться за ним? Не иначе как к дяде. И хотя Милочка придерживалась вегетарианской диеты, кушанье отведала с удовольствием.

— Кто научил тебя этому рецепту?

— Дядина жена. Она русская.

— Они ладят?

— Вполне.

«Не вздумается ли ему последовать дядиному примеру?» — пришло на ум Милочке. Но размышлять над этим не тянуло. Помыв посуду (надо же иметь совесть!), она снова подсела к компьютеру. Каренчик прилёг отдохнуть.

«Завтра надо поговорить с Олегом Валерьевичем. Дескать, стремлюсь не обмануть ничьих ожиданий, но…»

— О чём задумалась? — голос дивана.

— О задании…

— Не буду тебе мешать…

Она не стала задерживать. Не нашла подходящего повода.

Он ещё потоптался в прихожке, пережидая шаги соседей на площадке. Опасался бросить тень на возлюбленную? Или на себя?

И вот он шагнул за порог. Он не имел обыкновения оглядываться, а потому она без промедления закрыла дверь. Глянула в зеркало: растревоженные поцелуями «заеды» саднили. Надо зайти в аптеку.

Вернувшись в комнату, она почувствовала: пространства стало больше. Это как-то связано с его уходом? Похоже, это она, Милочка, из племени раков-отшельников. Поразмышляв над этим, она двинулась к рабочему столу— «добивать» сценарий.

В голове прокручивался очередной мотив преступления. И ещё заезженная фраза: «Тот, кто пролил каплю чужой крови, не боится пролить потоки». Его должен был произнести главный герой романа — полковник КГБ в отставке.

Кровь-вода-дождь. Вот такой смысловой ряд.

Далее дело не шло.

Глава 7 Ёксель-моксель!

Когда в прихожей зазвонил телефон, Ольга стряпала.

Голос — чужой.

— Квартира Садовых?

— Да.

— С кем имею честь разговаривать? — Явственны нотки балагура и весельчака.

— Ольга Юрьевна Садовая.

— Беспокоит ваш участковый. Пал Палыч Подопригора.

Он так и произнёс: «Пал Палыч». А не Павел Павлович, И даже не Павло Павлович, как ныне заведено.

— Чем обязана вашему звонку, — в тон незнакомцу поинтересовалась Ольга Юрьевна, про себя надеясь: пан милиционер ошибся номером.

— Прошу прийти в 23 —ий кабинет районного отделения милиции.

— Прямо сейчас?

— Как можно скорее, — голос утратил былую игривость. — Это в ваших интересах.

— А что случилось?

— Поясню на месте.

— Что-то с сыном?

Но на том конце уже положили трубку. Ольга посмотрела на свою, будто чего-то ожидая, затем водворила трубку на место.

Поставить в известность супруга? Профессор — на уроке: какая-то киевлянка собралась замуж за жителя Хургады и проходила ускоренный курс арабского. Прямо на домашний спортивный костюм Ольга натянула куртку, сунула ноги в кроссовки. Районное отделение находилось в десяти минутах ходьбы, так что замёрзнуть она не успеет. Но что представляет собой этот самый участковый? Как законопослушным гражданам чете Садовых редко приходилось иметь дело с милицией.

«А не связано ли это с поездкой мужа на курорт?»

Не в привычках Павла Петровича бесцельное шатание по всемирной паутине. Он остановился на конкретном — новостях. Поначалу российских, затем, как водится, украинских.

Итак, «незалежная». С ней Россия встаёт, с ней и ложится. Найден повешенным Стеценко Михаил, 34 года. Отец троих детей. Заведующий юридическим отделом батальона «Азов». По предварительной версии, суицид. На снимкепокойный в кожаной куртке, под ней видна футболка с изображением «чёрного солнца» и «волчьего капкана». Символика батальона. Эх, раздобыть бышеврон… Чтобы отвлечься от предмета своего вожделения, побрёл дальше по интернетовским закоулкам. А там было чем поживиться. Скажем, свидетельства медсестры из Ровно, вернувшейся из командировки в зону АТО. Её незамысловатый текст — находка для историка. Бесхитростная сестричка пишет, что некоторых раненых у них соглашались братьбольницы «страны-агрессора». «Медики повсюду-медики» — комментирует она в своих мемуарах. Что же до Белозерцева, тот умилился косметичкой, взятой на войну и потерянной, а ещё портретом автора: открытое, серьёзное и такое славянское лицо девочки-отличницы.

Далее шли снимки командировочных будней. Чисто постановочные, оттого мало интересные. «Сестричка на фоне мобильного госпиталя», «сестричка с коллегами», «сестричка с волонтёрами». Последний на фоне подаренного реанимобиля. Ах, эти молодые, вдохновенные лица — рядом с мясницкими кошмарами войны. Чёрт бы их побрал…

Нашивка на куртке женщины — волонтёра показалась любопытной: три чёрных человечка. Что-то новенькое. И он увеличил масштаб. Затем перерисовал символику в специальный блокнот. Может, сгодится для чего-нибудь.

Потом сделал обзор комментариев в Сетях. Много нецензурщины как с российской, так и украинской стороны. И всё-таки мы братья, коли посылаем друг друга в одни и те же места. А вот товарищ «Джохар Дудаев» явно не в себе. На все события у него один и тот же текст, где ключевое слово «орда».

Да, информационнаявойна началась. Но участники ещё не пуганые, не обстрелянные. Ну совсем как та девочка-сестричка. А это на руку подполковнику.

На плечо легла тяжёлая длань. Голос Дании произнёс тоном Бога Саваофа, адресованным ветхозаветным пророкам:

— Пора обедать!

Типовое трёхэтажное здание цвета сырой говядины. У зарешечённого окошка дежурной части — милиционер. Его будничный и довольно простецкий вид, а также знакомая с детства форма и иже с нею (про михалковского дядю Стёпу — милиционера читано не раз с табуретки перед гостями) приободрил посетительницу.

До переименования украинской милиции в полицию и появления бравых хлопцев и гарных девчат с восьмиконечными серебряными звёздами на высоких тульях оставалось ещё полгода.

После короткого телефонного согласования её отправили на второй этаж. Она долго шла по длинному унылому коридору. Встречные люди не удостаивали её даже взгляда, и гражданка Садовая снова приуныла. Но наткнувшись на нужную табличку, расслабилась.

Ольга постучала. Никакого ответа. Постучала во второй раз — ни звука. Она нажала на дверную ручку — в проёме показался письменный стол. Никого. Ольга открыла дверь пошире. За вторым столом мужчина в форме разговаривал по телефону. На «здрасьте» кивнул, нобезадресно, точно в пространство помещения.

— Присаживайтесь!

Она опустилась на ближайший стул, сидя на краешке, оперлась руками о сумочку.

Участковый Подопригора, в чём сомневаться не приходилось-других милиционеров в кабинете не было, закончил говорить и после копания в грудах папок извлёк стопку листов.

— Ознакомьтесь!

После этого он стал быстро-быстро нажимать на кнопки телефонного аппарата — начался следующий диалог, что позволило посетительнице оценить ничем не примечательный облик участкового: «милицейский мастодонт». Тем не менее вид он имел бодрый, без налёта той озабоченности с примесью отчуждёния, которые отличают стражей порядка любой страны. Глядя на добродушное, типичное для селянина лицо, Ольга опять отпустила себя, а потому взялась изучать представленный материал без всякой предвзятости.

На первый взгляд, рисунки выполнены детской рукой. Первый сделан фломастерами. Впрочем, последующие тоже. Вертикальная извилистая линия. По центру странички из тетрадки в клеточку. Вверху справа надписано — «Донбасс». На этой половине красным и жёлтым цветами начертаны по три-четыре отрезка, сходившиеся в одной линии.

«Взрывы» — догадалась Ольга Юрьевна.

На зелёном фоне лежали человечки — больших и малых размеров.

«Убитые».

Из домов, в чьи стены изображались рваными линиями, шли чёрные завитки.

«Дым».

На левой половине странички дома целые и разноцветные. Во дворах сушилось бельё, росли деревья и цветы. Около них стояли человечки. Судя по одёжке, разных полов.

На втором рисунке здание было одно, во весь лист. Для изображения стен использовалась линейка — они были ровные. Изокон выползали всё те же чёрные завитушки. В других виднелись фигурки с кружочками-ртами. При взгляде на них вспомнился знаменитый «Крик» Мунка. Пояснения отсутствовали, но и без того было ясно: Дом профсоюзов в Одессе. Подтверждала это и фигура слева на переднем фоне, где округлый человечек вытягивает руку со штуковиной, в которой угадывается огнестрельное оружие. Оно направлено в сторону человечка, стоящего на карнизе.

«Это тот самый сотник, засветившийся на всех телевизионных каналах и вскоре безвестно сгинувший».

Третий рисунок — земля сверху, не исключено, из кабины боевого самолёта. Внизу между зелёными насаждениями лежал человечек — судя по подолу платья — женщина. Вокруг — красное пятно.

«Кровь».

— Ну что вы обо всём этом думаете, Ольга Юрьевна?

Она воспользовалась моментом, чтобы больше не смотреть на это примитивное, оставляющее крайне неприятное впечатление творчество.

Участковый приподнялся — забрать рисунки. Посетительница отметила: мужчина вступил в ту пору, когда злободневен вопрос — ремень застёгивать под животом или повыше.

— Ваше мнение?

— Извините, но я больше не работаю в школе, так что…

— Я пригласил вас не для эспретизы.

— А для чего?

— Вы действительно того… Ни о чём не догадываетесь?

— А о чём мне следовало догадаться?

В это время дверь распахнулась — на пороге возникла статная фигура хлопца в самовязаном свитере. Ни слова не говоря он уселся за пустующий стол и включил компьютер.

— Тебе дедуля с улицы Белых акаций звонил, — переключился Подопригора на коллегу.

— Чего надо? — хлопец продолжал стучать по клавишам, не отрываясь от монитора.

— Дедуля говорит, что знает, кто стрелял вчера на Липовой.

«Боже, это же рядом с нами!»

— И кто? — вяло поинтересовался коллега.

— Обещал сказать товарищу Бойко при личной встрече.

— Блин! Неохота мне к нему переться! Уболтает вусмерть!

— А ты звякни. Я подстрахую: через пару минут скажу, что тебя вызывает начальство.

Товарищ Бойко продолжил стучать по клавиатуре, а Подопригора вернулся в прежнюю позицию.

— Ваша свекровь Софья Михайловна Садовая проживает вместе с вами?

— С некоторых пор она живёт в нашей квартире.

Пал Палыч заглянул в лежавшую перед ним бумагу:

— Город Киев, переулок Каштановый, дом 57, квартира 7.

— Да, это наш адрес.

— Гражданка Садовая работает?

— На пенсии.

«Милиционеры задают вопросы, даже зная ответ. Наверное это позволяет взглянуть на факты под другим углом».

— А до того?

— Преподавала физическую культуру в… пединституте.

Ольга Юрьевна споткнулась и мысленно похвалила себя за своевременное проглатывание наименования вуза — «Донецкий».

— А сейчас, будучи на пенсии, она увлекается ИЗО?

Ольга Юрьевна старательно наморщила лоб, всем своим видом давая понять: она старается оказать содействие. На самом деле женщину посетила шокирующая догадка, и теперь она лихорадочно отыскивала единственно верную линию поведения.

— Вы знаете… Простите, запамятовала ваше имя…

— Пал Палыч.

— Да, Пал Палыч, я хочу сказать, что видела фломастеры. Среди вещей свекрови… Она использовала их для арт-терапии.

— Разъясните, — буркнул участковый и сцепил руки на животе.

— Арт-терапия — это рисование для душевного здоровья. Ведь каждый цвет особым образом влияет на психику. Софье Михайловне раскраски пришлись по вкусу. У Вас есть детки?

— Трое.

— Вам должно быть известно, что раскрашивание полезно для мелкой моторики.

На соседнем столе затрезвонил телефон.

— Бойко.

Последовало заунывное бормотание в милицейской трубке.

Ольга Юрьевна слегка отвлеклась, а потому следующий вопрос прозвучал для неё выстрелом.

— Софья Михайловна Садовая может быть автором этих листовок?

— Листовок?

— Они расклеивались на стенах жилых домов.

— На стенах? — опешила посетительница. Но уже в следующее мгновение постаралась взять себя в руки: — У вас есть доказательства?

— Признание гражданки Садовой.

Ольга дёрнулась — сумка, всё это время лежавшая на коленях, шмякнулась на пол. Женщина подавила возглас.

Привычка застёгивать сумку в любой ситуации не подвела. Внутреннее её содержимое не стало достоянием мужских глаз.

Секундное происшествие дало ей передышку. Ольга в ней нуждалась. Ибо в следующую минуту её самообладанию предстояло испытание.

— И что теперь будет?

— Статья УК 110 «Посягательство на территориальную целостность и неприкосновенность Украины».

— Вы шутите?

Пал Палыч расцепил пальцы на животе и подался вперёд:

— На полном серьёзе.

Коллега продолжал слушать невидимого собеседника на другом конце провода.

— Послушайте, Пал Палыч! Даже если моя свекровь нарисовала эти… картинки, — Ольга прижала сумку к груди. — Софья Михайловна имеет право на личное мнение.

— Ну и держала бы его при себе! Ёксель-моксель! — повысил голос участковый.

Нет, старый служака не был злым человеком. Он был по-своему мудр. А потому действовал жестковато. Для блага как задержанной Садовой Софьи Михайловны, так и всех остальных Садовых с Каштанового переулка, который уже четверть века был его территорией.

Ольгу же держала на плаву учительская закалка.

— И благодарите Бога, что в нашей службе безопасности не дуболомы сидят! — на этот раз он понизил громкость, придавая словам особую значимость.

Повисла пауза. И Ольга Юрьевна длила и длила её. Из последних сил.

— У старушки мозги набекрень. Но вы-то куда смотрели? — снова возвысил голос милиционер.

— Я могу повидать бабушку?

Никогда прежде невестки Садовые не называли так Софью Михайловну. «Бабушка» было не из их лексикона.

— Не только повидать, но и забрать, — смягчился участковый.

— Насовсем?

Подопригора не удержался от ухмылки.

— Я с вами профилактическую беседу провёл, а дальше… всё зависит от вас.

— Простите, что именно?

— Не выпускай бабку на улицу! — свистящим шёпотом произнёс страж порядка, но Ольгины барабанные перепонки завибрировали, будто он рявкнул басом.

Затем он пошарил на столе, вытащил какую-то бумажку и нацарапал…

— По этому пропуску пройдёте в отделение временного содержания. Это с противоположной стороны здания. У двери имеется звонок. Но прежде поставьте печать в дежурной части.

— Спасибо.

Посетительницанаправилась к выходу и уже взялась за дверную ручку, но не нажала, а неожиданно для самой себя задала вопрос:

— Простите за любопытство. А как вам, то есть правоохранительным органам, удалось задержать Софью Михайловну с… поличным?

На румяном лице милиционера появилась гримаса — не то брезгливости, не то удовлетворённости, а скорее всего, и того, и другого.

— СТучкины дети!

— Чьи?

— Бдительные граждане.

— Понятно, пан Подопригора.

Дверь — опять же как в замедленной съёмке — закрылась.

И тут пан Подопригора увидел знаки, подаваемые с соседнего стола: коллега взывал о помощи.

Пал Палыч набрал воздуха и рявкнул:

— Бойко, к начальнику отделения!

После того, как в кабинете вновь зазвучало привычное щёлканье клавиатуры, участковый откинулся на спинку и какое-то время размышлял над превратностями украинской житухи: его прабабка батрачила на панов, прадед воевал с польскими панами в гражданскую, дед лежит в братской — под Варшавой. А вот он, Павло Подопригора, сам паном заделался. Или правильнее сказать, им прозывается.

Ёксель-моксель!

Глава 8 Пан из «Парадаиза»

Павел Петрович стоял у двери мансарды и смотрел на гордость приусадебного участка — тёмно-зелёный еловый конус с коричневыми эллипсами. Много лет назад эта ёлочка встретила его первой. Юная, она стояла без единой шишечки, но с нежно-салатовыми побегами. Иришка позднее приохотится поедать эти отростки, что жена объяснит авитаминозом и примется с удвоенной энергией пичкать дочку фруктами и овощами. Что ж, её усилия не пропали даром: нынче Ирина Павловна вполне себе цветущая дама, давно обогнавшая родителей в росте и весе.

…Они пришли осматривать дом всей семьёй. Стоял апрель. Аномально-жаркий. В палисаднике распустилась сирень. Дания расчувствовалась и принялась декламировать из Томаса Элиота:

— Сама перевела! — сообщила англоманка домочадцам… А отец семейства запрокинул голову и упёрся как раз в мансардную дверь. Её тогдашний тёмно-коричневый цвет показался исключительно благородным, и ему нестерпимо захотелось всю оставшуюся жизнь выходить через эту дверцу на балкончик и смотреть вдаль.

— А по вечерам у нас поёт соловей! — объявила пожилая хозяйка в клеенчатом цветастом фартуке, запросившая за дом цену по тем временам баснословную. По тому, как она твёрдо стояла на своём, Белозерцев ещё более уверился в достоинствах постройки. Понравился дом и его девочкам: Дане — по причине цокольного этажа для кухни и столовой, Ирине-из-за беседки, так густо обвитой плющом, что внутри было сумрачно и прохладно даже в полдень.

И они его купили. Решение оказалось провидческим, ибо грозовыми сполохами уже отсвечивал час сокрушительного удара по тому, что дотоле стояло неколебимо-по сберегательным книжкам СССР.

…Как бывший шахматный чемпион на покое продолжает разыгрывать партии с воображаемым противником, так Белозерцев продолжал анализировать информацию, что попадала в поле его зрения. Разумеется, количество каналов было ограничено, но для «пенса» хватало с лихвой. Признаться, в последнее время наблюдался даже избыток.

Дело осложнялось тем, что отставник не знал, что, собственно, он ищет между текстовых строчек. Давным давно ему продемонстрировали карту конспиративных квартир Штази в Берлине — типа той, что когда-то посещали Майко-Милкова с майором Белозерцевым. Вышедшая из употребления схема была сплошь усеяна точками. Он тогда подумал: как же аналитики разгребали все поступающие сведения, если каждый четвёртый в ГДР был тайным осведомителем секретных служб? Скорее всего в аналитических отделах наблюдалось что-то вроде информационного тромба. Нечто схожее испытывал сейчас и подполковник в отставке.

В его личном «украинском досье» накопилась разнообразная фактура. Следовало систематизировать её. Мысль об этом несколько взбодрила. «Незалежная» осталась источником боли и исследовательского азарта.

Он просматривал на мониторе сделанные накануне отъезда в Египет закладки, когда взгляд выхватил фамилию — «Титочка». У заместителя командира батальона «Азов» — округлое, мягкое, с плохо запоминающимися чертами лицо. Впрочем, имеется примета. Чуть повыше переносицы — припухлость, в народе именуемая «жировик». Напоминает третий глаз мифического чудища. Не то цербера, не то циклопа. Вспомнить Павлу Петровичу не дали: в дверь просунулась голова Костика:

— Ба-бай! Те-а-ле!

Звонил издатель и редактор местного журнала «Голос улицы» и предложил сделать материал на украинскую тематику: работа посольства в бытность Виктора Черномырдина.

Два добрых часа он посвятил плану будущей публикации, с досадой отмечая, что его мозг всё время стремится переключиться на «третий глаз» Титочки. И он сдался. Его ладонь плотнее обхватила «мышку». В глубинах мозга завертелся свой «кубик Рубика».

У кого имелся третий глаз? У циклопа или цербера? Теперь он уверен, что у циклопа.

Белозерцев оторвался от монитора и спустился на цокольный этаж. Жена гладила бельё.

Он набрал воды. Дания Рафаэлевна глянула на мужа с одобрением. Она тоже придерживалась того мнения, что жидкости надо пить много.

— Дана, скажи, пожалуйста, а эти новообразования… Их называют «жировиками»… Они опасны?

— Не думаю. По крайней мере, при своевременном обращении к медикам это ничем не грозит.

«Опять она про это своевременное обращение… Нет, не пойдёт он на обследование! Во всяком случае, пока…»

— А ты помнишь эту девочку… Из Польши?

— Как можно её забыть, если она на всех Костиных снимках красуется?

— А у её отца, кажется, было что-то подобное. На лице.

— Честно говоря, не обратила внимание.

— По-моему, супружница у него милашка.

— Да, привлекательная. Только мне показалось, что она… — Здесь Дания Рафаэлевна поставила утюг на подставку и принялась складывать готовый пододеяльник.

— Что же тебе показалось?

— Что эта пани избегала нас. Ну понимаешь…

Белозерцев понял. Из-за Костика. «Пани Валенса» испытывала неловкость из-за того, что их внук проявляет интерес к их дочке.

Он залпом выпил второй стакан воды, а поднимаясь к себе на мансарду, ощутил бульканье в желудке. Пожалуй, с питьём он погорячился.

Павел Петрович снова сел к монитору и вышел на украинские информационные ресурсы. Никаких новостей за минувший отрезок времени не появилось. Тогда, чтобы избавиться от осадка, связанного с Костей, он принялся размышлять над очередным «дежавю».

Итак, заместитель командира батальона «Азов» имеет сходство с поляком из «Парадиза». Если бы не знаменитые усы Леха Валенсы, в остальном…

Нестерпимо захотелось в туалет. Едва успел опорожнить переполненный мочевой пузырь, как приехала логопед-дефектолог. Её распахнутые глаза и тоненький голосок напоминали актрису Янину Жеймо из старой советской ленты «Золушка». По забавившему супругов совпадению педагога звали Яной. Она приезжала на Светлополянскую в автомобиле с собственным шофёром — угрюмым молчаливым увальнем, дожидавшемся её на цокольном этаже за чашкой чая. Ходили слухи, что малый являлся когда-то обитателем местного невролого-психиатрического интерната, но благодаря таланту и квалификации Яны Викторовны, его дебильность, якобы, чудесным образом была преодолена — настолько, что удалось скорректировать диагноз, и в итоге он смог жить вне стен специализированного учреждения. Если это и была легенда, то красивая. Не исключалось, что запущенная самой Яной Викторовной. Костиных бабушку и дедушку это не смущает. Им достаточно и того, что специалист оказывала на внука самое благоприятное воздействие. И это она удостоилась звания самой первой Русалочки.

Логопед-дефектолог настаивала на том, чтобы во время индивидуальных занятий кто-то из близких Костика находился в помещении.

— В вашем присутствии мальчик чувствует себя увереннее.

Теперь настал черёд деда.

Он еле досидел до конца — его мочевой пузырь снова был полон. Нет, водопитие — не для него.

Яна Викторовна отказалась от предложенной чашки чая («У меня ещё одно занятие!») и уже тянулась к вешалке в гардеробной, когда Павел Петрович совершил галантный манёвр, перехватив её шубку. Он ловко помог даме одеться, так что ей не пришлось тыкаться в поисках рукавов («Здесь главное, соблюсти уровень подачи!»), а затем вышел проводить специалиста до машины и даже донёс её сумку с методическим материалом и всякого рода инструментарием, перехватив инициативу у шофёра-бирюка, на что тот никак не отреагировал.

Однако у дверцы машины его энтузиазм пошёл на убыль. И дело не только в присутствии водителя. Белозерцев поймал себя на том, что не в состоянии сформулировать просьбу или чего бы то ни было. Ничего не оставалось, как попрощаться.

Когда он вернулся в дом, в глазах жены плескался немой вопрос. Но Белозерцев прямиком двинул в мансарду.

— Стукачи! На меня донесли! — первая осмысленная фраза, которую произнесла задержанная, покидая зарешечённое пространство, именуемое «обезьянник».

«До свидания, товарищи!» — была вторая. Она адресовалась юноше-наркоше без кровинки в физиономии, тётке с фонарём под глазом и мужчине, единственному, кто имел пристойный вид.

Софья Михайловна — постаревшая, но не сдавшаяся валькирия — держалась прямо, так что по её хребту можно было сверять линию отвеса.

Ольга предпочла воздержаться от каких бы то ни было слов, ибо ощущала шаткость пола под ногами. Ухватив свекровь под руку, она потащила её к выходу.

— В жизни всегда есть место подвигу! — Софья Михайловна решила приободрить невестку.

«Цитата из рассказа Максима Горького „Старуха Изергиль“. Из курса для обязательного внеклассного чтения исключена в… 1995 году».

Дверь за ними с лязгом захлопнулась.

Они шли под кронами лип, от которых улица и получила название. Ледок под ногами хрумкал, требуя осторожности.

«Если узнает деверь, всё пропало. Та семейка ни за какие коврижки не примет „сепаратистку“ назад».

Они вошли в подъезд. По тому, как по-стариковски крепко пальцы свекрови вцепились в перила, Ольга поняла: случившееся не прошло даром и для «подпольщицы».

— Девочки, где вы были?

— Гуляли! — бодро объявила Ольга Юрьевна.

Владимир Николаевич перевёл недоверчивый взгляд на матушку. Та целиком сосредоточилась на махеровом берете, который нынешней слякотной зимой страдал от сырости. А пока профессор помогал снять супруге куртку, прошмыгнула по коридору к себе.

Прежде пассажиры подземки держали в руках книжки. Теперь они сидят, уткнувшись в гаджеты. Милочка не исключение. Она держит в руках мобильник, просматривая пропущенные звонки, после чего «чистит» залежи эсэмэсок.

«Задание выполнено!» — послание тётушки Лу. Перед отъездом на курорт Милочка из опасения, что та заскучает, дала ей поручение — поискать интересные истории для сценария.

Милочка подавляет вздох и нажимает на «удалить». В мусорную корзину идут и последующие. А вот последняя. Отправлена дрожащими руками. Иначе как объяснить такое количество ошибок в одном слове?

«Ни о чём не волнуйся. Сделала надёжные затеси! На кругленькую сумму».

«Затеси» — это скорее всего заначка. Покойная отличалась предусмотрительностью и не оставила быкрестницу, а по сути приёмную дочку, без финансовой подушки безопасности. Но где эти самые затеси-запасы?

В последний месяц Милочка ощутила, что бедна. Впервые это открылось, когда она оказалась в Маунт-Плезант.

Первое, чему она научилась в Америке, был «хай-файв», и с удовольствием демонстрировала традиционный американский жест, ударяя правой ладонью по правой руке отчима. А ещё потрясло открытие: американцы — носители высшего разума, лучшая часть обитателей Земли. Это вступило в противоречие с утверждением израильской бабушки, маменькиной мамы: богоизбраны как раз они, евреи. И если её, Милочку, родила еврейка, значит она располагает особым Божьим благоволением. Но юная Милочка поверила Голливуду. Это жителей США Господь любит больше всех народов. Это американцам Он даровал победу над фашистами. А теперь они спасают мир от инопланетян, динозавров, астероидов и арабов с русскими.

В Америке её покорили праздники. По основательности их подготовки жители Нового Света во много раз превосходили Милочкиных соотечественников. Особенно девушку умилила репетиция свадебного торжества. Тогда и возникла мечта — придумывать сценарии. Нет, не фильмов, а праздничных мероприятий. Напрасно родительница убеждала: ремесло малоприбыльное, Милочка осталась при своём мнении.

Поиски двигались по вектору, обозначенному фамилией Титочка. Видимо, желание следовать примеру других добробатов и стать депутатом Рады вывели этого человека из тени безликой массы. Громадянин дал интервью украинскому корреспонденту, где утверждал, что задержанная СБУ Юлия Леонова действительно находилась в расположении батальона и даже предлагала услуги в области информационной работы. Но… что последовало дальше, Белозерцев понял приблизительно. Впрочем, это неважно. Его внимание привлекла голова интервьюируемого. Она имела черты, аналогичные черепу поляка из «Парадиза». И что немаловажно — движение лицевых мышц. Здесь тоже прослеживались аналогии.

Надо отдать должное родственности славянских языков, формирующих схожую «физиогномистику» украинцев и поляков. Да что там черты лица! Язык откладывает отпечаток на менталитет. Даже если человек только изучает его. Знакомый лингвист как-то поведал, что в стройотрядах студенты, овладевавшие немецким, слыли самыми трудолюбивыми. «Англичане» работали нормально, но отличались драчливостью, имелись у них и случаи несанкционированного принятия на грудь. Те, кто изучали романские языки, считались самыми ленивыми. Возможно, это просто байка. Но стоит принять к сведению. Впрочем, он отвлёкся.

Павел Петрович снова сосредоточился на мониторе, и чем дольше вглядывался в увеличенное изображения, тем более убеждался, что перед ним один и тот же человек. Оставалось найти ответ на вопрос: как украинец стал поляком? Или наоборот.

Накопать о бывшем заместителе командира батальона «Азов» удалось немного. Главным образом то, что сообщал о себе сам Титочка.

Человек не робкого десятка, когда касалось чисто военной работы. Готов закрыть глаза на нацисткие символы и на мародёрство, когда речь заходила об его бойцах. Но, как позднее выяснилось, у добробатов оказались не только холодильники, стиральные машины и телики «сепаров», а нечто более ценное, а оттого чреватое последствиями. Коллекция картин, исчезнувшая из музея Нидерландов. А когда ушлые Титочкины соратники догадались предложить голландцам вернуть культурные ценности за вознаграждение, те предложение отвергли. Даже в Европе музейщики не располагают средствами для подобного рода сделок. Дело приняло дурной оборот, когда информацию обнародовали западные СМИ.

Тут наш укро-поляк или, если вам больше нравится, польский украинец, «трошки» струхнул, потому как подобные дела отбрасывают длинные тени. Да и «мiжнародна полiтика-це тонше, нiж камар пiсяэ». Но главное, навострил лыжи в Европу, что неудивительно и вообще свойственно природе реформаторов.

В Бруклине, а конкретно, в Гринпойнте, в избытке встречаются пустившие корни бывшие активисты «Солидарности». Вот и наш Титочка со временем стал рассуждать с практической точки зрения, а потому и заимел существенный майданный бонус — «карту поляка».

Такая история сложилась в голове отставника. Вот только насколько она соответствовала истине?

Глава 9 Паранджа по-московски

Следовало найти в себе силы заглянуть в комнату покойной и поискать эти самые «затеси».

Начала она с платяного шкафа. Узкий, вытянутый, он рассчитан скорее на нужды холостяка, чем дамы — любительницы шляпок. Впрочем, покойная шопоголизмом не страдала. Шляпки — не в счёт. Гардероб комплектовался рационально, без излишеств.

Девушка прошлась взглядом по платьям, сарафанам, юбкам. С верхней полки, отведённой под неразобранные египетски сувениры, на неё уставились незрячие глаза точной копии живой Нэры. Что там рассказывала тётушка Лу про эту египетскую кошку? — В неё превращалась богиня Бастет, чтобы защитить отца от врагов. Однако в случае с тётушкой Лу кошачье изображение, этот амулет для путешественников, не сработал.

Милочка отложила Бастет в сторону и продолжила осмотр.

В своё время кареновская кузина помогла разобрать багаж покойной со всей ответственностью армянской женщины. Но врождённая деликатность не позволила ей вскрыть обвязанный скотчем пакет. Только этим можно объяснить факт, что на нижней полке обнаружилась вещь, не подвергнутая ни идентификации, ни классификации.

Белый пакет с фирменной надписью «Плант оилс». Подобный, только меньшего размера, имелся и у Милочки, посетившей магазин Татьяны Шарошкиной-Экрами. Там в него уложили бутылочку кунжутового масла — верное средство от запоров. Её маленькое подношение Кареновскому дядюшке, которого Милочка в глаза не видела, но о котором была наслышана как о благодетеле бойфренда и его матушки.

Девушка помяла находку. Не похоже, что внутри какие-то египетские снадобья в стекляшках. Скорее знаменитый чай каркаде. Но почему нет характерного похрустывания? Милочка пожамкала упаковку энергичнее, но та никак не отозвалась. Оставить всё как есть? Не стоит. Если внутри — чайная россыпь, это будет кстати. Последняя ревизия кухонных шкафчиков показала: продукт на исходе.

Пришлось повозиться со скотчем. Тётушка Лу была убеждена, что в плотной упаковке чай сохраняет аромат. Действительно внутри что-то чернело — даже отсвечивало антрацитовым блеском. Но это был не сыпучий продукт, а нечто приятное наощупь, гладкое и монолитное. Ткань! Неужели тётушка Лу прихватила с собой маленькое чёрное платье, которое исключила из гардероба как несоответствующее возрасту?

Нет, наряд не отличается минимализмом. Скорее наоборот. Он призван не подчеркнуть достоинства фигуры, а скрыть. Развёрнутое на руках, одеяние зависает чёрным уродливым призраком. Нет, она не собиралась оставаться ним наедине. Но к кому обратиться?

Подслеповатый профессор, принявший её за пацана, для роли консультанта не годился. А вот та колоритная пара — он огромный и неуклюжий, она-миниатюрная и изящная — заслуживают доверия, тем более что один раз уже оказали ей поддержку.

— Павел Петрович сейчас на прогулке с внуком. И вам, Милочка, хорошего дня! — Дания Рафаэлевна повесила трубку.

Меньше всего ей хотелось бы слышать сейчас бывших обитателей «Парадиза». Они только начали отходить от этой жути. И единственное, что требуется их семье — покой. А он постоянно под угрозой.

Нет, она ничего не скажет мужу об этом звонке. С неё достаточно тех сабо…Подумать только, он перепутал их… Принял её аккуратную миниатюрную ножку за… Стоп! Не надо об этом думать. Маньяк вычислен и сидит в тюрьме. Факт, против которого не попрёшь. Но осадочек-то остался. И какой!

А всё эти сабо. Каким образом они оказались у Паши? Его объяснения не лишены здравого смысла. Это если не знать историю болезни свекрови. Болезнь Альцгеймера. Это неотвратимо, неизлечимо и вообще катастрофа. Но они пережили это.

Однако в последнее время Паша и сам не в лучшей форме. Хотя держится бодрячком. И вообще всячески противостоит грозному симптому — ослаблению памяти. За итальянский взялся. Говорят, изучение иностранных языков — хорошая профилактика болезни Альцгеймера. Но не слишком ли поздно в его случае?

Впридачу свербит мозг и другая загадка: на кой ляд попёрся он ночью к бассейну? Один! Не было ли это заранее условленным свиданием? Очень удобно: она-то, его законная жена, на тот момент отсутствовала.

Ох, давно не было у неё приступа ревности. Очень давно. Просто повода Хиппо не давал. Но там, в «Парадизе», он стал сам не свой.

Симптоматика тридцатилетней давности. Но тогда она быстро сориентировалась. Пошла прямо к генералу. Можно сказать, бухнулась в ноги. И он принял к сведению. Через год они отправились в Африку — первую их заграничную командировку. Но почему у мужа оказались те злосчастные сабо? И не в пушку ли рыльце у него самого?

Павел Петрович повесил трубку, откинулся на спинку и с наслаждением потёрся затылком.

У Абделя была сообщница! Это она орудовала у бассейна, пока главный менеджер устраивал дымовую завесу. Да, ведя переговоры с мужем итальянки о Марке, он с помощью женщины в никабе держал ситуацию под контролем. Но каков риск! Ведь невозможно предусмотреть всё, включая и то, что итальянка станет прогуливаться с коляской и напевать:

Как это переводится? — Спи, спи, моя малышка! Какая луна около тебя!

Перед его глазами заколыхалось в воде лунообразное лицо Людмилы.

Он встал — резко подавшись корпусом вперёд. Коленные чашечки издали недовольное пощёлкивание.

Итак, женщина в никабе (или переодетый мужчина) совершили преступление. А потом Абдель, имеющий мастер-ключ, подбросил одеяние в номер жертвы. В качестве особого знака. Или с целью скрыть улику. Теперь это не важно.

Но почему именно мадам «Розовая шляпка»? Ответ — в её прошлом. Да, она работала на контрразведку, при чём в восточном направлении тоже. Насколько эффективно — другой вопрос. Но контакт с сотрудником посольства Арабской республики Египту неё имелся. У Махмуда в Москве имелась постоянная подруга, родившая от него мальчика. Вполне вероятно, что московские коллеги действовали и в этом направлении, так сказать, комплексно. А цель была одна — вербовка Махмуда. Удалась она или нет — о том Белозерцеву не докладывали. Он выполнял свою часть работы — опекая и направляя подсадную утку.

Но каким образом её расшифровали? Ведь архив КГБ остался цел и в Москве, и на периферии. Россия — это не Польша, где благодаря именно этим документам разоблачили Леха Валенсу — икону польского сопротивления Советам, вождя «Солидарности» и первого президента свободной Польши.

Нет, такая утечка в их маленьком, но закрытом для враждебных поползновений городке исключена. Значит, Майко-Милкова сама выдала себя. При контакте с кем? Да с тем же Махмудом, приехавшим в «Парадиз»!

Похоже, что эта версия наиболее близка к истине. Но в таком случае, при чём здесь Абдель? И кто Махмуд? Неужели тот милый старикан, которого Даночка прозвала Хаджи Насреддином? По возрасту подходит. А по характеру? Неужели он столько лет лелеял план отмщения девушке, устроившей ему медовую ловушку? А если его карьера была погублена этой связью? — Учитывая взрывной арабский характер, вполне вероятно.

И всё же, и всё же…

Милочка разложила никаб на плоскую твёрдую поверхность. Визуальный осмотр поверхности ничего не дал. Не то что прорехи, а и затяжки не наблюдалось. Ни на рукавах, ни на подоле. Отсутствовали и следы погружения в жидкость — и в хлорированную, и в морскую. Одно было непреложно: в эксплуатации вещь находилась непродолжительный срок. Кромки не залоснились, не обмахрились, а сияли отличным товарным видом.

Что ж, этот милый дядечка считает, что подброшенное в багаж жертвы одеяние — в духе радикалов-исламистов. Мол, знай своё место, женщина. Вот какой должна быть твоя оболочка! Не юбочки, не сарафанчики, не платьица, которые не оставляют простора мужской фантазии… Стоп! Но чем навлекла на себя гнев фанатиков тётушка Лу? Её повседневный гардероб отличался скромностью: ни тебе ножек, ни открытых плечиков, ни ложбинки меж грудей.

Действуя по инструкции Белозерцева, девушка вывернула хламиду наизнанку. Рецепторы уловили перемену. На смену ароматам моря пришли телесные запахи. Судя по ним, под одеянием пряталась дама. Но больше всего вопросов вызвала ткань, соприкасавшаяся с лицом. Она имела другую окраску. Поначалу исследовательница отнесла это на счёт недостатков освещения, но приглядевшись, укрепилась в мнении: на материале — остатки косметики, а точнее — пудры. Правда, для тональной она выглядела чересчур светлой. К тому же входящая в состав пудры отдушка издаёт искусственно-сладковатый аромат, а этот ближе к натуральному.

«Раздвоение какое-то: подмышки пахнут по-женски, а лицо… Нет, даже не по-мужски. А как-то по-детски».

Да, именно такой запах распространяла присыпка, которой Милочкина соседка обрабатывала пухлые складочки первенца. Но при чём тут загадочная мусульманка? Или всё-таки мусульманин?

Нет, она так и не научилась разгадывать тётушкины ребусы. А ведь та утверждала: никакой особой смекалки здесь не требуется. Надо просто знать правила разгадывания.

Милочка отложила предметы «ребуса» и пошла пить кофе. Ведь ей ещё предстояло написать отчёт милому дядечке из Шуи. Нет, не так. Из Шуши?

Заправившись кофеином, она занялась письменным столом. — Место для тётушки Лу почти сакральное, а в последние годы и вовсе алтарь, на который приносились дары — в форме многочасового писания.

В верхнем ящике — канцелярские принадлежности, которые отличали цвета тёплого, даже горячего спектра — следствие детства, проведённого в высоких широтах с их размытостью тонов.

Второй ящик наполняли блокноты с выписками из понравившихся книг.

Дно третьего прогнулось под тяжестью вырезок из газет и журналов — так называемого «досье». Милочка выдвинула последний — он посвящался Египту: проспекты, путеводители, каталоги. Из всей этой рекламной пестроты выбивался скромный альбом для рисования, в котором и нашли последний приют засушенные цветы бугенвиллии, египетской акации, олеандра. Помня страшные рассказы о свойствах последнего, Милочка тщательно вымыла руки, после чего взялась за печатную продукцию.

Каталог «Mix» включал всевозможные способы развлечений и поправки здоровья. Развлекательный центр «Шехерезада» рекламировала исполнительница танца живота и по совместительству Кареновская кузина. Судя по тому, что фото было обведено красным, тётушка Лу намеревалась использовать её историю для литературных целей.

Но по какой причине красного фломастера удостоился и центр красоты «Клеопатра»?

Тётушкина кожа отличалась свежестью, хотя и выглядела обветренной. Она обожала ходьбу с финскими палками, так что здоровый румянец так и играл на щеках. Даже в гробу. Он просвечивал сквозь вуаль, которой тактично закрыли лицо покойницы. Скорее всего румяна нанесли в ритуальной службе, и они распространялись на подбородок. С какой целью? Милочка не заказывала посмертный макияж.

В день кремации шёл снег. Такой густой, что успел покрыть лицо покойницы, пока её выносили из машины в зал прощания. Снег стал её последней маской. Кстати, тётушка Лу никогда не делала косметических масок, ограничиваясь кубиками льда из морозилки.

А если принять за данность, что тётушка воспользовалась услугами центра «Клеопатра»? Но какие молодильные яблочки, поданные рукой сероглазой красавицы-косметолога, она вкушала? И самое существенное — с какой целью?

Здесь явно не обошлось без мужчины.

Но тётушка Лу и сильный пол плохо монтировались в Милочкином сознании. Единственный мужик, с которым та обнималась, — кот Тишман. В соответствии с семейной легендой, троица друзей-Люда, Люсиль и Милко — нашли котёнка с разными глазами (один карий, другой-голубой) когда прогуливались у студенческого общежития. Сжалившись над сиротой, Милко усыновил его, однако держать домашних любимцев в общежитии строго-настрого запрещалось, и болгарин договорился с бабушкой, живущей в одной из хрущоб, о временном приюте для Тишмана.

После отъезда Милко на родину заботы о коте взяла на себя Люсиль. С нею он отправился сначала по распределению в Энск, а затем вернулся в столицу.

Милочка была свидетелем его болезни, когда кот не ел и не пил целую неделю, и Гудкины уже мысленно попрощались с разноглазым, но тётушка Лу, к тому времени она звалась уже так, слёзно умолила животину не покидать её. На другой день Тишман, пошатываясь от слабости, впервые подошёл к миске с водой, а на следующий день полакал молока. Он прожил ещё год и отошёл в кошачий рай, который вполне заслужил, когда хозяйка, видя его немощь, нашла в себе силы отпустить любимца.

Его портрет в траурной рамке висел на стене в спальне. Милочка подняла глаза на фото разноглазого кота. В неверном свете люстры ей почудилось: усы Тишмана шевельнулись. Она перевела взгляд на изучаемый материал и задалась вопросом:

Ради кого хозяйка Тишмана так прихорашивалась? И не был ли этот незнакомец причиной трагедии? Это и предстояло выяснить.

А пока девушка принялась изучать растёкшееся с изнанки никаба пятно. Белёсое, с крохотными крупинками. И только. Похоже, она зря теряет время. А ведь ей надо думать о сценарии.

Девушка глубоко вздохнула, будто сдерживая икоту, и отложила никаб. После чего нехотя села к «компу». Надо начать. Хотя бы одну строчку. Потом раскочегарится. Тётушкино словцо. Она использовала его, когда у крестницы не ладилось с сочинениями по литературе и следовало её подбодрить.

В лопатках заломило. Верный признак: надо сделать перерыв. Начинающая сценаристка с наслаждением потянулась. День прожит не зря. Она едва успевала «чирикать». Тётушкино словцо. Но сама она редко пользовалась компьютером: «Беру ручку — и срабатывает условный рефлекс. Как у собаки Павлова. А на уровне первой фаланги среднего пальца у меня и вовсе эрогенная зона».

Короче, тётушка Лу по своей привычке валила всё в одну кучу.

Даже после ухода в лучший мир она продолжала витать где-то поблизости и помогать крестнице.

Взять хотя бы чёрную хламиду из её чемодана. Она тоже сгодилась в Милочкином хозяйстве. Имеется в виду — творческом. Потому как в будущем сценарии будет задействована. Ну, только не так грубо и прямолинейно, как в реальности — мэсидж от террористов и прочее.

Нет, в Милочкином замысле сама героиня обрядится в паранджу, дабы скрыть кое-какие дефекты. Ну, к примеру по-утиному раздувшиеся губы от неудачно проведённой косметической операции. Или аллергическую сыпь от чудодейственной маски.

Стоп!

В голове щёлкнул переключатель.

А если в самом деле… Тётушка планировала сделать косметическую манипуляцию. А чтобы не показываться на люди с красной (или какой там ещё) физиономией придумала прикид.

Прикольно!

Милочка достала мобильник. Перед тем как набрать номер прокашлялась.

— Ксюша! — произнесла она нарочито оживлённым голосом. — Мне требуется твоя консультация. Нет, дорогая. Не насчёт губ. Это вчерашний день. Мне нужна эпиляция. Нет, не там. Выше. На лице. Вот как? Так просто? А после заметно будет? Что? Целую неделю? А если припудрить? Спасибо, дорогая. Непременно. Только к тебе. Целую. Пока.

Милочка, метнув мобильник на диван — в распростёршееся чёрным призраком одеяние, принялась отплясывать не то румбу, не то сальсу, не то «цыганочку». А скорее всего всё вместе.

Возмущённая Нэра спаслась бегством — на платяной шкаф.

«Никакого покоя!» — говорили её зелёные глаза, принявшие на высоте горчичный оттенок.

Глава 10 Мозги плавятся

А у неё имеется «чуйка». Да, та самая, женская, которая зачастую служит заменой мозгов. Надо отдать должное этой пигалице: сработала не столь оперативно, но чётко. На руку оказалось знание бабских штучек-дрючек, о которых он понятия не имеет. А в итоге женщину в чёрном можно вычеркнуть из списка подозреваемых и вернуться к Титочке.

Хвала интернету! Одним кликом он получает любую информацию.

«Волонтёры батальона „Азов“» — набрал он в поисковике.

Монитор мигнул и выдал…

На его счастье волонтёры методично фиксировали результаты своей деятельности.

Детские рисунки: солдат с автоматом, к нему тянутся детские ручки. Юный художник внимателен и к деталям. «Волчий крюк» и «чёрное солнце» старательно выписаны на шевроне.

Вот грузовик, доставивший в расположение добробатов какие-то коробки. Зафиксирован молодой мужик, подающий эту самую коробку молодцу в майке защитного цвета. Сбоку их сослуживец. Он смотрит куда-то в сторону, а потому присутствует в кадре лишь его профиль — среднестатически-славянский, с мягкими, округлыми линиями носа и текучим подбородком. Стоп! И снова человек, похожий на поляка из «Парадиза».

Когда в тот вечер Дания Рафаэлевна заглянула на мансарду, супруг сидел у компьютера с потухшей трубкой в зубах. Чашечка была опрокинута, и пепел осыпался на домашние «треники».

Очередное занятие мэтр Кузовкин посвятил «разбору полётов». Предмет анализа — посерийный синопсис Милочкиного сценария. Коллеги получили его распечатку заблаговременно. Стопка белых листков лежала перед каждым, включая автора. Стол наставника оставался помеченным лишь набором отточенных карандашей. Но использовались они не по прямому назначению. Кузовкин имел обыкновение постукивать ими в минуты волнения.

Первым держать слово вызвался Игорь Нехамес. По всем признакам он был навеселе, тем не менее изъяснялся чётко. Среди недостатков он отметил отсутствие «батальных сцен», то есть банальной махаловки. Среди достоинств — актуальность. «Текст написан на злобу дня». В чём она заключается, ответил лаконично: «арабская весна», подпаленный Ближний Восток. На что Милочка трепыхнулась было возразить: действие происходит в курортной зоне, где априори не может быть места политике. А Игорь продолжал:

— Если хотим сделать очередную агитку, то образ мусульманина, объявившего сексуальный джихад, будет кстати…

При слове «агитка» на лице Кузовкина отразилась улыбка, более похожая на тик. В своё время он закончил факультет журналистики, где приобрёл изжогу от… подобных терминов.

— Я вижу, Милочка, что в плане концентрации на предметном мире, в изощрённости деталей вы тягаетесь с самим Андреем Тарковским! — Нехамес прибавил язвительности.

— Я предпочитаю чётко представлять пространство, в котором будут разворачиваться события. — «Ответчица» оглядела присутствующих. — В моём распоряжении компьютерная программа, которая способна показывать звёздное небо на любой широте и долготе. С её помощью я определила, что в небе над «Парадизом» в ночь первого преступления была луна. И не простая, а голубая.

Комментарии не последовали.

Карандаш в изнеженных пальцах мэтра завибрировал.

Следующей выступила Марина Лялина. Некрашеные волосы с проседью прибавляли даме с десяток годков, чёрная водолазка едва сдерживала вскормившую четверых детей грудь, но сквозь простецкий вид просвечивало абсолютное бабье счастье.

Марина оказала начинающему автору поддержку, так и не сказав ничего по существу. Даже по части амурной линии.

А вот Мераб Цанава проявил себя как толковый критик. Бывший адвокат не оставил камня на камне…

— Какой из вашего Абделя злодей? — вопрошал он, буравя Милочку некогда карими, а нынче буро-зелёными глазами. — Из логики текста он скорее жертва обстоятельств. Зритель не ощутит чувства удовлетворения от возмездия, ибо интуитивно будет подозревать: в злодеи выбран не тот.

Кузовкин принялся отбивать карандашом стаккато о столешницу.

А в чём смысл детективного жанра? — Цанава обвёл глазами притихших коллег. — Дать народу возможность пережить торжество справедливости.

«А ведь он прав!» — подумал Кузовкин.

Если бы душегубство замыслил мужчина — да хотя бы вдруг объявившийся Махмуд, когда-то находившийся в разработке у КГБ, стал бы он действовать столь неосмотрительно — топить женщину в в непосредственной близости от массового скопления туристов? Надёжнее совершить расправу в номере. Убийство в бассейне попахивает спонтанностью, когда действуют не от ума, а от чувства. Или обороняясь.

Могла ли мадам «Розовая шляпка» напасть первой? Судя по брошенным сабо, она действовала в спешке. Но почему, ощутив опасность, двинулась к хлорированной воде, которую до смерти боялась? Что вообще может сподвигнуть женщину забыть про собственную фобию? Любимый мужчина? Подруга? Ребёнок?

У Майко-Милковой не было детей, что не исключает материнских чувств. Она воспитывала крестницу. Вполне вероятно, что женщина устремилась к воде, в которой находился ребёнок.

Но в тот отрезок времени к бассейну подошёл и Костя.

А дочка поляков? Девочка исчезла из поля зрения сразу после представления фаерщиков. И это её искал в толпе Костя. Но если Майко-Милкова бросилась на помощь ребёнку и погибла, спасая её, то почему родители… Должен же ребёнок рассказать о том, что с ним случилось. Но «Валенса» покинули отель, никого не поставив в известность об инциденте. Не захотели связываться с полицией? Опасались, что расследование несчастного случая не позволит вовремя отбыть на родину?

Вот те догадки, которые могут пролить свет на гибель мадам «Розовая шляпка». Но как это монтируется со смертью девушки в хеджабе, которая была насильственной, хотя полиция и не признала этого?

И первая, кто ничуть в этом не усомнился, была молодая сценаристка из Москвы. Если верить её словам, девушку привлёк сам типаж, возможность использовать его в сценарии. К чему привело это изучение фактуры? — Женщины сближаются настолько, что одна сторона сочла уместным делиться интимными переживаниями и жаловаться на разлучницу. Кто выступил в её роли? — Рита. Ася даже пригласила девушку-аниматора в номер. Чтобы разобраться.

Но почему Рита прямо не сказала об этом полиции, приплетя сюда лесбийские наклонности? Да потому что опасалась вызвать подозрения более серьёзного свойства.

Но зачем ей убивать незадачливую соперницу? — Незачем. Срок путёвки истечёт-и прости-прощай!

То же и с мужчиной. Зачем Абделю нейтрализовать докучливую невесту таким жестоким образом, если есть другие рычаги. Стоит только намекнуть полиции, что некая особа предлагает интимные услуги…

Загадки, одни загадки. И похоже, его мозги начинают плавиться.

«Разбор полётов» расстроил начинающую сценаристку, но ослабил её невротические реакции. «Кол колом выбивают!» — так выразилась бы маменька, окажись в Москве.

Чтобы очистить голову от назойливых мыслей, девушка занялась уборкой. Так всегда действовала и тётушка Лу. «Порядок в квартире — порядок в мыслях». Она протёрла пыль, помыла кошачью миску и туалет. А потом рука потянулась к мобильнику.

«Сделала надёжные затеси. На круглую сумму».

Только при повторном чтении, Милочка осознала: подлинный смысл туманен. И вообще ускользает. В первый-то раз она посчитала, что речь — о заначке. А «затеси» — элементарная описка, что неудивительно при отсутствии навыка набора на клавиатуре. Мобильником тётушка Лу пользовалась неохотно, да и то, потому что его подарила крестница. Как же она называла его? «Колпаком Мюллера». Милочка не стала допытываться о происхождении словосочетания, но догадалась: нечто досадное.

Итак, если она составила длиннющее по её меркам сообщение, значит… оно важное. Для обеих. А в день его получения Милочкина голова была слишком занята, чтобы:

1. Усомниться в точности восприятия.

2. Расшифровать «затеси».

На этот раз она исправит оплошность. Стоит лишь кликнуть мышкой.

«Затеси». На мониторе высветился столбик расшифровок. Среди них — «зарубка на дереве».

Но если брать во внимание, что тётушка Лу вела родословную из посёлка, где жили эти… дровосеки…нет, лесорубы, словечко не было уж вовсе чудным.

В конце отсылок значился писатель Виктор Астафьев. Ни имя автора, ни название его книг ничего не говорили. Опять облом? Но фраза «на кругленькую сумму» продолжала будоражить. К тому же тётушка Лу болтушкой не слыла. Она была графоманкой. Впрочем, для журналистки — слабость извинительная. Кто из газетной братии не мечтает выпустить книгу?

Память услужливо подсунула картинку: Милочка-кроха открывает глазки после дневного сна, а сквозь решётку кроватки видит: тётя Лу с видимым сожалением отрывается от очередной тетрадки и кладёт на полку — в шеренгу соплеменников. Сладкому дурману положен конец. Ею, Милочкой.

Но где эти самые «затеси»? — Поиск ответа пришлось отложить. Возникла потребность взбодриться чашкой кофе, которая на самом деле представляла собой кружку с надписью «Мила». Кареновский подарок.

Она открыла банку растворимого кофе, мысленно похвалив себя за экономность в расходовании её содержимого, после чего заглянула в хлебницу. Там притаился кусочек булки. В шкафчике с крупами нашлась банка с остатками варенья, происхождение которого было неясным.

Подкрепив силы, Милочка вернулась к изысканиям.

Книжка «Затеси» Виктора Астафьева представляла собой сборник рассказов. «Не здесь ли зарыта собака?» — выплыла очередная тётушкина идиома.

Что там толковал тот дядька с бородкой? «Если хочешь понять русское выражение, прочти его на арабском». Но Милочке «в лом» (выражение неизвестно где подцепленное) было читать и на родном наречии — она только пробежала глазами оглавление. Много Астафьев написал, и названия прикольные, хотя и по старинке — в терадках. А в предисловии отмечено: число их равно восьми. Прикольно. Ведь и тётушка Лу нумеровала свои опусы.

Девушка распахнула створки книжного шкафа — свидетеля невинного тётушкиного безумства. Толстые общие тетради уже начали спор за жизненное пространство. Начало положил потрёпанный блокнот. «Лето в деревне Сашково» — выведено детской рукой. А ниже — дата. Милочка прикинула: прошло полвека. Затем пролистала записи.

«Ходила с тётей Нюшей на пожню, помогала сгребать сено».

Унылые обложки 70-80-ых. На трети пути они расцветились обнадёживающими тонами смены курса. На последних и вовсе красовались ласкающие взгляд картинки в виде заморских пейзажей.

Да, насколько тётушка Лу была бесталанна в своих сочинениях, настолько упёрта. Как это и свойственно графоманам, чью участь она делила не одно десятилетие. Кстати, не такую уж несчастную. Маменька и вовсе числила подружку в списке счастливейших из смертных:

«У Люськи не истощались позывы к писанию — в отличие от многих талантливых и успешных авторов».

Милочка открыла тетрадь, датированную маем 1988 года.

«Кот, который умел обниматья».

Напоминает детективную серию Лилиан Джексон Браун. Но тётушка Лу в то время вряд ли интересовалась криминалом. А вот прототип главного героя обитал с ними в одной квартире долгих десять лет. По свидетельству маменьки, с ним Люська и появилась на пороге их квартиры. Двое суток в сумке-переноске Тишман выдержал стоически. Правда, подхватил насморк. Целых два месяца пришлось таскать его по ветеринарам. Разноглазого уродца маменька терпела исключительно ради подруги, вернее, её услуг. Что и говорить, не так много нашлось бы в Москве воспитательниц, согласных работать круглосуточно за кров и стол.

Милочка вздохнула глубоко-глубоко. От тетрадки пахло детством. Но пора переходить к делу.

Тётушка прибыла в Египет 7 октября 2014 года. Следовательно, должна быть и тетрадка, датированная этим числом.

Вот она! Кроме даты, на форзаце выведено ручкой: «Затеси».

Начинались они откровенной, можно сказать, дневниковой записью:

«Затеси» Милочка читала внимательно. Это не дамское плетение словес в чистом виде: имеются фрагменты в художественном отношении вполне внятные. Но до цельного литературного текста, из которого можно выкроить сценарий, ещё далеко. Домашние заготовки или, если кому больше нравится, эскизы декораций для будущей драмы.

И ещё — здесь отсутствовали перечёркнутые абзацы. К слову сказать, один из признаков графомании. Но в чём автору нельзя отказать, так это в обязательности фиксации дат. Судя по ним, она нуждалась в словах с той периодичностью, с которой требуется опохмелиться запойному.

Итак, любовный роман с элементами мистики и детектива (куда же без них!). Три главные героини. Судя по характеристикам, в «Парадизе» они имели прототипов. Девушка-аниматор, женщина в хеджабе и дама в розовой шляпке. В последней тётушка намеревалась вывести себя. Об этом свидетельствовало и следующий пассаж:

Чем больше вникала девушка в записи, тем больше убеждалась: автор использовала свою наблюдательность на полную катушку.

«И не она ли тебя в итоге подвела?» — вопрос адресовался витавшей вокруг тени.

Но она безмолвствовала. Не содержали готового ответа и исписанные листки. Тем не менее между строк читалось: обитатели «Парадиза» выдавали себя не за тех, кем являлись. Впрочем, подобное суждение Милочка слышала и прежде — от другого мертвеца. Ася как-то вскользь заметила: «И почему мы, славяне, стремимся избегать друг друга на заграничном отдыхе? И даже делаем вид, что незнакомы..?» При этих словах она бросила взгляд в сторону бассейна. Кто плескался там в ту минуту?

Нет, не вспомнить.

Читательница перелистнула страницу:

Действительно, почему?

Имелась в «Затесях» и своеобразная копилка словечек. Особо было выделено (обведено красной гелевой ручкой) слово «мабуть». В следующий раз оно возникло напротив персонажа с закручивающимися усами запорожского казака. Но в его описании обнаружился и второй вариант: «копия Леха Валенсы». Кто такой этот самый Лех (Или Лях? По написанию гласной определить затруднительно) пояснений не давалось. А вот слово «мабуть» через пару страниц автор расшифровала. В переводе с украинского — «возможно», «может быть».

Судя по всему, отель «Парадиз» явился для тётушки Лу «золотой жилой», из которой она черпала свои образы. В подготовительных материалах они представали этакой разноголосой и разноязыкой толпой, бравшей читателя в плотное кольцо.

Что же в сухом остатке? Три типажа, которые в итоге мертвы.

От этого наложения художественного вымысла на реальность судорожно сжимается горло. Милочка навострила ушки — из ванной не доносилось ни звука. Всё-таки стоило порасспрашивать Карена насчёт крана. Наверняка, это был один из его многочисленных кузенов, которым негде встречаться с девушками. Но почему она, Милочка, должна предоставлять свою жилплощадь? При чём за «спасибо». А его, как известно, в карман не положишь и маслом не намажешь.

В последнее время её всё чаще посещали мысли о хлебе насущном, а если точнее, о новых источниках финансирования. Увы, пока их не предвиделось: обещанный мэтру сценарий «раздраконили» на стадии синопсиса. Перспектива перейти на содержание мужчины никогда не посещала светлую Милочкину головку. Не тому учили её тётушка Лу и маменька. Да и где такого найти?

Она отложила тетрадь и двинулась на кухню, чтобы оценить содержимое холодильника. Йогурт, молоко и много фруктов, но основа пищевого благополучия — горка бурых округлостей в нижнем контейнере. Картофельные клубни — основа стратегического запаса большинства соотечественников. Что ж, ей по силам продержаться пару-тройку дней. А там… Правда, у тётушки Лу имелись свои кубышки — на всякий «пожарный случай». В кризисы опекунша посвящала Милочку в тайны их дислокации. Однажды это была гигантская глиняная лягушка-копилка, набитая десятирублёвыми монетами. Тогда они не стали подвергать лягушку «казни», а просто стамеской проделали щель в спинке. А когда встряхнули — вывалился ворох металла. Потом они увлечённо пересчитывали серебристые монеты, собирая в кучки. Оказалось — целых шесть тысяч рублей!

Перед отъездом тётушка Лу оставила заначку — вместе с наставлениями. Средства те уже нашли себе применение. А новые предвидятся через тридцать календарных дней. В соответствии с график маменькиных переводов. Неужели придётся продавать вещи? Милочка потащилась в спальню. Открыв платяной шкаф, она первым делом сконцентрировалась на коллекции шляпок. Интересно, найдётся ли на них покупатель?

Она взяла в руки висевшую на крючке дамскую сумочку и прошлась по её закуточкам. Однако ни разу пальцы не натолкнулись на свёрнутые для хранения в «кубышке» вожделенные банкноты. Поток мыслей о хлебе насущном устремился далее. Она прошла на кухню и заглянула в кухонные шкафчики, где стояли ёмкости для хранения сыпучих продуктов с наклеенными скотчем бумажками. «Рис», «Гречка», «Пшено». Знакомый почерк. «Если в доме есть запас этих продуктов, мы с тобой, Милочка, голодными не останемся». Ревизия запасов несколько утихомирило тревогу.

Глава 11 Игра в куклы

Дания Рафаэлевна священнодействует в своих безраздельных владениях. Все трое мужчин любят хорошо поесть. Меню на каждый день продумывается накануне. На воскресный обед запланированы: суп-лапша «токмач», плов с бараниной и обожаемые Костиком пирожки — «перемечи». Каждое утро персонально для отца выпекается хлеб — «икмэк».

Дания пропускала через мясорубку баранину, когда створки кухонных дверей распахнулись и под кухонные своды вступила мужская фигура. Сквозь призму навернувшихся от лука слёз стряпуха разглядела собственного батюшку. Он потоптался у порога, решаясь на что-то. Дочь метнулась к крану — сполоснуть руки, затем усадила отца за стол и предложила чаю.

Рафаэль Фаттахович согласился смочить горло, что несколько встревожило дочку. Час был неурочный, да и место не располагало… Расторопно, но без суеты хозяйка поднесла старику чашку свежезаваренного напитка.

Посмаковав пару глоточков, старик глянул на дочку из-под кустистых бровей.

— Переговорить бы надо, алтытным!

«Золотко моё»! — так отец называл её в детстве.

— Давай поговорим, папа! — выдохнула дочь.

— Меня беспокоит мой зять, — раздельно, словно пробуя слова на вкус, произнёс старик.

«Мой зять, а не твой муж. Уже хорошо».

— Что не так, папа?

— Твой муж играет в куклы.

— Во что?

— В куклы! — прибавил громкости Рафаэль Фаттахович.

— Ты что-то путаешь, папа. Наверное, это настольная игра.

Отец как будто не расслышал. Иссечённые морщинами щёки втянулись.

Дочернее сердце гулко застучало. Слова, продиктованные заботой, задели чувства. Ох, уж эти татарские папаши! Даже вырастив дочек и благополучно выдав их замуж, продолжают за ними приглядывать.

— Тебе, конечно, видней, жанкисягем, но я бы на твоём месте присмотрелся.

«Жанкисягем» — частица души моей. Так отец обращался к ней в юности, когда она вела себя не слишком разумно. На родительский взгляд.

В прежние времена, когда подполковник был в силе, старику Рамазанову и в голову не приходило пенять дочке на то, что вышла замуж не за «своего». Тогда выгодность партии была очевидна.

Рафаэль Фаттахович обречённо махнул рукой, затем поднялся, опершись о стол, и поплёлся на свою половину. Дания Рафаэлевна не стала додумывать концовки брошенных фраз. Преодолев соблазн в ту же минуту броситься наверх, она закончила готовку — процесс, который оказывал на женщину умиротворяющее действие.

Покончив с перемечами, Дания Рафаэлевна совершила неспешный подъём на мансарду. Единственная деталь, выдававшая её нервозность, были неснятые косынка и фартук.

Супруг, широко раздвинув конечности («Вылитый мишка!») сидел на полу. В руках — матерчатая кукла. В розовой шляпке.

За всю совместную жизнь Дания Рафаэлевна не видела сцены более умилительной и более пугающей.

На последних страничках «Затесей» обнаружились зарисовки: женская фигура, с ног до головы укутанная в чёрное, акулья морда, выглядывающая из воды, человеческая рука в каких-то пятнах и… некий план, который Милочка приняла за схему помещения. Но как ни ломала она голову, определить какого именно — не смогла. Неужто тётушке Лу снова пришла охота составлять ребусы? В Милочкином детстве, где не было места ни телевизору (его страшились включать из-за событий в стране), ни компьютеру (на его приобретение не доставало свободных средств), у неё были две забавы: тётушкина портативная машинка и подшивка старых журналов, где имелись детские странички с развивающими играми. Со временем они освоили правила составления ребусов, стали придумывать собственные и выяснилось: это не только полезно, но и занятно.

Однако судя по зарисовкам, художница о правилах тех забыла, а потому, не мудрствуя лукаво, занялась иллюстрациями своих переживаний.

Пятерня в пупырышках. Бородавки? Это отсылка на Серого. О нём Милочка узнала в отрочестве.

Зубастая пасть, выглядывающая из воды. Акула. Про этот инцидент трёхгодичной давности крестница тоже была наслышана.

А вот продолговатая окружность, заштрихованная голубым. Бассейн? — Скорее всего.

Оставался загадочный план. В нём девушка, наконец, распознала выкройку никаба. Похоже, что он не являлся спонтанным решением. К своему маскараду тётушка Лу готовилась заранее.

— Милочка, если ты чего-то боишься, посмотри ему в глаза! — наставляла она когда-то.

— Как это?

— Нарисуй!

Скорее всего наставница сама прибегала к этому методу. Рука, акула, бассейн говорили о том со всей очевидностью.

Милочке, дотоле избегавшей всякого напоминания о жуткой картинке из Асиного номера, пришла пора осознать: чтобы написать детектив по горячим следам, а заодно избавиться от невроза, необходимо восстановить цепь событий. А начать с портретов жертв. Она решила не отходить от «реала». Жертв будет трое: тётушка Лу, Ася и Рита.

Если по первой жертве материала было сверх головы и оставалось только отобрать самый выразительный, то в отношении остальных информация скудная. Здесь и стоило задействовать воображение. Однако Милочка — дитя двух журналисток — последовала другим путём. Она решила придерживаться фактов.

Милочка снова вернулась к тётушкиной тетради. На одной из страниц не удержалась от смачного зевка. Любовная тягомотина. Думать так её заставил некто по имени Милко. Образ, подёрнутый дымкой загадочности, лишь с годами обрёл конкретные черты. Вот и на этот раз он явился в виде мистического «Голоса». Затем была предпринята попытка затеять любовную интригу, поселив его в отеле «Парадиз». Что ж, ход в духе Барбары Картленд. Только на кой ляд (маменькино выражение) он сдался Милочке, если она вознамерилась написать детектив? Конечно, эротическая линия имеет право на существование, но …

Впрочем, имелись и находки. К примеру, страсти вокруг Абделя, так кажется, звали этого мужика в отстойных туфлях. И тут тётушкин глаз выхватывал многое.

Но самое существенное: охлаждение к девушке в хеджабе, и возникшее у той соперничество с девушкой-аниматором. В итоге-обе мертвы. Вот она завязка сценария!

Милочка захлопнула тетрадь — внутри забил цвето-музыкальный фонтан. Она вскочила и … несколько раз подпрыгнула на месте. Подобная встряска призвана вернуть содержимое черепной коробки на место — только в ином порядке.

Незадолго до поездки на курорт заботливая жена добилась, чтобы Паша отказался от привычки курить «третьей рукой», то есть работать, зажав трубку в зубах. Она полагала, что когда муж занят табакокурением на досуге и при этом время от времени извлекает трубку изо рта, а не дымит, как паровоз, вреда меньше. Но после возвращения из Египта Белозерцев, сидя за компьютером, вновь издавал свой фирменный «пых-пых».

Атеистка Дания, воздававшая небесам хвалу за душевный баланс в душе супруга, проморгала момент, когда жирная точка в египетской драме превратилась в запятую. Погрузившись в домашние заботы, она не заметила: у мужа и внука — новое увлечение.

Поначалу её мужчины обшарили кладовую на цокольном этаже, затем шушукались с Рафаэлем Фаттаховичем на его половине, после чего отправились в областной центр. Вернулись на такси, гружёном коробками. «Лего!» В стенах дома зазвучало малоупотребительное прежде словечко. Уединились в мансарде, где для Костика была устроена игровая комната. И вот теперь там из разноцветных кирпичиков росло здание! По всем приметам, отель «Парадиз». Его предстояло заселить.

И женское сердце не выдержало страдальческого вида мужчин, колупающих иголкой в наворотах ткани. К тому же, персонажи отеля «Парадиз» требовали тонкого подхода.

Костик включился в работу по заселению игрушечного «Парадиза», но поскольку для его пальцев иголка была чересчур мала и имела обыкновение теряться в складках ладоней, процесс затормозился. И если бы не «Аби», которая помогла с гардеробом и причёсками, провозились бы не один месяц.

Не забыли и Марио, юного двойника полковника Каддафи, просидевшего весь Хеллоуин за компьютерной игрой. Его фигурку поместили за оконный переплёт корпуса, получившего для удобства номер — первый.

Себя Костик сделал собственноручно — вышло похоже, может быть, оттого что здесь тонкость работы не требовалась.

И только один персонаж остался без воплощения. То, что Белозерцев увидел под водой и принял поначалу за отражение луны. Как ни был Павел Петрович привержен к скрупулёзности, как ни ратовал за чистоту эксперимента, кроить лицо, некогда принадлежавшее Майко-Милковой, рука не поднялась.

Было расписано местонахождение, примерное либо точное, всех действующих лиц. С маршрутами их передвижения оказалось сложнее — они по большей части подразумевались.

Наконец, всё было готово для следственного эксперимента. Павел Петрович решил, что начнёт его в «реале» — в час начала праздника всей нечисти. В 6 часов пополудни.

Костику занятие пришлось по вкусу. Ведь Русалочка тоже принимала участие в действе. Он с удовольствием посадил «Марысю» в первый ряд. Себя пристроил рядышком. Дед отметил: ближе, чем оно было на самом деле.

Павел Петрович зажёг припасённые для Нового года бенгальские огни. Начало представления фаерщиков в костюмах «скелетов».

Главный менеджер и аниматор всё время на виду. На них ответственность за безопасность зрителей. И как Риту отпустили на выходной? Ведь мероприятие собрало у бассейна почти весь «Парадиз». Даже старички-британцы почтили его своим вниманием. Отсутствуют лишь «Розовая шляпка», кришнаит, «сын» Каддафи и женщина в никабе. С последней теперь всё ясно.

После фаерщиков на импровизированную сцену выходят тыквенные маски с горящими внутри свечками. Поначалу Белозерцев поразился виртуозности танцоров, но потом понял: свечки-искусственная иллюминация, а потому опасности не представляют. Абдель и Ален по-прежнему на виду.

Во время представления с тыквами раздаётся плач Марысиного братика. Родители дружно снимаются со своих мест.

Время эксперимента истекает. Число людей, имевших возможность (или намерение) оказаться у бассейна с подогревом тает на глазах.

Момент ухода с площадки юной польки зафиксировано точно: когда раздаются заключительные аплодисменты. Но куда именно она направляется? — Не исключено, что к бассейну с подогревом. В противном случае, как бы там оказался Костик с фотоаппаратом? Но представляла ли девочка какую-то опасность для бывшего осведомителя КГБ? — Нелепый вопрос. Но он должен быть поставлен.

Следственный эксперимент идёт как по накатанной: рукой Павла Петровича фигурки передвигаются по игрушечному курорту. В итоге число подозреваемых сокращается до пяти: сам кукловод, его украинский друг, Марио, аниматор Рита и её коллега Алекс. Тьфу, Ален!

Вскоре в коробку «чистых» отправилась фигурка в оранжевой шапке волос: на день Хеллоуина у неё выпал выходной. За ней последовали человечек в вышиванке и кудрявый подросток по имени Марио.

Остались кукловод и Ален. Поскольку Белозерцев пребывал в уверенности, что лично преступления не совершал (или не помнил о факте), оставался Ален.

Она распахнула дверь. Приглушённый шелест заполнил ушные проходы и принялся терзать барабанные перепонки. Сомнений не оставалось: включили душ. На полную катушку. Как тогда в Асином номере.

В прихожую выплыла Нэра — ткнулась носом в принесённый пакет. Его ручка вросла в Милочкину ладони.

Милочка подняла глаза и увидела женщину. У противоположной стены. Она смотрела строго, испытующе. В Милочкиных ногах растворились все кости. Аморфные формы и пятна зеленоватого оттенка начали собираться в причудливый орнамент, из-за которого вынырнуло маменькино лицо:

— Мила! Почему ты здесь валяешься?

— Мама, что ты здесь делаешь?

— Принимаю душ.

Мать засуетилась, словно увидела свежевоскресшего Лазаря.

— Я прилетела сегодня, — сообщила Людмила Гудкина, угадав немой вопрос. — «Сорри», что не прилетела на похороны. Мы были так близки…

«Да вы и близко не рядом!» — немо воскликнула девушка.

— Милочка, а ты случаем не беременна?

— Ты забыла? Я child-free!

— А по-моему, ты mind-free.

— Б-а-а-б…! — раздался Костин голос. Но звал он не бабушку, а дедушку, отчекрыжив от Бабая первые три звука.

Дед накинул банный халат и выглянул за дверь. Внук протягивал мобильник, и на его лице отразилась радость человека, хорошо исполняющего свой долг.

— Алё!

— Павел Петрович, это Мила.

Добрый вечер. Чем обязан?

— Я работала над сценарием и наткнулась на одну деталь. Она касается девушки в хеджабе. Помните? Её звали Ася.

— Вторая жертва маньяка.

— Ася утверждала, что у неё есть одна вещь, но она никак не может разгадать смысл…

— Интересный ход для будущего сценария. Или я не прав?

— Это не художественный вымысел. Эту историю я слышала от самой Аси… — последовала непонятная заминка.

— Продолжайте! — от волнения Белозерцев перешёл на «вы».

— Она утверждала: Абдель у неё на крючке. Но я не придала значения.

— А подробности?

— Обещала рассказать потом.

— Когда ты обнаружила её, в номере имелось что-то…подозрительное, похожее на компромат?

— Честно говоря, я не присматривалась.

— Понятно. Спасибо, Мила.

Глава 12 «Найди то, не знаю чего…»

— Что произошло с Люсей?

— Утонула.

— Хм-м-м! — восклицание просочилось сквозь сжатые губы и ударилось о стены гостиной, где они расположились пропустить по рюмочке «Зинфанделя» — визитной карточки американского виноделия.

Мать с видом знатока и ценителя повертела сосуд перед глазами — на её правое надбровье лёг алый отсвет красного калифорнийского вина.

— Люська умела плавать.

— Это случилось в бассейне.

Мать издала повторное хмыканье, ещё более негодующее, чем первое, одним махом осушила бокал и утопила заострённый подбородок в специальном шарфике, который повязывала на шею, чтобы скрыть зоб.

Милочка решила, что маменька пребывает в потерянном состоянии духа, а потому сглотнула просившееся на язык замечание. Людмила Гудкина перевела взгляд в проём между шторками.

— Отсюда виден Дом аспиранта и стажёра. С Люськой мы прожили в нём пять лет. Там, в подвале, — бассейн. Для того времени — роскошь, но для обитателей дома коммунистического быта, а ДАС задумывался как общежитие для молодых семей, вполне доступная. Так вот… Люська ни разу не спускалась туда — даже чтобы взглянуть на бассейн одним глазком. Она терпеть не могла хлорированной воды. И ты хочешь сказать, что она полезла в этот долбанный бассейн по своей воле?

Вопрос прозвучал риторически.

Они сидели друг против друга, и дочка не без удовольствия отметила: мама похожа на повзрослевшую Пеппи Длинныйчулок. И дело не в золотой россыпи на носу, щеках и ключицах. Даже вымытые и высушенные, мамины волосы торчали во все стороны. Как у Пеппи. И только шея спереди была чрезмерно выпукла из-за болезни — следствие командировки на Чернобыльскую АЭС.

— О чём задумалась? — по обыкновению спросила мама.

— О нас, — по обыкновению соврала дочка.

— Врёшь, — привычно констатировала мать, но более резким тоном, чем позволяла себе в другие дни.

Девушка резко выдохнула, как при занятии йогой, и поднялась из-за стола. Однако маменька осадила её взглядом:

— Сядь! — Далее последовал очередной глоток достояния Калифорнии. — Почём нынче аренда в Москве?

— Н-н-не знаю.

— Продавать квартиру не будем. Сдача в наём — самое разумное.

— Ты хочешь…

— Да, положить конец твоей никчёмности. И даю тебе срок до лета, Людмила. За это время все формальности твоего переезда будут соблюдены. — И прочитав немой вопрос в дочкиных глазах, добавила: — Денежное довольствие гарантирую. Но только на эти месяцы.

Милочка, посчитав, что вежливое выслушивание американского плана, будет лучшей стратегией, — помалкивала.

— Полагаю, тебе стоит изучать журналистику в чистом виде. Или «паблик рилэйшэнз».

— Я хочу писать художественные тексты.

Твой соотечественник Михаил Веллер утверждает: «Большинство молодых писать бросает. Большинство оставшихся становится кое-какерами. Ничтожное меньшинство научается работать до тех пор, пока не выйдет хорошо». Есть подозрение, что ты…

— Останусь среди «кое-какеров»?

— Это ты озвучила.

Миссис Томсон рассчитывала извлечь из беседы сугубо практическую пользу, а именно: мотивацию ребёнка на перемены в жизни, и она не ожидала услышать просьбу весьма сомнительного в её глазах свойства.

— Мама, расскажи мне про того мужика…

— Мила, что за слово! Ты же знаешь, мужики — это крепостные у Некрасова, а ещё работяги без привилегий на зоне.

— Хорошо, поведай мне о господине по имени Милко.

— Милко — это… Милко. А что, собственно, тебя интересует?

— Всё!

— Друг юности.

— Это мой отец?

— С чего ты взяла?

— Так думала тётушка Лу.

— Ясненько. Она так и не предала этот призрак экзорцизму.

— Что ты хочешь этим сказать?

Люську с молодости отличали безудержные фантазии.

— А кто он — мой отец?

— Достойный человек.

— Почему в таком случае ты не вышла за него замуж?

— Он был не свободен.

— А ты?

— А я использовала свой биологический шанс и его… как поставщика спермы.

— Окей, тогда скажи: почему тётушка Лу ждала этого чувака, этого Милко?

— Потому что… дурёха! Была…

Мать отодвинула от себя десертную тарелку — она звякнула, протаранив блюдо с остатками «шарлотки».

— Если быть объективными, то Милко задал высокую планку. Не нашлось в Люськиной жизни мужчины, который бы встал с болгарином вровень.

— И только?

— Твоя любимая тётя и моя названная сестра жила в вымышленном мире. Что её и сгубило.

— В каком смысле?

— А то, что напоролось на сексуального маньяка.

— Местная полиция сочла, что это несчастный случай.

Маменькин подбородок вырвался из плена шарфа и обрисовал дугу.

— Ещё бы! Отнесение происшествия в раздел «несчастный случай» изначально исключает логическую причинность.

— Мама! А где сейчас Милко?

Миссис Томсон поднялась — стул под ней утратил устойчивость и закачался. Приблизившись к окну, она отдёрнула занавеску. По воздуху разлилось желание бывшей курильщицы запалить исгаретку и со смаком выкурить. Но миссис Томсон, клятвенно обещавшая заокеанскому супругу избавиться от дурной привычки, не поддалась искушению.

— Я искала его, — начала она подчёркнуто спокойно. — Поначалу безуспешно. Но в 90-ых появилась возможность выезжать за рубеж. Вдобавок, мы оба были задействованы в масс-медиа. Правда, я избегала политики. Саммиты, симпозиумы, встречи в верхах. От них сводило челюсти. А Милко упивался ароматами, источаемыми властью. Я предпочитала натуральное, пусть и временами резко пахнущее мясо жизни. Короче, пересеклись мы только раз — в Югославии. В 90-ых это была горячая точка Европы.

— А тётушка знала?

— Лично я не ставила её в известность.

— Почему?

— Она бы ринулась на Балканы, а хуже того, прямиком в Сербию. Люська нужна была мне в Москве.

— А дальше?

— А дальше бомбёжки Белграда.

— И ты опять ничего не сказала ей?

— У меня отсутствовала достоверная информации. И сейчас нет. Для меня Милко живой. И я ничего не хочу менять.

— А ты подумала о…чувствах своей подружки?

— Послушай, Людмила, твоя крёстная и моя названая сестра была счастливейшей из смертных. Она любила. До последнего вздоха. И она всегда приземлялась на все четыре лапы. Как кошка. Ты же помнишь её талисман?

— Бастад…

— Вот именно. Кстати, ты не против, если я захвачу её с собой? Как память?

— Не против, — прошелестело в ответ.

Милочка начала собирать посуду со стола. За этим занятием её посетила мысль: следует припрятать тётушкины «Затеси». Вдруг маменьке взбредёт в голову и их увезти за океан?

Впрочем, на этот раз её планы оказались более весомыми. Она вознамерилась увезти в Америку дочь. Эту врушу-грушу. Да, именно так она назвала когда-то Милочку в пылу ссоры. Её фантазии были до поры до времени вполне невинны. Но когда та поведала американской подружке: её мама вовсе не преподаватель Центрального Мичиганского университета, а агент КГБ, тогда Людмила Гудкина решила: ребёнка надо спасать. Как и собственную репутацию.

А Россия для этой миссии годится как ничто другое. Таким образом Милочка оказалась под опекой крёстной во второй раз. Та приняла девочку с распростёртыми объятиями. А когда та, сидя на кухне, поделилась тайной (маменька не преподаватель вовсе, а агент ЦРУ), последовал невозмутимый ответ:

— А я всегда это подозревала…

Женщина, с которой несостоявшаяся американка делила кров и стол, и сама была неутомимой придумщицей. Расцвечивая серую обыденность, они принялись сочинять напару.

Спустя год, Людмила Гудкина забрала дочь к себе, но московская вольница успела проникнуть в Милочкину плоть и кровь. В городке Маунт-Плезант она скучала по тётушке. Но зато подружилась с отчимом.

Девушка ожидала увидеть скучного «препа» плюс безутешного вдовца (за три года до женитьбы на русской преподавательнице Майкл потерял супругу). Но маменькин избранник — ниже среднего роста, тонкокостный, с обезоруживающей усмешкой — казался, если б не седина, юношей. А ведь он был уже половозрелым меломаном на момент Вудстокского рок-фестиваля! Но больше всего подкупил факт, что американский «дэд» поднимался с места, стоило какой-либо даме войти в помещение. В ситуации с Милочкой это заставляло испытывать неловкость. Но и поднимало в собственных глазах.

Таким образом младшая Гудкина успела побыть и американкой, и русской. Теперь настал момент определиться окончательно. И судя по всему, маменька была настроена решительно, дав понять, что в случае чего финансовой поддержки дочери не видать. А это весомый аргумент.

Дальняя родственница подполковника настоятельно зазывала к себе, и Белозерцевы приняли приглашение — не столько под напором родственных чувств, сколько из меркантильных соображений. Не стоило пренебрегать гостеприимством в граде Петра, тем более что бабушка Инна в общении была необременительна, хотя и правила в своём семействе (муж, сын, невестка, внуки) железной рукой.

Интерес питерской родни к провинциалам Белозерцевым объяснялся просто: в Шуисте хранились фотографии времён молодости Инны Игоревны, полученные от покойной матушки Павла Петровича. А поскольку в это время полным ходом шло написание истории фабрики, на котором в прошлом веке трудилась Инна Игоревна и матушка Павла Петровича, нужда в этих документах возрастала многократно. Питерская родственница твёрдо вознамерилась попасть в историю, хотя бы в форме чёрно-белого силуэта на фотографии.

Итак, у них появилась возможность провести пару дней в северной столице. Без непосильных затрат и в комфорте. Но помимо передачи фотодокументов, у подполковника Белозерцева созрел план, который он скрывал до поры до времени даже от супруги.

Они сняли куртки, задевая друг друга локтями в тесноте прихожей. Супруги уже успели отвыкнуть от малогабаритности советского образца.

Хозяин квартиры передвигался с помощью ходунков. Старик сделал приглашающий жест, и гости догадались: им рады. Потому что одиночество, потому что горе, а делить их не с кем.

Начали, естественно, с шевронов.

В комнате, которая служила и спальней, и гостиной, и кабинетом, коллекция занимала выдвижные ящики письменного стола, и при первом же взгляде стало понятно: собиратель предпочёл сосредоточиться на полицейских нашивках. Ложный египетский шеврон по-прежнему являлся источником раздражения — прежде всего на себя: не удосужился проверить.

— Александр Иванович, мы хотели бы исправить положение. — Белозерцев решил, что наступил подходящий момент. — У нас есть подлинная нашивка египетской туристической полиции, и мы намерены преподнести её вам.

— В дар! — прибавила Дания Рафаэловна и щёлкнула замком сумочки. Доморацкий заморгал остатками белёсых ресниц.

— Чем обязан такой щедрости…? — белорусский акцент зазвучал отчётливее, но при этом продолжал хорошо ложиться на питерскую интонацию.

— Да никакая это не щедрость! — отмахнулся даритель, покривив душой. «Египтянин» числился в единственном экземпляре.

Между тем Дания Рафаэлевна уже протягивала ладонь.

Обвитая венами рука нашла в себе силы на встречное движение. Дания Рафаэлевна едва удержалась от возгласа, когда пальцы с задубевшими лунками ногтей коснулись её кожи. Точно клюв большой хищной птицы.

Доморацкий принялся изучать шеврон, удалив от глаз на расстояние, которое требуется при старческой дальнозоркости. Прожилки его мутноватых белков покраснели.

Белозерцевы застыли в ожидании, торопя про себя момент, когда можно будет заговорить о деле, приведшем их в северную Пальмиру.

— Хорош! — вымолвил, наконец, коллекционер. — И знаете, он мне больше по душе того, греческого. Недаром я тогда усомнился. — Старик сделал паузу. Гости не решились её нарушить. Последовал хрипловато-свистящий вздох и выдох: — Этот лаконичнее и выразительнее. Ему не требуется дополнительной оправы. И как я сразу не догадался? Ведь на другом была оливковая ветвь.

Старик умолк. Супруги поняли: пробил их час.

— Александр Иванович, мы только что вернулись из Египта. В общем, этот подарок… со значением, — заговорила Дания Рафаэлевна.

Выражение лица хозяина сохраняло невозмутимость посмертной маски. Но воспитание взяло верх, и он, с осторожностью возложив подношение на журнальный столик, обратил взор на гостью.

— В отеле мы познакомились с Асей. Она планировала привезти вам подлинный египетский шеврон. Но не вышло…

Доморацкий вслушивался в поток слов. Но нельзя было угадать, какое действие они оказывают на него.

— Мы решили, что будет правильным осуществить её желание. Ася была хорошим человеком, — продолжила свою партию Дания Рафаэлевна.

Стариковские пальцы сжали поручни ходунков, судя по всему, служивших не только механической, но и психологической опорой.

— Асина мать — из моего родного города. Из Ляховичей. Приехал на родину навестить родительские могилы. Ну и познакомились. Понравилась она мне очень. Валя уже не живёт на свете. И дочки её нет. А я вот зажился.

— Нам очень жаль, что всё так… — Дания Рафаэлевна коснулась его руки.

— Ася переехала ко мне из Ляховичей три года назад. Устроилась в обувной магазин. Где-то на Васильевском острове. Хорошая зарплата. Но ей не доставало солнца, знаете ли… Промозглый климат…

— Александр Иванович, мы были в Египте, когда всё случилось. И не из досужего любопытства… А ради установления истины… — зачастила Дания Рафаэлевна.

— Не пойму, голубушка, ко мне-то зачем пожаловали? Какой от меня прок?

Старик нетерпеливо повёл шеей, как будто стал тесен воротник старенькой фланелевой рубашки.

Супруги переглянулись.

— Что вы хотите от меня? — его голос прозвучал на удивление твёрдо. И Павел Петрович понял: настал черёд действовать ему:

— Александр Иванович, в Асином багаже должна быть одна вещица. Она может пролить свет на произошедшую трагедию.

Это была сущая… импровизация. Ни о какой конкретной вещице подполковник не помышлял. Просто запали кое-какие подозрения после звонка москвички.

— Что? Что такое?

— Мы не знаем, — женский голос прозвучал подкупающе мягко, но, похоже, это не тронуло хозяина.

Он с натугой поднялся на свои тоненькие ноги, которые представляли резкий контраст со всё ещё объёмным туловищем. Отодвинув ходунки в сторону, зашаркал вон. По лицу его разлилось гневливое выражение.

«Выпроваживает».

Повесив головы, пара двинулась следом.

На пятачке, который располагался за кухонькой, Доморацкий сменил курс, засеменив к двери, которую обрамляли присобранные по серёдке занавески. Они напомнили Дание деревенское детство в Елюзани, бабушкину избу.

Толчок негнущейся ладони отворил выкрашенное в белую масляную краску полотно. Старик шагнул через порог и оглянулся. Гости сочли это за приглашение.

Помещение было вытянутым в длину, что придавало ему визуальный объём. Потолок пожелтел от сигаретного дыма. Двери и мебель тоже покрывала желтоватая сальная патина. Прямо располагалось зашторенное тяжёлой гардиной окно. Справа, впритык к стене — диван, на котором валялись сплющенные выцветшие подушки. Под прямым углом к нему возвышался шифоньер. Сбоку стоял дорожный чемодан — на колёсиках, рядом присоседилась дорожная сумка. Судя по объёмам нераспакованные.

— Вот… Это всё Асино. Племяш доставил.

— Можно? — не веря своим глазам спросила Дания Рафаэлевна. Старик кивнул и зашаркал прочь.

Рыться в чужих вещах? Белозерцевы избегали смотреть друг на друга. Двум сотрудникам областного управления КГБ СССР, пусть и бывшим, как-то не с руки это было. Но ведь сами напросились.

Павел Петрович вдруг обратил внимание на обои. Узор из букетов васильков. Такими же был оклеен так называемый «зал» в материнской квартирке.

Не исключено, что они так бы и простояли, пока… Но тут жена взяла инициативу на себя. Может статься, припомнилось Танютино послание. «Играй с ним в сыщиков, в разведчиков, во что угодно. Только не давай хандрить…»

— Я гляну, что в чемодане, а ты — в сумке.

Разом запели потревоженные молнии Асиного багажа. Судя по впихнутому в него содержимому, «племяш» выполнял печальную обязанность в спешке.

По оценке Дании, покойница предпочитала качественное бельё, не экономила и на колготках. А вот топики, сарафаны, были из «сэконд хэнда».

На дне притаилась широкая полоска зелёной ткани.

«Для хеджаба».

Процесс разбора чужих вещей вызвал в женщине неловкость, как будто она подглядывала в замочную скважину. Изнывал ли от подобной щепетильности муж? Если и да, то виду не подавал. А может, слишком увлёкся поиском. В любом случае, действовал Павел Петрович решительно и аккуратно.

Четыре пары обуви: зимние полусапожки, судя по подошве, купленные накануне поездки, вечерние закрытые туфельки, босоножки и тапочки. Внутренности всех исследовались на предмет «схрона». Пусто!

— Что у тебя? — с надеждой спросил он у супруги.

— Что-то есть. — И она открыла коробку из-под обуви. — Бинокль!

— Вот тебе и мотив для убийства.

— Что ты хочешь этим сказать, Паша?

— Девушка в хеджабе любила подсматривать.

— За что и поплатилась?

— Исключать такую вероятность нельзя.

— Пойдёмте пить чай!

Они и не заметили, как на пороге возник старик. Заметив бинокль, сказал:

— Это мой. Ася с малолетства любила с ним играть.

— Давайте уложу одежду в шкаф!

На предложение гостьи Асин отец никак не отреагировал. Она сочла это согласием.

Раскладывание одежды и обуви по полкам заняло немного времени. Хозяин успел только подогреть воду и выставить чашки. Белозерцев выложил на стол купленную специально для визита коробку конфет.

На придирчивый женский взгляд, кухонька содержалась в опрятности. Газовая плита, хотя и старой модели, была выскоблена. Чашки — без чайного налёта. Клеёнка на столе мягкая, хорошо протёртая. На ней — кипа бесплатных газет и открытый очешник. Чашка без блюдца и тарелка с крошками теснились на кромке столешницы.

Они пили чай молча. Гости — отдавая дань вежливости. Старик с удовольствием, так что сквозь щетину выступил румянец. Неудача нежданных визитёров его не огорчила.

«Зряшное дело мы затеяли», — вынужден был признать Павел Петрович. Но виду не подавал, бодрился, чтобы не расстраивать благоверную. А та сосредоточенно жевала шоколадные конфеты.

— Александр Иванович, — обратилась она к хозяину. — А ваша дочка была красавица…

— Вся в маму. В Валюшку.

— И как у каждой красотки у неё должна быть косметичка.

Асин батюшка непонимающе воззрился на женщину.

— Эта сумочка, где хранятся помада, тушь, пудра…

— Я в этом ничего не понимаю! — оборвал старик.

— А ещё у неё должна была быть при себе дамская сумочка, — вмешался Белозерцев, поняв, куда клонит жена. — Для хранения паспорта, проездных билетов и прочего.

— А-а-а! — Это у меня лежит. В серванте.

Супруги едва сдержались, чтобы не ринуться в стариковскую спальню. А хозяин меж тем продолжал вкушать напиток. Судя по всему, элитный сорт, который захватили супруги в дорогу, пришёлся ему по вкусу. Однако нетерпение посетителей не укрылось от стариковских глаз. И покончив с первой же чашкой, он нехотя отодвинул её от себя и, опираясь руками о стол, постарался подняться. Удалось со второй попытки, и не без помощи Павла Петровича.

Комната, где отдыхал хозяин, была меблирована в стиле семидесятых годов прошлого века и могла бы служить образцом интерьера под названием «Быт эпохи развитого социализма».

Центром этого канувшего в Лету мира была деревянная кровать, над нею — ковёр. Далее всё по стандарту: платяной шкаф, сервант с хрустальными салатницами и бокалами, термометр, встроенный в живописную гору с надписью «Память о Крыме». А на почётном месте — телевизор.

Дамская сумочка нашла последний приют в нижнем ящике серванта. Она отвечала скорее требованиям удобства, нежели моды. В ней — договор об оказании услуг туристической фирмы, памятка для туриста, выезжающего Египет, электронные билеты. Судя по последним, Ася прибыла в Шарм-аль-Шейх за трое суток до гибели «Розовой шляпки». На самом дне лежал том зелёного цвета.

«Коран».

Судя по страницам, его открывали не от случая к случаю.

А вот детектив Дарьи Донцовой «Жена моего мужа» купили, видимо, накануне поездки. Книжка — в мягкой обложке, и Павел Петрович ограничился лёгким потряхиванием. Пусто! Он хотел было уже вернуть книжку на место, когда его внимание привлекла серёдка, вернее, крохотный зазор между страницами. Действуя уже по инерции, он раздвинул странички. Сложенный вдвое листок удерживался с помощью полоски скотча.

— Что-то есть, — сказал он глухо, стараясь не выдать радостных ноток. Они могли оказаться преждевременными.

Так и случилось. Листок являлся документом. Хотя был написан на белорусском языке, разобрать смысл труда не составило. Это была справка, подтверждающая, что Заспич Анастасия Александровна получила святое крещение в храме города Минска и восприемницей её была Жолондковская Тереза Францевна.

— Для чего это? — прошептала Дания Рафаэлевна, как будто чего-то опасалась.

— Полагаю, для муллы.

— Для кого?

— Для служителя, который совершал обряд перехода из католичества в ислам. — В голосе Белозерцева слышалось разочарование.

— Позвольте полюбопытствовать, а как вы нашли меня? — спросил хозяин, уже провожая посетителей.

— Имя Доморацкого известно среди коллекционеров, — несколько покривил душой Белозерцев и не пожалел: лицо старика просияло. Пусть только на миг.

Глава 13 «Ах, пане — панове!»

Мозги набекрень от всего этого. Хотя мамуля слегка вправила их, посвятив в сердечные тёткины тайны. Тёзка в мужском обличье до последнего играл существенную роль в жизни мадам «Розовая шляпка». В связи с чем есть смысл остановиться на версии под названием «Голос». Тем более что он упоминается в этих самых… затесях. Короче, виной всему глюки. Они и сгубили женщину, приведя на дно бассейна.

Для детективного сериала сгодится. А вот в случае девушки-аниматора подойдёт вариант секс-джихада, совершённого главным менеджером, чьи узконосые туфли вышли из моды ещё во времена Милочкиного детства.

Остаётся вопрос: что погубит Асю? Только теперь, находясь на безопасном расстоянии от отеля «Парадиз», Милочка нашла в себе силы восстановить картину происшествия. До этого она разлеталась на осколки, которые посверкивали где-то на периферии сознания. Но в помощь ей теперь были «Записки тётушки Лу». Так она для удобства переименовала «Затеси».

Итак, Асин типаж тоже не был оставлен их автором без внимания. Девушка, променявшая веру предков на призрачное бабское счастье. Разве не повод возбудить гнев у хриситан-ортодоксов? Может, это и был их мини — крестовый поход? Нет, что-то не то. Хотя бы потому что подобных фанатиков в отеле не наблюдалось.

Но тётушка Лу, тем не менее, углядела в Асе прототип, полный трагизма. Но почему именно её она намеревалась умертвить в своём тексте? Идеальная жертва? Но знала ли в лицо девушка в хеджабе своего палача? — Без сомнения. Иначе бы не пустила на порог.

Однако как трудно назначить убедительного убийцу в трагедии, за которую по прихоти судьбы пришлось взяться Милочке! И как это всё тягомотно — выстраивать сюжетные линии! Может, послать всё к едрене-фене, как выражается маменька, и двинуть в Америку? Окунуться в Великие озёра, полакомиться свежей рыбкой в прибрежном ресторанчике и растянуться в шезлонге.

Картинка разнежила Милочку. Не сняв толстого банного халата, она юркнула под одеяло и уже спустя десяток минут сладко посапывала.

Желание её материализовалось — на этот раз в сновидении. Она плыла на яхте вместе с отчимом. Матери почему-то с ними не было, но это совсем не огорчало девушку. Скорее, наоборот. Они загорали на корме. Солнце припекало. Чтобы освежиться, Милочка отправилась в душ, но услышав звук разбивающейся о кафель струи, замерла на пороге. Где-то под коленками предательски завибрировало. Там, в кабинке лежало неподвижное тело её матери — с разодранным в крике ртом…

Каким-то невероятным усилием девушка сбросила кошмарное видение.

У Милочки была здоровая психика, насколько это возможно у внучки блокадников и дочки фотокорреспондента, побывавшей на Чернобольской АЭС.

Однако сон свидетельствовал: всему есть предел.

Девушка поднялась и заглянула в интернет. Как оказалось, остальное человечество терзали страхи самого разного свойства. После их изучения она поставила себе диагноз — посттравматическая реакция, попутно назначив и лечение: сублимация посредством творчества.

А потом вернулась в «Запискам», где наткнулась на ступор аниматора перед «Правилами пользования бассейном». Следовало ли из этого, что Рита неровно дышала к некому вислоусому поляку? Оставив вопрос без ответа, исследовательница принялась за абзац, посвящённый хозяйке зайца Мартина.

«Но не убивать же за это!»

Тротуары запружены офисными служащими, знаменитыми киевскими красавицами с гигантскими пакетами в одной руке и смартфонами в другой, приезжими из глубинки с растерянно-настороженными взглядами и снующими в толпе подозрительными типами с наброшенными капюшонами.

Ольга снимает очки. Она отказывается видеть новый бизнес-центр, занявший место её родной школы и теперь возвышавшийся над окрестностями с возмутительно-наглым видом. Перекрёсток улиц Резницкой и Московской Ольга минует и вовсе не поднимая глаз. Здесь некогда стояла женская гимназия Ольги Плетнёвой, впоследствии советская школа № 84. Теперь здесь ничего не напоминало нарядное, украшенное лепниной здание, чью покатую крышу некогда венчал похожий на взбитые сливки снег. А непередаваемый запах старого паркета, массивные перила, отполированные детскими ладошками, укромные уголки, где таились тени прошлого, где чудился дивный голос примы МХАТа Аллы Тарасовой, откуда возникал острый блестящий взгляд Галины Кузнецовой — последней любви Ивана Бунина!

Всё сметено бульдозером!

Краснянские проживают в девятиэтажке, воткнутой рядом с церквушкой. Поднимаясь в лифте до их обиталища, Садовые успевают отдышаться.

Гостей с порога препроводили пить чай. Посуда была старая, повидавшая многое и многих на своём веку, но опытным глазом хозяйки Ольга отметила: ни одного шрама-трещинки, ни одного скола.

По случаю приёма гостей Иосиф Львович облачился в стального цвета костюм-тройку, белую рубашку, но от галстука отказался, сочтя его слишком казённым. На Иде Соломоновне было шерстяное платье горчичного цвета с пояском, а поверх его — фартук с алыми маками.

Несмотря на видимое радушие, в поведении стариков проглядывала нервозность. Каждую зиму Краснянские-младшие забирали родителей к себе, в Израиль. Таким образом сборы были в самом разгаре, а это означало: демонстрации домашнего музея не последует, что устраивало Ольгу: останки былого вызывали у неё щемящее чувство утраты. Бронзовая мемориальная доска Аллы Тарасовой, сценические платья великой актрисы, афиши спектаклей, знакомые Ольге по школьному музею, в обычной квартире казались выброшенными на берег пожитками с потерпевшего кораблекрушение судна. Свидетельства ушедшей эпохи, с которыми новое поколение киевлян не желают иметь ничего общего. Такое мнение составили Садовые. С ним не соглашаются старички Краснянские.

— Всё вернётся на круги своя! Ничего нет нового на земле! — повторяет Иосиф Львович, которому вторит Ида Соломоновна:

— Всё будет по-прежнему. Иначе и быть не может.

Садовые не спорят.

Некогда жгучая брюнетка, ко второму десятилетию 21 века хозяйка превратилась в натуральную блондинку с оттенком свеже-очищенного имбиря. Держалась Ида Соломоновна подчёркнуто прямо, но периодически, теряя бдительность, сутулилась, и тогда кофточка на спине приподнималась из-за старческого горбика.

Супруг был старше, но теперь это не бросалось в глаза. Для ветшающего тела голова Иосифа Львовича стала велика. Да и нос, без того солидный, занял теперь почётное, доминирующее место.

Они выпили чаю с покупными пирожными, что также было не в правилах этого дома, но соответствовало предотъездной лихорадке, которая охватывает человека перед дальней дорогой, когда телом ты ещё в родных стенах, а душа уже устремлена вдаль, к новым горизонтам.

Когда вышли из-за стола, Ида Соломоновна провела с Ольгой экскурсию по так называемому «зимнему саду», где круглогодично справляли свой праздник цветы — предмет неустанных забот. Здесь были даны наставления по части поливки остающихся без хозяйского пригляда растений, после чего Садовым вручили ключ от квартиры. Всё шло к тому, чтобы продвигаться к прихожей (бочком, бочком!), когда Ольга одарила хозяев извиняющейся улыбкой:

— Ида Соломоновна! Иосиф Львович! Не откажите в просьбе…

Старички навострили ушки, и оба, как два попугайчика-неразлучника, склонили головушки, похожие на облетающие одуванчики. О чём же могла просить их девочка, которую они знали едва ли ни с рождения? А дружны были и с мамой, и с бабушкой, которые тоже заканчивали киевскую школу № 84, и даже преподавали в ней русский язык и литературу. Краснянские не приятельствовали только с прабабушкой, той самой, что читала стихи перед посетившим Киев Николаем Вторым, и по уважительной причине — из-за своего отсутствия как в Киеве, так и на этой земле.

И вот девочка, некогда постигавшая законы физики на уроках Иосифа Львовича и каждую переменку наведывавшаяся в библиотеку Иды Соломоновны, имеет какую-то нужду в их стариковском участии!

— Дело в том, — почти торжественно начала Ольга, — что я закончила свою статью!

— Ой! — всплеснула руками Ида Соломоновна, до которой первой дошёл смысл сообщения благодаря более острому слуху. — Олечка, как же она будет именоваться?

— «Улицы моего детства».

— Замечательно! — слышится голос Иосифа Львовича.

— Но это не только про детство, — поспешила уточнить автор. — Это про старый Киев.

Краснянские одобрительно и почти синхронно закивали.

— Но у меня ничего не выйдет без вашего участия!

Старички замерли, расшифровывая смысл фразы.

— Мне потребуются иллюстрации.

Недоумение, казалось, ещё более стягивает кожу на лицах.

— Короче, нужна пара-другая фотографий.

Хозяева вздыхают с облегчением. Олечкина просьба оказалась необременительной.

Захлопали дверцы серванта, где громоздились альбомы всех размеров и расцветок. Куда подевалась нервозность предъотъездных сбров? Выражение лиц Краснянских смягчилось, на щеках выступил робкий румянец.

Иосиф Краснянский усаживается на диван. В какую-то минуту Садовому показалось: перед ним не старик с худыми, плотно сжатыми коленками, а понятливый, послушный ребёнок.

Владимир Николаевич со стороны наблюдает за церемониалом рассматривания фотокарточек — так, на старый манер, старички именовали содержимое альбомов.

Начинают с чёрно-белых снимков. Трофейным аппаратом «Leica» запечатлены не только Краснянские и их родственники, но и достопримечательности украинской столицы. Правда, с наступлением эпохи капитализма последние стали убывать, как шагреневая кожа. Печальную их участь разделил Сенной рынок. Но благодаря всё тому же немецкому фотоаппарату, сохранилось изображение его здания с примечательным чугунным литьём. На Сенном отец Владимира Николаевича приобрёл жене подарок — швейную машинку, которая до сих пор стояла в родительской квартире. В детстве машинка казалась ему согбенной старушкой, облачённой в чёрно-коричневое одеяние, но именно она стала первым механизмом, который освоил маленький Вова.

Погружённый в воспоминания, профессор не заметил, как альбом в очередной раз перелистнули. Судя по новому развороту, немецкий трофей был отправлен в отставку. На смену пришёл советский «Зенит». Снова замелькали местные красоты. Ох, как прав был Михаил Афанасьевич! «Нет на свете прекраснее города, чем Киев!»

Вот Андреевский спуск. Музей под открытым небом. В битве за него принимала участие Ольга. Тогда застройщикам пришлось отступить.

Рука в старческой гречке осторожно переворачивает следующую страницу. Судя по ярким краскам, «Зенит» уступил место «Кодаку».

— Представьте, Олечка, наш старший сын опубликовал в Германии книгу! — доверительно прошептал Иосиф Львович.

— И как она называется?

— Ясочка, как название Лёничкиного романа?

«Ясочка» приподнимает остренький подбородок, словно ища ответа на потолке, а через считанные секунды бодро отчитывается:

— «Как навсегда уехать из СССР».

— Все навсегда уехали, — подал голос Садовой. — Никто там не остался. Только вот Советский Союз остался в нас. В ком-то щемящим чувством ностальгии, а в ком-то…

Крохотные иголки вонзились в профессорскую лодыжку. Садовой поднялся, чтобы размяться. Дойдя до окна — повернул к диванчику. Как раз в тот момент, когда Ольга делала свой последний выбор — судя по всему, на втором десятилетии 21 века. В пользу этого свидетельствовали импозантные, а временами откровенно вызывающие наряды выпускников бывшей школы № 84. Внезапно Садовой выхватил из общего ряда девчачье лицо. Девушка на снимке выглядела, что называется, без прикрас, без позы. Так бывает, когда человек захвачен объективом врасплох и не успел выбрать ни ракурса, ни выражения…

Впрочем, какое это имело значение, если на нём была запечатлена Рита — аниматор отеля «Парадиз»?

— Паша, а может, оно и к лучшему?

— Может быть…

Казалось, серое разочарование сочилось из всех Пашиных пор. Блестяще задуманная операция по розыску координат коллекционера и встреча с ним завершились пшиком.

Костик, возившийся с кубиком Рубика, оставил своё занятие, и, подавшись в сторону «Бабая», просунул руку — поближе в его груди. Так они и сидели, пока в продуваемом сквозняками здании возбуждённые люди вслушивались в сообщения громкоговорителей, и, похоже, вокзальная суета, плавно обтекая, не нарушала их покой.

Состав подали заранее, но проводники не спешили открывать вагон. Белозерцевы, поторопившиеся на перрон, продрогли ветру. Однако протопленное, заполненное мягким светом купе вознаградило за временные неудобства. Все трое с аппетитом закусили, чем Бог послал. А благословил Он щедро. Как и водится.

Убаюканный ритмичным движением вагона, Костик задремал, а дед погрузился в купленную на вокзале газету, что свидетельствовало о крайней степени удручённости, которую он пытался скрыть. По такому случаю Дания Рафаэлевна извлекла из своих запасов пакетики чая «Ахмад». Однако излюбленный напиток не смог утешить мужа. Тогда она пустила тяжёлую артиллерию, выставив на стол коробку шоколадных конфет.

Отдав должное и свежезаваренному напитку, и десерту, «Бабай» смягчился. Дания не преминула этим воспользоваться.

— Ты не станешь меня ругать? — она одарила мужа невинным взглядом, который не сулил ничего хорошего. — Я должна сделать признание.

— Валяй! — великодушно позволил супруг.

— Я совершила предосудительный поступок.

— Попалась в сети египетского ловеласа?

— У меня не было на это времени, — подавила смешок Дания Рафаэлевна.

— Спустила все деньги?

— Ты их реквизировал! Забыл?

Белозерцев не забыл.

— Не томи. Колись!

— Я совершила кражу!

— Похитила коллекцию несчастного старика?

Женские губы мгновенно подобрались:

— Как ты плохо обо мне думаешь!

Мужчина сделал вид, что принимает условия предлагаемой игры. Однако всем своим видом дал понять: затягивать с ней не стоит. Дания Рафаэловна не стала злоупотреблять мужниным терпением и движением фокусника извлекла на свет…зайца.

— Что это? — Павел Петрович воззрился на игрушку в немом остолбенении.

— Его зовут Мартин.

— Откуда ты знаешь?

— Имя вышито на отвороте галстука.

— Зачем он тебе?

— Хватательный инстинкт. — Дания скрючила ручку с чуткими пальцами машинистки.

— Вруша-груша! — Муж ухватил её пальчики и сжал. В ответ они послушно распрямились и обмякли.

— Про него Милочка рассказывала. Забыл?

Белозерцев не помнил, чтобы молодая сценаристка упоминала игрушку.

— Это Асин талисман.

— Но это не повод воровать!

— Когда я увидела его, никому не нужного, валяющегося в куче вещей…

Пробудившийся Костя протянул ладонь и погладил по заячьему уху. При этом Костин согнутый мизинец распрямился.

— Сирота, говоришь… — задумчиво произнёс дед. — Щеголь! Вон какая рубашонка модная. — Пальцы коснулись заячьего живота. — А ты отъелся, братец, на «всё включено!»

Дания перевела дух: «Пронесло!»

…Тьма прижалась к стеклу, превратив его в зеркало. В зазор между занавесками отразилось сонное Костино лицо. Затем оно медленно опустилось на подушку.

Белозерцев сложил газету, затем с трудом забрался на вторую полку. Он долго ворочался, прокручивая в голове питерские события.

— А знаешь, что странное? — прошептал он.

Ответом ему было молчание. Он свесил голову. Жена спала, натянув до подбородка влажноватую простыню РЖД.

Мимо пронёсся встречный. В освещённых вагонах летели сквозь тьму незнакомцы и уносили прочь тайны своих жизней.

— В Советском Союзе отсутствовали колбаса и туалетная бумага, но при этом сочинялись дивные песни. Давай, Ясочка, нашу любимую.

Ясочка устремилась к шкафу, где стояла зачехлённая гитара.

«Как он будет играть при таком треморе пальцев?» — Эта мысль посещала гостей всякий раз, когда доходило до музицирования. Но всякий раз, к их облегчению, старческая дрожь пропадала, как только иссушённые временем руки касались струн.

Садовой ещё не справился с собственной оторопью по поводу снимка в альбоме, а потому, когда хозяйка запела, походил на человека, которого неожиданно и грубо разбудили.

— Чуть надтреснутый, но приятный голос Иды Соломоновны доносился до профессора откуда-то издалека.

Глава 14 «И дождь смывает все следы?»

У Русалочки — головка Марыси. Она, как и прежде, ми-ми-ми… Но вот глаза закрыты, как у спящей. Уголки рта опущены.

— Ты плакала? — отважился спросить Костя.

На её лбе обозначилась бороздка, рот вытянулся в линию, а глаза задвигались, точно силясь освободиться из-под век-пластырей.

Этот жест сопровождался звуком, схожим с металлическим скрежетом скамьи-качелей в «Парадизе». Костя вгляделся в девичью шейку. Это она скрипит? Как бы отвечая на немой вопрос, Марысина головка продолжала двигаться из стороны в сторону. Отвинчивалась! Тёмная линия на шейке с каждым поворотом ширилась.

— Ты кукла?

Головка запрокинулась. Но не упала. А начала подниматься и зависла рядом с дедушкиной полкой.

Костя хотел позвать на помощь. Но язык превратился в большой сухой лист. При каждой попытке что-то сказать, он трескался и ломался.

— Пора сделать пи-пи!

Мальчик догадался: голос принадлежит русалочке Марысе. Он медленно разлепил веки. Затем с натугой спустил ноги. Грянули трубные рулады, выводимые носами Бабая и Аби. Стиснутые маленьким помещением, звуки бились о стены. От этой какофонии мальчик пробудился окончательно. Он поднялся со своего ложа и огляделся. Окружающие предметы плавали в голубоватых сумерках. Дребезжащая дверь в купе потеряла точку опоры и поползла, открывая щель — хлынул мягкий, приятный свет. Мальчик двинулся на него и пути он задел книгу на столе — она шлёпнулась на пол.

Его шаги утонули в ковровой дорожке. Но в одном месте его резко повело в сторону — пришлось зацепиться за поручень. Одновременно что-то щёлкнуло. Поначалу мальчик не понял, что это. Но когда перевёл дух на откидном стуле и вернулся на серединку вагона, то осознал, что не знает, куда идти. Щель, источавшая свет, исчезла! Все купейные двери выглядели одинаково! Он остался один. И тишина тяжело опустилась на его плечи.

Он почувствовал страх, который прежде был неведом его душе. Если, конечно, не брать в расчёт тот вечер у бассейна, когда он услышал шлепки по кафелю мокрых ножек. Это последнее, что она оставила ему на память. И он снял их на плёнку. Жаль, что фото не получилось. Так объяснил дедушка, когда утром просмотрел снимки.

Не было там Марысиных следов! И Марыси не было! Она исчезла. А он уже готов был простить её обман. Согласиться на её ножки. И забыть про хвостик, которым она хвасталась.

Открылась раздвижная дверь. В коридор вышла девушка в халатике. Она пошла по мягкой дорожке. А её рыжие волосы мягко колыхались на лопатках. И он снова вспомнил бассейн. Его ярко-голубую воду…

— Костик, что ты тут делаешь? — раздался над головой бабушкин голос. — Ты забыл наш уговор? Без взрослых — ни шагу.

Он дал себя увести в купе и уложить в постель. Ему снился «Парадиз». И бассейн. И женская головка. Но тогда в своих скитаниях по лабиринту сна он нашёл выход.

За стеклом автобуса хозяйничала оттепель. Тротуары подтаяли, и в бликах огней напоминали леденцы.

В профессорской голове продолжала звучать песенка Булата Окуджавы:

Ольга, следуя каким-то своим настроениям, дала волю язвительности: дескать, хорошо устроились, на солнышко поедут, греться. На что Садовой возразил: в Израиле сейчас дожди.

Он был раздосадован собственной нерешительностью. Не хватило духу задержать внимание на том альбомном развороте: «Какие интересные лица! А кто снимал? А кем вам доводится эта барышня?»

А может, Ритино лицо ему привиделось? Неужели и его посетило «дежавю», которым страдал друг юности?

«Прошляпил, Садовник! — он как будто слышал Пашкин голос. — Такой шанс упустил. Стушевался?»

— Эх, Садовник, каким мозгляком ты был, таким ты и остался! — подвёл черту профессор и сокрушённо вздохнул.

— Тебе нездоровится? — вопрошающие глаза так близко, что Садовой едва преодолел соблазн выложить всё.

— Смена погоды. Вот и потряхивает.

— Климат меняется, — ворчливо заметил пассажир у соседнего окна. — На дню семь погод на дворе — то льёт, то метёт, то тает, то задувает.

— Да, а кости ноют, суставы ломит, и вся я сплошь в узлы завязана, — откликнулась спутница мужчины.

— Вернёмся домой — приляжешь! — повелела Ольга.

Он не возражал. В голове прокручивались варианты ответа на вопрос: каким образом Рита могла оказаться в ближайшем окружении киевских пенсионеров?

То, что все родственники Краснянских перебрались за границу — кто в Израиль, кто в Германию, а кто и в Америку — Садовой знал достоверно.

Дружба? — Вряд ли. Вероятность приятельства? — Ничтожна. Слишком велика разница в возрасте. Профессиональная деятельность Риты. Но Краснянские не бывали на курортах.

Всего вероятнее — общий круг интересов. Например, какое-нибудь общество защиты памятников старины. Вот только супруги почти безвылазно сидят дома. Остаются прошлые связи — бывшие ученики и их близкие. А это уже теплее.

Вот только почему Рита, зная, что Садовой — киевлянин, ни разу не упомянула украинскую столицу?

— Наша остановка! — Ольгина рука легла на плечо.

Выходя из салона, он услышал, как водитель кому-то сказал в мобильник: «А дорога сегодня сопливая…»

«Да, наш народ может припечатать!»

По возвращении домой оба с видимой удовлетворённостью втянули запахи семейного очага — привычка, свойственная домоседам после вылазок на улицу. Пахло свежеприготовленным ужином. Но стряпухи отсутствовали. Скорее всего, Софья Михайловна вытащила Ганну на променад. Поскольку не было необходимости в готовке, Ольга устремилась в ванную. Владимир Николаевич прикорнул на диванчике.

И приснился ему сон. Будто идёт он по дремучему лесу. И вдруг из-за замшелового валуна выскакивает рыженькая с конопушками дивчинка. Махнула платочком, топнула ножкой — и в пляс. Сарафан голубенький так и завертелся веретеном. А сама она как на дрожжах растёт, поднимается. А где пройдут её крепкие ножки — там земля чёрная, горелая…

А ещё увидел сновидец, что лицо у неё Ритино.

Пробудился Садовой с щемящим сердцем. Рита всё ещё кристаллическим цветком сидела во внутренностях.

Заглянув в гостиную, то там, то здесь помеченную дамскими вещицами, он вышел в коридор. Удостоверившись, что жена погружена в пенную нирвану, устремился назад.

В нижнем ящике стенки, полученной некогда по бартеру за рекламу в женском журнале, с которым сотрудничала Ольга, хранились фотоальбомы. Если бы Рита была Ольгиной ученицей, он бы вспомнил её. Таким образом, вероятность того, что Ритино лицо он увидит и в собственном доме — ничтожна мала. Однако привычка учёного к доведению эксперимента до логического завершения побудила вытащить содержимое ящика. От его нетерпеливых прикосновений потрёпанная папка рухнула и оттуда выпорхнули чёрно-белые фотографии. Двое юношей — один долговязый в ватнике, керзачах, другой — ему по плечо в мешковатом плаще — стоят у памятника. На постаменте расправил крылья орёл.

«Бородинское поле. Памятник французским солдатам».

Студентов института Азии и Африки, как заведения элитарного, с насыщенной программой обучения, на сельскохозяйственные работы не отправляли, и «Садовник» приезжал навещать друга в колхоз, чьи угодья располагались в непосредственной близости от места Бородинского сражения.

Владимир Николаевич сунул снимок обратно в папку, не открывая её полностью, чем избежал искушения погрузиться в прошлое. Сейчас его интересовал период, ограниченный 2005–2008 годами. По его прикидкам, снимок из архива Краснянских был сделан тогда.

Итак, ему предстояло заглянуть в альбомы супруги. Прежде он делал это лишь однажды, по её соизволению, на второй или третий день совместной жизни. В тот момент Ольга приняла решение приоткрыть завесу и пустить нового избранника не только на свою территорию, но и в прошлое. А на роль проводника мудрая женщина выбрала сына. Именно он переворачивал странички, тыкал розовым пальчиком и оповещал:

— А это…

Садовой благосклонно принял экскурс в прежнюю жизнь и напрягся только один раз, когда ткнув в кудлатого, с заострёнными чертами парня, мальчик объявил:

— А это мой папа!

С того дня Садовой в альбом не заглядывал, а если дверцы фотохранилища всё-таки открывались — обычно для гостей — предпочитал оставаться в сторонке. В последний же год Ольга, переживая уход из профессии, и сама отказалась от традиции.

Следуя привычке к систематизации, профессор, рассортировал альбомы по хронологии. Как следовало из немых свидетельств прошлого, Ольга Юрьевна прививала любовь к своему предмету и во внеурочное время. Были тщательно запечатлены поездки по Украине — и, конечно, в литературную мекку — в Одессу. Садовой вглядывался в лица на снимках. Риты на них не было. Как и предполагалось, девушка не имела отношения к профессиональной деятельности супруги. Профессор ощутил облегчение, вкупе с досадой. Но природное упрямство не позволило бросить дело на полпути. Рука потянулась к очередному альбому, когда дверь распахнулась, и в проём просочилась Ганна. Занятый разгадками, он не услышал, как женщины вернулись с прогулки.

— Ой, что это с вами? — вопрошала она, глядя на виновника беспорядка сверху вниз. В этот момент люстра под потолком судорожно замигала и потухла, что избавило его от необходимости отвечать на вопрос.

Ольге пришлось сушить волосы над газовой горелкой. Под голубое её свечение и вкрадчивое шипение муж и поделился своим сновидением.

— Это огневушка-поскакушка! — констатировала жена и, перехватив его вопрошающий взгляд, присовокупила учительским тоном: — «Малахитовая шкатулка». Русский писатель Павел Бажов.

Пробудившийся ни свет ни заря глава семьи, лёжа на животе и вытянув шею, пытается угадать станцию. Лязгнули сомкнувшиеся буфера. Поезд тронулся, и глаза успели ухватить: «Каменка». Поплыли привычные атрибуты станционной жизни. Преломлённые вагонным стеклом, в свете фонарей люди кажутся персонажами из фильма.

Мысли текут по привычному руслу. Правда, теперь они, лишившись яркой эмоциональной подсветки, приобрели некую отстранённость.

Что объединило все три женские смерти? — Место. Но не только. Имелась ещё жидкая среда. В первом случае — бассейн. Во втором — душ. В третьем — ванна. Злодей (или группа) предпочитал воду.

Почему-то всплыл виденный в отрочестве болгарский фильм про шпионов: «И дождь смывает все следы». Главную роль сыграл … Обычно, у болгар фамилии немудрёные: Иванов, Борисов, Николов. А у этого имелась некая загогулина. Стоп! Прямо в его темечко, напоминающее поле с плохо взошедшими семенами, спустилась строчка: Георгиев-Гец. Елы-палы! Не он ли и определил дальнейшую судьбу юного зрителя Паши Белозерцева? Впрочем, нет! Он ошибся! Фильм про шпионов назывался «Нет ничего лучше плохой погоды».

Дождь… Дождь… И он смывает все следы. В голове зазвучала мелодия: «Rain, rain… ла-ла-ла». Песенку прервала фраза: «Тот, кто промок, уже не боится дождя». А это откуда? Пожалуй, от Садовника — любителя сыпать пословицами.

Итак, бассейн, душ, ванна. И везде вода, водица. «Кровь людская не водица». Название романа из списка дополнительной литературы в советской школе.

Вода. Кровь. Дождь. Нет, не монтируются.

А если подойти с другой стороны? И очертив круг гипотетических подозреваемых, прикинуть: могла та или иная персона совершить злодеяние. А начнёт он с … себя.

Имел ли он возможность совершить преступление в бассейне? Да. Если бы защищал внука от опасности.

Возьмём другого кандидата в злодеи. Друг Володька. В бассейне — да. В душе — да. В ванне — исключено. В ту пору, его самолёт находился в небе над Средиземноморьем. Хотя будь у него возможность, снедаемый ревностью Садовник, скорее покушался бы на жизнь и здоровье соперника.

Белозерцев коснулся лбом холодного стекла. За окном расстилались заснеженные поля родной губернии.

Глава 15 «Пан Садовой, вы бредите!»

Ганна умчалась на рынок. Софья Михайловна смотрела новости по телевизору, привезённому по её настоянию старшим сыном. Супруги Садовые устроились на кухне, которая превратилась в постоянное место их дислокации.

Владимир Николаевич смог, наконец, поведать жене трагедию отеля «Парадиз», упустив кое-какие детали, к примеру, про кристаллический цветок за собственной грудиной и, естественно, про смерть аниматора, о которой и сам в тот момент не ведал. Тем не менее Ольга уловила в интонациях нечто, что подсказало: ох, неспроста муж полез в альбомы. Однако виду не подала, а предложила позвонить Краснянским. Супруг идею одобрил.

Однако старички трубки стационарного телефона не подняли. Мобильный у них отсутствовал за ненадобностью.

— Краснянские — на пути в аэропорт, — предположила Ольга, положив трубку на рычаг.

— Уже?

— Но если учесть, что на железнодорожный вокзал они отправляются за три часа до отправления поезда, то в аэропорт должны сорваться за шесть.

Подстёгнутая неудачей, профессорская жена преисполнилась решимости довести начатое до конца.

— Ты запомнил хотя бы цвет альбома?

Супруг сокрушённо вздохнул, а ладонь, словно ища поддержки, легла на вместительное женино бедро.

— О чём рассказывала в тот момент Ида Соломоновна? — бесстрастно продолжала Ольга, делая вид, что не замечает происков руки.

— Ни о чём таком…

— И всё же? — в Ольгином голосе зазвучали учительские интонации.

Брови Садового напряглись и поползли вверх — чуть не до чуба.

— Речь заходила о какой-то Фиме.

— Не о какой-то, а о каком! Фима — это Ефим. Старший внук. Он родился с необычной правой рукой.

— С шестью пальцами?

— Наоборот. Не то с двумя, не то с тремя. Для него шьют специальные пиджаки, с удлинёнными рукавами. И представь, этот картёжник и балабол женился на самой красивой девочке из Житомира. Сейчас они оба в Лос-Анжелесе.

«Умеют же семиты хорошо устраиваться в жизни!» — подумал Садовой, но счёл тему настолько обглоданной, что продолжил путешествие по жениному бедру. Это не помешало Ольге заметить: обретавшийся в Штатах внук был упомянут не всуе. Имя «Фима» могло означать, что в руках Иды Соломоновны находился семейный альбом, перетянутый натуральной коричневой кожей.

Но каким образом туда затесалась аниматор отеля «Парадиз»? Вопрос остался без ответа.

— Она упоминала ещё кого-нибудь?

— Про Алёнку говорили.

Внучка Розы, младшей сестры Иды Соломоновны, точно сошла с иллюстрации к сказкам про Алёнушку. Это и способствовало закреплению за ней домашнего имени — Алёнка.

У всех женщин этой семьи, включая и Алёнку, были русские, украинские и белорусские отцы, что не препятствовало кровной связи с землёй обетованной. Правда, на расстоянии. «Слишком горячее солнце — мозги плавятся!» Тем не менее размягчение мозга не помешало всем Розиным домочадцам, включая славянских мужей, дружно выехать из Израиля и обосноваться в более комфортной и безопасной Германии. На исторической родине оставалась военнослужащая Израильской армии Алёнка, отдувавшаяся за всю родню. Именно ей принадлежало высказывание, почерпнутое из армейской политинформации:

Упоминание Алёнки могло означать: они добрались до альбома с красными тюльпанами на чёрном фоне, чьё изготовление датировалось восьмидесятыми годами прошлого века. Появление в нём аниматора из «Парадиза» было вполне оправдано, ибо по возрасту она могла числиться среди Алёнкиных подружек.

— Но больше всего Ида Соломоновна склоняла какую-то Дину, — припомнил Владимир Николаевич.

— Дина? Но насколько я в курсе, в этом клане нет женщин с таким именем. Впрочем, это может быть их новая невестка…израильского разлива. А о чём, собственно, шла речь?

— По-моему, об изящной словесности. Она написала что-то…художественное.

— Так это не просто Дина, а Дина Рубина! Знаменитая писательница. Живёт в Израиле. Пишет на русском. Краснянские её обожают. Особенно книгу про Ташкент. Ида Соломоновна была там в эвакуации.

Супруг убрал руку с Ольгиного бедра и придвинул пирожное, которым они угощались у старичков и которыми те снабдили их при прощании, упаковав в пластиковый контейнер.

Ольга, отдав дань десерту, принялась размышлять вслух:

— А ещё у Краснянских есть особый альбом. В нём хранится так называемое «портфолио».

— Что в нём? — подал голос Владимир Николаевич, чтобы проявить хоть какой-то интерес к предмету, хотя на самом деле вся эта суета начала действовать ему на нервы. Он начал опасаться… Но чего именно, ему не дали сформулировать:

— Каждый работник должен собирать материалы, подтверждающие, что он занимается не только учебным процессом, но и воспитательной работой. Туда помещаются снимки с различных мероприятий.

— Но Ида Соломоновна не педагог, а библиотекарь.

— Верно. Но у школьной библиотеки — множество функций. Это не просто собрание учебников и литературных текстов.

Садовой подумал, что бывших учителей, как и бывших алкоголиков, не бывает. Однако поостерёгся приводить жене это сравнение. Он счёл за лучшее не прерывать поток её сознания.

— Ида Соломоновна организовала литературный клуб «Под зелёной лампой». (Настольные лампы с зелёными абажурами стояли в читальном зале.) Она приглашала на встречи с школьниками киевских писателей и поэтов. А сколько лет этой твоей знакомой?

— Трудно сказать.

— Старше сорока?

— Думаю, нет.

— Она могла сопровождать их…

— Но в качестве кого?

Ольга замялась, но чуть погодя нашлась:

— У маститых писателей частенько водятся смазливые секретарши.

— Сомневаюсь, чтобы они следовали за боссом в школьную библиотеку.

В кухне повисло напряжённое молчание, и Садовой ощутил запах газа, который служил им для дополнительного обогрева. Он выключил конфорку и отворил форточку.

— Ида Соломоновна ушла на пенсию после того, как нас выселили из старого здания гимназии, — продолжала Ольга. — Новая заведующая библиотекой-кстати, наша выпускница — не оставила старушку без внимания. Она приглашала её на заседания «Зелёной лампы», традиции которой свято чтила.

— Значит, аниматор из отеля вполне могла быть из литературного круга? — Садовой из-за какой-то малопонятной предосторожности не назвал «аниматора из отеля» по имени.

— Тебя что-то смущает?

— Она выглядела не так…

— Что значит «не так»?

— Не так, как выглядит главное действующее лицо. Согласись, когда снимают главную персону мероприятия, её ставят в центр.

— И что?

— Девушка примостилась на периферии.

— Это был групповой снимок?

— Так мне показалось.

«Для человека стороннего ты, мой дорогой, заметил и запомнил не так уж мало!»

— Что же ты мне сразу не сказал? Это меняет дело.

Ольга поставила остывший чайник на конфорку. Устремившийся вверх поток горячего воздуха шелохнул её наэлектризованные волосы.

— Как она выглядела?

— Ну не знаю… — И немного поразмыслив: — Невыносимо юной.

В то, с какой интонацией это было озвучено, вызвало у Ольги Юрьевны саднящее чувство ревности, оттого следующая тирада прозвучала чересчур эмоционально:

— Володя, я не прошу тебя охарактеризовать лицо. Но дело в том, что на снимках для портфолио стараются захватить в кадр вещественные атрибуты события. К примеру, книжную выставку.

— Там не было книг.

— А люди?

А людей-то профессор помнил смутно. Как фон.

Далее чаёвничали в молчании. С досады Ольга съела больше сладкого, чем позволяла себе. От этого испортилось настроение, и было принято безоговорочное решение — поставить точку в этом спонтанном дознании.

А перед отходом ко сну профессор спросил:

— Лёлик, а этот Фима или как там его…

— Ефим.

— Как он со своим удлинённым рукавом и спрятанным в нём четырехпалой кистью смог завоевать красавицу?

— Он умел рассмешить…

— И только?

— Еврейским красавицам и этого бывает довольно.

Профессор ничего не сказал, а про себя подумал: кто знает, что там было на самом деле… с этим Фимой.

В ночное сновидение явилась женщина с косой, уложенной надо лбом калачиком.

Поначалу он старался разглядеть незнакомку, но мешал рассеянно-жидкий свет, а в глаза будто сыпанули хамсиновской пыли…

Он попытался припомнить имя. Но потерпел неудачу.

За завтраком по обоюдному согласию тема архива Краснянских не затрагивалась, а потому он обещал пройти в спокойном, устоявшемся русле.

— Как вы почивали, Софья Михайловна? — привычно осведомилась Ольга.

— Отвратительно. Мне не хватает моциона.

Супруги виновато отмолчались. Выгуливать старушку и вправду было недосуг.

— А ты как спал, сынок?

— Хорошо. Только вот не могу вспомнить…

— Сон?

— Косу помню, а вот имя…

— Вова, стыдись! Ты безнадёжно отстал от жизни. В Украине только одна женщина с косой! — зарокотала Софья Михайловна.

— И это бывший премьер-министр! — вставила Ганна, в честь воскресного дня завтракавшая за общим столом.

— Ты имеешь в виду Юлию Владимировну?

Ганна издала смешок, отчего в уголках её рта собрались морщинки.

— А кого же ещё? Она единственная и неповторимая. Кстати, по тому, как Юля меняет причёску можно предсказать грядущие перемены.

К Ольгиному изумлению, рот Владимира Николаевича раскрылся, как говаривала её деревенская бабушка, раззявился, а потом по-йоговски выдавил из бронхов:

— Хы-хы-хы!

Взгляд супруга оторвался от от канареечно-жёлтой клеёнки на столе — теперь Ольга смогла удостовериться: муж покатывается со смеху. Однако приметив обиду на матушкином лице, счёл нужным пояснить:

— Я всё понял!

Он взял женино запястье и усадил за стол, из-за которого она было выскочила, чтобы подать мужу стакан воды.

— Я видел Лесю Украинку!

— Ну поздравляю! Ты истинный патриот Украины! — не удержалась от ёрничества матушка.

Ганна, ты упомянула Юлию Тимошенко, — невозмутимо продолжал Владимир Николаевич. — А с кого она списала свой знаменитый имидж — дамы с косой? — Да, верно! С великой украинской поэтессы Леси Украинки.

— И шо из того? — Софья Михайловна внесла в вопрос столько украинского акцента, сколько в него вмещалось.

— Там, у Краснянских, тоже была Леся Украинка.

— Пан Садовой, вы бредите! — воскликнула супруга.

— Ничего не понимаю! — Софья Михайловна отодвинула от себя чашку, так что ложечка в ней возмущённо звякнула. — О чём вы толкуете?

— Мамочка, это сущие пустяки! Тебе будет неинтересно! — объявила невестка.

— Ах вот как! Тогда покидаю вас. Секретничайте на здоровье! — И старушка прошаркала в детскую комнату, где вскоре забубнил телевизор.

— Спасибо, всё было очень вкусно, — затараторила Ганна, порываясь выйти из-за стола.

— Куда вы спешите, Ганночка? — Хозяин дома впервые назвал постоялицу уменьшительным именем. — Опять трудиться?

Ганночка выпорхнула из-за стола и помахала хозяевам ручкой:

— До вечера.

Супруги продолжили пить чай. Но когда в прихожей затихли шаги постоялицы, Садовой коснулся запястья жены.

— Лёля, ты была резка…

— Твоя мама должна уважать нашу личную жизнь, Володя!

В прихожей требовательно зазвенел телефон.

«Надо бы отключить его! У всех сейчас мобильники. И экономия…» — мысль пришла супругам одновременно.

— Нас нет дома! — прошептала Лёля, как будто на том конце провода её могли услышать.

— Лёлик, не будь ребёнком!

Но жена упрямо сжала губы.

Садовому пришлось подниматься с насиженного места и двигать в прихожую. Он вернулся быстро.

— Это тебя!

Ольга опрометью, точно в адреналиновом экстазе, бросилась к телефону. Дали о себе знать прежние страхи, причудливо переплетённые с надеждой. А вдруг это Андрей!

Но хотя из трубки и послышался очень низкий голос, принадлежал он не мужчине.

У Иды Соломоновны с прошлого века сохранилась привычка говорить в телефонную трубку на пределе громкости, из-за чего приятный бархатный тембр неузнаваемо менялся. И вообще соответствовал истинному возрасту позвонившей, ибо телефон отфильтровывал жесты, мимику, блеск глаз, оставляя шуршащий, как обёрточная бумага, звук.

— Оля! Мы отбываем! Да-да! С минуты на минуту прибудет такси. Вы всё поняли? А я звоню вот по какому поводу. Я забыла про «тёщин язык». Нет, это не блюдо. «Тё-ё-щин!» Как тебе такое могло прийти в голову? Это ползучее растение. На кухне. Карабкается по стене — очень живописно — и свисает с потолка. А по-научному называется «хойя». Большая просьба. Поливай каждый день, но по чуть-чуть. Вы всё поняли? Что, дорогая? Ах, да! Конечно, не забыла. У меня пока нет склероза (тьфу-тьфу). Я помню. Как будто это было вчера. Такова особенность людей не первой молодости. Это Леся Украинка. Святое имя. И поэзия… Что? Конечно, моя преемница устраивала вечера поэзии. Да! Замечательное мероприятие. Свои стихи читала сама Леся! Вернее, девушка… её загримировали. Вы всё поняли? Ну, понятное дело. Косу ей пришпандорили на макушку. Ну да, кто бы сомневался. Юлечка Тимошенко у Леси и слизала. Это все в Киеве знают. Да, пришло много гостей. И начинающие поэты! Да одного вы, Олечка, знаете. Выпускник из «Б». Илюша. Вы всё поняли? — Сейчас вспомните. Он вёл литературную колонку в школьной газете. А на мероприятие посетил не один, а с подругой. Простите, дорогая! Иосиф кричит, что такси подъехало. Счастливо оставаться!

Телефонная трубка в руках Ольги Юрьевны издавала прерывистые гудки, словно кардиомонитор, фиксирующий угасание пациента.

Когда она вернулась за стол и присела рядом с мужем, тот коснулся её покрасневшего — точно от жара-уха и подвинул чашку. Ольга сделала жадный глоток.

— Ты слышал?

— Этот голос пробивает стены.

— Вечер, посвящённый Лесе Украинке. Наш ученик…

Снова зашёлся в длинном звонке телефон. Ольга безропотно направилась в прихожую. Но подняв трубку, тут же отвела в сторону:

— Олюшка! Илюша сказал мне тогда: Ида Соломоновна, у меня, как у булгаковского Мастера, есть своя Маргарита. Вы всё поняли?

— Не совсем.

— У Илюши появилась муза.

— Кто такая?

— Тоже даровитая. Можно сказать, что Маргарита превзошла Мастера. Редколлегия нашего журнала «Зелёная лампа» включила их в сборник. Вы всё поняли?

— Ида Соломоновна! — повысила голос Ольга, надеясь направить речевой поток в нужное русло. Но тщетно.

— … Публикация не вызвала соперничества между влюблёнными, — продолжала тарахтеть трубка.

— А как имя поэтессы?

— Вы всё поняли, Олечка?

— Как её звали?

— Что, дорогая?

— Имя!

— Вы слишком многого хотите.

— Неужели не помните, Ида Соломоновна?

— Я помню всё. Даже страницу.

— Вы — прелесть!

— Страница 24, дорогая. Это год рождения Иосифа Львовича. Вы всё поняли?

— Поняла…

— А теперь я должна отключиться!

Глава 16 Секрет зайца Мартина

Милочка вылавливала картинки из океана памяти, который плескался в её черепной коробке.

В детском представлении у неё всегда имелось две мамы. Мама-1 подолгу отсутствовала, но всякое её явление становилось событием. Мама-2 была рядом, а оттого привычна, как воздух. Когда мама-1 разлучила её с мамой-2, девочка ощутила нечто, схожее с кислородным голоданием.

Мама-2 учила простым радостям существования в физическом теле, мама-1 стремилась приохотить к своему ремеслу. В той самой кладовке, в которую упирается прихожая и где сейчас хранится старьё, размещалась фотолаборатория. Вход в «святая святых» находился под запретом. Но в один из дней шлагбаум подняли — персонально для Милочки. Там и явлено было чудо (визит деда Мороза — не в счёт, ибо в нём почти всегда угадывались черты какого-нибудь очередного мужа мамы-1).

Мама-1 провела показательный сеанс печатания фотографий, когда Милочке исполнилось семь лет. Девочку поразил свет — красновато-таинственный. Как теперь она понимает, источником явилась лампа с бордовым абажуром. Она до сих пор стоит в кладовке. Как и ванночки. Только тогда эти предметы хранились на виду, так сказать, на почётных местах.

Мама-1 строго-настрого запретила дочке совать пальчики в содержимое ванночек: мол, там живая и мёртвая вода, но где — какая — тайна. Она начала молча колдовать над ними — и на сунутых в них листках ожили какие-то тени. Прямо на глазах они превращались в людей, дома и деревья. Это впечатлило. Но фотографом Мила Гудкина всё равно не стала. Ей хотелось писать сценарии для праздников. Но мама-1 отправила дочку на сценарные курсы. И вот теперь благодаря этой материнской заботе Милочка корпит над текстами.

Милочка остановилась на эпизоде, в котором главная героиня-расследовательница облачается в шляпку и платье жертвы — дабы вывести убийцу из душевного равновесия. Но все потуги выстроить сцену по кинематографическим законам закончились ничем.

Милочка уже видела скепсис на лице Олега Валерьевича: «Вам бы на картонной фабрике работать, а не в сценарной мастерской!»

Не распознал в Рите землячку! Как он чутким ухом лингвиста не расслышал особую напевность речи? Ведь украинский — второй по мелодике — после итальянского.

Его водили за нос как мальчишку! Крайне болезненно для мужского «эго»! Оставалось утешаться: теперь-то кристаллический цветок потеряет над ним власть.

Впридачу ко всему ему досаждали колебания: стоит ли предавать огласке сделанное им открытие? Извещать ли друга в России? В конце концов дело закрыто. Злодей ждёт оглашения своей участи в тюрьме. Что новая информация может добавить в картину преступления?

Вопреки этим доводам рассудка, перед его глазами периодически вырисовывался балкон. На него выходит заботливая жена и мамочка. Чтобы повесить на спинку кресла влажное… А что там, собственно, было? Что может оказаться мокрым в тот час, когда на купание в море лежит табу? Остаётся бассейн. При чём один на весь отель, потому что вокруг другого, как в Судный день, кишмя кишит народ. Выходит, жена поляка, похожего на Леха Валенсу, имеет касательство к этой истории. Тогда с какого боку здесь Рита?

Пребывание в «Парадизе» мало-помалу затягивается туманной дымкой. Стоит ли поднимать этот занавес? Тем более что после возвращения домой дружеская переписка приняла вялотекущий характер, ограничивавшийся ритуальным обменом информацией: живы-здоровы, чего и вам желаем. И всё же, и всё же…

Преподавательское окружение Садового явно или скрытно сторонилось политики. А тем паче дискуссий-удела молодых и амбициозных. У многих сохранялся посткоммунистический синдром, слово «стукач» не окончательно ушло на периферию сознания и вообще…хотелось, наконец, пожить спокойно.

Разумеется, в ситуации, когда все занялись разоблачением «сепаров» — дома и на работе, вести задушевные беседы можно было лишь в кружке особо доверенных лиц. И таким долгое время оставался друг юности Паша. Правду сказать, после крымского блиц-крига последовало его исключение из ближайшего окружения профессора. Но время и память о прежней дружбе сгладили этот удар по национальной гордости. Электронная переписка возобновилась. Но когда милое девичье лицо обнаружилось в альбоме Краснянских, Садовой принял решение не сообщать об этом в Россию. Из-за чего ощущал себя мальчишкой, который залез в буфет и съел конфеты, предназначавшиеся для семейного чаепития.

Дания Рафаэлевна мастерила игрушки ещё школьницей. Увлечение шитьём забавных зайчат, поросят и котят пришлось на пору, когда в магазинах они практически не водились. Умение пригодилось и во время дочкиного детства: та обожала зайцев, при чём похожих на главного героя «Ну погоди!» Правда, это не помешало девочке распотрошить одну из игрушек ножом, когда её посетило чувство: мама чересчур много времени уделяет своим изделиям. А мама просто пыталась хоть как-то пополнить семейный бюджет, отдавая их знакомой торговке с городского рынка.

Увидев среди Асиных вещей заячий типаж, которого мастерица ещё не освоила, она не могла совладать с желанием воспроизвести его клон. А для этого требовалось заполучить выкройку, то есть препарировать зайчика. Поскольку внук на эту операцию мог прореагировать остро, она закрылась в супружеской спальне.

— Уму непостижимо! — воскликнула Дания Рафаэлевна, разглядывая свою добычу.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что Мартин уже подвергался этой процедуре. Выходит, не одна она хотела заполучить выкройку. Может, это сделала сама хозяйка?

Дания Рафаэлевна, вооружившись острыми, тонкими ножничками приступила к превращению Мартина в развёрнутую ткань. Её ждал сюрприз. Технология изготовления игрушки отличалась от общепринятой: при набивке мастерица использовала бумагу. Всего один листочек. Женщина развернула его и ахнула.

Рисунок! В центре его располагалась окружность.

«Бассейн!» — предположила Дания Рафаэлевна.

В нём плавал человечек. Судя по закрытому, заштрихованному купальнику, женского пола. Рядом плыл человечек побольше. Кудри до плеч выдавали в нём существо тоже женского пола. А из воды тянулись две руки со скрюченными, как у бабы Яги пальцами.

Владимир Николаевич совершал вечернюю прогулку в одиночестве.

Эти полчаса перед сном вошли в привычку в период последних событий в Киеве, когда вечерами они припадали к Интернету, а потом долго ворочались без сна. Тогда супруга и стала вытаскивать его на свежий воздух. Неспешная ходьба сослужила добрую службу, но Ольге вскоре наскучила и часок перед сном она предпочитала проводить с книжкой. Садовой же так втянулся, что когда пропускал прогулку из-за непогоды, ощущал себя не в своей тарелке. А теперь, когда с ними поселилась матушка, потребность в моционе удвоилась.

В тот вечер ему удалось наладить концентрацию на дыхании уже на первом круге, что было победой. Владимира Николаевича выбил из колеи звонок из России. На этот раз его друга заботило и вовсе странное: получение некого «месыджа» от аниматора отеля «Парадиз».

Поскольку звонок был входящий, и оплата соответственно, он не пожалел времени дать абоненту понять: вопрос абсурден. И на самом деле, для какой цели Рите потребовалось бы писать ему? Да, они мило побеседовали перед отъездом вдали от посторонних глаз. Чего же более?

И всё же дурное предчувствие не покидало Садового. Не тот человек был его товарищ, чтобы задавать пустые вопросы. Имелась за ними некая подоплёка. И оттого стало не по себе, и зябкость в позвоночнике не давала наслаждаться свежим воздухом. А тут ещё погасли фонари. Но вместо того, чтобы повернуть к видневшемуся за кронами родному фасаду, он продолжил маршрут.

За последнее время Ритин образ подёрнулся флёром — прозрачным и почти желанным. Короче, отпустило профессора. Кристаллический цветок оплыл, растаял, растворился. Как соль, брошенная в воду.

Откуда-то сбоку вынырнула размытая темнотой фигура. Если в прошлые времена нарушитель уединения не вызвал бы ничего, кроме равнодушной фиксации взглядом, то нынче такая встреча в тёмном переулке… Впрочем, кошелька с собой всё равно нет. А если это один из чумовых хлопцев, что вернулись из зоны АТО? И завалить первого попавшегося под руку…

Садовой огляделся. Нырнуть под сень ближайшей ели? Неизвестный тем временем ускорил шаг и приближался с неотвратимостью шара в кегельбане.

… Колебание морозного воздуха задело щеку. Встречный мужчина — пол угадывался по мешковатой куртке и надвинутой на лоб шапке — проскользнул мимо. Сейчас как развернётся и… как врежет. Но судя по ледяному хрусту — к концу дня стало подмораживать — прохожий удалялся прочь. И кто знает, может, и на его сердце тоже отлегло.

Дабы не искушать судьбу, Владимир Николаевич свернул в аллею, которая вела к дому. Встреча с незнакомцем отвлекла от размышлений, но снимая куртку, он уже вознамерился проверить свою электронную почту, а потому двинулся с порога в кабинет. Но тут его перехватила Ольга Юрьевна.

— Я хочу рассказать тебе… кое о чём.

— А стоит ли?

— Если мы хотим и дальше жить в гармонии…

«Вот как далеко зашло!» — полыхнуло внутри Садового, но озвучил он лишь нейтрально-компромиссное:

— Что ж, разумно…

Ольга Юрьевна не услышала этой фразы. Она уже погрузилась в эмоции, которые напоминали облако мошкары летним вечером над днепровскими водами. Её так и распирало желание рассказать мужу о приключениях его матушки. Но до последнего сдерживало данное свекрови слово. Софья Михайловна пребывала в уверенности: украинская лингвистика потерпит урон, если сын-профессор лишится спокойной домашней атмосферы. Поэтому возвращаясь из дома цвета сырой говядины, женщины вступили в сговор: молчать до последнего. Однако Ольга Юрьевна всё чаще ловила себя на том, что взятое на себя обязательство становится неподъёмным.

— Володя, я кое-что от тебя скрыла…

Муж скользнул взглядом по склонённому лицу. С самого начала их романа его умиляло Лёлино стремление быть во всём правдивой. «Она стремится пройти по жизни в белых туфельках и не запачкаться». Мудрый профессор всегда делал скидку на нереальность подобных устремлений. Поэтому и не насторожился.

— Мне было велено отослать письма на Главпочтамте.

— Да, помню…

— Но я там не была.

— Ты не отправила письма?

— Я никогда не рассказывала тебе… Я немного опасаюсь бывать там. Хотя и говорят, что снаряд в одну и ту же воронку не ложится.

— Ты меня заинтриговала.

— Не знаю, был ли ты тогда в Киеве, но в августе 1989 года обрушился портик Главпочтамта. Я едва успела миновать проход в здание, когда послышался грохот. Меня накрыло облаком цементной пыли. — Она говорила размеренным тоном, как будто рассказывала историю в сотый раз, а до этого отсекла все маловажные детали, оставляя лишь стержень…

Садовой коснулся жениной кисти, примостившейся с краешку.

— Бедная моя Лёля… Я сейчас чайку поставлю.

Она кивнула, и пока он хлопотал, не проронила ни слова, глядя в промежуток между занавесками. Затем они оба сделали по глотку, и она продолжила с того места, где рассказ был остановлен.

— Под этой грудой кирпичей и арматуры нашли смерть 11 человек.

Садовой накрыл её ладошку своей пятернёй.

— С той поры я избегаю бывать там. Мне кажется, что эта цементная пыль снова запершит в горле. Но здесь неподалёку есть почтовое отделение… И тогда я направилась туда. Народу там немного, а у почтового ящика и вовсе ни души.

— Лёля, ты сделала всё правильно.

Она пригубила чай, и в этом движении было так много узнаваемого, что Садовой невольно придвинулся к жене.

— Ты знаешь меня, Володя. Я привыкла всё делать хорошо.

— Синдром отличницы! — Садовой коснулся губами её виска.

Ольга вздохнула, пытаясь скрыть разочарование. Нет, не достало духу…

— Ты знаешь, что я привыкла держать всё под контролем.

— Не вижу ничего предосудительного. Но, Лёлик, с мамой ты переусердствовала.

— Что ты хочешь сказать?

— Ты чрезмерно опекаешь её.

— Но она пожилая женщина!

— И ты полагаешь, притягательный объект для преступных посягательств? Но ведь мы живём не в Чикаго времён Великой депрессии, а в Киеве 21-го века. Пусть она гуляет по городу там, где пожелает.

— Володя, это опасно.

— Лыко-мочало — начинай сначала! — вышел из себя профессор. — Но почему?

— Объясню, — голос Ольги приобрёл металлические нотки, — твоя матушка нуждается в круглосуточном наблюдении. Ибо она вообразила себя героиней Краснодона. Понятно?

— Нет, — промямлил профессор. Его растерянный вид несколько смягчил Ольгино сердце. Сменив тон, она произнесла: — Софья Михайловна изготавливает и распространяет листовки антиправительственного содержания. Теперь ты всё понял?

— Я уже встречала нечто подобное.

— Ты видела этот рисунок?

— Не совсем. Скорее стиль изображения. Видишь ли, тут хотя и ребёнок, но с собственной манерой. Да и техника приличная. Не исключено, что автор посещает художественную школу или, на худой конец, кружок рисования. Такую твёрдость руки не приобретёшь на обычных уроках.

— Откуда у тебя такие познания?

— Ты забыл? Иришка художницей мечтала стать. Я её даже в «художку» отдала. Но её не надолго хватило.

Упоминание дочери пробудило больше воспоминаний, чем им хотелось бы, и супруг сменил тему:

— А ты помнишь, когда видела подобное художество?

— В детском клубе, на конкурсе «Наш отель». Лучше всего справилась с заданием эта девочка… ну, с именем таким.

Белозерцев не без потаённой радости отметил: жене тоже свойственна забывчивость. Не один он склеротик на белом свете.

— В Мордовском Камешкире баба с похожим именем жила. «Шалман» держала! — продолжила обшаривать закоулки памяти Дания Рафаэлевна.

— Что ещё за шалман?

— Шинок — по-русски. Самогон гнала. Умерла ужасной смертью. Один из клиентов шилом заколол.

— А тебе откуда известны такие подробности?

— Эту историю отец матери рассказывал.

— А ты подслушала?

— Убийство в ту пору — редкость. Общественность была встревожена. Начальника местной милиции в райком вызывали — и по поводу душегубства, и по самогоноварению. Отец тогда матери так и сказал: «Вроде и и самогонщица, а жаль бабу: больно лютую смерть приняла».

— А имя называл? — муж предпринял попытку оживить детские воспоминания жены. Но цепочки нейронов в голове Дании Рафаэлевны если и откликнулись, то скоро потухли.

— Не помню, — развела она руками, — осталось лишь прозвище — Шалман.

Глава 17 Про букву «дабл-ю» и другие открытия

Увлечение теорией Вашкевича о взаимопроникновении русского и арабского языков, коллеги профессоравстретили сдержанно, чтобы не сказать прохладно. С течением времени он и вовсе стал ловить на себе снисходительно-жалостливые взгляды.

Репутация профессора-чудака долгое время ограждала от злоключений идеологического характера. И прослужил бы Садовой науке в университетских стенах до скончания отведённого ему века, если бы не задул «западэнский» шквалистый ветер. На кафедре всё чаще стали заговаривать о необходимости преподавать арабский на украинском.

На первых порах Владимир Николаевич не ощутил подвоха. Украинским он владел блестяще. Тараса и Лесю читал наизусть, но… реформа требовала коренных преобразований, и среди прочего — русские переводы Корана заменить украинскими.

Поразмыслив над этим вопросом, профессор не отвёрг идею напрочь а лишь сделал вывод о нецелесообразности столь крутого поворота, чем вызвал огонь на себя со стороны молодых коллег. Да, русские переводы Корана точны, одобрены арабскими учёными и филигранны с литературной точки зрения, но разве украинский менее благозвучен, менее богат? Разве он не способен передать глубину Священной книги?

Садовому ничего не оставалось как выкинуть белый флаг и для начала засесть за переводы методических пособий с русского на украинский. И всё бы ничего, но пережитые коллизии пагубно сказались на здоровье арабиста. Встревоженная супруга на семейном совете бросила решительное: «Уходи!».

— Куда? — вскричал муж.

И тогда она извлекла из книжного шкафа семитомник Миколы Гоголя, выпущенный в 2009 году.

— Вот послушай. Из «Тараса Шевченко». «Це був справд надзвчайни вияв украiнськой сили: його викресало з народних грудей кресало лиха». Ты помнишь, как звучит предложение в оригинале? «Это было, точно, необыкновенное явление русской силы: его вышибло из народной груди огниво бед». Есть разница?

— Но Лёля! Это же вечный спор славян!

— А вот ещё. По-русски: «Пусть же пропадут все враги и ликует вечные веки Русская земля!» Знаешь, как перевели? — «…Хай же згинуть вороги i лишаэться на вiки вiчн Козацька Земля!»

Садовой попытался было возразить, но в душе не мог не признать: жена права. И всё-таки он продержался ещё полгода.

Таким образом в декабре 2014 года профессор Садовой располагал собой настолько, чтобы совершить новый вояж. На этот раз в Россию.

Это был вопрос личной безопасности. Новый год Софья Михайловна в соответствии с составленным братьями графиком должна была встречать в Каштановом переулке. Киев наводнили националисты, приближался и день рождения Степана Бандеры. Но самое существенное: между Ганной и Софьей Михайловной всё чаще стали вспыхивать политические дебаты.

Посоветовавшись, супруги решили покинуть Киев. Однако их финансов оказалось достаточно лишь для двоих — матери и сына.

— Паша, а ведь я вспомнила! — прошептали над ухом.

— Что?

— Как самогонщицу звали.

Павел Петрович потянул одеяло на себя.

— Ты же говорила: Шалман её кликуха была.

— Правильно. Манька Шалман. — Одеяло сделало своё дело: голос жены звучал как сквозь вату.

— И что нам это даёт? — пробубнил Белозерцев, уже погружаясь в дрёму.

— Девочку звали похоже!

— Какую девочку?

— С таким стилем рисунка.

— И к-а-а-к? — Он с трудом подавил зевок.

— Маруся.

— Нет! — раздалось с порога. — Не Маруся! Это Рус-а-ал-а!

Убедить Софью Михайловну в том, что она нуждается в отдыхе и перемене мест, не составило труда. Ольга объяснила это чувством вины, которую свекровь испытывала от сознания собственного безрассудства.

В ту зиму приобрести авиабилет до Москвы труда не составляло: запрет украинского правительства на полёты российских самолётов ещё не вступил в силу.

Они прибыли в воздушную гавань заранее, как и положено. Софья Михайловна с жадностью провинциала, оказавшегося в столице, принялась разглядывать модно одетых пассажиров:

— Сплошные ванюшки-рванюшки! — заметила она, острым своим подбородком указывая на рваные джинсы и голые лодыжки молодых людей.

— Это всего лишь имитация бедности.

— А что это за знак на шапке у мальчугана? Похоже на трезубец, — не отставала матушка.

Садовой с неохотой оторвался от «Магии слова», написанной российским полиглотом Дмитрием Петровым и журналистом Вадимом Борейко. Действительно, на шапке у мальчугана посверкивал принт в виде буквы «W».

— Это буква такая. «Дабл-ю» называется.

— А что она значит? — не отставала матушка.

— В данном случае — не знаю. Но вообще в Европе это знак на входе в дамскую комнату.

Софья Михайловна залилась смехом.

«Пожалуй, не стоит сообщать ей о том, что молодёжь использует слово „продаблиться“ как эвфемизм выражению „сходить в туалет“. Закатится в хохоте. А на неё и так обращают внимание».

Одетая в вытертое, как обивка старого кресла, пальто — образчик советского ширпотреба, старушка должна была сделаться бесцветным существом, склонным сливаться с окружающими предметами. Обманчивое впечатление! Софья Михайловна по какой-то необъяснимой причине притягивала взгляды. На счастье профессора, объявление о начале регистрации избавило его от дальнейших лингвистических изысканий по поводу «дабл-ю» на «дитячьем» головном уборе.

Стоя к стойке регистрации, матушка внезапно и без всякого повода заявила во всеуслышание:

— Украина — маленькая страна, особенно если сравнивать с соседями.

— Мама, о чём ты? — перебил Садовой, справедливо опасаясь скоропалительных умозаключений.

— А то, что все друга друга знают. Либо приходятся родичами — братьями, сватами, кумовьями, — невозмутимо гнала свою линию Софья Михайловна. — Глянь, это же сосед стоит. — Её подбородок нацелился на крупный, бритый череп, нанизанный на шею с торчащим кадыком.

Люди в очереди обернулись, привлечённые этим громким оповещением. А профессорская матушка подскочила к мужчине.

— Не узнал?

Шея с выпирающим кадыком начала разворачиваться.

— Да я же тебя в детстве конфеткой «кис-кис» угощала. А она у тебя в зубах завязла. А тот — молочный — взял и отвалился.

Мужчина продолжал выжидательно-вопросительно смотреть на пассажирку. Кадык заострился — вот-вот прорвёт кожу. Молчание скрывало подавляемое раздражение. А Софья Михайловна и не думала переходить на государственную мову. Глупость, конечно. Но что поделаешь с упрямой пенсионеркой, до сих пор не расставшейся с пионерской привычкой обтираться по утрам холодной водой!

— Эх, быстро молодёжь корни свои забывает. Или это оттого, что мы с Дон…

— Мама, нам пора! — Садовой подцепил мать за рукав шубки и увлёк за собой с присущей только ему галантностью.