Молния в черемухе

I

В третьем мартеновском цехе прошел слух: подручный сталевара Николай Рыжакин — тихий парень, наконец-то решил жениться. Казалось бы, что здесь такого — обыкновенное дело! Поработает кто из молодых с год у печи, заслужит почет, встанет на ноги, — глядишь: уже семьей спешит обзавестись.

Старые металлурги, одобряя, похлопывают по плечу: мол, на свадьбу не забудь пригласить! И отмечают: «Крепко в производство врос, от рабочего класса не оторвется!».

Но о Рыжакине в бригаде сталеваров третий год шутя говорили: «Перестарок!» Было ему уже за тридцать и на вопрос «Когда тебя черти женят?», он, подумав, наивно отвечал: «Зачем?», будто хотел сказать: этого ему еще не хватало!

«Как зачем?» — возмутится иной и начнет доказывать Рыжакину, что «семья — это ячейка государства», что рабочему человеку положено иметь жену и детей, другой ввернет что-нибудь вроде: надо пристать к берегу, к уюту, третий шутит: «Эх, зря ты лекции о любви и дружбе не посещаешь — лектора так любовь и семейную жизнь расписывают, что после таких лекций хоть прямо в Загс!»

Рыжакин соглашался со всеми.

Советы, забота, беспокойство товарищей о нем были такими искренними, такими душевными, что Николай Рыжакин иногда думал: если он женится, то наверняка сразу сделает всех счастливыми!

Он, вздыхая, с грустью приходил к мысли, что все равно от этого не уйдешь и когда-нибудь, как ты не мудри, а придется все-таки жениться. Он не боялся этого, нет! Но вот выдать плавку, например, для него было легче, хоть и плечи болят, чем «пристать к берегу»… Плавка каждый день — привык, а вот женитьба — один раз, да на всю жизнь! Для всей бригады со стороны — ему семьей обзавестись пора, а для него — это вопрос жизни.

И когда на работе он встречает взгляды товарищей, обращенные на него, ему все время кажется, что все они осуждающе говорят глазами: «Хм, работает неженатый человек!».

Вот даже мастер Морозов сказал ему однажды:

— Рабочий-то ты хорош, а вот до человека еще не дорос… Дважды два — четыре.

Что он этим хотел сказать, Рыжакин не понял. А когда, утирая суконной рукавицей обожженное жаром печи потное лицо, Николай спросил:

— Что?

Морозов благодушно раздвинул жалеющей улыбкой усы и, прищурив глаза, чуть смущенно намекнул:

— Каждый работающий должен быть на полную жизнь счастливым. Попробуй — возрази! Пятью пять — двадцать пять.

Рыжакин жалел, что ничем не может мастеру возразить, что ни разу он лично ни в кого не влюблялся и тут, как ни крутись, действительно в его жизни получается: дважды два — четыре…

И после смены, возвращаясь домой, разбитый и усталый после горячего дня, он пытался возражать Василию Григорьевичу Морозову тем, что, мол, работа работой, а вот стать на полную жизнь счастливым — это труднее…

И не то, чтобы он выбирал, кто из невест побогаче (нынче все на выданье богаты), и не в том причина, что некоторые выбирают себе жену на танцах, — важно полюбить человека. А где она в его жизни, эта любовь, о которой написано столько книг, поэм, симфоний?!

Или она разная приходит ко всем: для одних, кто любит себя, она маленькая, для других, кто любит всех, она большая и жаркая, как пламя!

Рыжакину хотелось пламенной любви.

Может быть, поэтому он не торопился и ждал, а про себя боялся, что так можно прождать всю жизнь. А иногда думал, что он просто такой дубина, что и не приглянется никому…

Ну, что ж, работа работой… Каждый день за составление шихты отвечает начальник смены, сталевар обязан следить за правильной завалкой и ведением теплового режима печи.

Да! Все они целой бригадой на плавильной площадке делают одно общее дело. Пусть его называют «перестарком». Когда-нибудь он все-таки женится. А как бы сделать так, чтобы в рабочей семье они знали друг друга насквозь, помогали каждый каждому, чтобы счастье любого рабочего было тоже одним общим делом?!

II

Ах, Рыжакин, Рыжакин! Тихий парень. Вот и ты наконец-то полюбил, нет — влюбился в Веру! Ну и что же? Обыкновенное дело! Все по-разному знают, что такое любовь, и все соглашаются: когда человек любит — он становится еще лучше.

Ты помнишь картину художника: полдень, зной, лежит женщина под тяжелыми яблонями; дунет ветер — и яблоки загремят о планету. Она — мать. Почти спит и держит ребенка за рубашку… Это, конечно, мир… А может быть, это твоя жена спит, а ты на работе?!

А помнишь, ты от доброты, будучи в гостях, убеждал сорокалетнюю Софью Владимировну, которая сознательно не хотела иметь детей: «Рожайте, пока не поздно!» — и тебе было стыдно. Ты был немножко пьян.

Ну, вот ты и полюбил человека — Веру. И ты имеешь право быть на полную жизнь счастливым!

Впервые ты сказал мастеру Морозову:

— Василий Григорьевич! Приглашаю вас и всю бригаду на свадьбу…

А дома доложил:

— Мама! Извини, я женюсь.

В цехе гадали: кто она, какая, как это получилось?!

И рабочие наперебой задавали Рыжакину вопросы:

— Душелюбная, чать?!

— Полы мыть, стирать умеет?

— Отколол Николай номер!..

— Характер покладистый?!

— Красивая, или как?..

Рыжакин смущался. И только Морозов, невозмутимо разогнав столпившихся сталеваров, отвечал за всех:

— На свадьбе узнаем!

Он и сам удивленно качал головой: «Как же так получилось?!»

III

А получилось это так…

Ехал Рыжакин домой со смены. В трамвае рабочий люд оттиснул его к рычагу, которым кондукторша открывает и закрывает двери. Переезжая мост, Рыжакин на выдержал: болели плечи и ноги. Стиснутый и придавленный пассажирами, он устало чувствовал себя титаном, который держит на руках земной шар.

Развернул плечи, сам повернулся — и люди повалились друг на друга.

Ему стало совестно, но иначе он не мог. Сказал: «Извините» и купил второй раз билет.

В это время он и увидел девичье лицо с большими черными глазами. Они смотрели на него с любопытством. Девушка оправила пальто и поглядела на Рыжакина. Он был настолько здоровый детина, что даже одежда на нем казалась короткой. Лицо его скуластое и на первый взгляд хмурое, но серые глаза, чуть навыкате, смеялись, будто всегда удивлены тем, что видят все.

«Великан… — отметила она. — Он даже немного красив…»

«Хороша! Вот бы мне такую жену!» — смело подумал он и улыбнулся ей, позабыв, что уже проехал свою остановку.

Девушка не отвернулась, чуть покраснела оттого, что Рыжакин смотрел и смотрел, не моргая, в ее черные, холодные глаза. Заметил: потеплели.

Она вспомнила, как этот парень на днях в заводской столовой неуклюже брал из окошка раздаточной большими тяжелыми руками тарелку с борщом и не отходил, засмотревшись в ее глаза.

«Вдруг сойдет сейчас — и больше не встретимся?!» — с испугом подумал Рыжакин и, крякнув, подошел поближе. На последней остановке трамвай опустел — остались они двое. Кондукторша догадалась отвернуться и стала считать выручку.

— Ну, что смотришь? — с укором спросила девушка.

Да, это был он!

Рыжакин застеснялся, чуть обиделся. «Уж и посмотреть нельзя».

— С работы еду я.

— Я тоже. Устал? — смеясь, прищурилась она, собираясь выходить из трамвая.

— Как… вас зовут?

— Пора сходить. Верой зовут.

Они вышли вместе и как-то получилось — пошли рядом по одной дороге. Он взял ее под руку. Она не отняла руку, как будто так и надо.

«А что если уже и начинается наша жизнь?!» — подумал Рыжакин, и на душе его стало радостно-радостно, словно они уже давно знакомы и много прожили, и сейчас оба после работы идут к себе домой.

Она шагала степенно, откинув назад голову, повязанную платком, руки засунула в карманы маленькой фуфайки, аккуратно облегающей ее полную и упругую фигуру.

Задумавшись о чем-то, Вера несколько раз споткнулась. Рыжакин крепче прижал ее руку. Они проходили мимо картофельных огородов, которые покрыли зеленью все бывшие пустыри. Вера говорила о том, что урожай в этом году будет наверняка богатый, и вдруг спросила, любит ли он картофель.

Любит ли он картошку?! Этот продукт он ел уже тридцать лет и привык называть его «народной пищей», так же как и хлеб.

— Я вас дальше провожу. Можно?

Вера, не оборачиваясь, усмехнулась, промолчала.

Они шли мимо аккуратных белых домиков, называемых в поселке «особняками», слушали поздний лай дворовых собак, глядели на темные окна.

— Экономят электричество, — сказала Вера и, кивнув головой в сторону домов, добавила: — индивидуальные…

— Это хорошо, — вставил Рыжакин, чтобы не молчать.

— На окраине… — вздохнула Вера и зашагала быстрее.

Они пошли мимо трансформаторной будки, вдоль заборов, повернули через разбитое и разрытое шоссе в переулок, перепрыгивая через трубы и кучи щебня.

Николай молчал. Ему казалось, что он идет в какой-то новый мир, в котором будут только они вдвоем, и им будет хорошо.

В предночной тишине слышались их торопливые, звонкие голоса.

— Вера, кем работаете?

— Поваром в заводской столовой.

— А-а-а… Это ваши борщи всегда недосоленные?!

— Ну ладно, ладно…

Не ее ли он видел в заводской столовой?! Кажется, нет, она ведь повар, все время на кухне — вот ее и не видно…

Остановились. Он взглянул на нее робко и с уважением.

— Ты кормишь нас… рабочих.

Он произнес это без лести, гордясь за нее, крепче сжал ее локоть и полуобнял рукой, как товарища.

Вера улыбнулась, опустила голову. Похвала была ей приятна.

За окраиной тонула в ночном густом дыме тайга, по дорогам шуршали грузовики, а в небе висели спелые летние звезды.

IV

Они встречались каждый день по три раза. Утром в трамвае вместе ехали на завод, в обеденный перерыв он видел ее в окошко раздаточной у горячей плиты, румяную, в белом халате, и вечером, когда шли пешком через заводской мост, чтобы побыть вместе и поговорить обо всем на свете.

Рыжакин знал, что сталевары из его смены уже несколько раз замечали их вдвоем и уже несколько раз махали руками из трамвая, когда он и Вера проходили по заводскому мосту.

Однажды он полушутя (потому что боялся) и полусерьезно (потому что ждал чего-то необыкновенного) доверился ей:

— Все зовут тебя моей невестой. Ждут свадьбы. Ты мне нравишься.

Вера посмотрела на него удивленно, сбоку и засмеялась.

Он засмеялся тоже, не подав виду, что обиделся, но Вера заметила это и, помолчав немного, вдруг остановилась, обхватила его шею руками, улыбнулась ему.

— Все впереди.

У Рыжакина вспыхнули щеки от близости ее глаз, губ, с волнением он взял ее за руки и поднял вверх, любуясь ею и тем, как она щурится и хохочет.

«Мы с нею будем хорошо жить», — подумал он, и еще он подумал, что кроме него, наверное, нет сейчас счастливее человека на свете.

…Утром, когда многие еще спят, к заводу по главной улице через заводской мост движется рабочий поток.

Вера и Николай затерялись среди других. Они шли на смену молча и настороженно. В это утро Вера была чем-то подавлена, и Николай никак не мог отгадать, что с ней. Он взял ее руку в свою.

— Вера! Что тебя тревожит?

Вера вздохнула, произнесла тихо:

— Соседи видели, как ты выходил от меня утром.

Николай улыбнулся:

— Ну и что ж такого? Они ведь не знают, что наша жизнь началась, и скоро сыграем свадьбу. Разве соседи могут это запретить?!

— Я не о том… Просто на душе как-то тревожно. Ведь я выхожу замуж! А они могут подумать что-нибудь…

…Он вспомнил дом, где она жила, и дворника, себя, чуть растерянного и счастливого; вспомнил, как Вера, поглядывая на окна, полила воды ему на руки, чтоб умыться, как заметил ее виноватую улыбку и строго сказал:

— Вера, ты льешь мимо.

Чтобы подбодрить ее, вгляделся в ее глаза:

— Все впереди! — и по-мальчишески подмигнул ей.

Воды было много, она лилась меж его огрубелых сильных рук. Он старался удержать влагу в ладонях и торопливо гладил по небритым щекам пальцами… Он умывался впервые в ее доме. Заметил, когда уже уходили, что в окна смотрят любопытные соседи, и нарочно громко сказал:

— На свадьбу всю бригаду пригласим!

А сейчас они шли вместе на работу, и он держал ее руку в своей.

— Я же тебя люблю… всю!

— Я знаю. Боязно как-то… перед свадьбой.

Рабочие, не торопясь, входили в проходные, предъявляя пропуска. Рыжакин заметил своих сталеваров из бригады, они приблизились к нему, он уже слышал, что они говорят, а говорили они о Вере, и боялся, что она тоже услышит их.

А сталевары рассматривали ее, не подавая вида. Они знали, что по внешности трудно определить — какой она человек, но все-таки… было интересно, тем более, что Николай грозился пригласить всю бригаду на свадьбу.

Вера их не замечала, потому что кругом был народ, только краем уха она слышала шепот и догадывалась, что говорят про нее.

— Ну что ж, не краля какая. Нашей масти человек.

— Здорова девка-то!

— Это сподручно! Наш Рыжакин пигалицу не выберет.

— Раз с нею рядом Николай Рыжакин, а ему верить можно, значит тут дело серьезное.

В их шепоте сквозило простое восхищение, и смысл его был один: Рыжакину повезло и вообще великое это дело, когда прибавляется еще одна рабочая семья. Вера поняла, что они довольны, и, покраснев, подняла голову, оглядела их. Шепот прекратился.

Предъявив пропуска, Вера с Николаем вошли в проходную — будто в новую жизнь. Кивнули друг другу. Ему в мартеновский цех, ей в столовую. Вера свернула на другую дорогу, по которой торопились ее подруги, потом оглянулась. Николай стоял, задумчиво теребя руками кепку, высокий, широкоплечий и чуть грустный, — ее будущий муж! Он смотрел в ее сторону и чего-то ждал. Она махнула ему рукой, и вскоре Рыжакин затерялся в рабочем потоке.