Мольер

ПО СМЕРТИ МОЛЬЕРА

Лагранж записывает в своем «Реестре» под датой 17 февраля:

Лагранж выводит своим старательным пером эти строки, а на полях по обыкновению рисует большой черный ромб и закрашивает его чернилами, чтобы сделать еще заметнее: это знак траура. Как чувствительна и горька будет эта утрата для труппы! Актеры Пале-Рояля теряют не просто руководителя, но лучшего своего друга, бескорыстного заступника.

Барон почитает за благо поспешить в Сен-Жермен к Людовику XIV и оповестить его о кончине Мольера. Его величество как будто взволнован и соблаговоляет этого не скрывать. Конечно, Мольер был «человек порядочный и с такими чувствами, какие редко встретишь у людей его происхождения», не говоря уж о «неизменной преданности, которую он питал к особе короля: он всегда старался угодить Его Величеству».

Однако на том беседа и кончается, а церковные власти, уведомленные Армандой, дают понять, что не позволят хоронить комедианта по обряду. Отказ бесчестящий — ведь, согласно тогдашнему Требнику (от 1654 года), в церковном погребении отказывается только «тем, кто ославлен, поруган и осрамлен прилюдно, каковы отлученные от церкви, блудницы, любодеи, комедианты, лихоимцы, колдуны», а также «язычникам, иудеям и всяким еретикам… отъявленным грешникам, умершим без покаяния».

Автору «Тартюфа» отказывают под тем предлогом, что он умер без покаяния. А ведь известно, что двое священников не захотели пойти на улицу Ришелье, а третий пришел слишком поздно; что Мольер умер с христианскими чувствами, а не как безбожник, — монахини-францисканки могут это засвидетельствовать. Конечно, доказать, что священники получили на то прямой приказ, невозможно. Но очевидно, что партия святош не сложила оружия. Не ее ли рук дело — появление пасквиля еще более гнусного, чем «Эломир-ипохондрик»? Этот пасквиль называется «Бурлескный ад», и Мольер в нем выведен под именем Бельфегора — зловещего языческого божества. Негодование парижан не знает пределов. «Либертин» Шапель, вне себя от горя, пишет яростную эпиграмму:

Каких бы упреков ни заслуживала Арманда в качестве супруги, как ни недостойна она была принадлежать великому человеку, нужно отдать ей справедливость: вдовой она стала примерной. Она отважно берется за перо и сочиняет прошение архиепископу Парижскому (с 1671 года это Франсуа де Арле де Шанвалон, известный своими любовными похождениями). Обри, муж Женевьевы Бежар, зять Арманды, скрепляет прошение своей подписью:

Архиепископ, получив это прошение, 20 февраля передает его на рассмотрение своему официалу,[228] аббату де Бенжамену, чтобы тот проверил обстоятельства, изложенные мадемуазель Мольер. У Арманды есть все основания не возлагать особых надежд на решение архиепископа. Она просит прямого вмешательства короля во время аудиенции, которую его величество соблаговоляет ей дать. Существует несколько рассказов об этой аудиенции. Арманда будто бы заявила: «Если мой муж был преступником, Ваше величество по меньшей мере разрешали ему эти преступления».

Подобная фраза совершенно невероятна. Арманда достаточно умна, чтобы понимать: если бы она позволила себе произнести такие слова, то непоправимо утратила бы расположение короля. Напротив, естественно думать, что, будучи актрисой, она, скорее, впадала в патетику, нажимала на чувствительные струнки.

Другой анекдот, столь же неправдоподобный. Людовик XIV якобы вызвал к себе настоятеля церкви Святого Евстахия и приказал ему похоронить Мольера по обряду. Священник отказался: нельзя хоронить нераскаянного комедианта в освященной земле. Тогда король спросил:

— До какой глубины земля освящена?

— До глубины четырех футов, сир.

— Ну что ж, похороните его на глубине шести футов, и чтобы с этим было покончено.

Нет необходимости доказывать, что разговор этот передан неточно, а скорее всего, и вовсе не имел места. Мы достаточно говорили об уважении короля к религии, о его осторожности в таких вещах.

Людовик XIV прекрасно понимает, что это последний эпизод в борьбе за «Тартюфа», в которой он несомненно до какой-то степени замешан. И прежде всего он не хочет, чтобы похороны актера, пусть даже великого, нарушали порядок и вызывали разные толки. И так уж многие вельможи — например, маршал де Вивон — беспокоятся, осведомляются, в чем дело. Король приказывает архиепископу Парижскому положить конец скандалу. Монсеньор де Шанвалон подписывает разрешение скрепя сердце и сопровождает его мелочно-злобными оговорками:

21 ФЕВРАЛЯ 1673 ГОДА

Запись в церковной книге (ее сожгли в 1871 году, но то, что касается Мольера, успели переписать) лаконична: «Во вторник двадцать первого февраля 1673 года покойный Жан-Батист Поклен де Мольер, обойщик и камердинер короля, проживавший по улице Ришелье, рядом с академией художников, скончавшийся семнадцатого того числа сего месяца, похоронен на кладбище Святого Иосифа».

Нередко ссылаются на письмо анонимного свидетеля мольеровских похорон, адресованное Луи Буавену, священнику и доктору теологии. Мадлена Юргенс полагает, что этот документ, обнаруженный Бенжаменом Фийоном, ученым со слишком богатым воображением, особого доверия не заслуживает. Однако это свидетельство отчасти подтверждается тем, что говорится у Гримаре. Согласно анонимному рассказу, четыре священника (хотя архиепископ Парижский разрешил только двух) сопровождали тело к месту последнего упокоения. На гробе покров цеха обойщиков. Шестеро мальчиков-служек несут свечи в серебряных подсвечниках. Несмотря на архиепископское запрещение, было отправлено «множество обеден по мертвому».

Вполне возможно, что церковь в конце концов предложила, чтобы на гроб был положен погребальный покров цеха обойщиков. Это должно было успокоить самых непримиримых святош. Искусная уловка: таким образом священники хоронили не комедианта, а обойщика. Заметим, что и церковная запись не упоминает об актерской профессии Мольера, а говорит об «обойщике, камердинере короля». Так что если даже документ, найденный Фийоном, — просто апокриф, он не лишен правдоподобия.

Бесспорно то, что к девяти часам вечера в эту зимнюю ночь на улице Ришелье собирается огромная толпа. Арманда испугана, она думает, что эти люди, чьи силуэты едва различимы в темноте, начнут устраивать беспорядки. Ей советуют «разбросать сотню пистолей из окна». Она следует совету, в трогательных выражениях просит помолиться за душу ее мужа. В толпе много бедняков, которые, конечно, рады подобрать монетку, но помолиться за усопшего никто не откажется. Несмотря на холод и поздний час, простые люди пришли, чтобы воздать последние почести покойному, который был так добр к обездоленным и так умел их развеселить. Священники с распятиями в руках, мальчики со свечами, Арманда, родные, товарищи по Пале-Роялю, друзья и деревянный гроб, накрытый покровом, покидают дом. Сотня факелов освещает это ночное шествие. Когда процессия движется по улице Монмартр, кто-то спрашивает, кого хоронят. «Да этого Мольера!» — отвечает какая-то женщина. Но соседка, выглядывающая из окна, ее одергивает: «Ах, бесстыжая! Для тебя он господин де Мольер».

Кортеж прибывает на кладбище Святого Иосифа, примыкающее к церкви Святого Евстахия. Гроб опускают в могилу. Факелы удаляются. Остается только холмик в один фут вышиной, о котором говорит Лагранж.

МОЛЬЕР ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Лагранж:

3 марта снова идет «Мнимый больной», которого требует публика. В роли Аргана Мольера заменил Латорильер. Арманда теперь играет Анжелику. Похоже, что руководить труппой отныне доверено ей. Мольера нет, но осталось его дело. Актеры оплакивают утрату и страшатся за свое будущее; но в то же время они сознают, сколь многим обязаны Мольеру, и исполнены решимости служить его памяти. Впрочем, он даже после смерти заставляет говорить о себе — дурное ли, хорошее; он живет, действует, Лафонтен пишет знаменитую эпитафию:

Донно де Визе выражает сожаления зрителей: «Он был актером с головы до ног; казалось, что у него несколько голосов. Все в нем было красноречиво, и одним движением, улыбкой, взглядом, кивком головы он умел сказать больше, чем иной велеречивый болтун в целый час».

Но не стихают и нападки и клевета. Вот, например, ядовитый плевок лекаря Бернье:

Ходит слушок, что настоятель церкви Святого Евстахия, раздосадованный приказанием архиепископа (который сам лишь поневоле повиновался королю), велел выкопать останки Мольера и бросить их в яму для самоубийц и некрещеных младенцев. Во всяком случае, это как будто никого не волнует, — даже Арманду, поглощенную своей работой, множеством формальностей, необходимых для вступления в наследство мужа. В начале марта семейный совет назначает Арманду опекуншей маленькой Эспри-Мадлены, а вторым опекуном — обойщика Буде. С 13 по 21 марта нотариусы Левассёр и де Бофор составляют длиннейшую опись имущества на улице Ришелье и в отейльском домике. Мольер оставил жене изрядное состояние, не считая роскошной мебели, о которой мы уже говорили. Бесполезно пытаться определить эту сумму в старых или новых франках — все по той же причине, из-за колебаний покупательной способности. Арманда не хочет оставаться в доме на улице Ришелье. Она уступает аренду графу де Ла Марку, а сама снимает вместе со своей сестрой Женевьевой и ее мужем Жаном Обри дом на улице Сены за 1200 ливров в год. Так понемногу исчезают материальные следы жизни Мольера; вскоре и предметы его обстановки, книги, рукописи будут рассеяны. Но неодолимо притягательная память о нем самом и о его творениях беспрепятственно достигнет тех десятилетий XX века, в которых мы с вами сейчас живем.