Монограмма

И он отпустил художника, щедро вознаградив его.

Тотчас после этого патриарх созвал всех монахов, достигших необходимой степени посвящения, и показал им гатху. Сердца присутствующих наполнились восторгом, и все они не переставая повторяли: «Превосходно! Превосходно! Кто написал это? Это слова самого Будды!» Пятый патриарх Хун-жэнь сказал:

— Ошибаетесь. Тот, кто написал это, еще далек от Просветления. Но, следуя этой гатхе, можно избежать трех злых путей рождения и достичь великой заслуги. Преуспевший в понимании этой гатхи никогда не будет рожден в аду, никогда не будет рожден животным, никогда не будет рожден претой. Повторяйте же эту гатху неустанно, не ленитесь. Очищайте зеркало разума, чтобы оно всегда оставалось ясным.

И он приказал засветить перед гатхой лампаду и сжигать перед ней благовония. Все монахи отныне должны были оказывать гатхе почтение и совершать ей поклонение, чтобы узреть свою истинную природу.

— Превосходно! Изумительно! — восклицал громче всех Шэнь-сю, не показывая виду, что это он написал гатху.

Вечером патриарх послал за Шэнь-сю и, когда тот вошел в его келью, сказал ему:

— Я не знаю, кто написал эту гатху, Шэнь-сю, да меня это и не интересует. Автор стихотворения еще не достиг истинного понимания, он стоит лишь у ворот и пока не решается войти в них. Гатха будет полезной для обычных людей, но для тех, кто стремится к Бодхи, она бесполезна. Поэтому пойди и скажи тому, кто написал это, чтобы он распахнул ворота и вошел в них. Пусть напишет новые стихи. Я даю ему еще два дня. В случае, если он проникнет за стены замка и узрит свою изначальную природу, я передам ему одежду и Дхарму и назову его Шестым патриархом.

И Шэнь-сю, почтительно поклонившись учителю, поспешил в свою келью.

№ 104. Девочка Лиды умерла. Вначале скрывали от нее, говорили, что поддерживают ребенка искусственно, потом сказали, но она не поверила, не смогла. Лежала и ждала, раздавленная, пустая. Рожденную тремя днями раньше недоношенную девочку Любы, которую та оставила в роддоме, кормили по очереди другие женщины, и, когда предложили покормить Лиде, она согласилась. Новая Настя охотно приняла ее грудь, и в следующий раз Лида уже никому девочку не отдавала. Она нетерпеливо ждала, когда принесут ребенка, и внимательно следила, чтобы не перепутали ее Настю с другими детьми. Ту Настю она забыла, не помнила, слишком страшен был удар, слишком полна пустота.

Когда по выписке из больницы ее встречали с букетом цветов мама и Аля, она им ничего не сказала. Они радовались вместе с ней.

Лида рассматривает «линии обороны» не только как своеобразные укрепления, воздвигнутые ею на пути к убежищу и оберегающие ее уединение, но и как психологические барьеры, обороняющие ее личность от различных домогательств со стороны внешнего мира (за седьмым поясом обороны, например, она уже не слышала никаких фальшивых звуков, не могла помыслить ничего мирского), а также как некие уровни коммуникации, которые она устанавливала с миром, когда хотела сообщаться с ним; но, главное, эти линии были уровнями отграничения ее самой в ней самой, локализацией ее духовных и нравственных состояний, локами моральной сансары, где последнее, девятое, состояние было внеположным сансаре.

ДЕВЯТАЯ КРИНКА МОЛОКА. Наступила девятая неделя ее учения.

Как всегда по субботам, Лида взяла свою глиняную кринку и отправилась к Юньмэню за молоком. Была тишина августа, парное тепло настоянной на траве земли. В душе — мерцание покоя, замирающий свет предутренней свечи. Догорающие краски заката на краю глубокого предосеннего неба остывали в ней.

Ворота были открыты настежь, завешенная рваной марлей дверь — распахнута. Корова жевала край марли, гремя колокольцем.

В доме стоял кухонный чад и смрад. Старуха варила ежа. Желтый сливочный жир плавал в чугунке звездами. Татарка перчила варево из горсти. Подхватив чугунок ухватом, старуха посадила его в печь. Покосившись на Лиду и что-то бусурманское пробормотав, татарка схватила подойник с гвоздя и выскочила во двор. Сразу четыре струи ударили в дно. Лида села за стол и посмотрела на печь. Острые блестящие глазки Юньмэня вынырнули из-за занавески и впились в нее. Жар поднялся в ней. Хлынуло в жилы расплавленное стекло.

Десять необязательных вещей

Если пустотная природа разума осознана, нет больше необходимости ни в каком учении.

Если непятнаемая природа разума осознана, нет больше необходимости различать добро и зло.

Если состояние совершенного покоя разума достигнуто, нет больше необходимости следовать своей карме.

Если состояние абсолютной чистоты разума достигнуто, нет больше необходимости следовать по Пути, ибо цель исчезла.

Если нереальная, или иллюзорная, природа познания осознана, нет больше необходимости медитировать на состоянии непознания.

Если нереальная, или иллюзорная, природа затемняющих страстей осознана, нет больше необходимости искать их противоядия.

Если извечная, или несотворенная, природа сознания распознана, нет больше необходимости осуществлять перенесение сознания.

Если самые печаль и страдание распознаны как блаженство, нет больше необходимости искать счастья.

Если вся сансара распознана как нереальная, нет больше необходимости ни принимать что-либо, ни отвергать что-либо.

Если благо других будет целью всякого твоего стремления, нет больше необходимости искать блага для самого себя.

Таковы десять необязательных вещей.

Десять равноценных вещей

Для того, кто искренно предан жизни в духе, все равно, будет ли он воздерживаться от мирской деятельности или нет.

Для того, кто распознал трансцендентальную природу разума, все равно, будет ли он медитировать или нет.

Для того, кто свободен от привязанности к мирским наслаждениям, все равно, будет ли он практиковать аскетизм или нет.

Для того, кто распознал Высшую Реальность, все равно, будет ли он отшельником или нет.

Для того, кто достиг власти над своим разумом, все равно, будет ли он наслаждаться удовольствиями этого мира или нет.

Для того, кто наделен всей полнотой сострадания, все равно, будет ли он практиковать медитацию в одиночестве или трудиться в сердце общества на благо других.

Для того, чье смирение и вера непоколебимы, все равно, будет ли он жить рядом со своим гуру или нет.

Для того, кто полностью постиг Дхарму, все равно, встретится ли он с добром или злом.

Для того, кто отрекся от мира, все равно, будет ли он соблюдать общепринятые нормы морали или нет.

Для того, кто познал разум, все равно, будет ли он практиковать оккультные силы или нет.

Таковы десять равноценных вещей.

Десять фигуральных выражений

Поскольку Конечная Истина, Дхарма-Кая, не может быть описана в терминах сансары, а познается лишь в состоянии самадхи как Пустота, выражение «Конечная Истина» является только фигуральным.

Поскольку нет ни прохождения Пути, ни идущего по Пути, выражение «Путь» является только фигуральным.

Поскольку нет ни созерцания Чистого Состояния, ни созерцающего его, выражение «Чистое Состояние» является только фигуральным.

Поскольку нет ни переживания Истинного Состояния, ни переживающего его, выражение «Истинное Состояние» является только фигуральным.

Поскольку нет ни делателя действия, ни испытывающего действие, выражение «действие» (карма) является только фигуральным.

Поскольку нет ни соблюдения обетов, ни соблюдающего обеты, выражение «обет» является только фигуральным.

Поскольку нет ни накопления заслуги, ни накапливающего заслугу, выражение «заслуга» является только фигуральным.

Поскольку нет ни достигаемого желанием, ни испытывающего желание, выражение «желание» является только фигуральным.

Поскольку нет ни отречения от сансары, ни отрекающегося от сансары, выражение «сансара» является только фигуральным.

Поскольку нет ни получения плодов действий, ни получающего плоды действий, выражение «плоды действий» является только фигуральным.

Таковы десять фигуральных выражений.

Десять великих радостных осознаний

Это великая радость сознавать, что разум всех живых существ неотделим от Единого Разума.

Это великая радость сознавать, что То, или Истинная Реальность, вне любых качеств и вне любых свойств.

Это великая радость сознавать, что в безграничном, запредельном мысли, Знании Реальности все сансарические различия исчезают.

Это великая радость сознавать, что в состоянии изначального, или несотворенного, разума всякое мышление прекращается.

Это великая радость сознавать, что в Дхарма-Кае, где разум и материя неотделимы, всякая необходимость познания отпадает.

Это великая радость сознавать, что в самосущей сострадательной Самбхога-Кае нет ни перехода, ни изменения, ни рождения, ни смерти.

Это великая радость сознавать, что в самосущей божественной Нирмана-Кае нет двойственности и ощущения двойственности.

Это великая радость сознавать, что в Дхарма-Чакре, Колесе Учения Будды, нет места ни «душе», ни «я», ни теории «личности».

Это великая радость сознавать, что в божественном безграничном сострадании Бодхисаттв нет ущерба и нет пристрастия.

Это великая радость сознавать, что Путь к Свободе, которым шли все Будды, вечно существует, вечно неизменен и вечно открыт для тех, кто готов вступить на него.

Таковы десять великих радостных осознаний.

Наполнена девятая, последняя, кринка молока.

Проведя два дня в беспрерывной медитации, Шэнь-сю так и не смог ничего придумать и теперь неподвижно лежал в своей келье, накрывшись с головой циновкой, не откликаясь ни на чей зов. Монахи все еще восторгались гатхой Шэнь-сю и громко повторяли ее, ходя по монастырю.

Однажды молодой монах проходил мимо тех комнат, где работал Ли Ду. Увидев запыленного рисовой шелухой мальчика, монах остановился в дверях и стал насмешливо распевать гатху Шэнь-сю:

И когда мальчик услышал это, праджня тронулась в нем, как весенний лед, и он понял, что сочинивший гатху еще не достиг Просветления. И Ли Ду спросил у монаха, что это за гатха и почему он распевает ее. Монах сказал:

— Как, разве ты не слышал? Пятый патриарх собрал нас и сказал, что рождение и смерть мучительны и что мы должны составить гатху Освобождения, чтобы патриарх Хун-жэнь мог передать свой сан наиболее преуспевшему из нас и сделать его своим наследником. Кто-то написал эту гатху на стене Солнечной галереи, и учитель Хун-жэнь приказал всем поклоняться ей, зажечь перед ней лампаду и неустанно повторять ее. Учитель сказал, что те, кто будут действовать согласно этой гатхе, достигнут великой заслуги и будут спасены от рождения в злых мирах. Разве ты не слышал об этом?

Ли Ду сказал, что еще ни разу не был в Солнечной галерее, и попросил немедленно отвести его туда, чтобы он тоже мог поклониться гатхе. Монах согласился.

Когда они пришли, Ли Ду поклонился гатхе и возжег перед ней курения. Затем он попросил монаха написать рядом и его стихотворение, поскольку сам он не знал грамоты. Монах расхохотался:

— Как, ты не можешь даже писать, а уже сочиняешь гатхи?! — удивился он. — Тогда ты можешь сочинить целую сутру!

— Если ты действительно являешься учеником Будды, ты не станешь смеяться над ищущим знания, — тихо сказал Ли Ду.

Тогда монах взял в руки уголь и быстро написал на стене гатху Ли Ду. Она гласила:

Немного подумав, мальчик попросил добавить следующее:

Когда гатхи были написаны, Ли Ду тотчас отправился в рабочие комнаты продолжать работу. У стены стали собираться монахи.

Все собравшиеся были немало изумлены гатхами мальчика. Одни без меры восхищались написанным, другие, наперекор первым, громко декламировали гатху Шэнь-сю, третьи — просто молчали и замышляли недоброе.

Услышав ропот, патриарх Хун-жэнь вышел из кельи. Когда он увидел на стене новые гатхи, он тотчас понял, что написавший их станет его преемником, но, опасаясь, чтобы ему не повредили, патриарх снял с ноги соломенную сандалию и быстро стер написанное.

— Нет, — сказал Пятый патриарх, — тот, кто написал это, еще дальше от истины. Расходитесь. Следуйте первой гатхе и поклоняйтесь ей. Не тратьте время.

И монахи разошлись, все еще перешептываясь, удивляясь дерзости новичка.

На следующий день Пятый патриарх Хун-жэнь, как бы случайно оказавшийся в рабочих помещениях, убедившись, что никого нет рядом, сказал Ли Ду:

— Искатель Пути рискует жизнью ради Дхармы. Должен ли он делать это?

Мальчик промолчал. Тогда патриарх спросил:

— Готов ли рис?

— Готов давно, — ответил Ли Ду. — Нужно только отвеять шелуху.

Святой отец кивнул и, трижды ударив бамбуковой палкой в каменную ступу, в которой мальчик бил рис пестом, удалился.

Лида встала. Кринка стояла на столе, но была совершенно пуста. В доме стояла мертвая тишина. Ходики замерли на стене, отклонив маятник вправо. Из дырявого, набитого конопляным семенем чулка вытекало время. Глаза китайца в последний раз блеснули за занавеской и исчезли. Сорвался с гвоздя ковш.

Она вышла во двор. Падала вечерняя роса. Далеко, задами, брела в молочном тумане старуха, погоняя корову прутом. Они шли на кладбище. Медный звяк колокольца заглох в тумане, как в вате.

Она шла, тихо несомая покоем, невесомая среди тяжко падающих звезд. Земля раскрыла поры и дышала во всю грудь, переводя дух. Широкий, вьюжный, снежный, несся в небе Млечный Путь, увлекая за собой мысли, жизни, судьбы.

Она пришла домой и распахнула окно. Крупные зеркальные звезды плыли за окном, отражая в себе вечность. Закрученные до предела, как пружины, пульсировали в небе спиральные галактики. Звездопад пронизывал ночь.

Она села перед открытым окном, закрыла глаза. Успокоила дыхание, сосредоточилась. Майтри-Бхавана, созерцание бесконечной любви к миру.

Пусть все существа на востоке, видимые и невидимые, близкие и далекие, большие и малые, сильные и слабые, рожденные и только еще ищущие рождения, — будут свободны от вожделения, будут свободны от ненависти, будут свободны от заблуждения, будут счастливы. Пусть все хорошее будет с ними, пусть все хорошее будет со мной.

Пусть все существа на западе, видимые и невидимые, близкие и далекие, большие и малые, сильные и слабые, рожденные и только еще ищущие рождения, — будут свободны от вожделения, будут свободны от ненависти, будут свободны от заблуждения, будут счастливы. Пусть все хорошее будет с ними, пусть все хорошее будет со мной.

Пусть все существа на севере, видимые и невидимые, близкие и далекие, большие и малые, сильные и слабые, рожденные и только еще ищущие рождения, — будут свободны от вожделения, будут свободны от ненависти, будут свободны от заблуждения, будут счастливы. Пусть все хорошее будет с ними, пусть все хорошее будет со мной.

Пусть все существа на юге, видимые и невидимые, близкие и далекие, большие и малые, сильные и слабые, рожденные и только еще ищущие рождения, — будут свободны от вожделения, будут свободны от ненависти, будут свободны от заблуждения, будут счастливы. Пусть все хорошее будет с ними, пусть все хорошее будет со мной.

Пусть все существа на северо-востоке, видимые и невидимые, близкие и далекие, большие и малые, сильные и слабые, рожденные и только еще ищущие рождения, — будут свободны от вожделения, будут свободны от ненависти, будут свободны от заблуждения, будут счастливы. Пусть все хорошее будет с ними, пусть все хорошее будет со мной.

Пусть все существа на юго-западе, видимые и невидимые, близкие и далекие, большие и малые, сильные и слабые, рожденные и только еще ищущие рождения, — будут свободны от вожделения, будут свободны от ненависти, будут свободны от заблуждения, будут счастливы. Пусть все хорошее будет с ними, пусть все хорошее будет со мной.

Пусть все существа на северо-западе, видимые и невидимые, близкие и далекие, большие и малые, сильные и слабые, рожденные и только еще ищущие рождения, — будут свободны от вожделения, будут свободны от ненависти, будут свободны от заблуждения, будут счастливы. Пусть все хорошее будет с ними, пусть все хорошее будет со мной.

Пусть все существа на юго-востоке, видимые и невидимые, близкие и далекие, большие и малые, сильные и слабые, рожденные и только еще ищущие рождения, — будут свободны от вожделения, будут свободны от ненависти, будут свободны от заблуждения, будут счастливы. Пусть все хорошее будет с ними, пусть все хорошее будет со мной.

Пусть все существа вверху, видимые и невидимые, близкие и далекие, большие и малые, сильные и слабые, рожденные и только еще ищущие рождения, — будут свободны от вожделения, будут свободны от ненависти, будут свободны от заблуждения, будут счастливы. Пусть все хорошее будет с ними, пусть все хорошее будет со мной.

Пусть все существа внизу, видимые и невидимые, близкие и далекие, большие и малые, сильные и слабые, рожденные и только еще ищущие рождения, — будут свободны от вожделения, будут свободны от ненависти, будут свободны от заблуждения, будут счастливы. Пусть все хорошее будет с ними, пусть все хорошее будет со мной.

Пусть все существа во всех странах света, видимые и невидимые, близкие и далекие, большие и малые, сильные и слабые, рожденные и только еще ищущие рождения, — будут свободны от вожделения, будут свободны от ненависти, будут свободны от заблуждения, будут счастливы. Пусть все хорошее будет с ними, пусть все хорошее будет со мной.

Она плыла по Млечному Пути и предавалась звездному созерцанию, то сгущая в себе все видимые и невидимые миры до одной маленькой, непостижимо сияющей точки, то, ударив в нее лучом разума, разбивала ее на бесчисленные осколки, мириады сверкающих солнц. Потоки звезд веером исходили из ее глаз, ушей, сердца и рассыпались по небу, как искры.

В среднюю стражу ночи, распознав, что означает этот троекратный удар трости Пятого патриарха, Ли Ду осторожно пробрался в келью учителя. Патриарх уже ждал его. Завесив вход в келью своим широким одеянием, он принялся кратко излагать мальчику Алмазную сутру. И когда он дошел до того места, где говорилось, что Бодхисаттва-Махасаттва должен основать в себе «безопорную», «неподдержанную» мысль, разум, не поддерживаемый нигде и ничем — ни образами, ни звуками, ни запахами, ни вкусами, ни касаниями, ни представлениями, — слезы брызнули из глаз мальчика, светильник погас, и он достиг Просветления.

И Ли Ду воскликнул:

— Кто бы мог подумать, что Татхата — Такость, сущность разума — изначально незапятнана и чиста! Кто бы мог подумать, что Татхата изначально свободна от становления и уничтожения! Кто бы мог подумать, что Татхата вечно свободна от изменения! Кто бы мог подумать, что все в мире — лишь проявление Татхаты! Раньше я только догадывался об этом — теперь я знаю это сердцем!

Когда Ли Ду закончил, патриарх продолжил в полной темноте:

— Теперь я передам тебе Дхарму, которую ты понесешь от сердца к сердцу. Ибо Дхарма должна передаваться только от сердца к сердцу, и ничто не должно стоять между ними: ни образ, ни звук, ни запах, ни вкус, ни касание, ни представление. Внимай.

«Поклонение благородной Праджняпарамите — святой, верховной, благословенной! Если благородный ученик, сын или дочь из доброй семьи, пожелает изучить это глубокое учение Праджняпарамиты, то как он может сделать это?

Если благородный ученик, сын или дочь из доброй семьи, пожелает изучить это глубокое учение Праджняпарамиты, то прежде всего он должен освободиться от всяких представлений о „я“, от всяких представлений о „существе“, от всяких представлений о „душе“, от всяких представлений о „личности“.

Ибо все это — пять скандх, сущность которых — Пустота (шуньята). Он должен распознать, что пять скандх по своей природе пусты.

Форма (рупа) есть пустота, и пустота есть форма; пустота не отлична от формы, форма не отлична от пустоты; все, что есть форма, то есть пустота, все, что есть пустота, то есть форма. Поистине, форма есть пустота.

Ощущение (ведана) есть пустота, и пустота есть ощущение; пустота не отлична от ощущения, ощущение не отлично от пустоты; все, что есть ощущение, то есть пустота, все, что есть пустота, то есть ощущение. Поистине, ощущение есть пустота.

Восприятие (санджня) есть пустота, и пустота есть восприятие; пустота не отлична от восприятия, восприятие не отлично от пустоты; все, что есть восприятие, то есть пустота, все, что есть пустота, то есть восприятие. Поистине, восприятие есть пустота.

Воля (санскара) есть пустота, и пустота есть воля; пустота не отлична от воли, воля не отлична от пустоты; все, что есть воля, то есть пустота, все, что есть пустота, то есть воля. Поистине, воля есть пустота.

Сознание (виджняна) есть пустота, и пустота есть сознание; пустота не отлична от сознания, сознание не отлично от пустоты; все, что есть сознание, то есть пустота, все, что есть пустота, то есть сознание. Поистине, сознание есть пустота.

Так, все дхармы лишены признаков и имеют природу пустоты: они не возникают, ни не возникают, ни рождаются, ни исчезают; ни совершенны, ни несовершенны, ни запятнаны, ни чисты; ни полны, ни неполны, ни множественны, ни едины.

Поэтому в пустоте нет ни формы, ни ощущения, ни восприятия, ни воли, ни сознания. Ни глаза — чтобы видеть, ни уха — чтобы слышать, ни носа — чтобы обонять, ни языка — чтобы вкушать, ни тела — чтобы осязать, ни разума — чтобы познавать. Ни образов — видимых, ни звуков — слышимых, ни запахов — обоняемых, ни вкусов — вкушаемых, ни касаний — осязаемых, ни свойств — познаваемых.

Где нет зрения, там нет объекта зрения, там нет желания зрения — и там нет сознания этого желания; где нет слуха, там нет объекта слуха, там нет желания слуха — и там нет сознания этого желания; где нет обоняния, там нет объекта обоняния, там нет желания обоняния — и там нет сознания этого желания; где нет вкуса, там нет объекта вкуса, там нет желания вкуса — и там нет сознания этого желания; где нет осязания, там нет объекта осязания, там нет желания осязания — и там нет сознания этого желания; где нет разума, там нет объекта разума, там нет желания разума — и там нет сознания этого желания.

Нет ни неведения, ни уничтожения неведения, нет ни смерти, ни уничтожения смерти. Нет Четырех Благородных Истин: ни страдания, ни причины страдания, ни прекращения страдания, ни Пути, ведущего к прекращению страдания. Нет ни Пути, ни не-Пути, ни познания, ни не-познания. Нет ни Мудрости, ни не-Мудрости, ни достижения, ни не-достижения. Нет ни Нирваны, ни сансары, ни достигшего Нирваны, ни достижения ее. Пока человек ищет мудрости, он все еще находится в пределах мудрости, мудрость же находится в пределах сознания, Нирвана же — ни сознание, ни не-сознание.

Все Будды настоящего, прошлого и будущего достигают, достигали и будут достигать высочайшего, чистейшего и совершеннейшего Буддства посредством этой запредельной Праджняпарамиты — величайшего совершенства Мудрости.

Такова сущность этой сокровенной Запредельной Мудрости — Великой Праджняпарамиты Просветления.

Изложена Маха-Праджняпарамита Хридайя Сутра — сутра совершенной сердечной Мудрости».

Воцарилась мертвая тишина. Тихо капала вода в сыром углу кельи. Шуршала в соломе мышь. В узкое оконце, забранное бамбуковой решеткой, пробивался предутренний свет. Начинался рассвет.

— Я передал тебе Дхарму и передаю теперь одеяние, — сказал Пятый патриарх. — Ты стал Шестым патриархом. — И старец набросил на мальчика свое шафрановое одеяние.

Затем патриарх Хун-жэнь вручил Ли Ду глиняную патру для подаяния и бамбуковую трость.

Помолчав немного, Пятый патриарх сказал:

— Теперь иди. Начиная с тебя, чань широко распространится в мире. Иди на юг так долго, как можешь. Но не начинай проповедовать слишком рано. Через три года я прейду из этого мира, и это тот срок, когда ты должен начать проповедь. Спеши же. Злые и гордые уже замышляют против тебя.

Ли Ду глубоко поклонился учителю и еще раз поблагодарил его. С грустью он направился к выходу.

— Подожди, мой мальчик, — улыбнулся Пятый патриарх. — Я хочу вернуть тебе свой долг. И хотя я сполна заплатил тебе, возьми эти десять золотых монет за хворост и пошли их своей бедной матери. Она очень нуждается в этом.

И Ли Ду, припав к ногам старца, заплакал.

— Спеши, мой мальчик, — сказал патриарх ласково, гладя Ли Ду по голове. — Уже поют птицы. И помни, что все дхармы изначально пусты.

И Шестой патриарх пустился в дорогу.

К вечеру, когда он спускался к переправе на реке Фучунь, из леса выступили вооруженные палками монахи во главе с Шэнь-сю и потребовали отдать одеяние и патру. Монахи уже давно ждали его у переправы. Они обступали его все теснее, и тогда Ли Ду бросил одежду и патру наземь и сказал:

— Возьмите, если можете.

Шэнь-сю, растолкав братьев, бросился к одежде патриарха, но не смог даже оторвать ее от земли. Не смог и никто другой из монахов.

Тогда, упав на землю, Шэнь-сю стал хватать падшие листья и есть их вместе с землей, причитая и ударяя себя в грудь:

— Позор мне! Великий грех! Мы совершили зло! Мы хотели убить патриарха и завладеть его одеянием и патрой, а не смогли даже поднять их с земли! Горе, горе! Мы совершили зло! Мы пренебрегли добром!

— Поднимись, Шэнь-сю! — сурово сказал Шестой патриарх. — Не пристало монаху, написавшему гатху, убиваться и валяться на земле, точно собаке. Лучше выслушай, что я скажу тебе. Это одеяние и патра — лишь символы духовной власти того, кому они принадлежат, и сами по себе ничего не значат. Поскольку целью твоего пребывания в монастыре, как я надеюсь, является Дхарма, а не эти одежда и патра, то встань с земли и слушай меня. Я, Шестой патриарх, буду говорить.

Перестань думать о добре и зле, постарайся удержать свой разум совершенно пустым. Теперь, когда ты сделал это и не думаешь больше о противоположностях, — какова твоя истинная природа? Свет, который мерцает между этими двумя, — и есть твоя истинная природа, твой истинный разум. Оторвись от любых мыслей, а также от мыслей о не-мыслях, это неправильное применение разума. Думать о добре и зле — это неправильное применение разума. Достигать Просветления или созерцать свою внутреннюю природу — это неправильное применение разума. Стремиться к Буддству или становиться учителем — это неправильное применение разума. Читать сутры или слушать наставления — это неправильное применение разума. Поглощать, выделять, желать, не желать — это неправильное применение разума. Говорить, молчать, внимать, не внимать — это неправильное применение разума. Принимать Дхарму, не принимать Дхарму, утверждать ее, отрицать ее — это неправильное применение разума, ибо Дхарма — это Пустота. Я не произнес ни одного слова Дхармы. Почему? Потому что, как только мы помыслили о Пустоте, — она наполнилась.

И когда патриарх сказал это, праджня заколебалась в Шэнь-сю, и он разразился слезами и достиг Бодхи. С любовью он поднял одеяние патриарха и набросил его ему на плечи, приникнув губами к краю одежды. Он взял патру и с благодарностью подал ее учителю. Монахи безмолвно стояли рядом.

Они стояли на берегу и махали патриарху руками, а он плыл на плоту под звездным небом и пел:

Огромное, полное звезд небо обнимало Шестого патриарха. Он плыл по течению широкой реки мимо гор, лесов, полей, мимо опущенных в воду ив, мимо мерцания светляков, но он этого не замечал.

Он плыл по Млечному Пути и предавался звездному созерцанию, то сгущая в себе все видимые и невидимые миры до одной маленькой, непостижимо сияющей точки, то, ударив в нее лучом разума, разбивал ее на бесчисленные осколки, мириады сверкающих солнц. Потоки звезд веером исходили из его глаз, ушей, сердца и рассыпались по небу, как искры.

Он созерцал свое тело отдельным от разума. Он видел себя обезглавленным, сидящим в позе лотоса, в правой руке обагренный меч, в левой — собственная голова, истекающая мозгом и кровью.

Разум исходит из черепа как луч и, чистый, сияющий, лучезарный, превращается в разгневанную богиню, попирающую труп. Труп все растет и растет под ее ногами — и вот он уже, огромный, как пространство, заполняет собой всю Вселенную — жирный, гниющий, испускающий запах тления: Лида созерцала его как плод своей кармы. Разгневанная богиня-разум берет голову трупа, громадную, истекающую кровью, и, подобно чудовищному котлу, утверждает ее в центре Вселенной, ноги котла простираются над тремя локами — мирами — и обьемлют их. В бешеном танце попирая труп, светящаяся, сияющая богиня рвет мертвое тело на куски и бросает их в кипящий котел. Она приготовляет это варево как жертвоприношение всему сущему.

Мешая в котле окровавленным мечом, беззвучно повторяя трехсложные мантры ОМ, АХ, ХУМ и ХА, ХО, ХРИ, концентрируя разум на этих мантрах, богиня силой мантр превращает варево в чудесную прохладную амриту, лучезарный нектар Бессмертия — и разливает его в алмазные кубки, предлагая напиток бесчисленным существам, толпящимся вокруг нее. Существа, испив амриты, едва пригубив пылающий кубок, становятся счастливыми и бессмертными и, напояясь ею, делаются невидимыми и сливаются с Великой Пустотой. Напоив всех жаждущих, богиня выпивает остатки сама — и становится незримой, пустой, бессмертной. И больше нет никого, даже созерцающего эту Пустоту. Пустота смотрится в Пустоту и сгущается в прозрачную тьму.

Медитация закончена. Лида открывает глаза. Встает. Мирное дыхание Насти, матери. Тишина. Звездопад за окном.

На столе — шафрановые одежды Пятого патриарха, глиняная патра и золотая бамбуковая трость.