Монстр в ее постели

Глава десятая

Я переоценила свои силы. Проснувшись утром, решив, что простуда отпустила, и взбодрившись от приставаний Исаева, я ощутила прилив энергии, на котором приняла душ и причесалась, но вот с завтраком меня хватило только на половину. Яичницу доделывала на морально-волевых, чувствуя, как накрывает слабостью.

Когда Ванька и Вадим доедали, меня уже потряхивало от поднимающейся температуры. Таблетки действовали не так уж и долго. Сил помыть посуду не осталось, но, может, в знак признательности за завтрак сосед займется этим?

Ковыряясь в йогурте, я украдкой за ним наблюдаю. В том, как он ест, прослеживается что-то странное. На первый взгляд Исаев завтракает спокойно и размеренно, но меня не покидает ощущение, что ему стоит немалых усилий не накидываться на еду. Надо думать, в тюрьме не было завтраков из яичницы с курицей и сыром. И сам он, насколько я успела заметить, не баловал себя готовкой.

Нет, Даша, нельзя! Нельзя умиляться тому, как он ест, нельзя испытывать удовольствие оттого, что накормила его! Это всего лишь ответная любезность за вчерашние суп и курицу. Он сварил обед и ужин для нас с Ваней, а я сделала завтрак. Временный нейтралитет и вынужденное сосуществование. Никаких ухаживаний!

Вот ест Ванька, наблюдать – настоящее удовольствие. С аппетитом, довольный, успевает и затолкать в рот вилку, и посмеяться. Я должна смотреть на него, но нет-нет перевожу взгляд на Вадима.

Он очень мило собирает кусочком хлеба остатки жидкого желтка с тарелки.

Так. Хватит!

Я вскакиваю.

– Почищу картошку, на обед отварю…

Кухня начинает шататься. Очередной приступ кашля складывает пополам, и мне с трудом удается продышаться. Но сердце стучит как бешеное. Холодные руки дрожат, а лоб горит, а еще – мне хочется начать выть на люстру за неимением луны! – начинается насморк.

Хорошая новость: появляется шанс на то, что это всего лишь простуда и нам не грозят целые две недели карантина.

Плохая новость: я ненавижу насморк! И я не способна сейчас шевелиться.

Раздается ругань, которая даже не возмущает меня – нет сил.

– Иди-ка спать, – говорит Исаев. – Оставь в покое картошку, мы еще яйца не переварили. Давай-давай, если ты откинешься, у опеки точно возникнут дополнительные вопросы, а я опять сяду. Поди докажи, что это не я тебя пришил.

Он прав, от меня все равно никакого толку сейчас. Если грохнусь в обморок, Ванька испугается. Он и так смотрит огромными глазами. Вчера Вадим его успокоил, появилась уверенность, что, если вдруг случится что-то страшное, он не останется один. А сегодня страхи вернулись по новой, и ко мне, и к брату.

– Даш, ты лежи, я почищу картошку! Обещаю! И сварю, я умею! Вадик мне включит плиту, да?

– Включит, включит, – бурчит Исаев.

– Ложись, ладно? А я приду собирать корабль.

– Хорошо, – слабо улыбаюсь я.

Но сил хватает перестелить белье и проветрить комнату. Соблазн высунуться в окно, навстречу осенней свежести, ужасно велик – мне так жарко! Я пью таблетку, сворачиваюсь клубочком под пледом и то проваливаюсь в дремоту, то выныриваю в реальность. Саму себя жалко, но при Ваньке реветь не хочется.

А вот при Вадиме почему-то очень. Я стараюсь не думать, что это из-за его реакции на мои слезы, когда впервые за много лет кто-то прикоснулся ко мне, успокаивая, и этот «кто-то» – не маленький брат. Но сознание путается, и я поддаюсь запретным мыслям, тем более что с дивана очень удобно украдкой наблюдать за столом, за которым Вадим и Ваня сосредоточенно что-то красят.

В очередное из пробуждений я слышу:

– Но Даше это не понравится…

– Тогда точно берем. Бесить твою Дашу – это уже удовольствие.

Я пытаюсь открыть глаза и выяснить, о чем они, но наконец-то подействовавшее жаропонижающее не дает мне ни шанса. И в следующий раз, когда я просыпаюсь, я не узнаю гостиную. И брата не узнаю, вместо него – какая-то перемазанная кетчупом мордаха.

Шторы плотно задернуты, свет выключен, негромко работает телевизор с каким-то новым фильмом. На столе, там, где еще недавно был корабль, еда: бургеры, жареная картошка и еще какая-то ерунда. Перед Исаевым стоит стакан с виски, а перед Ванькой – банка кока-колы.

– Вы что делаете? – спрашиваю я.

– О, зануда проснулась, готова гундосить истину, – фыркает Вадим.

Ваня опасливо на меня смотрит, не решаясь засмеяться, но при этом не может скрывать довольную мордаху. Он смешно держит бургер руками в перчатках и жует.

– Где вы взяли еду? – хрипло спрашиваю я.

– Заказали, – пожимает плечами Исаев. – Не хочу картошку. Хочу говна. Только давай без нравоучений. Мы заперты в однушке на неопределенный срок. И я собираюсь скрашивать наше заключение всеми доступными способами. Можешь, конечно, запретить ребенку со мной общаться и есть, но тогда он будет как голодное кисонько смотреть, как я предаюсь гастрономическому разврату. А можешь…

Он сует мне контейнер, где лежит еще теплый бургер. Золотистая булочка, сочная котлета, ярко-красные кругляши помидора, расплавленный тянущийся сыр… это не из фастфудной за углом, это наверняка из какой-то бургерной. К моему стыду, Ваня ни разу не пробовал бургеры. А я… в далеком, кажущимся выдуманным прошлом я забредала с друзьями в «Макдоналдс», но так и не нашла в нем ничего для себя.

Потом стало не до ресторанной еды.

Ненавижу Исаева за то, что вот так легко, почти играючи, он становится в глазах Ваньки героем!

Ваня внимательно за мной наблюдает и хихикает. Я пытаюсь есть аккуратно, в отличие от брата, который весь перемазался соусом и едва сдерживается, чтобы не начать облизывать пальцы.

– Как его есть-то, у меня так рот не открывается! – в сердцах говорю я.

Исаев не шутит при ребенке, но смотрит ТАК, что мне становится стыдно. А Ваня довольно смеется, и мне тоже становится смешно. В этот момент, когда мы сидим вокруг стола и едим бургеры из пластиковых контейнеров, я почему-то чувствую себя… нет, не счастливой.

Спокойной, может.

И мне это чувство не нравится.

Я все еще больна. В меня не влезает даже треть бургера, а после долгого сидения кружится голова. То и дело забивает кашель, но, по ощущениям, немного легче.

– Хочешь? – Я предлагаю Ване остаток своего бургера. – Я наелась. Потом будет невкусный.

Конечно, он хочет. Что за глупый вопрос? Я давно не видела Ваньку таким довольным. Он с удовольствием поглощает все, что я покупаю и готовлю, никогда ничего не просит, и, кажется, я даже не знаю, чего ему по-настоящему хочется. То, что в яблочко попал Исаев, сильно бьет по самолюбию.

Но брат, к моему удивлению, мотает головой.

– Можно я посмотрю «Гарри Поттера» с попкорном? Пожалуйста, Даша! Еще не поздно! Можно? Или у тебя болит голова?

– Вань…

Язык с трудом ворочается, все внутри восстает против того, чтобы произносить это:

– Это комната Вадима. Давай посмотрим у нас с телефона, хорошо? И у нас нет попкорна…

– Включай, – командует Исаев. – И беги делай. С инструкцией справишься?

Ванька кивает, а я недоуменно смотрю на соседа:

– А попкорн у нас откуда? Принесли в подарок к виски?

Он внимательно на меня смотрит. Долго. Молчит. Потом невозмутимо принимается за мой недоеденный бургер и говорит в перерывах между укусами:

– Вот почему ты не можешь не гундосить, Богданова? Заказал попкорн. Собирался посмотреть какой-нибудь фильмец. Взял твоего малого в долю. Чего ты до сих пор боишься? Я вроде недвусмысленно намекнул, что меня интересует не мелкий пацаненок, а его сестричка.

Я краснею и поднимаюсь.

– Просто скажи: «Спасибо, Вадим», – бурчит Исаев, и мне становится стыдно.

Я стараюсь вложить в голос максимум тепла:

– Спасибо, Вадим. Правда. У меня ни разу не получилось так порадовать Ваньку. Я… я отдам тебе деньги за ужин, скажи сколько…

– Ну вот… – Вадим морщится. – Все ты, Богданова, портишь. И момент испортила. И соленые огурцы именно в твоем бургере. Как тебе на свете, вредине, живется? Куда ты собралась?

– В ванную! – закатываю глаза. – Можно мне туда сходить или я снова все испортила?

– Ладно, на этот раз иди одна, но только потому, что трахаться после острого соуса противно. И в некоторых позах даже слегка опасно.

– Чувствуется богатый опыт.

– Чего там твой цыпленок притих? У тебя хоть есть микроволновка?

– Он… – Я замираю. – Он, наверное, не может прочитать. Ваня плохо читает, я ему помогу… сейчас…

– Сам разберусь. Иди в свою ванную.

И я снова умываюсь, причесываюсь, чищу зубы и наношу на лицо крем. Потом надеваю домашний костюм, стараясь не думать о том, что закидываю черную пижаму в стирку с легким сожалением. Я вообще не думаю о Вадиме. Не думаю!

– Почему-у-у все так сложно, – шепчу я, прислонившись лбом к зеркалу.

И когда уже меня отпустит проклятая простуда?!

Когда я возвращаюсь, шторы уже плотно задернуты, на экране – вступительные титры, а комната наполнена ароматом горячего попкорна. При виде сияющих абсолютным восхищением глаз Ваньки хочется забиться под диван и скулить. Я обещала ему кино с попкорном… а мечту исполнил человек, которого я назвала монстром.

Я забираюсь в постель, стараясь не думать, как странно и буднично это выглядит. Словно мы семья, собравшаяся перед телевизором. Ванька на подушке на полу в обнимку с миской, попкорном и колой. Вадим со стаканом виски. Я с чашкой мятного чая и баночкой меда. В безопасности. Не одна.

Во время светлых сцен, когда экран освещает Исаева, я украдкой его рассматриваю. Удивительно, как причудливо работает воображение: сейчас он совсем не кажется мне жутким. Пожалуй, встреть я его на улице, никогда бы не подумала, что за довольно красивой внешностью скрывается страшное прошлое.

А еще на его запястьях – это поражает особенно сильно – следы. От наручников? Разве так бывает? Но при виде едва заметных розоватых полосок у меня почему-то сжимается горло. От жалости? Или это какой-то инстинктивный страх, напоминание, на что способен мужчина, который может казаться почти героем?

Когда он дремлет, откинувшись на спинку, я украдкой провожу пальцем по шраму, чтобы убедиться, что это не игра света и не шутки воображения.

Меня словно бьет током от прикосновения к загрубевшей горячей коже. Я быстро делаю вид, что сплю, но сердце стучит так, словно собирается вырваться из груди на свободу.

Ужасно хочется узнать, как он получил шрамы.

Но я никогда не решусь спросить.

– Да вы, вашу мать, издеваетесь, – бурчу я, едва открываю глаза. – Мне на балконе теперь жить или что?

Хотя не в моем положении возмущаться: я сам разрешил Богдановой спать в гостиной. А ее мальчишка отрубился перед теликом и кое-как заполз к нам в ноги. Остается только мстительно надеяться, что он хоть пару раз получил чьей-нибудь пяткой. Что вряд ли: пацан спал крепко и сладко. На его улице почти в прямом смысле перевернулся грузовик с пряниками: сначала накормили до отвала всякой гадостью, а потом еще и уснули, забыв прогнать от экрана. Интересно, во сколько он сдался?

Я лично отрубился первым, потому что благодаря кое-кому встал в шестом часу утра и весь день думал, как бы не сдохнуть. Стыдно признаться даже себе, что любопытная Богданова буквально усыпила меня своими поглаживаниями. Она, как любопытная зверушка, ощупывала шрамы, и оказалось, что это довольно приятно, когда мягкие горячие подушечки пальцев прикасаются к загрубевшей и слабочувствительной коже.

Обычно люди стыдливо отводят глаза при виде шрамов. Я так старался не шевелиться, чтобы не спугнуть Дашу, что не заметил, как уснул. Потом заснула и болезная соседка, а ребенок, вволю наевшись попкорна и насмотревшись телика, пристроился с краю.

Как теперь из них бы так вылезти?

Определенно дебильное соседство. И определенно не на это я рассчитывал, возвращаясь в родительскую квартиру. Я вязну все глубже и глубже, самолично руша тщательно выстроенный образ монстра. С ним проще жить: никто не ждет, что ты будешь добрым и заботливым, никто не пытается тебя любить. Никто не спит по соседству, уткнувшись носом в плечо, потому что монстров боятся и ненавидят.

И они не заказывают бургеры, чтобы облопаться ими до тошноты и засыпать под монотонный бубнеж дурацких фильмов.

Я все же выбираюсь из постели и, зевая, бреду умываться. На часах семь утра, что тоже слишком рано для того, кому не хрен делать на карантине. Но вскоре, когда я уже варю на кухне кофе, начинает вырисовываться интересная традиция: какой-то дятел обязательно позвонит в самую рань.

– Вадим Егорович, надо встретиться и кое-что согласовать.

– Утра, Паш. Боюсь, встретиться – временно не ко мне. Соседка болеет, у всех взяли тест и заставляют сидеть дома, за выход – штраф.

– Ого. Прямо болеет? А вы?

– А я здоров, как племенная кобыла. За соучастие посадили. Прямо срочно надо?

– Если мы хотим что-то показывать заказчику – да. Прямо срочно. Может, я подъеду? Так ведь можно?

Меня разбирает нервный смех: я представляю, как Паша приезжает и в крохотной квартирке закрывают еще и его. Мы спим на одном диване вчетвером, Богданова снова фырчит, а потом они с Пашей влюбляются, заводят деток, рыбок, котов и до конца жизни присылают мне открытки с благодарностью за знакомство.

Вот так веселье превращается в раздражение, с которым едва-едва удается справиться.

– Ладно, приезжай.

Вряд ли Даша будет в восторге, но я и так добыл им еду, пустил в свою комнату, так что с нее причитается. Вот только с завтраком облом. До приезда Паши не получится даже сделать себе перекусить. Черт, надо было сказать, чтобы заехал и привез каких-нибудь сэндвичей.

Даже кофе не успеваю допить, как Пашка уже стучит в дверь, а вместе с ним на лестничной клетке какая-то тетка неопределенного возраста и настроения. Она внимательно смотрит сначала на меня, потом на Пашу. И недовольно поджимает губы.

– А вы что, уже не на карантине? – мерзеньким голоском интересуется она.

– Простите, а вы с какой целью интересуетесь?

– А мне участковый терапевт сказала. Что в двадцать второй карантин. Никому не выходить и не входить.

– Я вашему участковому стетоскоп в жопу запихаю, – широко улыбаясь, говорю я. – За разглашение врачебной тайны.

Но ей плевать на чужие проблемы. Я знаю таких людей, сейчас она чувствует ВЛАСТЬ. И даже такая мизерная власть ее пьянит.

– А вы знаете, что за умышленное заражение уголовная статья? А если из-за вас кто-нибудь заболеет? Сейчас в полицию позвоню!

– Э, бабуля, уймись, а, – морщусь я. – Никто никого не заражает.

– Да, я привез лекарства и продукты. Что, людям умирать с голоду на карантине? – говорит Паша.

– А пакеты где?

– Уже отдал. Вы просто не видели.

– А чего стоишь тогда?

– Поболтать хочу.

– А вот вы бы побереглись, – добавляю я. – И скрылись, пока чем-нибудь не заразились. Гриппом там… ветрянкой… говорят, оторванные любопытные носы тоже воздушно-капельным передаются.

Лично я в гробу видел любезничать с тупыми соседями, но интеллигентный по натуре Паша пытается сгладить конфликт:

– Мы просто разговариваем по работе. Видите, даже дистанцию держим. Ровно полтора метра, вот, все по закону. Никто никого не заражает.

С этими словами Паша достает из сумки ноутбук, бросает сумку на пол и садится.

– Ты идиот? – мрачно интересуюсь я, когда недовольная соседка скрывается за своей дверью.

– А вы хотите, чтобы сюда менты приехали?

– Пока они приедут, мы уже все решим.

– Вадим Егорович, поверьте моему богатому опыту жизни с бабушкой. Быстрее начнем, быстрее закончим. Она сейчас смотрит в глазок и только и ждет повода поскандалить. Еще расскажет всему подъезду, придут разбираться. Я не хочу прятаться под кроватью или платить штраф, если явится полиция. И на карантин с вами тоже не хочу. Давайте, я быстро.

Начать день с самого странного совещания в жизни? А почему бы и да.

Но я люблю свою работу, и пусть приходится заниматься ею на полу в коридоре, с открытой нараспашку дверью, передавая друг другу ноутбук, это в тысячу раз лучше, чем все мои надежды на жизнь после тюрьмы. Я вообще везунчик, хоть везение и сопровождают не самые радостные обстоятельства.

Мы так увлекаемся, что не слышим, как в коридоре появляется заспанная, взъерошенная Даша. Она, в своей милой пижаме, которую мне почти удалось с нее снять перед тем, как она заболела, настолько не ожидает увидеть открытую дверь и незнакомого парня на полу, что цепенеет.

Пашка поднимает глаза, и…

Мне кажется, это то, что называют любовью с первого взгляда. Так, во всяком случае, это снимают в кино: двое смотрят друг на друга, не в силах пошевелиться, и время для них замирает.

– Ой… а что здесь происходит? – осторожно спрашивает Даша.

Паша улыбается – и меня бесит в этой улыбке все. От идеально ровных зубов до торчащих ушей. Не ведись, Богданова, на эту улыбку, она ненастоящая. Он себе виниры поставил, сволочь.

– Работаем, – отвечает Паша. – Нас ваша соседка гоняет, поэтому мы соблюдаем дистанцию.

– А… да. Тетя Тамара может. Она меня не очень любит. Она еще сейчас полицию вызовет, что вы в подъезде курите.

– Так мы не курим… – удивленно говорит Паша.

Богданова хихикает.

– А ей какая разница?

Они дружно смеются, а я сижу с кислой рожей и очень хочу захлопнуть перед носом Паши дверь. Но тогда я останусь без единственного сотрудника и буду жить на доходы Богдановой с маникюра. Начну вести ее соцсети, рекламировать ноготочки, а зарплату брать яичницей. Безрадостное будущее.

– Павел, очень приятно.

– Даша. Но вы мне руку не подавайте, я вроде как болею.

– Понял, принял. Доброе утро, Даша. Простите, что вас потревожили. Еще часик – и меня здесь словно и не было.

– Все в порядке. Вы мне не мешаете.

Охренеть! То есть Паша ей не мешает, стоит, воркует, покраснела, смущенно чешет нос и поправляет рубашечку. А я отгреб по полной программе. И в чем разница? Что, всего лишь в том, что я ввалился в ее квартиру и выпер из комнаты, а он сидит в подъезде и тупо лыбится со своими торчащими ушами?

– Мы работать будем или ждем ментов? – мрачно интересуюсь я, возвращая идиотов с небес на землю.

Даша уходит так же бесшумно, как появилась. А Пашка продолжает улыбаться, как идиот.

– А она кто? – спрашивает он.

– Соседка.

– А у вас… ну, есть что-то?

– Есть, – отрезаю я. – Давай шустрее, правда, сейчас весь подъезд сбежится.

– Окей, тогда, помимо всего, что я уже сказал, хочу, чтобы вы подали заявку вот на это мероприятие. Интересный форум, будет много народа, в том числе заказчик. Если хотите серьезно работать, надо появиться и пообщаться.

– Понял. Буду.

Паша прав, надо вылезать из сумрака. Там наверняка будет и брат, но рано или поздно придется с ним встретиться. Судя по всему, он еще не допер, кто стырил его сотрудника и проект, но, когда увидит меня, избавится от иллюзий. Это будет даже интересно: публичное унижение определенно входит в топ развлечений, ради которых я готов выйти в свет.

Хотя это и будет непросто. Вряд ли кто-то не знает, почему вдруг моя фирма стала Артема. И где я пропадал.

Может, взять с собой Богданову в качестве антистресса? Она тоже побесит братика. Он явно мечтает, что я сдохну в одиночестве, обозленный на весь мир. В чем-то он, может, и прав.

Еще нужна машина, причем срочно. Какой-то костюм и все такое. Здравствуй, нормальная жизнь. Не могу сказать, что в восторге от перспективы вот так в нее ворваться. Удивительно, но мне начинает нравиться карантин.

А вот когда возвращается Богданова, резко отпускает, потому что возвращается она с подносом, на котором тарелка с блинами и две кружки с чаем.

– Я готовила в маске, поэтому они не заразные, – улыбается она.

Нахально через меня перешагивает и ставит поднос на порог. Пашке она отдает кружку осторожно, сияя улыбкой, а мне так, словно я у нее косарь занял и полгода не отдаю. Клянусь, еще хоть минута воркования – и кое-кто покатится по лестнице вместе с блинами!

– Клевая, – с набитым ртом говорит Паша. – Красивая.

– Закрой рот и ешь молча, – бурчу я.

Вообще, за домашние блины я бы продал душу. Но сегодня они почему-то не лезут в глотку. Наслаждаться вкусом очень мешает противная горько-приторная ревность. Как мерзкий сироп от кашля. Она как будто густым сиропом растекается внутри, мешая думать о чем-то, кроме того, как сильно эти двое меня бесят. Странно ревновать совершенно левую девицу, соседку, которую собирался трахнуть и забыть, едва положение позволит переехать в нормальную квартиру.

Уж лучше бы я взревновал Павла, ей-богу.

Дом постепенно просыпается. Немногочисленные соседи, выползающие на работу, с удивлением смотрят на двух мужиков, поедающих блины через открытую дверь квартиры. Кто-то посмеивается, кто-то нервно косится, один мужик даже выпрашивает блинчик, а еще один почему-то останавливается и смотрит сверху вниз так долго, что мне приходится поднять голову.

– Че тебе?

Твою ж… Участковый.

– А что происходит, молодые люди? – вежливо интересуется он.

В коридор выглядывает Богданова.

– Дарья Сергеевна, у вас все нормально? Меня соседи вызвали.

– Все хорошо, спасибо. У нас карантин. Поэтому вот, – она кивает на нас, – работают. Хотите блинчик и чай? Я принесу!

Да она задолбала! Она каждому собирается блинчики делать? Что за внезапно проснувшийся позитив? А как же температура, слабость и все такое? Кто вчера еле сидел и не осилил даже четверть бургера? Богданова, ау-у-у, ты поехала крышей?

– Вот, держите, приятного аппетита.

Пикник какой-то. Сейчас кто-нибудь достанет камеру, и мы запилим вдохновляющий пост о том, как важно ловить момент и видеть прекрасное даже в обыденном. Пожрать в обоссанном подъезде – охренеть как прекрасно.

– Нормальный подъезд, – бурчит Даша, и я понимаю, что сказал это вслух.

Сейчас я выпровожу участкового, отправлю домой Пашку, нахлобучу соседке (правда, что-то она не торопится выходить, чует неприятности, зараза). А потом разберусь с блинной щедростью Богдановой. Даже не знаю, что я буду с ней делать, раз уж ей полегчало настолько, что открылась чакра дать всем блинов и утреннего счастья.