Монстр в ее постели

Глава четырнадцатая

А он в моей жизни вообще был, Вадим Исаев?

Порой кажется, что нет.

Что я придумала мужчину, нагло отобравшего у меня комнату. Что не было холодного страха, заставившего забиться в Ванькину спальню, не было суматошного сбора вещей. Не было карантина, доставок еды, фильмов с попкорном и теплой машины, за пределами которой валил странный сентябрьский снег. Не было вкуснейшего кофе.

О том, что все-таки – вопреки тоске – было, напоминают обожаемая Ванькой приставка, собранный фрегат на столе и планшет.

А еще, конечно, моя уютная студия, счета которой по волшебству каждое первое число месяца оказываются оплаченными.

Я не должна брать его деньги, позволять платить за аренду. Это странно и неправильно, и за последние месяцы я нарастила базу клиентов, так что могла бы подобрать что-то попроще и подешевле, что смогу оплачивать сама, но…

Дело даже не в том, что благодаря отсутствию аренды нам с Ванькой намного легче, что у него впервые в жизни есть две зимние куртки и строгая сестра больше не ругает, когда он с одноклассниками играет в снежки. И не в том, что я буквально влюблена в светлый офис с огромным окном.

Все дело в том, что эта гребаная аренда – единственная ниточка к нему. Она словно связывает нас, вопреки месяцам тишины, вопреки всем ошибкам и обидам. Я бы многое отдала, чтобы без сожалений ее, эту ниточку, перерезать, но не могу.

И каждый раз, засыпая на диване, привычно пододвигаюсь к самой стенке. А потом задаю себе вопрос: уж не влюбилась ли я в монстра?

Нет. Не влюбилась. Влюбилась в комфорт, который давали его деньги, влюбилась в чувство защищенности, которое возникало, когда он был дома. Влюбилась в свободу: Ваньку было с кем оставить, чтобы побыть одной. Не влюбилась я в него.

Совсем не скучаю.

– Я соскучился по Вадиму, – вздыхает Ванька, уныло ковыряя макароны.

Молчу. Что на это скажешь?

– Да-а-аш…

– Что?

– Давай ему напишем.

– Ваня, нет.

– Почему?!

– Потому что у Вадима своя жизнь. Он жил у нас временно, а теперь заработал денег и снял свое жилье. Так бывает: незнакомые люди временно живут вместе, а затем разъезжаются. Это нормально. Не нужно мешать Вадиму работать.

Брат тяжело вздыхает. Я думала, Ванька забудет его быстрее. Уже почти конец декабря, а он все еще вспоминает Исаева. Может, стоит убрать с его глаз хотя бы корабль? Но я даже подумать об этом боюсь.

– Ты тоже скучаешь.

– Нет.

– Да!

– Ваня, ешь!

– Я знаю! Ты плачешь, я слышал!

– Я смотрела грустный фильм.

– Нет, ты плакала, потому что скучаешь!

– Ваня!

Я бью ладонью по столу, и Ванька испуганно вздрагивает, а мне становится стыдно при виде грустно опустившего голову брата. Я рассеянно глажу его по макушке, чувствуя, как почти готова разреветься.

Скучаю. Влюбилась.

Идиотка.

– Ванюш… Вадим очень нам помог, но у него своя жизнь. Работа, планы, командировки. Он не должен заниматься нами, не должен нас содержать, понимаешь? Мы ведь ему не родственники. Просто случайные знакомые, которые ему помогли. И посмотри, как он нам помог в ответ. Подарил тебе приставку, планшет, помог мне со студией. Он был не обязан, но помог. Нельзя требовать большего.

– Просто позвони…

– Давай ты тридцать первого декабря напишешь ему сообщение, ладно? Поздравишь с Новым годом, пожелаешь счастья. Хорошо?

Ванька равнодушно пожимает плечами. Если бы он знал, сколько раз я об этом думала. Сколько раз порывалась позвонить. И почти позвонила, лишь нечеловеческим усилием заставив себя нажать «отбой» и удалить его номер из контактов. Раньше я думала, годы одиночества и опеки над братом начисто лишили меня гордости, я пережила столько периодов безденежья, столько раз унижалась ради банальной еды, что ничто не способно напугать меня, но нет – отказ Исаева или, что еще хуже, игнор стал частым гостем-кошмаром.

Однажды все пройдет. Однажды станет легче. И возможно, я смогу объявить клиентам, что студия переезжает, отправить Вадиму теплое письмо с благодарностью за поддержку и рассказать, что Ваня наконец-то официально живет со мной.

Однажды.

Я вздрагиваю от резкого стука в дверь, а Ванька радостно подскакивает.

– Это он! Это Вадим!

– Тише ты!

Сердце бьется слишком быстро. И воздуха не хватает.

– Это Вадим, Даш! Я знаю! Открывай быстрее! Надо было нарядить елку! Как думаешь, Вадим захочет наряжать елку?! Даша!

Я вытираю руки и, пока иду к коридору, судорожно пытаюсь поправить прическу. Но толку от моих усилий мало. Кого он увидит? Растрепанную, с покрасневшими глазами (все-таки плакала, Ванька прав), уставшую Дашу? Уж явно не ту симпатичную девушку, за которой наблюдал с горящими глазами в баре.

«Да сделай же ты вид, что тебе плевать!» – в приступе паники думаю я.

Но рука, когда я берусь за замок, дрожит, не скрывая волнения.

Я не верю в рождественское чудо, но если оно привело к моей двери Вадима…

– Здравствуй, Дарья. А где Иван? Ваня! Почему не встречаешь маму?!.

Я теряю одновременно способность двигаться, говорить и, кажется, даже дышать. Если сейчас кто-то скажет, что это лишь дурной сон, я не задумываясь поверю, потому что только в кошмаре вместо Вадима на пороге может стоять… мама.

– Что ты здесь делаешь…

Голос словно принадлежит не мне.

Я столько раз представляла, как она вернется. Прокручивала в голове этот момент, придумывая, что скажу, как поведу себя. Искала самые острые шпильки, потому что до сих пор никто, кроме мамы, не вызывал у меня такой злости и обиды.

Она оттесняет меня с дороги, по-хозяйски проходя в большую комнату, и бросает чемодан прямо на диван.

– Ужасные пробки! Перед Новым годом все сходят с ума. Добиралась из аэропорта час. Ваня! Дарья, где Иван?

– Зачем ты приехала?

Она останавливается и смотрит на меня со снисходительностью во взгляде.

– Вот так ты встречаешь мать? Дарья, сделай мне кофе, пожалуйста, и позови Ивана. У меня не так много времени: послезавтра мы вылетаем обратно в Москву.

– Мы? Ты что, не одна?

Если сюда заявится еще один незнакомый мужик, но уже под видом моего отчима, я перееду жить в студию! Буду спать под столом, в обнимку с аппаратом для снятия лака, но не стану больше ютиться, вздрагивая от каждого шороха!

– Мы – это мы с Иваном.

Мир опасно шатается. Я пытаюсь схватиться за косяк, но промахиваюсь и едва не падаю. Мама, кажется, совсем не замечает эффекта, который произвели ее слова.

– Ты… погоди, ты что, хочешь увезти Ваню?

– Разумеется. Он мой сын, если ты не забыла.

– А я не твоя дочь?

– Ты вроде бы вполне самостоятельная и в мамке не нуждаешься. Отец купил любимой дочке квартиру – жизнь удалась. Ивану нужен специальный уход. В Москве он пойдет в коррекционную школу, будет учиться социализации…

– Ване не нужна коррекционная школа!

– Дарья! – Мама хлопает подвернувшейся под руку книгой по столу – и с него падает, рассыпаясь на несколько частей, фрегат, который собирали Ванька с Вадимом. – Прекрати немедленно, я сама знаю, что нужно моему ребенку! Не устраивай сцен! Сделай мне кофе и позови Ивана, он что, вообще не способен воспринимать человеческую речь? Чем ты тут занималась? Господи, тебе ничего нельзя доверить, а тем более ребенка, стоило сразу это понять…

Она проходит мимо меня в кухню, продолжая ворчать.

Слова больно бьют по чему-то очень чувствительному внутри. Почти так же больно, как когда уходил Вадим. Только сейчас боль приправлена неконтролируемым страхом. Она увезет Ваню… увезет, и мы ничего не сможем сделать. Я не встала на ноги, не оформила опекунство, не начала процесс лишения прав. Она – мать, она имеет право, и Ванька окажется в одной из этих жутких коррекционных школ.

Нет, это бред. Бред! Мама сбежала от трудного ребенка, испугалась ответственности, с чего бы ей вдруг сейчас брать ее на себя? Даже если каким-то чудом она узнала, что Ванька вполне здоров и ходит в обычную школу… нет, здесь что-то не сходится.

Я достаю смартфон и лезу в Сеть. Страничку коуча, бизнес-тренера и автора марафонов Алены Богдановой я старалась избегать, смотреть на гламур, богатство и сочащееся фальшивое благополучие женщины, бросившей двоих детей, было тошно. Но сейчас я ищу ответы.

И они не только не скрыты, но и выпячены, представлены всем громким анонсом.

«Скоро! Новый курс от Алены Богдановой, автора методики “Будь [не]идеальной – и покори мир!”. Личный, глубокий, курс-откровение, курс-исповедь. Алена Михайловна поделится той частью своей жизни, что всегда была скрыта занавесом приватности.

Кто они – дети-аутисты? Как выстроить заново жизнь, которая вдруг перевернулась? Как принять особенного ребенка и превратить его из проклятия в дар? По статистике, число детей с задержкой развития растет с каждым годом, но общество слепо. Мы говорим о пандемиях гриппа, эпидемиях африканских болезней, но не говорим о главном: о наших детях. И о том, как жить, если получен страшный диагноз.

Это не психологическая поддержка для матерей аутистов, хотя в программе максимального тарифа запланированы сессии с психологом. Это практическое руководство для тех, кто не нуждается в жалости, а хочет жить.

Методики развития. Врачи, анализы, обследования. Дополнительные занятия. Спорт. Коррекционные школы и классы. Выбор тьютора. Социализация. Путешествия.

Чек-лист “Счастливая мама – каждая мама” в подарок!».

Я не могу сдержаться. У меня вырывается такой вопль, что наверняка пугаются все соседи:

– ТЫ НЕНОРМАЛЬНАЯ?! ТЫ ЧТО, ИСПОЛЬЗУЕШЬ ВАНЮ ДЛЯ ПРОДАЖ КУРСА?! ПРОДАЖ КУРСА, МАТЬ ТВОЮ?!

Я вылетаю в коридор, где мама копается в сумке.

– Посмотри на меня, иначе, я клянусь, я огрею тебя по голове ботинком! Ты в своем уме?! Господи, да как такие твари вообще размножаются?! Как у тебя духу хватает использовать сына, чтобы продвигать свои марафоны?! Как ты спишь, мама?! Ты же ни-че-го не знаешь об аутизме! Что ты собираешься впаривать этим женщинам?! Чему ты их научишь?! Должны же у вас быть хоть какие-то принципы! Хорошо, вы учите, как найти выгодного мужика, как выпросить айфон, как разбогатеть, ничего не делая, как посылать импульсы желаний вселенной и прочей хрени, но разве можно зарабатывать ТАК?!

Мама терпеливо ждет, когда я закончу, но у меня еще много всего, что хочется сказать. Только воздух в легких заканчивается. А ярость – нет. Кажется, я почти готова ее ударить. Я никогда еще не хотела так сильно причинить боль другому человеку.

– Закончила? – холодно интересуется мама. – Моя работа тебя не касается. Дорасти сначала до моего уровня, а потом предъявляй претензии. И не смей разговаривать со мной в таком тоне.

– Ваня – не аутист! Он ходит в обычную школу, у него хорошие оценки, он умный и развитый ребенок, ясно тебе? Ни один твой подписчик, если его интеллект выше, чем у тапочка, не поведется на твою историю! Потому что, пока ты окучивала свое стадо, готовое отвалить мою месячную зарплату за очередной айфон-марафон, мы с Ваней занимались. Пока ты отдыхала в Москве, мать-кукушка, я работала, чтобы мы не сдохли с голоду. И благодаря мне Ваня пошел в нормальную школу и не нуждается в том, чтобы его учила социализации женщина, которая, кроме как сосать и свистеть, ничего не умеет!

Исаев мной бы гордился. С кем поведешься – от того и наберешься, хорошо, что мама не знает, кто жил с нами на протяжении нескольких месяцев.

– Я воспитывала ребенка, которого ты бросила. Не спала ночами, прочитала сотни учебников, сидела с ним, пока он болел, собирала его в школу. И ты не увезешь Ваню в свою гребаную Москву, потому что иначе я начну рассказывать о тебе правду. Я напишу каждому, кто поставит лайк твоему курсу, если это потребуется, но все узнают, что ты бросила двоих детей и вернулась, только когда получила возможность подзаработать на одном из них.

– Угрозы впечатляют, – фыркает мама. – Достойная дочь своего папашки. Ну и где же этот вундеркинд Ваня, раз все так прекрасно?

– Что? – осекаюсь я, хотя собиралась сказать еще очень много.

– Иван, спрашиваю, где? Хочу его видеть.

– Ваня…

Я заглядываю в кухню, но его ужин стынет недоеденный, в спальне его тоже нет. Как и на балконе, в ванной и гостиной, если вдруг каким-то чудом Ванька проскользнул, пока я орала. Потом я догадываюсь посмотреть его куртку с ботинками и едва не рычу.

Конечно, он все слышал. И конечно, сбежал.

– Довольна?! – рявкаю, начиная собираться. – Мать-кукушка. Знаешь что? Сейчас я иду в полицию и все им рассказываю! Посмотрим, как тебя лишат прав и что на это скажут твои подписчики.

Она открывает было рот, но я так зла, что тихая испуганная Даша куда-то подевалась.

– Закрой рот, – сквозь зубы говорю я. – И сделай себе кофе сама.

А затем выскакиваю из квартиры, сбегаю по лестнице и оказываюсь на улице, где ночь такая темная и снежная, что не видно никого и ничего. Только нетронутые сугробы и теплый свет фонарей.

Ни следа Ваньки. Ничего, кроме всепоглощающей паники.

Я никогда еще не чувствовала такого страха. За годы было всякое: Ваня болел, а я понятия не имела, что делать. Нам не хватало денег, еды, в нашей квартире поселился убийца, а учительница натравила опеку, которая только чудом не забрала брата в приют. И каждый раз я думала, что сильнее испугаться уже не успею. И каждый раз ошибалась.

Неужели ошибаюсь и в этот, неужели может быть что-то страшнее пропавшего вечером зимой ребенка?

Конечно, Ваня не взял телефон. Я безуспешно звоню ему раз за разом, обходя дворы в надежде, что он просто сидит где-нибудь на качелях и жалеет об импульсивном порыве. Но его нет.

Я устала, замерзла, на мне дурацкая домашняя пижама, нет шапки и варежек. С неба пушистыми хлопьями валит снег. Нет смысла бегать в панике по району, нужно идти в полицию. Может, у них есть какие-то способы, найдутся свидетели или что-то еще.

Когда я ищу номер участкового, который он оставил мне, когда беседовал с Вадимом, мне плевать, заберет Ваню опека или нет, вскроется наша афера или останется в тайне, я только молюсь, чтобы с братом ничего не случилось.

Телефон в руке дрожит, пальцы не слушаются и не попадают по экрану. Чтобы хоть как-то согреть руку, я сую ее в карман куртки и понимаю, что ключей от студии нет.

Они всегда в кармане. Запасные лежат в верхнем ящике стола, а моя связка всегда в кармане, чтобы не потерять. Это уже рефлекс: я запираю студию, чтобы идти за Ваней в школу, и кладу ключи в карман, который застегивается. Они не могли выпасть и не провалились за подкладку через какую-нибудь незаметную дырочку.

Остается только одно: их взял Ваня.

Несколько секунд я колеблюсь. Если Ваня в студии, то звонить в полицию нет смысла, но, если его там нет, я только потеряю время. Почему я не сохранила номер охраны бизнес-центра? Он висит в кабинете на доске с информацией, но мне и в голову не пришло записать его в смартфон.

Наконец я решаюсь рискнуть, прекрасно понимая почему. Если Ванька в студии, о нас не узнает полиция, и у меня останется шанс как-то оставить брата себе. Но если его там нет, если я совершаю ошибку – вряд ли когда-нибудь смогу себя за нее простить.

Я несусь, поскальзываясь, едва не падая в свежие сугробы, дрожа от холода и паники.

– Куда? – лениво интересуется охранник.

Едва способная говорить, я давлю в себе желание расспросить его о Ване: проверить самой будет быстрее.

– На маникюр, в шестьсот пятый.

– Поздновато вы, – хмыкает мужчина. – Совсем с ума перед Новым годом посходили. Эх, ба-а-абы…

– Откройте, пожалуйста, – жалобно прошу я, – очень опаздываю.

– Беги на свой маникюр, снегурочка, – фыркает он.

Турникет загорается зеленым, и я несусь к лифту. Как назло, именно сейчас он будто в разы медленнее едет.

– Давай же, давай…

Я нетерпеливо притоптываю и, когда двери открываются на нужном этаже, вылетаю в коридор. У двери студии я останавливаюсь, не в силах пошевелиться. Дверь приоткрыта, из нее льется слабый свет, и до боли знакомый голос говорит:

– Так, ну вот эта ничего. Надо будет узнать, кто задарил, и дружить с ним. А вот это фигня какая-то. У тебя тоже нет начинки? И у меня. Фу, не ешь, давай вон ту коробку посмотрим, там что-то большое. О-о-о, чаек – это хорошо. Поставь чайник. Сейчас твоя заявится, наверняка замерзла, как Снусмумрик.

– Выхухоль, – раздается голос Ваньки. – В сказке был выхухоль.

Мы разорили целый ящик с подарками. И мне немного стыдно. По признанию Ваньки, Даша заботливо собирала все принесенные к Новому году клиентами сладости, чтобы растянуть их хотя бы на несколько месяцев. А я решил, что имею право на компенсацию, раз уж сорвался в свой единственный выходной спасать мир.

Так что мы с мелким снова втихушку все сожрали, а что не сожрали, то понадкусывали.

Очень хочется колбасы. Или гамбургер. Интересно, сюда пропустят доставку или придется спускаться вниз?

Я ставлю чайник, когда слышу шаги, и оборачиваюсь ровно за секунду до того, как он начинает шуметь. На Богданову страшно смотреть: в куртке поверх пижамы, испуганная, замерзшая.

– Точно, – хмыкаю я. – Выхухоль и есть. А мы твои подарки сожрали. Кто подарил вон тот серый пакет?

– Женщина, – растерянно отзывается она, – клиентка…

– Не дружи больше с ней, там невкусные конфеты.

Интересно, кого она не ожидала увидеть? Меня или брата, который сейчас виновато на нее смотрит. Хотя это получается у него из рук вон плохо: вся моська перемазана шоколадом.

– Ну-ка, пошли побеседуем, – говорю я. – Малой, чай вскипит, всем налей, понял? И не подслушивать, а то получишь.

Когда мы выходим в коридор, я начинаю расстегивать ее куртку. Она промерзла насквозь, неслась без шапки, в сапогах на голую ногу. И хоть нехорошо так думать об испуганной замерзшей девчонке, но покрасневший, чуть вздернутый носик меня очень заводит. Жаль, что от спонтанного секса нас снова отделяет ее брат.

– Что у вас случилось?

– Как ты… зачем ты приехал?

Хотелось бы мне сказать что-то вроде «почувствовал, что я вам нужен». Или «понял, что вы мне нужны», но не могу. Я твердо решил не приближаться больше к Богдановым, даже если придется сдохнуть от тоски по ним. Но Иван позвонил сам – и я с радостью принял удобное оправдание.

Это не я хотел ее увидеть. Это они позвали меня.

– Ваня позвонил, сказал что-то неразборчивое про то, что ушел из дома, спросил, можно ли у меня перекантоваться. Я сказал, чтобы шел куда-нибудь в тепло и ждал меня, он сказал, что будет здесь. Ни хрена толком не объяснил, сказал, что ты, наверное, скоро придешь. Не хочешь объяснить, что стряслось и из-за чего можно было так поссориться?

Она виновато опускает голову, но говорит неожиданное:

– Мы не ссорились. Мама приехала.

– Чья мама? – не понимаю я.

– Его. Моя. Наша то есть. Она приехала, и… она хочет забрать Ваньку в Москву. У нее курс, а я не смогу ей помешать. Ваня все слышал…

– Стой-стой-стой! Давай по порядку, а то я ни хрена не понял. Какой курс? Зачем в Москву?

Вместо ответа Даша показывает телефон. На экране – страничка в Сети, принадлежащая ее матери. Я бегло читаю последний пост и чудом удерживаюсь от ругательства.

– У нее новый курс по воспитанию детей-аутистов. Она хочет использовать Ваню в съемках. Якобы она от всех скрывала, что воспитывает такого ребенка.

– Но он же не аутист.

– Она не знает. Она уехала, когда начались проблемы, и не думала, что я буду с ним заниматься. Я сказала, что Ваня ходит в обычную школу, но она меня даже не слушала. Она увезет его и отдаст в коррекционный класс и будет зарабатывать, и у Вани снова начнутся проблемы с речью, и…

Даша всхлипывает, срываясь на слезы.

– Я останусь одна.

Я ни разу не слышал в ее голосе столько страха. Ни когда мы только встретились, ни когда я ей угрожал. Безысходного, усталого страха. Она будто уже пережила все, что еще только может случиться. И сдалась, устав бороться. Столько лет, потраченных на брата, выброшенные на помойку желания, амбиции, собственная жизнь – и конец, которого она боялась, вот он, реализовался в самом худшем варианте.