Мордоворот

V Олег Селезнев

Когда я пришел в себя, было утро. Я обнаружил, что лежу на кровати в маленькой, чисто убранной комнатушке со светлыми обоями, а моя одежда, аккуратно выстиранная и выглаженная, сложена рядом на стуле. Слева я увидел стол, застеленный белой скатертью, на которой стояла простая глиняная ваза с букетом цветов. Чуть поодаль высился ста­ренький секретер, посреди которого гордо восседал толстый пушистый кот непонятной масти. Заметив мой взгляд, кот лениво зевнул и отвернулся. Вероятно, по его мнению я не заслуживал особого внимания. Прямо напротив виднелось полуоткрытое окно с кружевными занавесками. В первый момент я никак не мог сообразить как сюда попал. Отбро­сив одеяло, я сел на кровати и спустил ноги на пол. Только сейчас я заметил, что левое плечо и голова у меня забинто­ваны, а на правом боку расплылся огромный кровоподтек. События вчерашнего вечера стали постепенно оживать в па­мяти. Я осторожно пощупал больной бок и убедился, что ре­бра целы. Туг я мысленно благословил своего тренера, за­ставлявшего нас в свое время делать «железную рубашку». Это довольно нелепое на вид упражнение делалось для ук­репления костей туловища. Сняв пояса и куртки, мы под ритмичный счет сэмпая, подобно орангутангам били себя кулаками в грудь и по ребрам, чтобы закалить их и сделать менее восприимчивыми к ударам в спарингах. Я всегда от­носился к «железной рубашке» скептически, но вот вчера она сослужила мне хорошую службу. Впрочем, я не исключал возможности, что это могло быть простое везение.

Со скрипом отворилась дверь. На пороге стояла Наташа, встревоженно глядя на меня. Она была одета так же как и вчера в баре: в черную футболку и короткую юбку. Глаза ее покраснели, из чего я заключил, что Наташа не ложилась.

— Как ты себя чувствуешь? — она робко шагнула в ком­нату. Увидев хозяйку, кот тяжело спрыгнул на пол и при­нялся мурлыча тереться о ее ноги.

— Подожди, Кеша. — Девушка отстранила кота и присела на стул.

— Отлично чувствую! — Вспомнив, как свалился без со­знания около подъезда, я подивился, как смогла эта хрупкая девушка втащить по лестнице стокилограммового бугая, раздеть, перевязать и уложить в постель. Глядя на это сла­бое, беззащитное и такое мужественное существо, я испы­тывал к ней почти отеческие чувства.

В комнату вошла другая девушка, на вид лет шестнадца­ти, одетая в скромное ситцевое платье.

— Это Надя, — Наташа улыбнулась сестре. Надя тихо поздоровалась. У меня сжалось сердце при виде ее худенько­го бледного личика со следами слез и бессонных ночей. В больших синих глазах девочки пряталась затаенная боль. Неожиданно вспомнилась наглая рожа Монаха и в глазах потемнело от ненависти. Должно быть я сильно изменился в лице, потому что Наташа испуганно вскрикнула и схвати­ла меня за руку.

Тебе нужно лежать, Олег! Ляг, пожалуйста! Ну я прошу тебя!

— Ничего, малышка, все в порядке, — деланно засмеялся я, осторожно высвобождая руку. Ледяная ненависть пере­полняла все мое существо. Голова стала ясной и легкой, а боль, казалось, полностью исчезла. В считанные секунды в мозгу сложился дьявольски коварный и жестокий план уст­ранения Монаха. Простым мордобитием тут было не обой­тись, да и не заслужил этот подонок столь легкой участи. Его нужно вывести из строя всерьез и надолго и я знал как это сделать. Я опустил глаза, стараясь скрыть от девушек го­ревшую в них лютую злобу, но Кеша, с присущей животным чувствительностью все понял и, попятившись, негромко за­шипел..

— Вы бы заварили чаю, девочки, — Я наконец справился с собой и криво улыбнулся, — залеживаться некогда, сегод­ня уйма дел.

Оставшись один, я торопливо оделся и, высунувшись в окно, закурил сигарету. На улице моросил мелкий дождь и несколько капель попало мне в лицо. В воздухе пахло сыро­стью. Я посмотрел на часы, которые чудом уцелели во время вчерашних приключений и обнаружил, что уже около один­надцати. Чтобы провернуть за сегодня задуманное меропри­ятие, нужно было поторапливаться. Сделав несколько глубоких затяжек, я выбросил сигарету за окно и уселся на стул, дожидаясь чая. В глубине квартиры хлопнула входная дверь.

— А где Надя? — спросил я, когда Наташа появилась на пороге комнаты, держа в руках поднос.

Узнав, что Надя уехала в больницу к своему парню я не­сколько опешил, так как рассчитывал получить от нее ин­формацию, которая была необходима для осуществления моего плана. Поглощенный кровожадными замыслами, я не сообразил тогда, что выяснять у бедной девочки где ее на­силовали было бы крайне жестоко. Прихлебывая из чашки ароматный горячий напиток, я напряженно размышлял. Наташа что-то говорила, но ее слова почти не доходили до моего сознания.

— Слушай, а гриль сегодня работает? — невпопад бряк­нул я, чтобы как-то поддержать разговор.

— Не ходи туда! — в голосе девушки послышался страх, — Монах с Эдиком большие друзья и он наверняка скажет, что тебя видел!

— Большие друзья, значит, прекрасно! — я понял, что нашел выход, — ты у меня просто умница! — от избытка чувств я чмокнул Наташу в щеку. Не понимая в чем дело, она застенчиво улыбнулась и густо покраснела.

— Ты мне веришь?! — я крепко взял девочку за руку, за­глядывая в глаза. — Ну так вот, я даю слово, что Монах больше ничего, никому не сможет сделать! Никогда!

Наташа ничего не понимая, удивленно и робко смотрела на меня...

Спустя двадцать минут я подошел к бару и пинком отво­рил дверь, на которой висела табличка «Санитарный час». По дороге я успел заскочить домой. Еще сидя на квартире у Наташи я вспомнил, что позавчера забыл отдать Рафику пистолет и сейчас он тяжело оттягивал карман моей ветров­ки. Посетителей внутри, естественно, не было, однако убор­кой не пахло. Толстый Эдик, облокотившись на стойку, ле­ниво таращился в телевизор, настроенный на коммерческий канал. «Растут лимоны на высоких горах, на крутых берегах, короче ты не достанешь!..» — на экране тряс телесами Витя Рыбин, солист популярной группы «Дюна». В душном, пло­хо проветренном помещении пахло какой-то кислятиной и непромытыми пепельницами. Свет, пробивавшийся сквозь разноцветные окна, падал пятнами на лицо Эдика, делая его похожим на жирного клоуна. На звук открывшейся двери Эдик медленно обернулся и, ехидно улыбаясь, воззрился на мою забинтованную голову:

— Ба, кого я вижу, наш герой пришел! Никак упал где? — по его хитрой гримасе я понял, что Эдик прекрасно знает как я «упал» и спрашивает просто, чтобы поиздеваться.

— Осторожнее надо быть, осторожнее, — продолжал он, расплываясь все шире и показывая гнилые, покрытые нико­тиновым налетом зубы.

В дверь робко просунулся помятый пьянчута и с надеж­дой посмотрел на бармена.

— Закрыто, не видишь что ли! — рявкнул Эдик и пьянчу­га сконфуженно испарился.

— Ну а тебе так и быть налью, — барственным жестом он вытащил из под стойки полупустую бутылку и плеснул в стакан. — Лечись!

«Страна Лимония — страна без забот. В страну Лимонию прорыт подземный ход. Найди попробуй сам...» — вопил те­левизор. Взглянув на довольную, откормленную ряху бар­мена, я подумал, что уж он то этот ход давно нашел.

— Вот что, родной, — сказал я отодвигая от себя ста­кан, — скажи мне лучше, где твоего друга Монаха найти можно. Взаймы я у него взял, вернуть надо!

— Монаха? — Эдик изобразил удивление. — Кто это та­кой?

— Сейчас объясню, — схватив бармена правой рукой за горло, я с силой ударил его головой об стену. Эдик захрипел, из носа потекла струйка крови и испачкала мне руку.

— Говори, сволочь! — прошипел я, чувствуя что теряю над собой контроль. — Говори, иначе башку расшибу. К та­ким подонкам у меня жалости нет!

Лицо полузадушенного бармена налилось синевой. Он молча разевал рот, как вытащенная из воды рыба. В уголках рта появилась пена. С отвращением оттолкнув Эдика, я пра­вым «уракэном» ударил его по печени. Издав хриплый вопль, он рухнул на пол, корчась от боли. На мгновение я ужаснулся своей жестокости. В детстве, класса до шестого, я не мог ударить человека по лицу и не потому, что боялся, а просто не мог! Постоянные обиды со стороны одноклассни­ков все-таки заставили меня давать сдачи, но я делал это с трудом, каждый раз переступая через себя. Занятия каратэ и служба во внутренних войсках избавили меня от этой слабо­сти. Я научился быть жестоким к противнику в драке. Но вот сейчас я просто допрашивал с пристрастием человека, не имеющего возможности сопротивляться, делая это в луч­ших традициях НКВД и Гестапо.

— Я скажу, — просипел бармен. — Я все скажу, не бей, пожалуйста!

— Ну вот и чудненько, — я вздохнул с облегчением, — я Всегда знал, что ты умный мальчик. Только смотри, кара­пуз, не обманывай дядю!

— Андрей еще спит, — Наталия Николаевна, его мать, посторонилась, пропуская меня в квартиру.

— Никак не хочет подниматься!

— Ничего, сейчас разбудим, — я вежливо улыбнулся, — Вы извините, но он мне позарез нужен.

— Опять тренироваться пойдете? — она понимающе под­жала губы и, ни дожидаясь ответа с чисто женской логикой прошептала, — ты знаешь, он жениться собрался!

Я остолбенело уставился на нее. Это была новость по­истине неожиданная. В свои 28 лет Андрей считал себя зако­ренелым холостяком, менял женщин как перчатки, гордил­ся своей свободой и на «женатиков» смотрел с легкой жало­стью, как на неполноценных. А теперь, на тебе, сломался стойкий оловянный солдатик! Пока я переваривал это по­трясающее известие, позади хлопнула дверь — Наталия Ни­колаевна ушла гулять с собакой. «Ну и ну!» — пробормотал я про себя и шагнул в комнату.

Андрюха, сбросив во сне одеяло, вольготно раскинулся на кровати. Он громко сопел и чмокал губами, видимо смотрел приятный сон.

— Эй, старик, вставай! — я тронул его за мускулистое плечо с вытатуированной голубой русалкой. — Никакой ре­акции!

— Вставай, тебе говорят! — я тряхнул сильнее. Андрей что-то бормотнул спросонья и перевернулся на другой бок.

— Рота, сорок пять секунд подъем! — завопил я изо всех сил, сложив руки рупором и приставив к его уху.

— А, что, Где! — Андрей как подброшенный пружиной вскочил на кровати и ошалело затряс головой.

— Тьфу, придурок, — выругался он, узнав меня. — Так и заикой остаться можно.

— Хватит дрыхнуть, дело есть, — я всунул в рог сигарету и чиркнул зажигалкой; — Споласкивай морду, ставь чайник и поговорим.

— Что-нибудь серьезное?

— Да, сейчас Коля подъедет.

Послышался звонок в дверь.

— А вот и он, иди умывайся, я открою.

* * *

Заброшенное бомбоубежище, в котором собиралась шай­ка Монаха, располагалось в подвале старого, трехэтажного дома, неподалеку от Гриль-бара. Обычно они приходили ту­да по вечерам, но сегодня, в воскресенье, если верить Эдику, они должны были появиться в середине дня. В воскресенье банда решала организационные вопросы, намечала план действий на следующую неделю и пьянствовала в интим­ном кругу.

В подъезде ветхого, построенного еще при Сталине дома пахло сыростью и кошачьей мочей. Я вытащил пистолет и спустил предохранитель.

— Вы все запомнили?

Андрей молча кивнул.

— Конечно, расплылся в улыбке Коля, — что ты нас за дураков считаешь?

Я с удовольствием и некоторой завистью оглядел его мо­гучую фигуру. Великолепно развитые мышцы до предела растягивали ткань старенькой черной футболки. Ему было жарко, и на лбу блестели капли пота. «Прямо Шварценег­гер», — подумал я, — только вот лицо очень добродушное.

— Ну если так, то пойдем, — я двинулся вниз по ступень­кам, — да, Коля, смотри сверток не потеряй!

Резиденция монаховой шпаны находилась в самом даль­нем помещении бомбоубежища и представляла собой некий гибрид «качалки» с воровской малиной. В углу висела бок­серская груша, а рядом с ней были сложены две штанги и несколько гирь. Судя по покрывавшему их толстому слою пыли, наши друзья спортом не злоупотребляли. У противо­положной стены виднелась ржавая пружинная кровать с грязным матрасом. Видимо на ней и насиловали На­дю. Сейчас, к счастью, кровать была пуста. Под потолком горела лампочка в проволочном абажуре. В ее свете были видны развешанные по стенам кооперативные плакаты с изображениями культуристов, Брюса Ли и голых баб. По­среди помещения стоял деревянный стол, вокруг которого сидели на перевернутых ящиках монаховы шакалы во главе с шефом. Все пили водку и чем-то закусывали. На скрип открываемой двери они обернулись, удивленно возрившись на нас.

— Привет, козлы! — я шагнул вперед, держа пистолет на уровне груди. — Встать, руки за голову!

Толкаясь и толпясь как бараны, они поспешно повскаки­вали на ноги, завороженно глядя в дуло моего «Вальтера». Один из них случайно столкнул бутылку, раздался звук бьющегося стекла.

— Руки не опускать! Стоять смирно! Андрей обыщи га­дов! Все вели себя как паиньки пока Андрей шарил у них по карманам. Лишь один, белобрысый, который вчера держал Наташу, попробовал сопротивляться, но получив короткий хук в челюсть без сознания рухнул на пол. Через несколько минут обыск подошел к концу. На столе высилась груда кас­тетов, велосипедных цепей и несколько ножей.

— Коля, собери эту дрянь, на обратном пути выбросим.

Я слегка поморщился. Сильно разболелась голова и я по­нял, что нужно закругляться.

— Всем встать к стене, руки не опускать. А ты, Монах, иди сюда. На Монаха было жалко смотреть. Весь его апломб бесследно исчез, губы дрожали, лицо покрылось каплями пота, а глаза затравленно бегали из стороны в сторону. Хрипло дыша, он неуверенно сделал маленький шаг вперед.

— Давай, давай, топай ножками, — подбодрил его я, — Ближе, еще ближе!

Боль в голове неожиданно утихла. Холодная ненависть переполняла душу и я не чувствовал ни капли жалости к этому подонку. Перед глазами встало бледное измученное личико Нади и я с трудом удержался, чтобы не нажать ку­рок. Монах приблизился и остановился на расстоянии двух шагов.

— Что ты хочешь со мной сделать? — его голос напоми­нал скулеж подбитой шавки.

— Сейчас узнаешь! — я резко выбросил вперед правую ногу. Монах, согнувшись пополам, свалился на бетонный пол.

— Коля, приготовь угощение!

— Смотрите внимательно, щенки, обратился я к ос­тальным, которые не опуская рук, смирно стояли вдоль стены. — Вы думаете, что эта скотина — супермен, эта­кий Робин Гуд районного масштаба? Впрочем вряд ли вы можете думать, ведь у вас нет мозгов, да и кто такой Робин Гуд, наверняка не знаете. Черт с вами, дело не в этом. Сейчас вы увидите, что ваш шеф — сявка, петух, которому место под нарами, и с которым ни один ува­жающий себя блатной вместе за стол не сядет, даже если очень захочет есть. Коля тем временем брезгливо раз­вернул принесенный с собой сверток и положил на пол пе­ред лицом Монаха, который пришел в себя и уже не лежал, а стоял на четвереньках. В свертке находился кусок собачьего кала.

— Ты хочешь жить! — обратился я к Монаху, наведя ему в лоб дуло пистолета.

Он беззвучно разевал рот, с ужасом глядя на меня.

— Говори, сволочь! — я пнул его ногой в лицо.

— Да, — прошептал он разбитыми губами.

— Тогда ешь!

— Что это, что это — бормотал Монах, с отвращением и страхом глядя на «угощение».

— Это говно, — терпеливо объяснил я, — и ты, сука, бу­дешь сейчас его жрать!

— Нет! — в голосе Монаха появились решительные нот­ки. — Нет, нет, нет! — завопил он в истерике, распаляя себя и черпая в крике мужество. Я молча ждал пока он успокоит­ся. Наконец вопли стали стихать.

— Это твое последнее слово? Ну что ж, тогда ты сдох­нешь. Медленно подняв руку, я тщательно прицелился чуть левее его головы и плавно нажал спуск. Оглушительно грохнул выстрел. Пуля ударила в бетонный пол и срикошетила, к счастью никого не задев. Монах тряс головой. Взгляд его сделался совершенно безумен. Жри, — повторил я. — В следующий раз не промах­нусь.

Ничего не соображая от страха он взял с газеты кусок и медленно поднес ко рту. Я почувствовал острый приступ тошноты.