Морок над Инсмутом

Брайан Муни Могила Приска

— Отец Ши! Это опять тот профессор Кэллоуэй!

Моя домоправительница, вдова из графства Оффали, неохотно передала мне трубку телефона, словно боясь, что ее прикосновение может оказаться заразным. Миссис Бирн — добрая душа, но Кэллоуэя она не одобряет. Считает, что он оказывает на меня дурное влияние.

— Родерик. — Голос Кэллоуэя звучал резко. — Приезжай. Мне надо тебе кое-что показать. — И он повесил трубку прежде, чем я успел ответить.

За долгие годы дружеского общения с профессором Ройбеном Кэллоуэем — и, надо сказать, не без вины последнего — я не однажды попадал в странные и опасные приключения. Конечным результатом того телефонного звонка должна была стать страшная трагедия в Нижнем Бедхо.

Прекрасное утро предвещало хорошее лето. Делать мне было нечего, поездка в университет Саутдауна обещала быть приятной, так что я отмахнулся от миссис Бирн и пошел надевать пиджак.

Дороги были относительно свободны, и мое путешествие продлилось недолго. Оставив свой убогий «Лендровер» на парковке для посетителей, я зашагал через согретый солнцем и обсаженный по периметру нарциссами и прочими весенними цветами прямоугольник главного двора к старинному кирпичному зданию, украшенному высокими стрельчатыми окнами, а там по обшитому деревянными панелями коридору добрался до кабинета моего друга. Коротко постучал в дверь и вошел.

Комната, как всегда, была завалена бумагами, книгами и газетами, стопки которых громоздились на столах, стульях и на полу, поминутно грозя рассыпаться. На ветхом приставном столике покоилась черная пишущая машинка «Ройал» — настоящий музейный экземпляр — с заправленным в каретку почти полностью отпечатанным листом бумаги Бонд формата А4. Окна были плотно закрыты, батареи отопления работали во всю мощь, застарелая вонь турецкого табака мешала дышать. Кэллоуэй поднял голову от блокнота и отложил шариковую ручку, которой делал в нем какие-то записи.

Он снял полукруглые очки в золотой оправе, которые носил только для чтения и письма.

— А, Родерик, это ты, — буркнул он так, словно я лишь на пару минут отлучился в соседний кабинет, а не отсутствовал несколько месяцев. — Думаю, ты оценишь это странное совпадение.

Мы были старые друзья, и небрежность манер Кэллоуэя меня не задела. Сняв со стула стопку сочинений с потрепанными уголками, я сел напротив него и стал ждать.

Набросав еще несколько строк в своем блокноте, он сказал:

— Погляди-ка на это, пока я налью тебе кофе. — И он перебросил мне через стол тронутую сепией фотографию. — Крепкий, черный, без сахара, правильно?

— Все верно, спасибо. — Бросив на фотографию беглый взгляд, я почувствовал, как моя верхняя губа поползла вверх от омерзения. — Это же… богохульство, — сказал я, швыряя ее на стол.

— Да, да, — нетерпеливо буркнул Кэллоуэй. — С христианской точки зрения, возможно. Но отбрось свои предрассудки, Родерик, забудь их и посмотри еще раз. — Он поставил чашку рядом с моим локтем.

Я снова взял снимок и начал внимательно его разглядывать. Он был старый и передержанный, его глянцевая поверхность выцвела и покрылась сломами от частых складываний, однако он сохранил волнующую силу. Изображал он распятие. Но не святое.

Кэллоуэй подал мне большое увеличительное стекло.

— Может быть, это поможет.

Само распятие представляло собой не традиционный христианский крест, а просто столб с перекладиной, как у буквы «Т», так любимый римлянами. С его горизонтальной балки свисало коренастое нечто с массивной головой, склоненной на выпуклую бочкообразную грудь. Я намеренно говорю «нечто»; возраст и состояние фотографии не позволяли точно определить природу жертвы, в которой сочетались как человеческие, так и не человеческие черты. После долгого изучения головы, угол наклона которой почти целиком скрывал лицо, я пришел к выводу, что в ней есть что-то от амфибии, и так и сказал моему другу.

— Постановочная фотография, как я понимаю, — был мой комментарий. — Какой-нибудь инструментарий сатанинского культа?

Кэллоуэй покачал головой, закуривая турецкую сигарету.

— Ничего подобного, — сказал он. — Фото снято с натуры. Или, если быть точным, с мертвой натуры.

— Какое-нибудь несчастное животное замучили во время Черной Мессы?

— Нет, — снова отвечал Кэллоуэй. — Перед тобой инсмутский гибрид. Фотография из архивов ФБР США. Полагаю, ты никогда не слышал об Инсмуте?

Когда я отрицательно покачал головой, он продолжил:

— Ничего удивительного. Его нет ни в одном туристическом справочнике и ни в одном атласе. Это одно из тех мест и одна из тех историй, гордиться которыми у американского правительства нет никаких причин. Вообще-то они даже пытались стереть Инсмут с лица земли вместе с куском берега, на котором тот стоит, но не вполне преуспели.

Он затушил свою сигарету и сделал глоток кофе.

— Инсмут — небольшой порт в Массачусетсе. Его история, в том виде, в каком ее удалось собрать по крупицам заинтересованным сторонам, такова: много лет назад, задолго до Гражданской войны в Америке, мореплаватели из Инсмута вступили в торговые отношения с одним любопытным народом с островов в Тихом океане. Выяснилось, что эти островитяне вступали в браки с… чем-то еще, с не людьми, с жителями океанских глубин.

— Считается, что разные виды не дают потомства при скрещивании, — перебил его я.

Кэллоуэй поднял свою большую лапу, чтобы заглушить мой протест.

— В нормальной природе, может быть, и нет, — сказал он. — Но мы ведем речь не о норме. Короче говоря, со временем люди из Инсмута обнаружили в Атлантике целую колонию этих морских существ и сами стали с ними скрещиваться. Получавшиеся в результате гибриды при рождении выглядели как люди, ну, или почти как люди. однако примерно на середине жизни они вдруг начинали меняться, превращаясь сначала в то, что ты видишь на фотографии, а потом и кое во что похуже.

Кэллоуэй рывком поднял себя из кресла и прошлепал к окну, где встал и начал смотреть на залитый солнцем кампус.

— В прошлом, Родерик, ты слышал от меня упоминания о так называемых Древних. — Он повернулся и показал на фотографию. — Существа, вроде этого, из Инсмута, поклоняются и служат этим ужасным старым богам. Не стану описывать тебе их ритуалы подробно, скажу лишь, что они мерзки до отвращения.

Он вернулся к столу, потянулся за пачкой с сигаретами.

— Где-то в конце двадцатых федеральные власти пронюхали о том, что творится в Инсмуте, и отправили своих агентов разобраться в ситуации. Те были беспощадны, но не вполне. Многим обитателям Иннсмаута удалось бежать. Часть из них ушли в море, среду, для жизни в которой их делают пригодными происходящие с ними метаморфозы. Другие еще не успели превратиться, и доступ к морю как безопасному убежищу был для них закрыт. Такие пытались укрыться на материке. Того, что на фотографии, поймали фермеры, они же его и линчевали. Люди из Инсмута не пользовались популярностью у своих ближайших соседей.

— Суд Линча отвратителен при любых обстоятельствах, — сказал я. — Но распинать… это еще более варварский способ, чем вешать или стрелять.

— Хотя они и жили в двадцатом веке, эти фермеры из Массачусетса, народ они были куда как суеверный, — сказал Кэллоуэй. — Их места и так на протяжении многих лет считались колыбелью ведовства и рассадником черной магии. Вот у местных и сложилось вполне крестьянское представление о том, как поступать с ненормальным. Полагаю, толпа линчевателей просто решила, что распинать эффективнее, чем вешать. А после того, как сделали эту фотографию, труп сожгли.

Их целью было позаботиться о том, чтобы от тела ничего не осталось. Они не скрывали убийство. Фермеры откровенно рассказали федералам о том, что случилось, и без всяких колебаний отдали им фотографию. Об этом пронюхали журналисты, но, в отличие от властей, им ничего от линчевателей не обломилось. Жители Новой Англии вообще предпочитают держать рот на замке, даже в наше время; а уж тогда регулярность совершения странных событий на их родной земле отнюдь не способствовала уменьшению их природной неразговорчивости.

Эта фотография — единственное доказательство случившегося, но и она существует лишь потому, что кто-то уволок ее из архива прежде, чем она была уничтожена вместе с остальными документами как часть общего прикрытия. Ее прислал мне один американский коллега, которому известен мой интерес к подобным вещам.

— Полагаю, что власти ничего не предприняли по поводу того линчевания? — спросил я.

Кэллоуэй мотнул головой, отчего затрясся его мясистый второй подбородок.

— А зачем? Местные жители просто сделали то, к чему они и сами склонялись. Несколько более жестоко, конечно, но цель у них была общая. Ну вот, Родерик, тебе уже, наверное, интересно, к чему это все?

Я кивнул.

— Ты говорил о каком-то совпадении, — напомнил я ему.

С самодовольной ухмылкой Кэллоуэй пододвинул ко мне еще три фотографии. Теперь это были цветные снимки, сделанные полароидом.

На первой была снята низкая каменная дверь, скрытая в глубине похожего на земляной тоннель прохода. Фотоаппарат, вероятно, из самых простых, держали на некотором расстоянии от двери, и я, хотя и видел некие изображения на косяке и притолоке, даже с лупой не мог разглядеть, какие именно.

На втором и третьем снимках были запечатлены косяки по отдельности. На каждом был вырезан один и тот же рельеф — распятие, очень похожее на то, которое снял американский фотограф. Резные фигуры на косяках имели черты, делавшие их похожими на земноводных. Выпученные глаза глядели прямо перед собой, огромный бесформенный рот кривился в ненавидящей ухмылке.

— Я заинтригован, — сказал я. — Рассказывай дальше.

— Эти создания, эти Жители Глубин, как их еще иногда называют, невообразимо древние, — продолжал Кэллоуэй. — Есть свидетельства тому, что на протяжении всей человеческой истории то одни, то другие племена и народы вступали с ними в контакт. Шумеры и первые династии египетских жрецов наверняка знали об их существовании, так же как и китайцы династии Хсаи и Шанг.

— Но это было — постой! — пять или шесть тысяч лет тому назад!

Кэллоуэй пожал плечами.

— Мне встречались артефакты, судя по которым, наши палеолитические предки тоже знали о Жителях Глубин. Вполне возможно, что они старше, чем человечество.

Он хотел закурить следующую сигарету, но с тихим проклятием швырнул пустой спичечный коробок в и без того переполненную мусорную корзину. Пока он шарил по ящикам своего стола, возникла пауза. Наконец он нашел непочатый коробок и расслабился.

— Обычно, Родерик, эти твари чураются контактов с людьми, но не из страха, а потому, что могут позволить себе подождать возвращения своих ужасных богов. Продолжительность их жизни куда больше нашей, и они ограничивают свои контакты с человечеством лишь теми, кто поклоняется им. — Кэллоуэй встал, чтобы подлить мне кофе. За этим занятием он продолжал: — Эти полароидные снимки были сделаны всего пару дней назад, на археологических раскопках в нескольких милях от Гастингса, я получил их с утренней почтой. — Покончив с кофе, он вытащил из кучи на своем столе листок бумаги. — Это письмо пришло вместе с ними. — Написано оно было на дешевой бумаге, вероятно, на листке, вырванном из обычного блокнота, зато почерк был изысканный. Письмо гласило:

— Уэйт когда-то преподавал в Саутдауне, — пояснил Кэллоуэй. — Но несколько лет тому назад получил небольшое наследство и с тех пор преследует свои профессиональные интересы независимо от какого-либо академического учреждения. Как многие ученые, Уэйт, скорее всего, не столь открыт новым идеям, как считает сам — обрати внимание, что мои оккультные знания для него всего лишь «интерес к курьезам». Они все пользуются подобными эвфемизмами. Уэйт хочет, чтобы я объяснил ему смысл этой резьбы. Но мне пока не хочется это делать.

— Почему?

— Потому что если я это сделаю, то он, опубликовав результаты своих изысканий, по всей вероятности, припишет их объяснение мне. И тогда поток презрительных оскорблений прольется на мою голову, а не на его. Академики ведь сволочи похуже актеров.

— Но если серьезно, Родерик, то как тебе нравится мысль прокатиться в Сассекс и взглянуть на древнюю могилу?

На раскоп Уэйта мы прибыли в начале дня. Езда от Саутдауна по прибрежному шоссе была одно удовольствие, и, только свернув к Нижнему Бедхо, который лежал в полумиле пути от берега, мы столкнулись с небольшими трудностями. Местные жители не хотели показывать нам дорогу к раскопу.

Нижний Бедхо был крохотной деревушкой, состоявшей из одной главной улицы, нескольких боковых да редких одиноких домов на отшибе. Как во многих других английских деревнях такого же рода, в Нижнем Бедхо была лужайка и утиный пруд, а вокруг них норманнская церковь, паб и — что совсем необычно в наши дни — работающая кузня. А еще, разумеется, неизбежная деревенская лавочка-почта и старая школа из двух комнат, откуда доносились голоса маленьких ребятишек.

Сначала мы спросили дорогу в лавке. Владелец, невысокий человек со сморщенными, точно чернослив, щеками, ответил:

— Плохое дело затеяли на этих раскопках, джентльмены. Вряд ли вы будете мне благодарны, если я покажу вам, как туда попасть. Всего вам доброго. — И он повернулся к очередному покупателю, видимо, считая, что все нам сказал.

Расспросы других обитателей деревни также ни к чему хорошему не привели. В лучшем случае люди просто пожимали плечами и отказывались отвечать, в худшем проявляли откровенную враждебность. Самыми агрессивными оказались кузнец и владелец паба. Возможно, если бы люди с первого взгляда понимали, что я священник, нам оказали бы несколько иной прием, но я оделся в мирское платье.

Наконец мы покинули деревню, но, не проехав и мили, остановились и окликнули человека, который работал в поле. Нога за ногу тот подошел к нам узнать, чего от него хотят. Когда я спросил его, где то место, в котором ведут раскопки, он подозрительно прищурился.

— Еще двое копать приехали? — спросил он.

— Что?

— Будете помогать тем, которые там, выкапывать то, что лучше оставить в покое?

Кэллоуэй высунулся в окно и предложил мужчине сигарету.

— Мы из департамента окружающей среды, — сказал он. — Хотим проверить, законно ли то, что они там делают.

Работяга мгновенно подобрел. Короткими грязными пальцами он взял сигарету, зажег и с наслаждением задымил.

— Вот это славно, мистер! Поезжайте, пропишите им ордерок какой, коли сможете. Уж не знаю, законная там она или нет, да только нет в их затее ничего хорошего.

Езжайте, как едете, где-то через полмили или около того окажетесь на развилке. Слева, чуть в сторонке, увидите молодежное общежитие. За ним, через пару сотен ярдов, уходит в сторону старая грунтовка. Сворачивайте на нее и увидите два холма, большой против малого. Отец и Малец, как мы их тут зовем. Эти, которые копают, разбили между ними лагерь. Выкурите их оттуда, мистер. Здешние люди уж так вам благодарны будут. — Поправив козырек своей потрепанной кепки, он вернулся к работе.

— Интересно, — прокомментировал Кэллоуэй, когда я на первой скорости тронулся с места. — Мне доводилось слышать о враждебности к археологическим раскопкам, которую демонстрируют дикари, но чтобы так себя вели цивилизованные люди — ни разу.

Данные нам инструкции оказались точными, и скоро мы уже подъезжали к возвышению, которое могло быть только Мальцом. Это был даже не пригорок, а так, крупная кочка посреди ландшафта, не выше двухэтажного дома. За ним поднимался настоящий холм, высотой футов сто — сто пятьдесят, с гривой густого леса на вершине. Крохотную долинку меж ними заполняла пестрая мешанина палаток, самых различных — от крошечных современных легковесов до видавших виды брезентовых конструкций, размерами приближавшихся к ярмарочным балаганам. Заглушив мотор моего «Лендровера», я поставил машину на ручник.

— А вот и Уэйт, — сказал Кэллоуэй, показывая на большую палатку, перед которой у импровизированного стола из козел и досок стояли двое мужчин.

Старший из двух, широкий в кости человек среднего роста с гривой белых волос, радостно вскинул руку и пошел нам навстречу.

— Кэллоуэй! Рад, что вы смогли выбраться.

— Здравствуйте, Уэйт, — сказал Кэллоуэй. — Это мой друг, отец Ши. Он здесь потому, что его машина куда больше подходит для езды по этим кочкам, чем мой старый «Ролле».

— Рад познакомиться, Ши, — сказал Уэйт, крепко пожимая мне руку. Потом показал на второго человека, помоложе, с короткой стрижкой, который с сильным американским акцентом крикнул:

— Привет!

— Моя правая рука, Кен Портер. Кен — студент-исследователь Висконсинского университета. Ни за что не скажешь, что мы с ним соотечественники, правда?

— Вы меня удивляете, — ответил я. Сам Уэйт разговаривал с глубоко английскими интонациями.

— Я родился в Штатах, отец Ши, — объяснил археолог. — Мои родители умерли, когда я был совсем маленьким. Дальняя родственница моего отца привезла меня в Англию и воспитала здесь.

— Судя по вашему письму, вы весьма довольны собой, — сказал Кэллоуэй.

— Именно так, — согласился Уэйт. — Я уже почти потерял надежду, что мне когда-нибудь дадут покопать в этом месте. И я в восторге от того, что новый сэр Джон оказался куда более сговорчивым, чем старик. Правда, местные, по-моему, чуток расстроены.

— Мы заметили, — сухо ответил Кэллоуэй. — А где же раскоп?

— За большим холмом. Между ним и береговыми утесами есть небольшое плато. Я собрал сюда с дюжину молодых энтузиастов, и они сейчас там роются, как кроты. Мы с Кеном только что спустились нанести новую информацию на карту. Вот, взгляните.

Уэйт подвел нас к столу из козел, на котором лежала большая схема раскопа, вычерченная на миллиметровой бумаге.

— Вот это курган, — сказал Уэйт, показывая пальцем. — Вход в могилу здесь, со стороны суши. Здесь дюжина камней образует круг, а вот тут, ближе к утесу, плоский камень, возможно, жертвенник.

— Я думал, что все каменные круги Британии известны наперечет, — заметил Кэллоуэй. — Но об этом я никогда не слышал.

— Разумеется, — ответил Уэйт. — И мало кто из непосвященных о нем знает. Местные землевладельцы всегда помалкивали о нем. Нашли его только после войны. Да и то по чистой случайности, разумеется. Военный самолет-разведчик испытывал какую-то новую камеру и делал серию снимков местного побережья. Это место получилось очень хорошо. Но ничего определенного о нем известно не было, и пилот передал снимки своему старшему брату, который издавал специализированный журнал. Публикация снимков взорвала археологический мир. Я был тогда студентом, и мое воображение уж точно запылало.

Разные университеты страны наперебой предлагали прислать сюда свои археологические команды, но, несмотря на все оказанное на него давление, покойный сэр Питер оставался тверд, как алмаз. Никому не было позволено даже ступить на его землю. Несколько лет он держал здесь вооруженных егерей, и, полагаю, многим светилам науки довелось вытаскивать мелкую дробь из своих задов.

Разумеется, все это было много лет назад, и с тех пор многие археологи решили, что дело это безнадежное, и забыли про холм. Но не я. Много лет я следил за этим местом и даже не поленился порыться в родословной сэра Питера и узнать, кто его наследник. Не успел старикан испустить дух, а телеграмма от меня уже была на пути в Австралию. Впрочем, что мы тут стоим, идемте, сами увидите.

Приближаясь к Отцу, я заметил, что нижнюю часть его склонов покрывает не только короткая упругая трава оливкового цвета, какая часто встречается на меловых холмах юга Англии, но также дрок, ежевика и дикие цветы. Подъем обещал быть трудным.

А потом Уэйт вывел нас на тропу, пробитую в слежавшейся, пыльной земле. С молодым Портером впереди и Уэйтом в арьергарде мы начали подъем. Тропа оказалась твердой, как взлетная полоса.

— А вот это любопытно, — размышлял вслух Кэллоуэй. — Там, куда, как принято считать, уже бог весть сколько лет не пускают посторонних и где, очевидно, никогда не бывают местные, существует вполне удобная и нисколько не заросшая тропа.

— Очень необычно, — согласился Уэйт. — Я думаю, что этой тропе сотни, если не тысячи лет. С другой стороны, до нас ею долго не пользовались. Когда мы сюда прибыли, тропа была неразличима, трава и заросли ежевики полностью скрывали ее от глаз. Всю дорогу к лесу на вершине видно, где нам пришлось вырезать кусты. Мы и нашли ее совершенно случайно. Бродили тут в поисках легкого подъема, и один студент натолкнулся на тропу.

— Судя по тому, как расположены ежевичные кусты, я полагаю, что они выросли здесь не сами по себе, а были целенаправленно высажены по чьему-то приказу именно с целью замаскировать тропу. Вероятнее всего, это работа мизантропа сэра Питера.

Хотя подъем был не особенно крут, беседа стихла по мере нашего продвижения. Наконец мы добрались до верхней границы травяного покрова, за которой тропа ныряла под полог леса. Мы остановились перевести дыхание.

— Дальше надо идти осторожно, — предупредил нас Кен Портер, — лес очень густой.

Он был прав. Едва ступив под сень деревьев, мы сразу поняли, что их никогда не касалась хищническая рука человека. После яркого солнца нас вдруг окутал зеленоватый сумрак, и мы то и дело кланялись и уворачивались, чтобы не столкнуться с могучими древними ветвями, которые торчали отовсюду и нависали над нашими головами. Тропа у нас под ногами стала пружинистой и мягкой, так как ее устилала многими годами копившаяся палая листва. И вдруг, почти столь же внезапно, как оказались в лесу, мы вышли из него и, ослепленные солнцем, от которого успели отвыкнуть, ступили на голую вершину холма.

Ведущий вниз склон с этой стороны оказался гораздо более пологим и составлял всего треть той высоты, на которую мы только что поднялись. Складки земли расходились к востоку и к западу, плавно опускаясь к утесу и превращая небольшое плато между ними в естественный амфитеатр в форме подковы. За его дальним неровным краем, где обрывалась земля, уползали к горизонту темные коричневато-зеленые волны Ла-Манша. Далеко на западе виднелось какое-то туманное пятно, которое, как я догадался, было Пляжным мысом, выдающимся в море.

Каменное «кольцо» оказалось скорее овалом, а курган — крупной бородавкой в его центре. Вокруг него повсюду кипела работа, молодые мужчины и женщины были погружены каждый в свою задачу — копали, скребли, просеивали, отчищали. Даже туда, где мы стояли, доносилось приятное гудение их голосов, изредка прерываемое пунктирами смеха или выкриков.

— Похоже, работа их радует, — заметил я.

— Я многого с них не требую, — сказал Уэйт. — Они все — волонтеры, и чем они веселее, тем больше с них проку для меня. Ладно, давайте спускаться.

Едва мы спустились, кто-то из студентов окликнул Уэйта, и он, извинившись, отошел. Кэллоуэй побрел к дальнему краю каменного круга, а я поплелся за ним.

— Не подходите к утесу, — завопил нам вслед Уэйт. — Он ненадежный, а до пляжа несколько сотен футов.

Кэллоуэй помахал ему рукой в знак того, что понял, и продолжал идти к плоскому камню, в который почти упирался одним концом овал. Его поверхность вообще-то была не плоской, а слегка выпуклой, шероховатой, растрескавшейся, замшелой, с зарубками сверху и по бокам.

— Думаю, Уэйт прав. Это жертвенник. — Сложив ладони лодочкой, он прикурил сигарету. — Желобки явно предназначались для того, чтобы по ним стекала кровь.

— Человеческая, надо полагать.

Кэллоуэй пожал плечами.

— Зависит от того, о какой именно милости жрецы намеревались просить богов, — сказал он. И снова помахал рукой Уэйту. — Нашему другу не терпится показать нам могилу.

Пока мы прогулочным шагом шли назад, я с интересом разглядывал стоячие камни. Они были небольшими, примерно как те, что в уилтширском Эйвбери, только поменьше числом, но, несмотря на это, каждый из них наверняка весил очень много. Оставалось лишь удивляться, сколько труда положили люди древности на то, чтобы перенести эти колонны на громадное расстояние и поднять на такую высоту.

— Извините, что веду себя, как нянька, — сказал Уэйт, когда мы вернулись к нему. — В этой части побережья береговая эрозия — серьезная проблема. Иные утесы ближе к Гастингсу теряют по нескольку футов ширины в год из-за оползней. Это еще одна причина, почему мне так не терпелось добраться до этого места. Мне хотелось проникнуть в его секреты раньше, чем оно рухнет в море.

Он взял большой фонарь, протянутый ему одним из студентов, и начал углубляться в недавно прорытый тоннель, а мы гуськом двинулись за ним. Вход был низкий, и нам пришлось согнуться в три погибели, чтобы пройти. Я сочувствовал Кэллоуэю, который был недостаточно гибок для подобных упражнений. Внутри оказалось еще хуже, там нам вообще пришлось опуститься на корточки и так, шаркая, продвигаться вперед. Пройдя таким манером ярдов пять или шесть и едва не растянув себе ноги, мы уперлись в большой камень, который перекрывал вход в могилу. Он все еще стоял на месте, несмотря на явные следы попыток расчистить землю вокруг, которая, слежавшись, не давала его сдвинуть.

— Как видите, нам пока не удалось прорваться, — сказал Уэйт. — Но рано или поздно мы это сделаем. — Он направил луч фонаря в сторону. — А вот один из тех рельефов, о которых вам уже известно, Кэллоуэй.

Фотографии не смогли передать искусство каменотеса, который вырезал то изображение. В свете фонаря, в окружении резких теней фигура на кресте казалась странно живой, я даже испугался, как бы она не начала извиваться и корчиться.

— Какая она… жуткая, — сказал я. Уэйт улыбнулся, довольный моей реакцией.

Кэллоуэй потянул руку и нежно коснулся изображения.

— Невероятно, — прошептал он.

Уэйт направил фонарь на другой косяк, где была высечена точно такая же фигура.

— Ну, вот, Кэллоуэй, вы эксперт по всякого рода странностям, скажите, что означают эти фигуры?

— Ничего подобного раньше не видел, — солгал Кэллоуэй.

— Понятно. — Уэйт явно был разочарован. — Вот еще что, — добавил он, скользнув лучом фонаря по притолоке. — С тех пор, как я послал вам те фото, мы смогли расчистить это. Теперь совершено ясно, что могила римская.

На каменной притолоке была отчетливо видна высеченная резцом латинская надпись:

HIC JACET PRISCVS

— Я много знаю о римской Британии, — сказал Уэйт. — Но ни разу не встречал имени Приска. А он, видимо, был значительной персоной, раз заслужил такое погребение.

— Или, наоборот, обыкновенным солдатом, — предположил я. — Важность которого была чисто символической, почему его имя и неизвестно историкам. Вечный воитель, универсальный солдат.

Уэйт покачал головой:

— Нет, отец Ши, римляне никогда не оказывали почестей простым солдатам, хороня их в значительных могилах, и тем более не скрывали могилы так, как эту. А уж о том, чтобы высечь имя простого солдата на надгробии, не могло быть и речи.

— Жаль, — ответил я. — Великие мгновения истории принадлежат простым людям не менее, чем выдающимся. По-моему, нам следовало бы знать имена не самых крупных фигур на шахматном поле истории. Мне, например, очень хотелось бы знать, как звали центуриона в Калвари.

— Дукус Уэйнус, — буркнул Кэллоуэй, который обожал плохие эпические фильмы. Уэйту он скучным голосом сказал: — Это вполне могло быть полковое знамя, принадлежавшее какому-нибудь легиону наемников. А теперь я вылезаю, пока мои ноги не свело окончательно, не то как бы вам не пришлось тащить меня отсюда бульдозером.

С трудом выбравшись из кургана, мы долго с осторожностью разминали затекшие мышцы ног. Помню, я еще подумал, как, интересно, чувствует себя шахтер к концу восьмичасовой смены. Кэллоуэй достал свой портсигар и закурил.

— Жаль, что я ничем не могу помочь вам, Уэйт. И спасибо за то, что дали мне возможность взглянуть на могилу; это было интересно. А теперь нам пора, нам еще далеко ехать.

Археолог сокрушенно улыбнулся.

— Ну, что ж, самые приятные загадки те, которые приходится долго разгадывать. Вы меня извините, если я не стану вас провожать. Побуду еще здесь, посмотрю, что моя команда сделала за сегодня. Кен отведет вас к машине. — Пожав нам руки, он отвернулся.

Когда мы достигли гребня холма, я оглянулся. Уэйт был уже погружен в работу и параллельно, по всей видимости, читал лекцию восхищенно внимавшим ему слушателям. Полагаю, из него вышел бы хороший учитель.

Пока я открывал дверцу «Лендровера», Кэллоуэй спросил у Портера:

— Вы с уважением относитесь к Уэйту?

— Конечно, мы все его уважаем.

Кэллоуэй вытащил из своего кармана карточку и подал ее молодому американцу.

— Мне не нравятся эти раскопки, — сказал он. — Меня можно найти по этому адресу. Я хочу, чтобы вы связались со мной, если на этом раскопе что-нибудь хотя бы в малейшей степени станет вас тревожить. Если меня не окажется на месте, оставьте сообщение. Но не говорите об этом Уэйту. Я не хочу давать ему повод для беспокойства.

— По-вашему, здесь что-то может пойти не так? — спросил я, разворачивая автомобиль.

— Может быть, — ответил он, закуривая очередную плоскую турецкую сигарету.

Покурив несколько минут в молчании, мой друг сказал:

— По крайней мере, теперь я знаю, куда девался Приск.

— Не обыкновенный солдат? — спросил я.

Кэллоуэй опустил окно и выбросил окурок.

— Совершенно не обыкновенный.

Я подождал продолжения, но не дождался.

— Рас с кажи-ка мне, что ты знаешь.

Кэллоуэй кивнул.

— В первом веке нашей эры, в правление императора Веспасиана, семейство Приска исчезло вместе со всеми слугами и рабами, а их имя было вычеркнуто из всех документов, даже из тех, которые относились ко временам ранней республики. И все из-за Вителия Приска, который, как я полагаю, лежит в той могиле. Если кто-нибудь из профессиональных историков и слышал когда-нибудь имя Приска, то только как легенду, не подтвержденную документами. однако в определенных оккультных кругах его история широко известна.

Вителий Приск был патрицием и занимал высокий офицерский чин в армии. Он был хорошим солдатом и, в отличие от многих представителей своего класса, предпочитал проводить время подальше от той пучины разврата, в которую погрузился Рим. Ему нравилось вести военные кампании в дальних странах, он любил участвовать в настоящем бою. Был он известен и как ученый, некоторое время даже считался протеже Петрония Арбитра, с которым, однако, благоразумно порвал, едва тот впал в немилость у Нерона. одним словом, ему надо было только стараться не испортить отношения ни с кем из тогдашних сумасшедших цезарей, и блестящее будущее было ему обеспечено. В свое время он получил должность помощника губернатора Египта.

Там-то Приск и стал другим. Его ученость и природное любопытство подтолкнули его к оккультизму. Он получил доступ в странную тайную секту египетских жрецов и сделался их самым старательным учеником. Говорили, что он обладал редким природным даром, который помогал ему учиться быстро и без задержек достичь самых высоких степеней оккультной науки. И, как многие, кому подъем дается слишком легко, он предпочел пойти стезей зла. Его оккультное наследие — это «Двадцать одно эссе», в которых он признается, что проводил и переживал сам отвратительные опыты, какие не снились ни одному самому закоренелому римскому сластолюбцу. Книгу запретили, на дальнейшей военной карьере автора был поставлен крест. В то время его семья еще сохранила достаточно влияния, чтобы помочь ему избежать казни, но не высылки в Британию. одновременно с этим о Приске стали говорить, точнее, шептаться, что он меняется внешне, превращаясь в «демона».

Последнее, что известно о нем наверняка, это что он прибыл в Британию. Больше о нем не слышали никогда, а всю его семью уничтожили. Судя по тому, что мы видели сегодня, я думаю, произошло следующее. Каким-то образом, живя в Египте, Приск заразился чужеродностью, как люди из Инсмута. Приска распяли и похоронили в том кургане — на мой взгляд, римляне и друиды договорились уничтожить то, что тем и другим представлялось угрозой.

Вот и все. А теперь, Родерик, если ты не возражаешь, я немного сосну. Разбуди меня, когда мы будем в Саутдауне.

После этого я на пару месяцев ездил во Францию, где участвовал в независимом расследовании предполагаемых злоупотреблений в одном монастыре.

Домой я вернулся днем, усталый, предвкушая несколько дней отдыха. В мои первостепенные планы входило принять ванну, поужинать и засесть на остаток вечера в любимое кресло с «Пиквикским клубом» и бокалом «Гленливета». Потом я подумывал взять пару дней отпуска и отправиться на рыбалку, ведь я очень устал, работая во Франции. Мои викарии, заменявшие меня, пока я был в отъезде, люди способные и справятся сами.

Едва я начал распаковывать вещи, как в мою дверь раздался резкий стук и вошла экономка.

Обычно добродушное лицо миссис Бирн было сморщено от раздражения.

— Сам явился! Профессор Кэллоуэй! — объявила она. — Требует вас и ничего не хочет слушать.

— Ты ведь не занят, а, Родерик? — прогудел бас Кэллоуэя, и он сам ввалился в мой кабинет. — Уверен, ты сможешь уделить мне несколько дней, три-четыре, не больше.

— Но, Ройбен, — запротестовал я. — Я едва вернулся из Франции. У меня ведь приход, я не могу опять срываться с места. — Тут я почувствовал укол совести, напоминавшей мне, что именно это я и собирался сделать.

— Чепуха! — отрезал мой друг. — Молодой отец Как-Там-Бишь и этот, другой, прекрасно управлялись тут без тебя. Справятся и еще немного.

— Вряд ли это честно по отношению к ним… — начал я опять, но умолк, снова вспомнив о своих недавних намерениях.

— Ладно, я пойду и подожду тебя в «Роллсе», а ты пока собери вещи, — заявил Кэллоуэй, зная, что выиграл главное сражение, и без больших усилий. — одежду бери простую и практичную. Да, и потемнее, покрепче.

Через несколько минут я уже садился в машину Кэллоуэя, бросив саквояж с вещами на заднее сиденье, где уже лежал один сверток.

— Спасибо, Родерик, — сказал Кэллоуэй, одновременно пытаясь выехать на главную дорогу и закурить одну из своих жутких сигарет. — Хорошо, когда рядом есть кто-то, кому можно доверять.

— Куда мы едем?

— О, разве я не говорил? В Нижний Бедхо.

— Что-то случилось на раскопе, — сказал я.

Он кивнул.

— На прошлой неделе мне позвонил тот американский парнишка, Портер. Он больше не на раскопках, и его тревожит то, что там, возможно, происходит. Я попросил его прийти и рассказать мне все лично, а когда он пришел, записал его рассказ на магнитофон. Слушай.

Кэллоуэй вставил аудиокассету в магнитолу автомобиля и нажал кнопку воспроизведения. Из динамиков зазвучал голос Кена Портера, сначала робкий, как будто ему непривычно было говорить на магнитофон, но постепенно набирающий уверенность.

— Примерно через месяц после вашего визита мы смогли войти в могилу, — начал Портер. — Непосвященному такой срок покажется слишком большим, но в археологической работе главное не спешить и работать аккуратно, чтобы не повредить ничего важного. Земля вокруг валуна, закрывавшего проход, слежалась и затвердела, но когда мы все же счистили ее, то обнаружили, что дверь по всему периметру заклеена каким-то составом вроде цемента, который был в отличном состоянии и очень прочный. Было решено проделать для начала небольшое отверстие в этом цементе, дюймов пять-шесть. Сделав это, мы увидели бы, есть ли опасность повредить содержимое могилы. Если бы пространство за дверью оказалось свободным, то мы смогли бы продолжать ее расчистку с большей энергией.

Начав долбить цемент, мы обнаружили, что его слой довольно толстый. Пару дней несколько человек работали посменно, пока наконец отверстие не было готово. Вы были в раскопе и знаете, как там тесно и душно, так что можете себе представить, каково было там работать. Но доктору Уэйту все было нипочем, он почти все время проводил в тоннеле, наблюдая за ходом работы.

Наконец мы решили, что цемент совсем истончился. Все были согласны с тем, что честь последнего прорыва принадлежит доктору Уэйту. Он скромничал, отказывался, но это были его раскопки, только благодаря его настойчивости они и состоялись, и мы его уговорили. В тесный коридор перед входом в усыпальницу набилось столько народу, сколько он мог вместить, остальные окружили курган, и все с нетерпением ждали, когда наступит великий момент.

Уэйт взял резец и молоток и осторожно обстучал края препятствия. Замазка раскрошилась и осыпалась внутрь могилы, с легким стуком упав по ту сторону двери. «Похоже, они не поленились соорудить там каменный пол, — сказал нам доктор Уэйт. — Кто-нибудь, дайте фонарь, я посмотрю». Подняв фонарь вверх и вправо, он приблизил свое лицо к открывшейся щели так плотно, как только мог. Тут послышалось какое-то шипение или дуновение, и Уэйт закричал и упал в обморок. Вокруг тоже раздались вскрики, начиналась легкая паника, наконец кто-то сказал: «Он вдохнул застоявшегося воздуха!»

Но вот что странно, профессор Кэллоуэй, и чего я никак не могу объяснить. Когда все случилось, я стоял слева от доктора Уэйта, прижавшись к двери, и хорошо видел с левой стороны его освещенный фонарем профиль, когда он прижимался к щели. У меня было такое впечатление, как будто что-то вырвалось из той щели и накрыло лицо доктора Уэйта, точно маска. Он закашлялся, как будто вдохнул это в себя, и поперхнулся. Не знаю, что это было и было ли вообще. Но мне показалось, что я видел черную полупрозрачную летучую субстанцию, вроде облачка пыли или паутины. Но когда мы вынесли его наружу, вокруг его носа и рта не было ничего, кроме следов пота и пыли, что вполне естественно. Возможно, это была какая-то оптическая иллюзия; в темноте, в давке, при свете единственного фонаря мне могло показаться что угодно.

Я уже отправлял кого-то из ребят за доктором, но тут Уэйт как раз пришел в себя и отменил мой приказ. Сказал что-то насчет того, что упал в обморок от духоты и судорог и что отдохнет у себя в палатке, пока ему не станет лучше.

Там он провел всю ночь, наутро ему стало лучше, но он сделался как-то тише. Прежде доктор Уэйт всегда был полон энтузиазма и энергии, так что перемена была очень заметна. Он сказал, что в последнее время мы все много работали, и предложил нам взять пару дней отпуска. Я даже переспросил его, серьезно ли он — в конце концов, я всегда знал его как самого настоящего трудоголика. На что он довольно резко ответил: могила, мол, стоит на своем месте уже пару тысяч лет, постоит и еще немного.

Несколько дней он просто болтался без дела, потом продлил нам отпуск и попросил меня подбросить его на моем мотоцикле в Лондон. Сказал, что хочет кое-что почитать в библиотеке Британского музея. Получилось так, что мы провели в Лондоне четыре дня. Я жил у друзей, а где останавливался Уэйт — не знаю.

Потом, когда мы вернулись на раскопки, доктор взял да и уволил нас всех. То есть не совсем всех, несколько человек он все же оставил. Остальным делать было нечего — мы просто сложили палатки и пошли восвояси. Все это ужасно мне не нравилось, все шло как-то не так. За несколько дней в Лондоне доктор Уэйт сильно переменился. У него испортились манеры, он стал скрытным. И еще… странных людей он при себе оставил.

— В каком смысле странных? — вмешался голос Кэллоуэя.

— Ну, начать с того, что это были самые неопытные студенты. Потом, они все были иностранцы — то есть не англичане, не американцы и вообще не англоговорящие. Две девушки из Центрального Китая и один парень из Уганды. Да, и вот еще что странно: эти трое были самыми малорослыми и щуплыми во всей партии и совершенно не годились для тяжелой работы. Не знаю почему, но у меня прямо… мурашки по спине шли, когда я думал об этом. однажды ночью я даже вернулся туда, надеясь что-нибудь разнюхать. Но на месте лагеря не было никого и ничего, кроме большой старомодной палатки Уэйта. Потом я услышал звуки, издалека, как будто из-за холма.

— Что это были за звуки?

— Не знаю. Жутковатые какие-то, вроде пения.

— Вы не попытались узнать?

— Нет, черт меня возьми! — ляпнул Портер. — Мне вдруг стало так страшно, что я слинял оттуда. Вот тогда мне и вспомнились ваши слова насчет того, чтобы позвонить вам.

Голос стих, послышалось шуршание пустой магнитной ленты. Я протянул руку, чтобы выключить магнитофон.

— Ты что-нибудь уже сделал? — спросил я Кэллоуэя.

— Позвонил другу в музей и выяснил, что там делал Уэйт. Оказалось, он читал «Аль Азиф» и другие столь же отвратительные книги.

Кэллоуэй однажды рассказывал мне об «Аль Азифе». Я повернулся к нему. Его лицо было мрачным.

— И тебя это беспокоит, — сказал я.

Он вертел в руках свой портсигар.

— И это меня беспокоит, — признался он.

Нижний Бедхо мы проехали без остановки. По-моему, на нас никто не обратил внимания, к тому же прошло время, а двое мужчин в старом «Роллс-Ройсе», наверное, выглядят совершенно иначе, чем двое мужчин в старом «Лендровере». Но Кэллоуэй не поехал прямо к лагерю, а оставил «Ролле» на маленькой стоянке позади молодежного общежития.

Мы выбрались из машины, и Кэллоуэй принялся разминать свои массивные конечности, да так смачно, что я испугался, как бы его поношенный серый костюм не треснул по швам.

— Приятный летний вечерок, Родерик, — сказал он. — В такой вечер одно удовольствие взобраться на тот холм. однако придется идти в обход. Лучше, чтобы Уэйт не знал, что мы там, пока мы к нему не нагрянем.

Даже не подумав поинтересоваться моим мнением по этому поводу, Кэллоуэй пустился вперед рысцой, совершенно неожиданной от человека его комплекции. Мы перелезли через деревянную изгородь и подошли к Отцу с западной стороны.

— Боюсь, воспользоваться преимуществом той замечательной тропы нам не удастся, — сказал Кэллоуэй. — Надеюсь, что мой костюм не сильно пострадает от колючек.

Я милосердно предпочел не высказываться.

Однако подъем оказался не столь трудоемким, как я предполагал, поскольку склон с запада был более пологим. Ежевика, конечно, портила нам жизнь, но самые устрашающие места удалось миновать. Скоро мы уже стояли на опушке леса и смотрели вниз, на каменный круг.

— Почти на месте, — хмыкнул Кэллоуэй.

Едва подошвы наших ботинок коснулись ровной площадки амфитеатра, Кэллоуэй метнулся к плоскому камню и начал осматривать землю.

— Подойди сюда, Ши, — окликнул он меня. Когда я подошел, он показал на крохотные пятнышки на затоптанной и смятой траве.

— Здесь кто-то боролся, — сказал я.

— Да, и посмотри, вот… вот… и вот, — Кэллоуэй находил все новые и новые зловещие бурые пятна и на вытоптанной траве, и на самом камне. Комментарии были излишни. Перекрестившись, я произнес короткую молитву, по кому или чему, не знаю сам.

— И еще кое-что. — Кэллоуэй подвел меня к кургану, и мы протиснулись внутрь при мигающем свете его зажигалки. Огромный камень все так же стоял на месте, закрывая вход в могилу Приска. С косяков на нас выпученными глазами глядели резные фигуры, казавшиеся совершенно живыми среди прыгающих теней, которые отбрасывал крошечный огонек. Кэллоуэй кивнул головой на вход, и мы полезли назад.

— Никакой работы больше не было, — сказал я, счищая грязь со штанов. Мой друг постоял, постукивая концом турецкой сигареты о ноготь большого пальца, и впервые за все время нашего знакомства положил ее в портсигар, не прикурив.

— Пойдем-ка, потолкуем с Уэйтом, — тихо сказал он.

Возвращались мы через лес и на этот раз торной тропой.

Обогнув одинокую палатку, оставшуюся от некогда большого лагеря, мы остановились перед входом. Несмотря на теплый вечер, вход был закрыт, однако приглушенные голоса, доносившиеся изнутри, сказали нам, что палатка обитаема.

— Эй, там, внутри! — позвал Кэллоуэй.

— Что это! Кто там? — Испуганный голос принадлежал Уэйту, но в нем появилось кое-что новое. Он стал шероховатым, как будто в начальной стадии ларингита.

— Это Кэллоуэй.

— Чего вам надо? Как вы смеете приходить сюда без разрешения?

Кэллоуэй давно уже возился с полами палатки и теперь распахнул их.

— Лучше бы нам поговорить лицом к лицу, — сказал он.

Вечерний свет почти не проникал внутрь палатки. Я стоял за спиной Кэллоуэя, откуда мне был виден лишь край раскладного стола, покрытого блокнотами и листами бумаги, многие из которых были украшены геометрическими орнаментами или плотно исписаны от руки. Еще на столе лежала рука, которая тут же исчезла, будучи поспешно отдернутой, едва на нее упал свет.

Я не успел ее разглядеть, но заметил, что с этой рукой что-то не так. У меня осталось впечатление какой-то неприятной кожной болезни, вроде псориаза. Пространство позади стола находилось в глубокой тени, и я не мог различить ничего, кроме самых общих очертаний сидевшей за ним фигуры.

— Вон отсюда! — завизжал Уэйт.

Кэллоуэй был сама любезность.

— Но ведь я пришел предложить помощь, — промурлыкал он. — Я подумал, что, работая вместе, мы сможем разгадать загадку тех странных рельефов.

Из палатки раздался смех, очень похожий на лай.

— Вы глупец, Кэллоуэй! Мне не нужна ваша помощь! Я не хочу, чтобы вы мне помогали! Я уже нашел разгадку. Я точно знаю, что означают эти рельефы. Их значение слишком громадно для вашего крестьянского интеллекта, так что уходите и оставьте меня в покое. Мне предстоит важная работа.

— Разумеется, — заверил его Кэллоуэй. — Прошу прощения за беспокойство. — Он сделал мне знак, и мы потопали обратно к дороге. В тот вечер мой друг преподносил сюрприз за сюрпризом. Сначала он не закурил сигарету, а теперь еще и сдался без боя, что было совсем на него не похоже.

— Вы обратили внимание на руку Уэйта? — спросил я.

— Да, — сказал Кэллоуэй. — Интересно, правда?

Мы вернулись к машине, и я спросил:

— Что теперь?

Кэллоуэй внимательно разглядывал ландшафт и вдруг ткнул пальцем в небольшое возвышение на расстоянии примерно одной трети мили от нас, в направлении Нижнего Бедхо.

— По-моему, отличное место для лагеря, — сказал он.

— Какого лагеря?

Кэллоуэй склонился над задним сиденьем автомобиля и взял с него мой саквояж и другой узелок, который я заметил раньше. Вручив его мне, он сказал:

— Это твоя палатка. Оставляю тебе коробку с провизией и отличный бинокль ночного видения.

— Кэллоуэй, может, ты объяснишь, в чем дело?

Ройбен Кэллоуэй посмотрел на меня, как на дурачка.

— Как в чем? Ты остаешься приглядывать за Уэйтом, пока я на пару дней съезжу в Лондон и кое-что выясню. И еще мне надо повидаться там кое с кем из оккультистов. Думаю, что они смогут одолжить мне очень важную вещь.

Кэллоуэй был прав. Пригорок действительно оказался прекрасным местом для лагеря, откуда я мог наблюдать за палаткой Уэйта, оставаясь невидимым для него. Кэллоуэй, должно быть, потратил немало времени на поиски навязанной мне палатки, так как ее цвет совершенно не отличался от цвета растительности вокруг.

Я противился затее Кэллоуэя, но напрасно. Когда он уверен в своей правоте, то не слышит никаких аргументов. Наконец я согласился, зная, что если буду сопротивляться и дальше, то он просто запрыгнет в «Ролле» и уедет один, поставив меня перед свершившимся фактом.

— Уверен, что в дневные часы тебе не о чем беспокоиться, — сказал он мне. — Если мои подозрения верны, то Уэйт не рискнет выходить наружу при свете из страха быть увиденным. Так что днем можешь спокойно отдыхать, а следить за ним будешь ночью. Я также уверен в том, что в ближайшие две ночи ничего не произойдет, а там я и сам приеду. И еще, Родерик, будь осторожен. Ты здесь поставлен наблюдать. Не предпринимай ничего, коме как в самом крайнем случае.

Как священник, я стараюсь проявлять терпимость и милосердие. Но как человека меня порой раздражают и самоуверенность Кэллоуэя, и его вечная правота. Мы с ним друзья, но я прекрасно понимаю людей, которые находят его невыносимым.

Днем я отдыхал. Проголодавшись, я открывал банку холодных консервов и бутылку минеральной воды, так как не хотел разводить огонь, боясь запахами дыма и готовящейся еды привлечь внимание Уэйта. Когда темнело, я надевал черные джинсы, черную водолазку и такую же ветровку и шнырял по кустам, рассматривая оттуда через бинокль палатку Уэйта.

Уэйт либо тоже отдыхал днем, либо просто чувствовал себя в темноте комфортнее многих, но свет в его палатке зажигался лишь в самые глухие часы ночи. Тогда на парусиновом боку палатки появлялась его тень, искаженная слабым светом фонаря, и я видел, как он бродит взад и вперед по палатке или сидит, скорчившись, за столом до самого рассвета.

Я едва не пропустил момент, когда на третью ночь он вышел из палатки. Было уже за полночь, небо усыпали звезды, всегда такие многочисленные и яркие за городом, но луна еще не появилась. Я скучал и то и дело на пару минут переводил бинокль на небо, любуясь красотой божьего творения. В тот раз я вовремя повернул бинокль назад: свет в палатке погас у меня на глазах. Прижав к ним бинокль, я стал напряжено вглядываться, что происходит.

Вот что-то шевельнулось в темноте, наверное, откинулся полог палатки, и сгусток тьмы двинулся к дальнему краю маленького холма, за которым начиналась дорога.

Несмотря на свое обещание, Кэллоуэй не вернулся. Я чувствовал, что обязан поступить так, как он поступил бы на моем месте. Я вскочил на ноги и бросился к дороге, позабыв об осторожности. Вся моя надежда была на то, что Уэйт не повернет назад, а если и повернет, то меня не заметит.

Добежав до изгороди, я перелез через нее и спрятался в темной канаве у самой обочины. Потом осторожно высунул голову и поднес к глазам бинокль, наведя его на дорогу. Я не знал, в какую именно сторону направится Уэйт, но решил дать ему несколько минут, а если он не появится, пуститься за ним в погоню.

Но вот на полотне дороги, похожей на полосу светлого металла, возник темный силуэт, который приближался ко мне. Я был уверен, что это не кто иной, как Уэйт, однако что-то во внешности археолога меня встревожило. На нем был просторный плащ с капюшоном из темного материала, он шел, согнувшись, а его походка скорее напоминала лягушачьи прыжки, чем человеческий шаг. Я глубже забился в канаву, опасаясь немедленного разоблачения, но Уэйт вдруг свернул к молодежному общежитию.

Едва Уэйт скрылся из виду, как я поспешил за ним и снова спрятался прямо напротив здания. Не прошло и нескольких минут, как тот, за кем я следил, появился вновь, на этот раз с большим плотным свертком на плече, неся его без видимых усилий. Он повернул туда, откуда пришел, и я, дав ему достаточно времени, двинулся за ним следом.

Уэйт шел назад той же дорогой, однако вместо того, чтобы вернуться в палатку, он пошел прямо к большому холму и стал подниматься по его склону. Я следил за ним в бинокль, пока он не скрылся в лесу.

Прицепив бинокль к поясу, я быстро взбежал по тропе и окунулся в темные заросли — кошмар клаустрофоба. Идти было трудно, но мне казалось, что я достаточно хорошо помню направление тропы. По глупости я еще прибавил шагу и почти бежал, когда могучий удар по голове опрокинул меня на спину. Оглушенный, я лежал в ожидании coup de grâce[35].

Но его не последовало. Не знаю, сколько времени я провел на земле, возможно, нескольких секунд, не больше. Потом мне стало ясно, что никто на меня не нападал, а просто я налетел на торчавший над тропой сук огромного дерева. Сбитый с толку, мучимый тошнотой, я подполз к нему и, цепляясь за ствол, встал на ноги.

Прислонившись к нему, я ощупал рукой голову. Над правым глазом вздулась шишка, весьма болезненная на ощупь, по лбу и щеке текло что-то мокрое. Кровь, конечно, кожа-то содрана. Я снова двинулся в путь в том направлении, которое считал верным, но теперь шел медленно, протянув вперед руки, ощупью находя во мраке путаницу кустов и ветвей, чтобы не столкнуться еще с чем-нибудь.

Вдруг над моей головой раздался странный звук. Он походил на монотонное пение без слов, через каждые несколько нот прерываемое леденящим кровь воем, пронзительным скорбным воплем, от которого пересыхало во рту и судорогой сводило живот. Возможно, это же самое слышал и молодой Портер, когда приходил сюда на разведку. Теперь я понял, отчего он так запаниковал, мне и самому пришлось собрать в кулак всю мою волю, чтобы не броситься наутек.

Лес начал редеть, тьма — рассеиваться, и я вдруг оказался на открытом пространстве. Мне повезло, я более или менее попал туда, куда собирался — к началу тропы, которая вела вниз, к могиле Приска. Скрываться больше не было необходимости, так как шансов, что Уэйт заметит меня в черной одежде на фоне темного леса, почти не существовало.

Холодно сверкали звезды, почти напротив меня ярко светила полная луна. Едва появившись в небе, она, однако, стояла уже достаточно высоко для того, чтобы развернуть на спокойной глади моря дорожку света, сотканную из ультрамарина, гагата и серебра. Сияние проливалось и на землю, превращая амфитеатр с его каменным кольцом в мерцающую чашу. Подо мной по склону холма ковылял своей примечательной походкой неузнаваемо изменившийся археолог.

Достигнув подножия холма, он повернул со своей ношей к жертвенному камню. Я пошел за ним, как вдруг заметил, что в полосе белого света из моря поднялись два-три темных силуэта, чрезвычайно похожих на огромные плоские головы. Пока я наблюдал, вынырнула еще одна и еще. Несмотря на расстояние, было в этих безликих фигурах что-то такое, отчего я содрогнулся. Потянувшись за биноклем, я обнаружил, что на поясе его больше нет. Должно быть, потерялся во время происшествия в лесу.

Тогда я понял, что жутковатое пение, перемежавшееся воем, доносилось из открытого моря и приближалось к земле.

Луна облегчала мне спуск. Я старался идти крадучись, но, думаю, Уэйт был так увлечен своим делом, что совершенно позабыл обо всем остальном.

Достигнув дна долины, я лег на живот и полз вперед до тех пор, пока не укрылся за менгиром. Со стороны моря, кроме пульсирующего пения, доносились теперь всплески и другие звуки, смесь неразборчивого бормотания с отрывистым не то кашлем, не то кваканьем. И хотя сами по себе эти звуки не казались чем-то особенным, в том месте и в то время волосы от них встали у меня дыбом.

Я выглянул из своего укрытия. Уэйт склонился над алтарем, своим телом закрывая от меня то, что там лежало. Судя по его движениям, он что-то на нем раскладывал, и мне внезапно вспомнилось, как служащий морга укладывает на металлическом столе труп.

Вдруг за моей спиной раздался слабый шорох: то ли прошмыгнуло ночное животное, то ли птица шевельнулась во сне в ветвях какого-нибудь дерева. Уэйт стремительно обернулся. Его лицо полностью скрывал тяжелый капюшон, но я чувствовал, как в нем растет подозрение. Он повел головой сначала в одну сторону, потом в другую, точно вынюхивая добычу. Несмотря на мою уверенность в том, что он не видит меня в глубокой тени, отбрасываемой менгиром, я всем телом еще крепче вжался в землю.

Шум не повторился, и Уэйт, видимо, расслабился. На миг он отошел от алтаря, и я смог разглядеть то, что на нем лежало. Словно распятая на страшной плите, привязанная за щиколотки и лодыжки, на ней распростерлась обнаженная молодая женщина. Так, значит, она была той ношей, ради которой Уэйт совершил вылазку в молодежное общежитие. Несомненно, ни в чем не повинная туристка или велосипедистка, и если она путешествовала одна, то ее еще не скоро хватятся. Она лежала так тихо и спокойно, что, по моим предположениям, должна была быть под действием наркотика или в трансе. Мне вспомнилось предостережение Кэллоуэя: не предпринимать ничего до тех пор, пока это не будет совершенно необходимо.

Уэйт вернулся к алтарю и простер к небесам обе руки. Запрокинув голову, он запел какие-то слова — ритуал или молитву. Язык был мне не знаком, более того, вслушиваясь в его звуки, я пришел к выводу, что они вообще не человеческого происхождения, слишком уж странными они были. Ни за что не попытался бы даже приблизительно воспроизвести эти чуждые нашему уху и языку слоги. Когда в торжественной песни Уэйта наступала пауза, с моря ему отвечали квакающие голоса, с каждым разом все громче и громче.

Внезапно наступила тишина, и руки Уэйта повисли вдоль боков. Он коротко склонил голову, словно в знак повиновения, и снова поднял правую руку. Длинное, кривое лезвие блеснуло в лунном луче.

Из моей груди вырвался невольный крик.

— Не-е-ет!

Вскочив на ноги, я бросился к нему так стремительно, что покрыл разделявшее нас небольшое расстояние в доли секунды — результат, который в иных обстоятельствах мне самому показался бы невероятным. Обеими руками я сжал запястье Уэйта, чтобы не дать опуститься роковому ножу.

Быть может, причиной моей слабости был удар по голове, полученный недавно, но я вдруг ощутил, что все мои попытки удержать противоестественно мощную жилистую конечность ни к чему не приведут. Несколько секунд мы боролись, и нож отлетел в сторону. Извернувшись, Уэйт обратил ко мне свое лицо, и в ту же секунду капюшон свалился с его головы, выставив ее на посмешище лунному свету. В ужасе я закричал и ослабил хватку.

Лицо принадлежало Уэйту, никаких сомнений в этом у меня не было, но человеческого в нем осталось мало. Отвратительную маску, в которой сливались воедино черты человека, амфибии и рыбы, — вот что видел я перед собой. Черные глаза с желтыми прорезями горизонтальных зрачков таращились на меня из складок плоти, покрытых чешуей и бородавчатыми наростами; плоские, далеко отстоящие друг от друга ноздри раздувались; широкий безгубый рот слюняво осклабился. Ничего не осталось и от шапки прекрасных светлых волос, лишь несколько свитых жгутами прядей покрывали кое-где иссеченный шрамами череп. одним небрежным взмахом руки создание швырнуло меня на колючую траву.

— Ха! Да это же поп! — Слова, которые вылетали из его рта, были, вне всякого сомнения, английскими, но голос, гортанный, клокочущий мокротой, казалось, силился породить невозможные звуки. — Какой недостойный оппонент для меня. Поди-ка сюда, иоп! — Он протянул ко мне руки, меж пальцами которых уже начали отрастать перепонки, а ногти заменяться когтями, схватил меня за воротник и рывком поставил на ноги.

Я человек крепкого сложения, не легковес, и все же этот человеко-зверь с такой быстротой перенес меня на край утеса, как будто я был ребенком. Почувствовав, как из-под моих ног осыпаются камешки, я решил, что в его намерения входит швырнуть меня вниз. Шепотом я произнес последнюю молитву, готовясь разбиться насмерть о прибрежные валуны и гальку.

Но вместо этого Уэйт, крепко держа меня одной рукой, другой указал на море.

— Смотри, поп, смотри туда! — приказал он. — Увидь будущее и удивись!

Из моря глядели уже дюжины уродливых черных силуэтов. Некоторые из них добрались до отмели, где и стояли, выпрямившись во весь рост, так что море плескалось у их колен или бедер. Другие, лежа на животах, покачивались вместе с волнами, как жуткие пародии на дельфинов. Все вместе они издавали то самое пение и вой.

Когда Уэйт показал меня им, какофония стихла, сменившись отдельным редким кваканьем. Но в основном они просто стояли и молча смотрели.

— Истинные мои братья! — утробно рыкнуло державшее меня существо. — Скоро, свершив необходимое число жертвоприношений, я изменюсь и, освободившись от жалкой и недолговечной человеческой оболочки, займу по праву принадлежащее мне место в лоне извечного океана.

Представь же, поп, что, когда ты и толстый олух Кэллоуэй и все другие жалкие… черви… превратитесь в прах, забытые даже вашим ничтожным богом, я буду еще жить. Я буду в числе верных, когда звезды займут правильное положение и время возвращения придет. Я увижу, как восстанет из морских глубин несравненный Зеленый Город. Я буду здесь и упаду на колени, когда Он… Он! — стряхнет оковы и явится в ужасном великолепии, чтобы править на земле во веки веков! О, величайший из отцов, услышь призыв своего сына!

И он, не ослабляя своей ужасной хватки, снова поволок меня с утеса к алтарю, где задумчиво на меня уставился.

— Да… — бормотал он. — Да, ты можешь сослужить мне службу. Быть может, жертвоприношение христианского жреца ускорит желаемую метаморфозу. Но сначала надо покончить с самкой! — И, отшвырнув меня, словно котенка, он нагнулся в поисках жертвенного ножа.

Я шарил в карманах ветровки в поисках распятия. Борясь с ужасом, я поднял крест и двинулся на странную тварь.

— Во имя всемогущего Господа, остановись! — приказал я.

Уэйт в изумлении уставился на меня, а потом издал хохот, похожий на лай. Шагнув ко мне, он снова одним шлепком свалил меня с ног. Потом встал на колени, вырвал у меня крест и пальцами смял его в комок.

— Глупец, — квакнул он. — Как можно думать, что твой жалкий символ святости способен меня остановить.

— Распятие тебя не остановит, — сказал негромкий знакомый голос. — А вот это может. — Мощная рука с зажатым в ней предметом в форме звезды появилась откуда-то сбоку и втиснулась между мной и Уэйтом. Издав вопль ярости и страха, Уэйт отпрянул. С трудом поднявшись на ноги, он бросился к склону холма, но, съежившись, метнулся оттуда к пропасти. Но и там путь ему был отрезан.

Кэллоуэй помогал мне встать.

— Прости меня за опоздание, Родерик, — сказал он. — Чтобы собрать мою армию, пришлось повозиться. Мы чуть не выдали себя, когда какой-то дурак споткнулся на холме.

Оглянувшись, я увидел, что Кэллоуэй пришел не один. С ним были люди, человек десять или больше, и у каждого в руке был предмет в виде звезды. Они окружили чудовище-Уэйта, который теперь скорчился на земле в центре круга и жалобно подвывал. Кое-кого из пришедших я узнал: среди них был тот крестьянин, который указал нам дорогу, и кузнец, который нас чуть не побил. А еще морщинистый торговец и неразговорчивый хозяин паба. Все остальные были жителями Нижнего Бедхо.

— Вы знаете, что с ним делать, ребята, — сказал Кэллоуэй.

— Осторожно, Ройбен, он очень силен, — предупредил его я.

— Уже нет, — ответил мой друг. — Звездные камни об этом позаботились.

Я поволок Кэллоуэя к обрыву и показал оттуда на море, где в грозном молчании ждали те, собравшиеся.

— Посмотри на них!

— Я их видел, — спокойно ответил Кэллоуэй. — Они ничего не могут нам сделать. Утес слишком высок и хрупок, так что взобраться на него им было бы трудно, да и против наших амулетов они бессильны, хотя их и много.

И он опять повернулся к обессилевшему Уэйту.

Несколько мужчин, среди них кузнец, подошли к нему, в то время как остальные продолжали держать его под прицелом странных звездных камней. Он не сопротивлялся, когда его схватили, и тут я понял, что его ждет.

С возмущенным криком я бросился вперед, чтобы остановить гнусность, которую они затеяли, но туша Кэллоуэя заступила мне путь.

— Прекрати это, Кэллоуэй, скажи им, чтобы они перестали! — закричал я. — Ты должен прекратить это! Это святотатство!

— Нет, — проворчал он, удерживая меня на месте своими могучими лапами. — Это очищение.

Еще несколько деревенских ступили на сцену амфитеатра, шатаясь под тяжестью своей ноши. Это была балка из цельного куска дерева с шестифутовой перекладиной на одном конце. Они опустили ее на землю у входа в могилу, и один из них начал заступом и лопатой рыть глубокую узкую траншею в земле.

Пленители Уэйта уложили его на крест и крепко привязали его руки до локтя к горизонтальной перекладине. Присев рядом с лежавшим навзничь Уэйтом, кузнец беспощадными ударами небольшого молотка вогнал шестидюймовые гвозди в запястья чудовища.

Пыхтя от натуги, мужчины подтянули крест к приготовленной для него яме и со страшными усилиями стали отрывать его от земли. Как только балка приподнялась на несколько футов, под нее продели веревки и стали тянуть за них. Наконец крест стал вертикально, а его нижний конец с глухим стуком уперся в дно ямы. Кузнец вбил между краем ямы и столбом несколько клиньев, пока не убедился, что крест стоит крепко и не упадет.

Во все время этого испытания Уэйт оставался немым и неподвижным, стоицизм не изменял ему ни на секунду. Длинные гвозди, пробившие его запястья, дробящий кости рывок к перпендикуляру, тошнотворный наклон вперед после водружения креста на место — все это наверняка причиняло ему неимоверную боль. И вот теперь, явно превозмогая страдания, он поднял голову и тщился взглянуть на небо. Было слышно, как дыхание клокочет у него в груди и в горле, но ему все же хватило силы крикнуть. Сорвавшийся с его уст призыв прозвучал устрашающей пародией на другое распятие.

— Отец! — прокричал он. — Страшный отче со звезд и из глубин! Накажи их! Покарай их за то, что они творят с твоим учеником! — Силы оставили его, и, с долгим свистящим вздохом выпустив воздух из груди, он уронил гротескную голову, а его челюсть отвалилась и повисла.

Тупая боль от предыдущего столкновения не прекращала пульсировать у меня в голове, и я почувствовал, как уныние окутывает меня своим мрачным плащом. Дрожащими руками я закрыл лицо. Невероятно, но чудовище на кресте вызывало во мне какой-то отклик, что-то вроде сострадания. В его последнем крике было духовное страдание, выходившее за пределы простой физиологии. Возможно, Уэйт стал дурным, заблудшим и пугающим, несомненно, но все это по человеческим критериям. Но он остался мыслящим существом, с присущими ему нуждами и желаниями, хотя по нашим стандартам его эмоции были нам чужды.

— Прекратите его страдания, — распорядился Кэллоуэй. — И кончайте с ним так, как я вам сказал.

Кузнец кивнул, замахнулся своим молотом и раскроил им человеко-зверю череп. Уэйт дернулся один раз и затих. Я увидел, что по склону холма спускаются на плато еще люди. Удивительно, неужели весь Нижний Бедхо был так или иначе причастен к происходящему?

Почти все пришедшие несли охапки мертвых ветвей, набранных в лесу, которые они складывали в кучу у подножия креста. Кто-то плеснул жидкости на растопку, и я уловил сильный запах бензина. Подожгли тряпку и бросили на костер, который немедленно ожил и взметнулся, наполнив воздух ревом пламени и треском горящего дерева. Жители деревни торопливо подкармливали огонь, и белеющее пламя поднималось все выше и выше, пока полностью не скрыло от глаз и не пожрало останки Алариха Уэйта.

Еще там были женщины, они накрыли лежавшую без сознания девушку одеялом и унесли.

Я вздохнул, а Кэллоуэй взял меня за плечо и легонько тряхнул.

— Это было очищение, Родерик, — повторил он тихо. Потом вытащил из кармана пиджака фляжку и протянул мне. Я пригубил, почувствовал вкус бренди и сделал второй, большой, глоток. Бесполезно. Я вернул фляжку другу.

— Что произошло? — спросил я. — Чем это было вызвано?

Настала очередь Кэллоуэя вздыхать.

— Рассказ Кена Портера и то, что мы видели своими глазами, заставили меня подозревать, что с Уэйтом происходит перемена, похожая на инсмутскую. Я был уверен в том, что до сегодняшней ночи ничего не случится, просто я не смог вернуться так скоро, как намеревался. «Аль Азиф» учит, что жертвоприношение должно совершаться в каждую важную фазу луны. Видимо, такова была судьба трех студентов-иностранцев — последнее полнолуние, новая луна и половина луны. Сегодня наступило следующее полнолуние.

Оставив тебя здесь вести наблюдение, я поехал повидаться с одним парнем, которому немало пришлось повоевать с Древними и их прислужниками. Я знал, что у Тита большой запас камней-звезд, и умолял его одолжить их мне на эту ночь. А еще я задержался, чтобы задать кое-какие вопросы, на которые получил вполне ожидаемые ответы.

В Инсмуте было четыре главные семьи, связанные с жителями Глубин: Марши, Джилмэны, Элиоты и Уэйты, причем последняя фамилия звучала именно так. Несколько месяцев назад я говорил тебе, что кое-кто из жителей Инсмута, возможно, избежал сетей федералов. К примеру, судьба нескольких ребятишек так и осталась невыясненной. Он, — и Кэллоуэй кивнул в сторону креста, с которого теперь распространялся ужасный смрад, — был отпрыском одного из Уэйтов. В Англию его — младенца — привезла дальняя родственница, член британской ветви семейства. Уэйта усыновили, и его фамилия изменилась, став более архаичной.

Мы уже не узнаем, кто уничтожил Вителия Приска — римляне или бритты. Кем бы они ни были, не думаю, что они предали тело огню, и его сущность — черная тень, которую видел Поттер — уцелела в гробнице и долгие века ждала нового хозяина. Но и традиция не подпускать чужаков к этому месту тоже пережила тысячелетия. Причина могла быть забыта, но здешние помещики один за другим твердо держались заведенного порядка, пока не умер сэр Питер и титул вместе с землей не унаследовал человек, родившийся и выросший в другой стране.

Не знаю, что произошло бы, если бы могилу вскрыл другой человек, а не Аларих Уэйт. Скорее всего, то же самое, хотя, полагаю, кровь предков усилила его предрасположенность к заразе. Возможно даже, что именно его наследственность была причиной его решимости раскопать этот курган — память рода. Могильная тень, возможно, пробудила в нем инстинктивное желание вступить в контакт со своими жуткими родичами, причем, вероятно, сделала это во сне — именно так поступали жители Инсмута. Они подтолкнули его к тому, чтобы принести жертвы, необходимые для трансформации, и он разыскал «Аль Азиф», в котором нашел описания ритуала. Потом он отобрал студентов, в основном по двум параметрам: все были мелкорослыми, чтобы не тратить на них силы, пока их у него не так много, и еще они были из таких мест, где их не скоро должны были хватиться. Остальное ты знаешь.

— Как мы объясним исчезновение Уэйта? — спросил я.

— Несчастный случай, — сказал Кэллоуэй. — В его палатке начался пожар, и она выгорела так основательно, что расследовать уже нечего. Свидетели подтвердят, что в последнее время его странности все росли, он прогонял всех из своей палатки и любил оставаться там наедине с масляной лампой и запасом топлива. Местный коронер сам из Бедхо, так что вердикт смерти в результате несчастного стечения обстоятельств обеспечен.

— А как же девушка?

— Она просто в трансе. Первые жертвы давались Уэйту непросто, пока он не открыл секрета гипноза. Моих знаний хватит на то, чтобы все поправить. Ей скажут, что ее нашли на дороге, где она ходила во сне.

Я поискал других возражений.

— Откуда ты знаешь, что это не повторится? — спросил я. — Другие тоже могут получить разрешение копать здесь. Что, если какой-то осадок заразы еще остался, и они заболеют?

Кэллоуэй закурил сигарету.

— Я так не думаю, — ответил он. — Я обратился к влиятельным людям. Я уверен, что эту землю признают зараженной сибирской язвой и министерство сельского хозяйства закроет ее на длительное время.

Луна уже стояла высоко, и поверхность пролива серебрилась до самого горизонта. Она была ровной, не считая легкой ряби от небольших волн.

— Ушли, — сказал я.

— Пока, — ответил Кэллоуэй. — Они вернутся где-нибудь, когда-нибудь. Здесь сегодня мы выиграли не войну, и даже не сражение. Мы одержали верх в небольшой стычке, такой незначительной, что и говорить не о чем.

Я не смог подавить чувства горечи при взгляде на факел, пламеневший позади нас.

— Тогда зачем все это?

— Перестань думать как священник, хоть ненадолго, — заявил Кэллоуэй. — Если бы его не остановили, сколько невинных людей пали бы его жертвой на пути к достижению цели? Понятно, что он уже сильно изменился, но далеко не достаточно для того, чтобы занять свое место в море.

Кэллоуэй швырнул окурок со скалы и проследил его огненный след до каменистого пляжа, где он, ударившись о скалы, рассыпался каскадом искр.

— Ты знаешь, — продолжал он. — По моему мнению, нам никогда не выиграть эту тайную войну. Эти слова насчет того, что Древние вернутся, когда «звезды займут нужное положение», повторяются снова и снова. Подумай, Родерик, что это значит и с чьей точки зрения это положение правильное?

Он смотрел в звездное небо.

— Вселенная бесконечна, и в каждой точке этой бесконечности положение звезд всегда будет иным. И каждые несколько тысяч лет рисунок звезд будет меняться в каждой из этих точек. Учитывая ограниченность человеческого разума и мысли, масштаб времени и расстояния кажутся нам невообразимыми, даже неприемлемыми. В астрономических терминах этот масштаб, однако, ничто, не больше чем шаг, одно мгновение. Если смотреть откуда-нибудь извне, то звезды могут сложиться подходящим для Древних образом уже завтра; или наоборот, нужное время может оказаться столь отдаленным, что человечество может вымереть само по себе. Надеюсь, что так. Ради всего человечества надеюсь, что так.

Нет, нам никогда не победить Древних и их многочисленных слуг. Видишь ли, время на их стороне.