ГЛАВА 7 МУЖЕСТВО СВЯТИТЕЛЯ


В миру митрополит Филипп назывался Фёдором и происходил из древнего и богатого рода бояр Колычевых. Казалось, судьба готовила ему славу мирскую. Его любил малолетний великий князь Иоанн. После венчания на царство он взял Фёдора Колычева ко двору. Всё обещало ему земное величие, ибо он был любим царём, получил глубокое образование и отличался твёрдым характером. Но не по дружбе приблизил к себе царь Фёдора Колычева, а по тщеславию и любви к людям мягким и смиренно мудрым, благочестивым.

Но именно в смиренномудрии и благочестии Колычева был источник их дальнейшего расхождения. В душе Фёдора зрело стремление посвятить себя Богу. Однажды в церкви во время богослужения он услышал слова Евангелия: «Никто не может служить двум господам, ибо или одного, или другого будет ненавидеть, а другого любить, или одному усердствовать, а о другом не радеть станет». Эти слова запали в душу Фёдора Колычева, потому что он не хотел служить миру и богатству. Интересы духовной жизни он ставил выше мирских интересов. Это было время, когда монастыри были средоточием учёности и опорой духовного совершенствования человека. Удивительно ли, что Колычев решил поступить в Соловецкий монастырь, который своей отдалённостью от мира и строгостью правил отвечал лучшим движениям его души.

Игумен монастыря Алексий принял его благосклонно. Однако новый послушник попал в обстановку суровую и безжалостную. Он безропотно носил воду, колол дрова, работал на огороде и на мельнице. Ему приходилось сносить оскорбления и побои, что было тяжело человеку, жившему до этого в почёте и роскоши. Только через четыре года он был пострижен и получил новое имя — Филипп.

Став иноком, Филипп ещё усерднее исполнял свои обязанности, памятуя совет Екклесиаста: «Всё, что может рука твоя делать, по силам делай, потому что в могиле, куда ты пойдёшь, нет ни работы, ни занятий, ни мудрости».

Добродетели, терпение и мудрость инока Филиппа покорили игумена Алексия, и, уходя на покой, он велел монахам избрать настоятелем Филиппа. Избрание было единодушным.

Началась новая страница в судьбе будущего московского митрополита. Он подавал братии пример трудолюбия, послушания и благочестия. Бедная обитель при нём процветала. Он привёл в порядок её многообразное хозяйство, улучшил земледелие, завёл новые промыслы, выстроил мельницы, выкопал пруд. Им было изобретено несколько орудий для облегчения тяжёлого труда иноков.

Царь во всём поддерживал начинания соловецкого игумена. С его помощью был сооружён каменный храм Успения Божией Матери, построены больница, каменные кельи, скит на одном из островов, пристань. Обновив Соловецкую обитель, Филипп соорудил и второй храм — в честь Преображения Господня.

Но, как говорит Екклесиаст, «всему своё время, и время всякой вещи под небом». Царь призвал Филиппа в Москву, чтобы тот занял опустевшее место митрополита. На душе у Филиппа было грустно и тревожно. Грустно было расставаться с Соловецкой обителью, которая стала ему родной. Тревожно, потому что он чувствовал, что едет в Москву на трудный подвиг. Он знал, что многое изменилось с тех пор, как он покинул Москву. От бывшего духовника царя, попа Сильвестра, сосланного в Соловецкий монастырь, он знал о том, как изменился за последние годы нрав царя, и мог предвидеть, какая участь ожидает того, кто осмелится сказать ему правду.

Приехав в Москву, Филипп убедился в правдивости слов опального попа Сильвестра. Его ужаснул сам вид Грозного. Он помнил его красивым, благообразным. Теперь же перед ним был старик с измождённым лицом, опустошённым взглядом и выражением жестокости в сухих чертах лица. Думая о том, что царь и сам страдает от своего неукротимого нрава, Филипп стал убеждать его уничтожить опричнину, говоря ему о том зле, которое она причиняет народу. Он просил царя облегчить положение бояр-земцев и земледельцев, снизить непосильное налоговое бремя.

Ему показалось, что царь слушает его благосклонно. Тогда Филипп мягко и убедительно произнёс решительные слова:

— О, государь! Я знал тебя благочестивым поборником истины и искусным правителем своей державы. Поверь, и ныне никто не замышляет против неё; оставь же небогоугодное начало и держись прежнего своего благочестия. Сам Господь сказал: «Аще царство разделится на ся, запустеет». Общий владыка наш Христос повелел нам любить ближнего: в любви к Богу и ближнему заключается весь закон.

Царь и эти слова выслушал благосклонно, но потребовал от Филиппа, чтобы он не вступался в дела двора и опричнины. Поколебавшись немного, Филипп принял это условие. Он надеялся, что отечеству может пригодиться его правдивое слово.

Митрополит Филипп не ошибся в своих расчётах. Вначале царь прислушивался к его слову. Казни стали реже, присмирели и опричники. Но только на время. Они нашли повод вызвать недоверие царя к митрополиту: один из Колычевых участвовал в переговорах с польским королём. И вновь царя пугали словом «измена»: митрополит-де заодно с твоими врагами.

Мрачная душа Иоанна легко поддавалась подозрениям. Снова начались пытки и казни, наводившие ужас на людей.

«Молчанием предаётся Бог». Эти слова из Писания стали заповедью Филиппа. Уединённая монашеская жизнь научила его тщательно обдумывать свои речи. Он явился к царю во всеоружии Божьего слова.

— Государь, — сказал он ему, — почти Господа, давшего тебе царское достоинство! Соблюдай данную тебе от Господа заповедь, управляй в мире законно. Земные блага преходящи, сохраняется лишь одно небесное сокровище — правда. Хотя ты и высок саном, но естеством ты подобен всякому человеку: ты почтён образом Божием, ты и причастен земному праху. Тот поистине может назваться властелином, кто владеет самим собою, не рабствует страстям и побеждает любовью.

Помолчав немного, Филипп проверил впечатление от сказанных им слов. Царь казался спокойным. Филипп продолжал:

— Слышно ли когда-нибудь, чтобы благочестивые цари сами возмущали свою державу?

Царь рассердился, услышав эти слова.

— Что тебе, чернецу, до наших мирских дел?! — воскликнул он. Но, сдержав свой гнев и поискав весомый довод, сказал: — Или не знаешь, что мои же подданные хотят меня погубить?

— Не обманывай себя напрасным страхом, — отвечал Филипп. — Мы все заодно с тобой для попечения о благе народа.

— Молчи, честной отец! — вновь воскликнул Иоанн. — И дай нам своё благословение.

— Наше молчание налагает грех на твою душу и всем приносит вред, — отвечал святитель. — Если на корабле один из служителей впадает в искушение, то кораблю от этого небольшая опасность; но если это случается с самим кормчим, то весь корабль может погибнуть. Мы должны говорить тебе правду, даже если бы пришлось положить за это жизнь.

И снова царь обратился к доводам, которые казались ему убедительными:

— Владыко святой, друзья и близкие мои восстают на меня и хотят меня погубить.

— Государь! — сказал святитель. — Есть люди, которые обманывают тебя. Прими совет: не разделяй державы своей. Ты поставлен Богом, чтобы судить в правде людей Божиих, а не образ мучителя воспринять на себя. Всё проходит: и слава, и величие; бессмертно одно житие в Боге. Отсоедини от себя клеветников и устрой воедино народ свой, ибо благословение Божие пребывает там, где единодушие и нелицемерная любовь.

— Филипп! Не прекословь державе нашей, ежели не хочешь лишиться сана, — грозно возразил Иоанн.

— Я не искал этого сана, — ответил митрополит, — а во время подвига не должен ослабевать.

Царь удалился в гневе и с той поры начал избегать встреч с Филиппом.

В Александровской слободе не дозволено было произносить имя Филиппа. Священник церкви Покрова попал в опалу только за то, что на праздник навестил свою московскую родню. Его обвинили в том, что он якобы прельстился, принял еретическое учение.

Это было время, когда оправданий не слушали. Всё было, как в той поговорке: «Пьян ты или не пьян, но ежели говорят, что пьян, то ложись спать». И многие в те дни засыпали навеки. Люди затаились на своих подворьях. Не только соседи, но даже родственники перестали общаться между собой.

Присмирела Александровская слобода, как и матушка-Москва. Снова казни и злобные набеги опричников на подворья. Обездоленные стали обездоленными ещё больше. Одни лишь пленные ливонцы чувствовали себя привольно. Царь одаривал их имениями и деньгами, Эти чужие люди наполняли свои руки чужим богатством и со снисходительным недоумением поглядывали на «туземцев».

Как удержаться москвитянам от гнева? Стихийно возникали стычки и потасовки. Опричники принимали сторону ливонцев, а над москвитянами чинили расправу.

Однажды Фёдор и царевич Иван возвращались верхами с охоты. Фёдор думал о наглой выходке соседа-ливонца, который самохватом прирезал себе их землю и на которого нельзя было найти управу. Фёдор заговорил об этом со своим спутником:

— Царевич, ты зришь мудро. Скажи, долго ли нам терпеть засилье немцев?

Царевич резко повернулся к Фёдору и зло произнёс:

— С дурной речью сиди за печью.

Он быстро поскакал вперёд.

Фёдор пожалел о своих словах. Царевич во всём придерживался взглядов державного родителя, и о государственных делах с ним лучше не говорить.

После этого случая царевич стал избегать его и привечать Бориса Годунова. Но Фёдор заметил, что Бориска не принимает участия в охотничьих забавах царевича. Он припомнил беседу в царских хоромах, когда Бориска хитро перевёл речь на шахматы, а государь говорил об охоте. Да что с него взять — столь же труслив, как и хитёр. И Фёдор подумал, что татарин скоро наскучит царевичу.

Так оно и сбылось. Однажды во время верховой езды Фёдора нагнал царевич. Он огрел коня Фёдора кнутом, тот взвился, едва не сбросив седока. Царевич громко рассмеялся. В тон ему смеялся и Фёдор. Чувствовалось, что за время размолвки они соскучились друг по другу. Между ними, несмотря на многие несогласия, было чувство родственной близости, и оно действовало подобно магниту. Оба отличались тем особенным себялюбием, что сродни жизнелюбию. Каждый считал себя великим, справедливым, умным. Попробовал бы кто заговорить с царевичем о его недостатках — ничего, кроме негодования и дерзкой отповеди в ответ, он бы не получил. Таким же был и Фёдор. Зная его способность опаляться гневом, даже Никита Романович бывал осторожен, когда требовалось сделать сыну внушение.

И сейчас, когда Фёдор и царевич Иван как бы помирились, радости их не было конца. Фёдору захотелось подзадорить царевича.

— Ты что-то приуныл, Иван. Али не по душе пришлись тебе умные речи Бориски?

Царевич рассмеялся:

— Речи-то у него умные, да скучно с ним. Всё бы ему тишь да гладь да Божья благодать.

— Благодать? А ты и поверил? О таких, как Бориска, говорят: «С виду тих, да обычаем лих».

Чтобы оставить за собой последнее слово, царевич сказал:

— Бориска-то и худ, да царю угоден. Во всём видит правду царя. И с опричниками в дружбе живёт. Знает, что благочестивые цари во все времена врагам своим головы снимали. Да тем и утверждались.

Царевич Иван сообщил, что государь собирается в Москву, в церковь Успения. Там будет служить обедню Филипп — просвещать прихожан светом истины.

В последних словах царевича звучала явная ирония. Помолчав, он продолжал:

— А ты не верь Филиппу. Он отжил своё. И стоят за него люди отжившие, как поп Сильвестр и собака Адашев.

Фёдор не понимал значения этих слов. Что значит «отжившие»? Или их загодя хоронят? На душе у Фёдора было тревожно.

Загрузка...