Московский Ришелье. Федор Никитич

ГЛАВА 23 МЯТЕЖНЫЙ СЫН

Весть о свадьбе царевича Фёдора с Ириной Годуновой скоро облетела всю Москву. Толковали всякое. Молва не по лесу ходит — по людям, расходится шумно, что волна.

В Москве хорошо знали Никиту Романовича. Недаром в народных песнях будет не раз склоняться его имя. Вот и ныне не осталось без внимания его похвальное слово Годунову. Многие гадали, что бы оно значило, и многие склонялись к тому, что Захарьиным-Романовым быть теперь под властью Годунова.

Легко представить себе, как был раздосадован этими слухами Фёдор, не терпевший Бориску. Он догадывался, что его отец, гордый своим родством с царём, испугался опасного соперника. Фёдору было горько, что отец его показал как бы свою слабость перед человеком менее значительным, чем он сам. Или наше родство с царями не более древнее? Или неведомо всем, сколь сильно влияние Никиты Романовича «при дворе»? — роптал он.

Фёдор вспомнил, с какой гордостью рассказывал отец родословную Захарьиных. Дочь его прародителя Фёдора Кошки вышла замуж за князя Тверского, внучка стала женой князя Боровского, сына князя Серпуховского, двоюродного брата Дмитрия Донского, а на внучке Фёдора Кошки, Марии Ярославне, женился Василий Тёмный, отец Ивана III. Значит, у Никиты Романовича и царя Ивана Грозного была одна прабабушка — племени Кошкиных.

В жилах Захарьиных-Романовых текла царская кровь! Вот и злобится на них потомок татарского мурзы Чета.

Фёдор с нетерпением ожидал, что скажет ему отец о свадьбе царевича и о своём заздравном слове Годунову, и сам готовился к этой встрече. Последнее время он особенно усердно читал книги по древней истории и писания античных мудрецов. Он знал многие примеры, какой жестокой испокон веков была борьба за власть, и не знал ни одного примера отказа от этой борьбы в пользу соперника.

Ужели отец думает добиться успеха в жизни, отступая перед Годуновым? «Чья сила, того и действие». «...Сильнее тот, кто первый». Кто оспорит эту мысль Горация?! И он, Фёдор, будет добиваться своего, пока полон сил и далёк от старости. И добиваться всеми силами, изо всех сил, как поучал его любимый мудрец. Иначе власть и влияние станут перехватывать разные выходцы, чужеродные потомки.

Была среда. Десятый час утра. По заведённому порядку Фёдор должен был являться в этот час к отцу с докладом о своих занятиях и выполненных поручениях. Но на сей раз он подготовил ещё «подковырки». Может быть, отныне отец велит ему кланяться Годунову? Или уже ничего не значат слова, кои родитель любил повторять: «Доброе имя значит больше, чем богатство»?!

Но, сколь ни вооружённым чувствовал себя Фёдор для разговора с отцом, сколь ни разумными казались ему пришедшие на ум доводы, где-то в подсознании мелькала мысль, как бы снова отец не взял над ним перевес. Тогда все заранее заготовленные слова окажутся ничтожными.

По взгляду, какой отец бросил на него, Фёдор понял, что он его ожидал. Широкий стол в середине кабинета был завален книгами и бумагами. В развёрнутой перед отцом книге Фёдор узнал «Поучение» Мономаха.

Последнее время Никита Романович заметно изменился. Борода стала совсем сивой, а щёки одутловатыми. Только взгляд был по-прежнему ясен и проницателен.

Предчувствия Фёдора оправдались. Заранее заготовленные слова не сгодились. Отец не задал обычных вопросов о здоровье, о занятиях, а начал с ходу:

— А, Фёдор! Садись. Перед тем как войти тебе, из сей книги вынулось мною слово. А я давно заметил: какое слово вынется, то и нужно душе. Слушай: «Научись, верующий человек, быть благочестивым свершителем, научись, по евангельскому слову, очам управлению, языка воздержанию, ума смирению, тела подчинению, гнева подавлению, иметь помыслы чистые, побуждая себя на добрые дела, Господа ради; лишаемый — не мсти, ненавидимый — люби, гонимый — терпи, хулимый — молчи, умертви грех».

Оторвавшись от книги, он внимательно вгляделся в лицо сына.

— Что хмуришься, Федя? Али не люба тебе сия грамотка?

— Дозволь сказать тебе, отец, по правде. Мономах слагал сие «Поучение» в старости, отходя к жизни вечной. А в жизни земной он творил немало противного сему...

— То так, — произнёс с некоторой досадой Никита Романович, — однако, ежели бы у наших прародителей не превозмогала любовь к правде, мне не довелось бы ныне говорить о «Поучении» Мономаха. И государю по душе сия книга.

— Тебе лучше знать, что по душе государю. Но где она — правда? Станем ли говорить о государевых делах? Но где правда о деяниях нашего племени? Борьба за власть, за достоинство и честь, усердная служба великим князьям... Но где борьба за правду? А может быть, самой правды в помине не было и нет?

Никита Романович смотрел на сына в горестном изумлении. Он не ожидал от него этих слов. А Фёдор от волнения даже поднялся с места и, приблизившись к отцу, начал вспоминать исторические события, но отчего-то концы с концами у него вязались худо...

Никита Романович устало махнул рукой.

— Садись. И откуда ты такой умный взялся? Из какого яйца вылупился? О-хо-хохоньки, сыночка родного вырастить... Сам узнаешь, как сына родишь. Сыночка воспитать — это тебе не курочек посчитать.

Окинув Фёдора насмешливым взглядом, Никита Романович продолжал:

— Тебе, Фёдор, не пристало бездельные речи вести. Не забывай, ты из рода Захарьиных, а Захарьины умели выстоять перед любой бедой, сын мой! Чего токмо не испытали прародители наши, но — устояли. И ныне крепко стоим. И, чаю, царствование племени нашего будет прервано лишь с концом света.

— Царствование племени нашего? — переспросил Фёдор.

— Или мы не царствовали при великих князьях? Кто нас одолел? Кто опередил? Никто! И знаешь почему, сын мой? Порода у нас такая. Придёт беда — мы склоняемся, но не гнёмся. Временем в горку, а временем — в норку. Ты осуждаешь меня, что я поклонился Годунову. Вижу, осуждаешь.

— Или это не срам Захарьиным?

— А ежели и срам? Али запамятовал слова мудреца: «И срам хорош, коли за дело доброе»? Чуешь? «За дело доброе»! Али забыл, как Александр Невский поклонился хану, признал его властелином и тем добился мира с ним, дабы отвести беду страшную с севера, угрозу рыцарей-меченосцев...

— Какую угрозу видишь ты в Борисе? — спросил Фёдор.

Никита Романович почувствовал, что слова его возымели действие.

— Борис зело хитроумен, и гроза может прийти, откуда не ждёшь. Ныне пора изготовиться к защите.

— На предмет чего ворог мой начнёт зло умышлять?

— Помнишь, я рассказывал тебе о войне нашего племени с Глинскими? — вместо ответа спросил Никита Романович.

— Да, помню. Глинские не хотели уступать своих прав. У царя Ивана не было родни ближе их. Анне Глинской он приходился родным внуком, а её сыновья были ему дядьями.

— И всё же одолели мы, Захарьины. Ты спросишь — почему? Этого до сих пор никто не знает. Никто, кроме меня. Был один коварник, что доводил до царя, будто его бабка Анна — ведьма. А слабостью царя, его ахиллесовой пятой был страх перед чародейством и колдовством, и ради этого страха он не пощадил бы и родной матери.

— И не было никого, кто защитил бы Глинских, отвёл наветы?

— А какая у них родня? Все Глинские — царёвы дядья — были неженаты. Заступничества откуда им было чаять?

Никита Романович помолчал.

— Мы, Захарьины, також все бы сгибли, ежели не пустили бы свои корни в самых сильных родовых кланах.

«Вот оно, ради чего батюшка затеял сию беседу», — промелькнуло в уме у Фёдора.

— Ныне, чаю, новая гроза на племя наше надвигается, — продолжал Никита Романович, — а дабы ослабить действие грозы, мы через дочерей наших породнились с влиятельными князьями Черкасскими да Сицкими. А что у меня наперёд на думке — ты знаешь. Борис Годунов в дружбе с Михайлой Салтыковым...

«Значит, не отступил отец от задумки женить меня на Ксении Шестовой», — понял Фёдор, готовый к бунту.

— Ты, вижу, понял, к чему я клоню. Женитьба на Ксении Шестовой укрепит нашу партию при царском дворе. Ксения — родня Салтыковых.

— Гроза — когда она ещё будет, а может, и стороной пройдёт, — возразил Фёдор.

Он понимал, что трудно будет ему одолеть упорство отца. Он сам надумал завести новую семью, да неудобно старому жениться раньше сына.

Никогда ещё Фёдор не чувствовал себя столь одиноким, как в эти дни. Он начал скучать по царевичу, часто приходили на память счастливые часы, проведённые с ним на охоте. Даже с братом Александром не был он в таком единомыслии, как с царевичем. Его уже не удивляло, что даже по Елене он не тосковал так, как по брательнику Ивану. Что ж, коли не судьба сойтись вместе на веки вечные... Иван — иное дело.

И Фёдор стал подстерегать случай повидаться с царевичем наедине.