Москва в лесах

Этого, конечно, мало, чтобы управлять. Нужна требовательность, твердая и до конца. У меня принцип: сказал - сделал. Причины я не принимаю. Память у меня хорошая. Помню все. Это тяжелый принцип. И у Юрия Михайловича Лужкова такой принцип управления.

Есть еще несколько важных принципов. Сколько ты можешь перевалить, столько бери. У меня никакой изжоги нет от такой перегрузки. На себя при этом ничего не замыкал, все раздавал заместителям, которых у начальника главка было несколько. Никогда не ревновал, если они через мою голову решали вопросы с первыми лицами. Конечно, случается и так, что даю поручение, а потом сам его выполняю, если возникает обеспокоенность за судьбу поручения.

Говорят, кто не рискует, тот не пьет шампанское. Рисковал много раз. Когда уезжал на Крайний Север, когда брался за работу в СУ, где рабочие пили водку с главным инженером в его кабинете...

Работа у строителя опасная, чувствую себя много лет идущим по канату. Монтажник рискует жизнью на высоте. Начальник стройучастка отвечает головой за каждого монтажника. Риск везде - и в технике безопасности, и в финансовых делах, где крутятся большие деньги.

Скажу откровенно: я человек очень осторожный, иначе бы давно с каната сорвался. На службе всегда чего-то опасался и сейчас боюсь. Поэтому каждое действие всегда семь раз взвешиваю, прежде чем принять решение. Всегда думаю, что будет за это? Даже если иду на какие-то отступления от норм и правил - боюсь. А таких начальников, которые страха не ведают, остерегаюсь, опасаюсь с ними работать, считаю, бесстрашный руководитель либо глуп, либо авантюрист.

Не скрываю этого качества своей натуры. Остерегаюсь любого разговора с мэром, премьером, президентом. Когда меня к ним приглашают, всегда думаю, что за вопрос возникнет, о чем пойдет речь, независимо от того, в хороших ли я отношениях с этим лицом или нет. Я дружу с Лужковым, но все равно, когда он меня вызывает, вхожу к нему в кабинет с чувством опасения. Не потому, что меня накажет, с работы снимет, нет. Страшит другое - не ошибиться в прогнозах, людях, делах. Волнует угроза сорваться с каната, поэтому просчитываю каждый шаг вперед. Назад по канату не ходят.

Наконец скажу еще об одном принципе. Тяге к людям конкретным, незаурядным, от кого могу что-то перенять. Кто сильнее меня, тот мне интересен. Всегда любил работать и жить в окружении сильных. Не только сверху, но и снизу. Благодаря общению с такими личностями, сам обогащаешься, становишься сильнее, перенимаешь то, чего не хватает, как губка впитываешь все новое. Никогда не пожалел, что следовал такому правилу.

Есть у меня афоризм. Я давно его услышал в Охотном ряду, в кабинете одного из начальников Госплана СССР. Его слова так мне понравились, что я их отпечатал и в виде таблички выставил на письменном столе лицом к посетителям. "Кто хочет сделать - ищет средства, кто не хочет - ищет причины".

Девиз моей жизни заключен в словах, сказанных когда-то Сергеем Есениным. Недавно в клубе ученая обезьянка вытащила мне на счастье билетик с этими словами, которые я с удовольствием цитирую по памяти:

Счастлив тем, что целовал я женщин,

Рвал цветы, валялся на траве,

И зверье, как братьев наших меньших,

Никогда не бил по голове.

* * *

Мой переход из одного кабинета в другой в "Главмосинжстрое" прошел спокойно, не вызвал негативной реакции у товарищей по службе, а у меня головокружения от высоты. Прав у меня стало больше, как у министра. Но и за чужую спину больше не спрячешься, теперь я полностью отвечал за судьбу тридцатитысячного коллектива.

Новое назначение пришлось на август, спустя несколько месяцев после апреля 1985 года, когда началась "перестройка".

Любой строитель знает, легче возвести новый дом, чем капитально переделать старый. Для этого нужно очень многое знать и уметь, создать проект и перепланировку здания, разработать детальные чертежи. Кроме горячего желания осчастливить народ, был ли такой план и чертеж у "прорабов перестройки"? Вряд ли. Иначе бы государственная машина, которой управлял Генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Горбачев, не свалилась бы на полном ходу под откос...

Впервые я с ним встретился накануне открытия Олимпиады-80. Тогда Политбюро в полном составе во главе с еще бодрым Леонидом Ильичом совершило объезд Олимпийских объектов, построенных в Москве. Машины сделали остановки в Лужниках, на проспекте Мира у Крытого стадиона, в Олимпийской деревне на Юго-Западе... Горбачев ничем не выделялся среди других, разве что выглядел среди стариков молодым.

Вот от него я и услышал спустя несколько лет про ускорение, перестройку и застой. Да, в нашей сфере назрело время многое менять, модернизировать, совершенствовать. Но никакого "застоя", повторяю, строительная машина Москвы не знала. И я никогда не стоял на месте. Мы выполняли намеченную программу. С точностью часового механизма каждый год отмеряли по три миллиона с лишним квадратных метров жилой площади, по миллиону квадратных метров производственных площадей. Передавали Москве ключи от многих детских садов и ясель, школ, поликлиник и больниц.

* * *

Наш главк и до, и после начала политических перемен в стране строил много хранилищ для картофеля и овощей, фруктов, оборудованных системами, поддерживавшими заданную температуру и влажность. С весны 1987 года этими объектами начал заниматься Юрий Михайлович Лужков, взваливший на свои крутые плечи "Мосагропром".

Не помню, когда точно мы впервые встретились, но это случилось, когда его перевели на штатную работу в систему Московского Совета. 13 января 1987 он занял кабинет первого заместителя председателя исполкома. До этого тринадцать лет избирался депутатом Моссовета, на общественных началах руководил депутатской комиссией по коммунально-бытовому обслуживанию. Занимался кладбищами, прачечными, химчистками, самыми убогими учреждениями советской Москвы. Но занимался так увлеченно и с таким успехом, что обратил на себя внимание новых руководителей Москвы, пришедших на смену Гришину и Промыслову.

В исполком Лужков пришел в 50 лет из Министерства химической промышленности СССР, где какой-то год прослужил начальником управления по науке и технике. Оттуда его на счастье Москвы забрал Ельцин, сделав сильный ход, значение которого сегодня всем ясно.

Коренной москвич Лужков, сын отца-плотника и матери-кочегара, вырос в Замоскворечье, где жил в бараке на Дербеневской набережной. С дипломом инженера-механика начал службу младшим научным сотрудником Института пластмасс. С одной ступеньки служебной лестницы на другую поднимался медленно, но верно. Много лет занимался автоматизацией химических производств, стал крупным специалистом в области управления.

Он закончил известный Московский институт нефтегазовой и химической промышленности, или, как его называют студенты, "Керосинку". Закончил в тот год, что и я. Мы ездили по утрам на лекции на одну и ту же Большую Калужскую улицу, пользовались одной и той же станцией метро. Но не были знакомы.

Лужков, как я сказал, работал на общественных началах в одной из комиссий Московского Совета. Я возглавлял другую комиссию, связанную со строительством. Когда же его назначили первым зампредом исполкома, мы с ним познакомились. Тогда и возникла у нас личная симпатия друг к другу.

Всегда буду помнить: Лужков, в отличие от многих других начальников главков, себя не раз подставлял под удар, прикрывал на бюро горкома огрехи строителей. Не каждый способен выдержать могучий и неожиданный удар Бориса Николаевича. Это требовало мужества.

Когда Ельцин задавал прямой вопрос: "Будет или не будет сделано?" Лужков отвечал всегда: "Будет!" Хотя было много обстоятельств, чтобы ответить: "Я сомневаюсь!"

Тогда Лужков большой политикой не занимался, даже когда его спустя три года утверждали главой городского правительства, не причислялся ни к демократам, ни к коммунистам. Называл себя хозяйственником, ни больше, ни меньше. Но теперь он крупный политик, потому что должность занимает политическую. Как бы не называли его в газетах с иронией "градоначальником", занимается он сегодня не только Москвой, но и Россией. У многих россиян - вся надежда на него.

Что касается меня, я как был, так и остался хозяйственником, членом команды Юрия Михайловича. Он поручает мне, как правило, не политические вопросы, а сугубо хозяйственные. Я захожу в его кабинет со своим мнением, а выхожу с мнением Лужкова.

* * *

Москвой Борис Николаевич управлял официально с 24 декабря 1985 года по 13 ноября 1987 года, менее двух лет. Начал с выступления в Колонном зале на городской партконференции, закончил докладом в Большом театре на торжественном собрании по случаю 70-летия Октябрьской революции. Все это время оставался коммунистом, "ускорял перестройку". И боролся с "застоем", менял руководителей. Из 33 первых секретарей райкомов сместил 23, в некоторых райкомах успел дважды переизбрать первых лиц. (Точно то же самое делал Горбачев, смещая министров и заведующих отделов ЦК.)

Но к тем, кого уважал, Борис Николаевич прислушивался, старался им помочь. Когда игра на шахматной политической доске у Гришина против Ельцина обострилась, Виктор Васильевич решил жертвовать фигуры. И сдал начальника "Главмосстроя" Валерия Владимировича Сухоцкого. По указанию горкома исполком снял его с должности начальника главка и назначил управлять трестом, где тот в свое время работал. Я заступился за несправедливо уволенного хорошего руководителя. Борис Николаевич пообещал через год-полтора восстановить его на руководящей работе... Слово свое сдержал.

Никто тогда не снимал с повестки дня лозунг "Превратим Москву в образцовый коммунистический город!". Мы по-прежнему жили в "развитом социализме" и строили коммунизм.

Последний раз, выступая в Большом театре, Борис Николаевич, переживший трагедию на октябрьском пленуме ЦК, делал традиционный доклад фактически лишенный должности. Я слушал его, затаив дыхание. Что скажет он о строителях?

В одном абзаце сконцентрировал Ельцин информацию о том, что построено было при нем в 1987 году:

"Москва достойно провела октябрьскую вахту. Город украсили новостройки: мемориальный комплекс "Горки Ленинские", ансамбль Ленинской площади с получившим второе рождение Павелецким вокзалом, магазин "Океан" в Строгино. Построен новый участок метрополитена со станциями "Коньково" и "Теплый Стан", гомеопатическая больница на шоссе Энтузиастов, построены и введены в эксплуатацию новые овощехранилища. Москвичи получили к празднику 2 тысячи сверхплановых квартир".

До Ельцина гомеопатических больниц, как лженаучных учреждений, не учреждалось. Он двинул вперед сооружение линий метро и овощехранилищ. Им уделялось особое внимание и МГК, и Моссоветом, пытавшимися накормить москвичей овощами.

Тогда я часто встречаться с отвечавшим за этот участок Юрием Михайловичем. Лужков стал, по его словам, главным инженером у бывшего директора "ЗИЛа" Валерия Сайкина, управлявшим Москвой как громадным заводом.

Не успел за короткий срок Борис Николаевич развернуться, не успел. И квартиры, и станции метро, и вокзал, и Дворец молодежи строились по проектам, давно принятым. Магазин "Океан" и больница были для него не теми величинами, которыми хотелось бы ему оперировать.

За неполных два года Ельцин ни один задуманный им крупный проект реализовать не успел. Остался на бумаге проект здания Московского горкома, которое он намеревался соорудить на Трубной площади, рядом с домом политпросвещения МГК. Хотел построить, очевидно, новый горком, чтобы развести по разным местам аппараты ЦК и МГК, дислоцированные рядом на Старой площади. Та же участь постигла проект Народного дома, о котором много тогда писали в газетах. То был не ведомственный, фабрично-заводской клуб, а доступный всем москвичам многофункциональный культурный центр. Последний раз Народные дома строились в Москве до 1917 года.

Да, ничего не успел построить Борис Николаевич в Москве. Но он круто изменил мышление архитекторов и строителей, поменял направление движения нашей строймашины. Мы впервые услышали от него, что реконструкция старой Москвы есть задача политическая. Возрождение исторического центра стало с тех пор нашей главной задачей.

Ни один первый секретарь МГК до Ельцина не говорил о городе так, как он, прямо и открыто, правдиво. Вот одно из таких высказываний, сделанное весной 1986 года перед пропагандистами.

"Исторический облик Москвы изуродован. С 1935 года уничтожено 2200 крупных архитектурных памятников. Многие находятся в плачевном состоянии, используются не по назначению. Церковь, в которой венчался Пушкин, превращена в контору, находящуюся в введении Мосэнерго. Позавчера я ездил туда с министром, он наконец дал согласие перевести контору в другое место".

Та "контора" была лабораторией для высоковольтных испытаний Энергетического института Академии наук СССР, она занималась с ленинских времен "электрификацией всей страны", задачей государственной важности. Но и ее удалось вывести из стен здания благодаря Борису Николаевичу. Он нашел время, чтобы побывать в стенах изуродованного храма, куда ни один из прежних руководителей Москвы не отваживался заходить в силу негативного отношения к религии.

Задача реконструкции центра, возрождения старой Москвы стала одним из пунктов решений партконференции. Она, по существу, выполняется по сей день, хотя самой партии давно нет! И если ныне центр Москвы возрождается, обновляется, украшается, то в этом есть и заслуга первого президента России, бывшего первого секретаря МГК.

Ельцин прекратил раз и навсегда многолетнюю практику уничтожения старых домов, не только памятников, но и относящихся к исторической застройке. Он поддержал москвичей, когда они стали на пути бульдозеров. Тогда по решению исполкома начали крушить "палаты купца Щербакова", памятник архитектуры. Каменный двухэтажный дом оказался на трассе прокладываемой вокруг Москвы транспортной магистрали, "третьего кольца". Если бы палаты разрушили, то перед дорожными машинами открылся бы прямой путь в Лефоротово, построенное Петром Первым и его сподвижниками. Там сохранились старинные дворцы петровского и екатерининского времен. Пришлось бы сносить вслед за палатами Щербакова другие здания района, мы бы получили вслед за Новым Арбатом Новое Лефортово. Но этого не произошло.

Машинам в конечном итоге усилиями мэра Москвы найден другой маршрут, сохранивший этот заповедный уголок Москвы. Нам предстоит реализовать здесь сложный проект в ближайшие годы.

Вмешался Ельцин и в другой острый конфликт, возникший между общественностью и городской властью на Поклонной горе. Там сооружался памятник Победы, заложенный еще в 1958 году. Вспомнили о нем сорок лет спустя!

Тогда только забили сваи, заложили фундамент, способный выдержать вес в тысячу тонн. За площадкой, предназначенной под монумент, поднялись стены здания музея Великой Отечественной войны. Над ним мы готовились установить громадный металлический каркас купола, завезенный на Поклонную гору.

Перед музеем должны были поднять на стометровую высоту из камня Красное знамя с профилем Ленина. То был не столько памятник Победы, сколько еще один монумент вождю. Но народ больше не желал жить под красным знаменем. Вслух этого тогда еще никто сказать не смел. Громко, в силу наступившей эпохи гласности, говорили, что якобы строители срыли святыню, Поклонную гору. Вот тогда Борис Николаевич еще раз проявил характер, распорядился прекратить строительство и спорного памятника Победы, и бесспорного музея Великой Отечественной войны.

Замерли на несколько лет башенные краны над Поклонной горой...

При Ельцине начали ликвидировать конторы, закрывать бесперспективные институты. Перестали строить в городе новые заводы, вырубать леса для прокладки дорог, прекратилась экспансия города на природу ближнего Подмосковья. От Бориса Николаевича, первого секретаря МГК, я услышал слова, что суть перестройки - в правде! Люди сыты по горло правдоподобием и полуправдой. Призвал он нас к тому же, что и Александр Исаевич Солженицын жить не по лжи.

Выступления Ельцина на пленумах МГК не давали никому из руководителей города жить спокойно. И мне в конце марта 1986 года, спустя несколько месяцев после утверждения в должности начальника "Главмосинжстроя", пришлось услышать на пленуме горкома свое имя в числе отстающих начальников, которые не успели разработать программу "наращивания объемов строительства". Мне было предъявлено обвинение в бюрократической волоките, попытке взять на себя ношу поменьше.

* * *

Но отношение ко мне у Бориса Николаевича, несмотря на эту критику, оставалось, пока он работал на Старой площади, хорошее. Иначе бы в марте 1987 года меня не назначили начальником "Главмоспромстроя". Так, в 51 год, я, горняк-экономист, проработав много лет под землей, занимавшийся всю жизнь инженерией, неожиданно для себя стал ведать промышленно-гражданским строительством.

По численности работавших строителей, 60 тысяч, по объему стоимости выполняемых работ за год, 500 миллионов рублей, этот главк стоял на втором месте после "Главмосстроя". Но по значению - считался первым. Не только потому, что ему поручали реконструировать заводы, строить новые цеха гигантов тяжелой индустрии - "ЗИЛ"а, "АЗЛК", "Красного пролетария" и других заводов, считавшихся крепостями советской власти. Главк строил крупные здания академических и отраслевых научных институтов, конструкторских бюро, высших учебных заведений. Вид многоэтажных, протяженных вдоль магистралей крупных центров науки, индустрии и сегодня рождает чувство гордости за Москву. Опираясь на эти крепости, мы победим, если поможем рабочему классу, ученым подняться с колен, на которые их поставили радикал-реформаторы, неумелые управленцы.

Название главка - Главное управление по промышленному строительству не соответствовало его истинной роли. То была дань времени, камуфляж, прикрытие функции главка, отпочковавшегося в 1972 году от "Главмосстроя". Его назначение состояло и в сооружении уникальных зданий. Оно, как мы знаем, всячески ограничивалось, сдерживалось и даже запрещалось ЦК и Совмином, озабоченных догнать и перегнать США в гонке вооружений.

Среди всех московских строительных главных управлений это был элитный главк. Ему доверяли реконструкцию зданий Кремля, реставрацию Красной площади, уникальные объекты в центре столицы. Вторую очередь гостиницы "Москва", здание ТАСС у Никитских ворот строил все тот же "Главмоспромстрой". Все наиболее значительные здания, о которых шла речь, в частности, Олимпийский Крытый стадион, - дело его рук.

Главку предстояло выполнять задачи, которые ставил перед Москвой Ельцин, провозгласивший: реконструкция центра есть задача политическая. В архитектурных мастерских на площади Маяковского создавались проекты с учетом пожеланий Бориса Николаевича. Их следовало воплотить в камне "Главмоспромстрою". И надо же было такому случиться, я заболел, и очень серьезно.

По-видимому, сказалось напряжение перестроечных лет, нараставшее с каждым годом. Меня поразил микроинсульт, не выдержали перегрузок сосуды головного мозга. Болезнь не отступала долго, полгода. Но и тогда работал. Врачи категорически настаивали, как двадцать лет назад, чтобы я занялся другим делом, перестал мотаться по стройкам, заседать. В противном случае они не ручались за мою жизнь. Тяжкие последствия, возникающие в результате микроинсульта, - они всем известны - инфаркт или паралич, частичный или полный, инвалидность, смерть.

Но я принял тогда для себя исключительно важное решение - не уходить в инвалиды. Поступить иначе не мог, поскольку исповедую принцип - жизнь вечный бой, покой нам только снится. Беру пример с тех людей, которые уходят с работы только так: в гробу и белых тапочках ногами вперед. Лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал. Мне в пятьдесят с лишним лет хотелось еще побывать на многих горах, поднять старую Москву, вернуть ей былую красоту.

Тогда меня поддержали особенно два человека. Ельцин не дал меня уволить в связи с болезнью, хотя ему не раз предлагали это сделать люди, которых я считал своими товарищами и друзьями.

В больнице меня часто навещал Лужков и по-настоящему помог, как настоящий друг. У него у самого не все складывалось тогда просто, он попал в положение более тяжелое, чем у меня. Умерла после тяжелой болезни жена. На руках остался маленький сын Саша. А нагрузка не уменьшалась, увеличивалась. Ярмарки на всю Москву, которые проводились по инициативе Бориса Николаевича, отнимали время и силы. Москвичи помнят, как площади и улицы превращались в шумный торг, базарные ряды, где роль магазинов играли прибывшие со всей страны грузовые машины, наполненные арбузами, яблоками, картошкой, капустой, солеными огурцами...

Тогда Лужков переломил ситуацию с плодоовощными базами. Мы ему чем могли - помогли. За базы он чуть было не поплатился головой. Ему учинили разборку в Комитете народного контроля СССР, решили отправить "дело" в прокуратуру за самовольное изменение "норматива потерь". Государством этот норматив устанавливался в один процент, хотя нигде в мире не удавалось за зиму из ста килограммов картофеля сохранить 99. Люди опускали руки, при всем желании выполнить дурной норматив они не могли. Все работники овощебаз, даже самые добросовестные, становились нарушителями, никакой премии (при мизерной зарплате) за сбереженные овощи получить не могли. У людей утрачивалась вера в себя. Картошка и капуста гнили, выбрасывались на свалку тысячами тонн.

Лужков принял подлинно управленческое решение в, казалось бы, безвыходной ситуации, когда, по его словам, невозможно ни сделать, что нужно, ни оставить, как есть. Властью первого зампреда исполкома установил реальный норматив. Позволил все, что удавалось за сезон сохранить сверх этого норматива, продавать. А выручку делить пополам между базой и городом. Вот тогда произошла революция, удалось сберечь половину того, что прежде теряли. Мастера цехов получали деньги, позволявшие покупать "Жигули". Москва смогла впервые отказаться от ежегодной массовой мобилизации студентов, солдат, инженеров и ученых на переборку овощей и картофеля. Так Лужков избавил от гнили овощехранилища, совершив деяние, равное подвигу Геракла, очистившего Авгиевы конюшни. Гиблое дело, за которое Юрий Михайлович взялся, обернулось не судом, а триумфом.

Занимаясь Агропромом, Лужков интересовался искренне строительством, нашими проблемами. Я вскоре почувствовал, что он любит строителей и дело, которым мы занимались. Для "Мосагропрома" наш главк строил хлебозавод, завод быстроразмораживающихся блюд, другие объекты. И трудно было уже тогда сказать, кто из нас на этих стройках главный прораб - он или я, настолько много внимания Юрий Михайлович уделял нашим проблемам.

* * *

Задание завершить к открытию всемирного фестиваля Дворец молодежи наш главк выполнил. Комсомол, хозяин дворца, годами не мог осилить этот дорогостоящий проект. Мне поручили завершить давно начатое (чуть ли не при Хрущеве!) дело. Силы и средства нашлись, когда строящийся объект связали с предстоящим важным политическим событием, каким тогда считался фестиваль.

В новом дворце прошел вернисаж работ Ильи Глазунова. Там впервые ему удалось показать картину "Мистерия ХХ века", которую запрещали демонстрировать много лет. Я уважаю этого большого художника, дружу с ним, поражаюсь его энергией, подвижническим трудом. Ему удалось основать в тяжелое для государства время Российскую академию живописи, ваяния и зодчества. Мы восстановили для академии, где учатся сотни студентов, два старых корпуса на Мясницкой. Реставрируем и третий главный корпус, построенный по проекту Василия Баженова.

Показ "Мистерии ХХ века", где Ленин представал как зачинщик мировой катастрофы, стал возможен потому, что гласность утверждалась все прочнее. Критика в докладах Ельцина становилась все круче...

В августе 1987 года на пленуме горкома Борис Николаевич доложил, что закрыл семь московских институтов и двадцать контор. И пообещал в скором времени закрыть еще 200 контор. Он хотел в высвободившихся помещениях открыть магазины и кафе, где бы вечерами можно было посидеть за столиками, как в Париже.

На том же пленуме впервые дали слово мне. Я рассказал, что мы перешли в режим самоокупаемости и самофинансирования, пообещал: главк с нового года начнет сдавать объекты "под ключ". И попросил сократить "Главмоспромстрою" число строящихся объектов, "не работающих на Москву", не содействующих социально-экономическому развитию города. Неожиданно для себя попал на этот раз в список тех, кого первый секретарь похвалил в докладе.

Я не знал в августе, что Борису Николаевичу осталось всего два месяца руководить Московской партийной организацией. 7 ноября ему, чтобы накануне праздника не выносить сор из избы, дали выступить в Большом театре. Я поражался выдержке Ельцина. Многие на том собрании знали, он фактически снят со всех руководящих постов. "До политики я тебя больше не допущу!" сказал ему Горбачев и направил на службу по специальности - в Госстрой.

На октябрьском пленуме ЦК по законам волчьей стаи произошла типичная для компартии травля всеми - одного. По такому же закону в 1937 году по команде Сталина все нападали на бывших его соратников. В 1987 году этот закон в смягченной редакции последний раз сработал на моих глазах. Я вспомнил о моем бедном отце и его несчастных друзьях, которых распинали на пленумах, прежде чем отдать в руки палачей.

Мне предлагали подняться на трибуну со словами осуждения. Но таких слов у меня за душой не было. Я категорически отказался выступать с "разоблачением" Ельцина. Тогда он много хорошего сделал для Москвы, поддерживал и Лужкова, и меня. Я был возмущен спектаклем, который разыграл главный режиссер Михаил Сергеевич на пленуме. Кроме неприязни к происходящему, у большинства членов горкома и руководителей Москвы этот спектакль ничего не вызвал. Но по правилам так называемого "демократического централизма" никто из нас не мог подняться на трибуну и защитить Ельцина. Нам бы слова не дали. А если бы дали, то после такой защиты - сняли с работы.

После того как Ельцин попал в опалу, я не перестал относиться к нему с уважением. Был такой момент. Борис Николаевич, работая в Госстрое, оставался депутатом Московского Совета. Вместе с Михаилом Никифоровичем Полтораниным, бывшим редактором "Московской правды", пришел он однажды на сессию Московского Совета. Они сели рядом в сторонке, вокруг них образовался вакуум. На заседание я запоздал, пришел позже, чем другие. Свободное место было рядом с ними. Никто не решился его занять, оказаться в соседстве с опальными. Я попросил разрешения и сел рядом с Ельциным, вызвав недоумение у сидящих рядом депутатов.

Полторанин съязвил в мой адрес:

- А ты не боишься?

- Считаю за честь быть рядом с Борисом Николаевичем, - ответил я ему.

Мимо нас как раз в этот момент прошел занявший место Ельцина первый секретарь МГК Зайков. Он сделал вид, что ни Ельцина, ни Полторанина, которого сняли с должности вслед за Борисом Николаевичем, не видит в упор.

Тогда Ельцин, как известно, работал в Госстрое. Все задачи, которые он ставил как министр СССР, мы решали в первую очередь, морально его поддерживая.

* * *

Всего год с небольшим мой служебный кабинет помещался на улице Чехова, Малой Дмитровке, где находится "Главмоспромстрой". Оттуда перешел в Мосстройкомитет, в главный штаб строительного комплекса, крупнейшую в мире государственную строительную фирму. Комитет объединил все московские строительные главки, со времен Хрущева набравшие могучую силу. Это назначение случилось в мае 1988 года. Там я работал заместителем председателя, председателем комитета. А еще спустя полтора года к моим обязанностям добавилась еще одна - заместителя председателя исполкома. Таким образом, нагрузка возросла, пришлось заняться дополнительно к прежним делам проблемами реализации Генерального плана Москвы.

Все эти перемещения происходили в годы, когда начался исход евреев СССР в Израиль. Многие мои знакомые, в том числе строители, уехали тогда на Ближний Восток. Но мне такая мысль никогда не приходила в голову. В Израиле я бывал много раз, знаком с ведущими политиками этой жаркой красивой страны, с деятелями культуры, бизнесменами. Там хорошо могут строить. Но я бы там пребывать постоянно не хотел, для меня это чужая страна во всех отношениях. Меня туда не тянет. По культуре, быту, по чисто житейским вопросам - я коренной москвич, россиянин, как теперь говорят. Мыслить и говорить могу и люблю только по-русски. Жить без Москвы не могу.

С конца 1989 года пришлось ведать не только инженерией, промышленно-гражданским строительством, но и индустрией стройматериалов тремя китами, на которых зиждется наш комплекс. Тогда в нем было занято полмиллиона человек, включая лимитчиков, с которыми безуспешно боролся Борис Николаевич.

Без него и Лужкову, и мне стало труднее. Тогда я почувствовал, вместо обещанного партией "ускорения" комплекс начал медленно сбавлять обороты. Мы стали сползать с высокого уровня, достигнутого в прежние годы, не смогли построить как всегда три миллиона четыреста тысяч квадратных метров жилой площади... Поразивший страну кризис затронул и нас.

На Старой площади по-прежнему функционировали ЦК и МГК, заседало бюро горкома, которое возглавил сменивший Зайкова первый секретарь Юрий Анатольевич Прокофьев. По-прежнему он вызывал нас на заседания с отчетами в знакомое здание.

Но теперь в городе роль первого лица играл избранный председателем Московского Совета профессор Гавриил Попов, бывший декан экономического факультета Московского университета, главный редактор журнала "Вопросы экономики". Так, спустя много лет после профессора университета Михаила Покровского, возглавлявшего с ноября 1917 по март 1918 годах Моссовет, на нашей улице появился другой профессор университета. Он мог хорошо выступать на митингах и собраниях, писать блестящие аналитические статьи. Их читала вся Москва, вся Россия. По складу ума и характера это политик и стратег, который в самых сложных ситуациях и запутанных положениях находит верные решения. Попов не дал депутатам утопить проблему приватизации квартир в бесконечных дискуссиях: как это сделать по-справдливости, как платить за квадратные метры, учитывая жилую площадь, местоположение, качество зданий...

Москвичи обязаны ему приватизацией квартир, они получили их в частную собственность быстро и без бюрократических проволочек, не ощутив гнета чиновников. Благодаря Попову пенсионеры заимели право на бесплатное пользование городским общественным транспортом. Профессор перестроил систему городской власти и, верно используя законы управления, создал трехзвенную структуру: мэрия - префектуры - субпрефектуры (районные управы). Он же обосновал и реализовал "идею мэра", а также идею правительства города.

Но управлять большим городом, таким, как Москва, не особенно хотел и, по всей вероятности, не умел. Прежде, при Промыслове и до него, должности председателя Московского Совета не существовало. Во время сессий, которые собирались на один день раза два в год, для ведения собрания избирался председатель. Его подбирал горком партии среди депутатов из рабочей среды. Тем самым как бы олицетворялось провозглашенное со времен Ленина программное положение партии, власть в государстве принадлежит рабочему классу, пролетариату, гегемону. Председатель сессии играл роль факира на час, после закрытия сессии его обязанности заканчивались. Власть реальная переходила в руки председателя исполкома Московского Совета.

При избранном в годы "перестройки" всеобщим голосованием Московском Совете, состоявшем из нескольких сот депутатов, заседавших каждый день, управлять городским хозяйством стало мучительно трудно. Депутаты вместо обсуждения законов и бюджета постоянно вмешивались в дела исполнительной власти, хотели присвоить ее функции себе.

Рядом с демократом Поповым стал расти Лужков. После очередных выборов, принесших победу демократам, возник вопрос, кому быть председателем исполкома.

- Скажите, а на какой платформе вы стоите? Вы демократ или коммунист? Или, может быть, независимый?

Такие вопросы посыпались стоящему перед разгоряченными депутатами Московского Совета кандидату в "отцы города" Юрию Михайловичу.

И большинство, шумные бородатые демократы без галстуков, и коммунисты в строгих костюмах, впервые с октября 1917 года оказавшиеся в Мраморном зале в меньшинстве, получили неожиданный ответ:

- Я был и остаюсь на одной платформе. Хозяйственной... Я из партии хозяйственников!

Это случилось 12 апреля 1990 года. В тот день Москва наконец-то получила руководителя, который не только умел управлять, но и любил город сыновней любовью. Не случайно книгу свою он назвал "Мы дети твои, Москва!". Это невиданное прежде отношение проявилось вскоре пред всеми нами, членами правительства города, и перед москвичами, тогда еще не знавшими Лужкова так, как они его знают сейчас.

* * *

Еще спустя два года москвичи впервые пришли на выборы, чтобы проголосовать за первого президента России, а также за первого мэра и вице-мэра Москвы. Это произошло 12 июня 1992 года. В тот день официально правой рукой Гавриила Попова стал Юрий Михайлович. С того времени он исполняет две должности. Кроме должности вице-мэра, занял должность премьера правительства Москвы. В его команду я вошел заместителем премьера, руководителем строительно-инвестиционного комплекса. Рынок потребовал расширить прежние и без того сложные функции. Мне опять пригодилась полученная в институте специальность экономиста.

Лужкову и нам, членам его команды, пришлось перед утверждением в должности предстать пред шумным вече, каким выглядел тогда Московский Совет. Он фактически стал еще одним парламентом в столице, нередко обсуждал не только московские, но и общесоюзные, международные проблемы, выносил политические резолюции.

На Тверской, 13, несколько лет под одной крышей заседали и Московский Совет, и правительство города. В зале избранники народа почем свет костерили Лужкова, их голоса разносило по всему зданию местное радиовещание. Разгневанных депутатов, забыв о делах, слушали дежурные милиционеры, гардеробщицы, помощники и секретари. Поблизости от кабинета главы правительства находилась комната, где помещалась депутатская комиссия, официально собиравшая материалы, компромат на Лужкова. Депутаты намеревались отдать под суд непокорного премьера. Сложилось известное по событиям 1917 года двоевластие, назрел политический кризис, который мог разрешиться только радикальным путем.

Весной, 28 марта 1991 года, впервые на улицы города вышли танки. Они заняли позиции не для репетиции военного парада. То была генеральная репетиция будущего путча. В тот день москвичи, презрев угрозу, провели несколько больших митингов в окружении бронемашин. Ввести боевую технику в столицу распорядился Михаил Горбачев. Таким образом он хотел помешать провести массовую демонстрацию на Манежной площади, ставшей ареной митингов и шествий.

После того дня, придя в кабинет Юрия Михайловича, я не увидел на привычном месте на стене портрета зачинщика перестройки, Генерального секретаря ЦК КПСС и президента СССР...

События приближали нас к августу 1991 года. На улицах Москвы произошло народное восстание, изменившее ход истории.

ГЛАВА VII

Отказ следовать в МГК.

72 часа путча ГКЧП.

Бульдозеры против танков.

Монумент с петлей на шее. "Ситуация сшибки".

Лужков принимает решения. Жизнь без КПСС.

"Обвальная приватизация" и как с ней бороться.

Москва сохраняет строительный комплекс.

Двуглавый орел над "Белым домом".

День 19 августа 1991 года многие запомнят на всю жизнь в мельчайших деталях. Услышав утром, что произошло в Москве, я немедленно созвонился с Юрием Михайловичем и поспешил на Тверскую, 13.

Мэр Москвы Гавриил Попов в тот день находился в отпуске далеко от города, в Киргизии, вернуться к месту горячих событий мог только вечером. Таким образом, вся власть в тот день перешла в руки Лужкова, вице-мэра и премьера правительства в одном лице.

На столе у него в то утро появился Закон о чрезвычайном положении. Из него вытекало, этот Закон можно вводить только при стихийных бедствиях, катастрофах, эпидемиях...

Тогда почему в Москве вводится это самое "чрезвычайное положение", хотя атомного взрыва, землетрясения, чумы и прочих напастей нет? Почему правительство города узнает по телевидению и радио о вводе танков на улицы?

Мы обсудили ситуацию и сошлись во мнении: начался антиконституционный коммунистический путч. Мы против путча, против ГКЧП, против всех, кто в названном комитете собрался. Всех его членов мы хорошо знали. Эти же люди вводили войска в Москву в марте 1991 года, чтобы устрашить москвичей, собравшихся на митинги на Манежной, Арбатской площадях и на площади Маяковского.

Лужков позвонил Ельцину на дачу и доложил, что решает две задачи координирует усилия москвичей для отпора и готовит заявление протеста. Президент предложил немедленно приехать к нему на загородную дачу.

Юрий Михайлович попросил меня позаботиться о его семье. Сразу, однако, уехать ему не удалось: раздался телефонный звонок по правительственному телефону, так называемой "вертушке", из МГК партии, со Старой площади. Звонил первый секретарь МГК Юрий Анатольевич Прокофьев. До избрания - он занимал на Тверской, 13, кабинет секретаря исполкома Моссовета. До этого назначения я не раз контактировал с ним, когда Прокофьев избирался первым секретарем Куйбышевского райкома партии.

Между Прокофьевым и Лужковым произошел такой драматический диалог:

- Предлагаю немедленно явиться ко мне для получения инструкций, сказал Прокофьев в категорическом тоне приказа, чего себе прежде никогда не позволял по отношению к Лужкову.

- Не понимаю, чем вызван такой тон...

- Слышал, что произошло? Так вот, все должно измениться. Предлагаю приехать немедленно.

- Я договорился о встрече с Ельциным...

- К Ельцину ехать не надо, иначе об этом пожалеешь.

- Юрий Михайлович, - сказал вслед затем доверительным тоном Прокофьев, перейдя с "ты" на "вы", - не будьте безумцем. Игра сделана. Вы сейчас против этой мощи не попрете. Давайте приезжайте ко мне и будем думать, как быть дальше.

На что Лужков ответил:

- Мне у вас делать нечего. Мы примем все меры, чтобы вас поставить на место, и я поеду к президенту!

- Но это безумие. Вы не доедете до него, и даже жизнь вашу гарантировать нельзя...

На этом разговор закончился.

- Юрий Михайлович! Зачем вы так резко с ним поговорили, ведь он же хотел, видимо, из дружеских побуждений вас оградить от опасности, - сказал я.

И решил позвонить Прокофьеву, чтобы не только снять возникшее напряжение, но и предостеречь его самого от неверных шагов.

- Юрий Анатольевич! Вы человек умный, но совершенно неправильно себя ведете, не с теми находитесь. Время скоро покажет, вы ошибаетесь...

Время показало вскоре, кто был прав в том противостоянии. Но в те минуты мы не знали, чем все кончится, что с нами самими будет в ближайшие часы. Ситуация выходила из-под контроля правительства Москвы, надо было ее удержать в руках.

Не успели мы остыть после разговора со Старой площадью, как раздался телефонный звонок с Лубянки, из Комитета госбезопасности. На связь вышел генерал, управлявший по линии этого комитета Москвой. Он предложил Лужкову "прилично вести себя", дав понять, что немедленный арест ему не угрожает. И в покровительственном тоне, как большой начальник, изрек:

- Продолжайте работать, товарищ Лужков!

- Мы и не собираемся никому передавать власть в городе, нас москвичи избрали, - ответил ему перед тем как повесить трубку Юрий Михайлович.

За полгода до путча при тайном голосовании москвичи избрали Гавриила Попова и его подавляющим числом голосов перед всеми другими претендентами на посты мэра и вице-мэра.

* * *

Мы начали работать в чрезвычайном режиме. Для меня лично та опасная для всех ситуация усугубилась тем, что я неожиданно сильно заболел. Как выяснилось позднее, начала кровоточить язва. Но я этого не знал и думал, что у меня обычная ангина. Поэтому уйти из кабинета не захотел, иначе все бы подумали - струсил! Да и как залечь в палату больницы, думать о своем здоровье, когда речь пошла о жизни и смерти народа, Москвы. По ее центральным улицам грохотали танки!

В больницу меня увезли на "скорой", когда путч был подавлен, после того как я потерял сознание и упал. Со мной случился обморок.

До этого думать о себе было некогда.

Чем мы могли противостоять танковой дивизии? Танков у Москвы нет. Но во множестве наличествуют бульдозеры, бетоновозы, тяжелые краны на колесах, КАМАЗы, мощные строительные машины. Из них нельзя стрелять. Но преградить путь они могли любым наземным боевым машинам.

"Смело, инициативно действовали строители, используя арсенал своей техники", - такую оценку сделал Юрий Михайлович в книге о тех днях под названием "72 часа агонии".

Мы организовали колонны строительных машин и направили их на главные улицы, к "Белому дому" в качестве щита.

Таким образом, мощь строительного комплекса Москвы противопоставили путчистам. Мы вывели строителей в оцепление вокруг здания правительства России, куда прибыл президент. Наши походные столовые задымили на Краснопресненской набережной, чтобы покормить москвичей, тех кто окружил живой стеной "Белый дом", хорошо мне знакомый.

Одним словом, правительство Москвы, аппарат перешли в режим чрезвычайного положения. Мы чувствовали себя как на войне, работали, не считаясь со временем.

В те же самые 72 часа, пока шло противостояние ГКЧП и правительства России, работа на строительных объектах Москвы не прекращалась. Люди выполняли свой долг! Я тогда позвонил маршалу Язову, члену ГКЧП, и попросил его не снимать солдат со строительства школ. Через несколько дней начинался новый учебный год. Мы, как всегда, сдавали городу двадцать зданий средних школ.

Тогда же позвонил командующему Московским военным округом генералу Калинину, которому ГКЧП передал власть в Москве, убеждал его не бряцать оружием.

Чем закончилось путч - всем известно.

* * *

Спустя три дня, 22 августа, когда, казалось бы, все в городе успокоилось, вечером звонят домой и сообщают: на площади Дзержинского вокруг памятника собралась громадная возбужденная толпа. Люди собираются сносить статую!

Ужин остался на столе.

Приезжаю на площадь Дзержинского. Статуя стоит на месте, на пьедестале, но на шее с петлей, скрученной из троса. Люди пытаются повалить монумент, не представляя, что вручную это сделать практически невозможно. И опасно. Если дело пустить на самотек - все может кончиться трагически и для тех, кто пытается свалить монумент, и для городских подземных коммуникаций. Они могли пострадать при падении многотонной глыбы с высокого пьедестала на землю, пронизанную кабелями, ведущими к зданию Комитета госбезопасности.

На площади происходил стихийный митинг. Круглый каменный цилиндр-пьедестал, на котором стояла бронзовая фигура Феликса Дзержинского, весь был испещрен надписями типа: "Палач", "Подлежит сносу!"

Юрий Михайлович вышел из машины и встал рядом с выступавшими. Толпа вокруг монумента ему, как и мне, была не по душе. Об этом хорошо Юрий Михайлович написал в упомянутой выше книге:

"Хотя люди, находившиеся на площади, осознавали себя победителями, было заметно отличие этой человеческой массы от той, что ждала наступления танков у "Белого дома". Даже если предположить, что это те же самые люди... Но там было братство, тут - толпа. Там настоящая опасность - тут торжествующая агрессия. Там все стремились бережно и внимательно относиться друг к другу: жесты были осторожны и добры: взаимообращение родственное, братское. Здесь господствовал размах разрушения. Это была недобрая масса, решившая мстить".

Нужно было срочно сбить накал страстей, подавить агрессию, взять ситуацию под контроль, управлять озлобившейся массой, способной наделать бед.

Лужков в этой "ситуации сшибки", когда сходятся огонь и пламя, когда невозможно ни сделать, что нужно, ни оставить, как есть, принял еще одно свое подлинно управленческое решение - объявить о намерении правительства города немедленно демонтировать монумент. Но не руками толпы, а специалистов.

Для этого срочно потребовалось вызвать монтажников и технику, они могли выполнить это решение быстро и профессионально.

Я дал команду, чтобы на площадь Дзержинского немедленно прибыли мощный кран "Главмосинжстроя" и монтажники.

Толпа после решения Лужкова успокоилась, стала ждать приезда монтажников, никто больше не предпринимал усилий свалить вручную обреченный на казнь монумент.

Больше никто не пытался и ворваться в здание КГБ, после того как одна из дверей серого дома приоткрылась и в лица нападавшим ударила струя газа.

В то время, когда мы ожидали монтажников, к Лужкову подошли молодые люди и представились "защитниками Белого дома". Они потребовали технику, чтобы демонтировать не только памятник Дзержинскому, но и бронзовые памятники Свердлову и Калинину. Первый запятнал себя кровавым "расказачиванием", второй преступным "раскулачиванием". Премьер пошел им навстречу.

В полночь убрали статую Свердлова на площади Революции. Спустя час осталась без монумента глыба камня на проспекте Калинина, ныне Воздвиженке.

Той же ночью была решена судьба памятника Ленину на Октябрьской площади. И там собралась толпа, но не такая агрессивная и плотная, как вокруг Дзержинского. Пыл людей угас, хотя у многих желание еще раз повторить пройденное - осталось.

Мэр Москвы Гавриил Попов, как мне показалось, готов был пожертвовать и этим самым крупным в городе монументом Ильича. "Оставим это занятие!" решил Лужков. И я его решительно поддержал, был такого же мнения, не хотелось подчиниться слепой силе.

Памятник Ленину я строил вместе с известным архитектором Львом Кербелем за несколько лет до августа 1991 года. Знал, какой он тяжелый, знал, что нет в Москве ни одного крана, ни одного механизма, который мог бы демонтировать огромную статую так, как это произошло на площади Дзержинского.

- Не надо сносить памятник! - обратился я к Гавриилу Попову. - Это вандализм! Если уж так необходимо приступать к сносу, то предварительно надо составить проект демонтажа, заказать специальный кран. Сейчас ночью мы это сделать при всем желании не можем. И потом, если уберем памятник, испохабим площадь, оставим ее без доминанты. Ленин вписан в пространство площади по законам архитектуры. Она единственная на Садовом кольце полностью завершена...

Так Ленин остался на прежнем месте. С тех пор никто на него не покушается.

Полностью солидарен с Лужковым, памятники - часть нашей истории. Его позиция выражена в таких словах: "Я против переписывания истории. Какой бы непривлекательной она ни была, она должна оставаться при нас".

Это и моя твердая позиция. Нам не к лицу повторять преступления большевиков, сломавших в Москве все памятники "царям и их слугам" по декрету, подписанному Лениным в 1918 году. Тогда не стало памятника генералу Скобелеву на площади перед домом на Тверской, 13, где сейчас работает правительство города. Снесли два замечательных изваяния скульптора Опекушина, автора памятника Александру Пушкину в Москве. Он выполнил для города бронзовые статуи Александра II, освободителя крестьян от крепостного права, и Александра III, освободителя славян от турецкого ига. Нет этих памятников ни в Кремле, ни на площади перед храмом Христа, где они стояли.

Перед нами возник вопрос, что делать с поверженными монументами Дзержинскому, Свердлову, Калинину. Первый из них создан знаменитым скульптором Вучетичем, специалисты единогласно считают статую выдающимся творением. Не переплавлять же бронзовые фигуры соратников Ленина на металл, как это делали большевики, круша памятники и обрушивая церковные колокола.

Вот тогда Юрий Михайлович предложил собрать их и выставить на людном месте, как памятники минувшей эпохи, событий августа 1991 года. Такое место им нашли в парке, разбитом на Крымской набережной перед новым зданием Третьяковской галереи.

Эта позиция Лужкова проявилась позднее, когда решалась судьба еще одного памятника советского времени. Напротив храма Христа, у стрелки Пречистенки и Остоженки, установлен монумент Фридриху Энгельсу. Не так давно его чтили как вождя мирового пролетариата, друга и соратника Карла Маркса. На этом месте настойчиво предлагают построить новое здание, которое бы заполнило пространство, образовавшееся после сноса старинного "дома с лавками" в 1972 году. Тогда по Москве, которая готовилась принять президента США, прокатилась волна разрушений. На пути следования высокого гостя: на Большой Якиманке, у Боровицких ворот, на Волхонке и здесь, у Пречистенских ворот, сломали много обветшавших зданий. Обрушили их для того, чтобы они своим жалким видом не портили настроение американскому президенту. То была варварская акция, вызвавшая волну возмущений москвичей. С ними тогда не посчитались в угоду сиюминутной политической конъюнктуре.

Поэтому мэр Москвы не желает повторения ошибок прошлого, не дает сносить Фридриха Энгельса, хоть тот никогда не был в нашем городе и не имеет никакого отношения к Пречистенке и Остоженке. Почему-то здесь, где они сходятся, нашли место бронзовому вождю мирового пролетариата.

Сегодня снесем Энгельса, завтра придет желание демонтировать Маркса, потом произойдут опять какие-то изменения... Так у нас ничего не останется. Во Франции не снесли памятник Наполеону, хотя с его именем связаны не только победы, но и поражения, взятие в 1814 году Парижа русской армией и войсками союзников.

По этой же причине нельзя, я убежден, демонтировать установленные на фасадах зданий Москвы мемориальные доски в честь Ленина, его соратников, "выдающихся деятелей Коммунистической партии и Советского государства". Какие-то трусливые чиновники в угоду демократической власти убрали две доски с дома на Кутузовском, 26, где жили Брежнев и Суслов. (На мемориальную доску Андропова на том же фасаде дома рука у них не поднялась...) Зачем это сделали? Двадцать лет Брежнев без особых потрясений управлял страной, заключил Хельсинский пакт, договоры с США о прекращении испытаний ядерного оружия. При нем прошли Олимпийские Игры в Москве. История воздаст ему должное, потомки дадут объективную характеристику этому деятелю. Да и у каждого из нас, современников, есть своя оценка построенному под его руководством "развитому социализму", оставленному нам в наследство вождями КПСС. Зачем стирать из памяти имена, забывать, что в одном доме обитали Брежнев, Суслов и Андропов, переставшие после смерти Сталина быть жителями Кремля?

* * *

Итак, мы начали жить без КПСС. Свобода и демократия победили. В Мраморном зале заседал Московский Совет, где большинство составляли демократы. Сотни рассерженных мужчин, собираясь вместе на Тверской, 13, не желали отдавать никому исполнительную власть, вмешивались постоянно в повседневные дела, доставляя огорчения мэру Гавриилу Попову, премьеру Юрию Лужкову и нам, его заместителям, министрам.

Другую головную боль причиняли приверженцы радикальных экономических решений, "обвальной приватизации". Их стратегия перехода к рынку состояла в том, что нужно сломать немедленно устои социализма до основания, приватизировать всё и вся.

Да, приватизация необходима. Но зачем разрушать при этом то, что в целом неплохо функционировало, например, наш комплекс, состоявший из заводов стройматериалов, домостроительных комбинатов, строительно-монтажных управлений, трестов разного профиля? Каждый год они давали Москве по три с лишним миллиона квадратных метров жилой площади, не считая всего остального. Да, эта сложная задача выполнялась в трудных условиях. Значит, у людей есть возможность работать лучше, мы обязаны избавить их от трудностей! Но зачем лишать работы вообще?!

Никто не спорит: демократическое государство должно всем и каждому дать политическую и экономическую свободу. Но это не значит - бросить миллионы людей, не знакомых с правилами игры при капитализме, рынке, на произвол судьбы. Но именно так в Кремле поступили, позволив ограбить народ всяким "Олби-дипломатам" и "Дока-хлебам", "Тибетам" и "Властилинам", "Чарам" и "Горным Алтаям". Им доверчивые люди отдали ваучеры и сбережения. Где они теперь?

Первым почуял грозившую опасность нашему строительному комплексу Юрий Михайлович. На заседании правительства в начале 1992 года он дал неожиданный для многих прогноз:

- К маю вы потеряете всех своих заказчиков. Им просто нечем будет платить. Благоприятная пока еще ситуация перевернется. Вы привыкли, что заказчик бегает за строителем, уговаривает, соглашается на любые условия. Теперь вы станете бегать за теми, у кого есть деньги...

Он ошибся на месяц. Комплекс залихорадил в апреле. За рычаг экономики суверенной России взялась команда молодых реформаторов во главе с Гайдаром и Чубайсом. Они спешили сломать устои социализма, не особенно заботясь, что вырастет на руинах. Они говорили красивые слова и ратовали за либеральные свободы. На деле им была безразлична судьба людей, занятых в народном хозяйстве.

Но мог ли я безразлично отнестись к судьбе моих товарищей, с которыми проработал всю жизнь в "Главмосстрое", "Главмосинжстрое", "Главмоспромстрое"?

Можно ли было допустить, чтобы такие многочисленные армии строителей на рынке труда остались без работы? Можно ли было допустить, чтобы наши управления и тресты, предоставленные сами себе, начали бы делать только то, что им выгодно? Например, менять профиль деятельности, превращать цеха в склады или ремонтные базы, как это случилось в таксопарках.

Таксисты, окружив муниципальными "Волгами" Тверскую, 13, подстрекаемые радикалами, сулившими им блага, добились обвальной приватизации. Каждый водитель стал собственником машины. Но что произошло дальше? Распорядиться этой частной собственностью владельцы машин не смогли, у них не оказалось денег на ремонт, покупку запчастей, на приобретение новых машин. Москва и москвичи остались вскоре без такси. А таксисты без "Волг". Современной службы такси у города нет. Роль таксиста играет каждый автовладелец, все кому не лень. Сломать старое оказалось легко, создать новую систему трудно.

Зайдите, например, под Калининский мост у "Белого дома". Там в бывшем таксопарке функционирует автосалон и техцентр. "Волг" с зелеными огоньками здесь больше нет, остались одни ремонтники частных машин....

Могла Москва остаться и без строителей, как это случилось в других городах России. У нас бы мог развалиться стройкомплекс, как в Ленинграде-Петербурге, где строительство на много лет захирело при губернаторе-демократе, воспользовавшемся рецептами "реформаторов".

Как и предсказал Лужков, в начале 1992 года отлаженный механизм строительного комплекса начал давать ощутимые сбои. От нас стали уходить люди, опытные специалисты. Им было куда податься. В городе на законном основании возникли строительные кооперативы, которые более длинным рублем переманивали монтажников, механизаторов, инженеров...

Но дома с бесплатными квартирами для очередников кооперативы не воздвигали, не строили школ, больниц, заниматься этим неприбыльным делом им было не выгодно...

Что сделало тогда радикал-либеральное правительство? Оно отпустило цены! И понеслось. Цемент и железобетон вздорожали. Кирпич возрос в цене. Стоимость всех процессов выросла непомерно. У города денег при таких расценках не хватало. Башенные краны замирали, стройплощадки одна за другой пустели. Мы потеряли тогда 75 тысяч специалистов, шестую часть персонала. Могли бы потерять больше, если бы, как все, пошли по пути реформ, которые нам диктовали выученики западных экономических школ, ждавших как манны небесной инвестиций из Европы и Америки.

Вот тогда я увидел на близком расстоянии, что значит роль личности в истории. Гавриил Попов строительством не занимался. Он решал политические задачи, добивался у парламента предоставления особого статуса для Москвы. В знак протеста мэр Москвы подавал прошение об отставке, не желая следовать неверным курсом. Президент пошел ему навстречу, издал несколько указов, дал столице право идти по пути реформ своим путем, не следуя установкам Гайдара - Чубайса.

Но, когда перед правительством Москвы открылся стратегический простор, неожиданно для нас первый свободно избранным москвичами мэр столицы подал еще раз прошение об отставке. На все наши уговоры Гавриил Попов ответил решительным "нет". Сил для борьбы у него больше не оказалось. Он предложил президенту утвердить на его место вице-мэра Лужкова. Что и было сделано в июне. Таким образом, Юрий Михайлович стал совмещать две обязанности - мэра и премьера.

Всю тяжесть наших проблем взвалил на себя Лужков. Сам себя он, как все знают, причислил к "хозяйственникам". Но этот практик, технарь, химик, специалист по управлению, кроме прагматики, по его словам, видит в каждой проблеме "эмоциональную привлекательность". Работа его вдохновляет. Самая трудная задача, за которую он берется, вызывает у него не только непреодолимое желание добиться результата, но и достичь идеала, красоты!

Эту красоту он сотворил, как мы знаем, даже в овощехранилищах, где совершил "первый подвиг Геракла", очистил их без помощи 20 000 москвичей. Огромную массу людей райкомы ежедневно мобилизовывали на базы, отрывая от учебы, работы по месту службы.

Этой красоты Лужков стремился добиться и в сфере строительства, когда даже мне казалось: не до жиру, быть бы живу!

Строительство (я это увидел при первой встрече на овощной базе, за несколько лет до избрания мэром) вызывало у Лужкова радость. Не будучи профессиональным строителем, он понял: строить - значит побеждать! Без созидания вся политика шла насмарку.

- Если столица не обновляется, значит, хана не только Москве, но и стране, - говорил тогда мне Лужков.

И созвал экстренное заседание правительства, где мы решили несколько стратегических задач, удержали комплекс от развала. Вот какие приняли тогда меры.

Раз у нас появилось много "незавершенок", доставшихся в наследство от советской власти, бывших министерств и ведомств, продадим их тем, у кого появились деньги! Это даст городу средства и, стало быть, работу строителям.

На деньги городского бюджета будем сооружать муниципальные объекты жилье, поликлиники, сады, школы. Продолжим строить дома жилищно-строительных кооперативов, а это пятая часть жилищной программы. Попросим у правительства России на это дело немного средств, остальные дадут москвичи, изыщет правительство города.

Отказываемся от всех лимитчиков, с которыми при социализме безуспешно боролся на посту первого секретаря МГК Ельцин, сохраним рабочие места для москвичей. Повысим расценки, улучшим бытовые условия строителей, дадим им льготы на квартиры, чтобы они окончательно не разбежались по кооперативным углам.

Концепция наша состояла в том, что припадаем к другому, неведомому при социализме источнику, берем деньги не у государства, не из российского бюджета. Берем у тех, у кого монеты зазвенели в кармане в результате приватизации, свободной торговли, реформ. На эти средства строим хорошие дома, помещения магазинов, офисы, чтобы их... продать подороже!

Берем под гарантию правительства Москвы на двадцать миллиардов рублей кредит в коммерческих банках на покупку материалов, транспорт и зарплату. Строим, строим, строим как можно больше! И продаем! На аукционах, тем, кто больше заплатит!

Этот невиданный нами прежде аукционный механизм сдвинул с мертвой точки, казалось бы, потерявший способность к движению громадный строительный механизм. На торгах уходило с молотка не только жилье, магазины, но и "незавершенка", "долгострой", проклятье эпохи социализма.

Мы стали сооружать не только серийные дома с типовыми квартирами, но и дома с квартирами эксклюзивными, по индивидуальным проектам. Начали делать впервые после 1917 года коттеджи, особняки на одну семью.

Весь этот выброшенный на рынок товар пошел с таким успехом, что через несколько лет мы отдали все банковские кредиты. Успех продаж на аукционах превзошел самые радужные ожидания.

Люди платили намного больше того, что мы ожидали. Потому что в стоимость жилья они включали "столичный фактор", желая жить в Москве рядом с лучшими театрами, музеями, школами и институтами, рядом с лучшими адвокатами и врачами. У них при покупке квартир не требовали справки о прописке и наличии санитарной нормы на каждого члена семьи.

Лужков предложил при продаже жилья ввести муниципальную 30%-ную наценку. Полученные средства отдать на возведение квартир для тех, кто стоит в очереди на жилье, у кого нет денег, чтобы купить квартиру.

Вот почему раньше, чем в какой-либо другой сфере народного хозяйства, строительный комплекс воспользовался плодами победы августа 1991 года. И, преодолев кризис, заработал на всю мощь, набирая обороты после недолгого реального застоя, произошедшего по вине радикальных реформаторов.

Тогда только нам удалось до конца и повсеместно применить вожделенный монтаж "с колес", избавить стройплощадки от складов стройматериалов и мусорных свалок. Никто не запасался впрок на годы вперед "дефицитом". Не стало дефицита!

Я так скажу: в новое общество мы входим через строительство, которое активизирует другие отрасли, производство строительных материалов, грузовых машин, кранов, бульдозеров. Строительство обеспечивает занятость и вообще дает зримое ощущение перемен.

Снова, как прежде, на стройплощадке главной фигурой стал архитектор, отодвинутый давними решениями времен Хрущева на задний план. Ведь платил теперь тот, кто заказывал музыку. А сочинял-то ее зодчий, строитель лишь исполнял партию, получив в руки ноты-чертежи. Так строительство, стоявшее десятки лет на голове, снова встало на ноги.

Когда все пошло-поехало, набирая скорость, когда изменилась философия поведения всех участников строительного процесса, когда все увидели результаты истинной перестройки комплекса, мы услышали от Юрия Михайловича в свой адрес:

- Работает система. Интересно! Красиво!

В этих словах - весь Лужков, его принцип управления. Системный подход не им придуман. Но не знаю ни одного другого руководителя, который бы в эту рациональную систему включал "эмоциональную привлекательность", составляющую красоты, радости жизни, экстаза!

"Разве кто-нибудь может с отвращением смотреть, как рождается новая картина, мелодия? Так вот, тот экстаз, то наслаждение, какое испытывает творец при рождении произведения искусства - точно такое же чувство ощущает строитель, когда начинает работать по-современному..."

Это сказано Лужковым в адрес московских строителей в 1992 году. Такая оценка придала нам силы в постоянной борьбе с твердью и хлябью земли, морозами и жарой неба.

* * *

Суть каждой революции не в шумных митингах и демонстрациях, а в переделе собственности. Так было в 1918 году, когда частная собственность стала государственной, муниципальной. Так произошло в 1991 году, когда общенародная собственность стала приватизироваться. Никто не спорит, делать это было надо. Но только как?

На этот вопрос отвечают по-разному. По этой причине ушел из правительства СССР Юрий Михайлович Лужков, недолгое время служивший там после августа 1991. (Его возмутила практика "прихватизации" бывшей общесоюзной собственности.) По этой причине ушел из большой политики наш первый мэр Гавриил Попов.

Лужков не последовал за ним, решил бороться с "чубайсизацией", приватизацией по методу бывшего министра финансов. Боролся не один, вместе с командой, правительством Москвы. Команду составляли не только демократы. За одним столом по вторникам собираются вот уже несколько лет на заседания и демократы, отличившиеся при захвате зданий ЦК и МГК, и бывшие секретари РК и МГК партии. И хозяйственники, как я, всю жизнь вкалывавшие в системе Моссовета.

В "Записках президента" Борис Ельцин о первых шагах нашего правительства пишет так:

"Постепенно, шаг за шагом новый мэр Москвы заставил работать исполнительную власть в московском регионе. Рядом с ним и молодые заместители, которым только исполнилось по тридцать, и опытные, такие как Владимир Ресин, который знает Москву десятки лет. Лужков доказал, что не демократическая власть виновата в тяжелых проблемах посткоммунистического периода. Нормально функционировать муниципальные структуры могут и при новом устройстве общества".

В отличие от Ленинграда-Петербурга, где полностью сменили весь состав исполкома, в Москве не произошло такого произвола. Там отправили в отставку прежних опытных руководителей города, на место которых пришли люди с передовыми идеями. И губернатор слыл демократом, иронизировавшим над "мэром в кепке".

История предоставила возможность провести чистый эксперимент, дала двум великим городам возможность проявить себя в новых рыночных отношениях, начав дистанцию с одного старта - августа 1991 года. Результаты первого забега у всех на виду. Кто бывал несколько лет тому назад и в Москве, и в Петербурге, тот видел, на берегах Москвы-реки - громадная стройка. На берегах Невы - тишина. Потому что строительный комплекс Ленинграда развалили! Теперь его приходится поднимать новому губернатору.

Наш реформированный строительный комплекс - сохранился. Поэтому Москва возрождается даже при всеобщем политико-экономическом кризисе в стране. Пойди Россия тем путем, каким в 1991 году пошел Лужков, и другим городам не пришлось бы пережить стагнацию, уныние и разруху.

Оказалось, передовых взглядов мало, чтобы управлять столицей, провести умело приватизацию магазинов, парикмахерских, прачечных, тысяч муниципальных предприятий. В их число входят организации строительного комплекса. В нем занято было в августе 1991 года 500 тысяч человек! Сделать 500 тысяч тружеников безработными - катастрофа не только для этих людей, их семей, но и для всей системы городского хозяйства Москвы. Катастрофа для сотен тысяч москвичей, стоявших годами в очередях за квартирами, обещанными давным-давно советской властью.

Как удалось спасти от развала строительный комплекс Москвы? Этот вопрос часто задают не только журналисты, но и руководители регионов. К тому, что сказано выше, хочу добавить вот еще что. Мы вошли в рынок. Но приватизацию позволяли делать, не нарушая технологической цепочки строительного комплекса! И если при этом нарушалась такая связь - не давали согласия на акционирование, куплю-продажу. Сохранялась непременно единая ответственность за конечный результат всех участников процесса строительства дома. Никто - ни фундаментщики, ни монтажники, ни отделочники - не мог выпасть из этого круга. Например, отделочники имели право стать свободными, самостоятельными собственниками, акционерами. Пожалуйста! Но они не могли, став свободными, сказать: "Мы не хотим работать в Москве, нам это невыгодно, хотим поехать на заработки в Тулу". Вот этого они сделать не имели права.

Мы не разрешали механизаторам менять профиль. Выбирай любую форму собственности! Но задача у тебя прежняя. Вози железобетонные детали и бетон, а не телевизоры и компьютеры. Из отделочника ты не можешь превратиться в продавца отделочных материалов!

Не можешь использовать базу механизации под склад обуви. Более того, не имеешь права превратить автобазу, которая вывозила грунт из котлованов, в автопарк грузовых такси.

Так мы не дали растащить комплекс. А приватизация по Чубайсу это допускала. Поэтому у нас не произошло того, что случалось в других городах, когда монтажники собирали коробку, а отделывать ее было некому.

Все в нашей системе стали собственниками, но продолжали делать то, что прежде. А ведь у нас даже "Главмоспромстрой" хотели растащить! Там теперь 24 процента собственности осталось за городом, остальное у акционерного общества. Но и сегодня это элитная строительная фирма. Ни традиций, ни кадров, ни перспективы она не потеряла.

Рычаг управления стройкомплексом - городской заказ - в руках мэра Москвы. Главная угроза для любого руководителя заключается не в словах: "Партбилет - на стол!" Главная угроза в другом: "Заберем заказ!" Есть и другая мрачная перспектива: "В Москве строить не будете!"

* * *

Кризис отрасли мы переживали на фоне всеобщего кризиса в государстве. В "Белом доме", где заседал Верховный Совет, шли схватки между депутатами и президентом. Демократы, придя к власти, больше не митинговали. На высвободившиеся площади Москвы хлынули коммунисты с красными знаменами, портретами Ленина и Сталина. Теперь милиции пришлось иметь дело с разгневанными сторонниками покойных вождей.

Пришлось нам не раз вызывать на помощь президенту строительную технику. В феврале 1992 года мы окружили машинами с бетонными плитами Кремль, чтобы показать депутатам, на чьей стороне москвичи и правительство города.

А в конце года, 10 декабря, в "Белый дом" пригласили для объяснения мэра. В тот день один из народных избранников пришел в парламент с перевязанной головой. Удар нанесли ему хозяйственной сумкой, где была бутылка, у гостиницы "Россия". Здесь, где жили депутаты, шли бурные дискуссии между доведенными до отчаяния людьми, одна из которых закончилась травмой.

Депутаты заволновались: "Наших бьют!" Призвали к ответу мэра. Одни не могли ему простить машин с бетонными плитами. Другие затаили злобу на Лужкова за то, что не позволил в майский праздник толпе, подстрекаемой коммунистами, буйствовать на улицах Москвы.

Когда Юрий Михайлович стоял на трибуне Верховного Совета и давал объяснения, кто-то из недовольных депутатов внес предложение:

- А давайте снимем этого Лужкова! Прямо сейчас! Вношу предложение! Прошу поставить на голосование! Кто за?

Выступление Лужкова в парламенте транслировали по телевидению. Все слышали предложение депутата. А потом все увидели крупным планом лицо мэра Москвы. Он стоял на высокой трибуне парламента перед разгневанным залом и хохотал! Смеялся громко, от души, как смеются, услышав хороший анекдот, смеялся, глядя в лицо не только депутатам, но и в глаза народа всей России.

- А вы на меня не кричите! Ничего, извините, у вас не получится, сказал тогда шумному залу Лужков. - Не вы выбирали мэра, а москвичи. Теперь только они могут меня снять.

В тот момент я увидел на экране лицо мне знакомое и незнакомое, увидел лицо человека, достойного быть президентом России.

* * *

Такие люди, как Лужков, родятся раз в сто лет, к такому выводу я пришел, проработав с ним свыше десяти лет рука об руку. С этим человеком я могу горы своротить, могу даже исполнить "танец маленьких лебедей" в пачках, как это случилось однажды на новогоднем празднике. Единственное, что не готов с ним делать, так это играть в футбол. Свое отыграл во дворах Ростокино. Мне нашлась должность начальника футбольной команды правительства Москвы.

Что касается другой команды, за которую играю, команды правительства города, скажу: она складывалась не один год, состав ее в целом стабилен. В основном это люди, кто начинал с Лужковым перестройку. Это команда профессионалов, состоящая из людей разных политических взглядов, но при этом - единомышленников. Политикой в ней занимаются только двое - мэр и вице-мэр Валерий Павлинович Шанцев.

Только однажды, весной 1996 года, перед выборами президента России и мэра Москвы мне пришлось заниматься политикой. Я дал согласие возглавить московский список "Нашего дома - России". Тогда в Москве этот список собрал пятую часть голосов избирателей, вдвое больше, чем в среднем по России. Таким образом, меня избрали депутатом Государственной Думы по партийному списку НДР. Премьер Виктор Степанович Черномырдин дал высокую оценку нашей работе, сказал, что при всех обстоятельствах я занимаюсь делом и на меня можно положиться.

На следующее утро после той победы на выборах Юрий Михайлович сказал, Ресин, хватит заниматься политикой, займись хозяйством! Что я с радостью исполнил.

Нет у меня желания заниматься политикой, хотя вариантов было много, меня даже, как я сказал, избрали в Думу. Но я не занимаюсь тем, что меня не интересует. Я работаю строителем такого замечательного города, как Москва.

Как посмотрю, что творится в политике, так и думаю, с моим-то характером туда лезть? А он у меня такой, сказал - сделал.

Поэтому мне по душе играть в команде правительства Москвы, поскольку она нацелена на конечный результат.

Что это значит? Конечный результат - выполнить то, что обещано. Каждый год наше правительство в начале года дает москвичам обещание - сделать то-то и то-то, построить то и то. И мы это выполняем.

Каждый свой профессионализм в общий результат вкладывает. Все получается потому, что мы друг другу помогаем, страхуем друг друга, никогда не считаемся, то - мое, а это - твое. Если возникают противоречия, то дальше кабинета Лужкова они не выходят, в прессе никто не спешит сливать компромат друг на друга, затевать громкие скандалы. Лужков - наш арбитр, он принимает окончательное решение, скажем, при разделе бюджетных средств. Он твердо стоит на позиции, что проесть деньги любой дурак сможет, нужно уметь их зарабатывать.

Несмотря на его требовательность и строгость, Юрий Михайлович - добрый человек, особенно по отношению к людям не номенклатурным. Он заботится о пенсионерах, инвалидах, бывших руководителях Москвы, о тех, кто постарел, болеет, не может за себя постоять, как в прошлом. Эту заботливость я у него перенял. Он человек Добрый, но не добренький. Это разные вещи. Отличие в том, что доброта идет на пользу людям и обществу. А добренький - это пижонство какое-то, желание всем понравиться. Я научился у Лужкова доброте, умению выслушать терпеливо любого, входить в чужое положение, чтобы потом вместе с этим человеком решать его проблемы.

Лужков относится к категории людей, которые не просто генерируют идеи, но и сами реализуют и контролируют их претворение в жизнь. Он никогда не перекладывает на кого-либо ответственность в серьезных делах, берет ее груз на себя. При этом никогда не теряет способности в самых трудных обстоятельствах пошутить, сказать так, что всем становится на душе весело.

Может и разыграть. Однажды он позвонил и на полном серьезе доверительно сообщил: "Срочно приезжай на Поклонную гору, музей пошел!"

На строительном жаргоне "музей пошел" означает самое страшное, что может быть, то есть стал проваливаться, уходить под землю. У меня сжалось сердце: беда!

Остановил совещание, бросился на Поклонную гору. Приехал, выскочил из машины и как был в туфлях, без сапог, по грязи, по бетону, по глине побежал к музею. Прибегаю весь перемазанный и вижу, все на месте, никакой тревоги на лицах людей. Захожу в прорабскую, там по графику идет спокойно оперативка. Только тогда, посмотрев на лица людей, на число в календаре понял, меня разыграл Лужков. Наступило 1 апреля. А я про традицию шутить в этот день и разыгрывать - забыл, не держу в голове числа, часов не наблюдаю.

Есть у Лужкова рифмованная шутка, которая озвучена им на объезде: "Послушаем, что нам расскажет Ресин, чтобы лапшу он на уши всем не повесил!"

Многие региональные руководители, осматривая московские постройки, говорили: "Нам бы такие возможности, как у Лужкова!"

А что, у Собчака, лидера "перестройки", их было после августа 1991 года меньше? Надо просто уметь ими распорядиться.

Сегодня мне Лужков напоминает Ельцина времен работы в МГК. Тогда, бывало, в шесть утра раздается звонок, докладывают: Ельцин в коммунальной квартире! Потом сообщают, сел в троллейбус, вышел из служебной машины... Он тогда так работал, как и сейчас мало кто может, разве что Лужков.

При этом мэр успевает много читать, поглощает каждый день массу информации, справок, записок. Его эрудиция меня потрясает, как и его память, пунктуальность, работоспособность. Не каждый в шестьдесят с лишним лет способен рано утром встать и играть в футбол, потом заседать весь день, принимать людей, вечером бывать на концертах, спектаклях, презентациях всякого рода или играть в теннис, а возвращаясь домой, читать папку с документами, докладными. Аргументами и фактами он может переубедить самого твердого оппонента. Поэтому при разногласиях, скажу еще раз, я вхожу в кабинет мэра со своим мнением, а выхожу с мнением Лужкова. В силу всего сказанного читателю ясно, почему по утрам я с удовольствием еду на службу, поднимаюсь в кабинет в 8 часов 20 минут.

* * *

...Прошел еще год, и я пришел в опаленный огнем "Белый дом", чтобы осмотреть его после страшных событий, закончившихся стрельбой, кровью, разгоном парламента. Черное пятно пожара окрасило белокаменную стену громадного опустевшего здания. Мы строили его, как известно, для правительства РСФСР, поэтому здесь предусматривался не только отдельный пандус для автомашин Председателя Совета Министров, но и бомбоубежище. Ведь "холодная война" могла трансформироваться в "горячую".

Большое здание располагало автономным водопроводом, канализацией, собственной электростанцией. Фантазируют те, кто приписывает Лужкову то, чего он не делал. Зачем приказывать отключить от такого специфического здания воду, свет и канализацию?

Однако построенные в 1980 году специальные сооружения эксплуатировались так плохо, что все они вышли спустя десять лет с лишним из строя. Пользоваться ими оказалось нельзя.

Через несколько месяцев "Белый дом" московские строители отремонтировали, еще раз показав возможности комплекса выполнять быстро и качественно самые сложные проблемы. На этот раз здание обнесли высокой, красивой и прочной оградой, чтобы не допустить повторения пройденного.

В стены "Белого дома" въехало правительство России, выйдя победителем из схватки с Верховным Советом. На башне, где прежде показывали точное время часы, водрузили золоченого двуглавого орла, отлитого Зурабом Церетели.

Под сенью крыльев орла началась история Москвы, которую можно охарактеризовать одним словом - возрождение. Но об этом процессе следующая глава.

ГЛАВА VIII

С чего началось возрождение Москвы?

Красное крыльцо. Нужны ли "новоделы"?

Казанский собор и Иверские ворота.

Воссоздание храма Христа Спасителя.

Памятник Победы на Поклонной горе.

850-летие Москвы. Юбилейные объекты:

"Охотный ряд", памятник Петру,

Новая опера. Судьба "хрущоб".

Что такое ипотека?

Не хлебом единым жив человек. Для Москвы ежегодные три с лишним миллиона квадратных метров - хлеб насущный. Но столица жива не одними квартирами. Парадокс, но в то самое время, когда буханка хлеба стоила пятьсот рублей, а минимальная зарплата достигала каких-то двадцати тысяч, именно тогда начался и набрал силу процесс Возрождения.

Ельцин не раз, выступая на собраниях москвичей, с печалью говорил, что в Москве при советской власти сломано свыше двух тысяч памятников архитектуры. В их числе были шедевры мирового значения, такие как Сухарева башня, Красные ворота, ансамбли монастырей и церкви, украшавшие Москву сотни лет.

Все эти памятники восстановить невозможно. Казалось, потомки только по картинкам смогут увидеть, каким был самый большой собор Русской православной церкви - храм Христа Спасителя. Но случилось невероятное.

С чего началось Возрождение? В Кремле - с Соборной площади. При Сталине разобрали примыкавшее к Грановитой палате Красное крыльцо. По его ступеням в дни праздников сходил царь с семьей, начиная путь из дворца в храмы, окружающие эту древнейшую площадь. На месте Красного крыльца в тридцатые годы поставили двухэтажное здание столовой. Оно оказалась чужеродным телом среди древнерусских дивных построек ХV-ХVII веков. Ни у кого прежде не поднималась рука, чтобы сломать столовую, ведь она кормила во время сессий депутатов Верховного Совета.

У победившей тоталитаризм Москвы, при поддержке президента России, рука поднялась. Теперь к южной стене легендарного царского дворца примыкает воссозданное в 1994 году белокаменное Красное крыльцо со львами и сходами на Соборную площадь.

Таким образом, удалось вернуть цельность, утраченный образ всей Соборной площади, ее пространство стало художественно осмысленным до конца.

(Надо ли было заниматься воссозданием Красного крыльца, возводить, как говорят и пишут с осуждением некоторые искусствоведы, "новодел"? Эти специалисты утверждают, не следует заниматься воссозданием, при этом ссылаются на Венецианскую хартию 1964 года. Она отдает предпочтение консервации руин, реставрацию допускает в исключительных случаях, таких как стихийные бедствия, угроза национальному достоинству. Но разве в истории был прецедент, чтобы власть за короткий сравнительно срок уничтожила 2200 памятников истории и культуры в столице? В их число попал Симонов монастырь со стометровой колокольней, чудный многокупольный храм Успения на Покровке. По преданию, Наполеон приказал гвардейцам отстоять эту церковь от огня пожара 1812 года. Разве не стихийное бедствие тотальное разрушение Москвы? Разве это не угроза национальному достоинству русского народа, лишившегося древних стен, башен, ворот, палат, храмов?)

Не избежала утрат и главная площадь Москвы - Красная. Разрушители отвели душу и на этом священном месте. Не было никакой необходимости в том, чтобы крушить небольшой Казанский собор, замыкавший северо-восточный угол площади. На его месте зиял десятки лет пустырь напротив входа в ГУМ. По всей видимости, купола и кресты маленького собора мозолили глаза пролетарским вождям, поднимавшимся во время демонстраций и военных парадов на трибуну мавзолея Ленина.

Казанский собор построил на свои средства князь Дмитрий Пожарский в память об освобождении Москвы в 1612 году. Он внес в храм икону Казанской Божьей матери. Она сопровождала русское воинство в дни сражений с интервентами.

Сломал Казанский собор, как и Красное крыльцо, Сталин. Восстановили оба памятника Ельцин и Лужков, поддержавшие московских ревнителей старины, реставраторов.

Тогда же восстали из пепла на Красной площади Иверские ворота Китай-города с башнями и шатрами под золотыми двуглавыми орлами. Ворота мешали прохождению танков, громыхавших по брусчатке в дни военных парадов. Поэтому их безжалостно уничтожили Сталин и его соратники, начавшие "реконструкцию" Москвы. Возродили ворота президент России и мэр Москвы.

Отсюда, с Кремля и Красной площади, по Москве пошел процесс воссоздания утраченного, реставрация старинных построек, обреченных советской властью на медленное умирание. Монументальными стенами украшают старинные палаты ХVII века, Пречистенку, Лаврушинский, Гранатный переулки, другие улицы, напоминая о предках, тех, кто умел прочно и красиво строить триста лет тому назад.

Откуда взялись средства на реставрацию в таком масштабе? Не из федерального тощего бюджета потекли финансовые потоки в пределы Садового кольца, нет. Их не брали из городского бюджета. Там на эти цели денег не хватает. И Лужков бы не взял - властью мэра.

Их дали по доброй воле те, у кого деньги появились в начале девяностых годов: предприниматели, коммерсанты, банки, фирмы, отечественные и иностранные. Они пожелали начать дело в престижных зданиях, древних стенах, обновленных внутри по стандартам конца ХХ века. Во всем мире такие строения - самые дорогие и вожделенные для преуспевающих в бизнесе людей.

* * *

Вслед за Красным крыльцом и Казанским собором настал черед Храма Христа Спасителя. Его строили и украшали десятки лет. А взорвали за несколько дней волею "великого вождя".

Какой нужно было обладать волей, какой неукротимой энергией, уверенностью в своих силах тому, кто решился возродить на прежнем месте крупнейший собор России! Его стены во время торжественных служб вмещали десять тысяч человек.

Выше я сказал, такие люди, как Лужков, родятся раз в сто лет. История возрождения Храма Христа подтверждает эту мысль. Летом 1994 года Юрий Михайлович подписал постановление правительства Москвы № 463 под названием "О воссоздании храма Христа". Его немедленно заклеймили в средствах массовой информации как документ, который якобы "являет собой такую гремучую смесь небрежности, недомолвок, лукавства, что смолчать людям мало-мальски сведущим, думающим, совестливым было трудно".

Эти-то "совестливые" не молчали, развязали бессовестную кампанию против Лужкова и правительства Москвы. Но чем громче они кричали, тем быстрее разворачивалось дело. Строители пришли в чашу осушенного бассейна "Москва", на место заложенного глубоко в недрах фундамента злополучного Дворца Советов. Его проект оказался утопией такой же, как идея строительства коммунизма во всем мире, потом "в одной отдельно взятой стране".

Фундамент, хорошо сохранившийся в земле, послужил ускорителем затеянного беспрецедентного процесса. "Видеть перед глазами яму с лужей, терпеть нарыв на теле, градостроительный провал, было невыносимо. Поначалу все происходило в тлеющем режиме, до тех пор, пока не пришла идея использовать зарытый в земле фундамент дворца. Вот тогда я завелся и из тлеющего режима перешел на режим горения", - признался однажды Лужков.

Добавлю к его словам, в режим горения вслед за ним перешли сотни строителей, получившие почетный и в высшей степени трудный заказ правительства Москвы.

В январе 1995 года заложили первый камень по случаю "воссоздания храма Христа Спасителя". Святое дело благословил патриарх Алексий II. Нас поддержал Президент России, заверенный нами в том, что федеральный бюджет останется в стороне от столь затратной стройки.

Всего за пять лет "Моспромстрой", правопреемник и наследник элитного "Главмоспромстроя", во главе с крупным строителем Василием Морозом сделал то, на что в прошлом потребовался почти век. Мы не только возродили собор Христа Спасителя. Под ним сооружен другой, такой же вместимости подземный храм. А также музей, конференц-зал, гараж и другие заказанные Русской православной церковью объекты.

Программа воссоздания утраченных памятников - не дань моде. Это настоятельная потребность наша, стремление вернуть городу его былую красоту и славу. Наши труды и затраты окупятся. Миллионы людей захотят увидеть то, что возрождается сейчас. "Москва будет прирастать историей и культурой", убежден Лужков. Поэтому восстановлены храмы Большое Вознесение, Малое Вознесение. Выложили на прежнем месте сломанную до основания колокольню Федора Студита, в чьих стенах пел во время церковных служб Александр Суворов, прихожанин храма. Начали, как сказано, в 1999 году восстанавливать порушенную колокольню церкви, где венчался Пушкин. Все названные мною памятники относятся к одной московской улице - Большой Никитской. Но "процесс пошел" везде, по всей Москве.

* * *

Теперь о том, что строится нового, о больших проектах. Мы вернулись на Поклонную гору после нескольких лет затишья в 1993 году. "Моспромстрой" и другие строительные фирмы завершили музей Отечественной войны, подняли высокий обелиск.

Памятник Победы советская власть задумала создать в годы Отечественной войны, тогда еще архитекторы разрабатывали конкурсные проекты. После смерти Леонида Ильича его преемники вспомнили о закладном камне. Правительство поручило скульптору Николаю Томскому и архитектору Анатолию Полянскому водрузить памятник - Красное знамя с образом Ленина, осеняющее Народ-победитель. Начали искать по всей стране розовый камень...

Как мы знаем, Борис Ельцин остановил стройку. Повторяю! Народ больше не хотел жить под красным знаменем. Но и жить без памятника Победы Москва не могла. Вот почему Юрий Михайлович в преддверии полувекового юбилея Победы решил отдать долг защитникам Москвы, освободителям Европы, здравствующим ветеранам, миллионам павшим в кровавой войне.

27 марта 1993 года на листке из блокнота в мастерской художника Зураба Церетели Лужков нарисовал обелиск в форме солдатского штыка. Эту новую концепцию реализовал выдающийся монументалист. Он предложил установить на вершине горы фигуру Георгия Победоносца, олицетворяющего силы Добра, побеждающие силы Зла. И обелиск высотой 141,8 метров - по числу дней войны. Строители и монтажники за два года соорудили точно такой высоты бронзовый монумент и построили дворец-музей.

Над памятником Победы пролетела эскадрилья истребителей 9 мая 1995 года. На Поклонной горе в тот день собрались главы государств и правительств мира. Я был среди приглашенных, пораженных мемориалом, его масштабами и красотой. Многие тогда увидели не только военный парад, обелиск, музей, храм Георгия Победоносца. Но воочию убедились: Москва возрождается!

* * *

К тому времени мы смогли восстановить в центре десятки старинных зданий, ампирных особняков, бывших доходных домов. И реализовать множество новых больших и малых проектов. Открылось новое здание Третьяковской галереи. Мы довели до открытия Дарвиновский музей, который при советской власти сооружался несколько десятилетий. Реконструировали сгоревшее здание Всероссийского театрального общества, в нем город получил крупный торговый центр на главной улице. Тверскую заполнили комфортабельные "пятизвездные" гостиницы, каких прежде не было у Москвы.

В обновленное надстроенное здание въехал наш департамент строительства в Никитском переулке. Святейший патриарх Алексий II благословил новоселье, пожелал строителям на церемонии освящения стен счастья и удачи.

Церковь снова заняла подобающее место в Москве. Она - не только столица Российского государства, но и столица Русской православной церкви. Ни Лужкова, ни нас, членов правительства города, не было на свете, когда над Волхонкой прогремел чудовищной силы взрыв и осел на землю Храм Христа. Мы не виноваты в этом страшном преступлении. Многие из нас атеисты. Но посчитали сыновним долгом восстановить собор, другие храмы, о которых я упомянул.

Да, глубоко заблуждались те, кто называл строительный комплекс "ненасытным кадавром", который лет на сорок припадет к вымени бюджета городского или государственного. Другие высмеивали нас, утверждали, что вместо храма мы построим плохое грубое дилетантское произведение, неудачно вписанное в давно изменившееся градостроительное окружение. Третьи клеймили за то, что тратим народные деньги, когда трудящиеся не получают заработную плату, бастуют шахтеры, учителя...

Спустя полтора года после закладки первого кирпича, мы уложили последний! Побывавший вместе с мэром под куполом храма Мстислав Ростропович сказал: "Дух замирает! Неужели это можно за год сделать? Вы гениальные люди, как и я..."

* * *

Через два года после юбилея Победы нам предстояло встретить другой праздник - 850-летие со дня основания Москвы. Я запомнил на всю жизнь, как отмечалось 800-летие.

Тогда, после войны, столица мало что могла себе позволить. Высаживали деревья и цветы, устраивали концерты на импровизированных сценах, книжные ярмарки на бульварах. К юбилею ничего значительного построить не удалось.

Сейчас у нас была обширная программа. Главные события связывались не с закладкой памятных камней, а с завершением уникальных объектов. Наш комплекс еще раз показал, что могут делать строители, если им созданы все условия для нормальной работы.

К 850-летию приурочено было открытие здания Малого Манежа, нового муниципального выставочного зала в Георгиевском переулке. В бывшем гараже с тех пор проходят престижные выставки художников.

Это проект сравнительно малый. К самым значительным относятся Большая спортивная арена в Лужниках и торговый центр на Манежной площади.

В Лужниках нам представилась возможность реализовать давний замысел перекрыть трибуны. Многие конструкторы предлагали разные варианты крыши. Предпочтение было отдано проекту московского инженера Виктора Ханджи. В молодости он работал с Николаем Никитиным, автором конструкции Останкинской башни. Теперь все трибуны покрыты громадной пологой конической стержневой оболочкой.

Обновлено пространство под трибунами. Лужникам присвоена высшая категория, дающая право проводить на Большой арене самые престижные футбольные матчи и соревнования мирового значения.

На Манежной площади сооружен в то же время крупнейший торговый центр, получивший по предложению Юрия Михайловича название "Охотный ряд". До революции 1917 года в Охотном ряду кипел многолюдный торг. Прерванная традиция возобновлена в новом качестве. Огромное инженерное сооружение мы построили за три года методом "стена в грунте". Тем самым методом, который я демонстрировал в 1986 году Ельцину на строительной площадке многоярусного подземного гаража у ВДНХ.

С инженерной точки зрения структура сооружения представляет собой пространственный каркас. Роль вертикальных несущих конструкций играют ограждающие стены и колонны с шагом 7,5х7,5 и 15х15 метров. Они объединены перекрытиями - ребристыми металлическими плитами, омоноличенными железобетоном. И стоят на фундаменте - монолитной железобетонной плите. Это проект известного московского конструктора Нодара Канчели. Дизайн внутри стен Зураба Церетели, его же фонтан "Охотный ряд" и купол с часами мира, над которым скачет Георгий Победоносец.

На трех подземных этажах, залитых светом, - масса магазинов лучших фирм мира, много кафе, ресторанов. Перед ними течет вода в русле рукотворной реки, протекающей над спрятанной в недрах Неглинкой. По сути, это большой протяженный фонтан у Александровского сада. Под куполом с часами бьет струя еще одного фонтана.

Общая площадь торговых помещений "Охотного ряда" достигает 70 тысяч квадратных метров. Так в конце ХХ века построили мы универмаг, ставший в один ряд с ГУМом. И этот комплекс, как только мы начали рыть котлован, вызвал шквал критики. Нас хватали за руки и ругали. За то что шумим в котловане, строим у Кремля, нарушаем облик Манежной площади. Но в том-то и дело, что никакого облика у площади не было. Зиял перед Кремлем черный заасфальтированный провал с тех пор, как разрушили в районе Моховой десятки жилых домов, гостиниц, магазинов. Их безжалостно сломали, чтобы проложить проспект к Дворцу Советов...

К сентябрю 1997 года завершили первую очередь реконструкции Московского Зоопарка. Теперь, как сказал Лужков, можем смотреть тиграм в глаза, нам не стыдно, как прежде, когда животные страдали в жутких клетках и вольерах.

В саду "Эрмитаж" построена Новая опера для музыкального театра, руководимого талантливым режиссером Евгением Колобовым. О его бедственном положении мэр узнал случайно и, послушав артистов, решил им помочь.

Новую сцену получил в "Славянском базаре" на Никольской Камерный музыкальный театр, руководимый известным режиссером Борисом Покровским.

В первый день торжеств по случаю 850-летия на Москве-реке прогремел салют, и мэр под звуки фанфар открыл памятник великому реформатору России Петру Первому. На берегу вровень с куполами храма Христа поднялась созданная Зурабом Церетели исполинская фигура основателя Российского флота. Он стоит за штурвалом построенного по его замыслу боевого корабля с поднятыми парусами.

Памятник Петру - от Москвы. Дело было так. Военные моряки обратились к Юрию Михайловичу с просьбой установить в городе монумент в честь 300-летия российского флота. Мэр пошел им навстречу. Петр родился и вырос в Москве, первые плавания совершил на подмосковных прудах. Его образ вдохновлял предков, назвавших императора Петром Великим. Вдохновляет и нас в трудные годы реформирования России.

Памятник, как и храм Христа, нам пришлось возводить под градом критики средств массовой информации. Нашлись горячие головы, устраивавшие шумные демонстрации на стройплощадке. Они требовали демонтировать монумент, а бронзу переплавить. Более того, некая экстремистская группа "комсомольцев" попыталась взорвать монумент, подложив под него мощный заряд взрывчатки. Мэр Москвы не поддался на провокации, довел сложную работу до конца.

Сегодня все иностранные туристы, приезжающие в Москву, едут к Якиманской набережной, чтобы увидеть монумент, достойный великого царя-преобразователя.

Правительство города, строительный комплекс последние несколько лет неуклонно реализуют программу, сформулированную мэром в процитированных мной словах: "Москва будет прирастать историей и культурой". Поэтому и впредь будем восстанавливать старые памятники и сооружать новые, возводить музеи и театры, концертные и выставочные залы.

В силу этой концепции на Знаменке открыт музей Александра Шилова, известного живописца, автора портретов многих современников. Он подарил сотни картин Москве. Город ответил ему взаимностью.

Другой музей здравствующего художника появится на Волхонке. На этой старинной улице Юрий Михайлович учредил галерею Ильи Глазунова. Художник подарил Москве знаменитые картины, демонстрировавшиеся с триумфом в Манеже.

Открыта новая художественная школа в бывшей Немецкой слободе. В ней будут учиться искусству акварели сотни детей под руководством художника Андрияки.

На Петровке, 25, в старинном дворце Зураб Церетели, президент Российской академии художеств, основал музей современного искусства. При поддержке мэра академия получила на Пречистенке, 19, просторное здание дворца, принадлежавшего в ХIХ веке князьям Долгоруковым. На площади шесть тысяч квадратных метров откроется еще один московский выставочный зал.

Не могу не упомянуть, Театральную площадь украсил фасад нового театрального зала, предназначенного для труппы Большого.

За всю историю Москва не учреждала столько театров, музеев, галерей как в конце ХХ века, несмотря на случившийся политико-экономический обвал. Это ли не доказательство величия России, ее неисчерпаемых возможностей?

Никогда не сооружалось столько торговых комплексов и магазинов. Возвращаем Москве старые торговые ряды, где в СССР нечего было продавать и они использовались под конторы. Завершается реконструкция Старого Гостиного двора в Китай-городе. Это самое крупное торговое помещение ХVIII-ХIХ веков сооружено по замыслу Джакомо Кваренги. Здесь на нашей памяти обитало около 500 советских учреждений, контор! Казалось, нет силы, способной вымести их из разваливавшихся стен. Нашлась такая сила в лице мэра Москвы. По его идее громадный двор покрывается прозрачной крышей. Ее конструкция предложена инженером Нодаром Канчели. Она позволяет без промежуточных опор перекрыть поверхность, равную 13 тысячам квадратных метров!

Таким образом, впервые мы получаем закрытую от снега и дождя городскую площадь. Она вместит без "эффекта толкучки" около 5000 человек. Люди смогут провести здесь весь день с детьми, побывать на выставках, концертах, показах мод, посидеть в ресторанах и кафе. Кроме магазинов под крышей Старого Гостиного двора - детский городок, гостиница, офисы, банк. То есть Москва построила многофункциональный комплекс, какого не существовало в России.

Кто его строит? Наши, московские строители. Их сегодня не полмиллиона, как прежде, а 740 тысяч! А как же иностранцы, о которых так много пишут в газетах? Есть и они, но их крайне мало, тысяч пять, менее одного процента.

Строить - значит побеждать! За семь последних лет город возвел десятую часть того, что имеет, свыше 20 миллионов квадратных метров жилой площади!

* * *

Москва вырвала власть у КПСС и завоевала свободу не только для себя. Но и для народов России, для всех входивших в состав СССР республик. Они смогли стать суверенными государствами в первую очередь благодаря мужеству, героизму москвичей. Они не страшились с голыми руками идти против танков и бронемашин.

Еще раз вернусь к злободневному политическому вопросу, волнующему многих соотечественников в регионах. Откуда у Москвы берутся силы строить и побеждать? Чем объяснить, что город, единственный в стране, каждый год вручает бесплатно ключи от квартир очередникам советских времен? Ведь буквально одномоменто в ночь с 1991 на 1992 год волею реформаторов, пришедших к власти в Кремле, строительство жилья сняли с госбюджетного финансирования. Так, одним махом трудящихся лишили великого социального завоевания. Мы смогли противостоять произволу либералов, не дали москвичей-очередников в обиду.

Не потому ли все это происходит, могут возразить, что Москва отсасывает "кровь у регионов", "жирует за счет областей и автономий". Так уверяют народ обанкротившиеся политики, снова рвущиеся к власти в Кремле под флагом "Правого дела".

Наша сила проистекает не от "крови" регионов. А потому, что после августа 1991 года и победы демократии пошли московским путем реформ, не дали развалить строительный комплекс, нашли инвесторов, кредиты, новые формы оплаты недвижимости, разработали механизм ипотеки.

За год вкладываем в реконструкцию центра два-два с половиной миллиарда долларов частных средств, не считая тех, что идут из бюджета. Кроме жилых домов, например, в одном минувшем году построили в окраинных районах 10 школ, 8 дошкольных детских учреждений, 6 поликлиник, 3 подстанции "Скорой помощи", автопарк, 2 АТС, пожарное депо, 3 тепловые станции. Все это опирается на инженерный фундамент. Его составляют обновляемые Вазузская гидротехническая система, Рублевская водопроводная станция, водно-регулирующий узел в Митино, все трудно даже назвать.

В годы великой депрессии Соединенные Штаты Америки из поразившего страну глубочайшего кризиса выехали на машинах "Форда". Они вытащили из глубокой ямы экономику огромного государства.

По моему глубокому убеждению, мы попали в трясину, выкатились на обочину истории из-за неумелого управления государственной машиной "прорабами перестройки" во главе с Горбачевым. С этой обочины мы выберемся на столбовую дорогу с помощью отечественных машин. В Москве конструируются лучшие в мире боевые самолеты, ракеты. У нас есть вседорожная машина строительного комплекса марки "Москва". Ее не дал разобрать на части умелый механик Юрий Лужков. Безмерно рад, что руль этой машины он доверил мне.

Маршруты этой машины пролегли сегодня в Митино, Бутово, Жулебино, Марьино - в районы за пределами МКАД, административной границы 1960 года. Она оказалась прорванный в середине восьмидесятых годов. С разных сторон автокольца к Москве присоединили крупные клинья земли. Но мы не хотим впредь внедряться в ближнее Подмосковье, сносить деревни и села, застраивать луга, огороды, леса.

При нарастающем объеме строительства хотим четыре тысячи гектаров озеленить, превратить в парки бывшие промышленные зоны, щедро нарезавшиеся прежними составителями Генеральных планов.

Митино сегодня - наша большая стройплощадка, 3 миллиона квадратных метров жилой площади. Здесь проживает сто тысяч москвичей. И нет "хрущоб", кругом белеют двадцатиэтажные корпуса разной расцветки. Рядом с ними возводим, казалось бы исчезнувшие навсегда, малоэтажные дома с крышами, мансардами, башенками. Снова ни один фасад не напоминает другой, как было в прошлом.

В Жулебино пришлось впервые строить коттеджи для жителей сносимой деревни. Люди не пожелали переселяться из изб в квартиры. В этой нештатной ситуации, выслушав разгневанных противников нового, Юрий Михайлович принял очередное управленческое решение в "ситуации сшибки". С тех пор рядом с многоэтажным Жулебиным появилась улица приземистых строений на одну семью.

По инициативе Лужкова в быстром режиме реконструирована МКАД, получившая у водителей название "дорога смерти". Она утопала ночью во мраке, хотя на многих участках кольца стала улицей. Сюда выбегали люди, попадая под колеса машин.

Автомобилям давно было тесно на зауженных некогда Хрущевым полосах движения. По каждой могли следовать машины в два ряда. Теперь мчатся в пять рядов! Пришлось не только расширить полотно дороги, но и перестроить мосты и эстакады.

Над МКАД переброшены пешеходные тоннели, под землей проложены переходы. Никто не может теперь выбежать на огражденную магистраль, освещенную на всем протяжении яркими оранжевыми фонарями. Их зарево хорошо видно, когда самолеты идут на посадку. Огни МКАД стали маяком Москвы.

По типу этой дороги прокладывается третье транспортное кольцо. Оно опояшет обжитые районы. Пойдут пассажирские поезда по Малому кольцу Окружной дороге, построенной в начале ХХ века. Ее колея использовалась лишь для перевозок грузов. Старинные станции Окружной станут современными вокзалами. Вдоль рельс пройдет полоса кольцевой автомагистрали.

Где мы будем строить в начале ХХI века? Куда двинется дальше строймашина "Москва"? Вернется в пределы МКАД, проследует в Коптево, Бескудниково, Медведково, Марьину Рощу, Кузьминки... Вернется туда, откуда начиналось индустриальное домостроение, в Черемушки. Как раз здесь появились экспериментальные кварталы типовых пятиэтажек.

Но разве там есть место, чтобы строить? Три года назад Юрий Михайлович сел в кабину крана и разрушил первую "хрущобу". С тех пор сотни подобных стерты с лица земли. На их месте в гуще обжитых кварталов появляются высокие здания. В 1999 году снесли триста тысяч квадратных метров - в пятиэатажках. Вместо них дали Москве миллион квадратных метров. Квартиры в этих зданиях достойны ХХI века, они доживут до века ХХII!

* * *

Но мы не обольщаемся успехами, не забываем: в пятиэтажках насчитывается сорок миллионов квадратных метров! Значит, надо спешить, наращивать темпы... С окраин возвращаемся в пределы давно сложившейся структуры Москвы. В 2000 году оставим всего пять районов новостроек, в 2005 году - всего два: Южное Бутово и Марьинский парк.

Оба в районе, наиболее трудоемком, некогда служившем свалкой и сливом нечистот. Удаление таких нарывов, очищение тела города требует от строителей новой технической вооруженности и исключительной профессиональной самоотверженности. Демонстрацией этих качеств стали жилые массивы в Марьинском парке, где скоро и слухи выветрятся, что здесь что-то такое выкапывали. Вместо полей орошения - чистые пруды, метро, кварталы Москвы.

В ХХI век хотим войти с домами нового качества, больше строить из монолитного железобетона и некогда изживаемого кирпича. Эти материалы пластичнее, чем сборный железобетон, открывают широчайшие возможности перед современной архитектурой.

Пусть не подумает читатель, что я не вижу проблем и трудностей. Мне они известны хорошо, быть может лучше, чем другим. Да, мы много строим. Москва - большая строительная площадка. Даже двустишие сочинили: "На всех углах Москва в лесах!" Но для успокоения особых причин нет. Я не доволен собой, не переоцениваю достигнутых результатов.

Да, мы сделали определенный рывок, но далеки от должного уровня и по темпам, и по качеству. Это не только моя оценка. Так считает мэр Москвы. Разве можно почивать на лаврах, когда у нас на одного жителя приходится 23 квадратных метра (в среднем) жилой площади? Значит, есть многие люди, у которых и того меньше. Мы не избавились от коммунальных квартир, наследия "военного коммунизма" и "развитого социализма".

В зарубежных городах Западной Европы на одного жителя приходится от 40 до 70 квадратных метров! При нынешних масштабах строительства, 3 миллиона 400 тысяч квадратных метров в год, сколько лет потребуется, чтобы мы жили не хуже, чем в Париже и Лондоне?! Значит, должны строить больше, чем сейчас, в полтора-два раза. Строить качественнее, дешевле, чтобы квартиры были востребованы. Мы не можем ориентироваться лишь на тех, кто способен оплатить при покупке сто процентов недвижимости.

Стоимость квадратного метра нам обходится в 500 долларов и выше. Чтобы отрасль развивалась, должны продавать по цене вдвое дороже. Где их взять среднеоплачиваемому москвичу? В сберегательной кассе, получив так называемый ипотечный кредит лет на двадцать, с малыми процентами. Эта ссуда позволит быть хозяином квартиры и дома многим. Такой вид кредита называется ипотекой. Она позволила Америке стать одноэтажной, процветающей страной. Ее воспели писатели Илья Ильф и Евгений Петров в "Одноэтажной Америке", которая поразила меня, когда я прочитал эту книгу в молодости.

Мы изучили американский опыт, взяли за основу систему ипотеки, разработанную при помощи Школы государственного управления имени Джона Кеннеди Гарвардского университета. Она учитывает не только мировой опыт, но и специфику России и Москвы.

Хотим дать возможность москвичам, семье среднего достатка, выкупить квартиру, заплатив за нее треть стоимости. В строительно-сберегательной кассе под небольшой процент они смогут взять кредит и выплачивать ссуду за небольшие проценты десять-двадцать лет.

Первый дом на Юго-Западе, улице Лобачевского, для тех, кто взял ипотечный кредит, построен. Первая сберегательная касса открыта.

Весной 1999 года мэр на заседании правительства поставил задачу добиться того, чтобы себестоимость квадратного метра в районах массовой застройки не превышала 200 долларов. Значит, в недалеком будущем еще больше москвичей смогут стать хозяевами собственных квартир.

* * *

Повторюсь, не мы выбираем время, время выбирает нас. Отца моего, Иосифа Ресина, члена партии с 1924 года, возвысило время ленинского "военного коммунизма", "новой экономической политики". И опустило время сталинского "большого террора".

Кому-то выпала судьба воевать и погибать в годы войны, жить под огнем, в голоде и разрухе, восстанавливать разрушенную страну.

Другим довелось пожить в завоеванном мире, строить панельные дома и жить в них. Эти люди много сделали, подняли Москву, создали мощный строительный комплекс, унаследованный моим поколением.

Нам пришлось при социализме прокладывать проспекты, линии метро, каналы, строить кварталы на бывших окраинах, сооружать Олимпийские объекты. Теперь вот - строить Храм, возрождать Москву.

Завидую тем, кто будет праздновать 900-летие Москвы. Наши потомки смогут увидеть город таким, каким я мечтаю его увидеть. Мечтаю о Москве белокаменной, разноэтажной, комфортной, с чистыми дворами и подъездами.

Мечтаю о Москве, где каждый будет располагать 50-70 квадратными метрами жилой площади. Москвичи поселятся в кондоминимумах, таких как "Золотые ключи", "Синяя птица"... Один из кондоминимумов послужил Олимпийской деревней Юношеских Игр 1998 года. В каждом - гаражи, магазины, рестораны, аптеки, детские учреждения, охрана...

Методом "стена в грунте" началось сооружение невиданного прежде масштаба делового центра на Пресне. "Мосинжстрой" во главе с заслуженным строителем Семеном Исаевичем Свирским день и ночь приближает Москву ХХI века.

Ниже уровня Москвы-реки выкопан циклопических размеров котлован, замкнутое подземное пространство, глубиной 26 метров, периметром 1700 метров. "Мосинжстрой" отличился на Манежной площади. Он выиграл конкурс в борьбе с другими фирмами, домогавшимися крупнейшего городского заказа. И победил. Теперь только так, по конкурсу, можно строить в Москве. Это один из рыночных рычагов подлинного ускорения и перестройки.