Мост Невинных

Глава 6

В Анжеррасе их встретил замученный жизнью комендант. Он в глубокой печали выслушал последние новости о событиях в столице, тяжело вздохнул, словно собирался огласить свою последнюю волю, и спросил, зачем прибыли благородные господа.

— Нас интересует архив, — сказал Солерн, — ренольского архитектора Теодоро дель Фьоре.

— Архив? — вяло удивился комендант. — Сейчас, в такое-то время… на что он вам?

— Дело короны, — ответил Солерн. Начальник крепости явно хотел задать еще вопросы, но жизненных сил ему хватило только на второй тяжкий вздох. Пробормотав “Архив так архив”, он повел их в башню, окна которой выходили в сторону лесов и полей.

— Здесь, как говорят, архитектор провел последние годы, — сказал комендант, скрипя ключом в замке. — Тут хранится все, что после него осталось. Позвать смотрителя?

— Будьте добры, — сказал дознаватель, весьма удивленный тем, что у этого барахла есть еще и смотритель. За чем он тут смотрит, хотелось бы знать?

Едва переступив порог, Николетти с радостным возгласом бросился к стеллажам, набитым книгами, свитками и коробками, словно дорвался до несметных сокровищ. Ги осмотрелся. Комната была довольно велика, но всю ее обстановку составляли высокие, в потолок, стеллажи, пара лесенок и стол со креслом, стоящие около одного из окон. Архив дель Фьоре оказался довольно обширен и упорядочен, а не похож на груду пыльных клочков бумаги, как представлялось Солерну.

«А ведь если тут есть смотритель, — подумал Ги, — то он мог встретиться с диким мастером, а тот заставил его рассказать о тайных ходах, принести карту и забыть обо всем. Черт!»

За дверью послышались тяжелые шаркающие шаги, и в библиотеку вошел смотритель — глубокий старик, не меньше восьмидесяти лет с виду. Он еле брел, опираясь на руку молодого помощника. Николетти впился в них вспыхнувшим, как у филина, взглядом, и мимо дознавателя будто пронеслись тысячи иголок. Старец и юноша одновременно вздрогнули, юнец побледнел и съежился, смотритель поднял руку, закрывая лицо — но никто из них не был мастером, судя по разочарованию, которое отразилось на физиономии ренольца.

— Вы хотели меня видеть? — спросил старичок; его голос был тихим, как шорох пергамента. — Я Луи Дюфур, смотритель архива и библиотеки. Это мой помощник и племянник, Жан Дюфур.

— Солерн, Королевский дознаватель, — представился Ги. — Это мастер Николетти.

Дюфур опустился в кресло и с кротким любопытством посмотрел на них. Его помощник, все еще дрожа, занял место за спинкой, стараясь не встречаться взглядом с мастером и исподтишка разглядывая Солерна.

— Сколько вас здесь?

— Всего двое, — со смешком ответил смотритель. — А когда я умру, останется один.

Солерн краем глаза заметил, что Николетти опять припал к шкафам, восторженно и неразборчиво бормоча себе под нос на ренольском, и спросил:

— У кого, кроме вас, есть доступ к архиву?

— Ключ есть у коменданта — отозвался Дюфур. — Мессир дель Фьоре сменил все замки на те, что собрал сам. Без ключей нельзя проникнуть ни в одну комнату. Разве что разбить окно. А к чему ваши вопросы?

— Есть подозрение, что один из мятежников пробрался в архив и украл из него кое-какие бумаги.

— И вас, королевского дознавателя, волнует кража никому не интересных бумаг в такое-то время?

— Нам нужен тот, кто сумеет опознать вора, — сказал Солерн.

— Но здесь нечего красть. Этот архив бесценен — однако только для тех, кто понимает…

— Сто шестьдесят лет! — прошептал Николетти. — И такая поразительная сохранность!

Мастер вытащил с полки книгу, и Дюфур напряженно выпрямился в кресле:

— Мессир! Осторожнее! Это ценнейшие рукописи, подобных которым в мире нет!

— У вас бывают посетители? Кто-нибудь проявлял интерес к чертежам или другим бумагам?

Дюфур отрицательно покачал головой:

— Кто и зачем? К нам иногда заглядывает наш комендант, он любит читать, но не выносит отсюда книги. Милостью ее величества Екатерины, упокой ее Боже, мы не бедствуем, но посетители после ее кончины к нам не заходят.

— Разве тут совсем никого не бывает? Кто-то же должен хотя бы пыль вытирать.

— Я, — сказал Дюфр-младший. — Я сам все убираю и мою. И чиню по мелочи.

Солерн задумался. То ли они имеют дело с людьми, которым велено все забыть, то ли весь этот опасный вояж вообще не имеет никакого смысла. Николетти меж тем убрел куда-то в недра архива, и оттуда раздался его восторженный возглас:

— Какая прекрасная эскрита!

“Прекрасная что?” — озадачился Ги и пошел на звук. Служители архива встревоженно переглянулись. Старик Дюфур выкарабкался из кресла с помощью племянника и зашаркал следом.

Николетти обнаружился в эркере, где с восхищением созерцал нечто среднее между кофром, сундуком и комодом.

— Что это за штука? — недоумевающе спросил Солерн и обошел ее по кругу. — Для чего она? Она вообще открывается?

— Эскриты — это шкатулочки с множеством ящичков для безделушек, бумаг и духов. Ящички расположены со всех сторон вокруг одной или двух осей, поворачиваются и открываются нажатием на тайные пружинки, — Николетти нежно пробежал пальцами по гладкой полированной панели, — Это тоже эскрита, только очень большая. Изумительной тонкости работа!

Первое, что бросались в глаза дознавателю, помимо утонченной резьбы и перламутровой инкрустации — насколько новой выглядела эта вещь по сравнению с прочими стеллажами, шкафами и креслами.

— Вы недавно ее приобрели?

— О нет! — воскликнул Дюфур-старший. — Ее собрал еще сам Теодоро дель Фьоре. Взгляните, вот его печать.

— Мы скопили деньги за полгода, — добавил его племянник, — и заказали реставрацию в одной из лучших мастерских Байолы.

Сердце Солерна екнуло. Господи, неужели наконец-то?!

— В какой?

— Кажется, ее держит семья Рено. Принеси письма от главы мастерской, Жан, — попросил Дюфур и обеспокоенно уточнил: — Вы же не намерены забрать эту вещь у нас?

— Нет, но мне хотелось бы узнать, как вы ухитрились ее вывезти в город. Она же довольно большая и даже с виду очень тяжелая.

— Что вы! О вывозе эскриты и речи не было! Мы пригласили хозяина мастерской и его работников сюда, и они работали тут несколько месяцев.

«Боже!» — подумал Солерн. Неужто судьба вместо пинков решила преподнести ему подарок?!

— Вы помните, кто именно тут работал?

— Гммм, — Дюфур-старший нахмурился. — Память редко меня подводит, но я бы не стал сейчас на нее полагаться, тем более, что реставрация была завершена полгода назад. Однако, поскольку пройти в крепость без разрешения коменданта нельзя, то я составил список всех работников мастерской и передал ему. У нас осталась копия.

«Расцеловал бы!» — вздохнул Солерн. Если бы все, кого он допрашивал, вели такие списки!

— Вы можете передать нам список?

— Конечно. Я попрошу Жана снять для вас копию.

— Благодарю. Вам припоминаете что-то странное в поведении работников мастерской?

— Как будто нет. Мы, конечно, следили за ними, чтобы избежать малейшего вреда для эскриты и архива, но все обошлось. Они приезжали к шести-семи утра и трудились до ночи.

— И вы ни разу никого из них не застали за лазанием по стеллажам? Никто не задавал вам вопросов обо всех этих книгах и бумагах?

Смотритель покачал головой. Пока они разговаривали, Николетти огладил обеими руками золотистые панели эскриты, изучил резьбу, потрогал медальоны, на что-то нажал, и сбоку вдруг выщелкнулся широкий и низкий ящик. Мастер выдвинул его полностью и торжествующе заявил:

— Прошу, господа! Созданная самим Теодоро модель Байолы… и ее тайных ходов!

Старика от этой выходки чуть удар не хватил, а Ги, не веря своим глазам, уставился на столицу в миниатюре. Николетти подкрутил какой-то рычажок, и здания поднялись над плоскостью. Невероятно точная модель была собрана из крошечных костяных, деревянных и металлических деталей; сеть тайных ходов обозначали желобки из черного стекла.

— Боже мой, что вы делаете! — ужаснулся Дюфур. — Как вы посмели ее трогать?!

— Это надо перерисовать! Принесите бумагу и перья, живо!

— У нас уже есть несколько снятых с модели копий, и мы дадим вам одну, только ради Бога, не трогайте! Вы погубите этот шедевр, созданный руками самого дель Фьоре!

— Если эти работники торчали тут с утра до ночи, то у любого из них была возможность скопировать эту модель, хоть полностью, хоть частично, — сказал Ги. — Значит, он был одним из них!

— Не впадайте в излишний оптимизм, — хмыкнул Николетти. — И не делайте поспешных выводов. Вдруг этот гипотетический любопытный работник просто продал ему копию карты?

— А зачем гило… гипо… черт подери, что значит это слово?! Зачем этому работнику просто так тратить время на копирование карты с модели? Нет, он либо мастер, либо, по меньшей мере, один из мятежников.

— О чем вы говорите? — пролепетал Дюфур. — Боже мой, вы же не намерены конфисковать эскриту?!

— Нет, нам достаточно писем от хозяина мастерской, списка его работников и копии карты. Ваш архив и ваша эскрита в полной безопасности, — с улыбкой сказал Ги. — Благодарю вас за содействие делу короны, господа.

Когда Жан Дюфур принес им все бумаги, мастер Николетти с явной неохотой отлип от эскриты и обвел алчным взором шкафы и стеллажи, словно втайне надеялся вынести их содержимое в кармане. Ги, не дожидаясь старика, быстро сбежал по лестнице — его уже давно не сжигал такой охотничий азарт! Чертов дикий мастер все-таки оставил след, как все люди, и Солерну не терпелось как следует встряхнуть хозяина мастерской и наконец найти этого неуловимого невидимку.

***

Дознаватель и мастер выбрались из лодки у Моста Невинных, изрядно удивив де Вийона, который считал, что они захотят вернуться во дворец, однако все же выделил им сопровождение из четырех гвардейцев. У Ги не хватило бы терпения ждать следующего дня, когда допросить владельца мастерской можно было уже сегодня. К тому же неизвестно, что способен принести новый день в Байоле, которая все больше напоминала пороховую бочку. Когда они возвращались, на улицах Сен-Нерин уже снова бурлила толпа.

Солерн знал квартал, где располагалась мастерская краснодеревщиков — отца и сыновей Рено, к которым обратились Дюфуры для реставрации эскриты. Дознаватель быстро шел мимо темных домов с закрытыми ставнями. Николетти с недовольным видом следовал за ним по опустевшим улицам — он еще в лодке снова выразил весьма скептическое отношение к воодушевившим Солерна мыслям.

Уже начало смеркаться. Хорошо бы вернуться в Бернарден до ночи — четырех гвардейцев слишком мало, чтобы дать отпор народным толпам, если те снова решат побеседовать с регентом по душам. Хотя Байола пока хранила грозное молчание, а горожане не показывались на центральных улицах, Ги знал, что окраины не спят так же, как Сен-Нерин.

Двери и окна мастерской были заперты. Солерн велел гвардейцам ждать поодаль и постучался. Вчера вечером он послал к себе домой за обычной одеждой, без геральдических цветов и роз Монбрианов, и сейчас ничем не отличался от тысяч дворян, наводнивших столицу из-за траура по старому королю и в ожидании коронации нового. На стук долго никто не отзывался, но Ги трудился, не покладая рук, и наконец из-за двери глухо буркнули:

— Чего надо?

— Открывайте, — отозвался Солерн. — Есть заказ.

В двери медленно отворилось крошечное окошко. забранное решеткой. В нем показались темно-карие глаза под густыми черными бровями.

— Заказ? — подозрительно осведомился бровеносец, видимо — Мишель Рено, владелец мастерской. — Какой к черту заказ в такие-то времена?

— Мы хотим заказать шкатулки и сундуки для приданного моей дочери.

— Какие еще мы?

— Я и мой отец.

Николетти рядом нетерпеливо засопел, но пока вел себя прилично. Рено обшарил их долгим взглядом и буркнул:

— Расценки вдвое выросли. Времена на дворе не сахар.

— Ладно. Что поделаешь, — философски заметил Солерн, — времена временами, а хорошие женихи на дороге не валяются.

— Что верно, то верно, — согласился Рено. Заскрипели засовы, и дверь приоткрылась ровно настолько, чтоб Ги и Николетти смогли по одному протиснуться в узкую щель.

— Народец ныне пошел очумелый, — изрек хозяин; двое его сыновей или помощников целились в визитеров из старых мушкетов, стоя на лестнице на второй этаж. — Всего можно ожидать.

— Вы Мишель Рено? — спросил Николетти.

— Он самый. Откуда вы о нас узнали?

— От моего друга, Луи Дюфура, смотрителя архива в Анжеррасе. Я хочу заказать у вас несколько шкатулок, в том числе эскриту по ренольской моде, в подарок внучке.

— Это можно, — сказал Рено. — Хотя мы сейчас работаем не так шустро.

— Отчего же?

— Так вот от этого, — мебельщик ткнул пальцем в закрытое окно. — Я тут только с сыновьями остался. Работники кто разбежался, кто попрятался. На улицу выходить страшно, каждый день то режут кого, то душат.

— А недавно виселицу устроили, — пробасил один из его сыновей. — Прям у моста.

— Кретины, что с них взять, — буркнул Рено-старший. — Бузят против регента, а проку? Этого удавят, другой на трон влезет, и что? Будто чего поменяется, тьфу.

Николетти ядовито улыбнулся, глядя на Солерна.

— А вы, мессир, откуда будете? — спросил второй сын мебельщика.

— Аржель, — ответил дознаватель. — С юга за Тийонной. Мессир Дюфур рекомендовал нам вашу мастерскую, особенно тех, кто работал над эскритой. Мы надеялись, что они возьмутся и за наш заказ, — Солерн протянул хозяину список имен. Рено пробежал его глазами и покачал головой:

— Нет, из них всех я разве что Нуаро могу обратно притащить. Он на соседней улице живет…

— Жил, — вмешался старший сын. — Недавно уехал, повез жену и детей в деревню, подальше от бардака. Остальных я уж месяца три как не видел.

— Еще двое с этими полоумными, — добавил Рено. — Но я от них держусь подальше. Мало ли что может взбрести на ум кретинам. Сегодня хотят утопить короля, завтра всех младенцев подряд начнут душить.

Ни сам мебельщик, ни его сыновья способностями мастеров не обладали, судя по спокойствию Николетти. Значит, диким мастером был кто-то из списка. Но Ги даже не успел придумать следующий вопрос, чтобы без подозрений выведать, где их найти — комнату заволокло давящим ореолом, который прополз прямо в душу, и Николетти сказал:

— Ну все, поиграли — и хватит. Положить, — сыновья Рено покорно уложили мушкеты на пол. — Стоять, — дернувшийся было к двери Рено-старший замер.

— Какого черта?! — рявкнул Солерн. — Не лезьте, я ведь уже…

— Вы так до следующего месяца будете с ними ворковать. У меня нет столько свободного времени. Почему вы вообще это затеяли?

— Чтобы их не прикончили! Ваш чертов дикий мастер имеет привычку убивать всех, кто видел его в лицо!

С физиономий мебельщиков схлынули последние живые краски. Они могли только в ужасе таращить глаза на старика, пока он не разрешит им шевельнуться. Младшего начала колотить крупная дрожь.

— Ах да, и верно, — покивал ренолец, присел на край стола и бросил Рено-старшему: — Подойди.

Щека мебельщика судорожно задергалась — но его сил хватило лишь на несколько секунд сопротивления. Мастер прижал пальцы к его вискам и впал в задумчивость, прикрыв глаза.

— Вы тоже, — велел он спустя минуту. Изучив таким образом сыновей Рено, Николетти забарабанил пальцами по столу.

— Ну что? — спросил Солерн.

— Он велел им забыть, — ответил старик.

— Забыть что?

— Личность дикого мастера, разумеется. Какой странный гуманизм…

Дознаватель поперхнулся. Николетти окинул мебельщиков оценивающим взглядом:

— Проще было бы приказать этим бугаям перебить друг друга. Или утопиться, благо мост и река под боком. Странно.

— Ну так прикажите им вспомнить.

— Человеческая память — не ковер, на край которого можно сперва набросить платочек, чтобы скрыть пятно, а потом сдернуть. Если мастер прикажет человеку что-то забыть, то он и забудет, навсегда. Вернуть эти воспоминания уже нельзя, именно поэтому нормальные, обученные мастера к такой мере прибегают редко.

— Однако, — пробормотал Солерн. — Я допрошу соседей. Черт побери, не может же один мастер стереть память всем жителям квартала!

— Я бы смог, — меланхолично изрек Николетти; Рено-старший задохнулся. По лицам его сыновей струился пот. Ги, проглотив и это откровение, спросил:

— А дикий мастер?

— Кто знает… в целом, это не трудно и усилий не требует.

Солерн тихо выругался и, поскольку терять было уже нечего, представился:

— Старший королевский дознаватель. Мы разыскиваем мастера, примкнувшего к бунтовщикам. По нашим сведениям, он работал здесь. Принесите списки всех работников. Они у вас есть?

— Неси, — просипел Мишель Рено сыну. — Бухгалтерские книги. Там есть, где оплата работникам.

— Карандаш или перо с чернилами тоже. Когда принесут книгу, назовете всех ваших работников, которых помните.

— Метод исключения… долго. Ты, — Николетти повернулся к второму сыну Рено. — Я хочу осмотреть дом. Пойдешь со мной. А вы двое — подчиняйтесь дознавателю.

Пока старый ренолец изучал дом, Солерн занялся бухгалтерскими книгами. Но, к его разочарованию, Мишель Рено смог вспомнить всех работников, даже временных. Назвал он и всю прислугу, которая сейчас разбежалась. Неужели дикий мастер не работал у мебельщиков, и все напрасно, и надо начинать сначала?

— Идите сюда, — вдруг раздался голос Николетти с лестницы. Солерн поднялся на второй этаж, где размещались спальни семьи Рено. Младший сын неуверенно мялся у двери в небольшую комнату.

— Что здесь?

— Гостевая.

— Нет, — глаза Николетти блеснули. — Тут кто-то жил постоянно. Здесь есть еще три обжитые комнаты — по одной для сыновей и спальня хозяина. А эта тогда для кого?

Солерн внимательно осмотрел спальню. В ней не было личных вещей или мелочей вроде расчески или бритвы, но в сундуке дознаватель нашел одежду, которая была бы слишком мала и Мишелю Рено, и его сыновьям, аккуратно сложенные и завернутые в тряпицу чертежные принадлежности и немного книг — их часто читали, судя по состоянию страниц и обложек. Они были посвящены породам дерева, искусству резьбы и составам лаков и красок.

— Кто здесь жил? — спросил Ги, показывая Рено-младшему книги и вещи. Тот изумлено заморгал, увидев содержимое сундука.

— Тут? Тут никто никогда не жил! Я не знаю, чье это и откуда оно здесь!

— Не знаете? — медленно повторил Солерн, начиная догадываться… но черт побери! Даже для дикого мастера это уже слишком! Неужели ему настолько все равно?

— Нет, — мотнул головой Рено-младший. — Это шутка чья-то! Я даже не заходил в эту комнату… никогда, — немного неуверенно добавил он, озираясь по сторонам.

— Странно, что он все это не сжег, — тихо сказал Ги.

— А то, что он приказал своим же отцу и братьям себя забыть, вас не удивляет? — фыркнул Николетти.

“Что же это за человек, — угрюмо подумал Солерн, — раз так легко пошел на то, чтобы лишиться семьи? Ведь они больше никогда его не вспомнят… может, он не знает, что память уже не вернуть?”

— В какой церкви вас крестили?

— Святого Антуана, тут, недалеко, за Мостом Невинных.

— Хорошо. Благодарю за содействие делу короны, — дознаватель захлопнул сундук. — Идемте, Николетти. Пороемся в церковных книгах. Если только мастер не велел священнику утопиться вместе с ними.

***

Священник, отец Оноре, непрерывно трясся. Впрочем, жизнь в столице вполне могла доконать даже молодого мужчину с крепкими нервами, что уж говорить о пожилом человеке шестидесяти лет. Он долго отказывался верить, что Солерн — королевский дознаватель, и открыл им только после приказа мастера, уставшего ждать, пока Ги убедит пастыря в своей благонадежности.

В церкви никого не было, несмотря на близящийся час вечерни. Отец Оноре, хоть и впустил дознавателя, мастера и гвардейцев, все равно выглядел смертельно перепуганным. Что и неудивительно — с порога церкви была видна виселица, на которой все еще покачивалось тело амальского солдата.

— Где у вас книги с метриками? — спросил Солерн.

— В моем кабинете, а… а зачем вам?

— Мне нужны записи о крещении детей Мишеля Рено. Сколько их у него?

— Трое: Мишель-младший, Жан и дочь Клодин. Почему вы спрашиваете?

— В кабинет, — велел Николетти. — Живо!

Священник устремился вглубь церквушки, а Ги проклял про себя предусмотрительность дикого мастера: разумеется, он обработал и отца Оноре. В конце концов, нетрудно догадаться, где можно найти записи об имени и рождении почти любого даларца. Церковь требовала вести строжайший учет всех верующих для расчета десятины.

На метрическую книгу Солерн не потратил много времени: она сразу раскрылась на том месте, где из нее вырвали три страницы. Мастер учел даже то, что записи могли отпечататься на соседних листах.

— Кто это сделал?

— Я… я не помню… не знаю… Она была в полном порядке! — отец Оноре опал с лица: порча метрических книг каралась сурово. Николетти пролистал ее и заметил:

— Если исходить из дат на соседних страницах, то дикому мастеру сейчас от двадцати до двадцати четырех. Молодой, а уже такой борзый…

— Когда проявляются способности? — спросил Ги.

— Совершенно по-разному. Нетрудно определить, что ребенок будет мастером, но способности у него могут проявиться и в три года, и в тринадцать лет. Печально, но что поделаешь.

— О чем вы говорите? — удивился священник. — Если бы я узнал, что в моем приходе есть ребенок, одаренный способностями мастера, я бы написал кардиналу Байолы, как нам велит булла Его Святейшества.

— Булла?

— Папа Иоанн Седьмой, — сказал Николетти, — обязал всех священников уведомлять кардиналов или архиепископов о появлении в приходе одаренного мальчика. Прихожане, в свою очередь, должны рассказывать своим духовным отцам о таком ребенке, даже если этот ребенок соседский.

— И понятно, что они частенько этого не делают, — хмыкнул Солерн. — Никто из прихожан не обращался к вам и сами вы ничего подобного не наблюдали?

Старичок покачал головой. Солерн повернулся к Николетти:

— Что происходит, когда кардинал получает такое сообщение?

— Он передает его мастеру или в ближайшую школу, где мы обучаемся. Мастера проверяют ребенка, и если у него есть способности, то он отправляется на обучение.

— Рено могли скрывать способности сына, обнаружив, что если об этом станет известно, у них отнимут ребенка.

Ренолец поморщился:

— Все знают, что это запрещено, и все равно до сих пор люди верят, будто оно само пройдет, как прыщи.

— Я ничего такого не помню! — возмущенно вклинился отец Оноре. — И у Рено не было никакого третьего сына!

— Может, и впрямь не было, — пробормотал Николетти. Солерн раздраженно вскинулся, но ничего сказать не успел: на пороге кабинета появился один из гвардейцев и, немного задыхаясь, выдавил:

— Мессир, нам лучше не выходить наружу!

— Это еще какого черта?

Отец Оноре возмущенно затрепыхался.

— Там… там народ, мессир. Собрался и идет!

— Проклятие! Опять?!

— Двери и окна запереть и забаррикадировать, — велел Николетти. Подчиняющая волна скользнула мимо Солерна и обволокла гвардейца и священника. Они кинулись выполнять приказ, а Ги выбежал из кабинета и бросился к лестнице, что вела на колокольню. Чертов Жильбер! Чертов регент! Чертовы байольцы! Какого дьявола им не сидится по домам?!

Ги вырвался на вершину колокольни, продуваемую сырым холодным ветром. Внизу через Мост Невинных сосредоточенно маршировала толпа горожан. Они двигались так слаженно, что дознавателю на миг показалось, будто это армия. Над толпой горели факелы и возвышались палки, обмотанные чем-то светлым.

— Кретины! Они опять тащатся ко дворцу!

— Давно не видел, чтобы правитель вызывал у народа такую единодушную антипатию, — заметил Николетти, свесившись через хлипкое ограждение.

— Я думал, после бойни у Эксветена они уймутся хотя бы на неделю!

Толпа неостановимо текла по улице. Дознаватель мог лишь бессильно наблюдать, как вожаки тащат горожан на верную смерть, а те и идут, словно безмозглые бараны. Герцог фон Тешен охотно повторит угощение пулями и картечью, но почему им всем плевать?!

Вплеснувшись на Площадь Невинноубиенных, толпа сбавила шаг, над ней прозвучала какая-то команда, которую Солерн не разобрал. Спустя секунду палки исчезли, а над головами людей развернулись флаги — огромные, пурпурно-бело-зеленые полотнища, затрепетавшие на ветру. Ги в отчаянии врезал кулаком по ограждению так, что оно зашаталось. Мастер издал короткий смешок:

— Хотел бы я увидеть сейчас физиономию вашего регента. Я бы даже заплатил за такое зрелище!

***

Фонтанж промокнул лоб платком. Жизнь не баловала графа в последнее время. Мало того, что он фактически сидел под арестом во дворце, так еще и регент выставил утроенную охрану вокруг своих покоев. Проникнуть внутрь, чтобы подменить последнюю копию эдициума, пока не представлялось возможным. Поддельный документ жег карман, как уголь. Фонтанж прекрасно понимал, что с ним будет, если его поймают с такой бумагой за пазухой.

Глава Секрета Короля прошелся по залу совещаний при Яшмовом кабинете. Здесь по традиции, укрепившейся со времен Генриха II, король встречался со своими министрами. Регент не стал ее нарушать, но последние полчаса безвылазно сидел в кабинете, не показываясь на глаза ни министрам, ни маршалам, и Фонтанж всеми фибрами души ощущал, как почтенное собрание первых лиц государства доходит до белого каления.

Он остановился у окна. Отсюда были видны и массивный полукруглый выступ Зала Ястребов, и площадь перед дворцом, и расчеты солдат-амальцев, охраняющих покой регента. В темноте терялись жерла пушек, но граф знал, что они там, смотрят на площадь — однако даже под их защитой герцог едва ли спит спокойно.

Вдруг в темном городе Фонтанж заметил движение: от Моста и Площади Невинных к Эксветену плотной тучей шла толпа, подсвеченная факелами, как молниями. На миг туча приостановилась, и над ней распахнулись, словно крылья, трехцветные стяги.

У графа отвисла челюсть. Несколько секунд он в тупом изумлении наблюдал, как байольцы движутся ко дворцу под этими странными знаменами, молча, без шума и выстрелов, пока из кабинета не вылетел герцог фон Тешен и не взревел, как раненный тур:

— Какого черта тут происходит?! Что это за флаги?! Кто посмел! Вы! — взор регента впился в графа. — Отвечать!

— Очевидно, байольцы недовольны арестом парламента, мессир, — как мог спокойно отозвался Фонтанж, в надежде, что эти слова произведут на герцога такое же действие, как искра на пороховой склад. И не ошибся: регент побагровел, на лбу и висках вздулись вены, кулаки сжались.

— Недовольны? — зарокотал он. — Они недовольны?!

— Созыв парламента перед коронацией монарха — уважаемая многовековая традиция, — прошамкал министр казны Его Величества, к радости Фонтанжа, подлив масла в огонь. — Даларцы рассчитывали на праздники и торжества, а не на бойню у этих стен.

— О, я охотно повторю! — регент метнулся к окну. Толпа заполняла Площадь Роз: люди в первых рядах несли пучки ветвей, перевитые лентами. Они складывали эти странные букеты там, где на площади до сих пор виднелись темные пятна крови.

— Свободу парламенту! — внезапно взревела толпа так, что стекла зазвенели. — Долой регента! Долой Амалу! Слава Даларе! Народ и Далара!

— Вайс! — взвыл герцог, и тут грянул поразительно слаженный залп. Фонтанж бросился на колени, опрокинул стол и заполз за него, прикрывая голову папкой с документами. Окна разлетелись вдребезги, обдав зал фонтаном осколков вперемешку с пулями.

“Господи, хоть бы он сдох!” — в отчаянии подумал граф. Но против ожидания среди стонов и криков прогремел голос регента:

— Вайс! Полк к оружию! Артиллерию к бою!

— Ваше высочество, — послышался мягкий увещевающий баритон посла фон Линденгардта, — будьте же благоразумны: если вы снова расстреляете толпу, то последствия…

— Срал я на последствия! — рявкнул герцог, окончательно забыв, где находится. — Я передавлю этих даларских вшей, даже если в чертовом городе ни одной не останется!

Зал наполнялся холодным воздухом и запахом пороха. Вокруг стонали и вскрикивали раненые — осторожно высунув голову из-за стола, Фонтанж увидел истекающего кровью министра казны: старик хрипел и зажимал руками простреленный живот. Под ногами фон Тешена захрустело стекло: невредимый герцог, слегка пригибаясь, быстрым шагом покинул кабинет. За ним следовал фон Линденгардт. Впереди мелькнул мундир Вайса, капитана герцогского полка.

Грохнул второй залп. Фонтанж сжался за столом. В кабинет наконец-то вломились гвардейцы под командованием Турвеля, бросились к окнам и открыли ответный огонь. Несколько солдат потащили к выходу министров и маршалов, раненных, уцелевших и умирающих. Кто-то помог Фонтанжу подняться, но граф старался так втянуть голову в плечи, чтобы в случае чего в нее не попало шальной пули.

— Они же так перебьют этот чертов парламент! — прохрипел он. Гвардеец покачал головой:

— Они не стреляют по окнам Зала Ястребов. Только по соседним.

Оказавшись снаружи, граф привалился к стене, перевел дух и обнаружил, что герцог, вместо того чтобы ускакать к своим любимым пушкам, стоит перед дверями Зала Ястребов. Посол фон Линденгардт что-то изо всех сил доказывал ему вполголоса по-амальски. Но регент, очевидно, не слушал: по его знаку солдаты из Амалы отворили двери, из-за которых хлынул поток зловонного, душного воздуха, пропитанного тяжелым духом от почти ста семидесяти человеческих тел. К тому же нужду парламентариям приходилось справлять в вазы, ранее украшавшие зал, что тоже не добавляло воздуху свежести.

— Вывести десять, — приказал фон Тешен.

— Что вам нужно? — подал голос высокий, полуседой мужчина лет сорока. Фонтанж с некоторым усилием припомнил, что это адвокат Жан-Клод Дюбуа, о котором ему докладывал Солерн. Солдаты герцога принялись выволакивать из зала парламентариев. Один схватил пожилого священника, и какой-то юнец бросился на защиту дряхлости с возмущенным возгласом:

— Не троньте старика! Вашей храбрости на большее не хватает?!

Солдат отпустил священника и без особого колебания врезал молодому парламентарию прикладом мушкета в лицо. Юный идиот упал, обливаясь кровью, и по жесту регента из зала вытащили обоих: и щенка, и священника.

— Куда вы их ведете?! — закричал Дюбуа; двери снова захлопнулись, и регент быстро направился прочь от зала. Десяток парламентариев тащили за ним. Снаружи все еще трещали выстрелы, хотя уже не так часто и слаженно. Граф почти пришел в себя, когда выстрелы вдруг сменились громкими криками, и стрельба стихла. Начальник Секрета Короля рискнул подползти к окну и выглянуть поверх подоконника. На балконе над Яшмовым кабинетом он узрел десять членов парламента и регента, и в очередной раз поразился его бесстрашию на грани слабоумия.

— Прекратить огонь! — крикнул герцог; его голос звучно разнесся над площадью, и выстрелы действительно прекратились. В регенте все-таки было нечто властное. Амальские солдаты, по крайней мере, без раздумий шли за ним в огонь и воду, что вызывало очень мучительное беспокойство у брата фон Тешена, короля Людвига. И почему он не удавил младшенького брата еще в колыбели?!

— Ваши парламентарии, — отрывисто продолжал герцог; один из солдат поднес фонарь поближе к заложникам, чтоб их было лучше видно. Священник упал на колени и стал молиться.

— Ваши действия — сложить оружие и убраться отсюда, — фон Тешен кивнул солдатам. Те вскинули мушкеты; по площади пробежал глухой ропот. — Иначе парламентариев станет на десять голов меньше.

Ропот перерос в гневный рев, но ни одного выстрела со стороны байольцев не последовало. Фонтанж удивился: он никак не ожидал такой любви к парламенту у бунтовщиков. Наводило на мысли…

— Если я через минуту не увижу отступления, — грозно продолжал фон Тешен, — то начну сокращать число парламентариев. Убирайтесь! Живо!

Фонтанж сглотнул. Он бы не стал так разговаривать с ополоумевшей чернью, даже имея за спиной пушки и полки. Но чернь, против ожиданий графа, вдруг подала назад. Медленно и неохотно, сохраняя порядок, будто солдаты, байольцы отступили от Эксветена. Под светом факелов и полощущимися на ветру трехцветными флагами они отходили, растекаясь, словно ручьи, по улицам и переулкам.

— Надеюсь, я был достаточно дипломатичен? — осведомился у фон Линденгардта регент, когда последние бунтовщики покинули площадь и скрылись в ночи.

— О, более чем, ваше высочество. Это был тонкий и разумный ход.

— Отлично. Этих — расстрелять, тела повесить на площади. Остальным — ни крошки еды и ни капли воды, — герцог повернулся на каблуках и гордо удалился под громкие возгласы посла. Фонтанж отвернулся и прикрыл глаза. За окном раздались выстрелы.

***

— Мессир, может, мы пойдем? — почти заискивающе спросил один из гвардейцев. — Пока там тихо.

Отец Оноре с надеждой уставился на дознавателя. Солерн, который спустился с колокольни, когда толпа дисциплинированно отступила, осторожно выглянул в окно кабинета поверх серванта — его гвардейцы придвинули к окну в качестве баррикады. На улице никого не было. Армия байольцев рассеялась в переулках и ночном мраке, словно ее и не было.

— Идем, — решил Ги. — Пока на улицах относительно тихо, мы успеем взять след дикого мастера.

— Сейчас? — спросил Николетти. — Ночью? Вшестером? И какой след, простите, вы собрались брать? Уверен, что он стер память всем своим соседям.

— Мы пойдем не к ним, а к шлюхам.

Отец Оноре возмущенно дернулся, Николетти поднял бровь:

— Оригинально.

— Здесь рядом квартал развлечений для умеренно состоятельных горожан. Уверен, что сынки Рено частенько там отирались.

— Но это же опасно, мессир! — попытался воспротивиться гвардеец. — Разве не лучше завтра утром…

— Можете вернуться в Бернарден или во дворец, — сказал Солерн. Гвардейцы переглянулись, покосились на мастера и в тихом отчаянии последовали за дознавателем — в холодную декабрьскую ночь, под мелкий снег. Наверное, сочли, что в обществе мастера они в большей безопасности, чем во дворце или в тюрьме.

Нынешняя зима подкосила даже вечно веселый квартал Роз Фиделис — там было так же темно и пусто, как на других улицах. Хотя поблескивающий за закрытыми ставнями свет подсказывал, что кто-то все еще рискует выходить из дома по вечерам в поисках развлечений. Николетти шел за Солерном, с любопытством озираясь по сторонам.

— Вы так уверенно куда-то стремитесь, — наконец заметил мастер. — Частенько захаживаете?

— Да. К осведомителю.

Николетти скептически хмыкнул:

— Думаете, она станет сейчас с вами разговаривать? Мне кажется, вы уже не котируетесь как достойный собеседник.

Дознавателя больше волновало то, что у него нет денег. А без звонкой монеты мадам Люсиль все равно будет неразговорчива… впрочем, для этого и нужен мастер. В темноте Ги с трудом разглядел вывеску “Зеленые кружева” и подергал колокол у дверей. Не открывали так долго, словно в доме все умерли. Наконец после того, как Солерн стал звонить непрерывно, за дверью послышались тяжелые шаги.

— Дайте кошелек, — прошипел Солерн.

— С чего это? Я не собираюсь им платить.

— Нас не впустят, пока мы не покажем, что платежеспособны.

— Разве вас тут не знают в лицо?

Смотровое окошко узенько приоткрылось, и за ним блеснул отблеск фонаря или свечи. Дознаватель нетерпеливо протянул руку; мастер с тяжелым вздохом вытащил из кармана кошелек и ткнул им в окошко на двери. Наконец заскрипели замки и засовы; открыв дверь, охранник пробурчал:

— Запираемся по приказу мадам. Времена нынче неспокойные, — вгляделся в посетителей и, узнав Солерна, глухо вскрикнул: — Куда?! Вам сюда нельзя!

Ги медленно повернулся к нему (Боже, как же внутри было тепло!) и осведомился:

— С каких это пор?

— Мадам запретила! Ради безопасности! Ни вас, на гвардию, ни амальцев…

— Ничего, — процедил Ги, — мы ненадолго.

Он положил руку на эфес шпаги, и охранник попятился.

В зале, где пара посетителей не очень радостно коротала время в обществе шлюх, собралась вся охрана достойного заведения — дюжина вооруженных мужчин. Солерна узнали и здесь — начальник охраны подошел и молча, вопросительно уставился на него, держа на виду пистолет.

— К мадам Люсиль, — сказал Ги.

— Не принимает, — отвечал охранник. — Ваши тут нынче не в цене.

Солерн исподлобья уставился на охранника. Остальные пока не поднимались с мест, но пристально наблюдали. Гвардейцы придвинулись ближе, с презрением глядя на головорезов, и тут Николетти, которому явно опротивело ожидание и местное общество, коротко бросил:

— Всем сидеть и не шевелиться. А ты — веди нас к мадам Люсиль. Живо.

Ги чуть не задохнулся от распустившегося буквально на расстоянии вздоха ореола подавления. Голову сдавило, точно тисками, сердце тяжело заколотилось, а еще он не видел, но ясно чувствовал, что ореол состоит из незримых лепестков, которые раскрываются вокруг Николетти, словно бутон.

Гвардейцы отшатнулись, охранник опал с лица, повернулся, как кукла, и зашагал к лестнице. Ги стиснул зубы и заставил себя идти следом, держась на расстоянии от мастера. Гвардейцы остались внизу — и одному даже стало дурно.

Охранник остановился у ореховой двери, хорошо знакомой дознавателю, и постучал.

— Кто там? — недовольно спросила мадам Люсиль.

— Господин из Секрета Короля.

— Что?! Какого черта ты его сюда притащил?!

— Со мной мастер принуждения, Люсиль, — сказал Солерн. — Откройте мне, пока вас не заставили.

После долгого молчания дверь рывком распахнулась, и мадам яростно прошипела:

— Я больше не сотрудничаю! Никто больше с вами не сотрудничает! А ты пшел вон, пес!

— Иди, — лаконично велел старик. Охранник поплелся прочь. Мадам Люсиль попятилась от мастера, и Ги, воспользовавшись моментом, переступил порог кабинета.

— Не волнуйтесь, я ненадолго.

— Мне плевать! Убирайтесь! Вы здесь больше не в цене, а ваших осведомителей того гляди начнут убивать прямо на улицах!

— Среди ваших клиентов были сыновья из семьи Рено, которая держит мебельную мастерскую?

Мадам на несколько секунд замолчала, посверлила Солерна оценивающим взглядом и резко сказала:

— Расценки выросли. И деньги вперед.

У Ги не было денег. Но Николетти не стал ждать, пока дознаватель унизиться до уговоров, и кратко проронил:

— Отвечайте.

Женщина оцепенела, глядя на него как кролик на удава. Мастер стоял, скрестив руки на груди, и выглядел угрожающе, при чем не прикладывая к этому никаких усилий. Солерн на миг ему позавидовал — но его силы рядом с ореолом таяли так стремительно, что на какие-либо чувства их уже почти не осталось. Мадам Люсиль несколько раз судорожно сглотнула и выдавила:

— Я их видела в зале с девочками.

— Сколько их было? — отрывисто спросил Солерн: ореол его просто душил.

— Трое, чаще всего — сынки Мишеля, сам-то он не особо ходок был до смерти жены. Потом и он стал заглядывать.

— Имена.

Мадам наморщила лоб:

— Один был Мишель вроде. Второй Жан… или Жак. Третий, кажется, Этьен.

— Опиши этого третьего, — приказал ренолец.

Солерн расстегнул пару пуговиц и ослабил воротник сорочки. Хотелось открыть окно и выброситься в него же. Даже пойманный наконец-то след неуловимого и безликого мастера не вызывал ни малейшей радости, пока Николетти стоял рядом, распространяя тяжелый, как свинец, ореол подавления. Господи, как же он живет с этим внутри?