- Ты в порядке вообще? - спрашивает Кэй.


- В большем, чем вы думаете.


Даже в темноте я могу разглядеть тонкие, едва-едва заметные белые шрамы, оставшиеся на ее лице. Скоро и они исчезнут.


- Ты видела... - начинаю было я.


- В моей палате билось стекло и летали книги. Мне пришлось спрятаться под кроватью. Достаточно унизительных подробностей для тебя?


Я замолкаю, мы с Кэем переглядываемся. Взрослые идут вслед за нами, и мне становится спокойнее. Все тихо, эта безумная ночь вдруг превращается в обычную, и я почти жалею об этом.


Мы спускаемся в гостиную, где на обоях замерли в вечном полете бабочки, окруженные завитушками растений, где теплый и пушистый ковер на котором мы с Морганой так любим валяться, где ребята и свет камина, и все то, что я привыкла вспоминать при слове "семья".


Очень похоже на обычные посиделки вечерами, однако слишком много взрослых и все слишком напряжены. Мы с Кэем махаем Моргане и Ниветте, Ниветта авторитетно кивает, а Моргана чуть вскидывает бровь и совершает едва заметное движение головой в сторону взрослых. Я вижу, что ей очень тяжело сдержать себя. То, о чем она мечтала - исполнено. Номер Девятнадцать здесь.


Только, кажется, вовсе не для того, чтобы нас спасти. По крайней мере, у меня такого впечатления не сложилось. Я занимаю свое место на полу, рядом с Морганой, Кэй садится на диван, а Гвиневра встает у кресла, где сидит Гарет. Около камина, смотря в огонь, стоит Мордред. Он не отводит взгляда от пляшущих языков пламени, говорит:


- Время довольно позднее, и мне не хотелось беспокоить вас до утра. Я полагал, что это может подождать.


Ответом ему является только тишина. Мы все впериваемся в него взглядами, неотрывно глядим ему в спину.


- Очевидно, я ошибался.


Моргана берет меня за руку, мы переплетаем пальцы. Я чувствую, как дрожит ее рука.


- Кто из вас видел его?


Моргана, я и Ниветта поднимаем руки. Чуть подождав, это делает и Гвиневра. Мордред не оборачивается, чтобы посмотреть, кто из нас столкнулся с Номером Девятнадцать лично.


- Вы должны понимать, что он не реален в полном смысле этого слова.


- Но он настоящий! - говорит Моргана со страстью, которую она редко выражает при взрослых. Мордред наконец оборачивается. Лицо его сохраняет спокойное выражение, глаза остаются безразличными.


- Да, Моргана. Чем больше ты веришь в его присутствие, тем больше силы он приобретает. Из-за того, что вы слишком часто обращались к этой истории с чердака все и началось.


Я чувствую, как Моргана впивается ногтями мне в ладонь, издаю слабый писк. Мордред, кажется, замечает это. Он говорит:


- Вам стоило бы читать друг другу что-нибудь другое, когда вы были детьми.


Хватка Морганы чуть ослабевает, она понимает, что я не сказала всего. Я оборачиваюсь, чтобы увидеть взрослых. Ланселот и Галахад стоят у стены, довольно далеко от нас. Они тоже смотрят на Мордреда, смотрят с ожиданием.


Я вырываю руку из хватки Морганы, вижу три наполненных кровью лунки от ее ногтей. Как полумесяцы, думаю я, сочащиеся кровью.


Мордред говорит:


- Так называемый Номер Девятнадцать, это лишь одно из проявлений Королевы Опустошенных Земель. Которой вы открыли врата. По незнанию, и все же, это сделали вы. Но вы не первые, кто допустил такую ошибку.


Мордред рассказывает нам ту же историю, которую рассказал мне. Я смотрю на Ланселота и Галахада. Галахад задумчиво кивает, погруженный в свои мысли, а Ланселот смотрит в окно. Им стыдно, думаю я, похоже на то.


Однажды Галахад рассказывал нам, почему мы все носим эти имена из "Смерти Артура". После резни никто из выживших не помнил ничего о своей жизни, даже собственное имя. Мы ничего не помнили. Они взяли первую попавшуюся им книгу, и назвали нас. И назвали себя, потому как их старая жизнь закончилась.


Теперь Мордред впервые открыто говорит о том, почему их воспоминания сохранились. Ниветта неотрывно смотрит на него своими жуткими глазами, Кэй пытается со всеми переглянуться, чтобы выяснить, как относиться к новости, Гвиневра поджимает губы, вскидывает брови, монолог явно не удовлетворяет ее полностью и все же открывает какие-то ответы. Моргана сидит с отсутствующим видом, кроме Номера Девятнадцать ее ничто в этой истории не волнует. И только Гарет продолжает просто внимательно слушать, силясь понять.


Мордред говорит:


- Завтра мы проведем совместный ритуал, чтобы закрыть свой разум. Королева Опустошенных Земель не опасна, пока вы не накормите ее до отказа. Для нашей же безопасности мы проведем ритуал, чтобы быть невосприимчивыми к ее влиянию.


- Вы имеете в виду, - говорит Гвиневра. - Что мы не будем видеть и слышать проявления ее активности. Но не сделает ли это ее еще более опасной?


Мордред смотрит на часы, приподняв их за цепочку.


- Только незапятнанный получит силу, - говорит он так тихо, что мне кажется, будто это слышу только я.


Мордред снова оборачивается к огню, а потом добавляет:


- Она не опасна до определенной стадии. Если в нужный момент отрезать ей доступ к нашим страхам и фантазиям, она зачахнет. Она ничего не может сделать.


Именно в этот момент огонь в камине гаснет, будто его мгновенно задул кто-то очень большой, кто наблюдал за нами все это время. Мордред стоит неподвижно, будто все еще наблюдает за несуществующим огнем. Мы с Морганой прижимаемся друг к другу, я от страха, она от возбуждения. Кэй сползает к нам, как и Ниветта. Чуть подумав, пару шагов вперед делает Гвиневра, а Гарет пулей слетает с кресла.


- Ребята!


- Отвали, Гарет! - говорит Моргана, когда он ее обнимает.


Я чувствую, что дрожу.


- Галахад! - зовет Моргана.


- Мордред прав, - говорит Галахад ласково. - Сохраняйте спокойствие. Все будет в...


Наверное, он хотел сказать "в порядке", но мне на ум приходит другое словосочетание, потому как именно в этот момент в окна начинают биться мертвые ласточки. Они оставляют пятна собственной крови на стекле, но не могут его разбить. Гвиневра кричит, и я протягиваю ей руку, за которую она тут же хватается.


Мы превращаемся в один большой, испуганный комок. Ласточки продолжают биться о стекла, так что окна становятся красными от крови с редкими сгустками налипших внутренностей. Ласточек вокруг даже не огромная стая, их целый рой, как насекомых. Я с легкостью представляю, как они застилают весь наш довольно просторный особняк, так что не остается ни клочка неба над нами. Они вьются, бьются, их голоса наполняют гостиную. Ласточки поют, кричат и трещат в пародии на свои живые голоса, однако она выходит атональной, неправильной, вызывающей внутренний трепет своей инаковостью.


- Сделайте что-нибудь! - говорит Гвиневра, но взрослые не двигаются. Впрочем, это не значит, что они ничего не делают. Окна полностью окрашиваются красным, однако остаются целыми.


Я думаю о том, что будет если этот птичий рой ворвется внутрь. Какая страшная смерть, думаю я, от кровопотери из маленьких ранок, заставляющей слабеть все сильнее с каждой секундой. Впрочем, меня утешает, что скорее мы все умрем от удушья, когда черно-красная армия ворвется внутрь. Гвиневра вцепилась в меня безо всякого такта, я чувствую ее хватку, сжимающую мои ребра, и мне даже становится тяжело дышать.


А потом, в один момент, все заканчивается. Будто дирижируя, Мордред хлопает в ладоши, а потом резко разводит руки. Тяжелые шторы тут же снова смыкаются, заглушая звуки ударов, но ничуть не утихомиривая крики мертвых ласточек. Свет мгновенно зажигается, и я вижу, почему Мордред так и не отвернулся от камина, даже когда огонь погас, почему он ни на секунду не отвел взгляда.


Над камином, там где бабочки сплетаются с цветами на наших белых обоях, выведенная детским, кривым, дурацким почерком, подведенная цветными карандашами чьей-то старательной рукой, красуется надпись: испугались темноты?


Точка под знаком вопроса большая и разрисована всеми цветами радуги, которые переходят в друг друга в ее зыбких, неровных границах. Кто-то явно старался нас удивить, использовав понятия ребенка о красивом. Так я нарисовала бы открытку маме лет в одиннадцать, если бы только мама у меня когда-нибудь была.


- Ланселот, Галахад, мы должны начать готовиться к ритуалу, - говорит Мордред так, будто на его глазах кто-то только что испортил обои, прихлопнув на них комара.


Удары ласточек о стекло не прекращаются.

Глава 4



Пока взрослые готовятся к ритуалу, вытаскивают кристаллы с чердака, чертят схемы и ругаются, Моргана задумчиво смотрит на меня, Ниветту, Кэя и, наконец, берет за руку меня.


- Быстрее!


- Эй! - говорит Кэй. - Куда вы?


- Расскажу потом, милый, - шепчет Моргана. - Если мы все уйдем, это будет подозрительнее. Мне нужен кто-то один. Быстро, Вивиана!


Я не чувствую особенных порывов вдохновения в сторону бунтарства Морганы, особенно если учитывать, что ласточки до сих пор пор бьются в окно, и я даже не знаю, расцвело ли, и голова у меня тяжелая, и больше всего на свете я хочу, наконец, поспать. Однако Моргана, если уж вбила себе в голову что-нибудь, никогда не отступит. Она тащит меня наверх, пока Ланселот расставляет кристаллы, а Галахад чертит на полу печати. Мордред сидит в кресле, закрыв глаза, выражение лица у него очень сосредоточенное, и я рада, что он не видит, как мы уходим.


Мы идем в комнату Морганы. Здесь нежные, глазировано-розовые обои на которых цветут белые лилии, розовое постельное белье, косметика и книжки, разбросанные по комнате. Все тут удивительно детское, по крайней мере выглядит таковым, но я знаю, что у Морганы полно тайников с ножами и иглами, нужными для служений Номеру Девятнадцать, так что в этой девичьей глазури скрываются все наши самые страшные тайны. Я вижу на кровати, рядом с подушкой, "Дельту Венеры" Анаис Нин. На обложке женщина, чьего лица совершенно не видно, подтягивает чулок. Я знаю, что "Дельта Венеры" это поэтическое название женской лобковой области и знаю, что Анаис Нин пишет порнографические романы, которые, тем не менее так красивы, что восходят к искусству. Мои щеки заливает краска, Моргана хмыкает:


- Дам почитать, если выживем.


Я смотрю в окно. За занавесками с парящими птичками, стекло измазанное птичьей кровью едва пропускает солнце, и ласточки продолжают ударяться о него. Комната Морганы сейчас выглядит сюрреалистично - девичий интерьер, порнографический роман у изголовья кровати и окна, измазанные кровью.


Моргана лезет под кровать, долго копается там, среди шкатулок и тайников. Я слышу ее приглушенный голос и вижу открытую, белую кожу ее бедра, оттого что юбка смялась. Я не знаю, будет этичнее поправить ее или дождаться, пока Моргана встанет, поэтому просто смотрю.


- Как мы могли не догадаться про ласточек, мышонок? - спрашивает Моргана. - Это ведь с самого начала было очевидно!


- Очевидно? - переспрашиваю я, облизнув губы.


- Конечно! Ласточки!


Моргана вытягивает из-под кровати шкатулку, белую, блестящую, с нарисованными на ней танцующими балеринами и маленьким, позолоченным замочком. Ключик Моргана долго ищет в связке, которую хранит в кармане. Перевязанные атласной ленточкой ключи от ее шкатулок кажутся мне совершенно одинаковыми, но Моргана всегда безошибочно определяет, какому замку они принадлежат.


- Три тысячи девятьсот девяностый, - говорит Моргана напевно. - Мои птицы, которые свили гнездо под крышей и иногда сидели у моего окна и даже просовывали головки до красных горлышек сквозь решетку, мертвы. Сегодня человек в белом халате, которого я не видел прежде, принес их мне. Они были в контейнерах, где на пластиковом дне растеклись их внутренности. Им провели вскрытие. Но когда вскрывают людей, их органы обычно вынимают, взвешивают. Мне стало жалко моих птиц. Они смотрели на меня, когда мне было больно или страшно. Я доверял им. Мужчина спросил меня о том, что я чувствую. Он открыл контейнер и больше не задавал вопросов. Я протянул руку и засунул пальцы в разрез на брюхе одной из птиц. Там было липко, и я понял, что она больше не запоет. Я не ответил на вопрос мужчины в белом халате. Кровь была холодная и липкая, я вытер ее о рубашку и обернулся к окну. Нельзя было показывать им, что я уязвим. Я спросил, что это были за птицы. И он ответил: ласточки. Когда он понял, что я не отвечу ему языком, то подсоединил ко мне проводки. Было не больно, он снимал показатели электрической активности мозга. Мне стало обидно, потому, что я не могу ничего скрыть. Мужчина мог подумать, что мне грустно из-за ласточек. Сегодня я слышал песню: Колыбельная в птичьей стране.


Моргана заканчивает говорить, и голос ее тут же меняется:


- Вот мы идиоты! Мы должны были понять сразу. Он пришел. Он пришел за нами. Потому что мы звали.


- Это абсолютно точно, - говорю я. - Только не уверена, что он пришел нам помочь.


- Заткнись, мышонок. Мы близки к свободе. Как никогда. И мы не можем позволить взрослым все испортить.


Я закрываю рот. Далеко не всегда Моргана не отличается особенным стратегическим мышлением, но я не могу ее не слушать. Моргана открывает шкатулку и достает оттуда сиреневый, светящийся кристалл на щепочке. Я не сразу понимаю, что сам кристалл - абсолютно бесцветный, а сиреневым в нем переливается какая-то жидкость, прозрачная и наполненная цветом одновременно, чуть светящаяся в полутьме.


- Что это? - спрашиваю я.


- Защита от магии. Это мне подарил Галахад. Но я уверена, что он узнает, когда я ей воспользуюсь.


- Узнает?


- Да. Он ее сделал. Он это почувствует. Я хочу, чтобы ты скопировала это. В часы или куда там, как тебя учил Мордред. И мы разделим заклинание вместе. Этого хватит, чтобы продолжать видеть и слышать.


Я не уточняю у Морганы, хотим ли мы продолжать видеть и слышать. И все же, часть меня абсолютно уверена в том, что ответ не в слепоте и глухоте, не в молчании. Что Мордред и остальные хотят что-то от нас скрыть.


- Не уверена, что у меня получится скопировать заклинание. Я ведь не знаю, как оно создавалось.


- Попробуй. Давай, мышонок, ты можешь.


Я беру кристалл на тонкой серебряной цепочке. Он тяжелый и холодный, в моей руке будто зажат кусок не тающего льда, который почти причиняет мне боль.


- Будет легче, если заклинание распространится только на тебя, - говорю я.


- Нет, - отрезает Моргана. - Я не хочу, чтобы ты осталась за бортом. Ты мне помогаешь, а поэтому заслуживаешь знать.


Я пожимаю плечами. На самом-то деле я очень хорошо понимаю, чего хочет Моргана. Или, вернее сказать, чего она не хочет - оставаться один на один с тем, что увидит. То, что делают взрослые может быть не совсем честно, но довольно милосердно.


Ласточки, думаю я, и пытаюсь вспомнить, что еще может показать нам Номер Девятнадцать. Что он любил, что ненавидел.


- Сейчас, - говорит Моргана и лезет в тумбочку, опять роется в поисках чего-то. А я снова и снова прокручиваю в голове дневник Номер Девятнадцать. Что он любил? Таблетки, потому что от них переставало быть больно, а иногда даже становилось хорошо. Ему нравилось, когда приносят таблетки в крохотном пластиковом стаканчике, он любил складывать из них слова, играть ими. Еще он любил железные инструменты, они блестели и казались ему самым красивым, что есть на свете. Хирургические инструменты, которыми резали его тело заменили ему восхищение цветами и небом. Еще ему нравились сросшиеся близнецы, которых он иногда видел. Над ними тоже ставился эксперимент, но, судя по всему, иной, чем над Номером Девятнадцать, Четыре и Двенадцать. Номеру Девятнадцать нравилось, как они выглядят и нравилось, что они никогда не бывают одиноки.


- Что еще нравилось Номеру Девятнадцать? - задумчиво спрашиваю я.


- Опухоли, - легко отвечает Моргана. - Номер Девятнадцать восхищался способностью раковых клеток преодолевать сопротивление живых организмов. Адаптивность, способность прорасти где угодно. И еще он любил банановый пудинг и шоколадное молоко.


- Не думаю, что нам стоит опасаться призраков бананового пудинга, - говорю я.


- Совершенно точно не стоит, - смеется Моргана, хотя я вовсе не была намерена пошутить. - Нам стоит опасаться Маленьких Друзей. Я, если честно, сколько не перечитывала, так и не поняла, что это за штуки.


- По-моему, его воображаемые друзья, которых он мучил и наделял разными болезнями.


Моргана пожимает плечами, а потом, наконец, достает то, что искала. Я вспоминаю эту вещь сразу же и невольно улыбаюсь. Карманные часы, которые я подарила Моргане на ее тринадцатый день рожденья. Одни из первых, которые я собрала. Они позолочены, с резной крышкой, где тонкие-тонкие нити металла сплетаются в узор, похожий на восточную вязь. По краям крышки следуют друг за другом рыбки с завитыми хвостами. Я беру у Морганы часы, смотрю на них. Надо же, Моргана их сохранила, хотя ни разу не носила с собой. На оборотной стороне моей рукой выцарапано "Лучшие друзья навсегда".


- Немного портит красоту, правда? - спрашиваю я.


- Нет. Это самая лучшая их часть, мышонок.


Я снова верчу часы в руке. Они все еще ходят, моя магия до сих пор поддерживает ток времени в них, и, сверив черные, витые стрелки со стрелками на своих часах, я убеждаюсь, что заклинание до сих пор работает без перебоев - ни на секунду не отстают, ни на секунду не спешат. Хорошие часы, думаю я, хорошая работа, Вивиана.


- Они связывают нас. И тебе привычно работать с часами.


Я кладу перед собой часы и кулон, мы с Морганой сидим на кровати, похожие, наверное, на маленьких девочек со своими сокровищами. Моргана ободряюще улыбается мне и, видит Бог или любая другая сила во Вселенной о которой в книгах не пишут, ничего красивее я в жизни своей не видела и ничто не мотивировало меня сильнее. Я почти злюсь на то, какую власть надо мной имеет Моргана.


Я пытаюсь сосредоточиться и почувствовать хоть что-то о заклинании Галахада.


- Есть нюанс, - шепчу я. - Если перенести заклинание в часы, его нужно будет обновлять. К полуночи действие закончится.


- Давай, мышонок. Мы нужны нашим друзьям и Номеру Девятнадцать.


Я понимаю, что порядок приоритетности не был соблюден и фыркаю. Я беру кулон, где переливается фиолетовая жидкость, подношу его ближе к себе, рассматриваю крохотные пузырьки посреди светящейся воды. Я чувствую, что это заклинание было сделано человеком, который очень любит Моргану. Ощущение это отчетливое, пришедшее из ниоткуда накрывает меня с головой. Любовь, нежность и желание защитить существо, которому адресован подарок мешают мне вскрыть его. Отчасти я даже ревную Моргану к Галахаду или, может быть, завидую их любви. Я ведь ничего не знаю о любви, и понятия не имею, узнаю ли. Если вдуматься, это большое везение, встретить кого-то, кто очень сильно полюбит тебя и кого полюбишь ты, находясь в столь ограниченном обществе, как наше. Впрочем, я не уверена, что Моргана любит Галахада так, как он любит ее.


- Принеси мне отвертку из моей комнаты, - говорю я.


- Только быстрее, мышонок. У нас мало времени, - напевает Моргана.


Через полминуты в руках у меня оказывается моя рабочая отвертка, и я принимаюсь разбирать часы, которые собрала шесть лет назад. Я раскладываю детали на простыни вокруг фиолетового кулона. Моргана ходит по комнате туда и обратно, в какой-то момент она закуривает, совершенно не стесняясь, только старается разогнать рукой дым.


Я закрываю глаза. Фиолетовый продолжает гореть у меня и под веками. Его нужно разложить на составляющие, разобрать, распотрошить. Я предельно сосредотачиваюсь на сути заклинания. Защита, определенно. Защита от чужого магического воздействия. Почему фиолетовый? Это должно было быть отражено в формуле. Я вспоминаю, где я видела этот цвет, оттенок, в точности повторял что-то в реальном мире. И воспоминание приходит ко мне незамедлительно. Нарциссы. В нашем саду растут цветы, чьи разверстые пасти окрашены абсолютно в тот же цвет. Нарциссы - любимые цветы Морганы, после орхидей. Я шепчу слово, и заклинание в кристалле на него отзывается. Удовлетворенно улыбнувшись, я начинаю собирать часы, находясь все в том же предельно внимательном состоянии.


И когда мои пальцы касаются кристалла, я вдруг вижу перед глазами Галахада. Он сосредоточен и шепчет что-то, над его открытой ладонью витает цветок, нарцисс, охваченный пламенем. Но он не горит, а плавится, будто воск, стекая в стакан с чистой водой, чтобы напоить ее своим цветом.


Галахад шепчет что-то, и наряду со словами заклинания я различаю имя Мордреда.


Перед тем, как поместить стекло на циферблат, я притягиваю Моргану за руку к себе. Она показывает мне острую, серебряную иглу.


- Откуда ты...


- Я тоже умница, мышонок.


Мы прокалываем пальцы, и наша кровь смешивается, ее размазывает по циферблату секундная стрелка. Лучшие друзья навсегда, думаю я. Теперь заклинание должно работать на нас обеих.


Жидкость в кристалле чуть тускнеет, свечение становится слабее, а цвет прозрачнее.


- Его хватит дня на два-три, - говорю я, накрывая стеклом циферблат и привинчивая крышку.


- Это уже кое-что.


Я беру ее за руку, Моргана тушит сигарету в стакане на тумбочке у кровати, садится рядом. Она без слов понимает, что нужно делать. Моргана хорошая волшебница, а это значит - она доверяет интуиции. Я кладу часы на ладонь, и Моргана накрывает их сверху рукой. Мы оказываемся связаны, и я чувствую, как прошивает меня сила, магия Галахада, которая предназначалась Моргане.


Лучшие друзья навсегда, бьется у меня в голове, навсегда-навсегда.


В этот момент я слышу голос Ланселота. Он рявкает:


- Быстро в холл! Готовность три минуты, курицы!


Моргана стремительно прячет часы в карман, а кулон под подушку, однако Ланселот и не думает заходить. Ланселот, бдительный и осторожный, даже не заглядывает к нам в комнату. Я практически чувствую, что он остается за дверью не случайно, и все же мне нечем этого доказать.


Моргана перепрятывает часы и кулон обратно в шкатулку, закрывает ее на ключ, а я кладу в карман отвертку. Мы бежим вниз, в холл, где все уже готово для ритуала.


Я вижу ребят, стоящих в центре треугольного остова печати, окруженной кристаллами, наполненными магией, сияющей и сильной. Мне становится страшно. Моя магия далеко не такая сильная, как магия взрослых. И если я сделала что-то неправильно, то магия Мордреда, Ланселота и Галахада может совершенно непредсказуемо повлиять на нас с Морганой. Я начинаю дрожать, думая о том, что допустила ошибку специально и даже не понимая, какую именно.


Мордред резко манит нас рукой.


- Сюда, - говорит он. - У нас не так много времени.


- Мы прям точно уверены?


- Да, Кэй.


- Точно-точно?


- Точнее не бывает, Кэй, - говорит Галахад. - Расслабьтесь и постарайтесь получить удовольствие.


- Я так и думала, что этим закончится, - говорит Ниветта, и Кэй с Морганой смеются, а я краснею.


- А я не понял эту шутку.


- Да, Гарет, как и все предыдущие, - говорит Гвиневра. - Давайте сделаем это быстро.


Я ловлю взгляд Гвиневры и думаю, неужели она просто ждала, пока ее лишат части происходящих вокруг событий.


Когда мы с Морганой встаем в круг, Кэй смотрит на нас заговорщически, и я старательно отвожу взгляд.


- Идиот, - шепчет Моргана. Впрочем, интонация у нее такая, будто она говорит "все хорошо".


Галахад, Ланселот и Мордред встают по углам треугольника, в котором мы находимся, так что внешние стороны печати захватывают и их. Кристаллы рядом с ними загораются ярче. Они уже напитали их своей магией.


- Готовы? - спрашивает Галахад.


- Да плевать, - говорит Ланселот. Я закрываю глаза, надеясь, что никто не заметит следов магии на нас с Морганой.


Сначала я чувствую легкое покалывание в глазах, потом, открыв их, вижу, как струятся по линиям печати силы. Это ужасно страшно. Как будто тебя окружили оголенные электропровода. Я боюсь толкнуть кого-то и сама задеть эти жуткие силы, запершие меня здесь.


Мордред, Ланселот и Галахад совершают совершенно одинаковые и абсолютно синхронные движения - возводят руки к потолку, и что-то снисходит на них, сияющее, сверкающее, золотое, и оно струится к нам через линии печати, а потом бьет внутрь. Эта сила ослепляет меня, оглушает, и вместе с тем приносит невероятный экстаз. Магия прекрасна, я это знаю, однако я никогда прежде не испытывала желания упасть на колени, захлебываясь от удовольствия, пока чужая сила хлещет в меня.


В этом есть что-то от секса, что-то неправильное и очень правильное одновременно. Я чувствую, как дрожит рука Морганы и не слышу, но могу абсолютно точно сказать - она стонет.


И все же край моего сознания удерживается за фиолетовый цвет нарциссов в нашем саду.


А потом все постепенно стихает, ощущения притупляются, и остается только бессилие. Я падаю, кажется задев Ниветту. Темнота накрывает меня с головой, как одеяло, и я рада ей, будто долгожданному сну. Меня приводит в себя Ланселот, в основном, своим ором.


- Ну же! Очнись, давай!


- Я здесь, - говорю я невпопад, стараясь снова ощутить собственный язык. Открыв глаза, я вижу ребят. Кэй потирает глаза, будто только что проснулся, Гарет зевает. Видимо, они тоже отключались, вид у всех потерянный.


Я оборачиваюсь в сторону окон, и вижу запекшуюся кровь, которой они покрыты, будто смотрю изнутри заживающей раны. Я облизывая губы, смотрю на Гарета, который тоже повернулся к окну.


- Ну вот, - говорит он. - А мне как раньше больше нравилось. В смысле как сегодня...


Ему не дает договорить оглушительный взрыв хохота. Я смеюсь, и все смеются, кроме Мордреда. Он говорит:


- Занятий сегодня не будет.


Мы с Морганой переглядываемся, когда он уходит. Моргана кивает на окно, я отвожу взгляд. Мы друг друга понимаем. Все сработало. А потом мои глаза пронзает, будто иголками, и угол зрения мгновенно сменяется. Я вижу перед собой Кэя, он говорит:


- Ну вообще-то неплохо. Солнышко на дворе. А если он будет как полтергейст швыряться книжками, мы тоже не увидим?


- Нет, Кэй, - говорит Ниветта. - Ты что правда настолько тупой?


Я сжимаю руками виски, не понимая, что происходит. Я сижу рядом с Гаретом, а вижу Кэя. Реальность будто уходит у меня из-под ног, и я слышу голос Морганы, громкий, будто раздающийся у меня над ухом.


- Все в порядке, Кэй, милый.


А потом лицо Кэя становится ближе, и я слышу, как Моргана звонко целует его в щеку, прядь светлых волос, длинных и волнистых, застывает у меня перед глазами, а потом белые пальцы Морганы убирают ее.


- Так, - говорю я. - У меня проблемы.


- Какие? - спрашивает Ланселот, до того убиравший кристаллы и не обращавший на нас никакого внимания.


- Месячные, - говорю я. - Живот очень болит. Моргана, проводи меня.


Ланселот издает звук, который произвела бы очень недовольная чем-то собака, а Моргана быстро встает, и Кэй у меня перед глазами пошатывается.


- Сейчас, дорогая.


Ужасно сюрреалистичное ощущение, я вижу себя саму. Вот она я, вот они мои две косички, покоящиеся на плечах, вот моя форма, вот мои руки с обгрызенными ногтями и очки в толстой оправе. Со стороны я выгляжу еще большей простушкой, чем в зеркале. Я читала, что ученые выяснили: люди видят сами себя в пять раз красивее, чем они есть на самом деле. В таком случае у меня для меня плохие новости.


Моргана склоняется надо мной, и я вижу, какая я бледная, и что мои светлые глаза полны слез, и что косички совсем растрепались. Меня начинает подташнивать, вовсе не от собственного вида, что уже может расцениваться как достижение.


Моргана вздергивает меня на ноги, и я закрываю глаза. Так намного лучше, думаю я. Моргана ведет меня по лестнице, вслед за нами идет Ниветта.


- Эй! Не оставляйте меня с отстойниками!


- Подождешь, - говорит Ниветта. - Мы тебе все расскажем о том, как это истекать кровью раз в месяц.


- Фу, не надо!


- А я хочу знать!


- Гарет, заткнись!


- Сам заткнись!


- Я тебя сейчас побью!


Я стараюсь прислушиваться к их разговору, чтобы отвлечься, но он затихает у меня за спиной. Моргана ведет меня очень осторожно. В конце концов, судя по усилившемуся запаху ее духов, мы снова оказываемся в ее комнате.


Моргана укладывает меня на кровать, судя по всему она и Ниветта садятся рядом. Я пробую открыть глаза, и снова вижу саму себя, очень испуганную саму себя, к слову сказать.


- Я вижу...


- Мертвых людей? - спрашивает Ниветта.


- Нет. Себя саму.


- О, - говорит Ниветта. - Сочувствую. Не хотела бы я видеть себя саму.


Моргана гладит меня по щеке, и я вижу ее руку, ложащийся на мою скулу большой палец.


- Это из-за действия заклинания, мышонок. Видимо, побочный эффект. Галахад делал его для меня, оно настроено на меня, видимо, ты скопировала это вместе с...


- Его намерением, - говорю я. - Защитить тебя.


- Например, - тянет Моргана. - Хотя это не все объясняет.


- Закрой глаза, - говорит Ниветта. Кто-то вставляет мне в рот сигарету, кто-то подкуривает, я слышу, как Моргана роется в тумбочке.


- Надо все забрызгать духами, - задумчиво говорит Моргана.


- Так вы все видите? - спрашивает Ниветта.


- Да, именно. Можно сказать с одной точки зрения, - говорю я. Мы смеемся. Ласточки затихли, кровь однако осталась. Я вижу ее, когда открываю глаза. Моргана, видимо, стоит у окна. Сад, докуда его можно рассмотреть сквозь кровавую пелену, усеян птичьими трупами.


- А что видишь ты? - спрашивает Моргана.


- Как всегда. Цветы там, солнце всякое. Ничего необычного.


- Невероятно, - говорю я. - Думаю, это все же было не худшим решением.


- Не огрызайся, мышонок, - говорит Моргана. - Зато мы видим правду, а они нет.


- Да, видеть, что все нормально - жутковато. У нас там наверняка птичье кладбище, а для меня тюльпанчики распустились, - говорит Ниветта задумчиво. - Красивые все-таки цветы.


- Может мне поможете? - спрашиваю я без особенного энтузиазма.


- Думаю, - говорит Ниветта. - Кое-что сделать можно. Жди.


Я жду, в конце концов, что еще я могу сделать. Ниветта, судя по звуку, долго что-то записывает. Иногда я открываю глаза, и вижу ее макушку, склонившуюся над блокнотом Морганы.


- Я видела Галахада в минуту, когда он составлял заклинание, - говорю я. - Он думал о Мордреде. Я думаю, Галахад понимает, что происходит. Попробуй выяснить. Если кто из нас и может подобраться ко взрослому настолько близко, так это ты.


- Это точно, - хмыкает Ниветта.


- Разузнай у него все, - говорю я, больше от досады, чем из искреннего любопытства. - Ведь это же причина, почему мы сохранили зрение.


А не твое желание посмотреть на Номера Девятнадцать, лучшая подруга навсегда.


- Именно это я и собираюсь сделать, мышонок, успокойся, - смеется Моргана. Открыв глаза я вижу ее перед зеркалом. Она красит губы бесцветным блеском, любуется на саму себя, взбивает пышные волосы. Позади нее в зеркале отражается Ниветта, она поднимает голову, говорит:


- Почти готово.


Ниветта делает небольшую паузу, а потом говорит убежденно, почти воинственно.


- Но я уверена, что за всем стоят они.


- Кто они?


Но Ниветта снова не отвечает, возвращаясь к своей работе. Я закрываю глаза и рассказываю девочкам все о моей встрече с Номером Девятнадцать. Моргана, кажется, даже забывает дышать. Когда я открываю глаза, то вижу пустое пространство между потолком и стеной. Моргана уставилась в одну точку куда-то у меня над головой, думаю я.


В этот момент Ниветта давит ладонью мне на грудь.


- Приготовься. Немного пошатает.


Она начинает шептать что-то, но у меня не хватает сосредоточенности разобрать, что именно, потому что внутри что-то и вправду переворачивается. Когда я читала о самолетах, то именно так и представляла себе ощущение, когда эта огромная железная машина взлетает, унося тебя в своем брюхе. Пустота под ложечкой, легкая тошнота и заложенность в ушах, и я слышу собственный пульс, который нестерпимо колотится в голове.


- Ее не стошнит? - спрашивает Моргана, голос ее становится далеким-далеким.


- Не должно, - говорит Ниветта. - Я не вкладывала этого в формулу.


Я ожидаю, что когда я открою глаза, то снова увижу все с собственной точки зрения. Однако я вижу все так, будто смотрю сверху, и в фокусе остается Моргана. По крайней мере, этот вариант не вызывает у меня тошноты, голова больше не кружится. Зрение будто перестает быть связанным с телом.


- Я попыталась сменить твой внутренний фокус.


- Теперь я вижу мир от третьего лица, как в фильме.


- Но это лучше, чем смотреть чужими глазами, - говорит Ниветта. - С тебя подарок.


- Хорошо. Но он будет не слишком хорошим. Как и мое прозрение.


- Так, девочки, я вас оставлю и велю Кэю входить в королевские хоромы, - говорит Моргана.


Смотреть на все со стороны удивительно, я вижу намного больше, чем прежде. Вижу себя и Моргану, и как Моргана наклоняется ко мне и целует в щеку. Меня обдает ванильным запахом ее духов, и отчего-то именно сейчас он кажется скрывающим запах плоти и крови. Гнилостно-ванильная, удушливая пелена окутывает меня.


Номер Девятнадцать, думаю я, он близко.


- Всего до полуночи потерпеть, мой мышонок. А потом мы с тобой придумаем что-нибудь получше. Не скучай.


- Уж она не будет, - говорит Ниветта. - Удачи тебе.


Моргана не отвечает, она упархивает за дверь, а вместе с ней упархивает и мой угол зрения. Я снова закрываю глаза, чтобы голова не закружилась.


Ниветта садится на край кровати.


- Не переживай так, - говорит она.


- Я хотела все видеть, а вместо этого все видит Моргана, а я вижу Моргану.


- Ну, я думала, что ты всю жизнь только этого и хочешь.


Ниветта хмыкает, я вздыхаю.


- Зато ты теперь как слепая провидица. Круто. Ну, вроде того.


- Вроде того, - соглашаюсь я. - Есть хочу.


- Сейчас принесу тебе что-нибудь пожевать.


Минуты через три в комнату врывается Кэй.


- Ты принесла мне пожевать Кэя? - спрашиваю я.


- Да. Кому он все равно нужен?


- Эй, Ниветта!


Кэя плюхается на кровати, так что едва не отдавливает мне руку, я улавливаю запах сэндвича с сыром и огурцом. Мои любимые сэндвичи, Ниветта и Кэй помнят. Сэндвич оказывается в моей руке, и я ем его с закрытыми глазами.


- Тебе помочь? - спрашивает Кэй.


- Я слепая, а не безрукая.


- Собирай крошки, Кэй, - говорит Ниветта. Они смеются, и щекочут меня, а я пытаюсь не отвлекаться от своего сэндвича.


- Я не слепая, - говорю я, прожевав последний кусок. - Я вроде провидицы.


- И что сейчас делает Моргана?


Я медлю прежде, чем открыть глаза. Но, в конце концов, у меня есть много времени до полуночи. Можно занять его моей новой суперспособностью. Наконец, я открываю глаза. И не вижу ни Ниветты, ни Кэя, хотя слышу их голоса и смех, чувствую, как они собирают крошки с моего платья, как валятся рядом со мной на кровать. Я протягиваю руку и за нее хватается Кэй.


- Ну? - говорит он.


Я вижу, как Моргана спускается в подвал. Шаг у нее нервный, такой она никогда не была при мне и, наверное, никогда не была ни при ком другом. Такой ее вообще никто не должен видеть. Моргана некоторое время мнется у порога.


Я говорю:


- Она в подвале.


- Ух ты, вот это да! - восторгается Кэй.


- Э-э-э, не особенно впечатляет.


- Не мешайте мне. Я смотрю. Потом я расскажу все.


- Расскажи сейчас.


- Моргана берется за ручку двери, - начинаю я. - Она заходит и...


Я замолкаю, потом говорю:


- Так, если все заткнутся, я попытаюсь послушать. Думаю, я смогла бы.


Сначала голову мне на плечо кладет Кэй, следом за ним точно так же поступает Ниветта. Они замирают и ждут. Кто-то водит пальцами мне по запястью, и я постепенно успокаиваюсь, сосредотачиваюсь на том, что происходит в подвале.


Моргана прямо с порога говорит что-то, но я совершенно не слышу, что именно. Будто кто-то выключил звук в кино. Я стараюсь сосредоточиться. Моргана проходится между столов, накрытых белыми простынями, едва-едва касаясь их. Шаг ее становится ровным, чуть кокетливым, она надевает привычную маску.


Галахад стоит у одного из столов, на котором, распятая, распоротая, лежит свинья. Небольшая, симпатичная свинка, думаю я, может быть прежде она была шариковой ручкой. Галахад говорит что-то Моргане, и я не слышу. Зато, отчетливо поморщившись от отвращения и еще от чего-то более приятного, я слышу, как под прикосновением Галахада ломаются кости грудины, раздвигаются, впуская его внутрь.


Видимо, отвращение (и что-то еще, чего я не называю из трусости) оказываются достаточным стимулом, и звуки приходят. Я совсем забываю о том, что рядом со мной Ниветта и Кэй, я оказываюсь наблюдателем там, в подвале.


Моргана говорит:


- То есть ты совсем не скучал, милый?


- Почему же? - говорит Галахад. - У меня сердце горит, когда тебя нет рядом.


Он лезет руками внутрь свиньи, достает не бьющееся уже сердце, запускает в него пальцы, и я вижу, как венозная сетка на нем начинает пульсировать, чуть светиться от магии. Галахад смотрит только на это сердце, но я вижу, как ему хочется посмотреть на Моргану. Она подходит ближе, садится на пустой соседний стол, болтает ногами.


- А я не вижу, чтобы ты был рад, - тянет она. Галахад опускает сердце обратно, в тушу свиньи, и она вдруг начинает дрожать в агонии, так что Галахаду приходится удерживать ее двумя руками. Моргана наблюдает за этим с усмешкой. Борьба продолжается около двух минут, а потом свинка враз затихает. Галахад бросается к своему письменному столу, руки у него влажные от слизи и крови, и он нашаривает ими ручку и замызганный блокнот, принимается что-то записывать.


- Меня бесит, что ты не обращаешь на меня внимания, - говорит Моргана. - Смотри на меня.


Галахад поднимает на нее взгляд, продолжая писать.


- Я не понимаю, зачем ты пришла.


- Не зачем, а к кому, - говорит Моргана, и ее девичье обаяние сменяется чем-то женским, томным, сладким, чем-то, что заставляет тугой ком свернуться и у меня внизу живота.


- Смотри на меня, - повторяет Моргана, и я бы подумала, что она использует магию, но никаких заклинаний и жестов, только ее голос.


- Ты могла бы не мешать мне некоторое время? И тогда мы обсудим абсолютно все, что ты захочешь.


- А разве ты не хочешь ничего, милый?


Моргана закидывает ногу на ногу, и движение получается совсем не женское, а по-девичьи нелепое, дурацкое и этим сексуальное вдвойне.


- Моргана, дорогая, ты вышла из возраста Лолиты около семи лет назад. Мы будем играть в эти игры?


- А ты больше не хочешь в них играть?


Галахад возвращается к трупу свиньи. Взмахом руки он поднимает со стола железные инструменты и движением пальцев, измазанных кровью, направляет их в тело свиньи. Они начинают свою хирургическую работу будто бы без участия Галахада, но я знаю, что он предельно сосредоточен.


Галахад смотрит на Моргану, пока инструменты глубже вгрызаются в плоть свиньи. Щипцы для грудины раздвигают кости, впуская скальпель.


- Я не должен был даже начинать.


- Но ты начал.


Моргана облизывает пахнущие вишневым блеском губы, а Галахад шевелит измазанными кровью, как вишневым вареньем, пальцами, и в руке у него оказывается все еще пульсирующий, живой, кусочек сердца. Совсем не большой, лишенный всего, что его окружало, но живой.


- И теперь, Галахад, я хочу, чтобы ты поговорил со мной. Уделил мне внимание. У тебя нервный день, правда?


- Можно сказать и так, моя милая.


- И ты хочешь побыть один?


- Ты подбираешься к самой сути.


- А я хочу узнать, что с вами происходит.


Резким движением Галахад проводит рукой по воздуху, и со шкафа слетает, едва не задев горло Морганы пила для трепанации. Моргана подается назад, не издав при этом ни звука, но едва не упав со стола.


- Испугалась, малыш? - спрашивает Галахад.


- Ничуть.


Пила вонзается в череп свиньи и начинает свое жужжащую симфонию, другие инструменты, железные и жуткие, из хирургического набора Галахада продолжают свои работу во чреве свиньи.


- Чего ты хочешь?


- Я волнуюсь за тебя. И, наверное, хочу знать, что происходит.


Галахад смотрит на нее со спокойной улыбкой, потом касается кончика своего языка окровавленным пальцем и говорит:


- Ты лжешь. По крайней мере, насчет первого.


Вид у Галахада скорее задумчивый, нежели злой.


- Да, разумеется, я лгу. Я же сплю с тобой только потому что ты взрослый и единственное, что мне от тебя нужно - доступ к этой вашей взрослой жизни и знаниям, которыми вы с нами не делитесь. Что касается секса, я предпочитаю Кэя. Что касается всего остального, я предпочитаю Вивиану.


Я чувствую, будто мне передали привет в какой-то телепрограмме, даже краснею немного.


Моргана злит его, но я не понимаю, зачем. Если она хочет получить какую-то информацию, не легче ли ей быть ласковой, как и всегда.


- И да, Галахад, разумеется, я пришла сюда узнать не как продвигаются твои безнадежные эксперименты с дохлыми зверушками, которых ты клепаешь из всякого мусора.


В один момент вся симфония стихает, циркулярная пила с такой силой вонзается в голову свиньи, что не только проламывает череп, но и раскидывает вокруг сероватый мозг, а железные инструменты, орудующие внутри впиваются так глубоко, что показываются с другой стороны.


Галахад оказывается рядом с Морганой, точно так же, как Мордред оказался позади меня недавно. Он берет ее за горло, пачкая кровью и укладывает на стол, совершенно безо всяких усилий.


- Зачем ты это делаешь, моя любовь? - спрашивает он почти печально, но я вижу, что он сжимает горло Морганы слишком сильно, чтобы это игрой.


Моргана не сопротивляется, я вижу на ее губах мучительную улыбку. Галахад смотрит на нее грустно и задумчиво, будто не он сейчас душит ее. Он смотрит на нее с невероятной любовью. Моргана нащупывает на столе скальпель и втыкает ему в руку. Темная кровь Галахада мешается со свернувшейся кровью свиньи, но хватку он не ослабляет. До тех пор, пока Моргана не проворачивает скальпель. Он слегка улыбается, будто ему совершенно не больно. И в этот момент лицо Галахада приобретает красоту, которую, если верить книгам, приобретает лицо всякого человека, который влюблен очень серьезно. И Галахад целует ее. Он склоняется на ней, как над принцессой, и я могу поспорить, что чувствую, как запах вишневого блеска для губ мешается с запахом крови и еще с тем резким, химическим духом, который всегда царит в подвале у Галахада. Они целуются долго и болезненно, кусаются, как дикие животные. Галахад вырывает у нее из рук скальпель, и на секунду мне кажется, что сейчас он срежет с нее школьную блузку.


Но вместо этого Галахад раздевает ее нежно, продолжая целовать, в губы и шею. Мне хочется закрыть глаза, и в то же время не хочется. Я никогда прежде не видела Моргану такой, не знала, что она может быть такой. Она как хищница, как кошка, дикая и очень злая. Она царапается и кусается, и Галахаду приходится ее удерживать. Я слышу, как из его горла вырывается почти звериный рык. Они оба злы и оба хищны, в них будто и нет ничего человеческого. То, что я вижу вовсе не напоминает романтическую сцену из фильмов, на которых скучает Кэй.


Чтобы раздеть Моргану, Галахаду приходится ее удерживать, и вовсе не потому, что она хочет сбежать, а потому, что она хочет сделать ему очень больно. Галахад стягивает с нее форменную блузку, расстегивает лифчик и обнажает ее грудь. У Морганы красивая грудь, упругая, с острыми сосками. Моргана красуется, движением слишком нарочитым, оттого почти детским, откинувшись назад, демонстрируя себя. Я вижу, что под грудью вниз спускаются горизонтальные линии подживающих порезов, которые замирают над краем юбки. Галахад легко, едва касаясь ее лезвием, вскрывает один, тот что выше всех, слизывает кровь, удерживая Моргану. Она запрокидывает голову, и выглядит в этот момент на редкостью беззащитной и такой же чужой и новой для меня, какой выглядела несколько минут назад, когда бесновалась, целуясь с Галахадом.


Галахад тоже будто совсем мне незнаком. Никогда я не видела его одержимым чем-то, кроме его чудовищных созданий, не живых и не мертвых окончательно. Сейчас он, по-звериному легко удерживающий Моргану, одержим только ей. Для него будто существует только она. И в поцелуях, которыми он покрывает ее шрамы, есть что-то от преклонения святым и что-то от животного, неразумного желания, и всему этому я не знаю названия, потому что о таком не пишут в книгах.


Глаза у обоих затуманенные, и я вижу, что руки у Морганы дрожат, от возбуждения или же от страха. Она стонет, протяжно и театрально, а потом совершенно искреннее всхлипывает, когда Галахад опускается на колени, подтягивает ее к себе за бедра, задирает ее юбку и стягивает белье. Моргана откидывается назад, оперевшись ладонями о стол, едва не поскользнувшись на разлитой крови. Галахад целует ее бедра, и я вижу, что на них тоже порезы. Перехватив скальпель поудобнее, он оставляет новый, и, слизывая кровь, поднимается выше.


Я не могу отвести взгляд, и в прямом смысле и в переносном смысле, я будто очутилась в каком-то новом и запретном мире. Я не чувствую стыда, когда мне не дурно от страха, я привыкла смотреть на свои чувства, будто на текущую воду. Они есть и они такие, и я ничего не могу с этим сделать. То, что Галахад творит с Морганой кажется мне возбуждающим, и то, как она закусывает губу от смеси боли и удовольствия, заставляет что-то внутри меня, какую-то пружину, сжиматься все сильнее.


Галахад проникает в нее языком, и Моргана почти вскрикивает. Она вцепляется одной рукой ему в волосы, заставляя быть ближе. Кажется, что она командует им, но я вижу, что Галахад удерживает ее, впившись ногтями в нежную, белую кожу ее бедра. Другая его рука, сжимающая скальпель, гладит ее живот, и я вижу, как она останавливается, вижу, как лезвие упирается Моргане в живот, ровно там, где должна быть матка, сосредоточие всего женского в ней. В какой-то момент я почти уверена, что он воткнет лезвие, и я смотрю на все, как будто оно не существует в реальности, хотя существует и совсем близко, всего этаж вниз. Я фиксирую свои ощущения, как течение воды, как ток крови в висках, и признаюсь себе, что меня возбуждает происходящее, и возбуждают собственные мысли о том, что может произойти.


Моргана снова вскрикивает, протяжно, по-кошачьи, ее острый язычок скользит по губам. Галахад перестает удерживать ее за бедро, он грубо сжимает ее грудь, лаская и в то же время делая больно.


- Да, - шепчет она. - Да.


И я понимаю, что ей это тоже нужно и не понимаю, зачем. Она выглядит уязвимой и беззащитной, но беззащитен с ней и он. О таком в книгах я тоже не читала - они оба предельно и постыдно открыты друг другу, не в физическом, очевидном смысле, а какой-то другой, невидимой обычно частью себя. Может быть, это то, что называют страсть.


Я ожидаю, что когда Моргана кончит, она будет кричать, как в фильмах, царапаться, как уже царапалась и, может быть, даже вопить его имя. Но лицо Морганы становится испуганным, совсем детским ровно перед тем, она вскрикивает от удовольствия в последний раз. Лицо ее в этот момент почти страдальческое, будто боль это то, что можно делить, а удовольствие делает ее уязвимой.


Моргана тяжело дышит, как после долгой пробежки, она закрывает глаза, и позволяет Галахаду стянуть с нее юбку. На ощупь, вслепую, руками, которые не переставали дрожать, она удивительно ловко расстегивает на нем рубашку. И я вижу тот самый шрам Галахада. Он идет от центра грудины вниз, до лобка. Шрам от аутопсии, его вскрывали. Он был мертв. Я смотрю на него, бледного, на его обескровленные губы и понимаю, что не уверена в том, что в нем есть внутренние органы, что он не живет исключительно за счет магии.


Впервые до меня доходит, что, может быть, он оживляет живых существ и их части не из веры в то, что все преодолимо, даже смерть. Может быть, он хочет вернуть себе то, что было у него отнято.


Галахад расстегивает брюки и заваливает Моргану на стол, она поддается со звериной покорностью и, оказавшись под ним, выхватывает его скальпель. Я вижу порезы на спине Галахада, длинные, неровные, в отличии от ровных порезов на теле Морганы, они нанесены неаккуратно, тем, кто не думал ни о чем.


Моргана дает Галахаду раздвинуть ей ноги, впускает его в себя, голодно целуя. Он шепчет ей что-то, чего я не слышу, что-то нежное, но движения его жесткие, почти жестокие. Моргана подставляет ему шею, и он кусает ее, оставляя отметку, которая скроется за форменным воротником. Она закрывает глаза, позволяя ему делать с ней все и в отместку проходясь лезвием скальпеля по его спине.


Я знаю, абсолютно точно знаю, что Моргана знает о том, что я все вижу. И я знаю, что отчасти она этим наслаждается. У Галахада затуманенный взгляд, такой, будто для него не существует никого и ничего, кроме нее. Будто целый мир мог перестать существовать, пока он трахает ее. Если это любовь, то она некрасива, болезненна и жестока, думаю я.


Галахад оставляет синяки на ее коже, но иногда на него нападает нежность, и он гладит ее только кончиками пальцев, целует ее шею и грудь, и тогда Моргана режет его сильнее.


Они наслаждаются друг другом, но есть в них и отчаяние. Галахад берет ее, наслаждаясь ее телом, прижимает ее к себе, и все же ему этого как будто мало. Все, что между ними происходит не затрагивает пустоты, которую может оставить в сердце Моргана.


Это ощущение, одно из всех, что я вижу в них, я понимаю очень хорошо. Моргана умеет заставить человека чувствовать себя самым счастливым на свете, как солнце, которое греет летом, когда все обычно становится хорошо, но потом солнце уходит, и уходит Моргана, и эту пустоту не заполнить уже ничем.


Ощущение ее утраты, постоянное, терзает и Галахада, и меня, и, я уверена, Ниветту и Кэя.


Мы любим ее, мы хотим ее и мы ее не получаем.


Моргана кончает первой, награждает Галахада, все еще двигающегося в ней, долгим поцелуем. Когда кончает и он, они надолго замирают. Он гладит ее влажные от пота волосы, она облизывает скальпель.


- Почему ты это терпишь? Когда я режу тебя, - спрашивает Моргана, слизнув кровь. Голос у нее хриплый, надорванный, больше женский, чем девичий.


- Я ничего не чувствую, - говорит он.


- Я чувствую все, - говорит Моргана.


Они долго молчат, будто сказали друг другу больше, чем хотели. Наконец, Галахад слезает со стола, и Моргана вытягивается на нем, как объект для препарирования, как девушка из журнала.


Галахад любуется на нее, а потом резко берет из шкафа антисептик. Он раздвигает ей ноги и начинает обрабатывать порез на бедре. Моргана шипит, будто боль от порезов ничего не значит для нее, в отличии от боли, которую она испытывает сейчас.


Галахад стоит перед ней на коленях, обрабатывая один порез за другим, а потом принимается вытирать салфетками кровь. Моргана ждет, пока он оденет ее, и он одевает ее.


Наконец, когда Галахад застегивает верхнюю пуговицу на ее блузке, которую Моргана обычно держит расстегнутой, она спрашивает еще раз:


- Что происходит? Объясни мне. Попытайся объяснить, Галахад.


- Доверься Мордреду. Он знает, что делает.


- Ты ему доверяешь?


Галахад отходит чуть подальше, потом закуривает сам, вставляет Моргане в рот сигарету и щелкает пальцами, подкуривая ей огоньком, взявшимся из ниоткуда.


- Послушай, Моргана, не знаю, что вы себе напридумывали, но все вовсе не так ужасно. Мордред не хороший человек, у него никогда не было шанса стать хорошим человеком, но он спас мне жизнь.


Я вспоминаю его шрам и думаю, что скорее вернул.


Моргана слушает внимательно, привычная резкость из нее улетучивается, она кажется сытой кошкой, довольной происходящим.


- Как? - спрашивает Моргана.


Галахад некоторое время молчит, слышно даже потрескивание сигареты, когда он затягивается.


- У меня внутри звериные органы, Моргана, малыш. У меня сердце лисицы, волчья печень, и даже не помню, чьи легкие.


- На самом деле помнишь.


- На самом деле помню. Легкие человеческие. Но не мои. Он собрал меня заново из лесных зверей. Всего этого недостаточно, магия поддерживает мою жизнь и работу этих органов. Однако ничего лучше я пока не придумал. И не уверен, что смогу. Я благодарен ему.


- Ты не сказал, доверяешь ли ты ему.


Галахад надолго замолкает. Наконец, он говорит:


- Да, доверяю.


- У тебя тоже нет другого выбора? Потому что иначе ты умрешь?


- Глупости. Просто он никогда меня не предавал и много для меня сделал. У меня нет причин ему не верить.


- Эксперимент, это правда? - спрашивает Моргана резко, видимо, надеясь на эффект внезапности.


- Абсолютная, малыш, - говорит Галахад легко, он тушит сигарету в наполненной кровью миске, где покоилось свиное сердце.


- Значит, это вы виноваты в том, что мы здесь заперты.


- Мы не хотели подобного эффекта. Вам даже сложно оценить, насколько мы на самом деле перед вами виноваты. Вы ведь не знаете, чего мы вас лишили.


- Догадываемся, - мрачно говорит Моргана.


- Мой тебе совет, моя милая, данный по наитию, но, полагаю, резонный. Не лезь в это дело, Моргана и друзьям своим не давай в него лезть.


А потом он неожиданно подается к ней и берет за подбородок.


- И если ты уверена, что я не заметил вашего с Вивианой маленького маневра, то это ты зря. Его не заметил Мордред, и вам очень повезло.


Моргана выдыхает, взгляд ее только на секунду становится или кажется испуганным, а потом она шипит:


- Почему этого не заметил Мордред? Почему, Галахад? Ты ведь сам говорил, что мистер Очарование знает все обо всем. Так почему он не заметил очевидное заклинание двух не слишком подкованных в магии малолеток.


Я даже обижаюсь. Мои представления о себе и своих магических умениях далеки от того, что сказала Моргана.


- Он несколько не в форме, - говорит Галахад. Он замолкает, Моргана смотрит на него в упор.


- Ты добрый человек, - говорит она. - И ты любишь меня.


- Я не добрый человек, милая.


- Но ты любишь меня. Скажи мне, Галахад.


Галахад смотрит на нее, закуривает новую сигарету, и протягивает Моргане оставшуюся пачку.


- Оставь себе. Моргана, ты ведь любишь книжки. У тебя ведь нет ничего, кроме книжек. Слушай внимательно, очень внимательно и прямо сейчас: живой король обладает реальной властью прежде всего или даже исключительно потому, что является функционером культа мертвых. Это цитата. Распорядись ей так, как считаешь нужным. А теперь попытайся отвлечься от аффектов, риторики, частных интересов и подумать. Я и так сказал тебе слишком много. И это неправильно.


Моргана тушит свою сигарету о стол и, ничего больше не говоря, по-кошачье мягко слезает с него.


Она отдергивает юбку, потом потягивается, и все это время Галахад неотрывно наблюдает за ней. Моргана оборачивается к нему только у двери.


- Ты никогда не говорил мне, как тебя звали до всего этого.


Галахад пожимает плечами, по губам его скользит легкая, ничего не значащая улыбка. Он говорит:


- И никогда не скажу.


Я закрываю глаза.


- Ну что там? - шепчет Ниветта. И я чувствую, как затекли у меня плечи, потому что Ниветта и Кэй почти не двигались все это время.


- Она его трахнула? - спрашивает Кэй.


- Нет, - говорю я быстро. - В основном они разговаривали. О том, что происходит и о Мордреде. Галахад знает, что мы применили заклинание. Но Мордред не знает. Он вроде как не в форме, но я не слишком поняла, почему именно. Может быть, ему слишком тяжело поддерживать безопасность иллюзий Королевы Опустошенных Земель, а может быть...


- А может быть, - говорит Моргана с порога. - Он сам помогает Королеве Опустошенных Земель. Что-то вроде того несла Гвиневра. Привет, котята.


- И, - добавляет Моргана. - Я трахнула Галахада.


И сводит тем самым, прямо с порога, на нет всю мою ложь. Ниветта и Кэй смеются.


- Так что ты обо всем этом думаешь? - спрашивает Ниветта.


- Секс, это здорово, и вам все обязательно нужно попробовать.


- Думаю, Ниветта не это имела в виду.


- Надо же, - смеется Моргана. - И я тоже так думаю, какое совпадение.


Она выглядит еще более злой и радостной, чем раньше. Моргана ложится где-то у меня в ногах, как кошка, щекочет мне большой палец.


- Я думаю, - говорит Моргана. - Что Номер Девятнадцать реален, просто Мордред и остальные взрослые не хотят этого признавать. Он наверняка был волшебником.


- Точно, - хмыкает Ниветта. - Иначе ему было бы затруднительно всех убить.


- Но мы же точно не знаем, - пожимает плечами Кэй. - Может он никого и не убил, только написал, что всех убьет.


- Убил, - говорю я. - Он сам мне говорил.


- Это наша фантазия, - говорит Ниветта. - Если взрослые не лгут, то Номер Девятнадцать покажется нам именно таким, каким мы его представляли.


Кэй слезает с кровати и включает музыку, какой-то развеселый рок-н-ролл, кассета с которым была в магнитофоне.


- Умно, Кэй, - с уважением говорю я.


- Ну а то чего мы так скучно сидим, - говорит Кэй.


- Беру свои слова обратно.


Я чувствую запах вишневого блеска, которым мажет губы Моргана. Она говорит:


- Поймите, Мордред затрачивает столько усилий только для того, чтобы убедить нас в том, что Номер Девятнадцать нереален, что это даже подозрительно.


- А Галахад? Думаешь он знает правду?


- Определенно. Только он ее никогда не скажет. Он слишком благодарен Мордреду за то, что тот напихал в него требухи из лесных зверушек.


Мне кажется странным, что Моргана может говорить о Галахаде настолько резко, хотя еще двадцать минут назад они занимались любовью и были друг перед другом максимально открыты. Впрочем, я не уверена, что разбираюсь в любовных отношениях настолько, чтобы судить Моргану.


- А Ланселот? - спрашивает Кэй.


- Тоже знает, я уверена, - говорит Ниветта. - Они - одна компания. Но я, если честно, запуталась. Номер Девятнадцать реален или нет?


- Реален, - говорит Моргана. Я очень плохо себе представляю, откуда она взяла этот вывод, ведь ни на что такое Галахад не намекал, даже между строк усмотреть это было трудно. Однако, если Моргана так хочет думать, что Номер Девятнадцать не порождение нашего коллективного сознания, то я не против.


- Загадка, - говорю я.


- А, да, точно. Галахад возомнил себя великим волшебником, который загадывает загадки юным ученицам. Живой король обладает реальной властью прежде всего или даже исключительно потому, что является функционером культа мертвых. Как думаете, что это значит?


Мы замолкаем. Я стараюсь прокрутить эту фразу в голове, но мне мешает страх того, что я раздавила какое-нибудь маленькое насекомое, будучи слепой. Страх этот затягивает меня настолько глубоко, что я почти готова заплакать, но, стараясь сохранить лицо, напряженно смотрю в потолок, а вижу моих друзей, как будто смотрю с потолка. Ребята думают, или же, делают вид, что думают, занятые своими собственными проблемами.


Мы молчим, и комнату заполняет развеселый голос человека, который заполучил девушку и машину, недоступные для его рабочего класса. Кэй мелодично подпевает, и никто не возвращает его к умственной работе. В конце концов, от Кэя гениальных идей никто не ожидает. Но, неожиданно, именно он говорит первым:


- Культ мертвых это же культ тех чуваков, которых закапывают?


- Да, Кэй, - снисходительно хмыкает Ниветта. - Именно.


- Может тогда все, что нам нужно - в саду? Ну, закопано. Как дохлые чуваки.


Снова западает тишина, разбавленная лишь рок-н-роллом, повествующим о любви к самой клевой девушке, которая не перестает жевать жвачку. А потом Моргана говорит:


- Ты знаешь, Кэй, довольно неплохо. По крайней мере, это рабочая версия. Еще предложения? Вопросы?


Мы с Ниветтой молчим, Моргана свою лепту тоже не вносит. Для меня фраза, сказанная Галахадом, звучит как полная бессмыслица. То есть, в сборнике научных статей, она, конечно, чувствовала бы себя как дома, однако в качестве загадки вызывала в уме больше вопросов к формулировке, чем концептуальных идей.


- Ладно, - говорит Ниветта. - Вопрос к тебе, Кэй. Как мы собираемся копать, чтобы этого не заметили? И, самое главное, что мы собираемся перекопать? Весь сад?


- Нет, - говорит Моргана. - Лилия и роза - цветы королевской власти, детишки. Так что мы наколдуем себе лопаты и посмотрим, что находится под нашими милыми клумбами!


- А приколись - вход в ад!


- Ой, заткнись, Кэй!


Моргана целует меня в щеку, говорит:


- Не переживай, мышонок, мы скоро вернемся.


- Вы что оставите меня здесь в абсолютном одиночестве?


- Почему же? - спрашивает Моргана. - Твое умозрение будет с нами. Просто ты сейчас несколько недееспособна, и если нам придется, скажем, быстро убегать и прятаться, выдашь нас всех.


- Как плохой разведчик в фильмах про войну, - говорит Ниветта. - И будет драматичный момент. И весь отряд погибнет. Опционально: кроме тебя, а ты будешь страдать.


- Так что полежи здесь, мышонок.


Я одновременно обижена и довольна. Обижена, потому что они бросили меня, оставив в комнате Морганы, а сами пошли выяснять великие тайны нашего бытия. А довольна, потому что я устала, мало спала, а когда спала видела чудовищные сны, и теперь я могу просто полежать в спокойствии, в тихой комнате. Я и не надеюсь, что засну. Любое, даже легчайшее нервное потрясение способно лишить меня сна. Я стараюсь просто расслабиться и отдохнуть. Открыв глаза, я вижу, как Кэй, Ниветта и Моргана выходят из школы. На ступеньках курит Ланселот. Сад обезображен мертвыми птицами, облит кровью, и невероятная красота цветов в ровно высаженных, ухоженных клумбах кажется неправильной, я вижу набухшие капли крови на анютиных глазках, придавленные мертвыми птицами хризантемы. Яблоневый цвет из белого стал красным. Сад кажется прекрасной картиной руки ментально исковерканного художника, цветы и кровь, и соответствующий запах, витающий в воздухе. Ланселот свистит Моргане, Ниветте и Кэю.


- Эй, вы куда? - спрашивает он.


- Курить, - говорит Кэй.


- Но-но!


Ланселот отвешивает Кэю подзатыльник и чуть толкает в спину. Он ведет себя, как ни в чем не бывало, будто перед его глазами не полный птичьих трупов сад, а самый обычный майский день, и солнце пригревает распустившиеся цветы. Я уверена, что Ланселот видит все это, однако он остается ровно тем же, кем был всегда - ужасным придурком.


Я вижу, что Моргана кривится от вида нашего сада, а вот Кэй и Ниветта остаются безмятежными.


Они сворачивают за угол, где притаились лилии и, дожидаясь пока уйдет Ланселот, закуривают. Ниветта своим типичным движением прислоняется к стене, скользкой от крови, и Моргана машинально останавливает ее. Под ногами у них покоятся раскидавшие свои внутренности ласточки. Лилии, щедро украшенные каплями крови, кажутся какими-то иными, экзотическими цветами. Наконец, Ниветта выглядывает за угол и, видимо, не увидев Ланселота, говорит:


- Начинаем.


У всех кроме Кэй с первого раза получается перенести себе лопату из кладовки. Кэй еще долго мучается, а Ниветта и Моргана начинают копать. Земля мокрая от крови, вязкая, и грязь тесно мешается с кровью, образуя нечто склизкое, легко поддающееся и отвратительно хлюпающее. Ниветта, не видя мертвых птиц, обезглавливает одну из них лезвием лопаты, Моргана кривится. Девочки копают землю с яростью, Моргана не обращает внимание на отвратительное месиво, которое представляет собой удобренная кровью земля, а Ниветта его даже не видит.


Я закрываю глаза, мне совсем не хочется смотреть на их работу дальше. Раз уж они не взяли меня, я могу лишить себя столь сомнительного удовольствия, как соприсутствие в окровавленном, испорченном саду.


Блаженная, нежная темнота накрывает меня, и я стараюсь ни о чем не думать. Мысли о том, что я могла задеть ранку на пальце Кэя, и у него будет столбняк крутятся в моей голове еще довольно долго, но постепенно оборот их сужается и сужается, и я чувствую, как напряжение покидает мои руки и спину.


Я будто впадаю в какой-то транс, я слишком долго не спала, и теперь не могу отключиться полностью, но часть меня все равно норовит передохнуть, отстраниться от непрерывного потока мыслей. В какой-то момент я ощущаю, что стало холоднее, а потом слышу аромат влажного после дождя леса. Под моими руками оказывается мокрая трава. Пахнет горько и свежо, мне хочется накрыться одеялом, но одеяла нет рядом. Открыв глаза, я вижу только Моргану, Ниветту и Кэя, раскапывающих землю под кустами. Я не в комнате, думаю я со страхом, я в лесу. Здесь темно и холодно, здесь вовсе не май. Я слышу крики ночных птиц, перестукивания сверчков. Привстав, я ощущаю спиной ствол дерева. Снова начинается дождь, ливневый и очень холодный, стегающий меня, как плеть.


Я слышу сквозь шум далекие голоса детей. Кто-то говорит:


- Долго мы еще будем идти? Я есть хочу.


- Долго, - отвечает ему голос Номера Девятнадцать.


- А куда мы идем?


- Не знаю.


- А что мы...


- Номер Двенадцать, - говорит Номер Девятнадцать. - Я не знаю.


- Ну и ладно, - говорит Номер Двенадцать жизнерадостно и почти тут же добавляет:


- А ты знаешь, где мы?


Я пытаюсь идти на звук их голосов, не видя ничего, на ощупь. Дождь хлещет все сильнее, и мне почти что больно от его холода. Мальчишки уходят куда-то, я слышу, как что-то тяжелое будто волочат за собой, и я слышу голос Номер Двенадцать:


- Что делать с Номером Четыре?


- Не знаю, не знаю, не знаю.


- То есть ты вроде как вообще ничего не знаешь?


- Ничего не знаю, - соглашается Номер Девятнадцать. А потом я слышу его плач и слышу, что Номер Двенадцать начинает ему вторить. Шаги стихают, наверное, они устраиваются где-то под деревом.


- Тяжело было тащить? - сквозь слезы спрашивает Номер Девятнадцать.


- Ну нет, легко довольно, он же пустой.


А потом они заливаются слезами еще горше прежнего, и мне хочется утешить их, но я даже не могу их увидеть. Несчастные, одинокие дети, которым некуда идти. И никто не может им помочь.


Я знаю, что не сплю, я прекрасно осознаю, что происходит и могу в любой момент очнуться. Происходящее похоже скорее на грезу, очень подробную и сильную. Запах трав и мокрой земли поднимается ко мне, и я вдыхаю его, совершенно не чувствуя запах духов Морганы в комнате, и все же часть меня знает, что я ее не покидала.


Я нахожусь в полной темноте, но звуки и запахи, ощущения так невероятно реалистичны, что мне снова кажется - реальность пытается от меня ускользнуть.


Или, может быть, это я пытаюсь ускользнуть от реальности. Номер Девятнадцать говорит, отплакав свое:


- Мы пойдем и найдем укрытие на ночь. Иначе мы заболеем и не сможем идти. А если мы не сможем идти, мы умрем.


- А если мы умрем, то будем разлагаться, а если мы будем разлагаться, то...


- Заткнись. Нам нужно согреться. Давай попытаемся построить себе убежище.


- Ты ведь это можешь. Ты же у нас все можешь.


- Я не знаю. Я не понимаю, как.


И я думаю, что Номер Девятнадцать вообще ничего не понимает, и это очень грустно. В этом лесу, пустом и холодном, некому подсказать ему, что делать и куда идти дальше. И я кричу ему:


- Номер Девятнадцать!


Но он не слышит меня, потому что это его жизнь, которую я никак не могу изменить. Прожитые, утекшие минуты.


- Номер Девятнадцать! - кричу я снова, уже зная, что это совершенно бесполезно. Я ведь даже не вижу его мира.


А потом я чувствую легкость, ощущение кружения возвращается с новой силой, я будто летаю, и мне почти хорошо. Кто-то невидимый гладит меня по голове, и от его прикосновения становится легче, будто что-то заземляет меня, и дождь перестает стегать меня так болезненно и сильно, и влажная земля под ногами не застревает между пальцами.


Отчетливее всего я ощущаю чей-то поцелуй, удивительно нежный, почти невесомый и в то же время собственнический - меня еще никто так не целовал, будто мы уже любовники.


И тогда я понимаю, что, наконец, сплю.

Глава 5



Когда я открываю глаза, луна уже заливает комнату своим ласковым, холодным светом. В детстве Кэй говорил, что луна холодная и ласковая, как руки у мамы. Это он придумал, мы ведь не помним, какие у наших мам были руки.


Я приподнимаюсь, потом потягиваюсь. Не сразу до меня доходит, что комната не моя, а Морганы. Во тьме силуэты ее бесконечных шкатулок, флакончики с духами и рассыпанная косметика кажутся мне такими родными, что я даже не отслеживаю их присутствие.


В доме тишина, и я понимаю, что сейчас далеко за полночь. Звезды переливаются, как крохотные драгоценные камушки на браслете Морганы, оставленном на тумбочке. Я беру его в руку, рядом с застежкой болтаются две крохотные розочки. Очень красивая и очень простая вещь, Моргана любит ее даже несмотря на то, что ей не нравится, когда все просто.


Я улыбаюсь и, наконец, просыпаюсь в полной мере. Я чувствую себя отдохнувшей и свежей, и понимаю, что давным-давно не чувствовала себя так спокойно и правильно.


Наверное, думаю я, Моргана оставила меня спать здесь, а сама ушла в мою комнату. Она не хотела меня будить, может быть, погладила по волосам, пока красилась перед зеркалом, а потом ушла. Может быть, она еще не спит. Можно пойти проверить. Именно это я и намереваюсь сделать, по крайней мере я точно решаю, что загляну к себе в комнату, послушаю у дверей других. Еще они могут быть на чердаке.


Мысли текут лениво и спокойно, как волны океана в какой-то идеальный, книжный день.


Я вглядываюсь в зеркало на шкафу Морганы, но темнота поглощает мое лицо, и я мало что могу рассмотреть. Над зеркалом болтается на веревочке бабочка, которую Моргана поймала еще в детстве. При жизни она была очень красивая, с лазурного цвета крыльями, и гибкими, тонкими, как тени, лапками. Моргана любовалась на нее, пока бабочка жила в банке, и мы каждый день пробивали в крышке новые дырочки, боясь, что она задохнется.


А потом, как-то раз, совершенно неожиданно, Моргана достала ее и проткнула булавкой. И я спросила Моргану, зачем она это сделала, и почувствовала, что она сделала это из-за меня, потому что я ее не остановила или не хотела остановить.


Моргана ответила мне, рассматривая блестящий кончик иглы, вышедший из тельца насекомого:


- Она скоро умрет, и краски осыпятся с крыльев. Хочу, чтобы она была моей.


- Но она же будет мертвая.


- Ага, - сказала тогда Моргана и отправила в рот клубничный леденец на палочке. Ей уже тогда нравились мертвые вещи.


Я до сих пор чувствую себя виноватой перед той бабочкой.


Я поднимаюсь и по лунной дорожке иду к окну, выглядываю в сад, вдыхаю запах ночных цветов, смотрю, как блестят от воды листья. Как чудесно, думаю я, глядя в небо, где зарождается лето. Мне хочется улыбнуться, и я улыбаюсь. А потом, как пуля, которую вовсе не ожидаешь получить в голову, выходя в магазин за хлебом (сравнение из книги, которую я читала, сама я не много понимаю о путешествиях за хлебом), в мой мозг вонзается мысль.


Луна, и ночной сад, и капли дождя, и вся идиллия мая, и теплая ночь, все это неправда. Полночь минула, абсолютно точно. Наш двор усеян маленькими пернатыми самоубийцами, и капли на листьях вовсе не дождь, и это не плющ распространяет такой одуряющий запах. Я отступаю от окна, снова по лунной дорожке, которая не должна проникать сквозь заляпанное окно. Захлопнув его, я закрываю окно на защелку, чтобы не дать гнили проникнуть внутрь. В этот момент я ощущаю легкую щекотку под коленкой. Будто чьи-то лапки перебирают по моей коже, стремясь вверх. Тонкие-тонкие лапки. Я отчего-то ожидаю увидеть бабочку, ту самую бабочку из нашего жестокого детства, которая сквозь столько лет все-таки добралась до меня. Щекотка не прекращается, но я не вижу никого. И в то же время ощущения настолько яркие и реалистичные, что я и думать не могу о том, что мне кажется. Кто-то невидимый взбирается вверх, и я очень боюсь, что он укусит меня. Я бросаюсь под кровать Морганы, достаю ее шкатулки, и пытаюсь найти ту, в которой спрятаны часы. Я должна, должна ее помнить. Белая, с балеринами, тоненькими и акварельными, в пачках, похожих на облачка во время заката. Что-то взбирается вверх по моей спине, и я неудержимо боюсь, что оно доберется до моей шеи или головы, что оно заползет мне в нос, я пытаюсь стряхнуть его, но ничего не получается. Моргана, я уверена, не одобрит моих действий. Я имею в виду, я собираюсь совершить нечто противоправное, однако в экстренной ситуации для того, чтобы спасти себя, иногда можно заниматься вредительством. Я уверена, что не найду ключ от крохотного замочка, и поэтому я разбиваю шкатулку. Осколки фарфора летят на пол, обнажая кучу всяких мелочей, пуговки, жемчужинки, таблетки, засохшие лаки для ногтей, складной ножик и детский рисунок, где есть четыре сердечка с нашими именами, а вместе с этими мелочами выпадают и часы с кулоном. Я режусь об острые осколки, пытаясь схватить их, и одновременно скинуть существо. Оно снова скользит вниз по моей ноге. Я открываю крышку часов, перевожу их стрелки ровно на сутки, проворачивая полный круг. Крепко сжав амулет и часы, я стараюсь сосредоточиться, но меня отвлекает движение существа по моему телу. Мне ужасно страшно, больше от неизвестности, чем от того, что происходит нечто неестественное. Я волшебница, я готова к разным вещам, но мне хочется их видеть. И когда это желание, желание видеть - достигает своего апогея, кулон на секунду вспыхивает, а потом становится совершенно прозрачным, сила в нем закончилась, ушла из него, будто и не бывала там, теперь это просто безделушка. Я так хотела видеть, но когда это желание исполняется, я не спешу в полной мере им насладиться. Нарочито медленно, будто стараясь отдалить момент встречи с тем, что ползает по мне, я захлопываю крышку часов и перевожу взгляд на живот, где ощущается движение. И я вижу существо, сотканное, кажется, из одних только теней. Я даже не совсем уверена в том, что это насекомое, такое оно быстрое и такое неправильное. У него, наверное, с десяток лапок, все они постоянно подергиваются, и совсем нет глаз. Это слепое, несчастное существо, его скорее хочется пожалеть, чем убить, и в то же время чувствую подкатывающую к горлу тошноту, мне не нравится, что оно прикасается ко мне. Я пытаюсь стряхнуть его с живота, и оно уцепляется за руку, начинает свой путь вверх по моим пальцам. Существо размером меньше мыши, но мне вдруг становится ужасно страшно. Я стараюсь стряхнуть его с одной руки, и оно перебирается на другую.


Паучок. Паучки живут в тенях, поэтому они из тени. Мне очень страшно, но есть кое-что намного страшнее. Я слышу шорохи и скрипы, и знаю, что если обернусь, то увижу еще что-то. Не что-то. Я знаю, что именно. И, я оборачиваюсь. На залитом луной, пробивающейся сквозь кровавую кашу на стеклах, пространстве стоят они.


Они стоят передо мной, невидимая армия маленького мальчика, никогда не встречавшего живых зверей. Калечные, маленькие, глазастые зверьки. Я вижу щенка с перебитой лапкой, его зубы длиннее, чем полагается нормальной собаке, он не пропорционален, как детский рисунок. Я вижу лисичку, в чей открытой груди бьется сердечко, как на детских рисунках, совершенно не анатомичное, но истекающее кровью. Я вижу кота с порванным ушком, он ближе всего к своему прототипу в природе, наименее искажен. Быть может, Номер Девятнадцать видел настоящих котов. Однако все тело этого маленького существа покрыто раковыми опухолями, истекающими гноем и вздувающимися при каждом шаге. Я вижу двухголовую мышку, и слышу ее непрерывное, болезненное попискивание. Я вижу лягушку, из плоти которой торчат провода, которые, казалось, только и связывают части ее тела. Чудовищные, несчастные, искалеченные существа. Я прижимаю руку ко рту.


Енот, чья челюсть вырвана капает кровью на пол. Я вспоминаю двухголового кота, которого рисовала Моргана. Мы часто представляли себе Маленьких Друзей. Номер Девятнадцать был их создателем и их мучителем. Он представлял, как мучает этих зверушек точно так же, как мучили его. Они все подрагивают, конвульсивно, испуганно. Невидимая армия взирает на меня, по крайней мере у части этой армии действительно есть глаза. Я издаю нелепый писк, встаю. Мне хочется попятиться, но позади меня кровать. Обе части змейки, разрубленной напополам устремляются ко мне.


В этих зверях нет ничего страшного, скорее они несчастны, и в то же время так оглушительно, невероятно неправильны. У тех из них, у кого есть глаза, они тусклые, неживые, не видевшие света. Это все жертвы Номера Девятнадцать, и в то же время это все - Номер Девятнадцать.


Пораженные раковыми опухолями, растерзанные, обвязанные бинтами, лишенные конечностей, они все - его боль. И они смотрят на меня, воплощенные детские фантазии, страдающие от боли и дрожащие от страха. Они смотрят на меня, а я смотрю на них, залитых лунным светом, приобретающем, проходя сквозь алые стекла, красноватый оттенок.


Меня тошнит, это так отвратительно, что я чувствую, как ком подступает к моему горлу вверх, и разбухает там.


А потом все эти существа мгновенно бросаются ко мне. Я закрываю глаза руками, мне нужно произнести заклинание или бросить в них что-нибудь, мне нужно сделать что угодно, но в этот момент я ни до чего не могу додуматься. Теплая, шерстистая, влажная от крови волна сбивает меня с ног. Я ожидаю, и почти готова к этому, что чьи-то зубы вцепятся в мое горло, что меня будут рвать на части, что вся та боль, которую Номер Девятнадцать выместил на этих зверьках, будет вымещена теперь на мне.


И мне безумно страшно, как будто я оказалась в эпицентре бури, и мне негде укрыться. Я пищу, пытаюсь отползти, а потом понимаю, что эти зверушки не кусают и не царапают меня. Они ласкаются ко мне. Вот кот трется о мои ноги, и я чувствую, как отслаиваются куски его кожи, щенок облизывает мои пальцы. Мышка, или лучше сказать мышки, тыкаются в руки. Их очень много, я не всех успела рассмотреть, но теперь они рядом, и я чувствую десятки теплых, бьющихся тел, и меня накрывает паника, уже от того, что я могу задеть их, навредить, от того, что любимое мое движение причинит им боль, и мне кажется, что я специально двигаюсь неосторожно. Паника настолько сильная, что я забываю о том, что за страшные существа передо мной. Я будто принцесса из очень и очень плохого Диснеевского мультфильма, окруженная лесными и домашними зверьками. Звери ласкаются ко мне, оставляя пятна крови, гноя, обрывки своей кожи и плоти, иногда я чувствую чьи-то хрупкие косточки.


Я начинаю плакать, не смея шевельнуться, и языки облизывают мне руки и ноги. Эти языки либо мертвые и очень холодные, либо неприятно горячие и влажные от текущей по ним крови.


Я плачу и плачу, и какой-то, пахнущий мертвечиной и еще чем-то резким, химическим, зверек, крохотный, похожий на ласку, слизывает мои слезы. У моих ног в пушистый, черно-белый комок свернулся безголовый барсук, это единственный для него способ проявить ласку.


И тогда я начинаю кричать. Я кричу громко, сквозь слезы, вовсе не потому, что кто-то хочет меня загрызть. Мне страшно пошевелиться и причинить боль этим крохотным, пугающим существам. Маленьким Друзьям Номера Девятнадцать.


Мне кажется, я верещу целую вечность, а чьи-то хрупкие лапки гладят меня, будто хотят успокоить. Слезы никак не останавливаются. Перестав кричать, я шепчу тихим, хриплым голосом:


- Простите меня, милые, отпустите меня! Я ничем не могу вам помочь!


Любое мое движение причинит вам боль. По моим руке скользит половинка змейки, и я боюсь ей двинуть. Вторая рука оказывается свободна, поэтому я протягиваю ее к лисичке с кровоточащим сердцем. Я вижу что в ее лоснящейся шерсти спрятаны украшения. Я перебираю тонкие бусинки, иду по ним, будто по тропинке, спускаясь вниз, осторожно, так чтобы не свернуть никуда, и не попасть в разверстую лисью рану. Я нащупываю кулон, спрятавшийся в густой шерсти прямо над раной. В прекрасно вырезанной золотой рамочке переливается изумруд, огромный и невероятно зеленый. Лиса чуть склоняет голову, будто помогает мне снять с нее украшение. И когда я его снимаю, щенок перехватывает цепочку, и я боюсь двинуться, задеть его, замираю, а он встает на задние лапки, опираясь на мои плечи, и надевает кулон на меня.


Именно в этот момент я слышу, как открывается дверь. Я ожидаю услышать голос Морганы, но говорит Гвиневра.


- Вивиана!


- Я здесь, - слабо отзываюсь я. Гвиневра готовит заклинание, я слышу ее шепот и кричу:


- Нет!


Но поздно, заклинание отбрасывает от меня зверей, и они издают тонкие, жалобные звуки, от которых мне хочется плакать снова и еще горше, и в то же время часть меня остается совершенно бесчувственной, как и всегда. Часть меня думает, что сейчас ее стошнит.


Гвиневра подбегает ко мне, вздергивает меня за руку, шипит:


- Теперь мы квиты!


- Ты не так поняла, не так поняла, - шепчу я. Но Гвиневра выводит меня из комнаты, захлопывает дверь и приваливается к ней. Я делаю то же самое. Некоторое время мы молчим, меня трясет.


- Ты видела то же, что и я? - спрашиваю я, наконец, и зубы у меня стучат от страха.


- Конечно. Неужели ты думаешь, что я позволила бы им скрыть от меня правду?


- Но как ты...


- Заткнись, я же не спрашиваю, как это сделала ты.


Кто-то скребется в дверь, жалобно скулит и причитает, я дрожу. Я нащупываю рукой кулон, сжимаю его.


- Где Моргана?


- Они на чердаке. Кое-что нашли. Меня больше интересует, где взрослые.


Гвиневра смотрит на кулон, который я сжимаю в руке.


- Что это?


- Изумруд, - говорю я.


- То-то меня интересуют минералы сейчас, хорошо, что ты заметила.


Гвиневру всегда интересуют лишь способы задеть кого-то побольнее, думаю я, и еще - способы быть первой во всем.


- Я нашла его там. У...стремных зверьков.


- Маленьких Друзей?


- Откуда ты знаешь?


- Я кое-что помню из нашего детства. Пойдем на чердак. Посмотришь кое-на-что.


Я чувствую раздражение, такое сильное, что единственное, чего мне хочется - приложить Гвиневру головой об стенку. Ничья подруга зовет меня на чердак к моим друзьям, чтобы показать что-то, что она уже видела, а я нет.


Однако через секунду я понимаю, что злюсь, на самом деле, на своих друзей, которые должны были прийти за мной вместо Гвиневры.


Гвиневра встает, вздергивает меня на ноги, а я снова подаюсь к двери, слушая скулеж и скрежет коготков по деревянной обшивке.


- Пойдем, - говорит Гвиневра. - Не время для сентиментальной песенки из мультфильма, ты же понимаешь?


И я бегу вслед за Гвиневрой по винтовой лестнице наверх, на чердак, где Гвиневра не была уже Бог знает сколько времени. Первый, кого я вижу на чердаке это Гарет. Именно потому, что он здесь ровно так же непривычен, как и Гвиневра, а наш мозг всегда в первый момент замечает непривычное. Как люди в детективах, которые видят в собственной давно знакомой квартире нечто подозрительное.


Гарет махает мне, говорит:


- Ну, привет.


- Привет, - оторопело говорю я. Ребята сидят под широким и длинным пледом, развешенном на старых колченогих стульях. Чердачная пыль заставляет меня чихнуть. Я вдруг вспоминаю точно такие же посиделки, которые мы устраивали, когда нам было по одиннадцать. Тогда мы тоже были все вместе и тот же самый плед висел у нас над головами, мы передавали друг другу фонарики и рассказывали страшные истории о мире снаружи, чтобы не так сильно туда хотеть.


Удивительное дело, мои прошлое и настоящее, будто сливаются в единый поток, по которому меня несет и наряду с раздражением на Гарета и Гвиневру, я чувствую к ним детскую нежность. Кэй галантным жестом приглашает меня в шалаш.


Мы стали для него слишком велики и импровизированный шерстяной потолок теперь упирается мне прямо в макушку.


Моргана и Ниветта сидят в глубине нашего шалаша, Моргана очаровательно улыбается мне, а Ниветта разводит руками. Кажется, они понимают, что я немного зла. Мы слишком хорошо друг друга знаем, чтобы не считывать мельчайшие оттенки эмоций. А может я слишком высокого мнения о своей способности сохранять безразличное выражение лица.


Я занимаю свое место, мы рассаживаемся ровно так же, как сидели в детстве, и Гарет оказывается рядом с Кэем, а я между Морганой и Гвиневрой.


- Ну? - говорю я.


- Ты просто не поверишь, что мы нашли, - тянет Ниветта. - Ни за что не поверишь.


- Дверь в реальный мир? - спрашиваю я привычно, и понимаю, что это самый первый ответ на подобные реплики, который приходит ко мне всегда.


Моргана качает головой, ее сытая, хищная улыбка становится шире, а синие глаза загораются чем-то диковатым. Они с Ниветтой одновременно тянутся к плетеной корзинке, в которой мы носим срезанные цветы и садовые принадлежности, когда настает время ухаживать за клумбами и деревьями. Моргана медленно выуживает из корзинки сначала черную тетрадь, совершенно идентичную дневнику Номера Девятнадцать, потом молочный зуб, от времени ставший будто прозрачным, и, наконец, браслет с биркой, той самой, на которой горит алым цифра девятнадцать.


- Номер Девятнадцать - реален, - говорит Ниветта. - Мы с Кэем тоже это видим.


- Не хочу говорить, кто был прав, хотя стойте, именно этого я и хочу, - говорит Моргана. Она раскрывает тетрадь.


- Она принадлежит Номеру Девятнадцать? - спрашиваю я. Моргана задумчиво смотрит на мой кулон, говорит:


- У меня такого не было.


- У меня тоже. Но кому принадлежит тетрадь?


- Номеру Двенадцать, - отвечает Гвиневра. - Полагаю, что зуб принадлежит Номеру Четыре.


Моргана листает тетрадь, где вместо слов ровные клеточки вмещают рисунки. Я вижу то, что рисовал бы каждый мальчишка - оружие, солдат, рыцарей с большими, больше них самих мечами, больших зверей, полосатых тигров и косматых медведей. Номер Двенадцать рисовал ровно то, что рисовал бы на его месте любой другой ребенок. Его рисунки не производят отталкивающего, жуткого впечатления, как дневники Номера Девятнадцать. Страшно совсем другое. Почти на каждой странице горят пятна давно засохшей крови, иногда они размывают линии фломастера, превращая рисунок в месиво, иногда остаются в пустом пространстве. Моргана все листает тетрадь, и с каждым разом крови становится все больше, а рисунки становятся все злее, теперь нарисованная кровь соседствовует с настоящей, у рыцарей не остается голов, звери разрывают друг друга в смертельном танце, солдаты прошиты пулями. Последнюю четверть тетради составляют порванные листы. Кто-то был очень зол, кто-то выдирал их, один за одним, уродуя бумагу. Последняя страница однако сохранилась. На ней нарисован схематичный, старательной рукой выведенный домик, а рядом с ним, взявшись за руки, стоит семья. Мама, папа и я, гласят подписи. Папа - высокий мужчина в военной форме, у мамы причудливая шляпа и длинное платье, и у обоих большие, светлые глаза и широкие улыбки. Мальчик, стоящий между ними, не улыбается. Уголки его губ, изображенных черным фломастером опущены. На нем больничная форма, мятно-зеленого, противного цвета.


У Номера Двенадцать были родители. В отличии от Номера Девятнадцать, он не вырос в больнице. Наверное, он начал вести альбом, когда только попал туда, поэтому рисунки на первых страницах выглядят такими обычными.


Я говорю:


- А с чего бы взяли, что зуб принадлежит Номеру Четыре?


Ниветта его переворачивает, и я вижу, что на нем блестит посеребренная пломба, на которой выжжен номер четыре. Я беру зуб, верчу его в руке. Внутри пломбы или в чем-то вроде нее что-то все еще плескается. Я вспоминаю легенду о емкости с цианидом во рту у Мордреда, о блеске на его зубе, вдыхаю и забываю выдохнуть.


- То есть? - говорит Кэй. - Номер Девятнадцать и его друзья здесь учились, но умерли во время резни?


Я, Моргана и Гвиневра одновременно качаем головами.


- Они живы, - говорит Моргана. - В самом прямом смысле этого слова.


- Взрослые, - говорит Гвиневра.


А я вспоминаю запах мокрого от дождя леса, наполнявший мои легкие то ли во сне, то ли в видении. Что будем делать с Номером Четыре, вспоминаю я, и еще вспоминаю: он такой легкий.


И тут же вспоминаю, как Галахад доставал бьющееся свиное сердце. И как он говорил, что живет благодаря звериным органам, которые вложил в него Мордред.


- Они стали волшебниками! - говорит Моргана. - Вот как они выбрались! В них пробудилась магия, и они пришли сюда, в школу.


- Иными словами, - говорит Гвиневра. - Не вы ответственны за то, что Номер Девятнадцать устраивает нам "Призрак Дома на Холме".


- Или мы, - говорит Моргана. - Мы звали его. Думаю, Мордред сам не рад, что...


- Мордред?! - восклицает Кэй.


- А ты как думаешь, умник? Кто из наших взрослых больше всего похож на жуткого мальчика-убийцу? - спрашивает Гарет.


- Все, - говорит Кэй. - А то ты не знаешь.


- Мордред, это рабочая гипотеза, - говорит Гвиневра. - Но мы точно знаем, что Галахад - Номер Четыре. Он мертв.


- Мы точно знаем, - говорю я. - Что Мордред - Номер Девятнадцать. Галахад говорил, что именно Мордред вернул его из мертвых.


- Но Номер Двенадцать тоже мог вернуть Номера Четыре.


- Нет, - говорю я, вспоминая свое видение. - Номер Двенадцать тогда ничего не мог. Все делал Номер Девятнадцать.


Я рассказываю им то, что я слышала и чувствовала, однако совершенно не видела во сне, а потом и то, что произошло после. Все слушают меня, затаив дыхание, и я чувствую себя совершенно как в детстве.


Только теперь все намного сложнее. И я понятия не имею, что мы должны делать с этой информацией. Может быть, просто жить дальше было бы вернее всего.


Некоторое время мы молча смиряем друг друга взглядами, в которых читается одно и то же - недоумение. Я не уверена, что когда-либо хотела знать о том, что наши взрослые и есть Номер Девятнадцать, Номер Четыре и Номер Двенадцать.


Кроме того, мне кажется, что у Морганы энтузиазма по поводу Номера Девятнадцать значительно поубавилось. Он больше не пленительная сказка, не способ проверить свою власть, он человек из плоти и крови.


Гвиневра говорит:


- Я подозревала, что они лгали нам все это время.


- Они не лгали, - говорю я. - Не совсем лгали. Они просто не говорили нам о том, кем являлись до пришествия в школу. Столько лет прошло, думаешь им было приятно об этом вспоминать? Думаешь это вроде семейной истории, которую можно рассказать детишкам?


Ниветта гладит меня по руке, успокаивающим легким движением.


- Ну, ну, девочка, ты слишком близко к сердцу принимаешь...


Но Моргана ее перебивает:


- Номер Девятадцать жив, и все это время он, вероятно, догадывался, что мы ему поклоняемся, - в ее голосе слышится обида.


- Или понятия не имел и был приятно удивлен, - говорит Гарет.


- Ой, заткнись. Я думаю, все он знает.


Глаза Морганы наполняются злым, способным прожечь дыру в металле огнем. Ей кажется, будто Мордред обманул ее, и она в ярости. Я не совсем понимаю причины возникновения ее эмоций, однако сами они для меня - открытая книга.


- Мы должны найти их, - говорит Моргана.


- В здании их нет, я осмотрела все комнаты, - говорит Гвиневра с готовностью. Мы с Ниветтой и Кэем, как и всегда, настороженно переглядываемся, опасаясь быть втянутыми в авантюру Морганы. И не понимая, что мы уже втянуты в нее.


- Может быть, они у пруда? - спрашивает Гарет. - Дальше всего от нас.


- Разумная мысль, - говорит Моргана, а потом поднимается первой, плед покрывает ей голову, и выглядит как накидка какой-то восточной царевны, однако, в шотландском стиле.


- Какая эклектика, - говорит Ниветта.


- Разумнее было бы, если бы мы с Ниветтой пошли вдвоем.


Я тут же чувствую укол ревности. Так значит я больше не первая фаворитка Морганы, я больше не достойна подвергать себя опасности ради нее. Часть меня надеется, что вещи Морганы безнадежно испорчены Маленькими Друзьями ее драгоценного Номера Девятнадцать. Номера Девятнадцать, повторяю я мысленно, Мордреда.


И что это за кулон? Под одеждой он не нагревается от моего тела, оставаясь холодным, будто не тронутым. Я решаю не вспоминать о нем, по крайней мере пока. Не стоит без причины плодить сущности.


Моргана скидывает с себя и прямо на нас плед, и мы оказываемся в полной темноте, Гвиневра первой выпутывается из плена, говорит:


- Это опасно. Нам нужно заклинание невидимости. И чтобы они не услышали нас.


- Что-то вроде того, что ты использовала, когда нам пришлось тебя спасать? - уточняет Моргана, но Гвиневра даже не меняется в лице, она просто кивает.


- Да. Именно.


Некоторое время она сосредоточенно совершает над нами загадочные пасы руками, потом гортанно выкрикивает заклинание и, в общем-то, все. Я не чувствую, чтобы что-то изменилось, магия во мне, по крайней мере, на эти изменения не реагирует.


Может быть, она должна изменить восприятие взрослых. Если так, то Гвиневра действительно очень могущественна.


Пока мы спускаемся по лестнице, переговариваясь и ни от кого не таясь, я думаю о том, сколько же раз за последнее время мне приходилось подслушивать людей. Мне положительно надоедает лезть в чужие дела, слушать чужие тайны и раскрывать чужие секреты. Я могу авторитетно заявить, что хватит с меня этих загадочных историй, погребенных под землями нашего удивительного сада.


Мне остро хочется, чтобы сад с пионами и лилиями, и другими прекрасными цветами, и моими любимыми незабудками, конечно, и дом с широкими балконами и викторианским фронтоном, и классные комнаты, и маленькие вещички из моего детства, разбросанные по всем комнатам, оставались лишь сами собой.


Я устала от того, что ничто не оказывается тем, чем кажется. Меня это даже бесит.


Ниветта говорит:


- Никогда не думала, что намного лучше будет учиться, чем выяснять, в чем взрослые не правы.


- Не, я не хочу учиться.


- Ты вот сейчас никого не удивил.


Я и Гвиневра переступаем через трупы ласточек, чувствуем, как хлюпает полная крови земля под ногами и стараемся сдержать тошноту. Ниветта и Кэй идут за нами, стараясь повторять наши шаги и не наткнуться на то, чего они не видят.


И что все-таки существует. Моргана, хоть я и не обновила ее заклинание, не утруждает себя такими глупостями. Она не брезгливая. Гарет идет через сад насвистывая.


- Эх, - говорит он. - Прямо жаль, что я не вижу всей это красоты.


- Блин! - говорит Кэй, и выражает тем самым всеобщий консенсус по поводу Гарета и его своеобразной эстетики.


Мы идем к пруду. Услышав, голоса взрослых, мы мгновенно затихаем, однако Гвиневра машет рукой, говорит:


- Все в порядке.


Она говорит это в полный голос, и я уверена, что разговор взрослых тут же прервется, однако этого не случается. Ланселот продолжает вещать, как ни в чем не бывало.


- Ты сходишь с ума, Мордред, у тебя с головой проблемы. Ты устал, тебе нужно выдохнуть. Прошло столько гребаных лет, что ты мог бы уже и попуститься. Но ты подвергаешь опасности нас, ты подвергаешь опасности детей, ты подвергаешь опасности все, во что мы верили.


- Ланселот, - примирительно говорит Галахад. - Ты слишком критичен. Давай посмотрим на ситуацию со стороны Мордреда.


Мы подходим ближе, прямо к ним, совершенно не стесняясь. Нашу с Морганой магию Галахад почуял сразу, а вот магия Гвиневры работает вполне себе конспиративно.


Взрослые стоят у пруда, зацветшего к лету окончательно. В темной, стоячей воде отправляются в свое бесконечное плаванье трупы птиц, и в свете луны их раскрытые, жаждущие чего-то клювы выглядят еще более жуткими.


- Ты сходишь с ума, - говорит Галахад почти нежно. Так говорят с больными детьми. - Ты сходишь с ума, тебе очень плохо. Я знаю, я чувствую.


Галахад и Ланселот сами не свои, они бледные, Ланселот скалится, а Галахад сцепляет и расцепляет пальцы. Сейчас они и вправду похожи на маленьких детей, которые чего-то очень сильно боятся - в них есть то, чего я никогда прежде не замечала - уязвимость.


Мордред стоит лицом к пруду и наблюдает за птицами. Спина у него прямая и периодически он принимается насвистывать ту самую песенку, которую насвистывал и Номер Девятнадцать, когда шел по коридорам своей больницы.


За всем следят машины любви и благодати.


Мне вспоминается голос Номера Девятнадцать, который рассказывал о том, как вырвал глаза рыжей женщине. Ее волосы были такими же длинными и огненными, как волосы Королевы Опустошенных Земель.


Может быть, воплощенное безумие Мордреда так и выглядело. Рыжая женщина с длинным мечом, которая, в определенном смысле, есть смерть. Она королева тех, кто обречен, как на гобеленах, висящих в том бесконечном зале.


Мордред совершенно спокоен, хотя Ланселот и Галахад, пытаясь донести до него хоть что-то почти кричат.


- Послушай нас!


- Ты всех здесь погубишь! Мы не знаем, что делать, но если ты нам доверишься, то мы попробуем тебе помочь!


- Только мы не знаем, как!


- Заткнись, Ланселот! - рычит Галахад с неожиданной для его мягкого голоса звериной интонацией, и я вспоминаю, что физически он намного больше зверь, чем человек.


Мордред поднимает руку, жестом останавливая их разговор.


- Это ни к чему не приведет, - говорит он. Голос у него очень спокойный, и я не вижу его лица. От этого мне немного страшно. Как если перед вами человек, и он сделал шаг вперед, а его тень осталась на месте. Ощущение неправильности, невписанности в естественные законы и оттого - жути происходящего.


На палец Мордреду садится мотылек, большой и пушистый, с загнутым в спираль хоботком, и похожими на крохотные, жилистые листики ушками. Мордред смотрит на него секунд с пять, потом чуть склоняет голову набок и снова начинает насвистывать песню. Его палец прижимает мотылька к ладони, и я слышу, как хлопают крылышки насекомого, пытающегося вырваться.


Мордред говорит:


- Я не хотел бы, чтобы вы в это лезли.


Он отрывает мотыльку сначала одно крыло, потом другое, и отправляет их в плаванье по стоялой воде вместе с трупами ласточке. Извивающееся тельце Мордред с осторожностью усаживает в пасть ближайшей кувшинке. А потом он резко разворачивается к Ланселоту и Галахаду, а значит к нам, и мы вздрагиваем, все и одновременно, кроме Гвиневры. Она уверена, что нас не заметят и нас не замечают.


Мордред сжимает руку и Ланселот хватается за горло, кашляет, а потом ртом у него хлыщет кровь.


- Послушай меня, - говорит Мордред очень спокойно, и тон его совершенно не вяжется с тем, как толчками выходит кровь из горла Ланселота. - Ты - мой друг.


Мордред говорит очень неторопливо, будто у него есть все время мира и спешить ему некуда. Я вижу, как побелела Гвиневра, и что губы ее шевелятся, она хочет произнести заклинание. Ее останавливает Моргана, закрывает ее рот, шепчет на ухо, убрав ее волосы нежным движением:


- Мы не должны выдавать себя, милая.


Гвиневра кивает, это действительно кажется правильным. А потом со всей силы врезает локтем по ребрам Морганы.


- Отойди от меня, я справлюсь.


Я и Ниветта делаем шаг к Гвиневре, едва не завязывается драка, но драматичный момент снова нас отвлекает.


Ланселот бледный, и его колотит, но магия Мордреда мешает ему упасть. Мордред как-будто поддерживает его, потому что чем иначе объяснить то, что Ланселот, побелев от кровопотери еще стоит на ногах.


- Мы должны что-то сделать! Иначе он умрет! - шипит Гвиневра.


- Не думаю, что Мордред убьет его, - говорит Моргана. И она права. В тот момент, когда глаза Ланселота тускнеют а тело обмякает, Мордред щелкает пальцами, и кровь начинает течь обратно, возвращается в него бурным потоком, поблескивающим в свете луны.


- Зачем? - спрашивает Галахад. Он все это время стоит спокойно, понимая цену крови или понимая, что с Мордредом разговаривать бесполезно. Я бы тоже не стала этого делать.


Мордред кажется очень больным. Под глазами у него темные, жутковатые синяки, скулы выглядят еще острее, еще болезненнее, он кажется бледным, будто это в нем, а не в Ланселоте, не осталось ни единой кровинки, его губы болезненно сжаты.


Он выглядит, как очень больной человек, и я вспоминаю его взгляд - тот самый, как будто он вот-вот свихнется. Теперь синева его глаз говорит об этом еще громче.


- Мордред, - шепчу я одними губами. Сейчас он как никогда напоминает Номера Девятнадцать, он так же бледен и его черты так же остры. Я думаю «напоминает Номера Девятнадцать», не вполне осознавая, что Мордред и есть Номер Девятнадцать.


- Ты мой друг, - продолжает Мордред, когда Ланселот снова открывает глаза. Один движением руки он прижимает Галахада и Ланселота к деревьям, так что один из острых сучьев протыкает Галахаду бок. Галахад отламывает его как ни в чем не бывало. Ланселот больно ударяется головой и громко ругается самым нецензурным образом.


- Придержи язык, - говорит Мордред. Голос у него абсолютно спокойный, но беззащитность перед чем-то внутренним, что грызет и подтачивает его, рвется наружу сквозь взгляд.


- Не лезьте сюда.


- Но дети... - начинает Галахад.


- Я не представляю для них опасности. Я ни для кого не представляю опасности.


- Ты только что вылил из меня пять литров крови, мудак! - говорит Ланселот.


- Иначе ты бы никогда не заткнулся, - говорит Мордред, чуть склонив голову набок.


- Знаешь что? Иди к черту, Мордред. Из-за тебя мы влипли в это дерьмо, из-за тебя оказались здесь...


- Из-за меня - вышли оттуда. По-моему, вполне выгодный обмен.


- А теперь все рушится, - говорит Ланселот, он сплевывает остатки крови Мордреду под ноги, разворачивается и уходит в сторону сада, по пути громко и сильно пнув ворота.


- Ты слишком груб с ним, - говорит Галахад осторожно.


- И недостаточно груб с тобой.


Галахад смотрит на Мордреда долго и молча. В лунном свете он кажется еще белее, кажется и вовсе призраком.


- Ты можешь больше нас, - говорит Галахад. - Иногда мне кажется, что ты можешь снять луну с неба, если захочешь. Именно поэтому мы не можем оставить тебя в покое, когда тебе плохо. Расскажи мне, Мордред, что происходит?


Мордред смотрит на Галахада холодно.


- Все в порядке. Меня несколько накрыло воспоминаниями. Вот и все.


- Ты сходишь с ума?


- Я сошел с ума. И давно. Я адаптирован к собственному разуму.


- По крайней мере, ты так думал.


- Я так думал, - соглашается Мордред. Голос у него очень нормальный, такой, будто все действительно в порядке.


- Я хочу тебе помочь.


- Странно, я не стал бы тебе помогать.


- Ты уже помог.


Мордред кивает.


- И этого достаточно. Ты ничем мне не обязан. Уходи.


Моргана шепчет:


- Тут мы больше ничего не услышим. Мудила никогда не скажет правды. А вот Ланселот зол! Он может проболтаться!


- Или убить нас, - мрачно говорит Ниветта. Но мы уже семеним по тропе, почти впитавшей кровь, за Ланселотом. Я иду позади всех, и мне ужасно хочется обернуться к Мордреду, так сильно, будто я не увижу его больше.


Мордред и Галахад смотрят друг на друга, и Мордред стоит очень прямо, а Галахад ссутулившись, склонившись, как будто это он несет груз той тоски, которая съедает Мордреда.


Как будто это Галахад понимает, до чего они дошли в своей жажде выжить, а Мордред не понимает ничего и ничего не видит. Для него все остается в порядке, по крайней мере внешне.


Он закуривает, и я вижу алую звездочку его сигареты, пронзающую ночь.


Он очень устал, понимаю я. Но это на его плечах вся тяжесть их мира.


И я не знаю, справится ли он с этой тяжестью, а если не он, то кто тогда?


- Вивиана? - окликает меня Кэй, и я не сразу воспринимаю его голос. Для меня будто нет ничего, кроме огонька этой далекой сигареты. Галахад не закуривает, остается в тени.


- Пойдем! - настойчиво повторяет Кэй.


И я, очень жалея непонятно о чем, позволяю Кэю увести меня за собой.


Отчего-то мне ужасно не хочется покидать Мордреда.

Глава 6



Мы бежим за Ланселотом вслед. Он не видит нас и не слышит, и это проблема. Быстрее всех оказывается Гвиневра. Я и подумать не могла, что она может набрать такой темп. Мы с Ниветтой отстаем, даже Гарет ушел безнадежно вперед.


Я кашляю, Ниветта тоже, и мы начинаем смеяться, что еще больше затрудняет наш бег.


Это странно, потому что по-хорошему ситуация ведь совершенно не смешная. Она непонятная, страшноватая, загадочная и интересная, в конце концов, но уж точно не смешная. Мы останавливаемся, одновременно, взрыв землю под ногами низкими каблуками туфель, и сгибаемся пополам, пытаясь отдышаться и перестать хохотать. Получается плохо.


- Эй! - говорит Кэй. - Вы чего?


- Идите дальше без нас!


- Мы сейчас придем, - выдавливаю я.


Мы остаемся в саду перед домом одни, выхваченные золотым светом фонаря из ночи. Кулон холодит мне грудь там, где сердце.


- То есть, - говорит Ниветта. - Повторим и закрепим.


- Закрепим и повторим, - отзываюсь я, и мы обе снова начинаем смеяться.


- Мы все детство поклонялись собственному директору, - говорит Ниветта неожиданно серьезно. Я киваю, стараясь сделать такое же мрачное лицо, но в итоге начинаю некрасивейшим образом хохотать.


- Это, - начинаю я, задыхаясь. - Просто иронично. Я имею в виду, это же даже не смешно.


- Я вообще не знаю, почему я смеюсь.


- Просто мой мозг решил, что это настолько странное сочетание, настолько по-разному сошлись две важных вещи в моей жизни, что это оказалось смешно.


Ниветта хмыкает.


- Я читала, что смех это защитная реакция мозга на стресс. Какие-то вещи настолько не совпадают друг с другом, кажутся настолько неправильными и так не сочетаются, что ты начинаешь смеяться.


И мы снова начинаем смеяться. А потом, когда спазмы, наконец, утихают, вступаем из-под фонаря на крыльцо, и я открываю дверь.


Первое, что пронзает мой слух - выстрелы. Я давным-давно их не слышала. В последний раз, когда Ланселот пытался научить Кэя охотиться в тринадцать. Мы с Ниветтой бросаемся на звук одновременно, на меня вдруг снова нападает смех, но я сдерживаю себя.


Звук идет из зимнего сада в задней части дома. Весной и летом там почти никого не бывает, только иногда приходится поддерживать цветы магией, Галахад говорит, это хорошая тренировка.


Мы называем это место зимним садом, хотя на зимний сад в классическом понимании, то есть на то, что описывают в книгах и показывают в фильмах, он не похож. Это просторный белый зал с высокими арками окон и длинными рядами абсолютно белых стеллажей.


Моргана в детстве называла зимний сад библиотекой цветов, и определенное сходство действительно есть. На высоких стеллажах ровными рядами стоят укрытые прозрачными стеклянными колпаками цветы. Здесь есть все, от покрытых невесомым пухом одуванчиков до экзотических орхидей. Розы десятков видов теснятся рядом с колокольчиками. Скромные гвоздики рядом с похожими на звезды, по крайней мере по мнению древних, астрами.


Цветы причудливо разделены на группы, но никто из нас так и не понял логики, которая вложена в эти последовательности. Цветы образуют причудливые скопления алого, желтого, голубого и синего, белого, однако группки, разделенные так, всегда небольшие.


Я думаю, что Мордред, а без сомнения автор этой затеи именно он, ведь он любит цветы, хотел создать в этом пространстве что-то вроде букета. Последовательность, в которой на стеллажах стоят цветы, ряды полевых, но обязательно синих, ряды полевых, исключительно желтых, а между ними породистые, королевские розы невероятных оттенков - порождена исключительно его разумом.


Истинный смысл этого букета может знать только Мордред, но выглядит зимний сад причудливо и прекрасно, там всегда ни пылинки, ни пятнышка, он идеально белый, раскрашенный только цветами, неподвижными цветами под стеклом.


Мы с Ниветтой распахиваем тяжелую дверь, оказываясь в царстве белого. Часть меня уже приготовилась увидеть кровь моих друзей, размазанную по стенам. Дверь задевает вполне живого Кэя, и все остальные тоже к ней жмутся. Мы проскальзываем внутрь.


- Он нас видит? - спрашиваю я.


- Я вас слышу, идиотки, - рявкает Ланселот.


Он стоит по середине этого прекрасного места, у него в руках охотничье ружье, и он целится.


- Дижонская роза, значит? - рявкает Ланселот, разворачиваясь. - Охренительная красота!


Он спускает курок, раздается рев выстрела, а потом звон осколков, Ланселот сносит розе головку, а вместе с ней в пыль разлетаются два соседних колпака, и цветы тут же вянут, осыпая почерневшие лепестки.


- Бельведер, сука?! - говорит Ланселот и так резко разворачивается, что мы все вместе прижимаемся к стене, и я обнимаю Ниветту, однако Ланселот лишь стреляет в другую розу.


В огромной комнате он уже успел расстрелять пяток редких растений, задев рикошетом их соседей.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги