- Может это ты меня обманываешь?


Он улыбается, светло и нежно.


- Я хоть раз тебя обманул? Хорошо. Будь по твоему. Десять лет. Десять лет, Девятнадцать. Спрячь меня подальше, так чтобы самому забыть, где я. Когда срок истечет, я тебя найду.


А потом я вижу на экране нас самих, будто мы смотримся в очень старое зеркало. Я в окровавленном платье кукольной принцессы, Господин Кролик с тростью и в старомодном костюме, и эта жуткая игрушка, которая тоже есть Господин Кролик. Оттенки старого фильма придают нам всем еще более жуткий вид.


Экран чернеет, пока не остается только надпись с завитыми хвостиками курсива: "конец".


Мы снова оказываемся в комнате, на этот раз совершенно другой. Перед нами шахматный стол и доска, такая же блестящая, как пол в иллюзорном кинотеатре. По стенам, покрытым темными в черную, почти незаметную полоску, обоями развешаны картины зверей и насекомых, как охотничьи трофеи, от которых не сохранилось ничего, кроме образа.


- Но ведь десять лет не прошло, - говорю я. - Вы говорили, что держите обещания.


- В этом-то и загадка, мышка, - разводит он руками. Господин Кролик играет белыми, а я даже не умею играть в шахматы. Он выводит вперед пешку, и я зеркально повторяю его движение. Фигурки холодны, как лед.


Я смотрю на зверей. Они все не реалистичны, похожи на книжные иллюстрации к детским сказкам. Тона красок приглушены, а в больших глазах у зверей человеческие, круглые зрачки. Они смотрят на меня с картин в тяжелых рамах так, будто действительно видят. Как садовый дракон. Осмысленный взгляд ненастоящих глаз.


Господин Кролик некоторое время смотрит на доску, потом говорит:


- Ты поставила меня в тупик.


Он сбивает фигурки с доски, и я закрываю лицо руками от неожиданности. Фигурки летят на пол. Когда я смотрю на доску, вместо них на ровных квадратиках оказываются таблетки, разноцветные капсулы. Господин Кролик берет одну из них, кладет под язык, как конфету.


- Я выполняю обещания данные ему. Я оставил его. И не планировал возвращаться ранее, чем срок нашего договора истечет. Но что-то пошло не так. И мне ужасно интересно, что. Мордред не помнил большую часть событий в больнице, они остались, связанные со мной. Я наслаждался тишиной, темнотой и прохладой, но постепенно ко мне начал проникать свет.


Я беру одну из таблеток, бело-синюю, рассматриваю ее на свет.


- А чего хотите вы? - спрашиваю я.


- Того же, чего и всегда. Я постоянен в своих привязанностях.


Я кладу таблетку на место, беру другую, золотисто-желтую, будто покрытую блестками. Мягкий свет заставляет ее переливаться.


- У них у всех есть эффект?


- У всего в мире есть эффект.


Я кладу таблетку под язык, чувствую сладость, а следом горечь. И именно в этот момент слышу шепот:


- Вивиана! Вивиана!


Это голос Гвиневры, я узнаю его безошибочно.


- Ты должна нам помочь. Это я виновата. Это я сделала.


Я помню, что мне нельзя думать, ведь Господин Кролик слышит мои мысли. Я старательно всматриваюсь в доску, будто собираюсь съесть вторую таблетку. Съешь меня. Выпей меня. Господин Кролик тоже выбирает.


- Я хотела выбраться отсюда. И я сотворила заклинание. Это было еще до того, когда я пошла на пруд. Я думала, что мне нужно только завершить ритуал. Я думала, что все получилось. Я хотела освободить нас. Я не думала, что все так получится. Я не знала, что освобожу его.


Гвиневра едва не плачет, и мне с трудом удается не чувствовать ничего, будто ничего и нет. Теперь, когда я знаю, что остальные живы, что жива, по крайней мере Гвиневра, это придает мне сил. Из заводной игрушки, куколки, я становлюсь собой, медленно выхожу из тишины и темноты, в которой большая часть меня пребывала до сих пор. И это больно. Как если слишком долго сидишь в одной позе, и ноги немеют. Поначалу очень страшно подниматься, ощущение кажется невыносимым и бесконечным.


- Сделай что-нибудь, - просит Гвиневра. - У меня едва хватает сил, чтобы говорить с тобой. Ты должна нас найти.


Я смотрю на свои обгрызенные ногти. У меня нет времени на решение и нет времени на план. И я не могу использовать магию против него, я просто не успею или не сумею сосредоточиться. Но кое-что я сделать могу.


Я перевожу взгляд на потолок. На нем нарисован лунный цикл, все стадии, от прибывающей луны, через полнолуние, к тоненькому месяцу убывающей луны. Рисунок переливается, и я понимаю, что он - единственный источник освещения здесь.


Луна. Безумие. Иллюзии, в которых слишком легко заблудиться.


- Твой ход, - говорит Господин Кролик.


Я киваю. И я спрашиваю:


- Где он?


Господин Кролик стучит пальцем по своему виску.


Игрушка сидит на стуле между нами, как будто судит наш шахматно-фармацевтический матч. Я тянусь так, будто хочу схватить ее. И Господин Кролик издает совершенно нечеловеческий вопль:


- Не смей трогать!


Он подается к игрушке. Движение у него совершенно не человеческое, я никогда не видела, чтобы существа двигались так яростно и быстро. Но я вовсе не хочу взять игрушку. Когда он подается в сторону, я хватаю не ее, а шахматную доску, и со всей силы бью его по голове. Удар становится неожиданностью даже для меня. Господин Кролик, Мордред, Номер Девятнадцать, черт его знает кто, падает на пол. Я боюсь, что убила его. И надеюсь, что убила его.


- Давай, - шепчет Гвиневра. - Ударь еще раз! Добей его!


- Прекрати быть как голос в голове, который приказывает мне убивать. Иначе я решу, что мы с Мордредом похожи.


- О, ты уже можешь шутить, а твои друзья все еще в опасности.


Я смотрю на Господина Кролика, на тело Мордреда. Меня трясет от страха, меня тошнит. И я вспоминаю, в долю секунды, о Мордреде все. Я вспоминаю, как он любит чистоту, как он сидел со мной, почти молча, когда мне было тринадцать, и я ужасно простудилась, как он учил меня, но главное, как всего один раз, в начале моего семнадцатого лета, я подошла к нему, обняла его и сказала, что он очень дорог мне. Мордред тогда вздрогнул, и лицо его приняло совершенно беззащитное выражение. Он не улыбнулся, ничего не ответил, но вечером принес мне целую коробку старинных часовых деталей, и мы вместе, молча, стали их собирать.


В кабинете Мордреда столько часов, и все они показывают неправильное время, потому что он хотел обмануть Господина Кролика. Полдень и полночь никогда не наступают. Вот почему на своих карманных часах Мордред часто переводил время незадолго до двенадцати.


Я понимаю о нем все, детали занимают свои места, крышка закрывается, и остается только завести ход. И чем ярче и оглушительнее моя ненависть, тем яснее я понимаю, что до нее я чувствовала любовь. Что я любила его, потому я волновалась за него. Что мне хотелось согреть его. Что мне нравилось быть с ним. Что я любила его неловкую заботу, сдержанные манеры, смешную, нелепую ложь, серьезное выражение лица. Я все в нем любила, а теперь я чувствую внутри какую-то пустыню, горящую и бесплодную навсегда.


Я пинаю его в живот, не решаясь еще раз ударить по голове. Он не приходит в себя. И я понимаю, что мы в моей комнате, просто в моей комнате. Я ищу в тумбочке золотистый ключик с узорным основанием. Закрыв дверь на ключ, я говорю:


- Гвиневра! Гвиневра! Ты слышишь меня? Где вы?


- Мы в зимнем саду! Быстрее! И прекрати думать о своей поруганной любви, сейчас не до твоих переживаний!


- Ты вообще не имела права их слушать!


- Думаешь, мне есть, чем заняться, кроме этого?


- Мне есть, чем заняться.


Я так быстро, как только могу накладываю на дверь запирающее заклинание. Теперь я знаю, что магии - нет. Мой разум просто функционирует в некоем особом режиме. Я просто могу творить эти вещи, мне не нужны заклинания, жесты и зелья. И все же я слишком долго училась обращаться со своей силой, как с магией из книжек. Я не могу сосредоточиться иначе. Я даже не пробую, у меня нет на это времени. Я использовала заклинание для того, чтобы запереть дверь лишь однажды, когда Гарет повадился воровать наши с Ниветтой вещи с неясными, но безусловно отвратительными целями, а мы не хотели пропускать вечеринку. И я знаю, что оно не остановит ни Мордреда, ни Господина Кролика. И я не знаю, кто из них очнется.


- Давай-ка ты закончишь со своим внутренним монологом побыстрее.


Даже в большой беде Гвиневра остается все той же спесивой стервой, что и всегда. Вот бы ее не спасать, думаю я, и впервые понимаю, что эти мысли ничего общего не имеют с реальностью. Я просто хочу найти своих друзей и сбежать отсюда в мир, в любой мир, каким бы он ни оказался.


Я хочу увидеть все, что от нас скрывали.


Все как будто бы так, как и должно быть, словно и не меняется ничего. Я оказываюсь в застывшем времени - те же коридоры и комнаты, чистота и порядок, и деревья раскинувшие зелень за окном. Ничто не отзывается на то, что происходит внутри меня, я как будто отделена от всего мира, от радостного солнца, бьющегося в окно. Я бегу как можно быстрее, чтобы ничего не замечать, и все замечаю все равно, как будто разум мой функционирует по-особенному, фотографически, запечатлевая все, что происходит вокруг.


Наверное, это все инстинкты, гуморальная регуляция моего восприятия. Животное в момент опасности должно замечать все и запоминать все. Я все замечаю и все запоминаю.


Я бегу так, что в боку начинает колоть, как будто там разбилось что-то стеклянное, и теперь осколки впились глубоко и цепко. И только перед самой дверью я замираю, потому что, на самом деле, очень боюсь, что не справлюсь, что никому не смогу помочь, что буду бесполезна, что сделаю что-то не то. Лучше бы для меня все закончилось еще в комнате, лучше бы он просто перерезал мне горло.


- Будешь и дальше рассуждать в таком духе, действительно станешь бесполезной. В первую очередь, потому что помогать уже будет некому. Собери слюни, я тебя умоляю, слушать противно.


И она злит меня, как никогда, но с той же странной ясностью я замечаю, что голос у нее сонный, и Гвиневра, вероятно, тоже очень хочет разозлиться - просто чтобы не уснуть.


Дверь оказывается заперта. Я встаю на колени, смотрю в замочную скважину, но не вижу ничего, кроме ослепительной белизны стен. Поковыряв в замке ногтем, разумеется, безуспешно, я шепчу заклинание. Оно простое, нарочито простое, и я уверена, именно с его помощью Мордред открыл дверь в мою ванную. Впрочем, ему-то заклинания на самом деле не нужны. Меня передергивает от воспоминаний, и заклинание выходит таким сильным, что какие-то пружинки внутри замка с хрустом и звоном ломаются, а дверь распахивается сама.


Я вспоминаю о том, что такое магия на самом деле. Я вспоминаю о том, через что пришлось пройти Номеру Девятнадцать, чтобы ее получить. Магия, это попытка уйти от боли. И сейчас я в ней хороша.


Зал оглушительно белый, такой же, как морг из воспоминаний Номера Девятнадцать. Раньше он был пустой, здесь не было ничего, кроме цветов, но теперь вдоль стен стоят хрустальные, как в сказках, гробы. Полностью прозрачные, они стоят на растущих будто из земли золотых опорах. Гробов я насчитываю ровно шесть, а это значит, что один из них пуст. Пуст и предназначается мне. Раздается стук.


- Давай же, - шепчет Гвиневра у меня в голове. Но первым делом я бегу, разумеется, не к ней. Моргана неподвижна и бледна, будто кукла в упаковке. Ее лицо сохраняет неживое, жуткое спокойствие. Она принцесса из сказки, ее золотистые волосы струятся по плечам, лаская шею, острый нос и скулы делают ее лицо еще мертвее и прекраснее. Как же она бледна, думаю я рассеянно, а потом предпринимаю несколько попыток стащить крышку. Она будто намертво прилегает к остову гроба, даже не двигается, сколько бы я ни старалась. И когда я увеличиваю свою силу заклинанием, пытаясь пробить ее, тоже ничего не выходит.


Я начинаю трястись и колотить по крышке что есть силы, рыдаю, и Гвиневра в моей голове рявкает, но ее голос все равно кажется тише, чем прежде:


- Вспомни умную мысль, которая у тебя только что была!


- О том, что я бесполезная дура?


- Об этом подумаешь потом, хотя, безусловно, это правда. Что такое магия?


- Это боль.


- Твоя лучшая подруга, свет твоей жалкой жизни, сдохнет, если ты не соберешься прямо сейчас, - говорит Гвиневра с должной степенью безжалостности, вызывая у меня поток слез еще более бурный, чем прежде.


- Или ты хочешь этого? - спрашивает Гвиневра.


И тогда я издаю визг, который, вероятно, мог бы и мертвого разбудить, от него вылетают стекла в окнах, но главное, разлетается на осколки, мелкие, брызгающие вверх, как салют, хрусталь. Я не думала ни о каких заклинаниях, не делала особых жестов, не использовала никакого реквизита из фэнтези. Мне просто было больно.


Я ловлю Моргану, мое намерение состоит в том, чтобы не дать ей упасть, но мы падаем обе. Глаза у Морганы закрыты, она бледна. И я думаю о том, что в сказках мне полагается быть принцем и поцеловать ее. Я не принц, я даже не принцесса, но если я и хотела когда-нибудь и чего-нибудь достаточно сильно, так это освободить ее. Когда я касаюсь ее губ, сначала холодных, а затем теплеющих, она открывает глаза. Я слышу над ухом голос Кэя:


- Я думаю, она и так бы проснулась. Ну, есть у меня такое подозрение.


Он добавляет:


- Но я не уверен.


Моргана обнимает меня. Крепко, почти больно, вцепляется в меня, как кошка, так что мне становится тяжело дышать. Глаза у нее дикие, синие и злые. Она шипит:


- Почему так долго?!


- Прости, - отвечаю я.


- Да все нормально, - говорит Ниветта. - Мы здесь всего лишь едва не умерли.


Я оборачиваюсь к ним. Они стоят, бледные настолько, что почти сияют. Мы с Морганой протягиваем им руки, одновременно, и они кидаются к нам. Мы обнимаемся, и все события последних пары-тройки часов перестают для меня существовать. Это мои друзья, они здесь, они живые и теплые.


- Эй, Гарет, Гвиневра, хотите обниматься?


- Нет, Кэй.


- Я хочу!


- Фу, Кэй, ты не спросил нас, - шипит Моргана. - Мы не хотим обниматься с Гаретом.


Гвиневра и Гарет стоят чуть в стороне от нас.


- Почему ты так долго? - спрашивает Гарет. Я благодарна Гвиневре за то, что она молчит.


- И почему ты одета, как викторианская барби?


- И почему ты...


Моргана видит пятно крови на моем платье, говорит:


- Так, все, заткнулись. Выпустили, и хватит с вас.


Я спрашиваю:


- А где взрослые?


- Один сошел с ума, - говорит Гвиневра.


- Два осталось, - смеется Моргана. А потом лицо у нее вдруг белеет еще сильнее, становится и вовсе как снег.


- Гребаный больной ублюдок! - взвизгивает она.


- О, - говорит Гвиневра. - До тебя дошло.


- Заткнись! - рявкает Ниветта с неожиданной злостью, а потом трогает меня за плечо, очень мягко и указывает в конец длинного зала. Сначала я в который за это время раз думаю, что сошла с ума.


Это было бы логично.


Стена оплетена цветами, как балконы бывают увиты плющом. Зрелище это безусловно красивое, тут и там выглядывают разноцветные лепестки, сплетены в единое полотно сотни стеблей, одуряюще пахнет свежестью зелени и смешивающимся друг с другом запахом роз, орхидей, ландышей, гвоздик, и еще сотен цветов горящих сотнями цветов.


Далеко не сразу я замечаю в этой цветочной оргии, сплетении всего и вся, Ланселота и Галахада. Цветы оплетают их так, что почти ничего не видно. Лепестки, стебли и листья обрызганы кровью. Я встаю, подхожу ближе.


Я вижу, что роза выходит из глотки Галахада, как забавный и ужасающий в одно и то же время галстук-бабочка. Кровь капает вниз, соединяясь с уже натекшей на полу лужицей.


Ланселот висит рядом, так же распятый на этой живой изгороди. Под его рваной рубашкой, под кожей, струятся тернии. Они движутся от живота вперед и вверх, к груди. И я вижу, что они шевелятся, прорывая кожу в нескольких местах. А это может значить только одно - Ланселот еще жив.


Я делаю шаг к нему, неловкий и несмелый, но меня опережает Гвиневра.


- Что вы стоите? - выкрикивает она с неожиданной для себя горячностью, а потом прямо голыми руками, безо всякой магии, начинает отдирать стебли друг от друга, чтобы освободить Ланселота.


Мы некоторое время просто смотрим. Я все еще не уверена, что эти цветы не оплетут таким же образом и нас. В конце концов, в моей памяти еще жив дракон, состоящий из них, и я вижу пробивающую горло Галахада розу.


А еще я ужасно зла на взрослых. Они лгали нам, это раз. Они не смогли нас защитить, это два. Мысль о том, что я была бы рада, злорадно рада, если бы они умерли, подгоняет меня вцепиться в цветы. Я тоже кидаюсь освобождать Ланселота, а следом за мной и остальные. Все, кроме Морганы. Она с ожесточением рвет розы, оплетающие Галахада, ранит себе руки, шепчет:


- Сука! Сука!


И я даже не понимаю, к кому именно она обращается. Галахад, думаю я, абсолютно точно мертв. И был мертв очень давно. А вот Ланселот еще дышит. И цветы впиваются в него очень крепко, мешая нам пятерым его освобождать.


Моргана же старается сама, и у нее получается раньше. Галахад падает на пол, совершенно бесчувственный. Моргана выдергивает розу из его горла, прижимает руку ко рту. И я вижу, впервые за много-много лет, как Моргана плачет, яростно утирая злые слезы.


- Урод! - визжит она. - Вставай же! Вставай! Ты мне сейчас так нужен!


Она с ожесточением бьет его по груди, и неожиданно Галахад открывает глаза. Я едва подавляю в себе желание завизжать, он будто кадр из фильма ужасов. Его горло пробито, и я вижу бледную кость или трахею, и что-то еще такое же неподходящее для наблюдения.


- Галахад! - Моргана еще раз прижимает руку ко рту, а потом бьет его по щеке.


Он аккуратно перехватывает ее руку, затем сплевывает в алую лужицу кровь.


- О, - говорит он. - Ты не представляешь, как я рад тебя видеть.


- Заткнись! Я думала, что ты умер.


- Я умер достаточно давно и не вполне жив по сей день, так что не думаю, что растения представляют для меня такую уж опасность. В отличии от Ланселота.


Галахад поднимается, самым забавным образом едва не поскользнувшись на крови, отстраняет меня, а потом и Ниветту, Кэя и Гарета. Гвиневра же вцепляется в цветы мертвой хваткой и с ожесточением рвет их. Я вижу, что два ее ногтя уже сломаны, и из-под них струится кровь.


Галахад прикасается к Ланселоту, там где сплетение терний образует узел под его кожей, и я слышу, как Ланселот орет. От страха я даже падаю прямо в лужу крови. Что, если подумать, является большой удачей. По крайней мере, вся юбка платья станет грязной, и кровь на ней не будет так уж бросаться в глаза. Я чувствую, как к горлу снова подкатывает тошнота от одних только воспоминаний о том, что было в ванной.


Ланселот орет громко, почти воет. Ниветта зажимает уши, Гарет начинает раскачиваться, мы с Морганой переглядываемся, Кэй подходит поближе, и только Гвиневра остается совершенно неподвижной.


Галахад голыми руками проникает под кожу Ланселота, хватает узел и начинает вытягивать тернии так, как вытягивают, наверное, кишки.


- У меня есть подозрение, - говорит он спокойным, деловым тоном. - Что все будет в порядке.


- У меня есть подозрение, - говорит Кэй. - Что мы сдохнем все.


- Не обобщай, Кэй, дорогой, я имею в виду конкретно данную минуту и конкретно Ланселота.


Стебли выходят из его груди неохотно, шипы отдираются с мясом. Я зажимаю себе рот. Галахад же работает без какого бы то ни было напряжения, без волнения, как будто ему каждый день случается вытаскивать терновник из своих друзей.


Ланселот, в конце концов, срывает голос.


Галахад отбрасывает последний из стеблей в сторону, говорит:


- Если бы не я, они, вероятно, достали бы до сердца. Впрочем, лучше благодарить Вивиану.


- Лучше благодарить Гвиневру, - говорю я. - Это она меня привела. Без нее я бы не успела.


Ланселот некоторое время смотрит на всех нас широко открытыми глазами, а потом говорит сиплым, едва слышным голосом:


- Заткните хлебала.


Он потирает горло, и его голос возвращается в обычное состояние. Они больше не ломают перед нами эту комедию с заклинаниями, мстительно думаю я. Некоторое время Галахад лечит Ланселота молча. Он работает быстро, так же не произнося ни единого слова, ни делая никаких особых жестов. Он просто скользит пальцами над грудью Ланселота, превратившейся в кровавое месиво, и Ланселот шипит так, будто ему порез обрабатывают йодом.


Поразительное терпение, думаю я, и какая тошнотворная картина.


Мы тоже молчим. И хотя я совершенно не знаю, что будет дальше и даже не могу предположить, каким образом мы можем защититься от Мордреда, мне все равно хочется как можно сильнее отдалить разговор со взрослыми.


Мне кажется, будто это последние минуты, пока мы все еще близки.


А потом они будут предатели и лгуны, а мы будем те, кто их обвинит. И мне ужасно не хочется, чтобы все, что я помню, вся моя жизнь, разрушалась так быстро. Я боюсь их возненавидеть.


А они, наверняка, боятся, что мы возненавидим их. Все все знают, и все хотят как можно дольше сохранять статус кво. В какой-то степени это даже приятно.


В литературе такое явление называется "глаз бури".


Наконец, Галахад оборачивается к нам. Ланселот тяжело дышит, лежа на полу. Он все еще в крови, но никаких видимых повреждений на нем больше нет.


- Твоя глотка, чмо, - говорит Ланселот.


- Это может и потерпеть. Я угадал, детки, и у вас действительно много вопросов на которые у нас совсем нет времени?

Глава 10



Мы смотрим друг на друга несколько обескураженно. Никто не хочет потерять все, но никто больше не может лгать и слушать ложь. Как говорил один знаменитый социальный теоретик и практик, верхи не могут, а низы не хотят.


После слов Галахада западает зловещая, застоявшаяся тишина. Мы смотрим на взрослых, а взрослые смотрят на нас.


В этой тишине слышно даже как Гарет чешет макушку.


А потом будто прорывает какую-то плотину. Мы начинаем говорить все и разом, так что я даже не могу понять, где и чья реплика.


- Вы лгали нам все это время?


- Что за прудом?


- В какой мы стране?


- Откуда вы нас взяли?


- Что на самом деле случилось со школой?


- Это вообще школа?


- Мордред всегда был злодеем?


- Вы знали, что он сумасшедший?


- Почему вы согласились работать с ним?


- Вы никогда не хотели рассказать правду?


- Он сильнее вас?


- Вы можете сбежать отсюда вместе с нами?


- Вы можете его убить?


- Он может убить вас?


- Он что маньяк?


- Ты что не видел, Гарет, он убил кучу человек!


- Ну видел, но это не доказано.


- Какой же ты тупой!


- Спасите нас!


- А куда мы пойдем, когда выберемся отсюда?


- А что там вообще есть?


- Чего вы хотели? Ну, с Мордредом?


Галахад слушает этот поток вопросов несколько ошеломленно, иногда он открывает рот, чтобы ответить, но его тут же сбивает с толку наш следующий вопрос.


- Заткнулись все! - рявкает, наконец, Ланселот. - Сейчас мы выберем, скажем, четыре вопроса, на которые ответим.


- Четыре - число смерти в Японии.


- Кэй, завали хлебало!


- И ладно, и завалю.


- Так-то лучше. Вы же в курсе, что у нас нет времени для того, чтобы разводить сопли, мелочевка? Мы должны думать, как нам выбраться.


- О, - говорит Моргана. - Если мы должны думать, как нам выбраться, то это вроде как значит, что вы не знаете, как отсюда выбираться.


- Вроде как именно это, - говорит Галахад, улыбнувшись самой беззащитной улыбкой.


- Я кому-нибудь сейчас зубы выбью, - шепчет Ниветта.


- Я все слышал! - рявкает Ланселот. Отчасти я ему даже благодарна. Сейчас нам, пожалуй, как никогда не хватает дисциплины.


Все снова замолкают, и я рассматриваю цветы позади Ланселота и Галахада.


- Давайте начнем с простого, - говорит Галахад. - Мы в Великобритании. Если быть точнее - в Шотландии. И в довольно уединенном ее уголке. Ближайший к нам крупный город, располагающийся, впрочем, не так уж близко - Инвернесс.


Шотландия, думаю я рассеянно. Я читала о Шотландии, и читала довольно много. Зеленая насквозь страна, омываемая морем. Здесь водится Лохнесское чудовище, возможно, и множество агрессивных футбольных фанатов, абсолютно точно. Шотландия, думаю я. Мой дом. А шотландцы тогда, получается, мой народ? Мне всегда хотелось иметь национальность, чувствовать свою причастность к чему-то огромному, к чему-то, во что вовлечены миллионы людей, мне незнакомых.


- Это вопрос номер один, - говорит Ланселот.


- Вопрос номер два, в котором можно соединить два смежных вопроса. Со школой ничего не случилось, и это не школа.


Все смотрят на них, Галахад говорит как ни в чем не бывало:


- Мы обманывали вас все это время. Вы ведь и сами это утверждаете.


И я чувствую, как он расслабляется, когда произносит эти слова, будто наконец, через столько лет, опускает на землю какую-то тяжелую ношу.


- Мы, - говорит Галахад. - хотели дать вам силу и вырастить вас, чтобы вы помогали нам.


- Да, - добавляет Ланселот неохотно. - Чтобы вы помогали нам менять мир.


- Делать его лучше.


- Это в каком смысле? - спрашивает Гвиневра.


- Таким, каким мы хотим. Нам просто нужно было больше магов. Это долгая история.


- Тогда расскажи ее, - говорит Моргана. Галахад вздыхает:


- Что ж, полагаю, это может считаться ответом на вопрос. Строго говоря, мы не маги. Мы и есть магия. Насколько мне известно, хотя за девять лет все могло очень измениться, мы единственные, у кого она есть. Магия это сила, позволяющая менять мир и его естественные законы с помощью разума. И она берется из страданий. Вы прекрасно знаете историю Номера Девятнадцать, и повторять ее не нужно. Его мучили столько, сколько он помнит себя. Нас - тоже. Однако именно Мордред смог преодолеть иллюзию бессилия перед миром. И получил все.


- А вы? - спрашивает Ниветта.


- Ну, тут мы плавно переходим к вопросу номер три. А мы - нет. Всю магию мы получили от него. Как и вы. Он сильнее нас. Мы колдуем только потому, что когда-то он этого захотел. Поэтому нет, мы не сильнее него. И нет, мы не знаем, как отсюда выбраться без его ведома. Он сам замыкал это место так, чтобы сюда нельзя было попасть снаружи и отсюда нельзя было выбраться изнутри. Мы ему только помогали.


Мы снова молчим. Я знаю эту историю в чуть более развернутом виде, поэтому вопросы мне в голову не идут. Мои друзья же наоборот знают ее настолько обрывочно, что сложно сообразить, о чем еще можно спросить.


- Кстати, для меня остается загадкой, - задумчиво говорит Галахад. - Что случилось с Мордредом.


- Ну, чокнулся.


- Да, спасибо, Кэй, - кивает Галахад. - Но я имел в виду, что мне не хватает более развернутой версии произошедшего.


- Ну, плохо ему стало, и он взбесился, и чуть не убил вас, и усыпил нас, потому что тяжко ему в детстве было. Травма как бы.


- Спасибо, Кэй, - с нажимом повторяет Галахад. Гвиневра некоторое время сохраняет абсолютное спокойствие, и я почти уверена - она не признается им в том, в чем призналась мне. Гвиневра смотрит на Галахада и Ланселота со злостью и любопытством, как и мы все, и ее взгляд ничем не отличается от взгляда Морганы. Я абсолютно уверена, что она сможет скрыть свои мысли, сможет солгать. Поэтому для меня ее слова оказываются полной неожиданностью:


- Это я виновата. Не во всем, потому что вы виноваты намного больше, и я не чувствую себя плохо из-за того, что сделала. Потому что если бы вы не врали нам все это время, все было бы в порядке.


- И эта долгая прелюдия нужна для...


- Для того, чтобы сказать, что я пыталась отсюда выбраться. И я пробовала заклинание. Оно должно было открыть то, что заперто. Я улучшила заклинание для того, чтобы отпирать двери, и...


- И ты у нас, несомненно, маленький гений, - рычит Ланселот. И совершенно неожиданно, даже более, чем ее признание, Гвиневре изменяет обычное достоинство. Она взвизгивает совершенно не своим голосом:


- Не смей говорить со мной так, как будто я виновата! Вы лгали нам все это время! Вы держали нас здесь против воли! Я догадывалась, но я и понятия не имела, что все настолько глупо и мелочно. Трое мальчишек, которые просто не смогли смириться с миром, какой он есть и решили сбежать от него. Не только он сумасшедший - вы все сумасшедшие.


Мне хочется поправить ее и сказать: мы все сумасшедшие, но я молчу. Часть меня согласна с Гвиневрой, а часть все еще любит этих людей, это место. Это мой дом, и я столько раз просыпалась и засыпала здесь, что мне даже немного страшно думать о том, что мир за пределами школы существует всерьез. Я люблю цветы в нашем саду, пыльный, пахнущий старой тканью и нагретый солнцем чердак, свою комнату, пропитанную томным, летним запахом земли и растений, своих друзей, своих взрослых, заменивших мне родителей.


Мордреда.


Его имя вспыхивает болезненной искрой в моей голове, и я ощущаю почти физическую боль внутри. И моя любовь, тепло, которым была наполнена моя жизнь, все гаснет. Мне становится зло и очень одиноко.


Гвиневра кричит, и я понимаю, что прежде ни разу не слышала даже, чтобы она просто повысила голос достаточно надолго, чтобы это можно было назвать руганью.


- Вы лгали нам, и могли смотреть нам в глаза и говорить, что делаете все для нас! Вы использовали нас! Вы растили нас как щенков! Вы правда считали нас такими идиотами? Думали, мы верим вам безоговорочно?!


Вот это, кстати, получилось весьма обидно, потому что я верила взрослым безоговорочно, по крайней мере, до последнего времени.


- Почему? Почему вы сделали это? Как вы могли с нами так поступить?! Давайте! Это же самый главный вопрос! Какого черта вы нас похитили?! Какого черта вы лишили нас той жизни, которая нам принадлежала?!


Галахад поднимает руку, и Гвиневра замолкает, явно против воли. Ланселот бьет Галахада по руке.


- Не мешай ей. Она права.


Но Гвиневра не продолжает свою пламенную речь. Она густо краснеет и смотрит в пол.


- Ты правда думаешь, что мы забрали вас от любящих родителей, из теплого дома и привезли сюда? Нет, Гвиневра. Мы долго искали детей, которым нечего терять. Мы не хотели лишать вас любви родителей, дома и будущего. У вас ничего этого не было. А мы дали вам волшебство.


- Волшебство не может заменить всего, что там, снаружи, - мрачно говорит Ниветта. - И, кстати, Гвиневра спросила: почему вы это сделали? Думаю она имела в виду не то, как вы себя оправдываете, а то, зачем вообще вы...


И совершенно неожиданно Галахад почти шипит:


- Потому что нас пугает мир! Потому что он всегда нас пугал! Потому что мы были идиоты, так и не сумевшие приспособиться к тому, что увидели, когда вышли из той больницы. Мы дрожали от страха при мысли о том, что нам придется быть частью этого мира. И мы были одиноки. И мы думали, что можем хоть что-нибудь изменить! Вы правда думаете, что мы не понимаем, какого дурака сваляли?


- Мордред не понимает, - напоминает Ланселот. - Да, мы поступили с вами хреново. Очень хреново. И мы вам врали. Мы были плохой заменой родителям.


- Но вы были хорошей заменой родителям, - тихо говорю я, и Кэй, как будто он один услышал, кивает.


- И мы вас любим, - добавляет Кэй. - Хотя вы ужасные мудаки.


- Вы поступили с нами непростительно, - говорит Гвиневра.


- И как мы теперь можем вам верить? - спрашивает Моргана.


- Отлично. Мнения разделились. Вы вправе злиться, но давайте все вместе подумаем, как нам жить дальше. Или, лучше сказать, как нам выжить.


- Выбраться, - говорит Гвиневра.


- Да, выбраться, - кивает Ланселот. Я смотрю на стену, испещренную цветами всех известных мне видов, и вспоминаю дракона, огромного, зубастого и сплетенного из цветов. Я думаю: выбраться невозможно. Я думаю: он может все.


И мы не знаем, сколько у нас времени. Он легко освободится, он придет за нами. Я обхватываю себя руками, обнимаю себя как можно крепче, и осознаю, что только собственные прикосновения мне сейчас приятны. Нет, не приятны - выносимы.


- Я не думаю, что я надолго его задержала. Скорее всего он уже освободился.


Если только он не мертв. Меня снова прошивает страхом, но на этот раз совсем другого рода. Я чувствую себя так, будто со всех сторон на меня давит что-то невидимое, и дышать очень трудно. Любая мысль отдается болью и страхом, как будто есть только боль и страх.


- Да, - говорит Галахад. - И он с нами играет. Если бы он хотел убить нас быстро, это не составило бы ему труда. Даже на расстоянии.


- Вы говорите так, как будто нет ничего сильнее его магии.


- Ты нас вообще слушала? Он и есть магия, - говорит Ланселот. - Но мы попробуем сбежать.


- Вы же говорили, что не знаете, как.


- А мы и не знаем. Поэтому я и сказал, что попробуем, а не сбежим. Вы вообще не пытаетесь слушать, а? Он все-таки не бог. Если бы он все мог сам, мы бы ему не были нужны.


И я вижу, как Галахад толкает Ланселота в бок, как будто Ланселот забыл о чем-то важном. Например о том, что именно этот человек спас их. И он же - едва их не убил.


- Словом, мы можем успеть инвертировать то, что мы делали. Мы с Галахадом примерно помним, что именно. Образы, слова. Если вы нам поможете, у нас есть шанс.


Да какой в этом смысл, думаю я. Но все лучше, чем погибнуть даже не попытавшись бороться.


- У тебя падение морали, мышонок? - спрашивает Моргана. Я вздрагиваю от ее обращения и понимаю, что всего лишь часа оказалось достаточно, чтобы вывести, выбелить, выскоблить всю нежность, которую в слово "мышонок" вкладывала Моргана и всю любовь, которую я испытывала к этому глупому, детскому обращению.


- Да, - говорю я. - Вроде того.


И тогда Моргана берет меня за руку, очень осторожно, переплетает наши пальцы.


- Давай выберемся отсюда, доедем до Эдинбурга и круто напьемся?


От этой дурацкой фразы мне становится неизмеримо легче, как будто Моргана говорит о том, что здесь не закончатся наши жизни, и что в большом мире она не бросит меня.


- А пока, Вивиана, давай-ка ты нам поможешь. В конце концов, ты всегда на втором месте после Гвиневры, но Гвиневра дисквалифицируется из-за ее личности. Так что ты - наша надежда. Давай.


Галахад и Ланселот что-то шумно объясняют Гвиневре и Ниветте, Гарет и Кэй переглядываются. Все звуки будто проходят мимо меня, я воспринимаю их, как поток, который несется в сторону, а я остаюсь на берегу, и не могу войти в него, даже ноги не могу намочить. Мне кажется, будто течение тут же унесет меня.


Я даю себе хлесткую пощечину, такую громкую, что все оборачиваются ко мне.


- О, - говорит Гарет. - Круть. Вивиана тоже чокнулась.


Я делаю несколько неловких шагов по направлению ко взрослым. Моргана сжимает мою руку, идет за мной.


- Извините пожалуйста, - говорю я так, будто решила уточнить задание. - Я прослушала, что нужно делать.


Ланселот оборачивается ко мне резко, рявкает:


- А у нас по-твоему много времени, чтобы повторять всю эту хрень по десять раз?!


А потом он замолкает и, уже спокойнее, говорит:


- Ладно. Смысл в том, что мы выйдем в гостиную, туда, где десять лет назад помогали Мордреду запечатать это место. Изначально посыл заключался в том, чтобы изъять его из мира. Не закрыть.


- Так вот почему не сработало, - с досадой говорит Гвиневра.


- Да, - кивает Галахад. - И не напоминай нам об этом. Мордред вообще-то наш друг.


- Был.


- Есть, - говорит Ланселот. - Но мы в любом случае должны вас отсюда выпустить.


Все не решается так просто, думаю я. И понимаю, что даже представить себе не могу, как решать подобные задачи. Это Гордиев узел, его можно только разрубить. Кто-то должен умереть.


Галахад щелкает пальцами у меня перед носом, говорит:


- Давай-ка, милая, слушай. Вы должны будете припомнить все, что знаете о мире. Книжки, фильмы, не важно. Вам нужно сконцентрироваться на том, чтобы вернуться туда.


- А заклинания?


- Используйте то, что считаете нужным. Если хотите поставим свечи и кристаллы. Главное это ваши мысли.


- Но вы учили нас по-другому, - говорит Ниветта. - Знаете, как бы все это время.


Мы выходим в гостиную. Моргана все еще держит меня за руку.


- Тебе плохо? - спрашивает Кэй. - Ты ранена? Ты такая бледная, потому что ты теряешь кровь? Он тебя ударил?


- Заткнись, Кэй, - говорит Гарет. И я очень ему благодарна. Настолько, что даже забываю свою обычную неприязнь.


В доме тихо, не слышно ни единого звука. Он все знает, думаю я, он здесь, он здесь. Он играет с нами, как с мелкими зверьками. А потом он выпотрошит нас, как и обещал. Он ведь говорил, что ему нужна кровь.


Тишина жуткая, застоявшаяся, похожая на духоту перед дождем. И это чувствуют все. Но, в конце концов, нужно действовать. Галахад и Ланселот быстро расставляют кристаллы, все это спектакль для нас, ведь мы не умеем колдовать по-другому. Свечей не находится, а идти за ними никто не решается.


Мы садимся в круг, и я беру за руку Моргану, а меня берет за руку Ниветта. Взрослые встают перед нами, спина к спине, Галахад лицом к лестнице, а Ланселот лицом к двери. Я замечаю, что уже темно. Сколько же времени я провела вместе с Господином Кроликом в его иллюзиях? Мне кажется, будто меньше двух часов, а оказалось, что целый день.


Гвиневра называет заклинание, и я чувствую себя совершенно бесполезной. Вместо того, чтобы помочь ей, переживаю обо всем, что уже прошло, что уже неважно. Я, вместе со всеми, повторяю заклинание.


- А язык, который... - начинает Кэй.


- Да выдумали мы его. Еще в больнице. Чтобы общаться тайно. Никакой он не магический.


- Все, Ланселот, хватит разрушать их иллюзии. Сосредоточьтесь, ладно, ребята? Не думаю, что у нас много времени.


Я закрываю глаза. Теплые ладошки Ниветты и Морганы одновременно успокаивают и кажутся неприятными. Я повторяю про себя заклинание, не уверенная, что смогу колдовать.


То есть делать что-то, что на самом-то деле и колдовством не является. Мир, мир, большие города, маленькие городки, леса и сады, и огромное синее море, вывески над магазинами, супермаркеты и театры, автоматы с сигаретами, заплеванные тротуары, детские рисунки на асфальте, следы цветных мелков, которые смывает дождь, радужные лужицы бензина.


Все эти образы я видела в фильмах или читала в книгах, я не знаю, насколько они настоящие. Но мне очень хочется узнать. И это желание, кажется, сдвигает внутри какой-то камень. Я чувствую, что у меня начинает получаться, и что-то вроде электрического тока исходит от Морганы и Ниветты. Колдовать вместе здорово, думаю я, то есть не колдовать.


Соединять свои мысли.


В этот момент я слышу далекие шаги. Вся моя сосредоточенность испаряется, зарождающаяся магия гаснет. Шаги не принадлежат Мордреду, и их много. Я открываю глаза и вижу, как Ниветта смотрит в окно, губы у нее бледные, а глаза большие от страха.


От одного окна к другому вокруг дома вышагивает процессия. Сначала я не различаю в темноте силуэтов, лишь крохотные, рыжие огоньки. Постепенно эти огоньки, единственные источники света, выхватывают из ночной темноты маленьких детей в одинаковой больничной одежде. Они идут, и пламя десятков свечей вырывает их бледные лица из хватки ночи. Их глаза устремлены вперед.


Мертвые дети, живые цветы. Морг, сад, морг, думаю я. Шуршание их шагов посреди сада становится все громче, как будто сами дети становятся все более настоящими. Сияющие белки их глаз неприятного, жутковатого оттенка, присущего раздувшимся брюшкам мертвых рыбин.


Свечки будто огоньки их маленьких душ, слабые, колеблющиеся в ночном воздухе.


- Не обращайте внимания, - сквозь зубы говорит Ланселот. И я чувствую, что им, взрослым, не обращать внимания тяжелее всех. Этот спектакль для них.


Они знают этих детей. Они знают их всех.


Процессия продолжается. Язычки пламени трепещут в ночном воздухе, бледные ладошки оберегают их от ветра.


Я переглядываюсь с Морганой, она делает большие, испуганные глаза.


- Это ведь просто иллюзии? - спрашивает она.


Галахад завороженно кивает.


- Да. Просто иллюзии. Они ничего вам не сделают. Все эти дети давно мертвы.


Но прошлое не мертво. Это я теперь точно знаю.


- Закройте глаза! - рявкает Ланселот. - Сосредоточьтесь на ритуале.


Я вижу, что едва зародившееся свечение кристаллов гаснет. Если мы будем отвлекаться, ничего не выйдет. Закрыв глаза я снова думаю о мире, который хочу приблизить. Я хочу преодолеть трещину, пропасть, разрыв. Море в фильмах вроде "Рассекая волны" было серым, свинцовым, непокорным. Огромная, ударяющаяся о такой маленький, кукольный человеческий мир стихия. В том фильме, кажется, и дело происходило в Шотландии. Мы с Морганой смотрели его вдвоем, лет в тринадцать, стащив кассету у Ланселота, который явно ее не оценил. Мы наслаждались драмой и сексуальным распутством, поглощая шоколадки одну за одной. И тогда я совсем не оценила море. Только теперь я понимаю, что помню это холодное, тусклое море, бившееся о каменные берега до сих пор. Кино отражает реальность, искажая ее, и все же, наверное, море, которое я увижу, когда выберусь отсюда, похоже на то, что я видела в фильме.


Оно не синее, оно не приветливое, в нем не захочется искупаться. Оно как зверь бьет лапами по камням, оно пытается выбраться наружу. И оно - красивое. И я хочу ощутить, как это, когда белые брызги касаются моей кожи, когда от невероятных волн остаются лишь невесомые капли.


Я снова чувствую внутренний импульс, что-то в моей голове сдвигается, поддается, и брешь, как будто, становится меньше. Я пытаюсь погрузиться в собственные размышления о том, что значит море, какое оно, какое все на свете, как я увижу мир за пределами школы, каким окажется лес, будут ли на свете другие сады, такие же прекрасные, как наш, какую еду я закажу в кафе, будет ли она вкусной, и где я проведу свое первое Рождество.


Я представляю своих друзей, а еще Ланселота и Галахада, в какой-нибудь маленькой квартирке, в большом городе вроде Эдинбурга. Мы будем ютиться в тесноте, и будет вкусно пахнуть индейкой, и все будет красное и зеленое, а на улице будут цвести не цветы, а салюты, и будет очень снежно, и будет много машин, припаркованных перед домом, целые стада машин.


Я знаю, что остальные представляют совсем другие вещи, другие, но так же важные для них. Я мысленно повторяю заклинание, которое сказала Гвиневра, и верю, верю, верю. На этот раз не кому-то, а себе самой.


И у меня все практически получается, а потом я чувствую, как у Ниветты дрожит рука. И эта дрожь передается мне.


- Они здесь, - шепчет Ниветта. И сначала я снова думаю, что она говорит о тех загадочных существах, которых видит иногда у нас за спинами.


А потом я слышу шаги и сама. Шаги осторожные, тихие, но их много. Маленькие ножки шуршат по полу, под ними скрипит лестница.


- Это всего лишь иллюзии, - говорит Галахад. Но я знаю, что ему и Ланселоту страшнее всех. Все снова упущено, и не только для меня. Я открываю глаза. Из всех нас продолжает что-то судорожно шептать только Гвиневра, губы ее сжаты в тонкую ниточку, глаза закрыты, она ожесточенно сжимает руку Гарета, так что он шепчет:


- Прекрати.


А я наконец решаюсь обернуться. Они проходят в дом один за одним, и как только переступают порог, мальчики и девочки, босые, в больничной одежде, свечи в их руках превращаются в цветы. У каждого свой цветок, ни один не повторяется. Я вспоминаю зимний сад, потом вспоминаю морг.


Дети нам как будто бы не мешают, они даже ведут себя очень-очень тихо. Они все входят и входят в дом, впуская сюда ночную прохладу. Я не считаю их, но уверена, что их не меньше четырех десятков.


Дети несут цветы, чтобы украшать ими дом. Некоторые из них останавливаются рядом с нами, они прикрепляют цветы к занавескам, укладывают их на полу и на каминной полке. Дети совершенно не обращают на нас внимания, будто это нас уже не существует, а не их.


Одни поднимаются наверх, другие остаются на первом этаже.


Я слышу, едва-едва, как Галахад, почти неразличимо шепчет:


- Три, Семнадцать, Сорок два, Шесть, Четырнадцать, Двадцать семь.


Закончив с цветами, дети замирают, ждут чего-то. Весь холл оказывается украшен, будто цветов было намного больше, чем детей, будто цветы сами собой появлялись на занавесках, полу и окнах.


Множество цветов там и тут, их удушливый запах. В фильмах так показывают похороны ребенка. Дети - цветы. Мертвые дети - умирающие цветы.


Я ожидаю, что сейчас в холле появится аккуратный, маленький, лакированный гроб, и Галахад, кажется, тоже этого ожидает. У него такие глаза, будто он попал в свой худший кошмар. Дети не обращают на него внимания.


Никто, кроме Гвиневры, даже понукавший нас Ланселот, уже и не думает возвращаться к работе. В руках у детей появляются шарики, и они отпускают их болтаться у потолка или привязывают к лампам, вазочкам. Похороны тут же превращаются в праздничную вечеринку. Бока разноцветных шариков блестят, как в мультфильмах, ярко-ярко.


Я прижимаюсь к Моргане, она к Кэю, а Ниветта ко мне. Дети смотрят сквозь нас, будто не видят.


- Мы знаем, что ты здесь, - говорит Ланселот. - Прекрати этот концерт, лады?


А потом орет:


- Выходи! Я не хочу на них всех смотреть! Я их почти забыл! Выходи!


- Прекрати устраивать это идиотское шоу! Если ты хочешь нас убить, так иди и попробуй, чокнутый, - кричит Моргана.


- Может не стоит так его звать? - спрашивает Кэй.


- Но он же чокнутый, - говорит Ниветта.


- Но мы тоже чокнутые!


- Но не настолько. Все познается в сравнении.


Они говорят очень спокойно, будто бы ничего особенного не происходит. Наверное, это такая защитная реакция. Я смотрю на Гвиневру. Она продолжает что-то шептать, кристаллы слабо светятся.


Нужно присоединиться к ней, думаю я, нужно присоединиться.


- Пожалуйста, - говорю я жалобным полушепотом. - Пожалуйста, уходите.


И в этот момент я слышу его голос, мелодичный, чуть хрипловатый.


- Никто не знает несчастий, которые я видел. Никто не понимает моей скорби. Я бы так хотел найти верный путь. О да, Господь. Но жизнь это всего лишь один длинный дождливый день. О да, Господь! Аллилуйя!


Он спускается по лестнице, старательно, ловко обходя детей, которые курсируют туда и обратно с шариками, сладостями, бумажными фигурками.


И теперь я понимаю, что это такое. Вечеринка в честь ребенка, маленького мальчика.


Мордред говорит:


- А ведь никто даже и не вспомнил, что у меня сегодня день рожденья! Почему я должен все время думать обо всем самостоятельно? Никто не сделает тебе сюрприза, никто не позаботится о тебе, они все оставляют тебя гнить. Да, гнить и разлагаться на составляющие. Только и ждут того, чтобы выпустить тебе кишки под жарким солнцем. Автолиз происходит быстрее в тепле. Да-да! И наступает лето!


Трое детишек вывозят на столике торт, покрытый белым кремом и ярко-синей глазурью. Торт будто из фильмов, такой красивый и ровный, и даже надпись "С днем рожденья, Мордред" выглядит каллиграфической. Из торта торчат одиннадцать бело-голубых полосатых свечек.


- Кто-нибудь хочет лимонад? - спрашивает Мордред. - Или теплого молока?


Он смеется. Мы молчим. Не Мордред, не Мордред, думаю я, не называй его так. Я слышу шепот Гвиневры, но не различаю слов. Мордред, а лучше сказать Господин Кролик, достает из внутреннего кармана своего старомодного пиджака мясницкий нож, тот самый, что я видела, когда пила с ним чай.


Господин Кролик насвистывает песенку "С днем рожденья тебя", подкидывает в руке нож, а потом рявкает:


- Сука, ты правда думаешь, я не слышу, что ты делаешь?!


Кристаллы разлетаются на осколки, я закрываю лицо руками, Моргана взвизгивает, остальные сохраняют молчание. Гвиневра поднимает на него взгляд, стирает с лица кровь - осколки поцарапали ей щеку и лоб. Господин Кролик с ожесточением втыкает нож в торт.


- Еще раз выкинешь что-нибудь подобное, и он будет в твоем желудке. Понятно?


Гвиневра смотрит на него молча.


- Я спросил: понятно?


- Да, - кивает она.


- Так-то лучше.


У меня нет и мысли пошевелиться. Все равно что оказаться в заложниках у террориста. Только в случае с террористом ты точно знаешь, что в руках у него автомат, и это все, чем он отличается от тебя. Господин Кролик же может все.


Моргана отползает подальше, к креслу, и я делаю попытку подобраться к ней, но в этот момент Господин Кролик спрашивает:


- Кто-нибудь хочет тортик? Он вкусный.


Господин Кролик укладывает отрезанный кусок на желтую бумажную тарелочку с клоунами, говорит:


- Ну?


- Это нам стоит спросить. Ну, что тебе нужно? - говорит Ланселот, и все же он не так резок, как обычно. Они боятся. Все боятся.


Господин Кролик откусывает кусок торта, морщится от удовольствия.


- Лично я хочу подарков! И реки крови! Что, в принципе, одно и то же. А еще хочу трахнуть кого-нибудь здесь, но я даже не знаю, кого именно. Все такие вкусные, такие вкусные. Торт, кстати, тоже ничего.


Нос у него забавно и умилительно измазан кремом. Это настолько контрастирует с Мордредом, что я даже не верю, что Господин Кролик и Мордред - один человек, в разумном, рациональном мире, лишенном безумия, они - единое целое.


Мордред ни единого раза за все девять лет не появлялся даже с кофейным пятнышком на манжете.


Он говорит:


- Вы не понимаете, родные и близкие, даже не хотите понять! Понять чего? О, тут все просто. Я здесь! Это значит, что вы, строго говоря, уже мертвы.


Он посылает мне воздушный поцелуй.


- Кроме тебя, моя милая мышка. Тебя я буду трахать, когда выпущу всем остальным кишки. Так никто не хочет тортика?


Он смеется, а потом замолкает, говорит совсем другим голосом, голосом Мордреда.


- Не трогай их.


- А кто мне запретит? Ты что ли? Серьезно? Я делаю это ради нас с тобой, Девятнадцать. Ты напридумывал себе глупостей. Они все только и мечтали вонзить нож тебе в спину.


- Это мои друзья. И дети, которых я должен защищать.


- Нет, друг мой, это люди, которые хотят тебя убить. Ты не видишь? Ты не видишь, о чем они все здесь мечтают? Они все забыли. Ублюдки все забыли. Они забыли, ради чего вы здесь. Они забыли всех наших милых знакомых. Хотят веселиться. Мы дадим им веселье.


- Нет.


- Да!


- Нет!


Это в какой-то степени комично. И ужасно гротескно, он говорит на совершенно разные голоса, спорит с собой так яростно и громко, как будто в комнате находятся два Мордреда, в какой-то момент я действительно в это верю.


А потом я вижу, как Галахад потирает пальцы, под пальцами у него светится что-то маленькое и, по ощущениям, очень опасное.


- Вот! - рычит Господин Кролик. - Я же говорил!


Нож, измазанный в креме мгновенно, минуя стадию полета, оказывается у Галахада в сердце. Моргана кричит, я прижимаю руку ко рту, Ниветта крепче вцепляется в меня, я слышу голоса Гвиневры и Кэя. Галахад сейчас упадет, думаю я, и не будет у нас больше Галахада.


А потом я вспоминаю розу, пробивавшуюся из его горла.


Галахад вытаскивает нож.


- О! Ты ведь у нас не жив и не мертв, котик! В таком случае ты и дашь мне реки крови! - Господин Кролик хлопает в ладоши, заливисто и театрально, и когда его ладони в очередной раз соприкасаются, он ловит нож, который Галахад пустил в обратную сторону.


- Я бы на вашем месте даже не пытался, - говорит он. - Так вы только меня разозлите! А никому не нравится, когда я злой! Понятно? Вам понятно?! Давай, шлюха, открой рот и скажи за своих друзей.


Он смотрит на Моргану. Моргана кивает очень сдержанно, она говорит:


- Нам все понятно.


- Хорошо.


Господин Кролик облизывает нож от крови Галахада с каким-то похотливым и мерзким выражением лица, потом отрезает еще кусок торта, укладывает на розовую бумажную тарелочку и протягивает мне.


- Наслаждайся. Ты голодная, давно ничего не ела. Сахар тебя взбодрит.


Я отползаю от него, и он ставит тарелку прямо передо мной, как перед зверушкой, которую приручает. Я смотрю на красивый, ровный кусок торта с одной, все еще горящей свечкой. Господин Кролик склоняется и задувает ее. А потом делает шаг назад.


- Итак, вы в моей власти. Мне это нравится! Намного больше, чем исходный план Девятнадцать.


Он подмигивает мне, и я снова смотрю в пол. Нужно что-то делать, думаю я, нужно что-то делать. Но что?


- О, вот моя прекрасная мышка сейчас думает о том, что делать в этой опасной и напряженной ситуации. Давайте подумаем вместе. Что же делать, что делать, что делать? Предложения? Жалобы? Просьбы о помощи?


Господин Кролик протыкает ножом один из шариков, прицепленных к столику, и он с громким треском лопается.


- Страшно вам? Эй, герои, а вам - страшно? Привыкли прятаться за спиной Девятнадцать, а?


Господин Кролик подходит к Моргане, хватает ее за руку и поднимает на ноги.


- Потанцуем, красавица?


И я вдруг вцепляюсь в его ногу, сама от себя не ожидая такой смелости и такой глупости.


- Не трогайте ее, не трогайте! - взвизгиваю я. Он легко отталкивает меня, смеется надо мной.


- Какая ты милая, когда ревнуешь!


Он отталкивает меня, и в то же время я не ударяюсь, как будто что-то удерживает меня. Со мной он бережен, и это вызывает у меня еще больше страха, а кроме того - вину.


Я снова бросаюсь к нему, и в этот момент Господина Кролика самого отбрасывает к стене. На секунду я думаю, что это сделала я, из-за злости и волнения, из-за опасности, которая угрожает Моргане.


Господин Кролик легко поднимается на ноги. Он касается пальцами затылка, и я вижу, что на его руке остается кровь.


- О, ты научился кусаться? - спрашивает он с интересом. - В таком случае мне остается только поздравить тебя, Галахад. Ты меня действительно разозлил! Это повод для того, чтобы начать эту ебаную вечеринку!


Дети, как сомнамбулы бродившие по дому прежде, вдруг оборачиваются к нам. Их пустые глаза приобретают злую, звериную осмысленность, свойственную хищникам.

Глава 11



- Кэй, дорогой, я знаю, что ты думаешь! Ты думаешь, что же теперь будет? И я скажу вам, что теперь будет. Они сожрут вас живьем!


Господин Кролик отходит к окну, садится на подоконник и смотрит. Из-за шторы он достает игрушку, того самого плюшевого кролика, обнимает ее, как ребенок. Все эти движения и жесты у взрослого мужчины смотрятся ужасно неправильно.


Я успеваю подумать об этом прежде, чем кто-то сбивает меня с ног. Это ребенок, ему не больше семи, и он намного слабее меня, по крайней мере по идее, но он легко прижимает меня к полу, будто смерть высвободила в нем какие-то тайные, скрытые силы. Это мальчишка, рыжеватый и смертно-бледный, он весь покрыт уродливыми, гноящимися шрамами. Я вижу, как в них копошатся маленькие червячки. Руки у мальчишки холодные и очень ловкие, он пытается вцепиться мне в горло, рвет мне кожу ногтями, когда я стараюсь удержать его за руки. Я хочу прошептать заклинание, но мне страшно. Это ребенок, мертвый иллюзорный ребенок, убеждаю себя я. Я не могу причинить ему боль. Никто больше не может. В этот момент я чувствую, что мои руки хватают. Я вижу двух девочек-близняшек, их улыбающиеся рты вовсе лишены зубов. Я издаю затравленный визг прежде, чем руки мальчика смыкаются на моем горле. От страха я полностью забываю, что в гостиной есть еще хоть кто-то, кроме меня.


Воздуха остро не хватает, в голове становится щекотно и очень душно, я чувствую, что начинаю терять сознание, картинка мутнеет, только глаза мальчика, белые и мертвые, остаются яркими.


Я закрываю глаза, потому что сил на то, чтобы держать их открытыми не остается. А потом воздух потоком проникает в мое горло, и я не сразу соображаю, почему.


Когда я открываю глаза, то вижу перед собой мальчика, только у него нет половины головы. Я вся в холодной крови.


- Не за что, - говорит Ланселот и перезаряжает дробовик.


- Они имунны к магии! - кричит Галахад. О, конечно, он-то думает, я пыталась.


Я вижу Моргану и Ниветту с лопатами, Кэя с тесаком с кухни, Гвиневру со старомодным мечом, прибывшим с чердака и Гарета с вилами. У Галахада и Ланселота автомат и дробовик. Выстрелы заставляют меня зажать уши, передо мной падает еще какой-то ребенок. И я понимаю - их много больше, чем мы видели. Они лезут из окон и ломятся в двери, как в фильмах про зомби.


Господин Кролик сидит на подоконнике, его обходят дети и пули, он поедает торт руками и говорит:


- Да-да-да, все как я сказал тебе, у ублюдков есть оружие! Я же говорил! Все каюты заперты, корабль идет ко дну! Они не могли достать оружие из внешнего мира! Я герметизировал отсек! Оно у них было! И знаешь, зачем? Чтобы убить нас. Враги, везде враги! У нас с тобой всегда были одни враги!


Я вижу, что мои друзья махают своим оружием довольно бестолково. В основном, прежде, чем крохотные зомби успевают к ним подобраться, их снимают выстрелами Галахад и Ланселот.


- Почему это огнестрельное оружие у вас? - спрашивает запыхавшийся Кэй.


- Потому что вас скорее спасут люди, которые, собственно, умеют стрелять, идиот ты тупой!


- Он пиздит! - выкрикивает Господин Кролик. - Не слушай его, Кэй! Вас никто не спасет!


Он выглядит так, будто смотрит веселое шоу, у него горят глаза, и это жутко.


- Вивиана! - говорит Галахад. - Давай ты поспособствуешь общему делу! У нас не бесконечное количество патронов.


Я судорожно думаю, чем могла бы защититься. Я не очень-то смелая и соображаю не самым лучшим образом, особенно в ситуациях точечного зомби-апокалипсиса. Дети лезут и лезут, как насекомые, у них целеустремленные, хищные, но в то же время глупые движения, и они не успокаиваются, пока им не отстреливают головы. Я вижу, как Моргана сносит башку какому-то высокому и полноватому мальчишке в заляпанной кровью рубашке. Удар ее лопаты с хрустом ломает кость. Голова не отлетает с первого раза, и Моргана бьет еще с нервным, азартным и радостным остервенением.


Ниветта с визгом прячется за Моргану, видимо, сочтя ее более искусной в детоубийствах. Надо мной гремят и гремят выстрелы, дети, одинаковые и такие разные, наступают. Ланселот спасает меня снова, застрелив двоих, когда они вцепляются мне в ноги, и тащат, тащат к себе.


- Моя девочка, - говорит Господин Кролик. - Ты так безответственно относишься к собственной жизни. Ты такая милая, я хочу тебя защитить.


В руке у меня появляется острый нож, который Господин Кролик держал во время чаепития и когда резал торт. Он длинный и блестящий, невероятной остроты. Лезвие украшено гравировкой, цветочным орнаментом, тонким и изящным, медная ручка повторяет те же линии, только на этот раз резные, а не выгравированные. Нож будто с викторианской кухни, такой исступленно-красивый. Хотя исступленно явно не то слово.


Когда очередная девочка в больничной одежде с ловкостью животного и ожесточенностью животного бросается на меня, нож будто сам двигается вперед, и за ним следует моя рука.


Я взвизгиваю. Нож легко входит в плоть, в детский живот. Пустые глаза девочки остаются к этому безучастны. Мне страшно от того, что я сделала и противно. И еще ужасное ощущение, будто кто-то мной управляет, едва не заставляет меня отбросить нож. Но вместо этого пальцы сжимают его сильнее.


- Это я, моя мышка, - говорит Господин Кролик. - Я хочу, чтобы ты была сильной в час великой тоски. Давай, милая!


И нож снова, будто сам, проходится по горлу мертвой девочки, проникая так глубоко, что врезается в кость.


- Вивиана! - кричит Моргана. Они с Ниветтой безуспешно отбиваются от пятерки мертвецов, пока Галахад и Ланселот перезаряжают пистолеты. Я бросаюсь к ним, еще не зная, что буду делать, но передо мной успевает Гвиневра. Она почти рассекает напополам тяжелым, острым мечом голову одного из детей и проходится по шеям других.


- Как ты это сделала?


- Увеличила свои силу и ловкость с помощью заклинания. И вам советую. Дети имунны к магии, но магия, действующая на нас работает.


Она всегда лучше меня, думаю я, вот она снова лучше меня. Ужасная досада для человека, которому пришлось собственноручно крошить мертвых детишек.


Я встаю перед Морганой и Ниветтой с твердым намерением защитить их, раз у меня теперь есть заколдованный нож. Но прежде, чем я заношу его для атаки, Ланселот или Галахад снимают мою одинокую цель. А нож, уже занесенный, скользит в сторону, за миллиметр пройдя от горла Морганы.


- Упс! - кричит Господин Кролик. Моргана взвизгивает, и бьет меня по голове черенком лопаты.


- Благодари, что не убила, - говорит она.


Я пытаюсь выпустить нож, но мои пальцы крепко сжаты. И тогда я бросаюсь вперед, к лезущим вперед мертвым детям. Я хочу быть как можно дальше от моих друзей, пока держу этот нож.


Я слышу, как Ланселот и Галахад одновременно считают:


- Тринадцать, Шестьдесят пять, Два, Пятьдесят, Тридцать один, Двадцать.


И я понимаю, что они считают тех, кого убивают. И прикидывают, сколько их осталось.


- Не стой на линии огня! - рычит Ланселот.


Нож скользит сам по себе, и я замечаю, что орудую им не хуже, чем Ланселот и Галахад стреляют. Движения моей руки совершенно мне не принадлежат, это движения убийцы. Моей рукой Господин Кролик режет своих бывших товарищей по несчастью. Холодная, липкая кровь брызгает на меня со всех сторон, и ощущение слабого сопротивления плоти под лезвием заставляет комок подниматься по горлу вверх.


Все заканчивается ровно так же неожиданно, как и началось. Дети просто падают замертво. И я, наконец, могу отбросить нож. Они падают так быстро, будто никогда и не двигались, мгновенно превращаясь из существ в вещи.


- Надоело, - говорит Господин Кролик и хлопает в ладоши. - К тому же у вас кончаются патроны. Это больше не весело.


Он измазан в креме в совершенно клоунской или детской манере.


Дети боятся клоунов, думаю я, потому что они копируют повадки детей, но такое поведение выглядит жутко у взрослого. Как безумие.


Он вдруг вскидывает руку.


- Даже не пытайтесь, - говорит он. - Я неуязвим. Лезвие, пулю и веру отринь! Боже, Храни Королеву! Аминь!


А потом он слезает с подоконника.


- Галахад! - зовет Мистер Кролик. - Галахад, дорогой! Иди сюда! Ты пытался вырвать мне сердце, да? Да?


- Разумеется, - кивает Галахад. - Ты же хочешь нас убить. Что еще я по-твоему должен предпринять?


- Не знаю! Звучит логично.


Тем же пританцовывающим шагом Господин Кролик направляется к Галахаду.


- Ты отличный парень, Галахад, - говорит он. - Я думал, что убью тебя последним. Но нет. Ты же всегда все портишь! Знаешь, что я сделаю теперь? Я заставлю твое тело сгнить, да.


Он вытягивает руки в пародийно-магическом жесте.


Галахад машинально раскрывает ладонь, делает то, чему учил нас сам - защитное заклинание.


- О, у тебя получается? А ты не дурью маялся все это время, да, дружок?


Господин Кролик делает еще шаг, потом останавливается, будто наткнувшись на невидимую стену. Он сжимает и разжимает пальцы. Одним резким движением левой руки он отбрасывает Ланселота и Моргану в разные стороны.


- Нет уж, давайте без героизма.


- У тебя ничего не выйдет, - говорит Галахад. - Для этого ты должен ко мне прикоснуться.


Господин Кролик покачивает головой, как заводная игрушка, повторяет:


- Не выйдет, не выйдет, не выйдет.


А потом замирает на половине движения, спрашивает:


- Или выйдет?


В руках у него появляются два то ли пистолета, то ли автомата. Кажется, Кэй говорил, что они называются УЗИ. Какая-то израильская модель. Раздается жуткий треск, и очередь отсекает меня от всего мира, я падаю, зажимаю уши руками.


- Галахад! - кричу я, и нахожу свой голос в хоре воплей всех остальных.


Но еще громче в моей голове визжит Гвиневра.


- Игрушка! Доберись до игрушки! Уничтожь игрушку!


Она ведь так важна для него, вспоминаю я. Но почему я, почему ты сама не можешь...


- Потому что меня он прикончит! Быстро!


И я, больше от неожиданности, чем из разумного побуждения, хватаю нож, шепчу заклинание со словом "скорость", на выдуманном мальчишками языке, и совершаю такой быстрый бросок к подоконнику, что сама едва улавливаю собственные движения. Я хватаю викторианского кролика и слышу вопль его хозяина. Или его самого - это как посмотреть.


Я всаживаю нож ему в брюхо, верчу им, чтобы надежнее уничтожить игрушку. Как будто так я могу вернуть себе Мордреда. Эта надежда закрадывается внутрь, вплетается в мои мысли почти незаметно.


Нож ударяется обо что-то твердое, и я достаю это. Ключ. Резной, красивый, из черненого золота, похожий на ключи от наших комнат. Только в пустой середине его ручки сияет магия, похожая на крохотный светящийся шарик.


- Отдай! - рычит Господин Кролик. Но я прячу ключ в ладони, шепчу заклинание, и он исчезает. Я прячу его в комнате Ниветты.


А потом все начинает кружиться перед глазами, и я оказываюсь в цветастой и уютной гостиной, как в фильмах про пятидесятые. Я сижу на длинном диванчике, подо мной мягкий ковер, вокруг строгие полки стеллажей. На мне лимонное платье в синий кружочек, отчетливо стилизованное под пятидесятые, и милые лакированные туфельки с серебристыми пряжками.


Господин Кролик целует меня в щеку, на нем костюм, все еще старомодный, но уже куда менее, в тонкую белую полоску и начищенные ботинки.


- До свиданья, дорогая, - говорит он. Губы у него теплые, от него приятно пахнет. - Мне пора на работу, чтобы заработать нам много-много денег и отправить нашего сына в частную школу.


Я смотрю вниз и вижу что на руках у меня куколка младенца в голубой пеленке.


Он уже подходит к двери, и я думаю, что заснула, так это все абсурдно. Господин Кролик насвистывает что-то, улыбается, запускает руку в карман, и тут замирает, чуть слишком резко, чтобы это было неожиданным для него.


- О, - говорит он. - Дорогая, я, кажется, потерял ключ.


- Что? Что ты несешь?


Он заговорщически подмигивает мне, говорит:


- Мы играем.


И я понимаю, что на самом деле мы в комнате Ниветты. Что сквозь лоск пятидесятых проступают плакаты рок-звезд, бардак, клубы пыли, разбросанные рисунки и разрисованные обои. Меня снова чуть подташнивает.


- Одолжишь мне свой ключ, дорогая? - спрашивает Господин Кролик, и комната снова приобретает все свое начищенное сияние.


- Что с Галахадом?


- Ничего. А теперь мне нужно на работу. Отдай мне свой ключ, милая. Мы в опасности. Ты ведь знаешь, что мне нужно получать очень-очень много денег. Нужно позаботиться о нашем сыне. Пожалуйста, дорогая. Давай, или я сам найду его. А тебя я выброшу за борт, сука.


Он белозубо улыбается. Я смотрю в окно и вижу за ним вместо сада бушующее море, бьющееся в окно.


- Где ключ, дорогая? - повторяет он тем же тоном из сериала "Я люблю Люси."


- Я не знаю, - говорю. - Я его потеряла.


- Зачем ты мне врешь? Ты же не хочешь, чтобы меня ругал начальник? Я - начальник. Ну да неважно. Где ключ, моя милая?


Я смотрю на море, бьющееся о стекло. Оно такое, каким я его себе и представляла недавно. Стальное, дикое. Сглотнув, я говорю:


- Прости меня, дорогой. Я правда не помню, где ключ.


- Это плохо, очень-очень-очень-очень плохо. Теперь к нам могут пробраться воры. Что мы тогда будем делать?


- Защищаться.


- Да. Защищаться. Мы прирежем этих хуесосов.


Он вздергивает меня на ноги, срывает с меня платье, так что я остаюсь только старомодном белье, и целует меня.


- Я придумал, - говорит он, смотря на мою грудь. - Давай играть в "горячо или холодно"?


Он облизывается. Я делаю шаг назад.


- Давай же. Я не хочу делать тебе больно. Но я сделаю тебе очень-очень больно.


Он ходит по комнате, и я ищу хоть что-нибудь, что можно использовать как оружие. На кофейном столике лежит книга, "О мышах и людях" Стейнбека. Не слишком надежно.


- Холодно, холодно, холодно, - твержу я. В конце концов он разворачивается, рычит:


- Ты просто не умеешь играть! Давай я тебе покажу.


Он толкает меня чуть вперед.


- Холодно, - говорит он. Я послушно поворачиваю налево. По крайней мере, пока я здесь, мои друзья живы. Я иду нарочито медленно.


- Теплее, - говорит он нетерпеливо.


Я делаю еще пару шагов в сторону кофейного столика.


- Еще теплее. Почти горячо, - Господин Кролик хлопает в ладоши.


Я подхожу к столику, беру книгу.


- Обжигающе горячо, - говорит он и снова облизывается, рассматривая меня. Я открываю книгу на случайной странице.


«- Конечно, все этого хотят! - воскликнул Огрызок. - Всякий хочет иметь клочок земли, хоть небольшой, да собственный. И кров над головою, чтоб никто не мог его выгнать, как собаку. У меня сроду ничего такого не было. Я работал чуть не на всех хозяев в этом штате, а урожай доставался не мне. Но теперь у нас будет своя землица, можешь не сумлеваться. Джордж не взял с собой денег. Они лежат в банке. У меня, Ленни и Джорджа будет свой дом. Будут собака, кролики и куры. Будет кукурузное поле и, может, корова или коза.»


Между страницами лежит длинный, острый гвоздь. Мое сердце с оглушительным гулом падает вниз, к самым пяткам, я начинаю дрожать.


- Есть представления о том, что я могу сделать с этой штукой и твоим телом, если ты не скажешь мне, где ключ?


А потом, как ни в чем не бывало, он восклицает:


- Вот так нужно играть в эту игру! Теперь ты все умеешь! Теперь ты покажешь мне, где ключ. И я смогу уйти на работу, заработать много денег и сделать тебя счастливой.


- Пожалуйста, Мордред, я знаю, что вы тут! Я знаю, что вы слышите меня! Вы должны остановиться! Из-за вас нам всем угрожает большая опасность! Я умоляю вас!


- Умоляешь? Нет, ты еще не умоляешь.


Он одним движением пальца откидывает меня к стене, я больно ударяюсь спиной, у меня мутится в голове, и мир опять теряет свой цвет, яркие декорации пятидесятых выгорают. Господин Кролик подходит ко мне, он вручную связывает меня обрывками платья.


- Мы не договорились, мышка, - сетует он. Я смотрю на него во все глаза. Он садится на диван, достает сигареты и закуривает, затягивается глубоко и с наслаждением. Я не шепчу заклинание, развязывающее узлы, я помню, что это не нужно. Я пытаюсь представить, как расходится ткань, как мои руки чувствуют свободу, как боль и давление в них утихают.


- Нет, - говорит он, и все мои представления разом исчезают, смываются, как мел после дождя. - Но ты молодец, ты поняла правила игры.


Он встает с дивана, закусив сигарету, идет к одному из стеллажей, уставленных безделушками. И с каждым шагом декорации выцветают, как старое фото, теряют яркость и сходство с реальностью. И вот мы уже в комнате Ниветты, где порядок сменяет бардак.


- Ты правда думала, что я не знаю? - спрашивает Господин Кролик. Он вытряхивает из шкафа книжки, Чак Паланик и Берроуз летят на пол. Ниветта была бы очень недовольна, думаю я, и сама удивляюсь, какие в такой ситуации в голову лезут такие дурацкие мысли. Господин Кролик открывает "Гроздья Гнева" Стейнбека в середине, берет ключ.


- Неплохо сработано, - говорит он. - Ты храбрая. Я бы сразу сказал, где ключ, взяв ту книжечку и найдя тот гвоздик.


- Я не собираюсь ничего вам говорить.


Господин Кролик чуть приподнимает ключ, смотрит на сияющую искру внутри него, как миниатюрное солнце, улыбается.


- Глупышка. Ничего ты не понимаешь. Я буду тебя защищать.


- Развяжите меня.


Он смотрит на меня с полминуты, потом мотает головой:


- Нет-нет, пока рано.


Он цокает языком, потом достает из кармана часы, открывает крышку, заглядывает.


- Долго, да? Может кто-то умер? Да, разумеется, кто-то умер.


Я не думаю об этом, не впускаю его слова внутрь, потому что я знаю, что будет, если их впустить - я сдамся. Я - слабая. Я и так слабая, и нечего становиться еще более жалкой. Я ковыряю узел пальцами, пытаюсь расшевелить ткань, но у меня мало что получается.


- Но не хоронят же они его там! - досадливо восклицает Господин Кролик.


В этот момент дверь с грохотом вылетает, щепки летят во стороны, как брызги воды. На пороге стоит Галахад, щека у него рассечена, клочья плоти свисают, обнажая раздробленные кости челюсти, одна рука почти отстрелена, пули прошивают грудь и живот. По всем возможным человеческим меркам Галахад должен быть мертвым и является мертвым. У него чудовищный вид, я на секунду закрываю глаза, чтобы не видеть его, хотя и знаю, он пришел меня спасти.


Я имею в виду, попытаться меня спасти. Они ведь сами сказали - Мордред не обладает магией - он и есть магия.


- Забавно, я никак не ожидал, что ты переживешь автоматную очередь. Я думал, что снял тебе голову.


И я не понимаю, лжет он или нет. Может быть, он снова играет, а может быть по-настоящему удивлен. Все его эмоции настолько гротескны, что сложно разобрать, что он испытывает по-настоящему. С Мордредом была та же история, только совсем наоборот - все его эмоции были настолько крепко заперты, что сложно было разобрать, испытывает ли он что-нибудь вообще.


- По крайней мере ты лишил меня речи, - говорит Галахад. И я вижу, что рот его остается неподвижным, а голос звучит как бы сам по себе, откуда-то сверху. - Приди в себя, Девятнадцать.


- Приди в себя? Это то, что ты пришел мне сказать, когда у меня здесь моя мышка, привязанная и полуголая? Я не думаю, что у меня есть хоть одна причина приходить в себя. А теперь давай закончим с этим пацифистским разговором, он мне уже надоел.


Мордред вскидывает руку, и в воздухе будто звенят невидимые лезвия, но они наталкиваются на такой же невидимый металл.


- Ты как всегда даже не поинтересовался, что обо всем этом думаю я, и решил все за меня. Я решил закончить с этими глупыми играми в "Одумайся, Девятнадцать".


- О, кто это у нас страдает по-настоящему? Тебе не сравниться со мной, даже если бы тебя распяли, малыш.


В этот момент я снова слышу, как лезвия рассекают воздух. Только теперь они отправляются в обратную сторону. Господин Кролик не успевает среагировать, будто из ниоткуда на его плече и на боку появляются раны. И часть меня хочет крикнуть: стойте!


Часть меня все еще волнуется за Мордреда. Но в остальном - в остальном я хочу, чтобы он был мертв.


Господин Кролик прижимает руку к боку, он безмерно удивлен крови на своих пальцах. В этот момент его отбрасывает к стене, совсем рядом со мной, а потом поднимает в воздух невидимой и могущественной силой. Господин Кролик хрипит и задыхается, пытается отодрать что-то от горла окровавленными руками. И он совершенно явно не играет.


Мне хочется похлопать Галахаду, но мои руки остаются связанными. Я снова принимаюсь за свои попытки ослабить узел.


- Что, Девятнадцать? - звучит голос Галахада. - Тебе жаль? Мне очень жаль. Ты спас мне жизнь. И я не хотел бы так поступать. Я не чудовище, Девятнадцать.


- А говорил, - хрипит Господин Кролик. - Что закончил с играми в пацифизм. Слушай сюда, Четыре. Я убью всех, кто тебе дорог. Просто потому что это весело. Просто потому, что мне так хочется. Кроме твоей Морганы, разумеется, той, которая тебе больше всех дорога. Ее я буду ебать, пока у нее кровь из носа не пойдет, потому что она - красивая.


А потом его хрип становится сильнее, и говорить он уже ничего не может. Зачем он провоцирует Галахада? Я тихо шепчу заклинание, чтобы развязать узел, и ткань спадает вниз. Ключ, мне нужен ключ. Он валяется на полу у стеллажа, Господин Кролик выронил его. Я на четвереньках бросаюсь к ключу, даже не думая о том, чтобы подняться.


- Я думал о том, чтобы сделать это быстро, - говорит Галахад. - Я бы сделал это для тебя, Девятнадцать. Но это уже не ты.


- Не оправдывайся, тебе же это понравится, я знаю.


Я беру ключ, но мне даже некуда его спрятать. Из-под кровати я достаю какую-то из грязных маек Ниветты с Джимом Моррисоном и цветами, быстро натягиваю ее. Меня до сих пор волнует, что ходить полуголой - постыдно.


А потом комната озаряется вспышкой, и я слышу треск, и крики. Сначала я думаю, что кричит Галахад. Я почти уверена, что кричит Галахад. Потому что Господина Кролика нельзя победить. А потом я вспоминаю, что Галахад больше не может кричать. Не по-человечески, во всяком случае.


Я вижу, как Господин Кролик дергается под электрическим током, распятый прямо на стене. Пахнет паленым. Номер Девятнадцать, вспоминаю я, больше всего боялся тока.


Господин Кролик выкрикивает:


- Знаешь что это такое?


Голос у него прерывающийся, хриплый. Его трясет, непрерывно и жутко, у него из носа течет кровь. Галахад молчит. Он чуть склоняет голову набок. Глаза у него жуткие. Он улыбается, и я вижу, как двигаются кости.


- Это страдание! - выкрикивает Мордред. - Я - король страданий, детка! И царь зверей!


А потом я вижу, как за спиной Галахада начинают собираться маленькие друзья. Калечные звери.


- Галахад! - кричу я, но он меня не слышит. - Галахад, за спиной!


Я вспоминаю наш последний урок у Ланселота. Несколько целей, несколько целей. И опять решение мне подсказывает Гвиневра. Я пытаюсь вызвать тернии, но вместо них получается колючая проволока. Мне страшно, и моя магия искажается. Колючая проволока прошивает зверька за зверьком, лиса и волк, и енот, и еж, и все это бесчисленное количество зверей оказывается связанно между собой.


- Сердца, - шепчу я. - Сердца.


И проволока, ржавая, острая, проникает в сердца, я уверена. Но звери не умирают. Они вообще не могут умереть. Как и Галахад. Они накидываются на него в мгновение ока, совершенно теряя свою жалкую, мультяшную грусть. Это хищники, охочие до крови, даже те, что в природе были травоядными, вроде маленького олененка с обнаженными и переломанными ребрами. Они бросаются к Галахаду, как звери, ищущие только крови.


Ток продолжает сверкать и трещать, Господин Кролик орет, а потом все заканчивается, в один момент, Галахад теряет сосредоточенность, и Господин Кролик падает, ударившись об пол. Я сама кидаюсь к животным, позабыв о страхе, обо всем позабыв. Я не вижу Галахада в этой куче-мале, я царапаю руки со собственную проволоку, пытаясь с помощью нее оттянуть от него хищников. Из-за проволоки все животные сцеплены, и когда я решаюсь отпихивать их руками, у меня ничего не выходит. Я уничтожаю проволоку, я вцепляюсь руками в шерсть, пытаясь их отбросить.


Меня никто не кусает, ни одна калечная, жалкая, нездоровая тварь. Все они увлечены только Галахадом, я слышу хлюпанье крови, звук, с которым рвется плоть. Когда я рву шерсть на загривке у лисы, стараясь отбросить ее, она только облизывает мне руку окровавленным языком. Наконец, я пробираюсь в середину, к Галахаду. Тут и там проглядывают кости, он весь залит кровью. Глаза у него тем не менее закрыты мирно, то, что осталось от его лица спокойно, как у ребенка.


Шрам на груди и животе разодран. Животные расходятся. Я вижу, как лиса несет его сердце, а волк, почти волчонок с облезлой, испещренной красной сыпью кожей под редкой шкурой, несет печень. Они забрали то, что когда-то дал Номеру Четыре Номер Девятнадцать.


Галахад выглядит чудовищно, его тело разворочено, везде следы укусов. И очень сложно думать, что он не мертв, а просто спит, как думают люди в книжках. Впервые в мой мир входит смерть, впервые я сталкиваюсь с ней по-настоящему. Человек, который заботился обо мне, который был со мной ласков и никогда не обижал, человек, который учил меня многому, но в первую очередь тому, что нужно уметь прощать и уметь быть прощенной, мертв. Успела бы я его спасти, если бы не тратила время на идиотское заклинание? Не сделало ли оно хуже? Можно ли было его вообще спасти?бЭтого я не знаю. И никогда уже не узнаю. Ланселот не будет улыбаться мне, не объяснит, что я ни в чем не виновата, и он любит меня такой, какая я есть, нас всех. Никогда-никогда. Он окончательно мертв. Я не понимала прежде, что это значит, терять кого-то навсегда. Кого-то близкого, кого-то дорогого, пусть и обманывавшего тебя.


Слезы текут сами по себе, смешиваясь с кровью. Краем сознания я отмечаю, что за окном разражается дождь. Я плачу, некрасиво, утирая слезы и сопли, реву, обнимаю Галахада, то что от него осталось, потому что больше у меня ничего нет. Это чудовищное зрелище развороченных органов, плоти и костей - последнее, что осталось у меня от него, последнее, к чему я могу проявить нежность. Что скажет Моргана? Я виновата? Что теперь будет без него?


Слезы капают как будто сами по себе, и я забываю обо всем остальном. Наконец, я поднимаю глаза и вижу Господина Кролика. Он стоит надо мной и Галахадом, в луже крови. Волосы у него стоят дыбом, кое-где на руках и на шее виднеются ожоги.


Я смотрю на него, глаза у меня полны слез.


- Вивиана, - говорит он слабо. И я понимаю, что передо мной Мордред. Глаза у него пустые, блестящие.


- Я поднял его из мертвых один раз, смогу и снова, - говорит он будто бы себе самому, не обращая внимание на мое присутствие. Я кидаю быстрый взгляд на Галахада.


Нет, думаю я, не сможешь. И никто не сможет. Тут костей больше, чем плоти. Всего твоего страдания не хватит, чтобы совершить такое чудо. Я снова заливаюсь слезами, Мордред тоже падает на колени перед Галахадом. Я ожидаю, что он заплачет, но он только смотрит.


И мне становится его ужасно жалко - жалкое он существо. Он даже заплакать не может, даже скорбь доступна ему не в полной мере. Глаза у него страшные, полубезумные от горя, а он не плачет. Я реву навзрыд, не останавливаясь и, повинуясь неожиданному импульсу, обнимаю его - коротко, осторожно и нежно.


Он смотрит на меня так, будто не верил до этой секунды, что я еще когда-нибудь к нему прикоснусь. И я не верила, а вот.


Он говорит:


- Простите меня.


Голос его севший, несчастный, усталый, какого я еще ни у кого не слышала. Я не могу сказать, можно ли его простить. Я не могу сказать за всех, но более того - даже за себя не могу. Я говорю:


- Выпустите нас, пожалуйста. Пора.


- Я думал, что все еще может быть нормально. Я думал, что нашу жизнь еще можно исправить. Я думал, что выбрался оттуда, чтобы сделать все лучше, чем было. Думал, что у нас будет семья. Я был таким трусом. Я был и остаюсь таким трусом! Я думал, что смогу хоть что-то!


И я вижу, что он дрожит, как будто у него высокая температура. Это заставляет меня снова обнять его. И между нами устанавливается нечто такое личное, чего у меня не было никогда и ни с кем, и я знаю, больше ни с кем не будет. Я плачу за него. Я реву громко и оголтело, а он остается неподвижен, он только дрожит. И все меньше, меньше, как будто это его боль я выговариваю на древнейшем из языков скорби.


В конце концов, он замирает, а я замолкаю. И Мордред целует меня, губы у него соленые от моих слез. Я не отвечаю ему, но и не отстраняюсь. Ему этого достаточно. Этот поцелуй очень отличается от тех, которые оставлял мне Господин Кролик. Он нежный и одновременно прохладный, целомудренный. Он любит меня, понимаю я. Он тоже меня любит, как я люблю его. Мы могли бы любить друг друга еще пару дней назад. Но теперь этого никогда не будет.


- Выпустите нас, - повторяю я. Ключ крепко зажат в моей руке. Я встаю на ноги, отхожу назад.


Что делать с Галахадом, думаю я, он останется тут, непогребенный?


- Да. Я должен выпустить вас.


Он тоже поднимается.


- Куда вы пойдете, Вивиана?


- Подальше отсюда.


- Что вы будете делать?


- Я не знаю.


Он идет к двери, но я опережаю его.


- Идите за мной. Ключ останется у меня.


- Да. Конечно.


Я выхожу из комнаты, больше не оборачиваясь к Галахаду. Я никогда его не увижу. Никогда-никогда.

Глава 12



Мы спускаемся по лестнице. Мордред идет позади меня. Он не издает ни звука, как будто даже не дышит.


- Вивиана! Где Галахад?


И я не знаю, что сказать Ланселоту, но он понимает все сам.


- Ах ты дрянь! - рычит он, наставляя дробовик на Мордреда.


- В смысле? - спрашивает Кэй шепотом. - А где Галахад?


И я понимаю, что мне все-таки придется это произнести.


- Он мертв, - говорю я бесцветно. Моргана белеет хуже снега, открывает и закрывает красиво очерченный рот, как рыба. И я знаю, что мне абсолютно нечего ей сказать. Нет слов, которые могли бы ее утешить.


Ниветта смотрит в пол, Гвиневра сжимает зубы, так от взгляда на нее скулы болезненно сводит, а Гарет выглядит так, будто сейчас расплачется.


Но никто из них на самом деле все еще не верит. Они ни разу не сталкивались со смертью, и они не видели тела Галахада. Они будут думать, что все это шутка до последнего.


- Пожалуйста, - говорит Мордред. - Давай выведем детей. А потом застрелишь меня. Я все понимаю. Все-все понимаю.


- Как собака, - смеется вдруг Ланселот, а потом быстро и точно бьет Мордреда прикладом дробовика, и тот сплевывает кровь. Он терпит молча.


- Ключ у меня, - говорю я Ланселоту. Он кивает. Лицо у него совершенно непроницаемое, такое, что даже страшно. Дуло дробовика упирается Мордреду в спину.


- Иди. Освободи детей. А потом я тебя застрелю.


- Ты пойдешь с нами? - спрашивает Гвиневра.


- Да. Конечно.


- Ура, а то мы потеряемся.


- Тихо, Кэй, - говорит Гарет. И дальше мы идем к двери в совершенной тишине. Моя жизнь, какой я ее знала, окончена. Это единственное, что я теперь знаю точно. Мне страшно, радостно, очень грустно, и я не могу верно охарактеризовать то, что я чувствую даже этими словами - все слишком глубоко, как никогда прежде.


Давно наступило утро, дождь становится все сильнее и смывает с окон кровь, смывает кровь с цветов, и теперь все кажется зеленым-зеленым, удивительным, живым. Капли бойко бьют по цветам, а потом дождь набирает еще силы, и теперь за окнами и вовсе ничего не рассмотреть, сплошная вода.


Мы выходим на улицу. Не лучшая погода для того, чтобы покидать дом. Но время пришло.


Я беру за руку Ниветту, и чувствую, как рука ее подрагивает. Мы переступаем порог последними.


- Где игрушка? - шепчет вдруг Ниветта. Я оборачиваюсь. Выпотрошенная игрушка должна была валяться у окна, но ее там нет. Мы с Ниветтой готовимся издать одинаковой силы крик, в этот момент Мордред оборачивается, и я знаю, что он вовсе не Мордред. В руках у него снова два автомата, из которых он стрелял в Галахада. Только здесь почти негде прятаться. Шум дождя практически заглатывает звук двух точеных очередей, зато грохот дробовика раздается, как гром. Мы с Ниветтой бросаемся обратно в дом, прямо над нами очередь пробивает одно из уцелевших окон.


Почти так же отчетливо, как грохот дробовика, я слышу, как Гвиневра выкрикивает заклинание.


- Обманешь меня один раз, позор тебе, обманешь меня второй раз, позор мне, - говорит Господин Кролик. И я не понимаю, кому именно.


- Кэй! Кэй! - визжит Моргана. У меня сердце в пятки уходит, и я не представляю, что в этот момент чувствует Ниветта.


Я рвусь наружу, из дома, на порог и в сад, где что-то случилось с Кэем.


- Нет, Вивиана!


Но я молча вырываюсь, и когда только лишь подползаю к ступенькам замечаю голову Ланселота. Он дышит, хрипло, по-собачьи. Воздух входит в его легкие и выходит из них с огромным трудом. Я вижу четыре красных кружках на его груди. Четыре красных кружка, что за глупость. Четыре красных кружка означают смерть. Он умрет, он тоже умрет.


Стоит только Гвиневра, и я боюсь, что все остальные мертвы, хотя только что слышала голос Морганы. Гарет забился под розовый куст, как будто тот может его спасти, Моргана лежит рядом с Кэем, и они похожи на романтичную парочку, только изо рта Кэя течет кровь, он ранен в живот. Пуля всего одна, думаю я, один красный кружок. Все обойдется. Может, мы даже Ланселоту поможем. Я, конечно, разве что царапины могу заживлять, но есть шанс, всегда есть шанс. Страдание дает силу, разве не так? А сейчас нужно сделать что-то. Я сползаю вниз по ступенькам, и Ланселот хватает меня за руку, крепко, больно, как человек, который уже не рассчитывает силу. От этого осознания или от боли, у меня из глаз брызгают слезы.


- Ланселот, - шепчу я.


- Заткнись. Только не реви, - говорит он хрипло. Глаза его обращены не на меня, он смотрит на Гвиневру. Я хочу облегчить ему боль, это я точно умею. Я шепчу заклинание, и оно работает, потому что он вдруг вдыхает глубже. Хрипы становятся сильнее.


Лицо его несколько просветляется.


Господин Кролик почти скрыт за пеленой дождя, он делает шаг вперед. Его плечо прострелено, я вижу дыру, сквозь которую можно увидеть кусок клумбы позади него. Совершенно непонятно, как его рука все еще остается соединена с телом.


- О, ты хотела спасти Ланселота? - спрашивает он. - Как мило, Гвиневра.


Он смеется оглушительно громко.


- Жаль, что из-за этого погибнет Кэй. Как тебе это нравится?


А потом он бросает автомат, сжимает руку, и Гвиневра визжит от боли. И я понимаю, мне нужно что-то делать. Рядом с Ланселотом лежит дробовик. И я знаю, что в Господина Кролика почти бесполезно стрелять. Ланселот стреляет, стрелял, потрясающе, и он не смог его убить. Я вообще не умею стрелять.


Есть только одна цель, в которую я могу попасть. Дробовик скользкий, он норовит вырваться из моих рук. Я с большим трудом прислоняю дуло к своему сердцу, сидя на мокрых ступенях рядом с умирающим Ланселотом. Мой палец с трудом дотягивается на курка, и я в совершенно дурацкой, смешной позе.


- Я убью себя! - кричу я.


- Нашла время, - говорит Ланселот, но он понимает, держу пари, он понимает. Мне ужасно страшно нажать на курок случайно.


- Что, мышка? - спрашивает Господин Кролик.


- Я выстрелю себе в сердце. Я буду мертва.


Он отпускает Гвиневру, и та без сил падает на траву. Дождь скрадывает его голос. Ему приходится кричать.


- Ты не посмеешь, сука! Мы же тебя любим!


- Я посмею.


Я чувствую, как невидимая сила пытается отвести мою руку от дробовика, но у меня есть возможность сопротивляться. Я сегодня много страдала, а страдание, как я теперь знаю, это самая главная сила.


Я вижу, как Ланселот улыбается. Капли дождя стучат о его зубы, очищая их от крови. Он улыбается так ободряюще. Ему не больно. Из глаз у меня снова хлещут слезы, а ведь я и так ничего не вижу из-за дождя.


- Я убью себя, если ты не выведешь их, - говорю я.


- А с чего ты взяла, что я не убью их прямо сейчас?


- С того, - говорю я, чувствуя, что прежде не произносила таких самодовольных слов. - Что я - твоя единственная ценность. У тебя больше ничего нет.


Кажется, я впервые говорю с ним на «ты».


Гвиневра без сознания или мертва. Кэй слабо стонет. Наступает продолжительное молчание, разбиваемое только дождем. Кровь впитывается в землю, сад теперь кажется таким чистым и свежим. Хорошее место, чтобы умереть, думаю я. А других я и не видела.


Господин Кролик делает шаг ко мне, выступая из-под пелены дождя. Теперь он ближе, и я вижу его отчетливо. Это снова Мордред. Мордред говорит:


- Ключ нужно бросить в пруд. Ты сделаешь это сама.


- Нет, вы это сделаете, иначе я выстрелю, клянусь!


Тут невидимая сила снова берет контроль над ружьем. Я боюсь, что сейчас выстрелю в Моргану или Гарета, или в Ниветту, но дуло оказывается направлено на Мордреда.


- Нет. Это сделаешь ты.


- Стреляй! - визжит Моргана. Но я не могу. Я не могу выстрелить в него даже после всего.


Мордред смотрит на меня выжидающе, спокойно, но он весь белый от испуга, я вижу.


- Я чудовище, - говорит он спокойно. - Я убил своих друзей. Выстрели.


- Я не стану, - говорю я. И уже знаю - ни за что не стану. Хотя части меня и хочется, хотя меня подмывает нажать на курок. Я откажусь от этого, разумом откажусь, не чувствами. Я убираю руки от курка, обхватываю только приклад, не прикасаясь к курку. Я не хочу стать такой, как он. Убив чудовище, сам становишься чудовищем. Номер Девятнадцать был всего лишь маленьким мальчиком. Когда-то.


- Ты такая хорошая, - говорит он вдруг, очень нежно. - Ты очень хорошая. Ты добрая, Вивиана, и мне это всегда нравилось. Ты очень теплая, и у тебя нежные руки. И я никогда тебе не подходил.


А потом я вижу, как не моими руками, они остаются неподвижны, далеки от курка, а сам по себе, курок двигается. Это сделал Мордред, думаю. Я отвожу дробовик в сторону, но Моргана выкрикивает что-то над телом Кэя, наверное, то же самое заклинание, что использовала Гвиневра. И пуля делает крюк, вместо того, чтобы попасть в клумбу, куда направлено дуло ружья, она попадает в грудь Мордреда, проделывая там вторую дыру. Он падает мгновенно.


Я остаюсь неподвижной некоторое время, потом бросаю дробовик в ужасе от мысли, что это я его убила. Нет, дурочка, это Моргана, это сам Мордред, думаю я. Вот что сказал бы Галахад, если бы был жив.


- Ланселот! - шепчет Ниветта. Она вылезла и теперь похожа на какого-то вымокшего насквозь крохотного зверька.


Но он молчит, он не двигается. Капли дождя отмыли его зубы от крови, теперь они блестят белым. Гвиневра пыталась его спасти и тем самым чуть не убила Кэя. Я понимаю, что слез у меня не осталось, и единственная влага на щеках, это дождь.


- Кэй! - вдруг кричит Ниветта. Она бежит к Моргане.


- Я жив, - говорит Кэй слабо. - Только пить хочу.


- Ты ранен в живот. Тебе нельзя, - нежно шепчет Моргана. А Ниветта вдруг целует его в губы.


Я встаю и, как сомнамбула, бреду под дождем к пруду, к нашей последней гавани. Я прохожу мимо Мордреда. Смерть удивительным образом сделала его лицо еще прекраснее. Как и безумие. Бедный ублюдок, так сказал бы Ланселот.


Я босая, на мне только белье и вымокшая до нитки майка Ниветты. Но я не чувствую холода. Между клумб и цветочных кустов я бреду к темной воде пруда, и играю с мыслью о том, чтобы утопиться. Играть с этой мыслью не страшно и не больно, как с мыслями об убийстве кого-нибудь, например. Я просто стараюсь отвлечься.


Маленькое солнце в центре ключа негасимо дождем. Я улыбаюсь ему.


- Вот и все, что нас здесь держало, - говорю я. - Вот и все.


Теперь мы сами по себе. Я швыряю ключ так далеко в пруд, как только могу. А что если он обманул? И мы просто умрем здесь от голода и жажды, потому что не умеем переносить вещи из реального мира, или потому что он поставил барьер на это.


Воздух вокруг как будто начинает блестеть, и одновременно с тем, как проясняется небо, проясняется горизонт. Дымная завеса пустоты исчезает. Впереди лес. И я не знаю, большой он или нет.


Когда я возвращаюсь, Гвиневра и Моргана дерутся, сцепившись на траве. Солнце выходит из-за туч. Я раскидываю их в разные стороны, даже не подумав о заклинании.


- Мы должны держаться вместе, - говорю я. Ниветта сидит с Кэем.


- Из-за тебя, сука, - шипит Моргана, Гвиневра не обращает на нее внимания, старательно отряхивая юбку. Я переступаю через Ланселота у порога и иду собирать аптечку для Кэя и еду для нас всех. Ко мне присоединяется Гарет.


- Ты в порядке? - спрашиваю я.


- Да. Вроде. Брат только...


Он впервые на моей памяти называет Кэя братом.


- Ты права, - говорит Гарет. - Мы должны держаться вместе, Вивиана.


И он начинает помогать мне собирать лекарства. В больничном крыле все пахнет Галахадом, а вот Галахада уже нет. У меня не идет из головы то, что они останутся непогребенными.


- Помоги девочкам занести Кэя в дом, - говорю я Гарету. - Мы не можем идти, пока ему не станет хоть чуть-чуть лучше. Попробуем поколдовать.


Но я знаю, что Кэй умрет. Я уже это знаю. Кэй умрет сегодня ночью, а если нет, то в дороге. Я так сильно сжимаю ампулу с обезболивающим, что она лопается у меня в руках.


Мы кладем Кэя в гостиной, и Ниветта вытаскивает из него пулю.


Мы все только испортим, думаю я. Кэй очень бледный, и в бреду он шепчет что-то про "коней и других лошадей". Моргана нервно смеется. Даже при смерти Кэй остается ужасно милым. Мне страшно за него. Я боюсь, что сделаю что-то не так.


Мы садимся вокруг него, и я пытаюсь представить, что чувствовал Номер Девятнадцать, когда умер Номер Четыре. У Кэя дрожат губы, и у меня сердце сжимается от того, как ему плохо, как близок он к тому, чтобы тоже навсегда исчезнуть, вслед за Галахадом и Ланселотом, и Мордредом, конечно.


Наш Кэй, думаю я, мы тебя не отпустим.


Мы сидим вокруг него долго, очень долго. И мне кажется, что скоро все будет кончено. Но мы пытаемся до конца. Иногда кто-то встает, чтобы сменить ему повязку, и мы снова садимся вместе, снова сосредотачиваемся.


У нас есть одно желание, одно желание на всех - чтобы Кэй был жив. День заканчивается и наступает ночь. Кэй зовет в бреду то Моргану, то Ниветту, то меня. А потом он затихает, мокрый от пота, обескровленный.


Он умирает, думаю я, может он уже умер. Я виновата, я думала злые мысли, когда мы пытались вернуть его, я думала, не желая этого: умри, умри, умри. А может я этого и желала. И теперь Кэй мертв. Это конец. Мы больше не услышим его голоса, это момент потери. И я чувствую, как что-то поднимается изнутри меня и сливается с тем, что поднялось изнутри остальных. Какой-то невидимый мне свет озаряет нас теплом, а потом опускается вниз, входит в Кэя. И тот вдруг глубоко вдыхает, хотя я думала, что уже не вдохнет никогда.


Ниветта бросается проверить его повязку, и она сухая. Под ней ничего нет, никакой раны нет.


И я понимаю, вот она настоящая магия - не заклинания, не ритуалы, не жесты. Мы просто сидели здесь и желали, чтобы Кэй был с нами.


Кэй говорит:


- Привет, - он бестолково моргает, как спросонья.


- Привет, - говорю я, и улыбаюсь. А вдруг я не рада ему? А вдруг все было зря? Что за мысли?


Ниветта обнимает его и снова целует в губы.


- О, - говорит он. - Я это помню. Привет, Гарет.


- Привет, брат.


- Гвиневра?


- Что?


- Я на тебя не злюсь.


- Еще бы, я же тебя спасла.


- Не ты одна, - говорит Моргана. - Привет, дорогой мой. Ты хорошо себя чувствуешь?


- Лучше, чем когда-либо вообще, - смеется Кэй.


Мы уходим на рассвете. Все вместе. Взрослые остаются в их единственном, первом и последним доме. Я хочу посмотреть на Мордреда еще раз, но боюсь, что смертная тень слишком сильно затронула его лицо.


Я хочу запомнить его живым в большей мере, чем мертвым. Мы проходим мимо, идем вперед, не зная, что нас ждет. За прудом, который мы обходим, начинается лес.


Влажный и темный, по-летнему душный. Я никогда прежде не видела его, и теперь с интересом слежу за тем, как снуют по деревьям белки, слушаю, как поют птицы. Кэй весело болтает о чем-то с Гаретом, а остальные смеются. Я держусь чуть впереди. Мне хочется скорее попасть туда, куда мы идем.


Хоть мы и не знаем, куда.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги