КАБАЧОК НЬЮФАУНДЛЕНДЦЕВ


Глава 1 Пожиратель стекла

«Это лучший паренек во всей нашей округе, а его мама, у которой, кроме него, никого нет, наверное, умрет с горя, если его посадят. Все здесь у нас, в том числе и я, уверены, что он невиновен. Я говорил о нем с моряками, и они думают, что его осудят, потому что судейские никогда ничего не смыслили в морских делах.

...Сделай все возможное, как для самого себя… Я узнал из газет, что ты стал важной персоной в уголовной полиции и…»


Это было утром, в июне. Г-жа Мегрэ в своей квартире на бульваре Ришар-Ленуар, где все окна были раскрыты настежь, заканчивала набивать вещами большие дорожные корзины, а Мегрэ, в рубашке без воротничка, вполголоса читал письма.

— Это от кого?

— От Жориссана. Мы с ним вместе ходили в школу. Он стал учителем в Кемпере. Скажи-ка, ты очень настаиваешь, чтобы мы провели нашу неделю отпуска в Эльзасе?

Вопрос был для нее неожиданным: вот уже двадцать лет они неизменно проводили отпуск у родных, в деревне на востоке Франции

— А может быть, лучше поедем к морю? — И он вполголоса перечитал отрывки из письма: — «…тебе легче, чем мне, получить точные сведения. Короче говоря, Пьер Ле Кленш, молодой человек двадцати лет, мой бывший ученик, три месяца назад сел на борт «Океана» — траулера из Фекана, который ходит ловить треску у Ньюфаундленда. Позавчера судно возвратилось в порт. Через несколько часов в гавани нашли тело капитана, и все признаки указывают на преступление. И вот Пьер Ле Кленш арестован…» Мы можем отдохнуть в Фекане не хуже, чем где-либо еще, — без энтузиазма сказал Мегрэ.

Последовало сопротивление.

— Что я там буду делать?

В Эльзасе г-жа Мегрэ жила у родных, помогала им заготавливать на зиму варенье и сливовую настойку. Мысль, что ей придется жить в гостинице на берегу моря, в обществе парижан, пугала ее.

Спор кончился тем, что она решила взять с собой шитье и вязанье.

— Только не настаивай, чтобы я принимала ванны! Договоримся об этом сейчас.

К пяти часам они прибыли в гостиницу «Взморье». Г-жа Мегрэ сразу же переставила все в комнате по своему вкусу. Потом они пошли обедать.

А сейчас Мегрэ один, без жены, входил в дверь портового кафе «Кабачок ньюфаундлендцев». Сквозь стеклянную дверь был виден траулер «Океан», пришвартованный к набережной, где стояла вереница вагонеток. К снастям были подвешены ацетиленовые лампы, в их резком свете суетились люди, разгружавшие треску; они передавали рыбу из рук в руки и после взвешивания сваливали в вагонетки.

Их было десять, мужчин и женщин, грязных, оборванных, пропитанных солью. А возле весов чистенький молодой человек в сдвинутом на ухо канотье, с блокнотом в руке записывал вес.

Возле судна стоял тошнотворный запах, который, проникая в бистро, из-за жары становился еще более нестерпимым.

Мегрэ устроился на свободной банкетке в углу. Шум и оживление в кафе были в разгаре. Тут находились только моряки. Одни стояли, другие сидели, поставив рюмки перед собой на мраморные доски столиков.

— Что вам подать?

— Кружку пива.

Рядом с официанткой появился хозяин.

— А знаете, у меня есть специальная комната для туристов. Здесь так шумят… — И тут же добавил: — Впрочем, людей можно понять: после трех месяцев в море…

— Это экипаж «Океана»?

— В основном. Другие суда еще не вернулись. Да вы не обращайте внимания. Здесь есть парни, которые вот уже три дня пьяны в стельку… Значит, остаетесь здесь? Бьюсь об заклад: вы художник. Они нет-нет да приезжают сюда на этюды. Вот посмотрите. Один даже написал мой портрет — вон над стойкой.

Но Мегрэ не обращал внимания на его болтовню, и хозяин, обескураженный, отошел в конце концов от столика.

— Бронзовую монетку в два су! У кого есть бронзовая монетка в два су? — кричал какой-то моряк; судя по росту и телосложению, ему было на взгляд лет шестнадцать, но лицо его выглядело старым — черты неправильные, щеки покрыты минимум трехдневной щетиной. Глаза его блестели — он был пьян.

Ему дали монетку. Он согнул ее вдвое, сжав пальцами, потом всунул в рот и раздробил зубами.

— Ну, кто попробует?

Матрос чувствовал себя в центре внимания и готов был на что угодно, лишь бы удержать этот интерес к его персоне.

Когда монетку взял толстый механик, матрос вмешался:

— Погоди! Вот что еще можно сделать. — Малыш Луи схватил пустой стакан, впился в него зубами и стал жевать стекло с выражением истинного гурмана. — Эй, вы! Вы тоже сумеете, если захотите… Налей-ка мне еще, Леон!

Паясничая, он глядел по сторонам. И вдруг увидел Мегрэ. На мгновение растерялся, нахмурил брови. Потом двинулся вперед, но оказался настолько пьян, что ему пришлось ухватиться за столик.

— Это ради меня он сюда явился? — нагло спросил матрос.

— Потише, Малыш Луи!

— И все из-за фокуса с бумажником? Скажите на милость! А вы еще не хотели верить, когда я сейчас рассказывал, что со мной произошло на улице Лапп. Ну так вот, высокопоставленный шпик явился сюда ради моей персоны… Разрешите выпить еще рюмку?

Теперь все смотрели на Мегрэ.

— Садись сюда, Малыш Луи! Не валяй дурака.

А тот паясничал:

— Поставишь мне стаканчик? Нет? Быть не может! Позвольте-ка, приятели! Господин комиссар платит за меня?.. Подлей-ка еще своей сивухи, Леон!

— Ты был на борту «Океана»?

Малыш Луи сразу помрачнел. Казалось, он моментально протрезвел. Отступил назад, сел на табуретку.

— Ну и что?

— Ничего. Твое здоровье. И давно ты уже пьян?

— Четвертый день гуляем. С тех пор как пришвартовались. Я отдал свои деньги Леону. Девятьсот с чем-то франков. Пока все не просажу… Ну-ка, Леон, сколько там у меня еще осталось, старый жулик?

— Франков пятьдесят… До утра не дотянешь. Ну, разве это не ужасно, господин комиссар? Назавтра у него не останется ломаного гроша, и он вынужден будет наняться трюмным матросом на любое судно. И так каждый раз! Заметьте, я вовсе не толкаю его на разгул. Напротив!

— Заткнись.

Все притихли. Разговаривали теперь вполголоса, время от времени поглядывая на комиссара.

— Они все с «Океана»?

— Все, кроме толстяка в фуражке — он лоцман, да еще рыжего — корабельного плотника.

— Расскажи, что произошло.

— Мне нечего рассказывать.

— Послушай, Малыш Луи! Не забывай про случай с бумажником, когда ты жрал стекло не площади Бастилии.

— На эти воспоминания у меня уйдет не больше трех месяцев, а я как раз нуждаюсь в отдыхе. Если не возражаете, можем сейчас же и отправиться.

— Ты стоял у машин?

— Естественно! Как всегда. Я был помощником кочегара.

— Часто видел капитана?

— Может быть, раза два.

— А радиста?

— Не знаю.

— Леон, налей-ка нам.

— Будь я даже мертвецки пьян, все равно не скажу того, что мог бы сказать. Но коль на то пошло, можете угостить ребят. После такого сволочного рейса!..

Какой-то матрос лет двадцати подошел к ним и со злостью потянул Малыша Луи за рукав. Оба заговорили по-бретонски.

— Что он говорит?

— Что мне пора идти спать.

— Это твой друг?

Малыш Луи пожал плечами, а когда его товарищ начал было отнимать у него стопку, вызывающе залпом осушил ее.

У бретонца были густые брови и курчавая шевелюра.

— Садись с нами, — сказал Мегрэ.

Но матрос, ничего не ответив, отошел и, усевшись за другой столик, устремил на них тяжелый взгляд.

Атмосфера стала напряженной, все смолкли. Слышно было, как в соседнем зале, более светлом и чистом, стучат костяшками домино туристы.

— Много трески взяли? — спросил Мегрэ, который добивался своего с неотступностью сверлильного станка.

— Одну дрянь! Наполовину сгнила по дороге.

— Почему?

— Недосолили. А может быть, наоборот, переложили соли. Дрянь, что и говорить. Для нового рейса на следующей неделе не наберется и трети команды.

— «Океан» снова уходит?

— Черт побери, иначе зачем машины? Парусники совершают один-единственный рейс с февраля по сентябрь. Ну а траулеры могут за это время дважды сходить на лов.

— Снова уйдешь в море?

Малыш Луи сплюнул на пол, пожал плечами.

— Я с таким же удовольствием отправился бы в тюрьму Френ. Уж очень тут мерзко!

— Из-за капитана?

— Мне нечего сказать.

Он зажег валявшийся на столе окурок сигары, затянулся, его затошнило, и он поспешил на улицу. Вслед за ним вышел бретонец.

— Ну, разве это не ужасно? — вздохнул хозяин кафе. — Еще позавчера у него в кармане была тысяча франков. А сегодня ничего. Хорошо, хоть мне не задолжал. Заказывает устриц и лангуста. Да еще поит всех за свой счет, словно ему деньги девать некуда.

— Вы знаете радиста с «Океана»?

— Он ночевал здесь. Кстати, он всегда завтракал и обедал за этим самым столиком, а потом переходил в другой зал: там спокойнее писать.

— Писать? Кому?

— Не только письма. Это скорее похоже на стихи или романы. Парень образованный, хорошо воспитанный. Теперь, когда я знаю, что вы из полиции, смело могу сказать: тут ошибка.

— А все-таки капитана убили.

Хозяин пожал плечами. Он сел напротив Мегрэ. Малыш Луи вернулся, подошел к стойке и снова заказал стопку. А его товарищ продолжал его урезонивать на нижнебретонском наречии.

— Не обращайте внимания. Они всегда так: как только сойдут на берег, сразу начинают пить, драться, бить стекла. А на борту работают вовсю. Взять, к примеру, Малыша Луи. Только вчера главный механик с «Океана» говорил, что вкалывает Луи за двоих… Как-то во время рейса на судне полетел паровой вентиль. Исправлять его — дело опасное. Никто не хотел за это браться. Отважился только Малыш Луи. Пока им не дают пить… — Леон понизил голос и недоверчиво оглядел своих клиентов. — На этот раз у них, вероятно, есть другие причины устроить пьянку. Вам-то они ничего не скажут: вы не имеете отношения к морю. А я слышу, что они говорят. Я ведь бывший лоцман. Тут такое дело…

— Какое?

— Это трудно объяснить. Понимаете, в Фекане не хватает рыбаков на все траулеры. Приходится нанимать в Бретани. У этих парней свои причуды, они суеверны. — Он заговорил еще тише, едва слышно: — Похоже, на этот раз их сглазили. Началось еще в порту, когда отплывали. Какой-то матрос влез на грузовую стрелу, хотел помахать жене. Ухватился за пеньковый трос, а тот лопнул. И в результате человек на палубе с раздробленной ногой. Пришлось отправить его обратно на землю в лодке. А один юнга не хотел уходить в море: так плакал, так рыдал! И что вы думаете? Три дня спустя приходит радиограмма: смыло волной. А парнишке пятнадцать лет! Светловолосый, маленького роста, худенький, и имя-то почти женское — Жан-Мари. Ну и дальше… Налей-ка нам кальвадоса, Жюли. Из той бутылки, что справа. Нет, не эта. Вон та, со стеклянной пробкой.

— Все дурной глаз действовал?

— Точно ничего не знаю. Можно подумать, что все они боятся об этом говорить. Однако же радиста сейчас арестовали, потому что полиции стало известно, будто за весь рейс они с капитаном друг другу слова не сказали. Жили словно кошка с собакой.

— А что еще?

— Да разное. В общем пустяки. Вот, например, капитан заставил забросить сеть в таком месте, где никогда никто не видел ни одной трески. Рыбмейстер отказался подчиниться. Капитан рычал от гнева, вытащил револьвер… Они были словно одержимые. За месяц не выловили и тонны рыбы. Потом вдруг пошел хороший улов. И все-таки треску пришлось продать за полцены — она была плохо засолена. И вот так всё! Даже когда прибыли в порт, два раза подходили к берегу неудачно и потопили шлюпку. Словно их кто-то проклял. А капитан отпускает всех на берег, не оставляя на судне охраны, и вечером остается на борту один.

И вот в тот день, примерно часов в десять, они все уже были здесь и перепились. Радист поднялся к себе в комнату. Потом спустился вниз. Видели, как он пошел по направлению к «Океану». Тогда все это и случилось. Какой-то рыбак, собиравшийся отправиться в море, стоял в глубине порта, услышал шум от падения в воду и бросился туда вместе с таможенником, которого встретил по дороге. Зажгли фонари. В гавани нашли тело, зацепившееся за якорь «Океана». Это был капитан. Его извлекли уже мертвым. Попробовали сделать искусственное дыхание. Не могли понять, в чем дело: он ведь пробыл в воде не больше десяти минут. Явился врач и все объяснил: капитана задушили до этого. Смекаете? А радиста нашли в его каюте, которая за трубой. Она видна отсюда. Ко мне пришли полицейские, перерыли все у него в комнате и обнаружили сожженные бумаги. Попробуй тут разобраться!.. Два кальвадоса, Жюли! Ваше здоровье.

Малыш Луи, схватив зубами стул, поднял его горизонтально, бросив вызывающий взгляд на Мегрэ.

— А капитан из местных? — спросил комиссар.

— Да! Странный человек. Не выше и не толще Малыша Луи. При этом всегда вежливый, всегда любезный. Такой подтянутый. Его никогда и не видели в кабачке. Он не был женат и потому жил на личном пансионе у вдовы таможенного чиновника на улице Этрета. Поговаривали даже, что это закончится свадьбой. Вот уже пятнадцать лет как он ходил к Ньюфаундленду, всегда от одной и той же компании — «Французская треска». Фамилия его Фаллю. Теперь компания в затруднительном положении: там не знают, как отправить «Океан» на лов. Капитана-то нет! А половина экипажа не хочет наниматься на это судно.

— Почему?

— Я вам уже говорил: боятся дурного глаза. Подумывают даже отложить рейс до будущего года. Да и полиция предложила никому из экипажа не уезжать без ее ведома.

— Радист в тюрьме?

— Да. Его отвели сразу же в наручниках, и все как полагается. Я стоял на пороге. Не скрою, моя жена, видя это, заплакала. Да я и сам… Хотя клиент он не бог весть какой. Я брал с него недорого. Он почти ничего не пил.

Их разговор прервал внезапный шум: Малыш Луи бросился на бретонца. Видно, тот ни за что не давал ему больше пить. Теперь они оба катались по полу. Моряки расступились.

Мегрэ разнял их, схватив Малыша Луи одной рукой, бретонца — другой.

— Ну, что? Подраться захотелось?

Бретонец, у которого руки были свободны, выхватил из кармана нож. Комиссар вовремя заметил это и ударом каблука отбросил бретонца метра на два. Ботинок задел подбородок, потекла кровь. Малыш Луи кинулся к товарищу, все так же шатаясь, стал просить у него прощения и плакать.

Леон подошел к Мегрэ с часами в руках.

— Пора закрывать. Иначе сюда нагрянут полицейские. Каждый вечер одна и та же комедия. Никак их отсюда не выставить.

— Они ночуют на «Океане»?

— Да. Если не остаются спать в канаве, как это случилось с двумя. Я увидел их там сегодня утром, когда открывал ставни.

Люди уходили группами, по три-четыре человека. Только Малыш Луи и бретонец не двигались. Служанка собирала со столов стопки.

— Хотите взять комнату? — спросил Леон у Мегрэ.

— Спасибо, нет. Я остановился в гостинице «Взморье».

— Послушайте…

— Что?

— Я, конечно, не хочу давать вам советы. Это меня не касается. Просто мы все хорошо относимся к радисту. Быть может, здесь замешана женщина, как говорится в романах. Я слышал, об этом шептались.

— У Пьера Ле Кленша была любовница?

— У него? Что вы, нет. Он помолвлен с девушкой из своего городка и каждый день посылал туда письма на шести страницах.

— Тогда кто же?

— Понятия не имею. Быть может, все гораздо сложнее, чем кажется. Кроме того…

— Что, кроме того?

— Нет, ничего… Будь умницей, Малыш Луи. Иди спать.

Но Малыш Луи был в стельку пьян. Он причитал. Обнимал своего товарища, у которого все еще текла кровь из подбородка, просил у него прощения.

Мегрэ вышел, засунув руки в карманы и подняв воротник: на улице было свежо.

В вестибюле «Взморья» Мегрэ заметил сидевшую в плетеном кресле девушку. Какой-то мужчина встал с кресла, смущенно улыбнулся комиссару. Это был Жориссан, учитель из Кемпера. Мегрэ не видел его уже пятнадцать лет, и тот постеснялся обратиться к комиссару на «ты».

— Извините. Извините меня. Я… Мы только что приехали, мадемуазель Леоннек и я. Я искал по разным гостиницам. Мне сказали, что вы… что ты скоро вернешься. Это невеста Пьера Ле Кленша. Она обязательно хотела…

Высокая девушка, немного бледная, робкая. Однако, когда она пожала Мегрэ руку, ему показалось, что, несмотря на вид провинциалочки, на ее неловкое кокетство, характер у девушки волевой.

Она молчала, видимо стесняясь. Жориссан, так и оставшийся скромным учителем, тоже был взволнован встречей с бывшим товарищем, который занимал теперь высокий пост в уголовной полиции.

— Мне показали сейчас в гостиной госпожу Мегрэ. Я не осмелился…

Мегрэ смотрел на девушку, которая не была ни красавицей, ни уродкой, держалась просто и тем располагала к себе.

— Вы же знаете, что он невиновен, правда? — произнесла она, ни на кого не глядя.

Портье торопился поскорее снова лечь спать. Он уже расстегнул куртку.

— Завтра посмотрим. Есть у вас комната?

— Есть. Комната соседняя с ва… с твоей, — смущенно пробормотал учитель из Кемпера. — А мадемуазель Леоннек устроилась этажом выше. Мне придется завтра уехать из-за экзаменов. Как ты думаешь?

— Завтра увидим, — повторил Мегрэ. Когда он ложился спать, жена его прошептала в полусне:

— Не забудь погасить свет.

Глава 2 Желтые ботинки

Они шли рядом, не глядя друг на друга, сначала по пляжу, пустынному в этот час, потом по набережным. И мало-помалу паузы в их беседе становились все реже. Мари Леоннек заговорила почти спокойным голосом:

— Вот увидите, он вам сразу понравится. Иначе быть не может. И тогда вы поймете, что…

Мегрэ украдкой бросал на нее любопытные взгляды. Он любовался ею. Жориссан рано утром вернулся в Кемпер, оставив девушку в Фекане.

— Я не настаиваю, чтобы она ехала со мной! С ее характером это бесполезно, — сказал он.

Накануне вечером Мари казалась спокойной, какой должна быть девушка, воспитанная в тишине маленького городка. Еще не прошло и часа, как они с Мегрэ покинули гостиницу «Взморье». Вид у комиссара был грозный. Тем не менее она не испугалась и, не веря, что он в самом деле такой суровый, улыбалась и с восторгом рассказывала о радисте:

— Единственный недостаток Пьера в том, что он слишком чувствителен. Его отец был всего лишь рыбаком. Чтобы воспитать его, матери долго пришлось заниматься починкой сетей. Теперь Пьер содержит ее. Он образован, у него хорошее будущее.

— А ваши родители богаты? — в лоб спросил Мегрэ.

— У них самое крупное дело в Кемпере по торговле тросами — пеньковыми и металлическими. Поэтому Пьер не хотел даже говорить с моим отцом. Целый год мы встречались с ним украдкой.

— Вам обоим было по восемнадцати?

— Почти. Я рассказала родителям обо всем сама. А Пьер поклялся, что женится на мне только тогда, когда будет зарабатывать хотя бы две тысячи франков в месяц. Вы видите, что…

— Он писал вам после ареста?

— Одно-единственное письмецо. Очень коротенькое. А прежде посылал мне ежедневно письма на нескольких страницах. Он пишет, что и для меня, и для моих родителей будет лучше, если я сама сообщу всем, что между нами все кончено.

Они шли мимо «Океана». На нем продолжалась разгрузка. Был прилив, и черный корпус судна возвышался над набережной. На полубаке, голые до пояса, мылись трое мужчин, среди которых Мегрэ узнал Малыша Луи. Он заметил также, что кто-то из матросов толкнул другого плечом, указывая на Мегрэ и девушку. Комиссар нахмурился.

— Это он из деликатности, не так ли? — слышался рядом голос его спутницы. — Он понимает, какого размаха может достичь скандал в таком маленьком городке, как Кемпер. Он решил вернуть мне свободу…

Утро было ясное. Мари Леоннек в своем сером костюме была похожа на студентку или на учительницу.

— Раз мои родители позволили мне уехать, значит, и они в него верят. А ведь вначале отец хотел, чтобы я вышла замуж за коммерсанта.

В приемной полицейского комиссара Мегрэ заставил ее довольно долго ждать. Он делал там какие-то заметки.

Полчаса спустя оба они входили в ворота тюрьмы.

Мегрэ предупредил местное начальство, что не занимается расследованием официально, а только следит за ним из любопытства. Сейчас он стоял в углу камеры ссутулившись, заложив руки за спину, зажав трубку в зубах.

Многие еще раньше описывали ему радиста, и то представление, которое создалось о нем у Мегрэ, целиком и полностью соответствовало облику молодого человека, стоявшего теперь перед комиссаром.

Худой, высокий парень, в приличном, хотя и помятом костюме, с лицом серьезным и застенчивым, как у первого ученика. Под глазами веснушки, волосы подстрижены ежиком.

Когда дверь открылась, он вздрогнул, но не торопился подойти к девушке, которая приближалась к нему. Ей пришлось самой броситься к нему в объятия, а он в это время смотрел по сторонам с растерянным видом.

— Мари! Кто это с тобой? Каким образом?..

Он был крайне взволнован, но не привык суетиться. Только стекла его очков затуманились, губы дрожали.

— Не надо было тебе приходить.

Он посмотрел на Мегрэ, которого не знал, потом уставился на полуоткрытую дверь.

На нем не было воротничка, шнурки из ботинок вытащили. Подбородок оброс рыжеватой щетиной. Все это его стесняло, несмотря на драматизм положения. Он смущенно прикрыл рукой голую шею.

— А моя мать?

— Она не приехала. Но тоже не верит, что ты виновен.

Девушка не могла свободно выразить свое волнение — мешала суровость обстановки. Они смотрели друг на друга и не знали, что сказать.

Мари Леоннек указала на Мегрэ:

— Это друг Жориссана. Он комиссар уголовной полиции и согласился нам помочь.

Ле Кленш хотел подать Мегрэ руку, заколебался, так и не решился.

— Спасибо. Я…

Девушка уже готова была заплакать: она рассчитывала на патетическое свидание, которое убедило бы Мегрэ в непричастности Ле Кленша к убийству. Она смотрела на жениха с досадой, даже с нетерпением.

— Ты должен рассказать ему все, что может помочь твоей защите.

А Пьер Ле Кленш вздыхал, неловкий и унылый.

— Мне нужно задать вам всего несколько вопросов, — вмешался комиссар. — Экипаж единодушно утверждает, что в продолжение всего рейса ваши отношения с капитаном были более чем холодные. Однако, когда вы уходили в море, вы ничего не имели друг против друга. Чем же вызвана такая перемена?

Радист открыл было рот, но, уставившись в пол, не решился ничего сказать.

— Недоразумение по службе? Два первых дня вы ели вместе с помощником капитана и главным механиком. Но потом предпочли перейти за стол команды.

— Да. Так и было.

— Почему?

Мари Леоннек, потеряв терпение, вмешалась:

— Да говори же, Пьер! Речь идет о твоем спасении. Ты должен сказать правду.

— Я не знаю.

У него сдали нервы. Он был безволен, потерял всякую надежду.

— Были у вас размолвки с капитаном Фаллю?

— Нет.

— Однако вы прожили с ним около трех месяцев на одном судне, не обмолвившись ни словом. Все это заметили. Ходят слухи, что в иные минуты Фаллю производил впечатление безумного.

— Не знаю.

Мари Леоннек сдерживалась, чтобы не разрыдаться.

— Когда «Океан» вернулся в порт, вы вместе со всеми сошли на берег. В своей комнате в гостинице вы сожгли бумаги.

— Да. Это не имеет значения.

— У вас была привычка вести дневник, где вы записывали все, что видели. Не сожгли ли вы тот, что вели во время этого рейса?

Ле Кленш по-прежнему стоял опустив голову, как ученик, который не выучил урока и упрямо глядит в пол.

— Да.

— Почему?

— Сам теперь не знаю.

— И не знаете, почему возвратились на борт? Правда, не сразу. Вас видели, когда вы прятались за вагонеткой, стоявшей в пятидесяти метрах от «Океана».

Девушка посмотрела на комиссара, потом на жениха, потом снова на комиссара. Она уже растерялась.

— Да…

— Капитан прошел по доскам и ступил на набережную. В этот момент на него и напали.

Юноша по-прежнему молчал.

— Да отвечайте же, черт побери!

— Да, да, Пьер, отвечай! Комиссар хочет тебя спасти. Я не понимаю. Я… — Глаза ее наполнились слезами.

— Да.

— Что да?

— Я был там.

— Значит, вы видели?

— Плохо. Там была куча бочонков, вагонетки. Я видел, как боролись двое мужчин. Потом один убежал, и чье-то тело упало в воду.

— Как выглядел бежавший?

— Не знаю.

— Он был в морской форме?

— Нет.

— Выходит, вы знаете, как он был одет?

— Когда он пробегал мимо газового фонаря, я заметил только, что на нем были желтые ботинки…

— Что вы делали потом?

— Подался на борт.

— Зачем? И почему вы не бросились на помощь капитану? Знали, что он уже мертв?

Тяжелое молчание. Мадемуазель Леоннек не сдержала волнения:

— Ну говори же, Пьер, говори! Умоляю тебя!

Шаги в коридоре. Надзиратель пришел сообщить, что Ле Кленша ждет следователь.

Невеста хотела поцеловать его. Он заколебался, потом безучастно обнял ее, казалось, думая о своем. И поцеловал не в губы, а в светлые завитки волос на висках.

— Пьер!..

— Не надо было приходить, — сказал он, нахмурив лоб, и усталым шагом последовал за надзирателем.

Мегрэ и Мари Леоннек молча пошли к выходу. И только очутившись на улице, она тяжело вздохнула:

— Ничего не понимаю. Я… — и тут же, подняв голову, добавила: — И все же он невиновен, я в этом уверена. Мы не понимаем, потому что никогда не были в подобных обстоятельствах. Вот уже три дня как он в тюрьме. Все его осуждают. А он такой застенчивый.

Мегрэ растрогал пыл, какой она старалась вложить в свои слова, хотя совсем уже пала духом.

— Вы все-таки что-нибудь сделаете, не правда ли?

— При условии, что вы вернетесь домой в Кемпер.

— Нет! Только не это! Ну, разрешите… Позвольте мне..

— Ладно, бегите на пляж, устраивайтесь возле моей жены и попытайтесь чем-нибудь заняться. У госпожи Мегрэ, конечно, найдется для вас вышивание.

— Что вы собираетесь делать? Вы полагаете, указание на желтые ботинки…

Мари Леоннек была так взволнована, что прохожие, думая, что они ссорятся, оборачивались и прислушивались к их разговору.

— Повторяю, я сделаю все, что в моей власти. Смотрите, эта улица ведет прямо к гостинице «Взморье». Передайте моей жене, что я, может быть, вернусь завтракать довольно поздно.

И, круто повернувшись, комиссар направился к набережным. Теперь он уже не хмурился. Он почти улыбался.

Мегрэ боялся, что в камере он станет свидетелем бурной сцены с пылкими протестами, слезами, поцелуями. Но все протекало иначе, гораздо проще и в то же время гораздо более трагично, более значимо. Радист ему понравился своей сдержанностью и сосредоточенностью.

Возле какой-то лавки он встретил Малыша Луи с парой резиновых сапог в руках.

— Куда идешь?

— Да вот, продаю. Не хотите ли купить? Самые лучшие, какие только делают в Канаде. Попробуйте-ка найти такие во Франции. Двести франков.

Однако Малыш Луи был слегка испуган и ждал только, когда ему разрешат продолжать путь.

— Тебе не приходило в голову, что капитан Фаллю был чокнутый?

— Знаете, в трюме многого не видишь.

— Но ведь идут всякие разговоры. Что ты на этот счет думаешь?

— Конечно, там происходили странные вещи.

— Какие?

— Вообще… Ничего… Это трудно объяснить. Особенно когда уже сойдешь на берег.

Он по-прежнему держал в руке сапоги, и хозяин лавки для моряков, который его заметил, уже ожидал на пороге.

— Я вам больше не нужен?

— Когда точно все это началось?

— Сразу. Видите ли, судно бывает либо здоровым, либо больным. Так вот, «Океан» был болен.

— Неудачно маневрировал?

— И все остальное. Что вы хотите, чтобы я вам еще сказал? Вещи, которые как будто не имеют смысла, но все же существуют. Вот вам доказательство: всем нам казалось, что мы сюда больше не вернемся… А что, ко мне больше не будут приставать по этому делу с бумажником?

— Посмотрим.

Порт был почти пустынным. Летом все суда находятся у Ньюфаундленда, за исключением рыбачьих баркасов, которые поставляют свежую рыбу на побережье. В гавани один лишь «Океан» выделялся темным силуэтом и насыщал воздух крепким запахом трески.

Возле вагонеток стоял человек в кожаных гетрах и в фуражке с шелковым галуном.

— Это судовладелец? — спросил Мегрэ у проходившего таможенника.

— Да. Директор компании «Французская треска».

Комиссар представился. Тот недоверчиво оглядел Мегрэ, не переставая следить за разгрузкой.

— Что вы думаете об убийстве вашего капитана?

— Что я об этом думаю? А то, что у нас восемьсот тонн подгнившей трески. И если так будет продолжаться, судно не пойдет в следующий рейс. А уж если кто и наладит дело и покроет дефицит, то, во всяком случае, не полиция.

— Вы полностью доверяли Фаллю, не так ли?

— Да. И что с того?

— Вы полагаете, что радист…

— Радист или кто другой, все равно год пропащий. Я уже не говорю о том, с какими они вернулись сетями. Сети, стоившие два миллиона, — вы понимаете? — изодраны так, словно ими для забавы вытаскивали скалы. А экипаж еще вдобавок верит в дурной глаз. Эй, вы там! Что вы делаете, черт вас побери! Кому я говорил, что прежде всего нужно нагрузить эту вагонетку!

И он припустился вдоль судна, яростно браня всех, кто попадался.

Мегрэ еще несколько минут наблюдал за разгрузкой. Потом удалился в сторону мола, где группами стояли рыбаки в куртках.

Вдруг он услышал, как кто-то за его спиной произнес:

— Тс-с, тс-с, господин комиссар.

Это был Леон, хозяин «Кабачка ньюфаундлендцев», который изо всех сил, насколько позволяли его короткие ножки, пытался догнать Мегрэ.

— Пойдемте выпьем чего-нибудь у меня.

У Леона был таинственный, многообещающий вид. По дороге он объяснил:

— Теперь стало спокойнее! Те, кто не вернулись к себе в Бретань или в соседние деревни, просадили почти все деньги. Сегодня утром ко мне заходили только несколько рыбаков, которые ловят макрель.

Они пересекли набережную и вошли в кафе, где служанка вытирала столы.

— Минутку! Что вы будете пить? Аперитивчик? Сейчас как раз время. Заметьте, я вам вчера говорил, я вовсе не заставляю их заказывать выпивку. Напротив! Много выпив, они крушат и ломают все кругом, так что от них больше убытка, чем прибыли. Пойди-ка посмотри в кухню, Жюли, нет ли меня там. — И, лукаво подмигивая комиссару, продолжал: — Ваше здоровье! Я заметил вас издалека. И раз уж должен был вам кое-что сказать… — Леон встал и удостоверился, что служанка не подслушивает их за дверью. Потом с загадочным видом вынул из кармана кусок картона размером с фотографию. — Ну, вот! Что вы на это скажете?

На карточке была наклеена фотография женщины. Однако все лицо ее было исчеркано красными чернилами. Кто-то, видимо, яростно стремился уничтожить его. Перо поцарапало бумагу. Линии шли во всех направлениях и настолько густо, что незачеркнутым не осталось и квадратного миллиметра. Остальная часть фотографии уцелела: довольно пышный бюст, светлое шелковое платье, очень облегающее и очень декольтированное.

— Где вы это нашли?

— Вам я могу сказать. Рундучок Ле Кленша плохо закрывается, и он имел обыкновение засовывать письма своей невесты под скатерть на столе…

— И вы их читали?

— Да это не интересно. Читал просто случайно. Когда производился обыск, посмотреть под скатерть не догадались. Вчера вечером мне пришла эта мысль, и вот что я нашел. Конечно, лица не разглядеть. Однако могу сказать: это не его невеста — та совсем не такая аппетитная. Я видел ее портрет. Короче говоря, здесь не обошлось без другой женщины.

Мегрэ внимательно разглядывал карточку. Плечи у женщины роскошные. Она, вероятно, моложе Мари Леоннек, во всем ее облике есть что-то чувственное. И в то же время вульгарное. Платье, по-видимому, куплено в магазине готовых вещей.

— В доме есть красные чернила?

— Нет, только зеленые.

— Ле Кленш никогда не пользовался красными?

— Никогда. У него были свои чернила, для вечной ручки. Особые, черно-синие.

— Разрешите? — Мегрэ поднялся и пошел к выходу.

Через несколько минут он был на борту «Океана».

Обыскал каюту радиста, потом каюту капитана, в которой царили грязь и беспорядок.

На судне красных чернил не оказалось. Рыбаки никогда их не видели.

Когда Мегрэ уходил с корабля, судовладелец, который по-прежнему бранил грузчиков, бросил на него злобный взгляд.

— В ваших конторах можно найти красные чернила?

— Красные? А к чему они? У нас не школа… — Но внезапно, словно что-то вспомнив, добавил: — Только Фаллю иногда употреблял красные чернила у себя дома, на улице Этрета. Что это еще за история?.. Эй, вы, там в вагоне поосторожнее! Не хватает мне несчастного случая… Итак, чего вам надо с вашими красными чернилами?

— Ничего! Благодарю вас.

Навстречу Мегрэ шел Малыш Луи, уже навеселе, без сапог, в рваной фуражке и опорках.

Глава 3 Портрет без головы

— И чтобы не думали, что польстилась на капитанское жалованье: у меня свои сбережения…

Мегрэ прощался с г-жой Бернар на пороге ее домика на улице Этрета. Это была прекрасно сохранившаяся женщина лет пятидесяти. Она полчаса рассказывала комиссару о своем первом муже, о том, как она овдовела, о капитане, ставшем ее жильцом, о сплетнях, которые ходили относительно их связи, и, наконец, о какой-то незнакомке, которая, «несомненно, была женщиной легкого поведения».

Комиссар осмотрел весь дом, находившийся в образцовом порядке, но набитый различными предметами дурного вкуса. Комната капитана Фаллю была убрана и приготовлена к его возвращению.

Личных вещей у капитана было мало: немного одежды в сундуке, несколько приключенческих книг и фотографии различных судов.

Все это говорило о мирном, скромном существовании.

— Впрямую мы не договаривались, но все знали, что мы поженимся. У меня приданое: дом, мебель, белье. Ничего бы не изменилось, и мы жили бы спокойно, особенно года через три-четыре, когда он получил бы свою пенсию.

Из окон видны были бакалейная лавка, улица, идущая в гору, и тротуар, на котором играли мальчишки.

— И вот зимой он встретил эту женщину, и все перевернулось. В его-то возрасте! Ну, можно ли так влюбиться в такую тварь? А как он это скрывал! Он, должно быть, встречался с ней в Гавре или еще где-нибудь. Здесь их никогда не видели. Но я чувствовала. Он стал покупать себе тонкое белье. А однажды даже шелковые носки. Но поскольку между нами ничего не было, это меня не касалось. Я не хотела, чтобы он думал, будто я защищаю свои интересы.

Разговор с г-жой Бернар осветил часть жизни капитана. Это был низенький человек средних лет, который возвращался в порт после рыболовного рейса и зимой жил, как почтенный буржуа, возле г-жи Бернар, а та ухаживала за ним и ждала, когда они поженятся.

Он ел вместе с ней в столовой, под портретом ее бывшего мужа, человека со светлыми усами. Потом шел к себе в комнату и коротал время за чтением приключенческих романов.

И вот этот мир был нарушен: появилась другая женщина. Капитан Фаллю зачастил в Гавр, стал следить за своей внешностью, чаще брился, даже покупал шелковые носки и скрывал все это от своей квартирной хозяйки.

Однако они не были женаты, и Фаллю не брал на себя никаких обязательств: он был человек свободный.

И тем не менее ни разу не показался в Фекане с новой знакомой.

Возможно, это была сильная страсть, серьезное увлечение, появившееся в зрелом возрасте. А может быть, какая-нибудь постыдная связь.

Мегрэ вышел на пляж и увидел жену, сидевшую в шезлонге с красными полосами. Рядом с ней, с шитьем в руках, устроилась Мари Леоннек.

Несколько купальщиков растянулись на гальке, белой от солнца. Море казалось усталым. По другую сторону мола, у причала, возвышался «Океан», навалом лежала треска, которую все еще разгружали, и хмурые матросы вели разговор, полный недомолвок.

Мегрэ поцеловал жену в лоб. Кивнул девушке и ответил на ее вопросительный взгляд:

— Ничего особенного…

Жена беспокойно произнесла:

— Мадемуазель Леоннек рассказала мне все о себе. Ты веришь, что этот парень мог совершить подобный поступок?

Все втроем они медленно направились к отелю. Мегрэ нес оба шезлонга.

Они уже собирались сесть за стол, когда появился полицейский в форме. Он разыскивал комиссара.

— Мне ведено показать это вам. Получено час назад.

И он протянул уже вскрытый желтый конверт, на котором не было адреса.

Внутри лежал листок бумаги, исписанный мелким, убористым почерком:


«Прошу никого не винить в моей смерти и не искать причин моего поступка.

Здесь изложена моя последняя воля. Завещаю все, что имею, вдове Бернар, которая всегда была добра ко мне. Поручаю ей передать мой золотой хронометр моему племяннику, которого она знает, и проследить, чтобы меня похоронили на кладбище в Фекане, рядом с моей матерью».


Мегрэ от удивления вытаращил глаза.

— Подписано: «Октав Фаллю», — закончил он вполголоса. — Как это письмо попало в комиссариат?

— Неизвестно. Его нашли в почтовом ящике. И кажется, это действительно почерк покойного. Наш комиссар тут же уведомил прокуратуру.

— И все-таки его задушили. А себя самого задушить нельзя, — проворчал Мегрэ.

За общим столом было шумно, на блюде розовела редиска.

— Обождите минутку, я сейчас перепишу письмо. Ведь вы должны его забрать?

— Специальных указаний я не получал, но полагаю…

— Да. Оно должно быть приложено к делу.

Немного погодя, с копией письма в кармане, Мегрэ неторопливо оглядывал столовую, где перерывы между блюдами тянулись не меньше часа. Мари Леоннек все время смотрела на него, не решаясь прервать его хмурые размышления. Только г-жа Мегрэ вздохнула, поглядев на недожаренные эскалопы:

— А все-таки в Эльзасе нам жилось бы получше…

Не дожидаясь десерта, Мегрэ поднялся и вышел. Ему не терпелось снова увидеть «Океан», порт, матросов. По дороге он ворчал:

— Фаллю знал, что скоро умрет. Но знал ли он, что будет убит? Быть может, он хотел заранее спасти своего убийцу или просто собирался покончить с собой? Кто мог бросить в почтовый ящик комиссариата этот желтый конверт? На нем ни марки, ни адреса.

По-видимому, новость эта уже распространилась по городку, потому что не успел Мегрэ подойти к «Океану», как его окликнул директор «Французской трески» и со злобной иронией в голосе полюбопытствовал:

— Выходит, Фаллю сам себя задушил? А кто же нашел это письмо?

— Лучше скажите мне, кто из офицеров «Океана» находится еще на борту?

— Никто. Помощник капитана отправился кутить в Париж. Главный механик уехал к себе в Ипор и вернется только к концу разгрузки.

Мегрэ еще раз осмотрел капитанскую каюту. Узкое помещение. Кровать, покрытая грязным стеганым одеялом; шкаф, вделанный в переборку. Голубой эмалированный кофейник на столе, покрытом клеенкой. В углу сапоги на деревянной подошве.

Здесь было темно, пыльно и все пропитано едким запахом, царившим на судне. На палубе сушились тельняшки. Мегрэ чуть не шлепнулся на мостике, жирном от рыбьих отбросов.

— Что-нибудь нашли?

Комиссар пожал плечами, еще раз с мрачным видом оглядел «Океан» и спросил у одного из таможенников, как добраться до Ипора.

Это была деревня у подножия скалы, в шести километрах от Фекана. Несколько рыбачьих домиков. Вокруг немногочисленные фермы, виллы, которые сдаются с мебелью на летний сезон, и единственная гостиница.

На пляже снова купальные костюмы, дети и мамаши с вязаньем или вышиванием в руках.

— Скажите, пожалуйста, где дом господина Лабержа?

— Главного механика «Океана» или фермера?

— Механика.

Ему указали на домик с палисадником. Когда он подходил к выкрашенной в зеленый цвет двери, изнутри до него донесся шум спора. Два голоса — женский и мужской, но слов не разобрать. Комиссар постучал.

Все смолкло. Послышались шаги. Дверь отворилась, и на пороге показался высокий худой мужчина. Он недоверчиво и злобно оглядел Мегрэ.

— Что вам нужно?

Женщина в домашнем платье быстро приводила в порядок растрепанные волосы.

— Я из уголовной полиции и хотел бы задать вам несколько вопросов.

— Входите.

На полу сидел и плакал малыш, отец грубо толкнул его в соседнюю комнату, где Мегрэ заметил кровать.

— Ты можешь оставить нас одних? — бросил Лаберж жене.

У нее тоже были красные глаза. Должно быть, ссора разразилась во время завтрака, так как на тарелках еще оставалась еда.

— Что вы хотите узнать?

— Когда вы в последний раз были в Фекане?

— Нынче утром — ездил туда на велосипеде: совсем ведь не весело целый день слушать, как скулит жена. Долгие месяцы проводишь в море, надрываешься. А вернешься домой… — Он все еще злился. Правда, от него сильно несло спиртным. — Все они одинаковые! Ревность и тому подобное. Они думают, что у нас на уме одни только девки. Вот послушайте. Она колотит мальчишку, срывает на нем злость.

И в самом деле, в соседней комнате орал ребенок и слышался голос женщины:

— Ты замолчишь? А? Замолчи сейчас же!

Слова эти, должно быть, сопровождались оплеухами или тумаками, так как ребенок ревел еще пуще.

— Нечего сказать, веселая жизнь!

— Делился с вами капитан Фаллю какими-нибудь своими огорчениями?

Мужчина исподлобья посмотрел на Мегрэ двинул стул на другое место.

— С чего вы это взяли?

— Вы же давно плаваете вместе, правда?

— Пять лет.

— И на борту ели за одним столом?

— Всегда, кроме этого раза. Тут он вбил себе в голову, что будет есть отдельно, у себя в каюте. Но я предпочел бы вообще не говорить об этом мерзком рейсе.

— Где вы находились, когда совершилось преступление?

— В кафе. Вместе со всеми. Вам, должно быть, уже сказали об этом?

— И вы считаете, что у радиста была причина напасть на капитана?

Лаберж вдруг вспылил:

— Чего вы хотите добиться от меня своими вопросами? Что я вам должен сказать? Мне никто не поручал заниматься слежкой, слышите? С меня хватит. И этой истории, и всего остального. Настолько хватит, что я сомневаюсь, идти ли мне в следующий рейс.

— Очевидно, последний был неблестящий.

Лаберж снова бросил острый взгляд на Мегрэ:

— Что вы имеете в виду?

— Все шло плохо: юнга погиб; происшествий было гораздо больше, чем обычно; улов оказался неудачным, и треску доставили в Фекан уже испорченной.

— А я что — виноват?

— Этого я не говорю. Я вас только спрашиваю, не были ли вы свидетелем каких-либо событий, которые могли бы пролить свет на причину гибели капитана? Это был человек спокойный. Жил размеренной жизнью.

Механик усмехнулся, но ничего не сказал.

— Не знаете, были у него какие-нибудь приключения?

— Да ведь я говорю вам, что ничего не знаю, что сыт всем этим по горло! Меня что — с ума решили свести? А тебе-то еще что нужно? — накинулся он на жену, которая вошла в комнату и направилась к плите, где из какой-то кастрюли запахло пригорелым.

Ей было лет тридцать пять. Ее нельзя было назвать ни красивой, ни уродливой.

— Одну минутку, — смиренно сказала она. — Это еда для собаки.

— Поторапливайся! Ну что, все еще не справилась? — И, обращаясь к Мегрэ, Лаберж продолжал: — Хотите совет? Оставьте все это. Фаллю уже не вернуть. Чем меньше будут об этом болтать, тем лучше. А я больше ничего не знаю, и пусть мне задают вопросы хоть целый день: мне нечего прибавить. Вы приехали сюда поездом? Так вот, если вы не успеете на тот, который отходит через десять минут, вам придется ждать до восьми вечера.

Он открыл дверь. В комнату проникли лучи солнца.

— К кому вас ревнует жена? — тихо спросил комиссар, уже стоя на пороге.

Лаберж, стиснув зубы, молчал.

— Вам знакома эта особа?

Мегрэ протянул механику фотографию, на которой голова исчезла под красными чернилами. Голову комиссар прикрыл большим пальцем: видна была только шелковая блузка.

Механик бросил на него быстрый взгляд и хотел схватить фотографию.

— Вы ее знаете?

— Разве здесь можно кого-то узнать?

И он снова протянул руку, но Мегрэ уже сунул карточку в карман.

— Вы приедете завтра в Фекан?

— Не знаю. А что, я вам нужен?

— Нет. Спрашиваю на всякий случай. Благодарю за сведения, которые вы так любезно мне дали.

— Не давал я вам никаких сведений.

Не успел Мегрэ сделать и десяти шагов, как дверь захлопнулась под ударом ноги и в доме снова раздались громкие голоса. Ссора, очевидно, разгоралась.

Главный механик сказал правду: до восьми вечера поездов на Фекан не было, и Мегрэ, не зная куда девать время, невольно очутился на пляже и устроился там на террасе гостиницы.

Здесь царила обычная атмосфера отпускного времени: красные зонтики, белые платья, легкие брюки из светлой шерсти и группа любопытных, собравшихся вокруг рыбачьей лодки, которую вытаскивали на гальку с помощью лебедки.

Слева и справа светлые скалы. А впереди море, бледно-зеленое, окаймленное белым, и мерный рокот мелких волн, ударяющихся о берег.

— Пива.

Солнце припекало. За соседним столиком какая-то семья ела мороженое, молодой человек фотографировал «кодаком». Оттуда доносились звонкие девичьи голоса.

Мегрэ лениво разглядывал пейзаж, сознание его слегка затуманилось, а мысль беспрерывно вращалась вокруг капитана Фаллю.

— Благодарю.

Хотя смысл этих слов не поразил Мегрэ, они врезались ему в сознание, потому что их сухо, с резкой иронией произнесла женщина, сидевшая позади него.

— Однако, раз я тебе говорю, Адель…

— Замолчи.

— Ты что, начнешь снова?

— Я буду делать, что мне нравится!

Этот день решительно был днем ссор. Уже с утра Мегрэ столкнулся с колючим человеком, директором «Французской трески». В Ипоре была семейная сцена у Лабержей. А теперь здесь, на террасе, какая-то парочка обменивалась колкостями.

— Ты бы лучше подумала…

— Замолчи!

— Очень разумный ответ!

— Заткнись, понял?.. Официант, вы подали очень теплый лимонад. Принесите другой.

Женщина говорила нарочито громко.

— Однако тебе все-таки нужно решиться, — продолжал мужчина.

— Так иди туда один. И оставь меня в покое.

— Но ведь то, что ты делаешь, — гнусно.

— А ты?

— Я? И ты еще смеешь… Слушай, не будь мы здесь, мне, наверное, трудно было бы сдержаться.

Она засмеялась. Чересчур громко.

— Замолчи! Прошу тебя.

— Пошел ты, дорогой!..

— А почему я должен молчать?

— Потому что потому.

— Ничего не скажешь, ответ вразумительный. Замолчишь ты?

— А если мне так нравится?

— Адель, предупреждаю тебя, что…

— Что? Что устроишь скандал на публике? Что это тебе даст? Вон люди уже слушают нас.

Она резко поднялась. Мегрэ сидел спиной к ней, но видел, как удлинялась ее тень на плитах террасы. Потом увидел ее со спины. Женщина шла к берегу моря.

Теперь, против света, это был силуэт на фоне алеющего неба. Мегрэ заметил, что она довольно хорошо одета, и не в пляжном костюме, на ногах у нее шелковые чулки и туфли на высоком каблуке. Из-за этого, когда она сошла на гальку пляжа, походка ее стала тяжелой и неграциозной. Каждую минуту она рисковала вывихнуть себе лодыжку. Но неуклонно шла вперед, разъяренная, упрямая.

— Сколько я вам должен, официант?

— Но ведь я же еще не принес лимонад, который госпожа…

— Неважно. Сколько там с меня?

— Девять с половиной франков. Вы не будете здесь обедать?

— Пока ничего не знаю.

Мегрэ повернулся, чтобы посмотреть на спутника Адели, который был явно смущен, так как понимал, что соседи все слышали. Он был высокого роста, одет со щегольством. Глаза его казались усталыми, а по лицу сразу было заметно, что нервы у него крайне напряжены.

Он встал, не сразу решил, в каком направлении пойти, и в конце концов, пытаясь казаться безразличным, направился к молодой женщине, которая шла теперь по извилистому берегу моря.

— Ясное дело, еще один неудачный брак, — сказал кто-то за столом, где сидели три женщины с вязаньем в руках.

— Могли бы стирать свое белье не на людях! Хорошенький пример для детей.

Оба силуэта двигались теперь рядом по берегу моря. Разговора не было слышно, однако по взмахам рук можно было угадать, что между ними происходит.

Мужчина умолял и угрожал. Женщина, видимо, не уступала. В какой-то момент он схватил ее за руку, и показалось, что сейчас их ссора превратится в драку.

Но нет. Он оставил ее, пошел крупным шагом по направлению к ближайшей улице и сел в маленькую серую машину.

— Еще кружку, официант.

Мегрэ только сейчас заметил, что молодая женщина забыла на столе свою сумочку. Сумочка была новенькая, под крокодиловую кожу, набитая до отказа.

По земле промелькнула тень. Он поднял голову и увидел лицо хозяйки сумочки, она возвращалась к террасе.

Мегрэ затаил дыхание, ноздри его дрогнули.

Конечно, он мог ошибиться. Это было скорее впечатление, нежели уверенность. Но он мог поклясться, что перед ним оригинал фотопортрета без головы.

Он потихоньку вытащил фотографию из кармана. Женщина уселась за столик.

— Ну, официант, где мой лимонад?

— Я думал… Господин сказал…

— Но ведь я вам заказала лимонад.

Это была та же несколько полная шея, пышная и в то же время упругая грудь. И та же манера одеваться, то же пристрастие к гладким шелкам ярких цветов.

Мегрэ уронил фотографию так, чтобы его соседке пришлось ее увидеть.

И она в самом деле увидела. Оглядела комиссара, словно пытаясь что-то вспомнить. Но если она и смутилась, то внешне никак не обнаружила своего смущения.

Прошло пять, десять минут. Вдали послышался шум мотора, который все приближался. Это была серая машина. Она притормозила у террасы, остановилась, снова отошла, словно водитель не мог решиться уехать окончательно.

— Гастон!

Женщина встала, поманила своего приятеля. На этот раз она взяла свою сумочку и через мгновение уже влезала в машину.

Три женщины, сидевшие за соседним столом, с укоризной следили за ней. Молодой человек с «кодаком» обернулся.

Серый автомобиль уже исчез, слышался только гул мотора.

— Официант! Где можно достать машину?

— Не думаю, что вы найдете ее в Ипоре. Там есть, правда, одна, которая иногда подвозит людей в Фекан или в Этрета, но как раз сегодня утром на ней уехали англичане.

Толстые пальцы комиссара в быстром темпе барабанили по столу.

— Принесите мне дорожную карту. И соедините меня по телефону с полицейским комиссаром Фекана. Вам раньше приходилось видеть этих людей?

— Ту парочку, что здесь ссорилась? На этой неделе они бывали здесь почти каждый день. Вчера завтракали тут. По-моему, они из Гавра.

Стоял теплый летний вечер. На пляже теперь оставались только супружеские пары с детьми. Черная лодка незаметно приближалась к горизонту, проникла в освещенную солнцем зону, вышла с другой ее стороны, словно пройдя через затянутый бумагой обруч.

Глава 4 Под знаком гнева

— Что до меня, признаюсь, я уже потерял надежду, — заявил полицейский комиссар Фекана, затачивая при этом синий карандаш. — Эти морские истории редко удается распутать. Да что тут говорить! Попробуйте хотя бы разобраться в самой обычной драке, что почти ежедневно бывает в порту. В тот момент, когда приезжают мои люди, матросы лупят друг друга, но едва лишь завидят полицейскую форму, сразу объединяются и вместе кидаются на нас. Попробуйте их допросить! Все лгут, противоречат друг другу и настолько запутывают дело, что в конце концов приходится отступаться.

Был вечер. Они курили вчетвером в кабинете, уже наполненном табачным дымом: комиссар гаврской опербригады, которому официально было поручено вести следствие, прибыл в сопровождении молодого инспектора.

Мегрэ присутствовал здесь неофициально. Усевшись в углу, у стола, он пока молчал.

— А вот мне дело кажется совсем не сложным, — рискнул заметить инспектор, глядя на своего начальника и ожидая его одобрения. — Побудительный мотив преступления — не кража, следовательно, дело идет о мести. С кем капитан Фаллю был наиболее суров во время рейса?

Но комиссар из Гавра только пожал плечами, и инспектор, покраснев, умолк.

— Однако…

— Нет, дружок, нет. Тут другое. И прежде всего, женщина, которую вы, Мегрэ, обнаружили. Вы дали все приметы, по которым полиция может ее найти? И все-таки я, например, никак не могу уточнить ее роль. Судно три месяца находилось в плавании. Она не присутствовала даже при отправлении, иначе нам бы об этом сказали. Радист обручен. Капитан Фаллю, судя по тому, что о нем говорят, отнюдь не напоминает человека, способного на безумства. Тем не менее незадолго до того, как его убили, он составляет завещание…

— Интересно бы узнать, кто постарался доставить это завещание сюда, — вздохнул Мегрэ. — Один журналистик — он еще ходит в бежевом плаще — напечатал в «Эклер де Руан», будто владельцы «Океана» возложили на это судно совсем иную миссию, не имеющую ничего общего с ловом трески.

— Это каждый раз говорят, — проворчал полицейский комиссар Фекана.

Разговор шел вяло. Воцарилось долгое молчание, и слышалось только потрескивание трубки Мегрэ; вдруг он с усилием поднялся и сказал:

— Если бы меня попросили охарактеризовать это дело, я ответил бы, что мне оно видится под знаком гнева. Все, что связано с «Океаном», — злобно, напряженно, запальчиво. Экипаж пьянствует, заводит драки в «Кабачке ньюфаундлендцев». Радист, к которому я привожу его невесту, с трудом сдерживает раздражение и оказывает ей довольно холодный прием. Чуть ли не просит ее не вмешиваться в его дела. В Ипоре главный механик осыпает бранью свою жену и принимает меня как какую-нибудь дворняжку. Наконец, я встречаю еще двоих, тоже как будто отмеченных этим знаком: женщину по имени Адель и ее спутника, которые устраивают сцены на пляже и мирятся только перед тем, как исчезнуть.

— Какой же вы делаете из этого вывод? — спросил комиссар из Гавра.

— Да не делаю я никаких выводов. У меня только сложилось впечатление, что я нахожусь среди банды взбесившихся людей. Прощайте, господа. Я ведь здесь только в качестве любителя. В гостинице меня ждет жена. Вы мне сообщите, комиссар, если найдут женщину из Ипора и владельца серой машины?

— Обязательно сообщу. Спокойной ночи.

Вместо того чтобы пройти по городу, Мегрэ, сунув руки в карманы, с трубкой в зубах, пошел вдоль набережных.

Большой черный четырехугольник опустевшей гавани освещался лишь лампами с «Океана», который все еще продолжали разгружать.

— Под знаком ярости! — пробурчал себе под нос комиссар.

Он поднялся на борт, и никто не обратил на него внимания. Словно без всякой цели, Мегрэ прошел по палубе, заметил свет в люке полубака, наклонился. Из люка хлынул на него теплый воздух и запах, напоминавший казарму, дешевую столовую и рыбную лавку. Он спустился по железному трапу и сразу наткнулся на трех матросов; они ели из котелков, которые держали на коленях. Свет шел от керосиновой лампы, подвешенной к карданному валу. Посреди помещения стояла чугунная печурка, покрытая жирной грязью. Вдоль перегородок виднелись койки, в четыре яруса друг над другом. На некоторых еще оставалась солома, другие были пусты. Повсюду висели сапоги и зюйдвестки.

Из всех троих с места поднялся один Малыш Луи. Там были еще бретонец и какой-то негр с босыми ногами.

— Приятного аппетита! — проворчал Мегрэ. Ему ответили тоже ворчанием.

— А где ваши товарищи?

— У себя дома. Где еще? — отозвался Малыш Луи. — Когда тебе некуда идти и у тебя уже нет ни гроша, приходится торчать здесь, хоть ты и не в плавании.

Комиссару ничего не оставалось, как привыкать к полутьме и особенно к запаху. Можно представить себе, каково живется здесь сорока матросам, которые, лежа на койках, не могут повернуться, не задев соседа.

Сорок человек, не снимая сапог, бросаются на койки, храпят, плюются, жуют табак.

— Капитан когда-нибудь сюда заходил?

— Никогда.

Ко всему этому нужно добавить шум мотора, запах угля, сажи, накаленные металлические перегородки, плеск ударяющихся в борта волн.

— Пойдем-ка со мной, Малыш Луи.

Мегрэ заметил, что за его спиной матрос, куражась, махнул рукой товарищам. Но как только они очутились наверху, на утонувшей во мгле палубе, наглость с него как рукой сняло.

— Что случилось? — спросил Малыш Луи.

— Ничего. Предположим, что капитан умер еще в пути. Мог кто-нибудь другой привести корабль в порт?

— Пожалуй, нет, потому как старший помощник не умеет определять координаты судна… Правда, говорят, что с помощью радиосвязи радист всегда может определить положение судна.

— Часто ты видел радиста?

— Никогда. Не думайте, что во время рейса можно прогуливаться вот так, как мы сейчас. У каждого свое место. В течение долгих дней только и сидишь в своем углу.

— А главного механика?

— Этого видел. Можно сказать, каждый день.

— В каком он был состоянии?

Малыш Луи постарался увильнуть от ответа:

— Что я, в конце концов, могу знать? И что вы хотите выяснить? Вот если бы вы были здесь, когда все не ладилось, когда юнгу унесло волной, когда вырвало выхлопной клапан, капитан упорно заставлял спускать сеть в таком месте, где рыбы и в помине нет, а один матрос подцепил гангрену и тому подобное!.. Тогда бы вы все проклинали и метали бы молнии и громы. Из-за любого пустяка заехали бы кому-нибудь по морде. Когда вам говорят, что капитан к тому же еще и рехнулся…

— А он действительно рехнулся?

— Я его об этом не спрашивал. А впрочем…

— Что впрочем?

— Впрочем, почему бы мне и не сказать? Все равно кто-нибудь вам расскажет. Кажется, эти трое, там, наверху, все время носили при себе револьверы. Следили друг за другом, боялись один другого. Капитан почти никогда не выходил из своей каюты, ему туда принесли компас, секстант и все остальное.

— И так продолжалось все три месяца?

— Да. Вам еще что-нибудь от меня нужно?

— Спасибо, можешь идти.

Малыш Луи нехотя отошел и задержался возле люка, наблюдая за комиссаром, который медленно раскуривал трубку.

Из зияющих трюмов при свете ацетиленовых ламп по-прежнему выгружали треску. Но Мегрэ хотелось забыть все это: вагоны, грузчиков, набережные, мол и маяк.

Комиссар стоял среди царства рифленого железа и, полузакрыв глаза, представлял себе открытое море, похожее на поле, испещренное глубокими бороздами равной высоты, которое безостановочно, час за часом, день за днем, неделя за неделей, вспахивает форштевень.

«Не думайте, что во время рейса можно прогуливаться вот так, как мы сейчас…»

Матросы у машин. Матросы на баке. А в кормовой надстройке горстка людей: капитан, старший помощник, главный механик и радист. Маленькая лампа нактоуза, освещающая компас. Разложенные карты.

Три месяца!

Когда они возвратились из плавания, у капитана Фаллю было составлено завещание, из которого следовало, что он собирается покончить счеты с жизнью.

Через час после прибытия его задушили и бросили в воду.

А г-жа Бернар, его квартирная хозяйка, сокрушается оттого, что теперь невозможен столь удачный союз. Главный механик устраивает сцены жене. Некая Адель ссорится с каким-то мужчиной, но удирает с ним, едва Мегрэ сунул ей под нос ее портрет, замазанный красными чернилами. Радист Ле Кленш находится в тюрьме в убийственном настроении.

Судно едва покачивалось. Движение легкое, словно дыхание. Один из мужчин на полубаке играл на аккордеоне.

Повернув голову, Мегрэ заметил на набережной две женские фигуры. Он бросился к ним, перешел мостик.

— Что вы здесь делаете?

И тут же покраснел, потому что сказал это резким тоном, а в особенности потому что сознавал, что и сам поддался тому исступлению, которое охватило всех участников этой драмы.

— Нам захотелось посмотреть судно, — сказала г-жа Мегрэ с обезоруживающим смирением.

— Это моя вина, — вмешалась Мари Леоннек. — Я настояла на том, чтобы…

— Ладно, ладно. Вы ужинали?

— Конечно. Ведь уже десять часов. А вы?

— Да. Спасибо.

Свет горел только в «Кабачке ньюфаундлендцев». На молу угадывались какие-то фигуры — туристы, которые добросовестно совершали вечернюю прогулку.

— Удалось вам что-нибудь обнаружить? — спросила невеста Ле Кленша.

— Пока еще нет. Вернее, совсем немного.

— Я не осмеливаюсь просить вас об одолжении…

— Ну, говорите же.

— Мне бы хотелось увидеть каюту Пьера. Вы позволите?

Пожав плечами, комиссар проводил ее туда, г-жа Мегрэ отказалась переходить по мостику.

Каюта была настоящей металлической коробкой. Радиоаппараты, стол из листового железа, скамейка и койка. На стенке портрет Мари Леоннек в костюме бретонки. На полу — старые башмаки. На кушетке — брюки.

Девушка смотрела на все это с любопытством, смешанным с радостью.

— Да. Здесь не совсем так, как я себе представляла. Он никогда не чистил башмаки. Смотрите, он все время пил из этого стакана и никогда его не мыл.

Странная девушка! С одной стороны, смесь робости, слабости и хорошего воспитания, с другой — энергия и смелость. Поколебавшись, она спросила:

— А каюта капитана?

Мегрэ едва заметно улыбнулся. Он понимал, что в глубине души она надеялась сделать какое-нибудь открытие. И он отвел ее туда. Сходил даже на палубу за фонарем.

— Как можно жить среди такой вони! — вздохнула она.

Она внимательно осматривала все вокруг. Вдруг она смутилась, причем комиссар заметил это, и робко спросила:

— А почему кровать приподнята?

Услышав это, комиссар забыл даже зажечь погасшую трубку. Наблюдение было точное. Весь экипаж спал в койках, вделанных в переборки и, так сказать, составлявших часть архитектуры судна. Только у капитана была настоящая кровать. И вот под каждую ее ножку подложили по деревянному кубику.

— Вы не находите, что это странно? Можно подумать…

— Продолжайте.

От дурного настроения не осталось и следа. Мегрэ смотрел на бледное лицо девушки, которое светилось радостью открытия.

— Можно подумать… Но вы будете надо мной смеяться… Кровать, наверное, подняли для того, чтобы кто-то мог под ней спрятаться. Если бы не эти куски дерева, матрац был бы куда ниже. Тогда как сейчас…

Не успел комиссар и слова сказать, как она улеглась на пол, несмотря на покрывавшую его грязь. Потом полезла под кровать.

— Места вполне достаточно, — сообщила она.

— Да вылезайте же!

— Погодите. Дайте мне сюда на секунду лампу, комиссар.

Она вдруг замолкла. Мегрэ не мог понять, что она там делает. Он начал терять терпение.

— Ну, что?

— Сейчас… Подождите.

Она вылезла из-под кровати. Серый её костюм был весь выпачкан, глаза лихорадочно горели.

— Отодвиньте кровать. Вы увидите…

Голос ее прерывался, руки дрожали. Мегрэ резким движением отодвинул кровать от переборки и посмотрел на пол.

— Ничего не вижу.

Она молчала Мегрэ обернулся и увидел, что девушка плачет.

— Но что вы тут нашли? Почему плачете?

— Вот. Читайте.

Пришлось нагнуться и поднести лампу к самой переборке. Теперь Мегрэ различил слова, нацарапанные на дереве чем-то острым — булавкой или гвоздем:


Гастон — Октав — Пьер — Ан…

Последнее имя было недописано. Однако работа эта была выполнена без спешки. На некоторые буквы, вероятно, ушло больше часа. Вокруг были всякие завитушки, линии, выведенные, по-видимому, от нечего делать.

Оленьи рога над именем Октав придавали всей надписи комический оттенок.

Девушка уселась на край кровати, выдвинутой на середину каюты, она молча плакала.

— Любопытно, — проворчал Мегрэ. — Я был бы счастлив узнать…

Тогда она резко поднялась:

— Ну да! Так оно и есть. Здесь была женщина. Она тут пряталась. И ясно, что к ней сюда приходили мужчины. Разве имя капитана Фаллю не Октав?

Комиссар редко попадал в такое затруднительное положение.

— Не торопитесь с выводами, — сказал он без всякой, впрочем, убежденности.

— Но это же написано! Здесь изложена вся история… Четверо мужчин, которые…

Что мог сказать комиссар, чтобы успокоить ее?

— Поверьте моему полицейскому опыту. В таких делах нужно всегда выждать, судить не сразу. Ведь только вчера вы мне говорили, что Ле Кленш не способен убить.

— Да! — с рыданием воскликнула она. — Да! Я в это верю. Разве это не так? — Она цеплялась за слабую надежду на то, что Пьер не виновен. — Но его зовут Пьер!

— Ну и что с того? Каждого десятого матроса зовут Пьер, а их на борту было пятьдесят… Речь идет еще о каких-то Гастоне и Анри…

— Что вы об этом думаете?

— Ничего.

— Вы не покажете это следователю? Стоит мне подумать, что это я, своими руками…

— Успокойтесь. Мы еще ничего не открыли, только обнаружили, что кровать по той или иной причине приподнята и что кто-то нацарапал на переборке имена.

— Тут была женщина.

— Почему женщина?

— Но как же?..

— Пойдемте. Госпожа Мегрэ ждет нас на набережной.

— Правда. — И она, всхлипывая, стала утирать слезы. — Не надо было мне сюда приходить. Я-то думала… И все же невозможно, чтобы Пьер… Послушайте, мне необходимо как можно скорее его увидеть. Я поговорю с ним сама. Вы сделаете все необходимое, правда?

Перед тем как ступить на мостик, она бросила злобный взгляд на черное судно: она возненавидела его с того момента, как узнала, что здесь скрывалась женщина.

Г-жа Мегрэ сочувственно посмотрела на нее.

— Не плачьте. Успокойтесь. Вы же прекрасно знаете, все уладится.

— Нет, нет!

Мари в отчаянии покачала головой. Она не могла говорить. Задыхалась. Хотела снова посмотреть на пароход, а г-жа Мегрэ, ничего не понимая, глазами спрашивала объяснения у мужа.

— Отведи ее в гостиницу и постарайся успокоить.

— Что произошло?

— Ничего определенного. Я вернусь, наверное, поздно.

Он посмотрел им вслед. Мари Леоннек раз десять оборачивалась, и спутнице приходилось вести ее, как ребенка.

Мегрэ чуть было снова не поднялся на борт. Но его мучила жажда, а в «Кабачке ньюфаундлендцев» по-прежнему горел свет.

За одним из столиков четверо матросов играли в карты, возле стойки юный гардемарин обнимал за талию служанку, которая то и дело хихикала.

Хозяин следил за игрой и давал советы.

— А! Вот и вы! — сказал он, увидев Мегрэ. Казалось, он не очень обрадовался его приходу, даже слегка смутился.

— Давай, Жюли, обслужи господина комиссара… Что я могу вам предложить?

— Ничего. Если позволите, я закажу как обычный клиент.

— Я не хотел вас обидеть. Я…

Неужели день так и закончится под знаком гнева? Один из моряков что-то бормотал на нормандском диалекте, и Мегрэ приблизительно уловил смысл фразы:

— Ну вот! Опять запахло жареным.

Комиссар посмотрел ему в глаза. Тот покраснел и пробормотал:

— Трефы козыри.

— Тебе следовало бы сходить пиками, — заметил хозяин, только чтобы что-то сказать.

Глава 5 Адель и ее приятель

Зазвонил телефон. Леон бросился к нему, снял трубку и тут же позвал к аппарату комиссара.

— Алло! — раздался недовольный голос на другом конце провода. — Комиссар Мегрэ? С вами говорит письмоводитель комиссариата. Я только что звонил вам в гостиницу, и мне сказали, что вы, возможно, сейчас в «Кабачке ньюфаундлендцев». Простите, что беспокою, господин комиссар. Вот уже полчаса, как я вишу на телефоне. Никак не найти шефа! Что до комиссара опербригады, так я уже начинаю думать, не уехал ли он из Фекана. А у меня тут сидят два чудака. Они только что явились сюда и, кажется, хотят дать срочные показания. Мужчина и женщина.

— У них серая машина?

— Да. Это, вероятно, те, кого вы ищете.

Десять минут спустя Мегрэ прибыл в комиссариат, все кабинеты которого были пусты, кроме приемной, разделенной пополам барьером Письмоводитель писал, покуривая сигарету. Какой-то человек ждал, сидя на скамье, положив локти на колени и подперев подбородок руками.

По приемной ходила взад и вперед женщина, стуча высокими каблуками.

Как только комиссар вошел, она направилась к нему навстречу, а мужчина со вздохом облегчения поднялся с места, процедив сквозь зубы:

— Наконец-то!

Это была, разумеется, парочка из Ипора, еще более ворчливая, чем во время семейной сцены, которую наблюдал комиссар.

— Не пройдете ли со мной по соседству?

Мегрэ повел их в кабинет комиссара, где сел в его кресло и набил трубку, не переставая наблюдать за обоими.

— Можете сесть.

— Спасибо, — поблагодарила женщина, которая была возбуждена сильнее, чем ее приятель. — Впрочем, я вас долго не задержу.

Мегрэ смотрел ей прямо в лицо, освещенное яркой электрической лампочкой. Ему не надо было долго ее разглядывать, чтобы понять, что она собой представляет: достаточно было той фотографии, от которой остался только бюст.

Красивая девка — так определила бы ее широкая публика: аппетитное тело, здоровые зубы, вызывающая улыбка, всегда блестящие глаза. А если точнее, красивая шлюха, задиристая, чувственная, всегда готовая учинить скандал или оглушительно расхохотаться. На ней была розовая шелковая блузка, заколотая золотой брошкой величиной с монету в сто су.

— Прежде всего я хочу вам сказать…

— Простите, — перебил ее Мегрэ. — Будьте добры сесть, как я уже просил. Будете отвечать на мои вопросы.

Она нахмурилась.

— Послушайте, вы забываете, что я пришла сюда по собственному желанию.

Явившийся с ней мужчина поморщился: ему не нравилось ее поведение. Они вполне подходили друг другу. Собственно говоря, с виду он не смахивал на проходимца: одет был прилично, хотя и безвкусно, на пальцах блестели крупные перстни, в булавке галстука красовалась жемчужина.

Однако что-то в облике его внушало тревогу: чувствовалось, что он не относится ни к одной из установленных социальных категорий. Это был человек, которого в любое время можно встретить в кафе или пивной за бутылкой шипучего вина в обществе веселых девиц. Обычно такие люди живут в третьесортных гостиницах.

— Сначала вы. Имя, адрес, профессия.

Мужчина хотел встать.

— Сидеть!

— Я сейчас вам все объясню.

— Не надо ничего объяснять. Ваше имя?

— Гастон Бюзье. В настоящее время занимаюсь продажей и сдачей в наем загородных домов. Живу чаще всего в Гавре, в гостинице «Серебряный ягненок».

— Значит, вы торговец недвижимостью?

— Нет. Но…

— Служите в каком-нибудь агентстве?

— То есть…

— Достаточно! Короче говоря, случайные заработки. А чем занимались раньше?

— Был представителем велосипедной фирмы. А еще продавал швейные машины в деревнях!

— Сколько судимостей?

— Не отвечай, Гастон! — вмешалась женщина. — В конце концов, это уж слишком! Мы сами пришли, чтобы…

— Замолчи! Два раза. Один раз условно за необеспеченный чек. Второй — на два месяца: я не отдал владельцу задаток, который получил при продаже виллы. Как видите, проступки мелкие.

Чувствовалось, что он привык объясняться в полиции. Держался он свободно, но в глазах то и дело мелькал злобный огонек.

— Теперь вы, — сказал Мегрэ, обращаясь к женщине.

— Адель Нуаром, родилась в Бельвиле.

— Зарегистрированы как проститутка?

— Пять лет назад меня зарегистрировали в Страсбурге из-за одной бабы: она злилась на меня за то, что я увела у нее мужа.

— Скажите, в качестве кого вы сели на «Океан»?

— Сначала надо вам объяснить, — вмешался мужчина. — Мы потому и пришли сюда, что нам как раз не в чем себя упрекнуть. В Ипоре Адель сказала мне, что у вас есть ее фото и вы наверняка ее арестуете. Сначала мы хотели улизнуть, чтобы избежать всяких историй: мы-то здесь знаем, чем это пахнет. В Этрета я издали увидел жандармов в засаде и понял, что нас собираются задержать. Тогда я решил, что лучше явиться по доброй воле.

— Теперь вы, сударыня. Я спрашивал, что вы делали на борту траулера.

— Ничего особенного. Сопровождала своего любовника.

— Капитана Фаллю?

— Да, капитана. Я, так сказать, с ним уже с ноября. Мы встретились в Гавре, в кафе. Он влюбился. Приезжал ко мне два-три раза в неделю. Вначале я даже приняла его за маньяка, потому что он ничего от меня не требовал. Но нет, он влюбился по-настоящему, все поставил на карту. Снял мне хорошенькую меблированную комнату, и я поняла, что если умело взяться, он в конце концов женится на мне. Моряки хотя и не купаются в золоте, зато ведут правильную жизнь, а потом получают пенсию.

— Вы никогда не приезжали с ним в Фекан?

— Нет, он запрещал мне это. Сам приезжал в Гавр. Приключений у него было в жизни вряд ли много, потому что в пятьдесят лет он был робок с женщинами, как школьник.

— Простите, в то время вы уже были любовницей Гастона Бюзье?

— Ясное дело! Но я сказала Фаллю, что Гастон мой брат.

— Я работал! — запротестовал Бюзье.

— Знаем мы, как вы работали! Каждую субботу после обеда. Ну а кто это придумал — взять вас на борт?

— Фаллю. При мысли о том, что он оставит меня одну на все время рейса, он сходил с ума. С другой стороны, трусил, потому что существуют строгие правила, а это был такой человек, который ни на шаг не отступает от правил. Он колебался до последней минуты. Потом все-таки приехал за мной. Привел меня к себе в каюту в ночь перед отплытием. Меня это забавляло: все-таки что-то новое! Но если бы я знала, что это такое, я сразу отказалась бы.

— А Бюзье не протестовал?

— Он колебался. Понимаете? Старику не следовало противоречить. Он обещал сразу же после этого рейса уйти в отставку и жениться на мне. Но хорошенькую жизнь он мне приготовил. Целый день взаперти, в каюте, где воняет рыбой. Да еще, когда кто-нибудь входил, я должна была прятаться под койку. Едва мы вышли в море, как Фаллю уже начал жалеть, что взял меня с собой. Мне еще никогда не приходилось видеть, чтобы человек так нервничал. Десять раз в день он подходил к двери и проверял, хорошо ли она заперта. Стоило мне сказать хоть слово, он заставлял меня молчать из боязни, что кто-нибудь услышит. Он был раздражителен, угрюм. Иногда подолгу смотрел на меня, словно у него появлялось искушение покончить со мной, выбросив меня за борт.

Голос у нее был крикливый. Говоря, она жестикулировала.

— Кроме того, он становился все ревнивее. Расспрашивал меня о моем прошлом. Пытался узнать… По три дня не разговаривал, следил за мной, словно я ему враг. Потом вдруг его опять разбирала страсть. Были минуты, когда я его просто боялась.

— Кто из экипажа видел вас на борту?

— Это была четвертая ночь. Мне захотелось подышать воздухом на палубе. Надоело сидеть взаперти. Фаллю пошел проверить, нет ли кого на палубе. Он позволил мне пройтись, — всего пять шагов назад, пять вперед. Но ему пришлось на минутку подняться на мостик, тут ко мне подошел радист и заговорил со мной. Он был отчаянно смущен и заметно взволнован. На следующий день ему удалось пробраться ко мне в каюту.

— Фаллю его видел?

— По-моему, нет. Он мне ничего не сказал.

— Вы стали любовницей Ле Кленша?

Она не ответила. Гастон Бюзье усмехнулся.

— Да уж признавайся! — злобно бросил он.

— Разве я не свободна? А ты что, обходился без женщин, пока меня не было? А малютка с «Виллы цветов»? А фото, которое я нашла у тебя в кармане?

Мегрэ оставался серьезен, как авгур.

— Я вас спрашиваю, стали вы любовницей радиста?

— А я вам отвечаю: не ваше дело! Адель вызывающе смотрела на него, улыбаясь влажными губами. Она знала, что нравится мужчинам.

— Главный механик тоже видел вас?

— Что он вам наговорил?

— Ничего. Я просто подвожу итог. Капитан прятал вас у себя в каюте. Пьер Ле Кленш и главный механик по очереди тайком навещали вас там. Фаллю это заметил?

— Нет.

— А все-таки у него были подозрения, он бродил вокруг вас и оставлял вас одну только тогда, когда это было совершенно необходимо.

— Откуда вы знаете?

— Он по-прежнему говорил, что женится на вас?

— Не помню.

И Мегрэ представил себе траулер, кочегаров в трюмах, матросов, скученных на полубаке, радиорубку и на корме каюту капитана с приподнятой койкой.

Рейс продолжался три месяца.

И все это время трое мужчин бродили вокруг каюты, где была заперта женщина.

— Ну и глупость же я сотворила! — снова заговорила она. — Надо всегда остерегаться робких мужчин, которые уверяют, что хотят на вас жениться.

— Если бы ты меня послушала… — вставил Гастон Бюзье.

— Да заткнись ты! Знаю я, в каком бы доме сейчас находилась, если бы тебя слушала! Не хочу говорить плохого о Фаллю — он умер. Но все-таки был чокнутый. Воображал себе бог знает что. Считал, что обесчещен хотя бы уж потому, что нарушил правила. С ним становилось все труднее и труднее. Неделю спустя он уже не разжимал зубы, разве чтобы устроить мне сцену. Или спросить, не входил ли кто в каюту. Особенно он ревновал к Ле Кленшу. Он говорил: «Тебе это понравилось бы, а? Человек-то молодой! Признайся, если бы он зашел в мое отсутствие, ты бы его не оттолкнула!» И хихикал так, что меня просто мутило.

— Сколько раз приходил к вам Ле Кленш? — медленно спросил Мегрэ.

— Придется сказать. Один раз, на четвертый день. Я даже не могла бы объяснить, как это случилось. Потом это стало уже невозможно: Фаллю слишком усердно за мной следил.

— А механик?

— Никогда! Он пытался. Приходил, глядел на меня через иллюминатор. И бледнел как полотно. По-вашему, это можно назвать жизнью? Я была точно зверь в клетке. Во время качки мне становилось плохо, и Фаллю даже не ухаживал за мной. Он целыми неделями до меня не дотрагивался. Потом на него опять накатывало.

Гастон Бюзье закурил сигарету. Презрительная гримаса не сходила с его лица.

— Заметьте, господин комиссар, я здесь ни при чем. Я в это время работал.

— Ты уж помолчи, — оборвала его Адель.

— Что произошло, когда вы вернулись? Фаллю говорил вам о своем намерении покончить самоубийством?

— Он? Ровно ничего не говорил. Когда мы пришли в порт, он уже две недели как со мной не разговаривал. Целыми днями смотрел в пространство. Я даже решила бросить его. С меня уже было довольно, понимаете? Я лучше с голоду помру, но свободной. Я услышала, что мы подходим к набережной. Фаллю вошел в каюту и сказал мне всего несколько слов: «Подождите, пока я не приду за вами».

— Простите, разве он не был с вами на «ты»?

— Под конец уже нет.

— Продолжайте.

— Да больше и нечего рассказывать. Вернее, остальное рассказал мне Гастон: он был на набережной.

— Говорите, — скомандовал Мегрэ, обращаясь к Гастону.

— Как она сказала, я был на набережной. Видел, как матросы входили в кафе. Я ждал Адель. Было темно. Но вот капитан сошел на берег, один. На набережной стояли вагоны. Он сделал несколько шагов, и тут кто-то бросился на него. Что произошло, точно не знаю, но я услышал всплеск, как будто в воду упало чье-то тело.

— Вы не узнали бы этого человека?

— Нет. Было совсем темно, и потом мне почти нищего не было видно — вагоны мешали.

— В каком направлении он скрылся?

— По-моему, пошел по набережной.

— А вы не заметили радиста?

— Я его не знаю. Я ведь его никогда не видел.

— Ну, а вы как сошли с корабля? — обратился к Адели комиссар.

— Кто-то открыл дверь каюты, где я была заперта. Это оказался Ле Кленш. Он велел мне: «Бегите быстрей!»

— И все?

— Я хотела расспросить его. Я слышала, как люди бежали по набережной, и видела лодку с фонарем, плывшую в гавани. «Бегите!» — повторил он и вытолкнул меня на мостик. Все смотрели в другую сторону. На меня никто не обратил внимания. Я заподозрила, что случилось что-то плохое, и решила, что лучше уйти. Гастон стоял немного дальше и ждал меня.

— Что вы делали потом?

— Гастон был бледен как полотно. Потом мы пили ром в разных бистро. Переночевали в гостинице «Железная дорога». На следующий день во всех газетах говорилось о смерти Фаллю. Тогда мы сразу на всякий случай удрали в Гавр: мы не хотели быть замешанными в эту историю.

— А все-таки она не удержалась: приехала сюда и болтается здесь, — отчеканил любовник Адели. — Не знаю, из-за радиста или…

— Ну, хватит! Конечно, меня интересовала эта история. И вот мы три раза приезжали в Фекан. Чтобы не очень бросаться в глаза, ночевали в Ипоре.

— Главного механика больше не видели?

— Откуда вы знаете? Видела один раз, в Ипоре. Он так посмотрел на меня, что я даже испугалась. Некоторое время он шел за мной следом.

— А почему вы сейчас ссорились с любовником?

Она пожала плечами:

— Почему? А вы разве не поняли? Он убежден, что я влюблена в Ле Кленша, что радист стал убийцей из-за меня и так далее. Он устраивал мне скандалы. А с меня хватит. Довольно уж я хлебнула горя на этом проклятом траулере.

— А все-таки, когда на террасе я показал вам ваше фото…

— Ну, это дело нехитрое. Я, конечно, поняла, что вы из полиции. Решила, что Ле Кленш вам все рассказал. Тут я струсила, мы с Гастоном посоветовались и улизнули. И только по дороге подумали, что этого не стоило делать: в конце концов нас все равно сцапают где-нибудь на повороте. Не говоря уже о том, что в кармане у нас было ровно двести франков… А что вы теперь со мной сделаете? В тюрьму-то не посадишь.

— Вы думаете, это радист убил капитана?

— Откуда мне знать?

— А у вас есть желтые ботинки? — вдруг в упор спросил Мегрэ Гастона Бюзье.

— У меня?.. Да. А что?

— Ничего. Просто интересуюсь. Вы уверены, что не сможете узнать убийцу капитана?

— Я видел только силуэт в темноте.

— Так вот, Пьер Ле Кленш, который тоже был там и прятался за вагонами, утверждает, что на ногах убийцы были желтые ботинки.

Бюзье разом вскочил, в глазах жестокий блеск, рот озлобленно искривлен.

— Он это сказал? Вы уверены, что он это сказал?

Он задыхался от бешенства, говорил запинаясь. Это был совсем другой человек. Он ударил кулаком по столу.

— Это уж чересчур! Сведите меня к нему. Обязательно, черт побери! Мы посмотрим, кто из нас врет. Желтые ботинки!.. Так, значит, это был я, правда? Он отнял у меня женщину. Он вывел ее с корабля. И у него еще хватает наглости говорить…

— Потише!

— Слышишь, Адель? — Слезы бешенства брызнули у Бюзье из глаз. — Будь все проклято! Выходит, это я… Ха-ха! Вот это здорово! Поинтереснее, чем в кино! И конечно, при моих двух судимостях поверят ему, а не мне. Итак, я убил капитана Фаллю! Может быть, потому, что ревновал к нему? А еще что? Может быть, я убил заодно и радиста?

Бюзье лихорадочным жестом провел рукой по волосам и растрепал их. Он, казалось, похудел: под глазами появились темные круги, лицо побледнело.

— Тогда почему же вы меня не арестуете?

— Заткнись! — буркнула его любовница.

Она тоже растерялась. И все-таки бросала на своего приятеля испытующие взгляды. Неужели она сомневается? Или это игра?

— Если вы должны арестовать меня, арестуйте сейчас же. Но я требую очной ставки с этим господином. И тогда посмотрим!

Мегрэ нажал кнопку звонка. Появился встревоженный письмоводитель комиссара.

— Задержите обоих до завтрашнего утра, пока следователь не примет решения.

— Подлец! — бросила ему Адель, плюнув на пол. — А мне вперед наука: не говори правду. Впрочем, все, что я рассказала, — выдумки. И протокола я не подпишу. А вы стройте свои планы. — И, повернувшись к любовнику, продолжала: — Не расстраивайся, Гастон! Мы-то знаем, кто прав. Вот увидишь, в конце концов мы одержим верх. Только, конечно, я ведь женщина, которая на учете в отделе охраны нравственности, верно? Меня ничего не стоит упечь за решетку. Может быть, это я случайно убила капитана?

Мегрэ вышел, больше ее не слушая. На улице он полной грудью вдохнул морской воздух, вытряхнул пепел из трубки. Пройдя не более десяти шагов, услышал, как Адель в участке честит полицейских самой отборной бранью.

Было два часа ночи. Вокруг царил почти ирреальный покой. Из-за прилива мачты рыбачьих баркасов покачивались высоко над крышами домов.

И все покрывал мерный шум волн, одна за другой набегавших на прибрежную гальку.

Вокруг «Океана» горели яркие огни. Его все еще разгружали днем и ночью, и грузчики, сгибая спины, толкали вагоны, по мере того как они наполнялись треской.

«Кабачок ньюфаундлендцев» был закрыт. В гостинице «Взморье» портье, натянув брюки поверх ночной рубашки, открыл комиссару дверь.

В холле горела только одна лампа, поэтому Мегрэ не сразу заметил силуэт женщины, сидевшей в плетеном кресле.

Это была Мари Леоннек. Она спала, склонив голову на плечо.

— По-моему, она ждет вас, — прошептал портье.

Лицо ее побледнело; было заметно, что она малокровна. Ее бесцветные губы и круги под глазами выдавали сильное утомление. Она спала с полуоткрытым ртом, словно ей не хватало воздуха.

Мегрэ тихонько тронул ее за плечо. Она подскочила, выпрямилась, смущенно посмотрела на него.

— Ой, да я заснула!

— Почему вы не легли? Разве моя жена не отвела вас в ваш номер?

— Да, но я опять потихоньку спустилась. Хотела узнать… Скажите…

Она казалась не такой хорошенькой, как обычно. Во сне кожа ее покрылась испариной, посреди лба появилось красное пятно от укуса комара. Платье, которое она, должно быть, сама скроила из плотной ткани, измялось.

— Вы обнаружили что-нибудь новое? Нет?.. Послушайте. Я много думала. Не знаю, как вам это сказать. Прежде чем я завтра увижу Пьера, я хотела бы, чтобы вы поговорили с ним, сказали ему, что я знаю все об этой женщине и не сержусь на него. Видите ли, я уверена, что он не виноват. Но только, если я первая заговорю с ним об этом, он будет смущен. Вы его видели сегодня утром: он не может себе простить. Да разве не естественно, что если на корабле женщина, он… — Нет! Это было выше ее сил. Она разрыдалась. Так и не успокоилась. — В особенности не нужно, чтобы об этом писали в газетах, чтобы узнали мои родители. Они не поймут. Они… — Она всхлипнула. — Вы должны найти убийцу. Мне кажется, я могла бы расспросить людей. Простите, я сама не знаю, что говорю. Вы знаете все лучше меня. Только вы не знаете Пьера. Я на два года старше его. Он как ребенок. А главное, если его обвинят, он способен замкнуться в себе, из гордости ничего не сказать. Он очень уязвим. Его часто унижали.

Мегрэ медленно положил ей руку на плечо, подавил глубокий вздох. Голос Адели еще звучал у него в ушах. Он видел ее, вызывающую, соблазнительную, во всей ее великолепной чувственности. А эта хорошо воспитанная, малокровная девушка пытается подавить рыдания, доверчиво улыбнуться.

— Когда вы его узнаете…

Но Мари Леоннек никогда не узнает, как в море целыми днями, целыми неделями вокруг той черной каюты бродили трое мужчин, в то время как команда в машинном отделении и на полубаке смутно угадывала какую-то драму, наблюдала за морем, обсуждала маневры судна, все больше тревожилась и говорила о дурном глазе и о безумии.

— Я увижу Ле Кленша завтра.

— А я?

— Может быть. Вероятно. Вам нужно отдохнуть.

А немного позже г-жа Мегрэ шепнула в полусне:

— Она очень славная. Знаешь, она уже приготовила себе приданое. Все ручная вышивка… У тебя есть что-нибудь новое? От тебя пахнет духами.

Конечно, он принес с собой резкий запах духов Адели. Этот запах в течение месяцев примешивался на борту траулера к прогорклому запаху трески, в то время как трое мужчин кружились вокруг каюты.

— Спи спокойно! — сказал он, натягивая одеяло до подбородка. И запечатлел на лбу уже уснувшей жены глубокий, прочувствованный поцелуй.

Глава 6 Трое невинных

Все было очень просто, как обычно во время очной ставки. На этот раз она происходила в маленькой комнате при тюрьме. Комиссар Жирар из Гавра, который вел следствие, сидел в единственном кресле. Мегрэ облокотился на черный гранитный камин. На стенах висели различные графики, официальные объявления, литография президента республики.

Свет падал на Гастона Бюзье, обутого в желтые ботинки.

— Введите радиста.

Дверь отворилась. Вошел Пьер Ле Кленш. Его не предупредили об очной ставке, и по его нахмуренному лицу было видно, что он страдает и ждет новых испытаний. Он увидел Бюзье, но не обратил на него никакого внимания и огляделся вокруг, словно не зная, к кому повернуться. А любовник Адели рассматривал его с головы до ног, презрительно надув губы.

Одежда Ле Кленша была потрепана, цвет лица серый. Он не пытался держаться вызывающе или скрыть свою подавленность и был печален, как больное животное.

— Вы узнаете этого человека?

Он пристально посмотрел на Бюзье:

— Нет. Кто это?

— Посмотрите на него внимательно, сверху донизу.

Ле Кленш повиновался и, как только взгляд его остановился на обуви, поднял голову.

— Ну?

— Да.

— Что значит «да»?

— Понимаю, что вы хотите сказать. Желтые ботинки…

— Вот именно! — взорвался вдруг Гастон Бюзье, который до сих пор молчал, злобно поглядывая вокруг. — Повтори же, что я ухлопал твоего капитана. Ну?

Глаза всех устремились на радиста, а он опустил голову и устало махнул рукой.

— Говорите.

— Может быть, это и не те ботинки.

— Ха-ха! — торжествующе захохотал Бюзье. — Вот ты и струсил.

— Вы не знаете убийцу Фаллю?

— Не знаю. Нет.

— Вам известно, что это любовник некой Адели, с которой вы знакомы. Он сам признался, что находился поблизости от траулера в то время, когда было совершено преступление. Так вот, на нем были тогда желтые ботинки.

Тем временем Бюзье вызывающе глядел на Ле Кленша, весь дрожа от бешенства.

— Да, пусть он скажет. Но пусть постарается сказать правду, не то, клянусь, я…

— Помолчите вы! Ну так что же, Ле Кленш?

Тот провел рукой по лбу, и лицо его буквально сморщилось от страдания.

— Не знаю! Пошел он к черту!

— Вы видели, как человек в желтых ботинках бросился на Фаллю?

— Я забыл.

— Вы это сказали на первом допросе. Не так давно. Вы продолжаете это утверждать?

— Да нет же. Я видел человека в желтых ботинках… Вот и все. Я не знаю, он ли убийца.

По мере того как продолжался допрос, Гастон Бюзье, который тоже немного струхнул после ночи, проведенной в участке, становился все более самоуверенным. Теперь он покачивался с ноги на ногу, засунув руку в карман брюк.

— Замечаете, как он сдрейфил? Он не смеет повторить свои лживые утверждения.

— Отвечайте мне, Ле Кленш. Пока что мы уверены в присутствии возле траулера двух людей в момент убийства капитана. Во-первых, вас. Во-вторых, Бюзье. Сначала вы обвиняли его, теперь отказываетесь. Значит, там был еще третий? В таком случае вы не могли не видеть этого человека. Кто же он?

Молчание. Пьер Ле Кленш упорно глядел в пол.

Мегрэ стоял все так же, опершись на камин, и не принимал участия в допросе, а только наблюдал за обоими мужчинами.

— Повторяю свой вопрос: был ли на набережной кто-то третий?

— Не знаю, — вздохнул совсем убитый Ле Кленш.

— Это значит, что вы хотите сказать «да»?

Ле Кленш пожал плечами, что означало: «Если вам так хочется…»

— Так кто же?

— Было совершенно темно.

— Тогда скажите мне, почему вы утверждали, что убийца был в желтых ботинках. Не для того ли, чтобы отвести подозрение от настоящего виновника, которого вы знаете?

Молодой человек стиснул руками голову.

— Больше не могу! — простонал он.

— Отвечайте.

— Нет… Делайте что хотите.

— Введите следующего свидетеля.

Дверь отворилась, вошла Адель. Вид у нее был подчеркнуто самоуверенный. Она окинула взглядом собравшихся, стараясь понять, что произошло. Особенно внимательно посмотрела на радиста: его подавленность, казалось, ее удивила.

— Полагаю, Ле Кленш, что вы узнаете женщину, которую капитан Фаллю прятал у себя в каюте в течение всего плавания.

Ле Кленш холодно посмотрел на нее, несмотря на то что губы Адели уже приоткрылись в приветливой улыбке.

— Это она.

— В общем, на борту судна вы трое вертелись вокруг нее: капитан, главный механик и вы. Капитан знал, что вы его обманываете? Он ревновал, не так ли? Потому-то он и не разговаривал с вами все три месяца.

— Нет.

— Как! Значит, есть и другая причина?

Тут радист покраснел, не зная, куда девать глаза, и чересчур быстро пролепетал:

— То есть, может быть, и не из-за этого. Не знаю.

— Была какая-нибудь другая причина ненависти или недоверия между вами?

— Я… Нет, не было… Вы правы. Он ревновал.

— Какое чувство заставило вас стать любовником Адели? Вы любили ее?

— Нет, — сухо ответил он. Женщина затараторила:

— Вот спасибо! Ты очень любезен!.. А вертелся ты вокруг меня до самого последнего дня. Это правда? Правда, как и то, что на суше тебя, конечно, ждала другая.

Гастон Бюзье демонстративно посвистывал, заложив пальцы за проймы жилета.

— Скажите-ка мне вот еще что, Ле Кленш: когда вы снова поднялись на борт, после того как при вас убили капитана, Адель была заперта в каюте?

— Да, заперта.

— Значит, она не могла убить?

— Нет. Не могла, клянусь вам.

Ле Кленш нервничал, но комиссар Жирар веско продолжал:

— Бюзье утверждает, что вы не убивали. Вы сначала обвиняли его, а теперь отказываетесь. Напрашивается еще одна гипотеза: может быть, вы сообщники.

— Нет уж, увольте! — взорвался Бюзье с яростным презрением. — Если я решу совершить преступление, то не в компании с таким…

— Достаточно. Вы оба могли убить из ревности, потому что оба состояли любовниками Адели.

Бюзье язвительно засмеялся.

— Чтобы я ревновал? Да еще к кому!

— Хотите сделать еще какие-нибудь заявления? Сначала вы, Ле Кленш.

— Нет.

— Бюзье?

— Я настаиваю на том, что я невиновен, и требую, чтобы меня освободили.

— А вы?

— Мне… — Она провела по губам жирной помадой. — Мне… — Посмотрелась в зеркало. — Мне совсем нечего сказать. Все мужчины ничего не стоят. Вы слышали, что говорил этот мальчишка, из-за которого я, вероятно, могла бы наделать глупостей? Нечего на меня так смотреть, Гастон!.. Впрочем, если хотите знать мое мнение, во всей этой истории с судном есть вещи, которых мы не знаем. Как только выяснилось, что на борту женщина, вы решили, что это все объясняет. А если дело не в этом?

— А в чем?

— Почем мне знать! Я не работаю в полиции.

Она заправила волосы под красную соломенную шляпку. Мегрэ заметил, что Пьер Ле Кленш отвернулся. Оба комиссара переглянулись. Жирар объявил:

— Ле Кленш вернется к себе в камеру. А вы оба подождите в приемной. Через пятнадцать минут я скажу, свободны вы или нет.

Полицейские остались одни. Оба были озабочены.

— Вы хотите предложить следователю отпустить их на свободу? — спросил Мегрэ.

— Да. Я думаю, так будет лучше всего. Может быть, они и замешаны в этой истории. А все-таки есть и другие элементы, которые от нас ускользают.

— Черт побери!

— Алло!.. Дайте Дворец правосудия в Гавре, мадемуазель… Алло!.. Да, прокуратуру…

Пока комиссар Жирар разговаривал со следователем, из коридора донесся шум. Мегрэ бросился туда и увидел, что Ле Кленш лежит на полу и отбивается от трех полицейских.

Он дошел до крайней степени возбуждения. Налитые кровью глаза готовы были выскочить из орбит. Изо рта текла слюна. Но его держали со всех сторон, и он не мог шевельнуться.

— Что случилось?

— Ему не надели наручники, потому что он всегда был спокойный. И вот, проходя по коридору, он попытался выхватить револьвер из кобуры на поясе. Ему это удалось. Он хотел покончить самоубийством. Но я помешал ему выстрелить.

Лежа на полу, Ле Кленш пристально глядел вверх, закусив губу так, что из нее текла кровь пополам со слюной. По его бледным щекам катились слезы.

— Может быть, врача?..

— Нет. Отпустите его, — приказал Мегрэ. И когда Ле Кленш остался один на плитках пола, комиссар продолжал:

— Встать! Пошли! Быстрее!.. И спокойно, иначе получите по физиономии, негодный мальчишка.

Радист испуганно и покорно выполнил приказание комиссара. Его трясло, он тяжело дышал.

— А вы подумали о своей невесте, когда впутались в эту историю?

Подошел комиссар Жирар.

— Договорились! — сказал он. — Все трое свободны, но с невыездом из Фекана. Что случилось?

— Этот идиот хотел застрелиться. Если позволите, я им займусь.

Они шли вдвоем вдоль набережной. Ле Кленш умыл лицо, но оно еще было покрыто красными пятнами. Глаза у него лихорадочно блестели, губы горели. На нем был серый костюм из магазина готового платья, пиджак застегнут на все три пуговицы, галстук завязан криво.

Мегрэ шел с упрямым видом, засунув руки в карманы и ворча словно про себя:

— Поймите, у меня нет времени читать мораль. Скажу лишь одно: ваша невеста здесь. Это славная девочка, она приехала из Кемпера и все тут перевернула. Может быть, не стоит приводить ее в отчаяние?

— Она знает?

— Незачем говорить ей об этой женщине.

Мегрэ, не переставая, наблюдал за радистом. Они дошли до набережной. Разноцветные рыбачьи суда ярко пестрели на солнце. На тротуарах толпился народ.

Временами казалось, что Ле Кленш вновь обретает желание жить и с надеждой смотрит вокруг, но потом глаза его снова тускнели, и он со злобой глядел на людей и предметы.

Им пришлось пройти совсем близко от «Океана», который в тот день кончал разгрузку. Перед судном оставались еще три вагона.

Комиссар без нажима заметил, указывая рукой на разные точки пространства:

— Вы были здесь. Гастон Бюзье тут. А на этом вот месте некто третий задушил капитана.

Спутник его глубоко вздохнул и отвернулся.

— Но было совсем темно, и вы не могли узнать друг друга. Во всяком случае, третьим был не главный механик и не старший помощник: оба они сидели вместе с матросами в «Кабачке ньюфаундлендцев».

Бретонец, который стоял на палубе, заметил радиста и наклонился над люком; оттуда вылезли три матроса и уставились на Ле Кленша.

— Пошли, — скомандовал Мегрэ. — Мари Леоннек ждет нас.

— Не могу.

— Чего не можете?

— Идти туда. Умоляю вас, оставьте меня. Что вам до того, покончу я с собой или нет? Так будет лучше для всех.

— Вам так трудно открыть свою тайну, Ле Кленш?

Тот молчал.

— И вы в самом деле не можете ничего сказать, да? Скажите одно: вы еще чувствуете влечение к Адели?

— Я ее ненавижу.

— Я спросил не об этом. Я сказал — влечение, какое у вас было к ней во время рейса. Ответьте как мужчина мужчине: много у вас было приключений до того, как вы познакомились с Мари Леоннек?

— Нет. Ничего значительного.

— И вы никогда не испытали страсти, такого влечения к женщине, от которого хочется разреветься?

— Никогда, — вздохнул тот, отвернувшись.

— Значит, это появилось на борту. Там была только одна женщина, а обстановка суровая, однообразная. Что вы сказали?

— Ничего.

— Вы забыли о своей невесте?

— Это совсем другое дело.

Мегрэ посмотрел на него в упор и был поражен той переменой, которая произошла на его глазах с радистом. Лицо его спутника приняло вдруг упрямое выражение, взгляд застыл, у рта появилась горькая складка. И все же, несмотря ни на что, лицо это оставалось тоскливо-мечтательным.

— А Мари Леоннек хорошенькая, — продолжал Мегрэ.

— Да.

— Кроме того, она вас любит. Готова пожертвовать всем, чтобы…

— Да замолчите же! — гневно повысил голос радист. — Вы прекрасно знаете, что… что…

— Что это совсем другое дело. Что Мари Леоннек — скромная девушка, что из нее выйдет примерная жена, что она будет хорошо ухаживать за своими детьми, но чего-то всегда будет не хватать, правда? Чего-то такого, что вы испытывали на борту, в каюте капитана, в объятиях Адели. Чего-то вульгарного, грубого. Приключения. Желания укусить, обладать, убить или умереть.

Ле Кленш удивленно посмотрел на него:

— Откуда вы зна…

— Откуда я знаю? Оттуда, что такое приключение, хоть раз в жизни, бывает у каждого. Вы плачете, стонете, задыхаетесь! А потом, через две недели, глядя на Мари Леоннек, удивляетесь, как могла вас так взволновать какая-то Адель.

На ходу молодой человек смотрел на поблескивавшую воду гавани. В ней колыхались отражения красной, белой, желтой обшивки судов.

— Рейс окончен. Адель уехала. А Мари Леоннек здесь.

Ле Кленш на минуту успокоился. Мегрэ продолжал:

— Это был драматический кризис, стоивший жизни человеку, потому что на борту поселилась страсть и…

Ле Кленша снова охватила лихорадка.

— Замолчите! Замолчите же! — сухо повторил он. — Нет. Вы же видите: это невозможно.

Глаза его блуждали. Он обернулся, чтобы посмотреть на судно, которое теперь уже было почти пусто и непривычно высоко поднялось над водой. Ле Кленша снова обуял страх.

— Клянусь вам… Отпустите меня…

— А капитан тоже, находясь на борту, во время всего рейса был во власти смертельного страха, не так ли?.

— Что вы хотите этим сказать?

— И главный механик?

— Нет.

— Значит, только вы двое! Ведь это был страх, Ле Кленш?

— Не знаю. Ради бога, оставьте меня!

— Адель была в каюте. Вокруг нее бродило трое мужчин. И тем не менее капитан не желал поддаться вожделению, по целым суткам не разговаривал с любовницей. А вы следили за ней через иллюминатор, но после одной-единственной встречи больше не прикасались к ней.

— Замолчите.

— Матросы в трюме и на мостике говорили о дурном глазе, рейс не ладился, корабль маневрировал неудачно, произошла авария. Юнгу смыло волной, двоих ранило, треска испорчена, в порт вошли не с первого захода…

Они повернули за угол набережной, и перед ними раскинулся пляж со своей чистенькой дамбой, гостиницами, кабинками и разноцветными шезлонгами, разбросанными на прибрежной гальке.

В солнечном пятне можно было узнать г-жу Мегрэ, сидевшую в брезентовом кресле, рядом с Мари Леоннек в белой шляпе.

Ле Кленш проследил за взглядом спутника и резко остановился; на висках у него выступил пот.

А комиссар продолжал:

— Как будто недостаточно было одной этой женщины… Пойдемте, ваша невеста вас видела.

Это была правда. Мари встала. Секунду стояла неподвижно, словно охваченная слишком сильным волнением. Потом побежала вдоль дамбы, в то время как г-жа Мегрэ ждала, отложив шитье.

Глава 7 По-семейному

Это была ситуация, которые создаются сами собой, но из которых трудно выпутаться. Мари Леоннек была в Фекане одна, ее рекомендовал супругам Мегрэ их общий знакомый, поэтому она завтракала и обедала вместе с ними.

И вот явился ее жених. Они все четверо сидели на пляже, когда колокол гостиницы оповестил о том, что пора завтракать. Пьер Ле Кленш заколебался и нерешительно посмотрел на остальных.

— Пойдемте. Нам поставят еще один прибор, — сказал Мегрэ.

И взял жену под руку, чтобы перейти дамбу. Молодая пара молча последовала за ними. Вернее, молчал радист; Мари говорила вполголоса, но решительным тоном.

— Ты знаешь, о чем она?.. — спросил у жены комиссар.

— Да. Она мне десять раз повторяла это сегодня утром, советовалась, правильно ли так будет. Она уверяет, что не сердится на него, что бы ни произошло. Понимаешь? Не упоминает о женщине. Делает вид, что не знает, но сказала мне, что все же подчеркнет слова «что бы ни произошло». Бедная девочка! Она поехала бы за ним на край света.

— Увы! — вздохнул Мегрэ.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего. Это наш стол?

Завтрак прошел спокойно, слишком спокойно. Столы стояли близко друг к другу, так близко, что нельзя было громко разговаривать.

Мегрэ нарочно не смотрел на Ле Кленша, чтобы не смущать его: состояние радиста внушало ему тревогу; беспокоило оно и Мари Леоннек, и это было видно по ее расстроенному лицу.

Молодой человек был по-прежнему мрачен и подавлен. Он ел, пил, отвечал на вопросы, но мыслями был далеко. И несколько раз, услышав шаги у себя за спиной, подскакивал, словно к нему приближалась опасность.

Окна столовой были широко раскрыты, и в них виднелось море, все в солнечных бликах. Было жарко. Ле Кленш сидел спиной к пейзажу и по временам резко и нервно оборачивался, вглядываясь в горизонт.

Говорила одна г-жа Мегрэ, обращаясь главным образом к девушке и касаясь разных мелочей, чтобы прервать тягостное молчание.

Казалось, здесь и речи не было о какой-нибудь драме. Обстановка семейной гостиницы. Мирный звон посуды. На столе — полбутылки бордо и бутылка минеральной воды.

Управляющий гостиницей даже ошибся, подойдя во время десерта к столу и спросив:

— Приготовить комнату для этого господина?

Он смотрел на Ле Кленша: почуял жениха и, конечно, принял супругов Мегрэ за родителей девушки.

Два-три раза радист, как и во время очной ставки, быстрым, но очень слабым, очень усталым движением провел рукой по лбу.

— Что будем делать?

Все четверо стояли на террасе. Столовая опустела.

— Может быть, посидим немного? — предложила г-жа Мегрэ.

Их шезлонги были тут же, на гальке пляжа. Супруги Мегрэ уселись. Молодые люди с минуту смущенно стояли перед ними.

— Мы немного пройдемся? — осмелилась наконец Мари Леоннек, слегка улыбнувшись г-же Мегрэ.

Комиссар раскурил трубку и, оставшись наедине с женой, буркнул:

— На этот раз у меня вид форменного тестя.

— Они не знают, что делать. Они в неловком положении, — заметила его жена, провожая их глазами. — Посмотри на них. Они смущены. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, у Мари характер сильнее, чем у жениха.

Во всяком случае, жалко было смотреть на его тщедушную фигуру, когда он шел, словно нехотя, не обращая внимания на спутницу и, как казалось издали, не произнося ни слова.

Чувствовалось, однако, что она старается изо всех сил развлечь его, болтает и даже пытается выглядеть веселой.

По пляжу гуляли и другие, но только один Ле Кленш был не в белых брюках. В своем городском костюме он казался еще более печальным.

— Сколько ему лет? — поинтересовалась г-жа Мегрэ.

С полузакрытыми глазами, откинувшись в кресле, муж ответил:

— Девятнадцать. Мальчишка. Боюсь, попадется, как птичка в лапы кошке.

— Почему? Разве он виновен?

— Вероятно, убил не он. Нет! Готов дать руку на отсечение, но все-таки боюсь, что он пропал. Посмотри на него. И на нее.

— Полно тебе! Останься они на минутку одни, сразу же начнут целоваться.

— Возможно, — Мегрэ был настроен пессимистически. — Она лишь немного старше его. Очень его любит. Готова стать славной маленькой женщиной…

— Почему ты думаешь, что…

— Что этого не будет? У меня такое впечатление. Ты разглядывала когда-нибудь фотографии рано умерших людей? Меня всегда поражало, что в этих портретах, сделанных, впрочем, тогда, когда люди эти были совершенно здоровы, всегда есть что-то мрачное. Можно подумать, что у тех, кому суждено стать жертвами драмы, их судьба написана на лице.

— И тебе кажется, что этот мальчик?..

— Он грустен, он всегда был грустным. Родился бедняком. Он страдал от своей бедности. Работал изо всех сил, с таким остервенением, с каким мы, случается, плывем против течения. Ему удалось стать женихом прелестной девушки более высокого общественного положения, чем он. Так вот, я не верю, что из этого будет толк. Посмотри на них. Они борются. Они хотят быть оптимистами. Пытаются верить в свою судьбу.

Мегрэ говорил мягко, приглушенным голосом, следя глазами за двумя фигурами, выделявшимися на фоне сверкающего неба.

— Кто официально ведет следствие?

— Жирар, комиссар из Гавра, ты его не знаешь. Умный человек.

— Он думает, что Ле Кленш виновен?

— Нет. Во всяком случае, у него нет доказательств, нет даже никаких серьезных версий.

— Ну, а ты что думаешь?

Мегрэ повернулся, словно для того чтобы посмотреть на траулер, который скрывали дома.

— Я думаю, что это был трагический рейс, по крайней мере для двоих людей. Настолько трагический, что капитану Фаллю пришлось умереть, а радист не может теперь продолжать нормальную жизнь.

— Из-за женщины?

Не отвечая прямо на вопрос жены, Мегрэ продолжал:

— И все другие, даже непричастные к этой драме, вплоть до кочегаров, невольно были отмечены ею. Они вернулись озлобленные, встревоженные. Двое мужчин и одна женщина в течение трех месяцев переживали на корме трагедию. Несколько черных переборок, продырявленных иллюминаторами. И этого было достаточно, чтобы…

— Я редко видела, чтобы какое-нибудь дело производило на тебя такое впечатление. Ты говоришь о троих… Что они могли там делать в открытом море?

— Да, что они могли там делать? Нечто такое, чего было достаточно, чтобы убить капитана Фаллю. И чего до сих пор достаточно, чтобы сбить с толку этих двоих, которые, кажется, пытаются отыскать в прибрежной гальке остатки своей мечты.

Молодые люди приближались, опустив руки, не зная, должны ли они из вежливости присоединиться к супругам Мегрэ или из скромности удалиться.

За время прогулки Мари Леоннек совсем приуныла. Она бросила обескураженный взгляд на г-жу Мегрэ. Видно, все ее попытки, все порывы разбились о стену его отчаяния и инертности.

У г-жи Мегрэ была привычка закусывать между обедом и ужином. Поэтому около четырех часов они все четверо сели за столик на террасе гостиницы, под полосатыми зонтиками, создававшими атмосферу искусственного веселья. В двух чашечках дымился шоколад. Мегрэ заказал пиво. Ле Кленш — рюмку коньяка с водой.

Говорили о Жориссане, учителе из Кемпера, который обратился к Мегрэ с просьбой помочь радисту и привел сюда Мари Леоннек. Обменивались банальными фразами.

— Это самый хороший человек на свете.

Говорили на эту тему без убежденности: надо же было в чем-то говорить. Вдруг Мегрэ заморгал глазами, устремив их на пару, приближавшуюся вдоль дамбы. Это были Адель и Гастон Бюзье.

Он, весь расхлябанный, шел развинченной походкой, засунув руки в карманы, сдвинув соломенную шляпу на затылок. Адель, как обычно, была оживлена.

«Только бы она нас не заметила!» — подумал комиссар.

И в тот же момент взгляд Адели встретился с его взглядом. Женщина остановилась и что-то сказала спутнику, который попытался ее отговорить. Слишком поздно! Она уже пересекала улицу. Оглядев столики на террасе, она выбрала самый близкий к Мегрэ и села так, чтобы Мари Леоннек оказалась прямо напротив нее.

Гастон Бюзье, пожав плечами, последовал за ней, проходя мимо комиссара, дотронулся до шляпы и уселся верхом на стул.

— Что ты закажешь?

— Уж, конечно, не шоколад. Кюммель!

Разве это уже не было объявление войны? Упомянув о шоколаде, она посмотрела на чашку девушки, и Мегрэ увидел, что Мари Леоннек задрожала.

Мари никогда не видела Адели. Но разве она не поняла? Она посмотрела на Ле Кленша, тот отвернулся. Г-жа Мегрэ дважды толкнула ногой мужа.

— Что, если нам вчетвером прогуляться до казино?

Она тоже угадала. Но никто ей не ответил. Только Адель за соседним столиком вздохнула:

— Какая жара! Возьми мою жакетку, Гастон.

И сняла жакет, оставшись в юбке и розовой шелковой блузке с голыми руками. Ни на мгновение она не сводила глаз с девушки.

— Тебе нравится серый цвет? Ты не находишь, что следовало бы запретить носить такие скучные цвета на пляже?

Реплика, конечно, идиотская, но Мари Леоннек была в сером. А та, другая, явно добивалась ссоры любым путем и как можно скорее.

— Официант, вы сегодня нас обслужите?

Голос у нее был пронзительный. И казалось, Адель нарочно утрирует его вульгарность.

Гастон Бюзье чуял опасность. Он знал свою любовницу. Он сказал ей несколько слов вполголоса, на что она очень громко ответила:

— А в чем дело? Разве терраса не для всех?

Только г-жа Мегрэ сидела к ним спиной. Мегрэ и радист — в профиль, Мари Леоннек — лицом.

— Все люди одинаковы, не правда ли? Только бывают такие, которые валяются у вас в ногах, когда их никто не видит, и даже не здороваются с вами, когда они не одни.

Она расхохоталась — мерзким смехом! — и в упор посмотрела на девушку, которая вся зарделась.

— Сколько с нас, официант? — спросил Гастон Бюзье, спеша прервать сцену.

— Мы не торопимся. Повторите, официант. И принесите мне земляных орехов.

— У нас их нет.

— Тогда сходите и купите их для меня. Вам ведь за это, по-моему, платят?

Два соседних столика тоже были заняты. Все смотрели на новую пару, которую нельзя было не заметить. Мегрэ был встревожен. Он, безусловно, хотел положить конец этой сцене, которая могла закончиться плохо.

Но перед ним, весь дрожа, сидел радист, и комиссар внимательно наблюдал за ним. Это было как вскрытие. Ле Кленш не шевелился. Он сидел не лицом к женщине, но все-таки должен был неясно видеть ее слева, во всяком случае, видел розовое пятно ее блузки. Глаза его, тускло-серые, были устремлены в одну точку. А рука, лежавшая на столе, медленно-медленно сжималась, как щупальце морского животного.

Пока еще нельзя было ничего предсказать. Что он? Вскочит и убежит? Или бросится на ту, которая говорит не переставая? Или…

Нет, он не собирался делать ничего такого. С ним происходило нечто более странное: сжималась не только его рука, сжималось все его существо. Он съеживался. Уходил в себя. Не шевелился. Но эта полная неподвижность становилась просто невероятной.

— Это напоминает мне одного моего любовника, который был женат и имел троих детей…

Мари Леоннек тяжело дышала. Чтобы скрыть волнение, залпом выпила свой шоколад.

— Это был самый страстный человек на свете. Иногда я отказывалась принять его, и он рыдал на лестничной площадке: «Моя крошка Адель», «моя обожаемая малышка», изрядно отравляя кровь другим жильцам. Однажды в воскресенье встречаю его. Он гуляет с женой и ребятами. Слышу, жена спрашивает: «Кто эта женщина?» А он с важностью отвечает: «Конечно, шлюха. Видно уже по тому, как она одета».

И Адель рассмеялась.

Она разыгрывала комедию для публики. Старалась угадать по лицам окружающих, какое производит впечатление.

— Есть все-таки люди со слабым характером.

Спутник ее снова вполголоса попытался ее урезонить.

— А ты помалкивай. Я плачу за то, что заказала, правда? Никому не причиняю вреда. Значит, мне никто не может ничего сказать. А где же орехи, официант? Подайте еще кюммеля.

— Может быть, пойдем? — предложила г-жа Мегрэ.

Но было уже поздно. Адель завелась. Чувствовалось, что, если они попробуют уйти, она пойдет на все, чтобы устроить скандал.

Мари Леоннек неподвижно уставилась на стол; уши у нее горели, глаза сверкали, губы раскрылись от тоскливого волнения.

Ле Кленш опустил веки и сидел, ничего не видя, с застывшим лицом. Рука его все так же безжизненно лежала на столе.

Мегрэ никогда еще не имел случая так подробно разглядеть его. Лицо у радиста было одновременно и очень молодое, и очень старое, как это часто бывает у подростков, проживших тяжелое детство.

Ле Кленш был высок, выше среднего роста, но плечи его еще нельзя было назвать мужскими. Кожа, отнюдь не холеная, была покрыта веснушками. В тот день он не побрился, и на щеках и на подбородке проглядывала светлая щетина.

Он не был красив. В жизни ему, должно быть, редко приходилось смеяться. Напротив, он, видимо, часто недосыпал, много читал, много писал в холодных комнатах, в корабельной каюте во время качки, при свете плохих ламп.

— Мне, в сущности, противнее всего, что так называемые порядочные люди стоят не больше нас. — Адель готова была брякнуть что угодно, лишь бы добиться своего. — Например, девицы, которые строят из себя белых голубок, а сами бегают за мужчинами так, как не посмела бы ни одна шлюха.

Хозяин гостиницы, стоя на пороге, казалось, взглядом спрашивал своих клиентов, не следует ли ему вмешаться.

Теперь перед глазами Мегрэ был только один Ле Кленш крупным планом. Голова радиста немного наклонилась вперед. Глаза так и не открывались. Но из-за закрытых век одна за другой сочились слезы, пробивались сквозь ресницы, задерживались в них и извилистыми линиями текли по щекам.

Комиссар не в первый раз видел, как плачет мужчина. Но впервые это зрелище до такой степени взволновало его — может быть, потому, что Ле Кленш молчал и все его тело было неподвижно.

У радиста остались живыми только эти жидкие жемчужины. Все остальное умерло.

Мари Леоннек ничего не видела. Адель собиралась разглагольствовать дальше.

И тут, в следующую секунду, Мегрэ что-то интуитивно понял. Рука Ле Кленша, лежавшая на столе, незаметно разжалась, другая рука была в кармане. Веки его полураскрылись всего лишь на какой-нибудь миллиметр, и сквозь них просочился взгляд. Этот взгляд устремился на Мари. И в ту минуту, когда комиссар встал с места, раздался выстрел. Все вскочили, послышались крики и шум отодвигаемых стульев.

Несколько секунд Ле Кленш был все так же неподвижен. Только едва заметно покачнулся влево, и губы его, издав легкий хрип, раскрылись.

Мари Леоннек, которая с трудом поняла, что случилось, потому что никто не видел оружия, бросилась к Ле Кленшу, обняла его колени, схватила за правую руку и в смятении повернулась:

— Комиссар! Что это?..

Только один Мегрэ угадал, что случилось. У Ле Кленша был в кармане револьвер, найденный бог знает где, потому что утром, при выходе из тюрьмы, у него не было оружия.

И радист вытащил его из кармана. В течение долгих минут, пока Адель говорила, он, сидя с закрытыми глазами, сжимал рукоятку, ждал, быть может, колебался.

Пуля, вероятно, попала ему в живот или в бок. Пиджак его был сожжен и разорван на высоте бедра.

— Доктора! Полицию! — кричал кто-то.

Появился врач в купальном костюме — он был на пляже метрах в ста от гостиницы. В тот момент, когда Ле Кленш падал со стула, его поддержали. Радиста отнесли в столовую. Обезумевшая Мари шла следом.

У Мегрэ не было времени заняться Аделью и ее любовником. В ту минуту, когда он входил в кафе, он вдруг заметил ее: бледная как смерть, она что-то пила, стуча зубами о края большой рюмки.

Налила она себе сама. Не выпустила бутылку из рук. Налила вторично.

Комиссар не стал больше думать о ней, но сохранил в памяти мертвенно-бледное лицо над розовой блузкой и, главное, стучащие о стекло зубы. Он не заметил Гастона Бюзье: дверь столовой закрыли.

— Освободите зал! — взывал хозяин к клиентам. — Тише! Доктор просит вас не шуметь.

Мегрэ вошел и увидел, что врач стоит на коленях возле Ле Кленша. Г-жа Мегрэ удерживала обезумевшую девушку, которая рвалась к раненому.

— Полиция, — шепнул комиссар врачу.

— Не могли бы вы удалить дам? Его придется раздеть.

— Сейчас.

— Мне в помощь нужны двое. Надо бы вызвать «скорую».

Врач все еще был в купальном костюме.

— Рана серьезная?

— Ничего не могу сказать, пока не прозондирую. Вы понимаете, что…

Да, Мегрэ прекрасно понимал, глядя на страшное зрелище живого мяса, смешанного с клочьями одежды.

Столы были накрыты для обеда. Г-жа Мегрэ вышла, уведя с собой Мари. Какой-то молодой человек в светлых шерстяных брюках робко предложил:

— Если позволите, я помогу вам. Я ученик аптекаря.

Косой луч солнца, совершенно красный, ударил в окно, он был так ослепителен, что Мегрэ пошел задернуть штору.

— Приподнимите ему ноги.

Комиссар вспомнил, что сказал жене после полудня, лениво развалясь в качалке и следя глазами за нескладной фигурой, которая рядом с Мари Леоннек — она была пониже ростом и поживее — двигалась по пляжу: «Птичка, попавшая кошке в лапы».

Капитан Фаллю был убит, как только прибыл в порт. Пьер Ле Кленш неистово боролся, может быть, даже тогда, когда сидел с закрытыми глазами, положив одну руку на стол и держа другую в кармане, в то время как Адель говорила без умолку.

Глава 8 Пьяный матрос

Незадолго до полуночи Мегрэ вышел из больницы. Он подождал там, пока из операционной не вынесли носилки, на которых под белой простыней лежало что-то длинное.

Хирург мыл руки. Сестра убирала инструменты.

— Попробуем спасти, — ответил хирург комиссару. — Кишечник пробит в семи местах. Рана, можно сказать, паршивая. Еле привели все в порядок. — И он указал на ведра, полные крови, ваты, пропитанной дезинфицирующими средствами. — Здорово пришлось поработать, честное слово.

Персонал был в прекрасном настроении — врачи, сестры и сиделки. Им принесли раненого в тяжелейшем состоянии, грязного, с распоротым и обожженным животом, с обрывками одежды, прилипшими к мясу. Теперь на носилках уносили совершенно чистое тело. Живот был аккуратно зашит.

Дальше будет видно. Может быть, Ле Кленш придет в себя, а может, и нет. В больнице не пытались узнать, кто он такой.

— У него в самом деле есть шанс выкарабкаться?

— Почему бы нет? На войне мы и не такое видели.

Мегрэ немедленно позвонил в гостиницу «Взморье», чтобы успокоить Мари Леоннек. Теперь он уходил из больницы. Дверь бесшумно закрылась за ним — она была хорошо смазана. Вокруг ночь, пустынная улица, маленькие домики обывателей.

Не сделал комиссар и десяти шагов, как перед ним выросла фигура, отделившаяся от стены. При свете фонаря возникло лицо Адели, она в упор спросила:

— Он умер?

Адель, наверное, прождала здесь несколько часов. Лицо у нее осунулось, кольца волос на висках развились.

— Еще нет, — в тон ответил Мегрэ.

— Но умрет?

— Может быть, да, может быть, нет.

— Вы думаете, я сделала это нарочно?

— Я ничего не думаю.

— Это ведь неправда! — Комиссар продолжал шагать. Она шла за ним, и ей приходилось идти очень быстро.

— Сознайтесь, в сущности, он сам виноват.

Мегрэ сделал вид, что даже не слушает ее, но она упрямо продолжала:

— Вы прекрасно знаете, что я хочу сказать. На борту он уже чуть ли не говорил о том, что женится на мне. Ну а затем, на берегу… — Она не отступала. Казалось, ею владела повелительная потребность говорить. — Если вы думаете, что я пропащая девка, значит, вы меня не знаете. Но только бывают такие минуты… Послушайте, господин комиссар, вы должны все-таки сказать мне правду. Я знаю, что значит пуля. В особенности если выстрел в упор, в живот. Ему вскрыли брюшную полость? Да?

Чувствовалось, что она бывала в больницах, слышала разговоры врачей, знала людей, в которых не раз стреляли из револьвера.

— Операция удалась? Говорят, это зависит от того, что он ел, перед тем как его ранило…

Это был не мучительный страх. Это было ожесточенное упорство, которое не останавливалось ни перед чем.

— Вы не хотите мне отвечать? Однако же вы прекрасно поняли, почему я тогда так взбесилась. Гастон — подонок, и я никогда его не любила. А вот этот…

— Возможно, он будет жить, — отчеканил Мегрэ, глядя женщине в глаза. — Но если драма, происшедшая на «Океане», не разъяснится до конца, радости ему от жизни будет мало.

Он ждал, что она что-нибудь скажет, вздрогнет. Она лишь опустила голову.

— Вы, конечно, думаете, что мне все известно. Поскольку оба они были моими любовниками. И все-таки клянусь вам… Нет, вы не знали капитана Фаллю. А значит, не можете понять. Он был влюблен, это точно. Приезжал ко мне в Гавр. И ясное дело, такая страсть, в его возрасте, немного подействовала на рассудок. Но это не мешало ему быть предельно дотошным во всем, прекрасно владеть собой, а что касается порядка, так это был просто маньяк. Я до сих пор не понимаю, как это он решился спрятать меня на борту. Но знаю наверняка, что едва судно вышло в море, как он возненавидел меня. Характер его сразу изменился.

— Однако радист-то вас тогда еще не видел.

— Нет. Он увидел меня лишь на четвертую ночь, я вам уже говорила.

— Вы уверены, что в характере Фаллю еще до этого появились странности?

— Может быть, не до такой степени. А потом были дни, когда это становилось невероятным, когда я думала, не сошел ли он с ума.

— И вы совсем не подозревали, в чем причины такого поведения?

— Я думала об этом. Иногда мне казалось, что у них с радистом существует какая-то тайна. Я даже думала, уж не занимаются ли они контрабандой… Нет, больше меня на траулер не затащат! Подумайте, все это длилось три месяца и чем закончилось! Одного убили, едва пришли в порт. Другой… Это правда, что он жив?

Они дошли до набережной, и женщина колебалась, идти ли ей дальше.

— А где Гастон Бюзье?

— В гостинице… Он прекрасно знает, что сейчас не время мне надоедать: я его за одно слово могу выставить.

— Вы сейчас пойдете к нему?

Она пожала плечами, что означало: «А почему бы и нет?»

Однако к ней вдруг вернулось кокетство. Прежде чем уйти, она прошептала с неловкой улыбкой:

— Благодарю вас, комиссар. Вы были так добры ко мне. Я…

Это было приглашение, обещание.

— Ладно! Ладно! — проворчал он, удаляясь. И толкнул дверь «Кабачка ньюфаундлендцев».

В ту минуту, когда он взялся за ручку двери, из кафе шел такой шум, словно говорили одновременно человек двенадцать. Как только дверь отворилась, моментально воцарилось полное молчание. А между тем в зале было больше десяти человек, две или три группы людей, которые перед тем, несомненно, переговаривались.

Хозяин вышел навстречу Мегрэ, не без некоторого стеснения пожал ему руку.

— Правда ли, что тут рассказывают? Правда, что Ле Кленш выстрелил в себя из револьвера?

Посетители пили, делая вид, что разговор их не интересует. Здесь были Малыш Луи, негр, бретонец, главный механик траулера и несколько других, которых комиссар уже запомнил.

— Правда, — отозвался Мегрэ. И заметил, что главный механик беспокойно заерзал на обитой вельветом банкетке.

— Ну и плавание! — проворчал кто-то в углу с ярко выраженным нормандским акцентом.

Его слова, должно быть, очень хорошо выразили общее мнение, потому что головы присутствующих опустились, кто-то ударил по мраморному столику кулаком, а чей-то голос, как эхо, повторил:

— Да, хуже не бывает!

Но тут Леон кашлянул, призывая клиентов к осторожности, и показал им на моряка в красном свитере, который одиноко сидел и пил в углу.

Мегрэ сел возле стойки и заказал коньяк с водой.

Все замолчали. Каждый старался для вида чем-то заняться. И Леон, как ловкий режиссер, предложил самой многолюдной группе:

— Хотите домино?

Это был способ произвести шум, занять руки. Домино, повернутые вверх черной стороной, были смешаны на мраморной доске столика. Хозяин сел возле комиссара.

— Я заставил их замолчать, — прошептал он, — потому что тот тип в левом углу — отец парнишки. Понимаете?

— Какого парнишки?

— Юнги Жана Мари. Того, что упал за борт на третий день плавания.

Этот человек прислушивался. Если он и не различал слов, он понял, что речь идет о нем. Он сделал знак официантке наполнить его стопку и, сморщившись, залпом осушил ее.

Он был пьян. Его выпуклые светло-голубые глаза уже помутнели. Комок жеваного табака оттопыривал левую щеку.

— Он тоже ходил к Ньюфаундленду?

— Прежде ходил. Теперь у него семеро детей, и зимой он ловит сельдь. Зимой ведь плавание короче: сначала месяц, потом все меньше и меньше, по мере того как рыба спускается к югу.

— А летом?

— Летом он рыбачит самостоятельно, ставит тройные сети, клетки для ловли омаров.

Человек этот сидел на той же скамье, что и комиссар, только с другого края. Мегрэ наблюдал за ним в зеркало. Он был маленького роста, широк в плечах. Типичный моряк с Севера — коренастый, упитанный, с короткой шеей, розовой кожей, светлой бородой. Как и у большинства рыбаков, руки его были покрыты шрамами от фурункулов.

— Он всегда так много пьет?

— Они все пьют. Но особенно он напивается с тех пор, как погиб парнишка. Ему очень тяжело видеть «Океан».

Теперь этот человек смотрел на них с наглым видом.

— Что вы от меня хотите? — заикаясь, обратился он к Мегрэ.

— Ровно ничего.

Матросы следили за сценой, продолжая партию в домино.

— Нет, вы должны сказать! Что, я не имею права выпить?

— Да нет, почему же!

— Только скажите, что я не имею права пить! — повторил он с упорством пьяного.

Взор комиссара упал на черную повязку, которую он носил на своем красном свитере.

— Тогда чего же вы прилипли ко мне и все время про меня говорите?

Леон сделал Мегрэ знак, чтобы тот не отвечал, и направился к своему клиенту.

— Послушай, перестань скандалить, Каню. Господин комиссар говорит не о тебе, а о парне, который пустил в себя пулю.

— Так ему и надо! Он что, умер?

— Нет. Может быть, его еще спасут.

— Тем хуже! Пусть они все подохнут!

Эти слова произвели сильное впечатление. Все лица повернулись к Каню. И у того появилась потребность прокричать еще сильней:

— Да, все, сколько их тут есть!

Леон встревожился. Он смотрел на всех умоляющими глазами и, повернувшись к Мегрэ, развел руками, показывая, что он бессилен.

— Послушай, иди спать. Жена тебя ждет.

— Плевать мне на это!

— Завтра у тебя не будет сил вытащить твои тройные сети.

Пьяница усмехнулся. Малыш Луи в это время позвал Жюли.

— Сколько с нас?

— Два раза всем по стопке?

— Да, запиши это на мой счет. Завтра я получаю аванс, а потом ухожу.

Он встал, и бретонец, который не отставал от него ни на шаг, поднялся за ним, как автомат. Луи притронулся к фуражке. Притронулся второй раз, повернувшись к Мегрэ.

— Подлецы! — проворчал Каню, когда оба они проходили мимо него. — Все вы подлецы.

Бретонец сжал кулаки, хотел было ответить, но Малыш Луи потащил его за собой.

— Иди ложись спать! — твердил Леон. — Все равно сейчас будем закрывать.

— Уйду тогда, когда все уйдут. Что я, хуже других, что ли? — Взглядом он искал Мегрэ. Казалось, он хочет затеять ссору. — Вот этот толстяк, например, что он во всем этом понимает?

Он говорил о комиссаре. Леон чувствовал себя как на горячих углях. Оставшиеся в зале посетители следили за сценой, уверенные, что сейчас что-то произойдет.

— Ладно! Лучше я уж уйду. Сколько с меня?

Он пошарил у себя под блузой, вытащил кожаный кошелек, бросил на стол жирные ассигнации, встал, качнулся, пошел к двери, которую с трудом отворил.

Он ворчал что-то неясное — ругательства или угрозы. Выйдя на улицу, прильнул лицом к окну, чтобы в последний раз посмотреть на Мегрэ, и нос его расплющился на затуманенном стекле.

— Это для него страшный удар, — вздохнул Леон, возвращаясь на свое место. — У него был только один сын. Все остальные — девочки. Они, можно сказать, в счет не идут.

— А что здесь рассказывают? — спросил Мегрэ.

— О радисте? Да они ничего не знают. Вот и выдумывают всякую ерунду.

— Что именно?

— Да не знаю. Все о дурном глазе.

Мегрэ почувствовал, что на него устремлен чей-то взгляд. Это был взгляд главного механика, сидевшего за столом, напротив него.

— Ваша жена вас больше не ревнует? — спросил Мегрэ.

— Да ведь мы завтра уходим. Пусть теперь попробует привязать меня к Ипору!

— «Океан» отплывает завтра?

— Да, в час прилива. Не думаете же вы, что судовладельцы оставят его плесневеть в гавани?

— Нашли кого-нибудь на место капитана?

— Пенсионера, который вот уже восемь лет как не плавал. И командовал всего лишь трехмачтовым барком. Хорош капитан…

— А радиста?

— Взяли одного мальчишку из училища. Он приедет завтра утром. Из Школы искусств и ремесел, так ее называют.

— Старший помощник вернулся?

— Вызвали телеграммой. Прибудет завтра утром.

— А команда?

— Как обычно. Собрали тех, что болтались в порту.

— А юнгу нашли?

Главный механик вскинул на него острый взгляд.

— Да, — сухо бросил он.

— И вы рады, что уходите?

Ответа не последовало. Главный механик заказал еще стакан грога. А Леон вполголоса сказал:

— Только что получили известие о «Мирном», который должен был вернуться на этой неделе. Это судно той же серии, что «Океан». Оно затонуло за три минуты, после того как наскочило на скалу. Все матросы погибли. У меня наверху жена старшего помощника, которая приехала из Руана встретить мужа. Она целые дни проводит на молу. Еще ничего не знает: компания ждет подтверждения, прежде чем объявить о несчастье.

— Из той же серии! — проворчал главный механик, слышавший слова Леона.

Негр зевал, тер глаза, но и не думал уходить. Домино, в которое теперь никто не играл, образовало сложный рисунок на сером прямоугольнике стола.

— Итак, — медленно заключил Мегрэ, — никто не знает, почему радист пытался покончить с собой?

Его слова были встречены упрямым молчанием. Может быть, все эти люди и знали? Может быть, до такой степени были связаны тайными узами братства моряков, которые не любят, чтобы люди с суши вмешивались в их дела?

— Сколько с меня, Жюли?

Мегрэ поднялся, уплатил и тяжело направился к двери. Десять человек провожали его взглядами. Он обернулся, но увидел только замкнутые недоброжелательные лица. Сам Леон, несмотря на всю любезность, обязательную для хозяина бистро, составлял одно целое со своими клиентами.

Был отлив. Виднелись только трубы траулера и грузовые краны. Вагоны исчезли. Набережная опустела.

Рыбачья лодка с белым фонарем, качающимся на вершине мачты, медленно удалялась к молу; с нее доносились голоса двух матросов.

Мегрэ набил последнюю трубку, посмотрел на город, на башни бенедиктинского монастыря, у подножия которых виднелись темные стены больницы.

Окна «Кабачка ньюфаундлендцев» выделялись на набережной двумя светящимися прямоугольниками.

Море было спокойно. Слышался только тихий шепот воды, которая лизала гальку и сваи мола.

Комиссар стоял у самого края набережной. Толстые канаты, которые держали «Океан», были наброшены на бронзовые кнехты.

Он наклонился. Матросы опускали крышки трюма, куда днем складывали соль. Какой-то совсем молодой человек, моложе Ле Кленша, в городской одежде, смотрел у кабины радиста, как работают моряки. Это, вероятно, был преемник того, кто сегодня пустил себе пулю в живот. Он курил сигарету короткими, нервными затяжками. Парнишка был взволнован. Он приехал из Парижа, из Высшей школы. Быть может, мечтает о приключениях.

Мегрэ все не решался уйти. Его удерживало странное чувство: ему казалось, что тайна скрывается здесь, совсем близко, что нужно еще только одно усилие…

Вдруг он обернулся, потому что почувствовал: кто-то стоит у него за спиной. В темноте он заметил красный свитер, черную нарукавную повязку.

Человек не видел комиссара или не обратил на него внимания. Совершенно пьяный, он дошел до самого края набережной и лишь каким-то чудом не рухнул в пустоту.

Теперь комиссар видел его лишь со спины. У Мегрэ создалось впечатление, что сейчас у пьяницы закружится голова и он упадет на палубу траулера. Но нет! Тот говорил сам с собой. Усмехался. Грозил кому-то кулаком.

Потом плюнул на палубу раз, другой, третий. Он плевался, чтобы выразить свое отвращение. После этого, по-видимому, почувствовал облегчение и ушел не по направлению к своему дому, который находился в рыбацком квартале, а в приморскую часть города, где виднелись освещенные окна какого-то притона.

Глава 9 Двое мужчин на палубе

Со стороны скал раздался дребезжащий звук: часы бенедиктинского аббатства пробили час ночи.

Заложив руки за спину, Мегрэ шел к гостинице «Взморье», но, по мере того как он продвигался вперед, шаги его становились все медленнее и в конце концов посреди набережной он остановился совсем.

Впереди была гостиница, его комната, постель, мирная, успокаивающая обстановка.

Позади… Он обернулся. Увидел трубу траулера, которая слегка дымилась, потому что пары уже развели. Фекан спал. Посреди бухты плавало отражение луны. Поднялся ветерок, он дул с океана и обдавал холодом.

Тогда Мегрэ повернулся кругом, повернулся тяжело, с сожалением. Снова перешагнул через канаты, зачаленные за кнехты, опять остановился на краю набережной, устремив взгляд на «Океан».

Глаза его совсем сощурились, рот принял угрожающее выражение, руки, засунутые в карманы, сжались в кулаки.

Это был одинокий, недовольный, замкнутый Мегрэ, который упрямо добивался своего, не беспокоясь о том, что он может показаться смешным.

Был отлив. Палуба траулера опустилась на четыре-пять метров ниже уровня суши. Но с набережной на капитанский мостик была перекинута доска. Тонкая, узкая доска.

Шум моря становился все сильнее: должно быть, начинался прилив. Мутная вода постепенно заливала гальку пляжа.

Мегрэ ступил на доску, которая прогнулась дугой, когда он дошел до середины. Но он пошел дальше. Опустился на скамью вахтенного, лицом к штурвалу.

На компасе висели толстые морские перчатки капитана Фаллю. Мегрэ был похож на собаку, которая злобно и упрямо делает стойку перед норой, где она кого-то почуяла.

Письмо Жориссана, его дружеское отношение к Ле Кленшу, хлопоты Мари Леоннек уже не играли для Мегрэ никакой роли: теперь это было его личное дело.

В своем воображении комиссар воссоздал капитана Фаллю. Познакомился с радистом, Аделью, главным механиком. Постарался прочувствовать жизнь всего траулера.

Но этого оказалось недостаточно: что-то от него ускользало, и ему казалось, что он понял все, кроме самой сути драмы.

«Океан» спал. На борту улеглись моряки. Комиссар сидел на скамье, сгорбившись, слегка расставив колени, опершись на них локтями. И взгляд его то и дело останавливался на какой-нибудь детали: например, перчатках, огромных, бесформенных. Фаллю, должно быть, надевал их только на вахте и здесь же оставлял.

Повернувшись назад, можно было видеть кормовую надстройку. Впереди выделялись вся палуба, полубак и совсем близко радиорубка.

Плескалась вода. Давление пара незаметно повышалось. И теперь, когда в топке горел огонь, когда котлы были наполнены водой, корабль казался более живым, чем в предыдущие дни.

Кто это спит там, возле кучи угля? Не Малыш ли Луи?

Направо — маяк. На конце мола — зеленый свет, на конце другого — красный. И море — большая черная яма, издающая острый запах.

Мегрэ рассматривал все это медленно, пристально, пытаясь оживить то, что его окружало, почувствовать все это. И понемногу им овладевало какое-то лихорадочное состояние.

Тогда была такая же ночь, как эта, но холоднее, потому что весна только еще начиналась.

Траулер стоял на том же месте. Над трубой поднималась струйка дыма. Несколько спящих людей.

Пьер Ле Кленш обедал в Кемпере у невесты. Семейная атмосфера. Мари, наверное, проводила его до дверей, чтобы поцеловать без свидетелей.

Всю ночь он провел в третьем классе поезда. Он вернется через три месяца. Снова увидит ее. Потом еще один рейс, и зимой, перед Рождеством, свадьба. Он не спал. Сундучок его лежал в багажной сетке. В нем была провизия, приготовленная матерью.

В тот же час капитан Фаллю выходил из домика на улице Этрета, где спала г-жа Бернар.

Капитан Фаллю, конечно, очень нервничал и волновался, заранее терзаемый угрызениями совести. Разве между ним и его квартирной хозяйкой не было молчаливого уговора, что он когда-нибудь женится на ней?

А между тем он всю зиму, иногда даже по нескольку раз в неделю, ездил в Гавр, чтобы встретиться там с женщиной. С женщиной, с которой он не смел показаться в Фекане, — молодой, хорошенькой, соблазнительной до того, что это даже внушало ему тревогу.

Капитан был человек благоразумный, педантичный, безупречно честный, так что судовладельцы ставили Фаллю всем в пример, а его судовые документы представляли собой образцы тщательности и порядка.

И все-таки он шел один по сонным улицам к вокзалу, куда должна была приехать Адель. Быть может, он еще колебался? Ведь он вернется только через три месяца. Найдет ли он ее по возвращении? Разве сможет она, такая живая, такая жадная до жизни, сохранить ему верность?

Это была женщина, совсем не похожая на г-жу Бернар. Она не проводила все свое время за уборкой в доме, чистя медные ручки дверей, натирая паркет. Это была женщина, запечатлевшая в его памяти такие картины, от которых он краснел.

Она смеялась пронзительным, чувственным смехом. Ее забавляло, что она будет плавать по морю, будет спрятана на корабле, будет переживать приключение.

Но разве не должен он был предупредить ее, что это приключение совсем не обещает быть забавным? Что, напротив, трехмесячное путешествие в запертой каюте может оказаться смертельным? Он собирался сказать ей это. Но не решался. Когда она была рядом, когда она смеялась, он не мог произнести ничего осмысленного.

— Значит, сегодня ночью ты тайком отведешь меня на корабль?

Они шли по улицам. В разных кафе и в «Кабачке ньюфаундлендцев» рыбаки кутили, пропивая аванс, который они получили только сегодня днем.

А капитан Фаллю, маленький, чистенький, все больше бледнеет, по мере того как они приближаются к порту, к его судну. Он уже видит трубу. Горло его сжимается. Еще есть время одуматься… Но на его руке повисла Адель. Она прижимается к нему, и он ощущает ее, теплую, трепещущую.

Повернувшись к набережной, где не было ни души, Мегрэ представлял себе их обоих.

— Это и есть твое судно? Ну и воняет же здесь! И надо пройти по этой доске?

Они ступили на трап. Капитан Фаллю в тревоге просит Адель помолчать.

— С помощью этого колеса управляют судном?

— Тс-с, тс-с.

Они спустились по железному трапу. Она уже была на палубе. Вошли в каюту капитана. Дверь за ним закрылась.

— Да. Это было так, — проворчал Мегрэ. — Вот они оба здесь, в каюте. Это их первая ночь на борту.

Он хотел бы отдернуть занавес мрака, увидеть бледное небо зари, силуэты матросов, которые, качаясь, огрузшие от выпитого спирта, пробираются на корабль.

Главный механик прибыл из Ипора с первым утренним поездом. Помощник приехал из Парижа. Ле Кленш из Кемпера.

Матросы суетились на палубе, спорили из-за коек на полубаке, смеялись, переодевались и появлялись вновь уже в жестких клеенчатых робах.

Среди них был парнишка, юнга Жан Мари, которого отец привел сюда за руку. Матросы толкали его, смеялись над его сапогами не по ноге, над тем, что глаза его то и дело наполнялись слезами.

Капитан все еще не выходил из своей каюты. Наконец дверь отворилась, и он тщательно закрыл ее за собой. Он словно весь высох, побледнел, черты его заострились.

— Это вы радист? Хорошо, я сейчас дам вам инструкции. А пока осмотрите радиорубку.

Часы шли. Судовладелец стоял на пристани. Жены и матери все еще приносили пакеты для тех, кто отправлялся в плавание.

Фаллю дрожал, думая о своей каюте, дверь которой ни в коем случае нельзя было открывать, потому что Адель, полураздетая, с приоткрытым ртом, спала, лежа поперек кровати.

На рассвете всем было немного тошно — не только Фаллю, но и тем, кто обошел все кабачки города, и тем, кто приехал по железной дороге.

Один за другим они заходили в «Кабачок ньюфаундлендцев», глотали кофе с коньяком.

— До свиданьица. Если, конечно, вернемся.

Завыла сирена. Потом еще два раза. Женщины и дети, в последний раз обнявшись с уходящими в море, бросились к молу. Судовладелец пожал руку Фаллю.

Траулер отвалил. Он уже скользил по воде, удаляясь от берега. Тут Жан Мари, юнга, задыхаясь от страха, затопал ногами, хотел прыгнуть на землю…

Фаллю стоял на том самом месте, где сейчас находился Мегрэ.

— Средний вперед. Сто пятьдесят оборотов. Полный вперед…

«Как там Адель? Все еще спит? Наверное, испугается, когда начнется качка».

Фаллю не двигался с места, на котором он простоял столько лет. Перед ним расстилалось море.

Все его нервы были натянуты: теперь он понимал, какую сделал глупость. На берегу это не казалось ему таким серьезным.

И вдруг раздались крики; группа людей, стоявших на молу, подалась вперед. Один из матросов, влезший на грузовую стрелу, чтобы послать прощальный привет семье, упал на палубу.

— Стоп! Задний ход! Стоп!

В каюте полная тишина. «Может быть, еще не упущено время высадить эту женщину?»

Траулер остановился между молами. К нему приближались шлюпки. Между ними пробирался рыбачий баркас.

Но матрос был ранен. Пришлось оставить его на берегу. Его спустили в рыбачью плоскодонку. Женщины, стоявшие на молу, пришли в ужас: они были суеверны. Да тут еще юнга чуть не бросился в воду — до того боялся уходить в море!

— Вперед!.. Средний!.. Полный!

Что до Ле Кленша, то он осваивал свои владения, пробовал аппаратуру, надев на голову шлем. И в таком наряде писал:


«Моя дорогая невеста! Восемь часов утра. Мы отходим. Город уже скрылся из виду и…»


Мегрэ раскурил новую трубку и поднялся, чтобы лучше видеть все вокруг. Он владел всеми этими людьми, он словно заставлял их действовать на судне, окидывая его взглядом.

Первый завтрак в узкой офицерской кают-компании: Фаллю, помощник, главный механик и радист. И капитан объявляет, что будет есть один, у себя в каюте.

Такого еще никогда не бывало. Нелепая идея! Все напрасно стараются угадать причину его решения.

И Мегрэ, опершись лбом на руку, ворчит:

— Носить пищу капитану в каюту поручено юнге. Капитан едва приотворяет дверь или прячет Адель под кроватью, которую нарочно поднял выше обычного.

Они вдвоем едят одну порцию. В первый раз женщина смеется, и Фаллю, разумеется, отдает ей почти всю свою долю.

Он слишком серьезен. Она насмехается над ним. Ласкает его. Он уступает. Улыбается.

Но разве на полубаке матросы уже не толкуют о дурном глазе? Разве они не судачат о том, почему капитан ест один? К тому же никто никогда раньше не видел, чтобы капитан все время носил в кармане ключ от своей каюты.

Теперь вращаются оба винта. Траулер завибрировал, так он и будет вибрировать все три месяца.

Внизу Малыш Луи и другие матросы бросают уголь в пылающую топку по восемь — десять часов в сутки или в полудреме следят за давлением масла.

Три дня. Это общее мнение. Понадобилось три дня, чтобы создать тревожную атмосферу. И с этого дня у матросов зародилось сомнение, не сошел ли Фаллю с ума.

Почему? Из ревности? Но Адель заявила, что увидела Ле Кленша только на четвертый день.

До тех пор он слишком занят своей аппаратурой. Он ловит сообщения для собственного удовольствия. Пытается что-то передать. И с наушниками на голове исписывает страницу за страницей, как будто почта сразу же доставит их его невесте.

Три дня. Все они едва успели познакомиться друг с другом. Быть может, главный механик, прильнув лицом к стеклу иллюминатора, заметил молодую женщину? Но не обмолвился об этом ни словом.

Атмосфера на борту создается лишь постепенно, по мере того, как люди сближаются, переживая общие приключения. Но пока еще они даже не начали ловить рыбу. Надо ждать, пока они встретят большой косяк там, у Ньюфаундленда, по другую сторону Атлантики, а это будет не раньше чем через десять дней.

Мегрэ стоял на капитанском мостике, и если бы кто-нибудь из матросов проснулся, он заинтересовался бы тем, что делает здесь этот огромный одинокий человек и почему он медленно оглядывается вокруг.

Он старался понять! Все действующие лица были на своих местах, со свойственным им образом мыслей, занятые своими заботами. Но с этого момента уже невозможно было ничего угадать. Здесь был большой пробел. Комиссар мог вспомнить только то, что ему сообщили участники рейса.

Приблизительно на третий день капитан Фаллю и радист стали враждебно смотреть друг на друга. У каждого в кармане лежал револьвер. Казалось, они боятся друг друга…

Однако Ле Клеши не стал еще тогда любовником Адели.

С тех пор капитан словно обезумел.

Они уже вышли в Атлантике за зону, где ходят пакетботы. Если им встречались суда, то это тоже были английские или немецкие траулеры, направлявшиеся на место лова.

Может быть, Адель теряла терпение, жаловалась на затворническую жизнь?

«Как безумный». Все свидетельства сходились на этом. Вряд ли одна лишь Адель могла вызвать такое потрясение у уравновешенного человека, для которого порядок всю жизнь был религией. Он разрешил ей две-три прогулки на палубе ночью, со множеством предосторожностей.

Тогда почему же он стал вести себя как безумный?

Свидетельства следуют одно за другим.

Он приказал поставить сеть в таком месте, где, сколько помнят матросы, никто никогда еще не поймал ни одной трески.

И он не был ни нервным, ни вспыльчивым, ни желчным. Это был обыкновенный обыватель, который одно время мечтал соединить свою жизнь с жизнью своей квартирной хозяйки г-жи Бернар и закончить дни в доме, полном вышивок, на улице Этрета.

Один за другим происходят несчастные случаи. Когда наконец они встретили косяк и начали ловить рыбу, ее засолили так плохо, что она неизбежно должна была испортиться в пути.

Фаллю не новичок, он вот-вот должен уйти на пенсию. До сих пор никто еще не мог его ни в чем упрекнуть.

Ест он по-прежнему один у себя в каюте.

— Он дулся на меня, — расскажет потом Адель. — Целые дни, даже недели не говорил со мной. Потом вдруг на него находило.

Порыв чувственности. Адель здесь, у него. Делит с ним постель. И все же он неделями держится, не поддается ей, пока соблазн не становится слишком сильным.

Поступил бы он так же, если бы его мучила только ревность?

Главный механик вертится вокруг притягивающей его каюты. Но у него не хватает смелости взломать замок.

И наконец, эпилог: «Океан» возвращается во Францию, полный плохо засоленной трески.

Должно быть, по дороге капитан составил завещание, где он просит никого не винить в его смерти.

Значит, он хочет умереть. Хочет покончить с собой. Но ведь никто из экипажа, кроме него самого, не может определить координаты судна, а он чересчур проникнут морским духом, чтобы не привести сначала свой траулер в гавань.

Убить себя, потому что он нарушил правила и привел с собой на корабль женщину? Потому что недостаточно посоленную рыбу продадут на несколько франков ниже установленной цены? Потому что матросы, удивленные его странным поведением, решили, что он сошел с ума?

И это самый холодный, самый расчетливый капитан в Фекане? Тот, чей бортовой журнал ставят всем в пример? Тот, кто уже так давно живет в спокойном доме г-жи Бернар?

Пароход причаливает. Все матросы прыгают на берег, бросаются в «Кабачок ньюфаундлендцев», где можно наконец выпить спиртного. И на всех словно лежит печать тайны. О некоторых вещах все умалчивают. Все встревожены. Не потому ли, что их капитан вел себя так необъяснимо?

Фаллю сходит на берег; его не сопровождает никто. Нужно подождать, пока набережная опустеет, чтобы высадить Адель.

Он делает несколько шагов. На набережной спрятались двое: радист и Гастон Бюзье, любовник Адели.

А кто-то третий бросается на капитана, душит его и толкает в воду.

И это произошло как раз на том месте, где «Океан» покачивается сейчас на черной воде. Тело зацепилось за якорную цепь.

Мегрэ хмуро курил.

С первого же допроса Ле Кленш лжет: говорит, что Фаллю убил человек в желтых ботинках. А человек в желтых ботинках — это Бюзье. На очной ставке Ле Кленш идет на попятную.

Зачем эта ложь, если не для того, чтобы спасти третьего человека, иначе говоря, убийцу? И почему Ле Кленш не открывает его имени? Напротив, позволяет себя арестовать вместо убийцы. Он едва защищается, когда его наверняка могут осудить.

Он мрачен, словно его мучат угрызения совести. Не смеет смотреть в глаза ни своей невесте, ни Мегрэ. Маленькая подробность: прежде чем вернуться на траулер, он пошел в «Кабачок ньюфаундлендцев». Поднялся к себе в комнату, сжег свои бумаги.

Из тюрьмы он вышел печальный, хотя Мари Леоннек рядом и старается вдохнуть в него оптимизм. И он находит способ достать револьвер.

Ему страшно. Он колеблется, долго сидит с закрытыми глазами, держа палец на спуске.

И стреляет.

По мере того как проходила ночь, воздух становился свежее, ветер все больше насыщался запахами водорослей и йода.

Траулер поднялся на несколько метров. Палуба была уже на одном уровне с набережной, и дыхание прилива заставляло «Океан» отходить в сторону, отчего капитанский мостик поскрипывал.

Мегрэ забыл про усталость. Самые тяжелые часы прошли. Приближалось утро.

Он подвел итог.

Капитан Фаллю, тело которого отцепили от якорной цепи.

Адель и Гастон Бюзье, которые ссорились, потому что не выносили друг друга, но ни у того, ни у другой не было иной опоры в жизни.

Ле Кленш, которого унесли из операционной на носилках смертельно бледным.

Мари Леоннек.

И эти матросы в «Кабачке ньюфаундлендцев», которые даже в состоянии опьянения словно хранили воспоминание о смертельной тоске…

— На третий день! — отчеканил Мегрэ. — Вот где надо искать. Искать что-то более страшное, чем ревность. И притом такое, что прямо вытекает из присутствия Адели на корабле.

Усилие было болезненным. Он напрягал все свои способности. На полубаке зажегся свет: матросы собирались вставать.

— На третий день…

Тут горло у него сжалось. Он посмотрел на кормовую надстройку, потом на набережную, где недавно видел человека, который, наклонившись, показывал кому-то кулак.

Быть может, Мегрэ просто замерз? Во всяком случае, его вдруг бросило в дрожь.

— На третий день… Юнга Жан Мари… Тот, который топал ногами и не хотел уходить в море. Его смыло волной. Ночью.

Мегрэ окинул взглядом палубу. Казалось, он искал место, где произошла катастрофа.

Это видели только двое: капитан Фаллю и радист Пьер Ле Кленш. На следующий день или еще днем позже Ле Кленш пришел к Адели.

В мыслях Мегрэ произошел резкий перелом. Он не стал задерживаться больше ни секунды. На полубаке кто-то зашевелился. Никем не замеченный, комиссар прошел по сходне, соединяющей корабль с берегом.

И, засунув руки в карманы, замерзший, мрачный, вернулся в гостиницу «Взморье».

День еще не наступил. Но ночь уже кончилась, потому что гребни волн на море стали ярко-белыми. Чайки светлыми пятнами выделялись на небе.

На вокзале свистел паровоз. Старуха с корзиной за плечами и с крючком в руках направлялась к скалам на ловлю крабов.

Глава 10 События третьего дня

Когда Мегрэ около восьми утра вышел из своего номера, в голове у него была пустота, его тошнило, словно он слишком много выпил.

— Дело идет не так хорошо, как ты хотел бы? — поинтересовалась его жена.

Он пожал плечами: пока ничего не ясно. На террасе гостиницы, выходившей на море, он увидел Мари Леоннек. Девушка была не одна. За ее столиком сидел какой-то мужчина. Она стремительно встала и с запинками проговорила, обращаясь к комиссару:

— Позвольте представить вам моего отца. Он только что приехал.

Дул свежий ветер. Небо заволокло облаками. Чайки летали над самой водой.

— Поверьте, я очень польщен, господин комиссар. Очень польщен и очень счастлив.

Мегрэ апатично посмотрел на него. Это был коротконогий человек, который казался бы не смешнее других, если бы не его огромный нос, вдвое или втрое больше нормального, к тому же пористый, как земляника. И когда он говорил, виден был только этот нос, все смотрели только на него. И что бы ни было сказано, любая патетика звучала чрезвычайно смешно.

— Закусите вместе с нами?

— Спасибо, я только что позавтракал.

— Ну, тогда рюмочку спиртного, чтобы согреться.

— Пожалуйста, не беспокойтесь.

Разве вежливо заставлять людей пить, даже если они не хотят?

Мегрэ рассматривал собеседника, рассматривал и его дочь, которая, если не считать носа, была похожа на отца. Глядя на нее, можно было хорошо представить себе, какой она станет лет через десять, когда исчезнет прелесть молодости.

— Я хочу идти прямо к цели, господин комиссар. Это мое правило. Для этого я провел всю ночь в дороге. Когда Жориссан пришел ко мне и сказал, что он будет сопровождать мою дочь, я дал согласие. Следовательно, меня нельзя упрекнуть в узости взглядов.

Мегрэ торопился в другое место, а тут еще этот напыщенный мещанин, который упивается своими разглагольствованиями!

— Однако отцовский долг велит мне выяснить, в чем тут дело, правда? Вот почему я прошу вас по чести и совести сказать мне, думаете ли вы, что молодой человек не виновен.

Мари Леоннек смотрела в сторону. Она, должно быть, неясно сознавала, что от вмешательства ее отца не будет никакого толку.

Когда она одна примчалась на помощь к жениху, это внушало к ней известное уважение. Во всяком случае, глядя на нее, можно было растрогаться. Вмешательство же отца меняло дело. Тут сразу запахло спорами, предшествовавшими ее отъезду, сплетнями соседей.

— Вы спрашиваете меня, убил ли он капитана Фаллю?

— Да. Вы должны понимать, как важно, чтобы…

Мегрэ с совершенно отсутствующим видом смотрел в пространство.

— Ну, так вот… — Он видел, что руки у девушки дрожат. — Он не убивал его. Вы извините? У меня срочное дело. Я, конечно, буду иметь удовольствие скоро увидеть вас.

Это было бегство. Комиссар даже опрокинул стул на террасе. Он догадывался, что его собеседники оторопели, но не обернулся, чтобы удостовериться в этом.

Выйдя на набережную, он пошел по тротуару в противоположную от «Океана» сторону, но все же заметил, что к траулеру стягиваются матросы. Не снимая с плеча сумок, они осматривались и знакомились с судном. С тележки сгружали мешки с картофелем. Комиссар заметил судовладельца в неизменных лакированных сапогах, с карандашом за ухом.

Из открытой двери «Кабачка ньюфаундлендцев» доносился сильный шум. Мегрэ неясно разглядел Малыша Луи, который разглагольствовал перед новенькими.

Комиссар не остановился. Он даже ускорил шаг, заметив, что хозяин поманил его. Пять минут спустя он уже звонил в двери больницы.

Дежурный врач оказался совсем молодым. Под его халатом виднелся костюм, сшитый по последней моде, изысканный галстук.

— Радист? Сегодня утром я как раз измерял ему температуру и пульс. Он чувствует себя как нельзя лучше.

— Он в полном сознании?

— По-моему, да. Ничего мне не сказал, но все время следил за мной взглядом.

— С ним можно говорить о серьезных вещах?

Врач неопределенно и равнодушно повел рукой.

— Почему бы и нет, поскольку операция была удачная и температура у него нормальная. Хотите пройти к нему?

Пьер Ле Кленш лежал один в маленькой, оклеенной моющимися обоями палате, где царила влажная жара. Он смотрел, как Мегрэ приближался к нему, и светлые глаза его были спокойны.

— Видите, все сделано как нельзя лучше. Через неделю он встанет на ноги. Правда, может быть, будет хромать, потому что сухожилие в бедре оказалось порванным. И ему придется быть осторожным. Оставить вас наедине?

Поразительно! Накануне сюда привезли бездыханное тело, окровавленное, грязное, и можно было поклясться, что в нем не оставалось даже искры жизни. А теперь Мегрэ видел белоснежную постель, лицо, правда, немного осунувшееся, немного бледное, но такое спокойное, какого он никогда не видел у Ле Кленша.

Может быть, поэтому Мегрэ колебался? Он ходил взад и вперед по палате, остановился у двойной рамы окна, откуда был виден порт и траулер, где суетились люди в красных свитерах.

— У вас хватит сил поговорить со мной? — внезапно проворчал Мегрэ, повернувшись к кровати. Ле Кленш слегка кивнул.

— Вы знаете, что официально я не имею отношения к делу? Мой друг Жориссан попросил доказать вашу невиновность. Я это сделал. Вы не убивали капитана Фаллю.

Комиссар глубоко вздохнул. Потом, чтобы поскорей со всем покончить, прямо перешел к своей теме:

— Скажите мне правду о событиях третьего дня рейса, то есть о гибели Жана Мари.

Мегрэ избегал смотреть в лицо раненому. Он набивал трубку, чтобы чем-нибудь заняться, и, так как молчание длилось слишком долго, он негромко начал:

— Это было вечером. На палубе стояли только вы и капитан Фаллю. Вы были вместе с ним?

— Нет.

— Капитан прогуливался возле кормовой надстройки?

— Да. Я только что вышел из своей каюты. Он меня не видел. Я наблюдал за ним, так как чувствовал что-то ненормальное в его поведении.

— Вы тогда еще не знали, что на борту есть женщина?

— Нет. Я думал, он потому так тщательно закрывает свою дверь, что держит у себя контрабандные товары.

Голос у Ле Кленша был усталый. Но он стал громче, когда радист произнес:

— Это самая ужасная вещь, какую мне приходилось видеть, господин комиссар. Кто его выдал? Скажите мне.

И он закрыл глаза, как закрыл их, когда собирался пустить себе пулю в живот, выстрелив из кармана.

— Никто. Капитан, должно быть, прогуливался в нервном состоянии, не проходившем у него со времени отплытия. Но кто-то ведь оставался у штурвала?

— Рулевой. Он не мог видеть нас: было темно.

— И тут явился юнга…

Ле Кленш прервал его и приподнялся, ухватившись руками за шнур, подвешенный к потолку, чтобы ему легче было двигаться.

— Где Мари?

— В гостинице. Приехал ее отец.

— Чтобы увезти ее. Да, это хорошо. Надо, чтобы он ее увез. И главное, пусть она не приходит сюда.

Он разгорячился. Голос его стал глуше, говорил он отрывисто. Чувствовалось, что у него поднимается температура. Глаза его заблестели.

— Не знаю, с кем вы уже говорили. Но теперь я должен сказать все. — Он волновался, и так сильно, что можно было принять его слова за бред. — Это неслыханно! Вы не знали мальчишку. Худой как щепка, и при этом одет в куртку, скроенную из старой штормовки отца. В первый день он боялся, плакал. Потом… Как бы это сказать? Стал мстить, делал всякие глупости. Это понятно в его возрасте, правда? Вы знаете, что значит «дрянной мальчишка»? Таким он и был: два раза я заставал его, когда он читал письма, которые я писал своей невесте. И он нахально заявлял мне: «Это твоей шлюхе?» В тот вечер… Я думаю, что капитан расхаживал взад и вперед, потому что слишком нервничал и не мог заснуть. Море довольно сильно волновалось. Время от времени волны перекатывались через борт и обливали железо палубы. Но все-таки это был не шторм. Я находился от них метрах в десяти. Расслышал только несколько слов, но видел их фигуры. Мальчишка наскакивал на него, как петух, смеялся. А капитан втянул шею в воротник куртки, засунул руки в карманы. Жан Мари говорил со мной о «моей шлюхе». Наверное, он так же шутил и с Фаллю. Голос у него был пронзительный. Я помню, что расслышал такие слова: «А если я скажу всем, что…» Я эту фразу понял только потом. Он разузнал, что капитан прячет у себя в каюте женщину. И был очень этим горд. Он хорохорился. Он был злой, сам того не сознавая. И тогда случилось вот что: капитан размахнулся, чтобы дать ему пощечину. Мальчишка, очень верткий, увернулся от удара, крикнул что-то — наверное, снова пригрозил рассказать… А рука Фаллю ударилась о ванты. Он, наверное, сильно ушибся. Гнев душил его. Басня о льве и комаре… Он забыл всякое чувство собственного достоинства. Погнался за мальчишкой. А тот вначале убегал, смеялся, а потом пришел в панику. Кто бы случайно ни появился на палубе, всякий мог услышать, разом узнать все. Фаллю обезумел от страха. Я видел, как он схватил Жана Мари за плечи, но вместо того чтобы держать его, толкнул вперед. Вот и все. Бывают такие роковые случайности. Голова его ударилась о кабестан. Я услышал пугающий звук, глухой удар. Череп…

Ле Кленш провел руками по лицу. Он был смертельно бледен, по лбу его струился пот.

— В эту минуту волна хлынула на палубу, так что капитан склонился над совершенно мокрым телом. В тот же миг он увидел меня. Я, конечно, забыл спрятаться. Я сделал несколько шагов вперед. Успел еще увидеть, как тело мальчишки скорчилось, потом застыло — движение, которого я никогда не забуду. Убит! И как глупо! А мы смотрели, не понимая, не в силах принять то ужасное, что совершилось. Никто ничего не видел и не слышал. Фаллю не смел дотронуться до мальчишки. Я ощупал ему грудь, руки, треснувшую голову. Крови не было. Раны тоже. У него просто раскололся череп. Мы оставались там, быть может, минут пятнадцать, не зная, что делать, понурые, с оледеневшими лицами, и брызги порой хлестали нас по лицу. Капитан стал другим человеком. Казалось, он надломился. Наконец он заговорил ровным, бесстрастным голосом: «Экипаж не должен узнать правду. Иначе дисциплине конец.» И он в моем присутствии поднял мальчишку. Надо было сделать только одно движение. Послушайте, я помню, как он большим пальцем начертил ему крест на лбу. Тело, унесенное морем, два раза ударилось о судно. Мы оба все еще стояли в темноте. Не смели смотреть друг на друга. Не смели говорить.

Мегрэ раскурил трубку и крепко сжал черенок зубами.

Вошла медсестра. Оба они посмотрели на нее такими отсутствующими глазами, что она смутилась и пролепетала:

— Нужно смерить температуру.

— Сейчас!

И когда дверь за сестрой закрылась, комиссар спросил:

— Тогда-то он и заговорил с вами о своей любовнице?

— С того момента он никогда уже не был прежним. В сущности, он, вероятно, не сошел с ума, но что-то с ним было не то. Сначала он тронул меня за плечо. И прошептал: «Все из-за женщины, молодой человек!» Меня лихорадило. Мне было холодно. Я не мог удержаться и не смотреть на море, в ту сторону, куда унесло тело. Вам говорили, как выглядел капитан? Маленький, сухой, с энергичным лицом. И говорил он короткими, рублеными фразами: «Вот. Пятьдесят пять лет… Скоро на пенсию… Солидная репутация… Кое-какие сбережения… Кончено… Все погибло… Из-за мальчишки, который… Верней, из-за девки…» И так вот ночью глухим, яростным голосом он обрывками рассказал мне все. Женщина из Гавра. Женщина, которая, должно быть, немного стоила. Но он уже не мог без нее обойтись. Взял ее с собой. И в ту же минуту у него появилось ощущение, что ее присутствие станет причиной трагедии. Она была здесь. Она спала.

Радист не находил себе места от волнения.

— Не помню, что он мне еще рассказывал. У него была потребность говорить о ней. «Капитан не имеет права устраивать скандал, из-за которого может потерять авторитет.» Мне и сейчас слышатся эти слова. Я впервые был в плавании, и теперь море казалось мне чудовищем, которое поглотит всех нас. Фаллю приводил мне примеры. В таком-то году один капитан взял с собой любовницу. Из-за этого на борту начались такие драки, что трое матросов не вернулись из рейса. Дул ветер. Волны одна за другой обдавали нас брызгами. Иногда волна лизала нам ноги, скользившие по жирному металлу палубы. Капитан не сошел с ума, нет. Но это был уже не прежний Фаллю. «Только бы закончить рейс, — твердил он, — а там увидим.» Я не понимал, что он имел в виду. Вот такой, фанатически преданный долгу, он казался мне одновременно и достойным уважения, и странным. «Не надо, чтобы знали матросы. Капитан всегда должен быть прав.» Нервы мои были болезненно напряжены. Я не мог ни о чем думать. Мысли путались у меня в голове, и в конце концов это превратилось в какой-то кошмар, который я переживал наяву. Я без конца писал письма невесте, но я был разлучен с ней на три месяца. Мне не знакомы были такие волнения… И когда он говорил мне: ее тело, я краснел, сам не зная почему.

— Больше никто на борту, кроме вас двоих, не знал правды о гибели Жана Мари? — медленно спросил Мегрэ.

— Никто.

— И по традиции капитан прочел заупокойную молитву?

— На рассвете. Погода была туманная. Траулер скользил в ледяной мгле…

— Матросы ничего не сказали?

— Бросали косые взгляды, шептались. Но Фаллю был решительнее, чем когда-либо, говорил очень резко. Он не допускал никаких реплик. Сердился, если кто-нибудь, как ему казалось, не так на него посмотрел. Испытующе глядел на матросов, словно стремился угадать, не зародилось ли у них подозрение.

— А вы?

Ле Кленш не ответил. Он протянул руку, взял стакан воды, стоявший на ночном столике, и жадно выпил его.

— Вы кружили вокруг капитанской каюты: хотели видеть ту женщину, которая до такой степени выбила Фаллю из колеи? Это было на следующую ночь?

— Да. Я на мгновение встретился с ней. Потом заметил, что ключ от радиорубки подходит к его каюте. Капитан был на вахте. Я вошел к нему в каюту…

— Вы стали ее любовником?

Лицо радиста помрачнело.

— Клянусь, вам этого не понять. Вокруг царила такая атмосфера, которая не имеет ничего общего с повседневной реальностью. Этот мальчишка… И церемония накануне… И все-таки, когда я думал о ней, передо мной возникал все тот же образ женщины, не похожей на других, женщины, которая сумела настолько изменить мужчину, сделать его не похожим на самого себя. Она лежала полуобнаженная…

Ле Кленш густо покраснел и отвернулся.

— Долго вы оставались в каюте?

— Может быть, часа два. Уже не помню. Когда я вышел, в ушах у меня шумело. Капитан стоял за дверью. Он ничего мне не сказал. Просто смотрел, как я вышел. Я чуть не бросился перед ним на колени, чуть не закричал, что это не моя вина, чуть не попросил у него прощения. Но у него было ледяное выражение лица. Я ушел. Вернулся в радиорубку. Я боялся. С этой минуты я всегда носил в кармане заряженный револьвер, потому что был уверен: Фаллю собирается убить меня. Но он больше никогда не сказал мне ни слова, кроме служебных распоряжений. Да и то большей частью пересылал их мне в письменной форме. Я хотел бы получше объяснить вам все, но я не способен на это. Каждый день становилось все труднее и хуже. У меня было такое впечатление, что о происшедшем все знают. Главный механик тоже бродил вокруг каюты капитана. А тот сидел там взаперти целыми часами. Матросы смотрели на нас вопросительно, тревожно. Они угадывали: что-то стряслось. Сто раз я слышал, как они говорят о дурном глазе. И у меня было только одно желание…

— Естественно! — проворчал Мегрэ.

Наступило молчание. Ле Кленш смотрел на комиссара глазами полными упрека.

— Десять дней подряд погода была плохая. Я болел, но думал только о ней. Она… Не могу вам сказать, как мне было больно. Да! Вожделение, от которого мутит, от которого плачешь и бесишься. Она называла меня своим большим мальчишкой. Совсем особенным, немного хриплым голосом. И я перестал писать Мари. Я предавался мечтам: убежать с этой женщиной, как только мы прибудем в Фекан…

— А капитан?

— Он становился все холоднее, все резче. Может быть, все-таки в его поведении была доля безумия не знаю. Однажды он отдал приказ начать лов, а все старые матросы утверждали, что в этих широтах никогда не видели рыбы. Он не допускал возражений. Боялся меня. Может быть, знал, что я вооружен? У него тоже было оружие. Когда мы встречались, он подносил руку к карману. Я сотню раз пробовал снова увидеть Адель. Но он всегда был в каюте. Глаза у него провалились, лицо осунулось. И этот запах трески… Люди, солившие в трюме, неприятности — одна за другой. Главный механик тоже держался начеку. Словом, никто не говорил естественно, свободно. Все мы трое походили на помешанных. Бывали ночи, когда я согласился бы убить человека, лишь бы добраться до нее. Понимаете? Ночи, когда я грыз зубами платок и повторял, подделываясь под ее голос: «Мой большой мальчишка! Дурачок!» И все это тянулось без конца. Дни сменяли ночи, наставали новые. А вокруг только серая вода, холодный туман, чешуя и потроха трески. Отвратительный вкус рассола в горле. Я думаю, если бы я мог побыть с ней еще один раз, я выздоровел бы. Но это было невозможно. Фаллю всегда был там, и глаза его все больше проваливались. И эта беспрерывная качка, жизнь без горизонта. Потом мы увидели скалы. Можете вы себе представить, что это продолжалось три месяца? Ну так вот, вместо того чтобы вылечиться, я заболел еще больше. Только теперь я отдаю себе отчет в том, что это была болезнь. Я ненавидел капитана, меня ужасал этот уже старый человек, который держал взаперти Адель. Я боялся вернуться в порт, боялся потерять ее навсегда. В конце концов он стал казаться мне каким-то демоном, злым духом, который один наслаждается этой женщиной. Когда мы подходили к порту, корабль маневрировал неудачно. Матросы с облегчением спрыгнули на землю, бросились в кабаки. Я хорошо знал, что капитан ждет ночного безлюдья, чтобы вывести Адель. Я пошел в свою комнату к Леону. Там у меня были старые письма, фотографии моей невесты, и я сжег их. Я вышел. Я вожделел Адели. Повторяю: вожделел. Разве она не говорила, что по возвращении Фаллю женится на ней? По дороге на судно я столкнулся с одним человеком… — Ле Кленш тяжело упал на подушку, лицо его сморщилось, словно от невыносимой боли, и он прохрипел: — Да ведь вы теперь сами знаете.

— Да, с отцом Жана Мари. Траулер был у пирса. На борту оставались только капитан и Адель. Он должен был вывести ее. Тогда…

— Замолчите!

— Тогда вы сказали человеку, который пришел посмотреть на корабль, где погиб его сын, что мальчишка убит. Верно? И пошли вслед за ним. Вы спрятались за вагон, когда он подошел к капитану…

— Замолчите!

— Преступление совершилось у вас на глазах.

— Умоляю вас!

— Вы присутствовали при этом. Поднялись на борт. Выпустили женщину…

— Я уже перестал желать ее.

Снаружи раздался громкий рев сирены. Дрожащими губами Ле Кленш произнес:

— «Океан».

— Да. Отходит во время прилива.

Они замолчали. До них доносились все звуки, раздававшиеся в больнице. Слышно было, как осторожно толкают каталки к операционной.

— Я уже перестал желать ее! — отрывисто повторил радист.

— Слишком поздно.

Снова молчание. Потом раздался голос Ле Кленша:

— И все-таки теперь я так хотел бы… — Он не смел произнести слово, которое вертелось у него на языке.

— Жить?

И Ле Кленш заговорил:

— Выходит, не понимаете? Я сам не понимаю. Все это происходило не здесь, а где-то в другом мире. Когда я вернулся сюда, я все понял. Послушайте. Там была эта черная каюта. Мы бродили вокруг нее. И ничего другого не существовало. Я хотел слышать, как она повторит еще раз «мой большой мальчишка». Не могу даже рассказать, как все произошло. Я открыл дверь. Она ушла. Там на набережной был человек в желтых ботинках, который ждал ее, и они бросились друг другу в объятия. Я проснулся — это самое подходящее слово. И с этих пор не хотел умереть. Но вот пришла Мари Леоннек вместе с вами. И Адель с этим мужчиной… Но что вы хотите от меня услышать? Уже слишком поздно, не так ли? Меня отпустили. Я пошел на траулер, взял револьвер. Мари ждала меня на набережной… Она не знала. Кто способен понять все это? Я выстрелил. Мне понадобилось немало минут, чтобы решиться. Из-за Мари Леоннек, которая была здесь.

Он зарыдал. И закричал во весь голос:

— Теперь мне все равно придется умереть. А я не хочу умирать. Боюсь умирать…

Тело его билось в судорогах. Мегрэ позвал сестру, и она усмирила его жестами, точными от долгой профессиональной привычки.

Траулер вторично издал свой душераздирающий рев, и женщины, провожавшие его, столпились на молу.

Глава 11 Отход «Океана»

Мегрэ прибыл на набережную как раз, когда новый капитан отдал приказ отдать швартовы. Он заметил главного механика, который прощался с женой, и, приблизившись к нему, отвел его в сторону.

— Мне нужна справка. Это вы, не правда ли, нашли завещание капитана и бросили его в почтовый ящик комиссариата?

Главный механик смутился, заколебался.

— Не бойтесь. Вы подозревали Ле Кленша. Думали, что таким способом спасете его. Тем более что вы все вертелись вокруг одной и той же женщины.

Сирена с бешенством призывала опаздывающих, и на набережной люди обнимались в последний раз.

— Не говорите мне больше об этом, ладно? Это правда, что он умрет?

— Если только его не спасут. Где было завещание?

— Среди бумаг капитана.

— А что вы там искали?

— Я надеялся найти одно фото, — опустив голову, признался Лаберж. — Вы позволите? Нужно…

Канат упал в воду. Сейчас должны были снять сходни. Главный механик прыгнул на судно, в последний раз махнул рукой жене, взглянул на Мегрэ.

И траулер медленно двинулся к выходу из порта. Один матрос нес на плечах юнгу, которому едва исполнилось пятнадцать лет. А мальчик взял у матроса его трубку и гордо держал ее в зубах.

На берегу плакали женщины.

Если идти быстро, можно было поспеть за пароходом, который начинал развивать скорость, только миновав мол. Люди кричали с берега.

— Если встретишь «Атлантику», не забудь сказать Дюгоде, что его жена…

На небе все еще громоздились облака. Ветер дул навстречу течению и поднимал маленькие волны, производившие отчаянный шум.

Какой-то парижанин в светлых брюках фотографировал отплытие; с ним были девушки в белых платьях, они смеялись.

Мегрэ чуть не свалил с ног женщину, которая, вцепившись в его руку, спрашивала:

— Ну что? Ему лучше? — Это была Адель. Она не пудрилась с самого утра, кожа ее лоснилась.

— А где Бюзье? — спросил комиссар.

— Предпочел смотаться в Гавр, боится всяких историй. И раз я ему сказала, что бросаю его… Но как там мальчик, Пьер Ле Кленш?

— Не знаю.

— Скажите!

Нет. Он предоставил радиста его судьбе. На молу он заметил группу людей: Мари Леоннек, ее отца и г-жу Мегрэ. Все трое смотрели на траулер, который в тот момент проходил мимо них; Мари Леоннек с воодушевлением поясняла:

— Это его судно…

Мегрэ, нахмурившись, медленно подошел к ним. Жена первая заметила его в толпе, собравшейся проводить отплывающих к Ньюфаундленду.

— Он спасен?

Г-н Леоннек с тревогой повернул к нему бесформенный нос.

— А, очень рад вас видеть. Как идет следствие, господин комиссар?

— Никак.

— То есть?

— Не могу сказать. Не знаю.

Мари вытаращила глаза.

— Ну, а Пьер?

— Операция прошла удачно. Кажется, он спасен.

— Он не виновен, правда? Умоляю вас, скажите отцу, что он не виновен.

Девушка вложила в эти слова всю душу. А Мегрэ, глядя на нее, воображал ее такой, какой она будет десять лет спустя, с чертами лица, похожими на отцовские, с немного строгим видом, внушающим уважение клиентам ее магазина.

— Он не убивал капитана, — сказал комиссар. И, обращаясь к жене, добавил: — Я только что получил телеграмму: меня вызывают в Париж.

— Уже? А я обещала пойти завтра купаться с…

Она поняла его взгляд.

— Извините нас.

— Но мы проводим вас до гостиницы.

Мегрэ заметил в стельку пьяного отца Жана Мари, который опять показывал кулак траулеру. Комиссар отвернулся.

— Не беспокойтесь, пожалуйста.

— Скажите, — осведомился г-н Леоннек, — могу я перевезти его в Кемпер? Конечно, люди будут болтать…

Мари смотрела на него с умоляющим видом. Бледная как полотно, она лепетала:

— Раз он невиновен…

Лицо у Мегрэ было хмурое.

— Не знаю. Вам решать.

— Вы мне позволите все-таки предложить вам что-нибудь выпить? Бутылку шампанского?

— Нет, спасибо.

— Ну, хотя бы рюмочку чего-нибудь. Например, бенедиктина: мы же на его родине.

— Кружку пива.

Наверху г-жа Мегрэ укладывала чемоданы.

— Значит, вы того же мнения, что и я, не так ли? Это хороший парень, который…

Опять этот взгляд девушки, умоляющий его сказать «да»!

— Я думаю, он будет хорошим мужем.

— И хорошим коммерсантом, — добавил отец. — Я ведь не позволю ему плавать целыми месяцами. Когда вы женаты, вы должны…

— Конечно!

— Тем более что у меня нет сына. Вы должны меня понять.

Мегрэ не сводил глаз с лестницы. Наконец на ней появилась его жена.

— Багаж готов. Поезд идет только в…

— Неважно! Возьмем машину.

Это было настоящее бегство.

— Если будете в Кемпере…

— Конечно, конечно…

И взгляд девушки! Она, видимо, поняла, что все далеко не так ясно, как кажется, но умоляла Мегрэ не говорить об этом. Она хотела сохранить жениха.

Комиссар пожал всем руки, заплатил по счету, выпил свою кружку.

— Тысячу раз благодарю вас, господин Мегрэ.

— Право, не за что.

Подъехала машина, заказанная по телефону.

«…и если только вы не получили каких-либо сведений, которые ускользнули от меня, я прихожу к заключению, что нужно сдать это дело в архив».

Это отрывок из адресованного Мегрэ письма комиссара Гренье из гаврской опербригады. Комиссар ответил телеграммой: «СОГЛАСЕН».

Полгода спустя он получил извещение:

«Г-жа вдова Ле Кленш имеет честь уведомить вас о бракосочетании своего сына Пьера с мадемуазель Мари Леоннек…»

...Пять лет спустя Мегрэ проезжал через Кемпер. Он увидел торговца канатами на пороге лавки. Это был еще молодой человек, очень высокий, с уже намечавшимся брюшком.

Он слегка хромал. Он позвал мальчугана лет трех, который играл с волчком на тротуаре.

— Иди домой, Пьеро. Мама будет сердиться.

И этот человек, слишком занятый своим отпрыском, не узнал Мегрэ, который, впрочем, ускорил шаги и отвернулся, состроив забавную гримасу.


Загрузка...