Мой палач. Реквием (СИ)

Глава 27

Сегодня все никак успокоится не могу, я жду Беса, но его нет весь день и вечер, и я буквально не отлипаю от окна. В доме все притихли. Виктор тоже куда-то резко сорвался, а Маргарита держит рот на замке.

Не понимаю что происходит, но чувствую, что что-то неладно. Бес не мог так резко пропасть, что случилось…Не знаю, но ловлю себя на мысли, что хочу его увидеть. Просто увидеть, несмотря на то что ненавижу, что желаю ему смерти в муках все равно, хочу просто убедится, что он жив.

Какое-то внутреннее предчувствие не дает уснуть. Сама не знаю что это, поэтому просто жду, когда Тимур вернется. Я не позволю демону так просто уехать, пока он не покажет мне могилу дочери.

Я прихожу в себя ночью от какого-то звука. Скрипят ворота и подбежав к окну вижу, как во двор быстро заезжают машины. Три авто и его первая…Бес вернулся.

Тут же вскакиваю с кресла и включаю свет. Меня всю колотит. Я не знаю, что там произошло, однако требую объяснений. Я больше не хочу здесь быть пленницей. Или пусть к могиле дочери отведет или пусть казнит. Мне все равно уже честно, но и жить так тенью в этом доме я больше не стану.

Слышу тяжелые шаги по коридору, а после дверь комнаты распахивается и я вижу его. Мрачный, собранный, напряженный. Бес стоит на пороге, окидывая меня серьезным взглядом.

— Не спишь?

— Где ты был?

— Не важно. Подойди.

Не знаю почему, но я слушаю его и осторожно подхожу к Бесу, в то время как он медленно расстегивает свою куртку и достает оттуда…девочку. Очень маленькую, темноволосую и перепуганную. Она сонно протирает глазки, обхватив Тимура за торс ножками и ручками, точно крошечная обезьянка.

— Кто это…

Онемевшими губами, на грани лезвия ножа.

— Наша дочь, Ася. Это она. Иди к маме, малыш.

От шока я даже пошевелится не могу. Вижу только, как Тимур отрывает от себя эту крошку и передает ее мне прямо в руки. Девочка при этом начинает хныкать и волчонком смотрит на меня.

— Тимур…

Слезы выступают на глаза, когда взяв ее на руки, я смотрю в лицо этой крошки. Те самые глазки, тот самый носик и родинки две под нижней губой. Тот самый запах. Ее. Родной. Невозможный. Моя доченька. Это она.

— Амели…Боже мой…Амели!!!

Ноги не держат и я опускаюсь на пол вместе с ней. Заливаясь слезами, я целую доченьку, как ошалелая, обнимаю, к себе прижимаю, вдыхая родной сладкий запах малышки. Моя, моя, моя!

— Моя…моя девочка, жива, жива, доченька мояяя!

Амели не спешит даваться мне в руки. Она замирает как дикий зверек, опасливо поглядывая как меня, наверное, как на сумасшедшую.

Она меня не узнает, не знает меня и это ножом по сердцу режет, однако прекратить целовать ее сейчас не могу. Я так скучала, так скучала по ней! Я думала, что никогда ее больше не увижу, что навсегда…потеряла ее.

Негромко хлопает дверь и подняв голову я вижу, что Бес вышел. Без единого слова он просто…оставил нас двоих.

***

Согревшись, малышка успокаивается и на удивление, долетаем мы без ее слез. Эта крошка почти всю дорогу обнимает меня, прижавшись всем телом. Она сильно мерзнет. Точно также, как Ася мерзла и вскоре уже вообще не хнычет, а спокойно сидит у меня под курткой.

До дома нас провожают мои люди. Я знаю, что хоть эта тварь Булат и подохла, его охрана будет нас искать, поэтому времени у нас мало.

Когда заезжаем во двор я вижу, как резко загорается свет в спальне. Мотылек. Она не спит. Хорошо. Как же я хочу верить, что она уже отошла от той дряни, которая ей туманила мозг и наконец-то сможет увидеть Амели.

Я предвидел, что реакция Аси будет тяжелой, но не думал, что настолько. Она выглядела сегодня уже более живой и несмотря на страх все же подошла ко мне. Без прокленов и угроз, как в последние две недели, Ася просто стояла передо мной, обхватив себя руками. Она ждала меня и мне было чертовски приятно это понять, хоть мотылек и не слова не сказала об этом.

Ее взгляд в тот момент. Черт, он меня резал по венам раскаленным ножом. Как только я расстегнул куртку и показал Амели, Ася застыла. Она не верила, а когда же малышку узнала, начала реветь.

Я передал дочь ей в руки и Ася целовала ребенка сотни раз, каждую частичку ее тела, каждый пальчик и волосок. Она обнимала дочь рыдая, воя в голос, сидя на полу с ней, и тогда я уже сам просто не смог.

Я вышел, оставив их наедине. Так было правильно. Я был там лишним и не хотел мешать в тот момент.

Она мать. И соскучилась по ребенку, которого считала убитым. Ася меня убийцей считала, в то время как я даже не знал о существовании нашей дочери.

Я опустился на пол за дверью и слышал только всхлипы, однако постепенно Ася перестала плакать, но и из комнаты не выходила. Я не стал ее трогать. Это была их с дочерью ночь, а не моя.

Я же сидел, как пес под дверью на полу и дышать не мог. Не мог и поднятся. Та пленка, которую увидел в комнате Булата…Это была правда, в то время как вся моя жизнь была фальшивкой. Фальшивые враги, фальшивая семья, фальшивя ненависть.

Я любил того, кто зарезал мою семью и так жестоко обошелся с той, которая вообще была ни в чем не виновата.

Я ее в подвале держал. Эту девочку, пианистку, которая в первое время даже от вида моего шарахалась, от голоса, от грубости, которую в жизни до меня не знала. Как она смотрела на меня тогда и много дней после. Как на чудовище, на монстра, которым я был и остаюсь до теперь.

Она сбежать пыталась, по лицу меня тогда царапнула от страха и я озверел. Ася была дочерью моего врага, я так думал тогда, я блядь, был в этом уверен на миллион процентов!

Я разорвал ее платье, повалил на мат и отымел девчонку. Жестко, вообще без церемоний в ее первый раз, жестоко даже. Я намеренно делал ей больно. Как она ревела тогда подо мной, тряслась, а я не слушал. Я хотел ее боли, которая черным ядовитым вулканом плескалась во мне все эти годы.

Я лишил эту куклу невинности как зверь, а после натянул ей ошейник и посадил на цепь, как суку. Оставил голой лежать до утра на морозе. Я имени ее лишил, свободы и даже нормальной еды. Я мстил Коршуновой и ломал ее так, как сам того хотел, и это у меня отлично получилось.

Ася заикалась потом долго, отойти не могла. Я перенес ее в комнату с подвала только, чтобы она не умерла до казни, а не потому, что пожалел. Я не знал, что такое жалость, ласка, тепло. Я годами этого не знал!

Ася боялась меня. Все время. Даже не смотрела мне в глаза. Я кормил ее с миски, как собаку, а после с рук. Она могла бы укусить меня, выбить еду, но нет. Моя девочка стояла предо мной на коленях и послушно ела с моих рук.

Она быстро сломалась. Быстро признала меня хозяином и слушалась. Тогда мне это нравилось. Нравилось ломать ее, хотя уже тогда я сомневался. Ася была настолько чистой, нежной и невинной, что я не мог уже ненавидеть ее. Ненавидеть ту, которая в сердце моем поселилась, которая чувствовать меня заставила снова, впервые за столько времени я не мог.

Как она плакала в ночь перед казнью. Просила без слов, спину мне целовала и ластилась, а я даже повернутся к ней не смел. Ненавидел, презирал своего мотылька, которого уже не хотел убивать. Я думал как ее спасти, хотя знал, что у нее практически нет шансов. Я был ее палачом, а она моей жертвой. Все было просто и предельно понятно.

В день казни Ася дрожала и сильно заикалась. Даже после того, что я с ней сделал, она все еще верила мне. Верила, что я спасу ее, а я не спас, я в яму ее сбросил, порезав руку и умыв ее же кровью. Я сделал это, чтобы у нее был хоть один шанс спастись и все же спас.

Я откопал Асю тогда, вырыл с земли и мою девочку едва откачали. Сломленная, она едва выжила тогда, когда я себя заново строил ради нее. Тогда же Ася получила шанс на жизнь и не воспользовалась им. Она ко мне пришла снова. Она должна была меня тогда ненавидеть, но нет.

Черт, я даже не знал таких людей, как она. В ней не было ненависти, в Асе только любовь ко мне была ВСЕГДА. Чистая, нежная, невинная. И я купался в ее любви, нагло воруя ее по частям, нося маску, притворяясь, пока мой замок не был разрушен и даже тогда она простила. Дала нам шанс, пока в нашей жизни снова не появился Булат.

Ася часто чудовищем меня звала. Она была права. Я и есть чудовище. Я ее сукой считал и обращался с нею также, держа на цепи. Как эта девочка мучилась потом, боялась меня, шею себе раздирала до крови. А это все моя работа была, МОЯ, блядь!

Поднимаюсь. Всего шатает, в груди жжет но знаю, ей больнее. Моей девочке в миллион раз больнее из-за меня, и хуже всего то, что теперь я обязан правду Асе рассказать, не то жить с этим просто не смогу.

Осторожно открываю дверь. Ася на полу сидит у дочери, которая спит на кровати, обложенная подушками и укрыта одеялом. Вижу, как мотылек за руку малышку держит. Не отпускает. Понимаю ее. Я отлично ее понимаю.

— Ась…

Услышав меня, Ася быстро на ноги встает, дочь загораживая. От меня!

— Пошли, поговорить надо.