Мой спаситель

Глава 4

Лине была уверена, что к концу дня цыган уйдет. Ведь к тому времени он наверняка устанет от собственной игры, увидев, как она погружена в свою работу и поэтому редко обращает на него внимание. Но он никуда не ушел, а, встав по другую сторону лотка, скрестил на груди руки и наблюдал за купцами, проходящими мимо людьми, но больше всего за ней. Ей казалось, что стоит поднять глаза — и она встретится с ним взглядом.

Это плохо влияло на ее бизнес. Сегодня она не продала и десяти локтей ткани, и надежды наверстать упущенное почти не осталось. Солнце уже клонилось к горизонту, и его закатные лучи золотили товары Лине. В воздухе висел резкий запах угасающей ярмарки — запах гнилых яблок, конского навоза, прокисшего пива.

Вскоре на лужайке разведут большой костер. Все желающие смогут поджарить на огне мясо или яблоки либо же купить угощение у бродячего торговца. Кое-кто из купцов уже собрал свои товары и отправил их с обозами домой. Но деревушка Авендон, в которой проживала Лине и располагался ее склад, находилась слишком далеко, чтобы ездить туда каждый вечер, поэтому Лине ночевала в палатке.

— Что бы вы хотели сегодня на ужин, миледи?

Лине испуганно схватилась за сердце. Она даже не видела, как цыган пересек лужайку.

— Пирог с мясом? Баранью ногу с горячей кашей?

— Нет. Я съем небольшую вяленую селедку и…

Цыган недовольно скривился.

— Вяленую селедку? — он осуждающе покачал головой. — Это не еда. Это наказание. Вы должны нормально питаться.

Она открыла рот, чтобы возразить, но он уже остановил пробегавшего мимо мальчишку, вложил ему в ладошку несколько монет и что-то прошептал на ухо. Одному Богу известно, откуда у него взялись деньги, но она сомневалась, что когда-либо снова увидит их или мальчугана.

Ее ждал большой сюрприз. Еще не успели она с Гарольдом убрать ткани, как парнишка вернулся с корзиной снеди, которой хватило бы на настоящий пир. Цыган, должно быть, купил не меньше десятка пирогов с мясом и фруктовых сладостей. В корзине также лежало говяжье бедро, здоровенный кусок твердого сыра и даже кувшин эля. Она стояла с открытым ртом, а цыган подошел к ней и сунул пирог с мясом прямо в рот.

— Надеюсь, вам нравится молодая баранина, — сказал он.

Прежде чем она смогла ответить, он крикнул:

— Гарольд! Дай отдохнуть своим старым костям. Я принес ужин.

Гарольд бросил сворачивать ткань и радостно заковылял к нему, даже не поинтересовавшись, откуда взялось угощение.

— Небось, селедка надоела до чертиков? — подмигнув, спросил у него цыган.

— О, да, — Гарольд облизнул губы.

Лине, несомненно, набросилась бы на цыгана с упреками, что он опять лезет не в свое дело, но рот у нее был еще занят, она доедала пирог с молодой бараниной. Он действительно был превосходен, с хрустящей корочкой, а мясо оказалось нежным и сочным. Он, безусловно, был значительно вкуснее постылой вяленой селедки с черствым хлебом. Но она скорее отрежет себе язык, чем скажет ему об этом.

— Селедку можно есть только в великий пост, — доверительно сообщил цыган. — Вот, мой друг, угощайся. Отведай пирога со свининой и глотни доброго эля, чтобы кусок не застрял в горле.

— Благодарю, милорд.

Милорд? Лине едва не поперхнулась пирогом. Неужели Гарольд действительно назвал этого простолюдина милордом? Она закашлялась, и глаза у нее увлажнились.

— Вероятно, первый глоток следует сделать вам, — подмигнув, заявил цыган и хлопнул ее по спине.

Она выхватила из рук Дункана кувшин с элем и сделала большой глоток. Отдышавшись, она вернула кувшин ему.

— Гарольд, это не твой лорд, — упрекнула она слугу и повернулась к цыгану. — Мой слуга и я были вполне довольны селедкой.

— Угу, — он смеялся над ней, и она понимала это.

— Я не заплачу вам за то, что съест мой слуга, — сообщила она.

— Я на это и не рассчитываю.

Отлично, решила Лине, по крайней мере мы друг друга понимаем.

Она отряхнула крошки с юбки и покосилась на фруктовый десерт. Пирожные выглядели весьма соблазнительно — золотистые, нежные и наверняка тающие во рту. Интересно, с чем они, с яблоками или вишнями? При мысли о том, что они, должно быть, очень вкусные, у нее потекли слюнки. Она облизнула губы. Яблочное или вишневое?

Она едва не прикусила язык. Может статься, решила она, если она подыграет ему и на самом деле разделит его угощение, цыган быстрее оставит ее в покое.

— В качестве платы, — заявил цыган, прервав ее размышления, — я прошу всего лишь о небольшой благодарности.

— Благодарю вас, милорд… еще раз, — повторил Гарольд с набитым бараниной ртом. На его лице отразилось смущение.

— Он не лорд, Гарольд! — словно рассерженная кошка, прошипела Лине и повернулась к цыгану. — Что вы подразумеваете под «благодарностью»?

— Я купил для вас отличное угощение, — объяснил цыган, — и я отвадил грабителей от вашего лотка. Это наверняка стоит…

— Грабителей? О да, вы отпугнули грабителей, а заодно и лордов с супругами и вообще всех, у кого в кошельке завалялась хоть одна монета! Сегодня я заработала столько, что не хватит на обед и нищему, поскольку вы расположились напротив и наблюдали за мной, как… ястреб на охоте.

— В самом деле? — протянул он, раздражающе и самодовольно улыбаясь. — Знаете, если бы вы больше следили за своими покупателями, а не пялились ежеминутно на меня…

Кровь прилила к ее лицу.

— На вас? — возмущенно завопила она. — На вас? Я никогда… Это вы смотрели… О!

По его многозначительной ухмылке Лине поняла, что цыган не поверил ни единому ее слову. И еще она поняла, что если будет продолжать в том же духе, то навлечет на себя еще больший позор. Она сунула ему недоеденный пирог, отряхнула руки и, призвав на помощь все свое достоинство, принялась складывать ткани.

Этот мужчина — самодовольный нахал, подумала она, встряхивая отрез камвольной шерсти, если он считает, что ей интересно смотреть на него. Ради всего святого, он простой крестьянин — грязный, бессовестный простолюдин, а она… она — леди. Или почти леди. Нет, что бы он там ни говорил, это он глазел на нее. Она была в этом уверена.

Лине швырнула сложенную камвольную шерстяную ткань на прилавок и взялась за другой рулон.

Гарольд, ничуть не смущаясь, продолжал запихивать дармовое угощение за обе щеки, облизывая пальцы и закатывая от удовольствия глаза. Наверное, ей следовало бы остановить его. В конце концов, он — ее слуга. Она могла бы заставить его перестать поглощать еду. Но он выглядел таким счастливым, а пироги с мясом были такими вкусными. Цыган доедал остатки ее пирога, хотя оставалось еще много еды. В животе у нее забурчало.

Она принялась складывать ткань вчетверо.

Лине снова взглянула на фруктовые пирожные. Они покоились на бедре у цыгана, который сидел, привалившись спиной к палатке. Если он будет неосторожен, то они могут упасть на землю и испортиться. Хотя с яблоками ничего особенного не случится, а вот вишни…

У нее снова потекли слюнки.

Она разглаживала материал широкими размашистыми движениями. Когда девушка подняла голову, цыган сидел с перепачканными жирным коричневым соусом губами. Она закусила губу и сложила ткань пополам.

— М-м, нет ничего лучше молодой английской баранины, правда, Гарольд? — проворковал цыган, вытирая рот рукавом.

— Так оно и есть, милорд, — согласился Гарольд и бросил на Лине быстрый извиняющийся взгляд. — Э-э… так оно и есть.

Лине вцепилась в прилавок обеими руками, едва сдерживаясь, чтобы не закричать. Предстоящий ужин вяленой селедкой казался ей все менее привлекательным.

— Вы можете уйти сразу же, как только закончите ужинать, — сухо заметила она.

— Я не могу съесть все это сам, — рассудительно заявил цыган. — Помогите мне. Я обещаю, что больше не заставлю вас краснеть.

Разумеется, от этих слов ее щеки снова запылали. Она попыталась не обращать на это внимания и не замечать взгляда его пронзительных синих глаз.

— Я не голодна, — солгала она. — И особенно мне не хочется… яблочных пирожных.

Улыбка его была подобна меду.

— Они с вишнями.

Она сделала глотательное движение. Она обожала пирожные с вишнями. Но они были куплены на деньги цыгана, а тот, без сомнения, добыл их из чужих кошельков.

— И они еще теплые. — Его синие глаза были такими же соблазнительными, как и сладости, которые он предлагал. Наверное, у дьявола тоже были такие же, когда он искушал Еву отведать запретный плод.

Она заколебалась.

— Я даже не буду заставлять вас съесть сначала всю вашу невкусную селедку, — поддразнивал он ее, комично нахмурив брови.

Против своей воли Лине улыбнулась.

— Я возьму только одно, — решила она, — а потом вы уйдете. У меня нет привычки жить на чужие подачки.

Дункан постарался скрыть изумление. Надменная торговка вела себя так, словно делала ему одолжение, соглашаясь принять пирожное из его рук. Но с какой жадностью она впилась в него, закрыв от наслаждения глаза. На ее губках остались капельки вишневого сока, и Дункану вдруг очень захотелось слизнуть их.

Но вот она язычком слизнула сок, ей он, без сомнения, тоже нравился. Подобное выражение он видел сотни раз на лицах детей, которых он подбирал с улицы, — это экстатическое чувство они испытывали, когда впервые пробовали апельсины или леденцы. Но Лине не была сиротой-беспризорницей. Наверняка она уже съела не одну корзину сладостей.

И он вновь ощутил уверенность в том, что еще ни один мужчина не касался ее. Глядя на ее сверкающие глаза, безупречную кожу, пухленькие губки и роскошные волосы, ему все-таки трудно было поверить в это.

Она была и оставалась загадкой, эта торговка шерстью, которая могла быть одновременно такой хитрой и очаровательно наивной. Сочетание было интригующим, но и опасным. Ей действительно повезло, что он взял на себя заботу о ее безопасности.

Она слизнула последнюю каплю сладкого сиропа с кончиков пальцев.

— Хотите еще?

Щеки ее очаровательно запылали. Она покончила с пирожным с той же скоростью, с какой умирающая с голоду собака расправляется с мясной косточкой, и она осознавала это.

— Нет, — она опустила глаза. — Благодарю.

Он улыбнулся. Наконец-то она сказала это. Она поблагодарила его.

— Вы доставили мне удовольствие, — добавила она, и это была чистая правда.

Лине подняла голову и ощутила, как тепло улыбки цыгана охватывает все ее тело до кончиков пальцев. Воцарилась неловкая тишина, она не знала, куда девать руки, и принялась теребить свои юбки.

— Может быть, вам лучше уйти, пока еще светло? — наконец выпалила она.

— Уйти?

Она оцепенела.

— Я же сказал вам, что нахожусь здесь, чтобы защищать вас. Ночь может оказаться даже более опасной, чем день.

— Но не можете же вы…

— Я просто не могу оставить вас сейчас одну. Оставить вас тогда, когда вы больше всего нуждаетесь во мне? Нет, это будет не по-рыцарски.

— Но я не нуждаюсь…

— Глупости, — отрезал он и принялся аккуратно собирать остатки пиршества и складывать на пустом прилавке. — Я лягу прямо здесь, перед палаткой. Вам не стоит беспокоиться обо мне. В этой накидке мне будет тепло, как в гнезде кукушки. И я буду спать чутко, чтобы не прозевать беду.

Она решила, что будет невежливо сказать, что она беспокоилась отнюдь не о его комфорте, что намного больше ее заботила собственная репутация. И действительно, что подумают люди, когда узнают, что какой-то бродяга спит под дверью де Монфоров? К несчастью, она ничего не могла с этим поделать. Простолюдин может спать там, где ему вздумается, если только облюбованное им место не является чьей-либо частной собственностью. А лужайка принадлежала всем.

Цыган зевнул и потянулся. По крайней мере, подумала она, в одном он прав. Любой возмутитель спокойствия дважды подумает, прежде чем решится иметь дело с мужчиной с такими руками.

Темнело быстрее, чем капля индиго растворяется в чане с горячей водой. А ей еще предстояло просмотреть счета, сложить ткани и подсчитать выручку. У нее не было времени на всякую ерунду. Она решила, что лучше всего будет, стиснув зубы, как-нибудь перетерпеть эту ночь. Было уже поздно, и она слишком устала, чтобы спорить с надоедливым цыганом. А завтра она его выпроводит. С утра у нее будет больше сил и, возможно, появятся новые доводы. Да, уж она придумает, что сказать этому мужлану, чтобы он убрался восвояси.

Через несколько часов Лине закончила работу, и Гарольд захрапел за тонкой полотняной ширмой. А вот она заснуть не могла. Она отщипывала маленькие кусочки от пирожка с мясом, оставшегося после ужина, прислушиваясь к стрекоту цикад в ночной тишине, и думала о мужчине, который спал в нескольких шагах — за стеной ее палатки.

Она вдруг подумала, не холодно ли ему. Внутри палатки было тепло и уютно. А снаружи холодный туман английской ночи пробирал до костей. Она виноватым взглядом обвела сложенные штабелями рулоны. Всего лишь небольшой отрез теплой шерсти мог согреть, обеспечив спокойный сон. И тут она вспомнила, что где-то у нее завалялся кусок вайдовой шерсти, вытканный с небольшим браком, который, даже если ей удастся продать его, принесет ей всего-то пару фунтов, не больше. Она решила, что вполне может обойтись без него. Кроме того, похоже, только так она сможет заснуть сама.

Она быстро встала и, чтобы не передумать, вытащила кусок шерсти из рулона дешевой ткани. Она тихонько откинула полог палатки и вышла в сумрак ночи. Холодная трава обожгла росой ее босые ноги, и она поджала пальцы. Затаив дыхание, Лине на цыпочках подошла к прилавку и перегнулась через него. Она увидела массивную фигуру цыгана, скорчившегося прямо на земле. Развернув отрез, она примерилась и накинула шерсть на спящего.

Материя приземлилась не совсем точно, часть накрыла цыгана, а другая легла на землю. Она тихонько выругалась. Ей пришлось перегнуться через прилавок, оторвав ноги от земли, и, вытянув руку, она с величайшей осторожностью потянула материю, чтобы накрыть его плечи.

Справившись с тканью, она начала выпрямляться.

Но вдруг кто-то схватил ее за запястье, и она, не успев отдернуть руку, громко ойкнула.

— Ш-ш!

Как он смеет успокаивать ее? Он напугал ее до полусмерти!

— Что вы себе поз… — зашипела она.

Он сжал ее запястье чуточку сильнее, чтобы она замолчала, а затем перевернул ее руку ладонью к себе. Его большой палец оказался в ее ладони. А потом что-то влажное и теплое коснулось кончиков ее пальцев.

Боже милостивый… он целовал ее.

Ей следовало отреагировать тысячью способов — ударить его, отдернуть руку, позвать на помощь Гарольда, — но прикосновение казалось таким невинным… и таким мимолетным, что, скорее всего, утром оно покажется ей сном.

— Благодарю вас, — пробормотал в ее пальцы цыган и отпустил руку.

Все закончилось так же быстро, как и началось. И тут на нее опустилась ночная прохлада, отчего она вздрогнула и поспешила назад в тепло и безопасность палатки. Но еще долгое время, пока она наконец не заснула крепким сном на своем соломенном матрасе, кончики ее пальцев покалывало от странного ощущения, которого она не понимала и которому не могла подобрать название.

Стояло лето. Дункан купался в южном пруду, позволяя воде омывать свое обнаженное тело, резвясь, подобно дельфину, в прогретых солнцем волнах и вновь погружаясь в освежающую влагу. Поток воды ласкал его тело маленькими водоворотами, цвет которых менялся от синего к голубому и золотистому.

И еще там были ее волосы — шелковистый каскад имбиря, ласково щекочущий его кожу, текущий, струящийся, подобно меду, меж его ног, оборачиваясь золотым облаком вокруг его груди, пока наконец восторг жидкого солнечного цвета не довел его до экстаза…

Цикады умолкли.

Он резко открыл глаза.

На него обрушилась ночь, черная, как капюшон приговоренного к смертной казни. Сердце его билось часто, но это был привычный ритм для опытного воина. Он положил правую руку на рукоять меча.

Рядом кто-то находился — он чувствовал их присутствие. Медленно и осторожно Дункан выглянул из своего кокона из накидки и шерстяного покрывала.

До рассвета было еще далеко, но заря уже позолотила край неба, так что он смог различить неясный силуэт человека, задумавшего что-то недоброе. Мужчина остановился менее чем в ярде от того места, где лежал Дункан. Он не рисковал подняться повыше, чтобы присмотреться, но готов был поклясться своим клинком: перед ним стоял один из людей Эль Галло. Он был уверен, что пират так легко не отступится и, конечно же, как мерзкий негодяй, нанесет удар под покровом ночи.

Но Дункан был готов к этому.

По крайней мере думал, что готов, пока мужчина не издал негромкий свист, подзывая двух сообщников из леса.

Дункан прищурился. Одного он мог застать врасплох. С двумя он мог биться на равных. Но трое… это будет непросто.

Знакомый жесткий шорох стали о кожу ножен подсказал ему, что его противники обнажили оружие. Они разделились, намереваясь обогнуть прилавок с разных сторон. Ему придется разделаться с первым нападавшим, а потом перепрыгнуть через прилавок, прежде чем остальные двое доберутся до входа.

Он улыбнулся. Хорошо — ему нравится рисковать.

Дункан досчитал до трех, а потом, словно дикий зверь, рванулся вперед, опрокинув первого злодея на землю. Мужчина начал выкрикивать что-то по-испански, отбиваясь ногами. Дункан сбросил свой плащ, спутал им ноги мужчины и вскочил на ноги.

Резко развернувшись на месте, он обнажил клинок. Слишком поздно. Те двое исчезли. Матерь Божья, неужели они уже внутри палатки? С бешено бьющимся сердцем он вскочил на прилавок.

Тот оказался совсем не таким прочным, как казался. Дерево жалобно заскрипело под весом его тела. Он оттолкнулся и спрыгнул, а ветхое сооружение развалилось на части.

Он бросился к палатке и резко откинул полог. Внутри было темно, как в преисподней. Теперь все было против него. Речь шла уже не о том, чтобы просто отпугнуть испанцев. Когда он найдет их, ему придется всех убить.

Откуда-то из середины палатки до него донеслось сонное бормотание Лине.

Он крикнул:

— Гарольд! Лине! Оставайтесь на месте, оба!

Он резко выбросил левую руку в сторону и почувствовал, что коснулся тяжелой шерсти — мужского одеяния. Резко рванув рукав на себя, он яростно ткнул мечом вперед. Но его цель, как ему показалось, просто растворилась в воздухе.

Он махнул мечом вправо. Проклятье! Где же они? Его нога наступила на нечто, весьма напоминавшее сапог, и он сделал широкое круговое движение мечом, располосовав очередной камзол. Но он не услышал ни вскрика, ни шума падающего тела, ни даже ругательства.

— Выходите ко мне, вы, жалкие трусы, — взревел он, пытаясь рассмотреть хоть что-нибудь в непроницаемой темноте.

Что-то тяжелое обрушилось на землю слева от него. Он опустил острие меча вниз, пригвождая врага к земле.

— Что происходит? — закричала Лине.

— Оставайтесь на месте!

Дункан описал мечом широкий полукруг вокруг себя. Один готов. Где же прячется второй? Он напрягся, пытаясь расслышать хоть что-то. Но снаружи собрались, наверное, уже все обитатели палаточного городка шерстянщиков, разбуженные шумом и создававшие не меньший гам. Он развернулся на месте и сделал назад шаг, потом другой.

И запутался в складках испанского плаща.

Дункан рухнул на землю, вознеся меч над собой. Одним резким взмахом он разрубил пополам и мужчину, и стенку палатки.

Он судорожно вздохнул. Прошло уже много времени с тех пор, как он последний раз убивал человека. Сегодня он убил двоих. Но его ангел был в безопасности. Только это имело значение.

Лине готова была поклясться, что этот цыган-лунатик поднял такой шум, который разбудил бы мертвого.

— Что происходит? — настойчиво восклицала она.

— Нет! — взорвался он. — Оставайтесь на месте. Вам не нужно этого видеть.

Лине поджала губы. Никто не смеет указывать ей, что она должна или не должна видеть, тем более в ее собственной палатке. Она плотнее запахнула полы своего ночного халата и двинулась вперед.

— Нет! Оставайтесь на месте!

— Что вы наделали? — раздраженно спросила она, не обращая внимания на его предостережения. — Вы разбудили всех шерстянщиков в палаточном городке.

Она прошла мимо него и откинула полог палатки. Серый предрассветный сумрак просочился внутрь. Груда камвольной ткани в центре палатки напоминала спящего бродягу. Она нахмурилась: «Что он здесь делает?»

— Гм! — раздался голос снаружи. — Я могу чем-нибудь помочь?

Лине обернулась. Перед остатками того, что когда-то было прилавком, стоял высокий джентльмен в черном — иностранец, судя по его произношению. Он держал в руке свечу, и в ее неверном свете она разглядела худощавое вытянутое лицо, обрамленное безупречно подстриженной и тщательно ухоженной бородкой. Его черные глаза казались бездонными и светились в темноте. Бархатная накидка незнакомца была оторочена мехом, а на груди на длинной цепи висел большой серебряный медальон.

— Вам нужна помощь, миледи? — поинтересовался он снова.

Миледи. Это слово на мгновение ошеломило ее.

— Нет… сэр… или да. — Она робко улыбнулась. — Боюсь, я в некоторой растерянности. Не могли бы вы одолжить мне свечу?

По свече скользнула капелька воска и стекла мужчине прямо на руку, но он даже не поморщился.

— Разумеется. Позвольте мне. — Глаза его сверкнули, когда он прошел мимо нее внутрь палатки.

Ничто не могло подготовить Лине к полному разгрому, представшему ее глазам. Повсюду валялась изорванная ткань, материя свисала с верхних перекладин палатки. Штабели тонкого черного сукна были развалены, и на них повсюду виднелись отпечатки грязных сапог. Рулон камвольной ткани был распорот, словно кабан на ужин. А ее лучшая итальянская голубая шерсть — та, которую она пообещала леди Алисе, — была приколота мечом к стене палатки, словно бабочка, пришпиленная негодным мальчишкой.

Вот только в роли негодного мальчишки выступал этот назойливый цыган, который сидел сейчас на корточках и с изумлением взирал на дело своих рук, причем с таким видом, словно не мог понять, что же здесь произошло.

На глаза Лине навернулись слезы. Так много труда. Так много времени. И все напрасно. И все из-за этого простолюдина.

Потребуются месяцы, чтобы вновь выткать такое количество ткани, и годы, чтобы поправить ее репутацию.

— Убирайтесь! — голос ее дрожал, но она справилась с собой, ведь де Монфоры не плачут.

Цыган поднялся на ноги.

— Но я…

— Убирайтесь!

— Послушайте…

— Мне кажется, леди выразилась достаточно ясно, — произнес мужчина со свечой.

— Лине, вы не понимаете, — взмолился цыган.

— Нет, — с угрозой в голосе заявил мужчина, — это вы не понимаете. Леди попросила вас удалиться.

Цыган повернулся к ней. На ее лице застыло выражение оскорбленного достоинства и непонимания, которое почти убедило его. Но ей-то следовало знать, что почем, и ей вообще не следовало доверять ему, ведь он был простолюдином. Как и ее мать.

— Лине, послушайте меня. Трое людей Эль Галло пришли сюда, чтобы причинить вам зло. Я должен был защитить вас. Я последовал за ними в палатку. Вы должны поверить мне.

Иностранец вызывающе прервал его, став между девушкой и цыганом.

— Трое мужчин? Но я никого не вижу.

— Они вошли сюда. Они должны быть здесь. — Дункан в отчаянии огляделся по сторонам. «Это сумасшествие», — подумал он. Он ведь видел их собственными глазами. Но так ли это на самом деле? Он уже не был уверен. Собственно, он ведь не видел, чтобы кто-то из них действительно проник в палатку. — Подождите. Один был снаружи. Я оставил его там, связав своей накидкой.

— Я никого не видел, простолюдин.

Дункан не собирался верить этому жеманному иностранцу на слово. Он рванулся мимо мужчины и откинул полог палатки. Снаружи собралась небольшая толпа торговцев, любопытство которых оказалось сильнее желания выспаться. Он пробирался сквозь переговаривающихся зевак, осматривая землю в поисках пропавшего испанца — его плаща, берета, шерстяного одеяла. Ничего.

Как могли три взрослых человека раствориться в воздухе? Здесь что-то не так. И Дункан не собирался оставлять Лине без защиты, пока не докопается до сути происходящего. Он отвернулся от зевак и приготовился сообщить ей новости.

Но сцена, представшая его глазам сквозь откинутый полог палатки, оставила у него во рту горький привкус, слова застряли у него в горле. Сильная, настойчивая, смелая Лине де Монфор плакала, как маленькая девочка. Слезы ручьем текли по щекам, несмотря на те усилия, которые она прилагала, чтобы сдержать их, а плечи вздрагивали.

Иностранец протянул к ней руки, словно рыбак, цепляющий рыбу садком, и медленно привлек к себе. Она уткнулась лицом в складки его плаща.

— Успокойтесь, миледи, — зашептал он. — Он ушел. — Потом негодяй поднял руку, затянутую в перчатку, и провел своими паучьими пальцами по ее золотым локонам. Локонам, которые принадлежали Дункану.

Кровь застучала у него в висках.

— Ш-ш, — негромко продолжал увещевать мужчина, гладя ее по голове. — Он больше не потревожит вас, миледи. Даю вам слово джентльмена.

Дункан сгорал от желания броситься к ним хотя бы ради того, чтобы продемонстрировать, что мужчина уж слишком поторопился с обещаниями. Если этот плут был джентльменом, то Дункан был готов съесть свой берет. Но в это мгновение Лине подняла на незнакомца страдальческие глаза, затуманенные слезами. Она взглянула на него с тем доверием и надеждой, которых добивался Дункан, но так и не получил.

И тут он пришел в ярость. Это его руки должны были обнимать. Это он должен был говорить ей слова утешения. Это ему пришлось спать всю ночь на холодной жесткой земле возле ее палатки. Это он рисковал жизнью против трех вооруженных грабителей. И пусть даже им каким-то чудом удалось ускользнуть, это в его глаза она должна была сейчас смотреть с таким обожанием.

Будь проклята эта девчонка! У нее не было сердца. Он не дал Эль Галло опозорить ее перед всеми прямо на пристани. Он спас ткань этой женщины, ее лошадь и жалкую повозку на дороге. Во имя всех святых! Ради нее он рисковал собственной жизнью. И вот один взмах бархатного рукава, один блеск серебряного медальона — и она так уцепилась в этого своего странного незнакомца, словно само солнце вращалось вокруг него.

Ладно, пусть она не верит, что нуждается в его защите. Очень хорошо. Он отказывается от своего предложения. Его ожидали более важные дела. Целые деревеньки вассалов его отца столкнулись с более серьезными проблемами, чем она. И уж они с благодарностью примут его помощь.

Стиснув зубы и упрямо выпятив челюсть, Дункан решительно зашагал с той надменностью, надеяться на которую ему позволяло его благородное происхождение. Он шел вдоль расступившихся любопытных зевак, пялившихся на него, подальше от палаточного ряда торговцев шерстью, к дороге, ведущей в замок.

Тайны ночи рассеяло восходящее солнце, озарив знакомые луга и холмы, принадлежавшие де Ваэрам. Направляясь домой, он старался выбросить из головы мысли о Лине. Вместо этого он думал о своих людях — арендаторах небольших клочков земли в Шотландии, простолюдинах, которые спали в лесу, не имея другой крыши над головой, обо всех своих слугах, купцах и нищих, которые когда-нибудь будут зависеть от него.

Но все, мимо чего он проходил, напоминало Дункану о Лине. Рожь, блестевшая вдали под солнцем, была такого же цвета, как и ее волосы. Блестящая зелень живых изгородей, разделявших поля, в точности совпадала по цвету с ее глазами. В лепестках дикой розы, карабкавшейся по валуну, угадывался нежный изгиб ее губ.

Где-то там осталась вздорная торговка с волосами, сверкавшими янтарем, и огромными изумрудными глазами, которая искала утешения в объятиях воина благородного происхождения. Скорее всего, она начисто позабыла о назойливом цыгане.

Если бы он мог с такой же легкостью отмахнуться от нее. В конце концов, он даже попытался убедить себя в том, что днем с ней ничего не случится и вообще его это больше не касается. Она даже не была его вассалом, а значит, не попадала под его защиту.

Он провел загрубевшей рукой по волосам. Не было смысла рассуждать о том, что первые лучи восходящего солнца идеально напоминали цвет ее волос. Совсем никакого смысла.

Он медленно шагал вверх по склону. Еще один день обещал быть невероятно длинным.

Лине ужаснулась: еще ни разу со дня смерти отца она не представала на людях полураздетой. Вот сейчас она стоит, поливая слезами рукав бархатного камзола какого-то несчастного джентльмена, а мысли ее в этот момент только о том, что этот чертов цыган предал ее.

Она ему доверяла. И, хотя ее разум и весь жизненный опыт свидетельствовали об обратном, она поверила ему. Посмотрев правде в глаза, следовало признать, что еще никогда ей не спалось так хорошо в ее собственном поместье в Авендоне, как этой ночью, когда она ощущала рядом присутствие цыгана.

Как он посмел обмануть ее?

Ей так был нужен совет отца. Она не допускала даже мысли о том, чтобы поговорить о своих проблемах с простым крестьянином.

— Ну вот, — успокаивающе проворковал благородный рыцарь. — Вам уже лучше, не так ли?

Внезапно до нее дошла вся нелепость ситуации. Шмыгнув носом, она освободилась из его объятий.

— Намного лучше, милорд. Благодарю вас, — она попыталась улыбнуться.

Незнакомец взглянул на рукав, который она только что орошала слезами. И хотя он сразу же ободряюще пожал руку Лине, на его лице промелькнуло выражение недовольства.

— Ах, простите меня, — сказала она. — Немного воды… — Она поспешила к тазику с водой, стоявшему на шатком столике, смочила льняное полотенце и принялась оттирать пятно на рукаве с величайшей поспешностью. — Вода устранит почти всю соль, и повредить ткани она не должна. Разумеется, когда пятно высохнет, вам захочется выстирать камзол…

Неожиданно он схватил ее за запястья, как паук попавшую в его паутину муху, и, развернув ее руку ладонью кверху, поцеловал ее.

— Миледи, — выдохнул он, и его губы вдруг скользнули по ее руке чуть выше. — Я бы счел за честь носить ваши слезы на рукаве своей одежды в качестве оружия и украшения.

Она одарила его робкой улыбкой. Какое это было облегчение — обмениваться любезностями с представителем своего класса, кому были знакомы не понаслышке принципы рыцарства и воспитанности и кто не будет выворачивать ее слова наизнанку или утверждать, что он является кем-то, кем не может быть на самом деле. Она смахнула рукой последнюю слезинку и глубоко вздохнула.

— Кроме того, — добавил знатный господин, — у меня есть еще несколько таких же костюмов.

Лине удивленно заморгала. Большинство мужчин не могли позволить себе и одного-единственного такого костюма!

Мужчина передал горящую свечу Гарольду, потом потер руки, одна из которых по-прежнему была в перчатке, а другая — без, его длинные пальцы переплетались подобно разноцветным ниткам в петле.

— А теперь, миледи, позвольте представиться, — он отвесил ей куртуазный поклон. — Я — дон Фердинанд Альфонсо де Компостела.

— Вы — ис… испанец?

— Да, — он озабоченно нахмурил брови. — Это вас беспокоит?

— О, нет, — поспешила она заверить его. Разумеется, ей незачем бояться этого благовоспитанного джентльмена, поэтому она произнесла свое имя едва слышным шепотом. — Меня зовут Лине де Монфор.

— Я счастлив, что вы оказали мне доверие, миледи, — он отвесил ей очередной полупоклон, а потом резко развернулся, обозревая следы побоища, отчего полы его черного плаща взметнулись, словно крылья летучей мыши. Он схватил торчавший из стены палатки меч и рывком выдернул его. Бесценная голубая ткань, подобно убитому зверю, осела на пол. — Боюсь, ваши товары пострадали настолько, что не подлежат реставрации.

Она знала это и сама, но отчего-то слова, произнесенные вслух, заставили ее полностью осознать весь ужас происходящего. У нее пересохло во рту. Ее репутация погибнет безвозвратно. Даже если бы у нее был хоть малейший шанс заполучить необходимое количество сырой шерсти, ткачи все равно не смогут выполнить все заказы, которые она приняла. И это не считая прядения, чесания и окраски. Ее первый год в качестве самостоятельного торговца провалился.

Разумеется, Гильдия не позволит ей умереть с голоду — шерстянщики всегда заботятся о своих. Но принять компенсацию для нее будет почти столь же тяжело, как и выдерживать самодовольные, жалостливые взгляды, которые неизбежно будут сопровождать подачки.

— Мне нужно возвращаться в Авендон, — пробормотала она.

Джентльмен сразу же сделал шаг вперед.

— Тогда я настаиваю на том, чтобы отправить с вами свою стражу. Такой красивой леди, как вы, не подобает путешествовать без охраны, — он, щелкнув пальцами, подозвал слугу, чтобы тот помог ей собраться.

Она слабо улыбнулась, слишком пораженная всем происходящим, чтобы проявить большую учтивость. С помощью Гарольда и слуги испанского гранда со своими мрачными мыслями она принялась собирать вещи для поездки.

Солнце уже близилось к полудню, когда тяжело груженная повозка Лине отправилась в двухнедельное путешествие домой. В компании конных стражей дона Фердинанда она прилагала все усилия, чтобы держать голову высоко поднятой, стараясь не обращать внимания на жалостливые взгляды собратьев по цеху.

Дон Фердинанд, да благословит Господь его доброе сердце, щедро позаботился о ней. Он не только отрядил для ее сопровождения четверых конных стражников, но и передал ей каравай хлеба и несколько бутылок испанского вина, чтобы ей было чем позавтракать.

Но аппетита у нее не было.

А Гарольд с жадностью набросился на еду. Вскоре его бутылка с вином наполовину опустела, и Лине заметила, что слуга сонно покачивается на повозке, словно перекормленная свинья. Он навалился на нее, и, вспыхнув от отвращения, она попыталась оттолкнуть его локтем. Но он, вместо того чтобы проснуться, свалился с повозки прямо на руки одного из всадников.

Гарольд все никак не просыпался. Святой Боже! Что с ним случилось?

Стражник прошипел что-то по-испански своим собратьям, и они дружно посмотрели на нее. Лине побледнела. Неужели их глаза всегда были такими черными, пустыми, жадными? В животе ледяным клубком зашевелился страх, и она стала задавать себе вопросы, которые следовало задать с самого начала, вопросы, которые она непременно задала бы, пребывай она в здравом рассудке. Кто он, этот дон Фердинанд? Откуда он взялся, причем в нужный момент, чтобы прийти ей на помощь? Почему он проявил такую неожиданную щедрость?

Прежде чем она смогла найти ответ хотя бы на один из этих вопросов, кто-то, обхватив ее волосатой рукой сзади, зажал ей рот, а второй рукой схватил ее за талию и стащил с повозки.

Вдруг она словно очнулась — все ее чувства пришли в движение: она сражалась с чьими-то руками с яростью кошки, у которой отняли любимых котят, царапалась и кусалась, пытаясь изо всех сил вырваться. Она впилась зубами в ладонь, зажимавшую ей рот.

Мужчина закричал. Она ощутила на губах тошнотворный вкус крови. А потом что-то тяжелое опустилось ей на затылок. Последовала мгновенная яркая вспышка, и она провалилась в черную бездну небытия.