Моя беспокойная жизнь

Встреча с Джорджем

Кения находилась под угрозой вторжения итальянских войск, оккупировавших Эфиопию. Их наступления ждали в любой момент, и поэтому в стране были созданы, в основном из фермеров, отряды обороны.

Однажды утром, когда я дома рисовала редкий экземпляр белого дельфиниума, который мне принесла Мюриель, открылась дверь, и в комнату в сопровождении эскорта вошла женщина-полицейский. Она предложила мне взять с собой самые необходимые вещи, сообщив, что я буду содержаться под арестом на протяжении всей войны.

Меня и Питера это известие ошеломило. Нам и в голову никогда не приходило, что мое австрийское происхождение может вызвать какие-то подозрения, поскольку всем было известно, как я ненавидела фашизм.

Мы пытались объяснить, что, видимо, произошла ошибка, но все было безрезультатно. В ответ на мою просьбу разрешить мне закончить рисунок, над которым я работала, мне сказали, что я могу взять цветок в монастырь, где я и другие подозреваемые лица будут находиться до создания постоянного лагеря.

Уложив вещи и взяв под мышку Пиппина, я отправилась за женщиной-полицейским в монастырь. Там я увидела женщин многих национальностей, в том числе и нескольких англичанок. Каждая говорила на своем языке. Мое появление с белым дельфиниумом и одной руке и с собакой в другой вызвало некоторое удивление. Меня спросили, как это мне разрешили взять с собой Пиппина. В ответ я сказала, что это мой друг. Затем я устроилась в уголке и продолжала рисовать. Сосредоточившись на изящной голубой тычинке и хрупких кружевных лепестках, я ушла в тот мир, где едва ли кто-нибудь из людей мог меня обидеть.

На следующий день нас всех вывезли поездом и плато и разместили на ферме, расположенной на высоте 2400 метров. Условия жизни здесь были самым примитивными. Все мы испытывали чувство глубокой подавленности, и это, пожалуй, единственное, что было у нас общего. Я обрадовалась, когда мне разрешили делать наброски цветов, растущих вокруг лагеря.

В спешке перед отъездом я забыла взять миску, из которой кормила Пиппина, и, поскольку свободной посуды здесь не было, вырезала для него небольшую плошку из полена. Но что я могла положить в нее? Одна порция, выдаваемая мне на двоих, никак не могла удовлетворить аппетита Пиппина. К счастью, он уже успел понравиться некоторым из заключенных, и они бросали ему кусочки под стол. Каждое утро нас выстраивали и заставляли выполнять физические упражнения. Когда Пиппин впервые увидел, как мы прыгаем, он, казалось, был сбит с толку, но постепенно сам начал подражать нам: если мы прыгали, прыгал и он, а когда мы бегали по кругу, то и он бегал за нами. Глядя на него, усмехалась даже наша суровая надзирательница.

Питер делал все возможное, чтобы выяснить причины моего ареста, и вот что он узнал. Оказывается, представитель отдела уголовного розыска заходил к моим друзьям Джекс-Блейкам и расспрашивал о моих знакомых. В разговоре они простодушно упоминали, что в нашем доме иногда встречали людей, говоривших на немецком языке. В действительности это были не немцы, а наши друзья — швейцарцы, говорившие на немецком языке, но именно из-за этого недоразумения меня и арестовали.

Узнав о том, что произошло, Джекс-Блейки пошли к губернатору и потребовали немедленно освободить меня. Он дал согласие, и, когда неделю спустя я вернулась домой, я подарила Мюриель свой рисунок белого дельфиниума в знак нерушимости нашей дружбы.

Вскоре после моего возвращения у Питера обнаружилось серьезное заболевание почек. Когда он стал чувствовать себя достаточно хорошо для того, чтобы совершать поездки, его врач порекомендовал ему полностью переменить образ жизни. В Европу лететь было нельзя, и Питер решил поехать в Южную Африку. Я не могла поехать с ним и была этим сильно огорчена.

Во время отсутствия Питера я приняла приглашение пожить у Алис Рис — жены начальника Северной пограничной провинции[17]. Я должна была помочь ей управляться с детьми: двумя девочками — четырех и пяти лет — и мальчиком четырех лет.

Мое знакомство с Джеральдом и Алис Рис состоялось в Исиоло за несколько дней до того, как они перебрались в Марсабит, чтобы переждать там самый жаркий период.

Исиоло, центр провинции, расположено на высоте немногим более 900 метров. Это очень жаркое место, в особенности когда здесь дуют ветры с равнины, приносящие песок. А равнина здесь необъятная, и лишь далеко на горизонте виднеется горная цепь.

Когда Алис Рис представляла меня на теннисных кортах семьям некоторых чиновников, мое внимание привлекли маленькие вулканчики, высотой всего лишь с десяток сантиметров, выбрасываемые пескороями по всем кортам даже во время игры. Мне рассказали, что эти животные относятся к очень редкому виду, почти не имеют шерсти, а их кожа настолько тонка, что сквозь нее можно изучать чуть ли не всю их анатомию. Они обитают только в жарких, засушливых странах.

Исиоло было не только резиденцией администрации Северной пограничной провинции, но и воротами в эту провинцию. Поперек дороги был установлен шлагбаум, проезд за который разрешался лишь по специальным пропускам. Через несколько сотен метров от него дорога раздваивалась: одна вела через Марсабит в Эфиопию, другая — через Ваджир в Сомали. Это были единственные дороги, пригодные для машин в полупустынной местности. Деревянный шлагбаум казался мне не столько препятствием на пути нарушителей, сколько границей между цивилизованной жизнью и дикой, величественной природой. Я была преисполнена решимости когда-нибудь поехать далеко за горы, видневшиеся на горизонте.

Итак, упаковав вещи, я отправилась в почти трехсоткилометровую поездку с Рисами в Марсабит. Дорога шла параллельно горной цепи Матьюс, пока мы не достигли пустыни Каисут. Здесь наши грузовики с некоторыми затруднениями преодолели русла нескольких пересохших рек и затем поднялись по склонам Марсабита, направляясь в сторону леса. Его северный склон был усеян множеством вулканических конусов. Самая высокая гора немногим превышала 1200 метров, но она представляла собой первое препятствие на пути муссона с побережья, и поэтому верхние склоны гор получали достаточно влаги для развития пышной растительности. В лесу был густой подлесок, и с каждого дерева свисали мохнатые полотнища серых лишайников.

Небольшой родник в глубине леса служил единственным постоянным источником воды, которая каскадом спадала со скал, образуя внизу небольшое озерко. Оно давало жизнь и людям и животным. Здесь, на одной из возвышенностей близ леса, чета Рис построила два бревенчатых домика, где и проводила те несколько самых жарких месяцев, когда покидала Исиоло.

Пространства пустыни, простирающиеся к северу и далеко в сторону озера Рудольф, были настолько обширными, что мне хотелось бы иметь крылья, чтобы их обследовать. Когда мы уже разместились, я вышла размяться после долгой дороги, по лишь я вернулась, Джеральд спросил, где я была. Я показала в сторону темной линии внизу на равнине и обронила: «У тон проселочной дороги». «Та дорога, — улыбаясь, ответил он, — основная дорога к Мояле, передовому посту на границе с Эфиопией, примерно в ста шестидесяти километрах отсюда».

Как и было условлено, я старалась помогать управляться с детьми; первое, что надо было сделать, — это погулять с ними рано утром, пока готовился завтрак. После завтрака с детьми занималась Алис, а я рисовала цветы, согревая коченеющие пальцы о лежащую на коленях грелку. Окропленные весенней росой, цветы, которых здесь росло великое множество, были особенно красивы.

Рисы очень любили лошадей и держали до двадцати выносливых маленьких пони. Выращенные племенем боран, они легко передвигались по местности, изрытой норами трубкозубов.

Когда племя боран вторглось в Кению с севера, то одни из них расселились вокруг Марсабита и остались язычниками, а другие ушли южнее и заняли район Исиоло. Эти последние приняли мусульманскую веру. Все они были отличными наездниками и, с моей точки зрения, гордыми и привлекательными людьми.

Мы с Алис часто уезжали к какой-либо возвышенности, привязывали лошадей к дереву, а сами взбирались на ее вершину. Если мы сидели молча, не двигаясь, к нам могли приблизиться антилопы клиппшпрингер или даже большой куду. Казалось, что они были единственными живыми существами не только здесь, но даже и на всей безбрежной равнине, расстилавшейся под нами.

Провожая взглядом клонящееся к горизонту солнце, которое заливало пустынную местность алым заревом, я подолгу всматривалась в далекие очертания горы Кулал и еле различимую серебряную полоску озера Рудольф. Как далека я была тогда от мысли, что эта своеобразная страна станет моим домом.

В то время Марсабит представлял собой важный военный пост, поскольку занимал стратегическое положение и располагал единственным на сотни километров вокруг источником свежей воды. В ближайшем лесу размещалось несколько военных лагерей, откуда вечерами к нам часто заходили офицеры поболтать или послушать музыку — у супругов Рис была прекрасная коллекция пластинок, в то время как мы, женщины, чинили их порванную одежду. Если погода была довольно теплой, мы выносили граммофон на открытый воздух и, глядя на звезды, наслаждались музыкой. Прочитав книгу Мартина Джонсона об озере Парадайз[18], мне захотелось там побывать, но до него было километров двадцать пять, а горючее здесь строго нормировалось. Поэтому туда можно было пойти лишь пешком через лес. Алис нашла для меня проводника, и, захватив с собой собак — Пиппина и Риджбека, — мы отправились в путь. Лес был великолепен. Медленно продвигаясь с собаками на поводках, мы вспугнули нескольких дукеров, бушбоков и других мелких животных. Они никогда не встречали людей в такой лесной глуши и подпускали нас к себе очень близко.

Вдруг проводник тронул меня за плечо и прошептал: «Бегите!» Удерживая собак, я бросилась вперед и бежала, пока у меня не перехватило дыхание, и тогда я спряталась за дерево. Если бы проводник не предостерег меня, я столкнулась бы прямо со слоном. Он преследовал нас, размахивая хоботом и широко расставив уши. Мы пережили несколько ужасных минут, пока проводник не крикнул: «Спустите собак, слон гонится только за ними!» Я не стала рисковать Пиппином и, схватив его на руки, спустила с поводка Риджбека, который с пронзительным лаем ринулся в сторону. Я вздохнула с большим облегчением, когда через некоторое время собака вернулась, не пострадав от этой погони, а слон исчез. Однако проводник сказал, что, если мы больше не хотим встретиться со слонами, нам следует повернуть обратно. Так я впервые столкнулась со слоном.

Пока я жила в Марсабите, я получала от Питера весьма обнадеживающие письма. Он быстро поправлялся и уже планировал экспедицию к озеру Руква, где надеялся найти редкое растение. Мы встретились у озера Виктория и оттуда вместе продолжили наш путь пешком, однако долгий переход к озеру Руква сильно утомил Питера. Тем временем музей предложил Питеру исследовать некоторые местные красящие вещества, которые армия могла бы использовать для окраски маскировочных тентов и автомобилей, поскольку из-за военных действии ввоз таких красящих веществ был ограничен. Инженер-строитель, работавший недалеко от Гариссы, недавно привез несколько образцов породы, и при их обработке обнаружилось, что они содержат хром. Он предполагал, что в этом районе имелись месторождения и других минералов, из которых можно было бы получать желтые и коричневые красящие вещества.

Мы поехали к этому инженеру, жившему со своей семьей в большом лагере километрах в ста пятидесяти от Гариссы, и Питер действительно нашел несколько многообещающих минералов и растений, из которых можно было бы получать стойкие красители.

Приближалось рождество. Однажды окружной комиссар из Гариссы Вилли Хейл заехал в лагерь и пригласил нас провести рождественские праздники вместе с ним. Мы приняли приглашение. В 1942 году Гарисса представляла собой небольшой сторожевой пост, на котором находились окружной комиссар и полицейский инспектор со своими подчиненными; других европейцев там не было. Поскольку она находилась на высоте всего лишь 300 метров над уровнем моря, здесь было очень жарко, и поэтому дома строились с толстыми стенами. Обычно с заходом солнца все перебирались на их плоские крыши. Недалеко от Гариссы протекает крупнейшая река Кении Тана, через которую над водой, кишащей крокодилами, наведен понтонный мост. В густых лесах по берегам реки обитало много слонов и других, менее крупных зверей и птиц. Несколько рисовых полей обеспечивали немногочисленные сомалийские и приречные племена их основным продуктом питания.

Супруги Хейл сказали нам, что это рождество будет особым, так как они пригласили больше европейцев, чем когда-либо раньше. Помимо Морны и Вилли Хейл, Питера и меня, должны были быть ветеринарный инспектор и Джордж Адамсон из Департамента охоты. Во время приготовлений к празднику Морна рассказала мне о гостях, особенно о легендарном Джордже Адамсоне, у которого было много различных приключений.

Однажды утром его сильно поранила львица, и лишь много часов спустя товарищи пришли ему на помощь. Незадолго до этого Департамент охоты прислал Джорджу немного нового препарата, сульфаниламида, против заражения крови. Промыв раны английской солью, он попросил своих товарищей давать ему по одной капсуле сульфаниламида через каждые четыре часа. Позднее, страдая и от малярии, и от потери крови, он временами впадал в забытье, но однажды ночью проснулся, услышав, как слон-бродяга угрожающе надвигался прямо на его палатку. Он крикнул своему повару, чтобы тот помог ему приподняться, схватил ружье и застрелил этого гиганта прямым попаданием в голову.

В рождественскую ночь мы все уселись на парапете плоской крыши в наших самых лучших, праздничных нарядах; на мне было длинное серебристое вечернее платье, которое, конечно, выглядело в Гариссе совершенно неуместным. Толпа африканцев собралась вокруг нашего дома, готовая начать большой нгома (танец), но вдруг она расступилась, и появился караван верблюдов с Джорджем Адамсоном во главе. Быстро приняв ванну, он поднялся к нам на крышу. Вилли Хейл предложил ему стаканчик чистого виски, потом второй, потом третий. Тут мы с Морной проявили беспокойство, но Джордж довольно вызывающе заявил: «Я никогда не пьянею». Этого нам было достаточно, чтобы решить доказать ему, что он ошибается. Мы подливали ему бренди в суп, в соус и во все, что он ел. Я с тревогой следила за его загорелым лицом, обрамленным белокурыми волосами и аккуратно подстриженной козлиной бородкой.

Когда взошла луна, осветив танцующих и поющих внизу африканцев, настроение стало еще более праздничным. Наши мужчины, переодевшись в кикой[19], один за другим покинули нас и растворились в толпе: остался только Джордж, который сидел на парапете и пел. На следующее утро мы нашли Джорджа далеко не в лучшем состоянии: не сняв ботинки, он улегся на кровать, положив ноги на подушку.

Было решено, что в следующее путешествие на верблюдах Джордж возьмет и нас с Питером. Мы будем двигаться по берегу реки до Буры. Оттуда Питер отправится на север, а супруги Хейл подберут нас и довезут машиной до Ламу. Этот район Питер не знал и надеялся найти там несколько новых растений.

Как только мы свернули в сторону от берега реки, поросшего большими деревьями, мы сразу попали в жаркую и сухую местность.

Раньше я редко ездила на верблюдах, и теперь меня усадили на импровизированное седло из травяных циновок, уложенных между двумя горбами и удерживаемых в этом положении перекрестными растяжками. Наблюдая с высоты этой удобной позиции за всем происходящим внизу, я чувствовала себя королевой. Все было превосходно, пока мне не потребовалось сойти вниз на обед. Я обнаружила, что в результате постоянного трения моего разгоряченного тела о влажную циновку кожа у меня на спине сильно стерта. Рану обработали дезинфицирующим средством, и она через некоторое время затянулась. Но еще долго я ощущала мучительные боли, если ложилась на спину и в особенности если приходилось нагибаться. Однако местность была настолько изумительной, что я не сожалела о случившемся; к тому же Питер находил много интересных растений, а Джордж открывал для меня новый мир своими рассказами о диких животных.

Джордж представлял для меня загадку: в частности, он был очень молчалив, что я объясняла его одиноким образом жизни. Хотя к этому я уже была подготовлена Морной, которая, смеясь, рассказывала, что Джордж никогда не слушает, что ему говорят, и отвечает всего лишь тремя восклицаниями, которые он считает вполне достаточными для всех возможных ситуаций: «О», «В самом деле», «Удивительно».

Мы спали под москитными сетками, поскольку в палатках было слишком душно. Но ночам я слушала рычанье львов, хохот гиен и другие издаваемые животными необычные звуки и стрекот цикад. Казалось, что и сами эти звуки были для меня вызовом познать мир, такой же дикий, как обитающие в нем существа.

Добравшись до Буры, мы отправились в Ламу, хотя я предпочла бы продолжить наш путь через буш, чем ехать в Ламу, где почти ничего не увидишь.

В прошлом, когда еще существовало рабство, Ламу был сельскохозяйственным центром побережья, но со времени освобождения рабов он превратился в тихое местечко — живой музей с привлекательными жителями. На его узких улочках мы видели арабов, одетых в белые шелковые просторные одежды и белые хлопчатобумажные расшитые шапочки. Некоторые из них сидели в своих лавочках, где в основном продавались специи и домотканые кикой. Женщины, все еще носившие паранджу, появлялись на улицах только с наступлением темноты. Они были одеты в свои черные одежды буйбуй, и только глаза виднелись сквозь узкие прорези. Жизнь в Ламу была сосредоточена в гавани, куда из Аравии на небольших арабских парусниках доставлялись финики, специи и персидские ковры для обмена на кенийские товары.

За проливом шириной в несколько километров находится остров Ламу, который входит в архипелаг, простирающийся к северу на 150 километров. Мы остановились в доме окружного комиссара на берегу моря. Это было двухэтажное строение с большим внутренним двориком в типично арабском стиле. Дом имел очень толстые стены и просторные, хорошо спланированные комнаты, в которых резная деревянная мебель четко выделялась на фоне выбеленных стен.

Вскоре после нашего возвращения в Найроби я и Джордж однажды встретились совершенно случайно. Он не искал этой встречи, поскольку, будучи влюбленным в меня, он, как честный человек, старался избегать меня, чтобы не разрушить мою семью. Однако вмешалась судьба, и мне вскоре пришлось заняться разводом.

В это печальное время мне надо было побыть одной. Я решила разбить свой лагерь на поросших вереском склонах горы Кения и рисовать там цветы, Экватор проходит как раз по покрытым льдом пикам этого потухшего вулкана, поднимающегося на высоту 5199 метров. Здесь альпийская флора Европы соседствует с растениями из Южной Африки, с гигантскими лобелиями и крестовниками, которые можно увидеть только на самых высоких горах Восточной Африки и Анд. А гора Кения, находящаяся на границе между двумя полушариями, удивительнейшим образом объединяет контрастные климатические условия. Я собиралась разбить лагерь на высоте примерно 4000 метров, там, где кончается граница леса и начинаются заросли вереска. Практическое осуществление этого плана оказалось нелегкой задачей. Мне нужен был повар и оруженосец, который сопровождал бы в поисках цветов и охранял от слонов и буйволов. Нужны были также и носильщики, поскольку необходимо было еженедельно доставлять почту и пополнять для нас запасы продуктов. Два окружных чиновника, к которым я обратилась за помощью, были настолько перегружены работой в связи с войной, что не могли взять на себя еще и обязанности присматривать за женщиной, собиравшейся разбить лагерь высоко в горах, чтобы рисовать там цветы.

Лишь фермер Раймонд Хук разрешил мои проблемы. Он был любознательным человеком и к тому же крупным натуралистом и обладал поразительными знаниями истории гепардов с тех времен, когда их держали в качестве ручных животных ассирийцы, древние египтяне, а также французы в период средневековья. Хук выдрессировал несколько гепардов для индийских магараджей, нескольких отправил в Англию на состязания с борзыми — затея, из которой ничего не вышло ввиду явного превосходства гепардов. Он скрещивал буйволов с коровами, зебр — с лошадьми и первым вывел красивого полосатого зеброида коричневой масти с головой зебры Грэви. Он использовал их в качестве вьючных животных или продавал в зоопарки. Несмотря на то что Хук был высокообразованным человеком, жил он в самых примитивных условиях.

Он предложил каждую неделю посылать в мой лагерь двух человек на лошадях, которые бы доставляли нам все необходимое. Работники Раймонда никогда не подводили нас, даже если была плохая погода или нм по пути встречались агрессивно настроенные слоны, все равно припасы в конце концов доставлялись нам. Они всегда привозили с собой записки от Хука, в которых говорилось, где я вероятнее всего могла бы найти наиболее интересные растения.

По его совету я разместила свою небольшую горную палатку, еще одну палатку для двух мужчин и «студию», сделанную из бамбуковых шестов, на краю вересковых зарослей под одним из деревьев на опушке леса. Преимущество такого размещения заключалось в том, что в случае нападения слонов или буйволов мы могли влезть на дерево. И в самом деле, каждую ночь какой-то буйвол протискивался между нашими палатками, почесываясь о парусину и приводя в ужас моего терьера Пиппина.

Я выбрала для работы дождливый сезон, когда все пышно цвело, ежедневно выпадал снег и туман держался обычно до полудня. Поразительную картину представляли собой поднимающиеся прямо из снега алые гладиолусы, темно-голубые и бирюзовые дельфиниумы и пурпурные лаконосы. Менее крупные цветы росли по берегам небольших ручьев и имели более яркую окраску, чем такие же цветы, растущие ниже. Высота влияла здесь и на фауну: антилопы канны, буйволы, шакалы и даманы были гораздо крупнее, чем их сородичи, обитающие на более низких высотах; они отличались также и более густой шерстью и часто даже другой окраской. Гигантские лобелии и крестовники привлекали несколько видов нектарниц; в других районах эти виды никогда нельзя встретить вместе.

Однажды мы с оруженосцем принесли трехметровую лобелию в лагерь, поскольку я не могла рисовать ее там, где она росла. Очень скоро я почувствовала недомогание, затем стало плохо моему оруженосцу, у него распухли веки, губы и ноздри. Тогда я вспомнила, как однажды Питер взял несколько стеблей лобелии, чтобы положить их под пресс, и, несмотря даже на то, что он тщательно вымыл руки, его вырвало полчаса спустя, когда он вложил пальцы в рот, чтобы свистнуть. Позднее я узнала, что все лобелии содержат ядовитый млечный сок, действующий подобно каустику, и поэтому их никогда не используют в качестве топлива даже высоко в горах на склонах, где не растут деревья, поскольку дым при их сгорании вызывает тошноту. Этот яд оказывает более сильное действие, чем яд наперстянки.

Я намеревалась провести в горах один месяц, по там оказалось так много цветов, что я решила задержаться. Всего за четыре месяца работы с грелкой на коленях и Пиппином в ногах я сделала зарисовки семидесяти различных цветов.

Джордж навещал меня в конце почти каждой недели. Однажды он пришел поздно ночью, очень усталый после трехсоткилометрового переезда из Марсабита и подъема пешком до моего лагеря в сильный дождь по густому лесу.

Он только что оправился от малярии благодаря приему больших доз мепакрина. Многие плохо переносят это лекарство, поскольку оно оказывает серьезные побочные действия: одни теряют память, другие буйствуют, третьи заговариваются.

На следующий день утром Джордж отправился убить буйвола, который досаждал нам всю ночь. Эти животные редко нападают на человека, но они очень опасны, особенно если ранены, поскольку имеют привычку обходить охотника и нападать на него сзади. Впрочем, на этот раз буйвол набросился на Джорджа даже прежде, чем тот успел прицелиться, и у него оставались считанные мгновения, чтобы покончить с животным.

На обратном пути в лагерь Джордж начал как-то странно разговаривать, и, когда мы добрались до палаток, он потребовал свой револьвер и стал угрожать нам. Мы едва смогли уложить его в постель. Всю ночь он кричал на нас и метался. На рассвете он наконец крепко заснул и проснулся слабым, но здоровым. Причиной такого бредового состояния были принятые им большие дозы мепакрина. Он остался с нами в лагере до полного выздоровления.

Однажды в конце недели мы обходили пики горы Кения по самому краю ледников. Каждая долина отличалась большим своеобразием, и почти во всех мы видели высокогорные голубые озера, но, как бы ни было велико искушение искупаться, мы не поддались ему, поскольку знали, что нередко люди умирали от разрыва сердца после купания в ледяной воде.

Внезапно погода резко изменилась, наступило время муссонов. Ветер бушевал в лесу, выворачивая многие деревья, и я, совсем обессилев от бессонных ночей и опасений, что эти ледяные порывы ветра в любой момент могут снести и мой лагерь, решила вернуться домой.

По пути я заехала в Наньюки навестить Раймонда Хука. Когда я спросила, чем могу отблагодарить его, он ответил: «Я знаю эту величайшую гору, вероятно, лучше, чем кто-либо другой; теперь, когда я уже слишком стар, чтобы подняться хотя бы до вересковых зарослей, мне просто хотелось помочь вам сделать рисунки, чтобы люди, которые, как и я, больше уже не могут подняться и посмотреть эти прекрасные цветы там, где они растут, смогли бы увидеть их на ваших рисунках». Затем он сказал, что если я подарю ему два своих рисунка, то он сочтет их достаточным для него вознаграждением. Он предложил мне также переночевать в его доме, а не останавливаться в гостинице. Я, разумеется, согласилась.

После очень интересного вечера Раймонд установил для меня походную кровать в гостиной, а сам поднялся наверх. Когда я уже легла в постель, африканец принес стеклянную банку, в которой плавали тропические рыбки. Он поставил банку на жаровню, в которой тлели красные угли, затем накрыл все это одеялом и ушел. Скоро дым от углей заполнил всю комнату и я стала задыхаться. Я разрывалась между сильным желанием открыть окно и уверенностью, что это погубит рыбок. Помня доброту Раймонда ко мне во время моего пребывания в горах, я приняла решение в пользу рыбок, что означало для меня бессонную ночь.

Утром следующего дня я выехала в Найроби. Там я узнала, что мой развод состоялся и мы с Джорджем могли вступить в брак.