Моя жизнь, майор Козлов. Книга первая - Доигрался до лейтенанта

Через сорок лет я разыскал своих теток и приехал в Ульяновск их навестить. Был и на могиле деда. В центре города за сорок лет мало что изменилось. Удивил памятник Пушкину, подаренный Ульяновску господином Церетели, и уникальный памятник букве "Ё", а также лавочка на набережной — подарок народу от губернского собрания. Дом на улице Федерации продолжает стоять и простоит еще долго. Мемориальный комплекс В. И. Ленина в страшном запустении и требует капитального ремонта, а может быть, и сноса, что было бы возможно и дешевле, и вид на Волгу, стал бы лучше. Город мертвый, нет в нем энергии. Может быть, уничтожить этот мемориал антихриста? А на его месте храм Божий построить с видом на Волгу. А то большевики все церкви в городе переломали, свечку поставить негде, да и городу вернуть историческое название — Симбирск.

7. ШКОЛА. ДЕВЯТЫЙ И ДЕСЯТЫЙ КЛАССЫ

В девятом классе все поменялось. Во-первых, ушли из школы те, кто не захотел получать среднее образование. Свое образование они продолжили в ПТУ и техникумах, чтобы по окончанию учебного заведения, получить сразу и образование, и рабочую специальность. Ушел в ПТУ и мой друг Славка Капшук, но дружба продолжалась. Ушла из школы и бригада местных малолетних хулиганов. Кто из них был особо резвым, очень скоро продолжил свое обучение в местах не столь отдаленных. Во-вторых, из нового района Давыдково к нам в школу пришли новые ученики — со строительством школ в новых микрорайонах, как всегда, опаздывали. В 9 "Б" классе, в одночасье стало двадцать семь девочек и девять мальчиков.

С приходом новеньких стало интересней — начал складываться новый коллектив. В школьной программе появились новые предметы и новые учителя. Школа N 712 в Москве всегда славилась своим сильным преподавательским составом. По поступлению выпускников в высшие учебные заведения школа занимала одно из первых мест в районе. Хочется и сейчас нашим преподавателям сказать большое спасибо за их труд. Думаю, он не пропал даром.

Особую благодарность хочется выразить учителю математики Галине Александровне Марковской, преподавателю от Бога. Ее любовь к предмету, любовь к ученикам рождали поразительные результаты. Даже самые слабые выпускники сдавали вступительные экзамены по математике в московские вузы. Мой друг Колька терпеть не мог математику и даже не старался ее понять, но он до сих пор помнит наизусть многие теоремы и правила. Я уже их забыл, а он все помнит.

Галина Александровна держала старшие классы в постоянном напряжении: если ты не понимаешь, то заучи наизусть и сдай зачет. Она работала с каждым учеником персонально. Она могла "достать" любого. Крупная женщина, обладательница громкого голоса, жена генерала, просто черт в юбке! Великая работоспособность, требовательность везде и во всем, и основной принцип в её работе — не давать спуска никому и ни за что!

Непререкаемый авторитет Галины Александровны держал всю школу и не давал расслабляться. Ее не то чтобы боялись, ее боготворили и старались поменьше попадаться ей на глаза. В школе она была больше, чем директор! У нее не было любимчиков: не сдал зачет — значит, будешь самым несчастным человеком, пока этого не исправишь. Те, кто собирались поступать в вузы, были обязаны посещать факультатив по математике. Два раза в неделю. Это было святое!

Знаний, полученных на этих занятиях, хватило не только для поступления в институт, но и еще на два года учебы — пока изучали высшую математику, я, не напрягаясь, был отличником.

У Кольки Омельченко, была проблема с математикой. Он ее не любил, но усердно зазубривал всё назубок. А у меня все хорошо, я схватывал всё с полуслова. С Колькой мы выработали методику написания контрольных работ. Мы никогда не сидели вместе на математике, и в этом был наш тактический ход. Он всегда сидел сзади меня, мы решали один вариант. Я размещал тетрадь таким образом, чтобы ему было видно, что я пишу. Моя творческая задача состояла в быстром решении контрольной работы. А Кольке, как обладателю орлиного зрения, с задней парты нужно было успеть ее списать. По этому методу мы и работали два года, вплоть до выпускных экзаменов, которые тоже благополучно сдали. Иногда случались "опечатки": Колька получал "хорошо", а я "удовлетворительно". Я не отличался чистописанием: зачеркивания, помарки, и неаккуратность при написании контрольных работ приводили к снижению отметок. Обладатель орлиного зрения радовался, что у него оценки выше, как будто не он у меня списывал, а я у него.

Николаю учителя многое прощали: в жизни и по характеру он никогда не был вредным, к тому же обладал интересной внешностью. Тогда на экраны страны вышел фильм, который мы смотрели в кинотеатрах не по одному разу. Это были "Неуловимые мстители". Коля был очень похож на положительного героя — Яшку-цыгана. Такие же крупные черты лица, черные волнистые волосы. Его иногда даже принимали за цыгана. У него, как и у всех нас, было прозвище, теперь это называется "погоняло". Его прозвище было Сосед; почему его так называли, уже и не помню.

Свое прозвище я получил в девятом классе, после просмотра какого-то венгерского фильма про любовь. Меня окрестили по имени одного из героев — Мокушкой. Имя этого незадачливого героя, скорее всего, было, Мокуш, а друзья ласково звали его Мокушкой. Прозвище прижилось, и я два года был Мокушкой.

Кроме математики, у меня хорошо шли такие предметы, как химия, физика, история и обществоведение. Я научился "разговаривать". Мог отвечать на уроке, даже не сильно зная тему занятия, лишь успев бегло просмотреть учебник на перемене.

В школе учеников обязывали делать небольшие политические сообщения — политинформации — перед началом занятий, не более пяти минут. Для этого нужно было открыть газеты или журналы, найти интересный материал, вырезать из печатного источника информацию, выучить наизусть или, в крайнем случае, прочитать по бумажке. Первоначально, когда ты начинаешь делать такие сообщения, это очень волнительно — засмеют тебя или нет? Не знаю почему, но мне достаточно часто приходилось готовить политинформации. Меня слушали и не смеялись. В последующем мне это очень пригодилось — не было боязни выступать перед аудиторией.

Время летело стремительно, на все его не хватало. Юные друзья милиции, баскетбол, волейбол, факультативы по математике и литературе (наша классная была преподавателем русского языка и литературы). По программе астрономии раз в неделю, по вечерам, мы ездили в Московский планетарий и изучали звезды и нашу звездную галактику. Стоил абонемент в те годы копейки, но, сколько интересной информации мы там узнали! Сколько заманчивой романтики было в непознанных звездных мирах!

Кроме того, когда выключался свет и загорался звездный купол планетария, народ потихоньку начинал обниматься и целоваться. В планетарии всегда полно школьников и школьниц со всей Москвы, при желании познакомиться с девушкой, проблем не возникало. Возраст брал свое.

Московский планетарий сначала закрыли на ремонт, потом началась перестройка, потом в государстве пропали деньги, потом ремонтировать бросили, так он до сих пор и не работает. Где вы, господин Лужков, со своим большим строительным аппаратом? Ау, ау! Сколько поколений школьников остались без планетария? Пока пишу книгу, Лужков успел потерять какую-то доверенность, и планетарий уже будут достраивать какие-нибудь другие люди.

В нашей школе работал замечательный преподаватель труда, звали его Александр Петрович или просто Петрович. По совместительству он был еще и завхозом школы. На уроках труда мы пилили и строгали, резали ножовками и сверлили дырки в металле. Девочки ходили на домоводство, они занимались отдельно, и преподавала им женщина. Только иногда с домоводства они приносили приготовленные ими салаты и винегреты и угощали нас.

Из всех уроков труда, мне запомнилось, как мы делали молоток. Нам дали по металлической заготовке и из этого куска нужно сделать молоток. Полгода, не меньше, мы ходили на занятия по труду, надевали страшные, синего цвета нарукавники, брали в руки напильник и пытались придать этой металлической заготовке форму молотка. "Пилите, Шура, пилите!" — это было про нас. В результате этих нечеловеческих усилий из куска металла вырисовывался молоток, которым можно забивать гвозди.

В девятом классе мы стали рослыми ребятами, но только худыми. Петрович меня и Кольку заприметил. Ему нужны были помощники, что-то сделать по хозяйственным делам школы, куда-нибудь съездить, что-то привезти или отвезти, иной раз даже машину разгрузить. А у нас с Колькой появлялась отмазка на все случаи жизни: не приготовил домашние задание, не выучил урок — к Петровичу: мол, отпроси нас с того-то урока. И он нас отпрашивал. Для некоторых учителей мы стали почти неуловимыми, например, для учительницы биологии. Ходить на ее занятия мы практически перестали. Были в трудах и заботах на благо школы. Уроки прогуливали, но прогульщиками не были.

У Петровича была сильная страсть — он любил выпить. Тогда большей популярностью у выпивох пользовалась не водка, а разнообразие представленных в магазине портвейнов. По цене это не так дорого, а в голову ударяло хорошо: в портвейне — восемнадцать градусов. Зная слабость Петровича, а мы и сами могли пропустить по стаканчику, этим мы и пользовались. Иногда, чтобы не идти на занятия, мы шли за портвейном и употребляли его в мастерской с нашим старшим товарищем.

Со школьно-хозяйственными делами у нас случались разные курьезы. В один прекрасный день учительница химии попросила привезти из магазина, что находился в центре Москвы, сейф для хранения опасных химикатов. На такси она выдала нам три рубля, дала копию оплаченного счета и доверенность на получение этого железного ящика. Получив в магазине этот ящик, мы приняли решение, что повезем его на метро, своим ходом, а железяку потащим на руках. Сначала на трамвае до метро, потом с одной пересадкой на Кунцевскую ветку. Это было еще ничего, но дальше от метро до школы нужно было тащить сейф на руках, а это было очень нелегко и очень далеко. Тащили мы его часа два, не меньше. Прокляли тот час, когда связались с этим делом и не взяли такси. Но дело было сделано, на "премиальные" купили по пачке сигарет, по кружке пива и что-то еще.

В нашей школе был клуб с тематическим названием "Нормандия-Неман". Какой-то энтузиаст собрал документы о легендарной эскадрилье и устроил на четвертом этаже в холле что-то вроде музея. И руководство школы решило устроить праздник, посвященный этому событию. Нужно было из кинофонда, который находился в саду Эрмитаж, привезти фильм "Нормандию-Неман". Кого можно отправить на такое трудное задание? Конечно, двух неразлучных друзей. Получив доверенность, мы отправились в сад Эрмитаж. Предъявив документы в кинофонде, мы услышали страшную новость: фильм с этим названием находится в другом месте. Взяв адрес, мы едем туда, но и там фильма нет, его отдали в школу, которая находится в Давыдково. Бегом в Давыдково, находим фильм и оттуда пешком, бегом, но уже с фильмом, возвращаемся в школу. Мы успели, и показ фильма "Нормандия-Неман" состоялся.

После девятого класса предстояла месячная трудовая практика: в школе нужно делать ремонт, готовить школу к новому учебному году. Каждому нарезали участок работы. Мы c Соседом взяли на себя ремонт стульев; тогда в школах стояли большие и тяжелые деревянные стулья c коричневыми сиденьями. Ученики раскачивались на них, ломали и курочили их по-всякому. Мы настолько быстро освоили ремонт стульев, что даже сейчас разобрать стул на составляющие, а потом собрать его, промазав соединения специальным клеем по дереву, и, если где необходимо, проложить в местах соединений кусочек тряпки — для меня это не проблема. Потом сбиваешь всю конструкцию киянкой — и на просушку. За неделю мы отремонтировали более ста стульев, работали очень напряженно.

Ремонтом руководил Петрович. Чтобы было веселее работать, мы регулярно ходили за портвейном. У Петровича был свой прикол: он любил заключать пари, смысл которого сводился к тому, что на горлышко бутылки плашмя клался пятачок… и он с десяти метров из положения, стоя должен сбить этот пятачок выстрелом из пневматической винтовки. Он всегда выигрывал пари, а проигравший шел за портвейном.

Колька, чтобы заработать на учебники и новые расклешенные брюки, решил месяц поработать на овощной базе в Очаково. Он уже съездил туда и договорился, что его возьмут на работу. У меня особых планов на лето не было, в Турцию и Египет тогда еще не ездили. И мог ли я бросить друга? Конечно же, нет, и я тоже решил заработать денег на новые брюки.

На овощную базу в Очаково, мы каждое утро ездили на автобусе. Это порядка пятнадцати минут. Работа называлась "куда пошлют". Первоначально нас отправляли в холодные камеры перебирать картофель, для последующей отправки его в магазины. Нам выдали телогрейки, и мы полдня занимались картошкой. Лето начиналось, начались поступления из колхозов и совхозов — овощной продукции. Машинами привозили огурцы, помидоры, смородину, крыжовник, кабачки. Все это нужно было сначала принять на склад, а затем отгрузить в магазины. Стали нужны грузчики, а мы ребята крепкие, нас и поставили на разгрузочно-погрузочные работы.

Ящики с продуктами на поддонах электрокаром подвозились к машине, а дальше руками — в кузов. Когда требовалось отгрузить товар побыстрее, то на этом можно было еще и заработать. За погрузку машины получали по рублю на брата. Вместе с официальным заработком у нас появились еще и левые деньги. Прибавка к зарплате всегда радовала, лишних денег — не бывает. К концу рабочего дня потихоньку тырили огурцы, помидоры, всего понемногу. Главное — в разумных пределах, на это руководство закрывало глаза. Но если поймают — выгонят с позором.

На овощной базе была своя столовая. Комплексный обед стоил 25 копеек. В комплекс входило: большая тарелка первого, что-то мясное с картофельным гарниром или кашей на второе и, конечно, стакан компота. Дополнительно брали еще стакан сметаны. Сметана была такой густоты, что ложка в ней стояла и не падала. Хлеб в стоимость не входил, его брали, сколько хочешь. На столах всегда стояло "профсоюзное масло" — так называлась горчица.

Недели через две нам дали получку, и мы, как рабочие люди, с первой получки купили какие-то подарки родным. На заработанные деньги я пошил себе классные расклешенные брюки и купил учебники на новый учебный год.

К моменту получки в нашей погрузочно-разгрузочной бригаде образовался третий "друг": мужчина маленького роста, который горячо принял приглашение обмыть нашу первую получку. Взяв с базы огурчиков и помидорчиков на закуску и купив после работы бутылку водки, мы расположились на природе. В Москве стоял жаркий июль. С бутылки водки на троих, нашего нового друга развезло до такого состояния, что идти самостоятельно он уже не мог. Два часа мы пытались доставить его домой. Четко сказать, где живет, он уже не мог. По счастью, в одном из дворов его опознали соседи.

Пока мы с ним таскались, водочка из нас вышла, мы стали трезвыми, как стеклышки. Этот опыт привел к выводу: не надо пить с малознакомыми людьми — будут неприятности. Вообще-то, лучше совсем не пить, но этот вывод пришел гораздо позже, через двадцать один год.

Остаток лета в тот год я провел с бабушкой на даче. Бабушкина подруга, Августа Петровна, достала несколько билетов на конкурсные показы фильмов на Московском Международном кинофестивале. По вечерам я ездил в Москву смотреть фильмы и был этому очень рад — только на кинофестивале можно было посмотреть картины, не тронутые цензурой.

Запомнился наш фильм "Братья Карамазовы". Показ был в Кремлевском дворце съездов. Подряд показали все серии, фильм закончился поздно — я еле успел на последнюю электричку. В Жаворонки приехал в два часа ночи. Фонари на улицах по ночам не зажигали, идти одному страшно. Но ничего, Бог пронес.

Тем летом было у меня еще одно приключение. Лето заканчивалось, народ с дач и из лагерей возвращался домой, в Москву. Нас, мальчишек, во дворе собралось человек двадцать. Играли в домино на вылет, проиграл — встаешь и уступаешь место другой паре. И тут Юрка Юбко, друг из параллельного класса, и говорит: "А поехали за грибами с ночевкой под Верею! Я знаю заброшенный дом, там можно переночевать". Пацаны с энтузиазмом приняли его заманчивое предложение.

Договорились, что через два часа встречаемся во дворе с корзинами, резиновыми сапогами, едой и деньгами на билет и портвейн. Через два часа, когда я, переругавшись с родителями, в сапогах и с корзиной подошел к столу, оказалось, что нас собралось всего трое: Юрка, Славка Капшук и я. Больше никого!

Ну что же, деваться некуда, решили так решили. В магазине на станции купили бутылки четыре популярного портвейна "Солнцедар", любимых плавленых сырков "Дружба" — и в электричку. Пока ехали в электричке, Юрка сказал, что портвейн нужно начинать пить здесь, чтобы дальше было легче идти. Надо так надо. Кому только это было надо? В тамбуре электрички в антисанитарных условиях из горла пить теплый портвейн и закусывать сигаретой — романтика!

Пока доехали до Кубинки, выпили бутылки две этого пойла. На улице опускались сумерки — в августе начинает темнеть рано. По дороге к Минскому шоссе, уже впотьмах, мы чуть не подрались с какими-то местными хулиганами, пришлось делать ноги. Проголосовав на дороге около часа, поймали машину с пьяным крановщиком, который довез нас до Зои (памятник Зое Космодемьянской). Дальше нужно было идти пешком.

Протопав по лесной дороге часа два, уже в полной темноте, мы поняли, что идем совсем не туда. Наш доблестный проводник заблудился. Где тот заброшенный дом, в который мы идем, он теперь не знает. Вот тебе и приехали за грибами! Решили заночевать в лесу. Запалили костер, допили все, что у нас было, и попробовали лечь на хвойный лапник и уснуть. Спать на земле ночью оказалось холодно. Пока костер горел, еще ничего, но долго он гореть не хотел, быстро прогорал.

Это была мучительная ночь в исполнении трех придурков. Промучившись до утра, мы с восходом солнца отправились за грибами. Проходив в поисках грибов еще часов шесть, с трудом вышли к станции Тучково. По корзине грибов мы набрали. С отекшими и распухшими ногами, измученные бессонной ночью, мы благополучно добрались до дома. Родственники были очень рады видеть нас живыми и невредимыми, да к тому же с грибами. Так родился еще один вывод: не отпускайте детей с малознакомыми людьми в какие-либо приключения — в противном случае, вы найдете большое приключение на вашу неугомонную задницу. Все хорошо, что хорошо кончается! И это прошло!

Наступило 1 сентября. Начался мой последний школьный учебный год. Десятый класс. Нужно думать, как продолжить образование. Куда пойти, куда податься? По выходным нас, старшеклассников, стали посылать на уборку картошки и свеклы в Подмосковные хозяйства. Для разнообразия и понимания, чем занимаются крестьяне. После этого четко понимаешь, что колхозником ты быть не хочешь. У этих поездок есть еще одно положительное качество: они сплачивают коллектив.

Сплочение коллектива закончилось коллективным прогулом занятий. Произошел конфликт с преподавателем химии; в чем было дело, теперь не важно, важно то, что вместо занятий мы ушли смотреть новый французский фильм "Анжелика, маркиза ангелов". Пошли все, кроме двух отличниц (как потом выяснилось, одна из них просто не слышала, что мы идем в кино, а вторая — просто "дура").

После этого в школу попросили прийти мою бабушку, которая имела педагогический опыт — она когда-то преподавала на рабфаке. В школу она начала ходить с того момента, как я начал учиться. Ее хорошо знали и учителя, и одноклассники. Авторитет у нее был непререкаемый. Когда она заходила в класс, все непроизвольно вставали, хотя это совсем и не требовалось. Было в ней что-то магическое, чего боялись. Познакомившись или встретившись с ней хоть один раз, люди помнили ее всю оставшуюся жизнь. Наша классная руководительница, Валентина Алексеевна, подключила бабушку к наставлению нас на путь истинный, как члена родительского комитета. Бабушка прочла нам лекцию: на тему "Что такое хорошо, а что такое плохо".

Как-то осенью, в один из воскресных дней, мы своим маленьким коллективом — Сосед, я и Славка — решили поесть шашлыков. Купив в магазине говядины (купить баранину тогда было невозможно), мы отправились на дачу, в Жаворонки. День был пасмурный, накрапывал мелкий холодный дождь, который не хотел прекращаться. Приехав на дачу, мы объяснили бабушке, что страшно хотим шашлыков. На что она нам сделала предложение, пожарить мясо на плите, "и оно будет не хуже любого шашлыка". Но куда там, нам же нужен шашлык на шампурах, и чтобы приготовлен был непременно на костре!

Отказавшись от помощи бабушки, мы рьяно взялись за дело. Нарезали мясо, почистили и порезали головку лука, поперчили, посолили и залили все это уксусом — мы об этом где-то слышали, — то есть замариновали. Никто из нас шашлык до этого дня не готовил и о его приготовлении мы имели весьма смутное понятие. Мы его и не пробовали даже, но слышали об этом грузинском блюде и видели в кино, как его подают в ресторанах. Сделав из кирпичей подобие мангала, и промучившись, добрый час с разведением огня на дожде, мы приступили к приготовлению шашлыка. Нанизали мясо, пропитанное уксусом, на остроганные веточки и — на мангал, на огонь. Наш костер горел довольно вяло, но мясо, вместо того чтобы жариться, начало обугливаться.

Бабушка, поняв, что шашлыком мы будем заниматься долго, оставила нам бутылку самодельного черноплодного вина и ушла в гости к соседям, дав нам возможность проявить свою самостоятельность. Еще немного помучив мясо — оно уже совсем обуглилось, — мы решили его съесть. Славка к этому времени окончательно промок и дрожал в сырых ботинках. Чтобы высушить ботинки, мы поставили их поближе к поддувалу печки, которая топилась в доме, а сами уселись за стол и принялись за шашлык. Шашлык явно не удался, но хорошо пошел привезенный с собой черный хлеб и репчатый лук с солью. И все это под бутылку домашней настойки.

Когда мы начали собираться домой, Славка взял ботинки от печки… и обнаружил, что задники у них обуглились и стали похожи на наш шашлык. На ноги ботинки уже не обувались, а домой-то было надо как-то добраться. Выход из положения нашелся быстро: с помощью ножа отрезали сгоревшие задники, и получилось что-то наподобие тапочек. До дома Славка так и ехал, а на следующий день ему купили новые ботинки.

Позже, побывав в Абхазии и посмотрев на профессионалов, я научился правильно мариновать и жарить шашлык. Друзья хвалят. Секрет прост. Первое: нужно купить правильное мясо. Второе: уксус — враг шашлыка. Третье: готовят шашлык только на углях, без пламени, и тогда получится вкусно.

* * *

НВП — начальная военная подготовка. С девятого класса у нас начался курс НВП. Это были замечательные занятия, на которых ученикам объясняли, что в мире не все спокойно и может быть даже война. И девочкам, и мальчикам это нужно воспринимать спокойно и знать, как вести себя в тех или иных обстоятельствах, чтобы выжить самому и спасти других. На занятиях давались азы строевой подготовки, нас учили стрелять из пневматической винтовки: как прицелиться, как правильно нажать на спусковой крючок. Девочки нередко стреляли лучше мальчишек. Видно, в других жизнях они были мужчинами и имели опыт обращения с оружием. Тема ЗОМП — защита от оружия массового поражения — могла пригодиться в любой момент. Чтобы надеть противогаз и защитный костюм в нормативное время, мы тренировались, было интересно.

Уметь оказать первую медицинскую помощь — наложить повязку и обработать рану до приезда скорой помощи — в наше время, в век безумного дорожного движения и огромного количества бытовой техники, без которой мы уже не можем обойтись, не менее важно. И, конечно, разборка и сборка на время автомата Калашникова, АКМа. В израильской армии, где женщины служат наравне с мужчинами, девушки и сегодня умеют обращаться с оружием.

Поскольку у меня отец военный и свои младенческие годы я провел в военных городках, то на занятиях по НВП меня сразу назначили командиром. Командир, он и в Африке командир, а замполит, он в Африке — шаман! В мои обязанности входило следующее: в начале занятия отрапортовать преподавателю о наличии учащихся и готовности к занятиям; в последующем помогать преподавателю. На занятия по НВП у нас была введена форма: зеленая военная рубашка, галстук и пилотка. Форма одежды соблюдалась строго.

Тем временем жизнь нашей семьи продолжалась. Мама пошла работать — устроилась кассиршей в Ново Арбатский гастроном. Работала через день по двенадцать часов. Что заставило ее идти работать, я не знаю, ранее она этого никогда не делала. Последний год, когда она работала, был год моего рождения. Отец имел хороший оклад — за службу Родине, ему платили рублей триста, что совсем не плохо для советской семьи. Видно, маме надоело сидеть дома, а хора поблизости не наблюдалось. Заодно она решила восполнить пробелы в своем образовании: у нее за плечами всего десять классов. Она поступила на вечернее отделение бухгалтерско-экономического техникума и несколько раз в неделю ездила учиться. Писала немыслимую кучу конспектов и зубрила, зубрила, зубрила. Техникум она закончила с красным дипломом!

По окончании техникума она поменяла место работы и устроилась в банк. Устроиться на работу в банк очень сложно. Людей проверяли по линии МВД и КГБ. И только с получением положительного ответа на запрос из компетентных органов принимали на работу. Проработала в банке она недолго: когда в очередной раз у нее не пошли какие-то "копейки по кассе", после очередного предупреждения ее попросили уволиться по собственному желанию. Она вернулась в кассу на Новый Арбат.

У сестры были большие проблемы с обучением в школе. Ей все очень сложно давалось, если вообще что-то давалось. Меня пытались привлечь в помощники — делать с ней домашние задания. Честно промучившись с неделю, я понял, что это бесполезная трата драгоценного времени, которого у меня и так мало — слишком много нужно успеть. Я поднял бунт на корабле и, насколько это возможно, объяснил родителям, — что моя сестра ни хрена не понимает и не хочет понимать, она просто тупая. После всего сказанного я сложил с себя обязанности преподавателя. Этой неблагодарной работой дальше занимались сами родители. Это был их крест, и они его несли до окончания сестрицей восьмилетки. Пытались к этому привлечь и бабушку, но и она через пару недель тихо собралась и уехала на дачу копать огород.

Отец тоже нашел себе занятие по душе — он всю жизнь мечтал выучить немецкий язык, эта мысль не давала ему спокойно жить еще со времен Суворовского училища. В районе Киевского вокзала, на Дорогомиловке, были курсы иностранных языков, туда он и отправился. Года два он по вечерам несколько раз в неделю ездил на занятия. Служба в штабе это позволяла. В остальное время он приезжал со службы, ужинал, брал газету или книгу и ложился на тахту перед телевизором. Тогда у нас был черно-белый телевизор "Темп". Весь вечер он проводил в состоянии покоя, вставал только для того, чтобы выйти покурить (летом на балконе, а зимой на лестничной клетке).

Домашними делами отец заниматься не любил. Допроситься, чтобы он что-то сделал, было очень трудно, поэтому мне с малолетства приходилось решать многие домашние проблемы вместо него. От замены лампочек до сверления бетонных стен квартиры (маме всегда что-то нужно было повесить на стену).

Настал момент, и тахта, на которой возлежал в свободное от службы время отец, пришла в негодность. Тахта была куплена бабушкой еще в пятидесятых годах (на ней меня и зачали). По бокам тахты были железные поручни, там укладывались круглые валики, и на матрасе стояло три подушки. Внутри тахты находился короб для хранения вещей. Поднять матрас руками и положить что-нибудь внутрь, было очень сложно — матрас неподъемный. Короче, нужно срочно покупать новый диван.

Тогда все было сложно. Мама с трудом заказала диван-книжку в мастерской, находившейся у станции метро "Беговая". Изготавливали диван месяца два, наверное, потому что он был большой. В собранном состоянии он верхней частью упирался в стену, а нижняя часть лежала на деревянном основании. В "рабочем" состоянии он плашмя раскладывался на этом основании, так на нем и спали. На мой взгляд, это была довольно убогая конструкция. Первое время отцу очень не нравилось, что диван тяжело разбирается — дерево плохо скользит по дереву. Выход нашелся быстро: приняли решение — места трения натереть воском. И вот места трения натерты свечой. Эврика!.. Но тут диван начал разбираться, то есть съезжать с основания с такой скоростью, что стоило только присесть на него, как ты улетал вместе с диваном на пол. Стоять в собранном состоянии диван отказывался наотрез. Жалобы в мастерскую на некачественный товар ни к чему не привели. Подумаешь, не поставили запорно-складывающийся механизм, мучайтесь, люди, дальше. Советская мебель — самая не убиваемая мебель в мире. Этот диван так и продолжал стоять в гостиной, только теперь в постоянно разобранном состоянии, типа кровати. Старая тахта — на даче, и на ней иногда зачинают новых людей.

В наших семейных отношениях бывали разные случаи. Как-то раз я поздно пришел домой после вечеринки — немного поддатым. Родители начали ворчать и выговаривать мне. И тут я с позиции своего юношеского максимализма и нетерпимости к произволу решил прочитать им лекцию. Я пытался им объяснить, что неправильно меня ругать, что они живут в своем маленьком мирке, как в яичной скорлупе, что, кроме газет и телевизора, они ничего не видят и не хотят видеть. Что их мировоззрение и мысли меняются от последней прочитанной ими газеты, и что все это очень грустно, и они становятся больше похожи на роботов с элементарными потребностями: жрать, пить, спать. И больше НИЧЕГО. Я очень эмоционально произносил свой монолог настолько, что отцу пришлось внепланово встать с дивана, подойти ко мне и, о Боже, отвесить мне увесистую оплеуху! В юности он занимался боксом и хотя ростом невелик, 164 см, как и положено танкисту, но удар поставлен был хорошо. От этой оплеухи я взлетел вверх, ноги мои приняли положение параллельно пола, а дальше я приземлился плашмя на пол. Это был глубокий нокаут, последующие несколько минут я просто ничего не мог понять и находился в прострации.

Вывод: не нужно доставать родителей лекциями, это может очень больно закончиться.

С родителями и в частности с отцом я не разговаривал месяц, но жизнь продолжается, пришлось мириться. Отец тоже принёс мне свои извинения.

Еще один неприятный случай произошел дней за десять до Нового года. Хотелось заработать денег на праздники. Мы решили втроем — я, Колька и Славка — поехать в лес и напилить там елок, а потом продать по десятке за штуку. Взяли пилу и поехали на станцию Здравницы по Белорусской железной дороге. До леса добрались благополучно, выбрали несколько красивых елочек и начали пилить.

Только мы спилили три елки, как на нас выскакивают какие-то люди и кричат, что они "зеленый патруль" и сейчас нас будут задерживать. Мы врассыпную и бежать, но куда там — по глубокому снегу я далеко не убежал, меня догнали и повалили. Я оказался один — Колька со Славкой рванули в другую сторону. Дальнейшие разборки с этими "зелеными" для меня закончились плачевно. Кто они были — то ли менты, то ли дружинники, то ли просто бандиты — это уже не важно. Я попал, и еще как — пиздюлей получил по полной программе. Несколько ударов в лицо сделали его сначала красненьким, а потом выступили синяки. И всё это перед Новым годом. Кошмар!

Домой я добирался уже один. А этот случай в моей памяти остался на всю жизнь, даже сейчас, проезжая на электричке мимо станции Здравницы, невольно вспоминаю о том эпизоде из моей жизни.

Вывод: не в свои сани не садись и не лезь туда, откуда выхода не знаешь.

Наступающий 1972 год был високосным. Это был первый — самый тяжелый год в моей жизни. И все последующие високосные годы для меня были очень напряженными и тяжелыми во всех отношениях.

До встречи нового, 1972 года, в Москве снега было мало. 31 декабря мужики из соседних дворов играли между домами в футбол, было сухо и морозно. Ночью пошел ледяной дождь и лил часа три, а после двух часов ночи началась зима. Когда народ собрался расходиться из гостей по домам, на улице был сплошной каток. И тут началось: переломанные руки и ноги и ни одной машины — движение автотранспорта полностью прекратилось. На Можайке стояла полная тишина. (Что на машины зимой обувается зимняя резина, наша страна ещё не знала, все ездили на летней.)

Этот Новый год мы собрались праздновать у нашей одноклассницы, у Лены Ивановой. Ее мама любезно согласилась пригласить всех желающих встретить Новый год у неё в квартире. Для меня это был первый Новый год, который я встречал вне дома.

Была установка, что Новый год — праздник семейный и его нужно встречать только дома. Это правило свято соблюдалось. Салат оливье, селедка под шубой, еще десять салатов, холодец из свиных ножек, тушеная утка, торт "Полёт". Далее встреча Нового года у телевизора с поздравлением советского народа и просмотром "Голубого огонька". Бесконечное поедание закусок и питиё под бесконечные тосты шампанского, вина, водки, коньяка… и ближе к утру, когда все уже спят, концерт звезд зарубежной эстрады. Тяжелое пробуждение, затяжной завтрак с поеданием несъеденного за ночь…

Впрок запасалось столько еды и выпивки, чтобы все праздничные дни можно было не выходить из дома.

Лена жила на улице Багрицкого. Мы собирались к ней часам к десяти. Каждый должен был что-то принести на стол из дома. Новый год получился очень веселый и совсем не обычный. Мы становились взрослыми и хотели быть взрослыми, поступать и жить как взрослые. Многие из нас уже выбрали институт, в который они хотели поступать после школы, или место работы. Мальчиков у нас в классе было девять человек. Ленина мама внимательно приглядывалась к нам, к мальчикам, разговаривала со всеми, и я понимал, что она делала какие-то свои выводы. Мы действительно уже стояли на пороге того возраста, когда молодые люди влюбляются и женятся, мы все могли быть потенциальными женихами. На Ленкину маму я произвел положительное впечатление. Веселились мы часов до семи утра, а после пошли провожаться по домам по тому самому гололеду.

Тогда все было не так, как сейчас. Мы знали про секс и даже его очень хотели, но девушки росли целомудренными и берегли свою чистоту. Ветреных девушек было мало. Нас воспитывали как-то по-другому, говорили: вот вырастешь, влюбишься в девушку, женишься на ней и занимайся сексом до потери пульса. А до этого момента ни-ни. Но бывали исключения: в параллельном классе "А" встретились "Ромео" и "Джульетта" — дело у них дошло до ребенка. Были какие-то комсомольские собрания, где им пытались объяснить, что трахаться плохо, что нужно немного подождать до окончания школы, получить образование или специальность, а там уж и сношайтесь. Но у них была любовь, страсть, а она не могла ждать.

Мы же кадрились и флиртовали с одноклассницами. Приглашали их на свидания группами, то есть нас двое-трое, и их приглашали в таком же количестве. Для меня встречаться с девушкой один на один было очень непросто — я не знал, о чем разговаривать, переживал и стеснялся. Когда гуляешь коллективом, гораздо легче найти темы для разговоров, всегда кто-то тебя дополнит и разовьет твою мысль.

Мы с Колькой любили приглашать девушек погулять в Кунцевском парке, на берег Москвы-реки. Там всегда было красиво, природа располагала к беседам. От этих романтических встреч каждый получал свой опыт общения с противоположным полом, это было нужно всем. С нами в то время дружбу водили Ира Вашура и Надежда Жовтун, с ней мы сидели за одной партой и она мне нравилась. Нашим одноклассницам мы тогда были не очень интересны, их волновали ребята постарше, но и нас они тоже не чурались.

Еще мы успевали мечтать. Местом для мечтаний был Киевский вокзал. Не так часто, но мы наезжали в КПЗ (киевский пивной зал), это недалеко от вокзала. Сначала в КПЗ — попить пива, а потом на вокзал — встречать и провожать поезда и людей и мечтать — о странствиях за туманом.

В КПЗ на первом этаже был "стояк", там стояли высокие столики без стульев, и пиво пили стоя. Брать пиво полагалось в автоматах за 20 копеек. На втором этаже столики, можно было сидеть за столиком, который обслуживали официанты и пить пиво с креветками (качество и пива, и креветок, оставляло желать лучшего). Официанты ненавязчиво предлагали водку из-под полы. Это не просто улучшало качество пива, но и делало напиток фирменным, превращая его в "ёрш".

В десятом классе мама стала вести со мной беседы по поводу моего дальнейшего образования. Суть сводилась к одному — к поступлению в военное училище. Мама объясняла, как много я смогу получить от Родины, если пойду служить в Советскую Армию. Образование — бесплатно, четыре года буду жить как у Христа за пазухой (то есть проживание в казарме, питание и обмундирование за государственный счет). И дальнейшие перспективы выглядели весьма радужными: звание лейтенанта, женитьба на генеральской дочке, достижение генеральского звания, четырехкомнатная квартира на Садовом кольце… в общем, счастливая жизнь и безбедное будущее. Забыла мама лишь одну тонкость: у генералов есть свои сыновья, которые и должны стать генералами. Простые смертные в этот круг не входят — мой отец генералом не стал, и мне это тоже не грозило.

Потенциально я мог поступать и в любой московский вуз, знаний мне хватало и для поступления в Бауманское техническое училище. Математика, физика, химия — это были мои предметы. Но родители давили и настаивали на их выборе. И почему им так хотелось избавиться от меня, я до сих пор не могу понять. В конце января меня просто вынудили собрать документы для военкомата. Большого желания становиться военным я не испытывал, но меня постоянно уговаривали и объясняли, как это прекрасно — быть военным, а не каким-то гражданским инженером с окладом в 120 рублей.

Я подал документы для поступления в Московское ВОКУ — Московское высшее общевойсковое командное училище имени Верховного Совета РСФСР. Училище находилось в Кузьминках.

После Нового года время полетело кубарем — и вот они, выпускные экзамены, торжественное вручение аттестатов, теплые пожелания учителей, счастливые слезы родителей. Выпускной вечер в школе, ночная прогулка на корабле по Москве-реке. Выпускной вечер прошел хорошо, но не без происшествий.

Не помню фамилию этого выпускника, он был из "А" класса. По возрасту он был младше всех нас на год, учился где-то в спецшколе и перескочил на один класс вперед. На выпускном вечере этот придурок, по другому его назвать нельзя, то ли на спор, то ли как? На глазах у своих друзей в туалете — выпил из горла две бутылки водки. Естественно, после такой дозы ему стало плохо. Надо бы скорую вызывать, но друзья решили оттащить тело на корабль. От школы к Москве-реке идти километра три, это через Кунцевский парк. Когда "друзьям" надоело тащить пьяного одноклассника, они его бросили в парке. По счастливой случайности его нашел отец, который состоял в родительском комитете и сопровождал нас на корабль. История была очень некрасивая, на корабле начали искать того, кто его напоил и бросил. Обвинили всех и во всем, нас по одному водили на разборку к директору. Выпускной был омрачен пьянкой всего лишь одного придурка.

Мы гуляли и провожали друг друга до утра, не хотелось расставаться — в таком составе мы были последний раз. Завтра начиналась взрослая жизнь.

* * *

Через 38 лет после окончания школы мы встретились. Встречу организовывал Колька: живя в Кунцево, он постоянно кого-нибудь и где-нибудь встречает. На встречу пришли Ирина Вашура, Надя Жовтун, Лена Иванова, Оля Камышова и Галя Гашилова — все эти фамилии они оставили в девичестве, и теперь носят фамилии мужей. Все наши девочки уже бабушки. Приехав на встречу, я увидел группу людей стоящую у входа в метро и понял, что это — наши девочки. Но узнать самостоятельно их не смог. Время над нами поработало хорошо.

* * *

За день до выпускного вечера у меня на лице, возле носа, выскочил прыщ. Не промыв руки, я выдавил прыщик и даже продезинфицировал одеколоном, но на этом месте начался нарыв. На выпускном вечере это было еще не так заметно, но на следующий день после выпускного у меня лицо отекло, и глаза стали заплывать, я начал превращаться в китайца, с повернутым в сторону распухшим носом и щелочками вместо глаз. Домашними средствами мой нарыв уже не лечился, нужно было срочно ехать в больницу.

Мы, как члены семьи военнослужащего, прикреплены к военной поликлинике на Гоголевском бульваре. Из кабинета врача матушка меня повезла прямо в больницу, где меня сразу и госпитализировали. Мест в палатах больницы не было, и меня положили в коридоре отделения гнойной хирургии. Запашок там стоял отменный. В конце коридора за ширмой лежала умершая старушка. Ее никто не забирал.

Пролежав на кровати полдня и полночи и никого, не дождавшись, я начал дремать, от нарыва поднялась температура. Когда за мной пришла медсестра, наступила глубокая ночь. Она отвела меня в процедурный кабинет, там двое молодых людей в белых халатах, уже довольно сильно испачканных кровью, занимались лечением больных. Молодой человек спросил, что у меня случилось. Я ему показал на свое лицо, на котором глаз уже почти было не видно. Он усадил меня на какой-то вертящийся стул и приказал прислониться к стенке и держаться за воздух. Раскрыв мне рот, он под опухшую губу засунул указательный палец левой руки, а правой с помощью пинцета схватился за болячку на моем лице и оторвал ее. В голове у меня началось северное сияние, из глаз полетели искры. Сознание я не потерял, но со стула начал потихоньку сползать. Гной и кровь текли по лицу, в глазах искрило… Врач обработал рану, наложил спиртовую повязку и сказал: "Мужик, тебе здорово повезло — нарыв мог прорваться как наружу, так и вовнутрь. Если бы вовнутрь, то ты бы помер!" Все время, пока меня спасали, они ни на секунду не прекращали свой треп про баб, водку, хоккей и все это вперемешку с анекдотами. Через два дня меня выписали, но запах этой больницы я помню.

Вывод: все, что находится на лице выше верхней губы, лучше руками не трогать, а тем более, не заниматься самолечением, ибо можно сдохнуть.

У меня оставалось еще недели две до сдачи вступительных экзаменов в военное училище, и я старательно готовился. Настрой на поступление был очень серьезный. Иногда по вечерам я встречался с друзьями, чтобы вместе погулять, подышать свежим воздухом и пообщаться. Как-то вечером я пришел во двор к Соседу. (Сосед никуда не собирался поступать, готовился идти служить в армию на два года и записался на курсы водителей при военкомате.) Он с друзьями сидел на лавочке и играл в "дурака". Вдруг нас с четырех сторон окружают менты и силой сажают в милицейский УАЗик. Везут в наше отделение милиции. Нас — юных друзей милиции — поймали за игрой в азартные игры! И это перед поступлением в военный вуз! В отделении с нас сняли какие-то показания, попытались обвинить в каких-то страшных грехах, но отделались мы легким испугом — нас отпустили.

Да, методы работы милиции не меняются — сегодня милицейский беспредел творится так же, как и в 70-х годах.

8. АБИТУРА

Вступительные экзамены в училище мы сдавали в учебном центре под Ногинском. Чтобы попасть туда, мне пришлось два часа трястись на электричке до Ногинска, потом минут тридцать на автобусе до деревни Починки и еще километров пять пешком по асфальтовой дороге через лес. Абитуриентов размещали в палаточном городке, в десятиместных брезентовых палатках. Внутри — нары из досок с разостланными на них матрацами, простынями и одеялами. Абитуриентов приехало много, мест в палатках не хватало, спали вповалку.

Конкурс перед началом экзаменов составлял пятнадцать человек на место, но это было только до первого экзамена. Нас, москвичей, собралось две большие группы, этак человек под триста. Размещать нас было негде, в палаточном городке места не хватило, и после сдачи документов нас отправили по домам. А в учебном центре тем временем шла сдача госэкзаменов выпускным курсом. Стрельба на огневых городках продолжалась и днем, и ночью.

Лето 2010 года — точный аналог 1972 года; такого жаркого лета на моей памяти еще не было. Температурные рекорды этого года вспоминают до сих пор. Жить в палаточном городке и готовиться к экзаменам, в такую жару очень сложно. Нам сказочно повезло, что нас — москвичей отправили готовиться к экзаменам домой. Первым экзаменом было сочинение. С русским языком и литературой у меня всегда были проблемы. Какая была тема сочинения, я не помню, что-то связанное с Некрасовым или Грибоедовым. Свою законную тройку в копилку баллов я положил. Дальше — письменный экзамен по математике, здесь уже получилась четверка. Пятерка, как обычно, сорвалась из-за помарок. Последующие два предмета были физика и математика устно. Получил пятерки — это были мои предметы.

Я пришел на мандатную комиссию с семнадцатью баллами. Средний балл аттестата у меня был около четырех. Переживаний перед мандатной комиссией было много. Кто-то подкладывал в туфли спичечные коробки — не хватало роста, меньше чем 170 см, в училище старались не брать (по этому параметру я проходил, рост у меня 185 см), кто-то на счастье клал под пятки пятаки.

Моим напарником по поездкам в Ногинск был Серега из нашего Кунцевского военкомата. Жил он на улице Багрицкого, недалеко от меня. У его родителей имелась дача где-то под Ногинском, и мы пару дней между экзаменами отдыхали у него. На дачных участках был хороший пруд, так что к экзаменам мы готовились у воды.

Абитуриенты из палаточного лагеря тоже, как могли, спасались от жары. Километрах в пяти от лагеря находилось чудесное торфяное озеро, а по дороге, в лесу, росла черника, она уже созрела к тому времени. Командовали абитуриентами курсанты, окончившие второй курс. Вечерние проверки проводились формально — понять, кто, и где находится, было трудно — просто не возможно. Кто-то уезжал домой, кто-то просто приходил, а потом непонятно куда уходил. Список на вечерней проверке обычно читали так: "Иванов, Петров, Сидоров, Гвоздин, Пиздин — всё, все на месте!"

В те годы в электричках процветала игра в карты. Казино у нас еще и в помине не было, и слова такого не знали. Народ, который сильно хотел поиграть в карты на деньги, садился в электричку, а там его уже ждали. До Ногинска и обратно, то есть за четыре часа, можно было обыграть весь поезд. Картежные шулера занимались тем, что обыгрывали простаков. Во время игры еще и водочку пили, чтобы уж все сорок четыре удовольствия сразу. Если кто не мог рассчитаться, то его били тут же, в тамбуре электрички. Были случаи, когда просто выбрасывали из электричек на ходу. На таких горе-игроков за время путешествий в Ногинск я насмотрелся вдоволь. Когда сильно и много бьют по лицу, оно становится похожим на большую сковородку, где глаз уже не видно, а носы становятся похожи на слоновьи хоботы. Милиция по какой-то, только ей известной, причине наводить порядок в электричках не спешила. Это было странно и страшно.

9. КУРС МОЛОДОГО БОЙЦА

Я прибыл на мандатную комиссию, и мне огласили вердикт: "ПРИНЯТ! Зачислен курсантом на первый курс". Домой нас уже не отпустили, оставили в палаточном городке. Первокурсников разбили по ротам, я попал в двенадцатую роту, во второй взвод, в первое отделение. В роте нас оказалось человек 150. Командиром роты приказом по училищу, — назначен старший лейтенант Каверный Владимир Васильевич. Командирами взводов назначены стажеры — курсанты училища, окончившие третий курс. Они нам казались очень взрослыми и солидными, хотя разница между нами всего три-четыре года.

Первое, что с нами сотворили в армии, — повели в баню. Это была полевая баня, то есть, предназначена для помывки личного состава в полевых условиях. В большой палатке смонтировали душ, вода подавалась из емкости, установленной на машине, в которой она и подогревалась. Перед баней нам дали по ручной машинке для стрижки волос, и мы должны были друг друга подстричь наголо. Первый раз в жизни меня так варварски стригли, а потом также варварски я стриг своего друга по несчастью. После стрижки мы потеряли свою индивидуальность и узнаваемость, все стали похожими, как братья… с оттенком обреченности.

Времени на посещение бани отпустили одну минуту. В руки дали по маленькому кусочку хозяйственного мыла и — вперед. За это время я успел намылить только голову и хозяйство внизу, на этом время помывки закончилось. Смывать мыльную пену пришлось холодной водой, так как горячую воду машина выдавать отказалась. Аналогичные сцены я потом видел в иностранных триллерах про ужасные тюрьмы. После бани каптер выдал каждому — видавшие виды, стираные-перестиранные трусы, майку, хэбэ (хлопчатобумажное обмундирование: куртку и бриджи), портянки, сапоги, пилотку и дерматиновый ремень с бляхой. С нашими размерами это никак не совпадало. Что дали, то и носи! Обмундирование, которое нам выдали, называлось б/у, то есть бывшее в употреблении, но уж слишком долго оно было в употреблении, можно было бы уже и списать как непригодное. Вот какими красавцами мы стали через два часа, после того как попали в армию. Без слез на нас взглянуть было трудно. Куртка хэбэ размера на три больше, чем я сам, бриджи короткие, а страшные б/у сапоги болтались на икрах (туда можно было засунуть еще одну ногу). Чучело на огороде и то лучше одевают, чтобы птицы не умирали от разрыва сердца при виде чудовища. Дальше нам выдали подворотнички, нитки и иголки и показали, как нужно подшивать подворотничок к куртке. Страшная наука! Хорошо развивает мелкую моторику рук. И еще показали, как нужно наматывать портянки, чтобы потом можно было надеть сапоги. Бомба, герой из кинофильма Ивана Охлобыстина "ДМБ 2000" говорил: "Я бы тому, кто это придумал, гвоздь в голову вбил". Это было очень увлекательное и интересное время, когда мы на собственной шкуре познавали новый для нас армейский мир. Тогда-то я и начал постигать смысл мудрости: кто в армии служил, тот в цирке не смеется.

Минут через двадцать, после того как мы пришили подворотнички, прозвучала команда: "ТРЕВОГА!" Нас построили и объяснили, что на границе с лагерем загорелся торфяник. Местность под Ногинском — это один большой торфяник. Нам раздали лопаты и топоры и послали через дорогу в близлежащий лес тушить возгорания. Так начался курс молодого бойца образца 1972 года. Пока мы выдвигались к месту пожара, я зацепился за куст и упал. Мои бриджи тут же лопнули на коленке. От старости и ветхости. Часа через два, погасив возгорание, мы прибыли в лагерь, где я продолжил развивать мелкую моторику рук — зашивать лопнувшую штанину. Каждый вечер я занимался художественной штопкой, но бриджи продолжали рваться от любого приседания и неосторожного движения. На коленках получилось что-то похожее на нарост, какие бывают у деревьев. Это продолжалось весь курс молодого бойца.

Весь месяц нас поднимали с утра, кормили завтраком, после этого мы разбирали лопаты, пилы, топоры и выстраивались для получения боевой задачи на целый день: как нам бороться с огнем и куда его пускать нельзя, а если он пойдет, как нужно будет встать грудью на его пути. Наш командир роты решил из нас за один месяц сделать рейнджеров. Название нашего училища в старые времена было такое: Московское командное пехотное училище, сокращенно МКПУ, что в вольном переводе обозначало "мало кормят, плохо учат". А еще о нашем училище говорили так: — если хочешь стрелять, как ковбой, а бегать, как его лошадь, — поступай в МКПУ. Стрелять нас научили, но это позже, а вот бегать командир роты начал учить нас с первых дней.

Чтобы добраться до пожаров, нам выделяли технику, но у ротного было свое видение: инструмент грузили в технику, а сами в колонну по четыре и бегом марш! До пожаров добираться километров пять-семь, а то и десять и все это бегом, с короткими переходами на шаг, а потом опять бегом. Нас насчитывалось человек 150, в основном, все выпускники школ. Какая выносливость после десятого класса? Да никакой. И так мы начали приобщаться к занятиям спортом, то есть совершенствовали маршевую подготовку. Через неделю такой подготовки половина роты могла передвигаться только в тапочках. Ноги от старых бэушных сапог были стерты в кровь. Картина замечательная: впереди бежали те, кто мог это делать в сапогах, а далее тянулась длинная вереница плохо передвигающихся "инвалидов". В группу "инвалидов" попал и я. Мои сапоги к этому времени начали разваливаться, но перед этим успели натереть мне ноги до кровавых мозолей. Те, кто были поумнее, попали в санчасть, остальные продолжали бегом передвигаться на пожары. Самые умные начали писать рапорты об отчислении из училища по собственному желанию, кому-то их удовлетворяли. Жара стояла уже под сорок градусов. Воду брали с собой во фляжках, и это на весь день. В обед из столовой привозили горячую еду, питались мы из котелков. На вкус это было что-то мерзкое, жрать это можно было с большим трудом. Все супы, щи и борщи варились на комбижире. И в жару эта еда просто не лезла в рот. А если с голодухи ты это съедал, то последующие часа два приходилось мучиться желудком, пока переварится комбижир. Так что с питанием все было хорошо!

Забыл сказать, что набрали нас целый батальон, а это три роты по 150 человек. Батальоном командовал полковник, Павел Яковлевич Вишняков, он был уже в возрасте, ему было за пятьдесят. Он пришел служить в армию в годы Великой Отечественной войны, но об этом замечательном человеке я расскажу позже. Именно как Человек с большой буквы, как воспитатель, учитель и мудрый командир, прошедший большой жизненный путь, видевший много и никогда поспешно и сгоряча не принимавший решения, таким запомнился мне наш комбат. Это он — тот самый батяня-комбат из песни. Командиром 10-й роты был старший лейтенант Барынкин, а 11-й ротой командовал старший лейтенант Вакуленко по прозвищу Вакула.

С нами на первый курс поступили и кадеты — выпускники Суворовских училищ. Еще были солдаты, поступившие из войск. Они не проходили наш курс, были заняты по отдельному плану — что-то копали и что-то строили на огневом городке. Отношения с солдатами, поступившими из войск, складывались интересно. Они думали, что здесь будут такие же порядки, как в армии и вначале пытались нам что-то доказать. Поскольку среди поступивших было много детей из семей военнослужащих, а они пожили в военных городках, то этих старослужащих поставили на место в три секунды и все сразу забыли, кто больше послужил Родине. С Суворовцами, то есть с кадетами, все было по-другому, но об этом позже.

Курс молодого бойца продолжался, жара стояла страшенная, лес горел серьезно. Москву также накрывало смогом и дымом, дышать было нечем. Каждый божий день мы бегали на пожары, рубили противопожарные просеки, пилили деревья, копали канавы. Под Ногинском, как раз в том месте, где мы занимались тушением пожаров, в свое время был авиационный полигон — там стреляли и бомбили. Неразорвавшихся боеприпасов в земле было видимо-невидимо. Саперы, работавшие с нами на пожаре, извлекали неразорвавшиеся боеприпасы тысячами. Было не по себе, когда что-то взрывалось в горящем торфе в непосредственной близости от нас. Помню, два курсанта пилят дерево, (дерево пилили два кадета, Володя Беляев и Валера Головатюк) а оно не пилится. Пила звенит и все никак. Наконец дерево перепилено, падает и на срезе открывается перепиленный снаряд от авиационной пушки. Приятного мало. Но со временем привыкаешь ко всему: и бегать по жаре, и тушить пожары, и есть из котелка, и запивать обед водой из канавы. Я даже сейчас не пойму, что меня там держало, в этом горящем лесу, с кровавыми ногами. Что в меня и во всех нас такое вселилось, что мы выдержали это? У меня появились новые друзья. В моем отделении было двое ребят из Можайска: Коля Яковлев по прозвищу Хэнк и Володя Цвелев по прозвищу Гога. С нами подружился Юрка Кожанов по прозвищу Фрол, родом из Калужской области, жил он по Киевской железной дороге, станция Шемягино, а родная его деревня — Спас-Загорье. У всех троих родители были гражданскими и к армии никакого отношения не имели. Самое большое отношение к ним имел наш командир роты, родом он был тоже из Можайска.

За месяц в лагере мы все похудели и загорели. По вечерам после тушения пожаров мы пытались осваивать военное дело, с нами занимались строевой подготовкой, и маршировали мы до одурения. Разучивали строевые песни, каждый взвод должен был петь свою строевую песню. Мы учили слова и пели, пели, пели. Нашей взводной песней была "Прожектор шарит осторожно по пригорку, и ночь от этого нам кажется темней…". Проводились соревнования на лучшее исполнение песни. Нашему взводу очень повезло — у нас было четверо запевал. Голоса были звонкие и красивые, все следующие годы нашу роту всегда узнавали на слух, в военном городке на улице Головачева, на вечерних прогулках перед отбоем — так могла петь только двенадцатая рота с ее запевалами.

Было у нас еще одно интересное занятие — это тренировки по выполнению команд "Рота, подъем!" и "Рота, отбой!". Почти как в фильме "Любовь и голуби", где герои вскакивали с одной узкой кровати, тренируясь в выполнении команды "Подъем", — поскольку жили мы в палатках, а в палатки нас умудрились засунуть человек по пятнадцать, при норме десять. То есть выполнять команду "Подъем!" было сложно из-за скученности, нас было слишком много. Мы мешали друг другу, обмундирование перепутывалось, сапоги залетали под нары… полный "дурдом"! Ротный тренировал нас с остервенением, мог гонять по часу и больше. Одеться и раздеться, одеться и раздеться и опять… Все подъемы и отбои нужно было выполнить за сорок пять секунд. При подъеме нужно было полностью одеться и в заправленном обмундировании, с намотанными на ноги портянками и в сапогах встать в строй. Для этого нужно выскочить из палатки и добежать до передней линейки лагеря. (Передняя линейка находилась в некотором отдалении, перед палатками).

Команду "Отбой!" нужно выполнить следующим образом: из строя добежать до палатки, снять с себя все обмундирование и правильно разложить его на лавочке в углу палатки. Далее поставить под лавочку сапоги и на них аккуратно намотать портянки, а самому упасть на нары и укрыться одеялом. Очень увлекательное занятие для молодых воинов. В такой тесноте и суете с сумасшедшими глазами мы метались между строем и палаткой.

Выполнение приемов и нормативов по ЗОМП — защита от оружия массового поражения — это отдельная песня. Нам выдали снаряжение: противогазы, плащи, чулки и перчатки — эти вещи должны были защитить нас от оружия массового поражения вероятного противника, а противников в то время у нашей страны было много. Куда не плюнь, везде противники. Каверный любил тренировать нас в беге с надетыми противогазами. Противогаз был незаменимым атрибутом при тушении пожаров — от дыма он не спасал никоим образом, зато бегать в нем было клёво. Пробежишь километра два, потом снимаешь его и выливаешь из его внутренностей с литр воды. От увиденного становится плохо — блевать хочется. Такие занятия называлась игрой в слоников — хобот у противогаза висит как у слона.

Команды "Вспышка справа!" или "Вспышка слева!" — это когда противник сбросил на нас ядерную бомбу и в эпицентре взрыва, образовалась яркая вспышка. Чтобы не сгореть сразу, нужно с прыжка броситься на землю, найти какое-нибудь маломальское укрытие на поверхности земли и занять его. Головой нужно повернуться в сторону, противоположную от взрыва, поднять воротничок от гимнастерки и закрыть им шею. Но почему-то каждый раз, брякаясь всем телом в придорожную грязь и пыль, я чувствовал себя абсолютно незащищенным от ядерной бомбы, от сумасбродства командиров, от их глупости и полного неуважения к нам.

Нас готовили к принятию Воинской Присяги — текст учили наизусть. Много времени уделяли изучению Уставов ВС. Изучение устава начиналось для нас с обязанностей дневального по роте. За месяц я раза три успел сходить дневальным. Это гораздо легче, чем бегать на пожар. Ноги к тому времени у меня были совсем стерты, и я ходил в кедах, т. е. в спортивной гражданской обуви.

Однажды нам выделили день, и вместо пожара с нами провели огневую подготовку, перед принятием присяги, положено отстрелять из автомата. Мы выполняли начальное упражнение по стрельбе, по мишени на сто метров. Нужно было тремя выстрелами попасть в мишень и набрать минимум 19 очков. Все справились и были допущены к принятию Воинской Присяги.

Дожди в августе шли два или три раза и облегчения не принесли — пожаров не погасили. В один из выходных дней ко мне приехал отец. Приехал навестить, подкормить и поддержать меня. Мне эта армия к тому моменту уже осточертела. Думал — не свалить ли отсюда, куда глаза глядят. Если бы у меня тогда хватило решимости уйти из училища, вся жизнь явно сложилась бы по-другому сценарию, но здесь уже была определенность, а там ее не было. Видно, это и пугало, и удерживало.

Отец привез большую сумку с продуктами. Расположившись на лесной полянке, я начал есть. Ел я долго и много — очень соскучился по домашней еде и вообще по еде, которую можно есть. Все, что осталось, я отнес своим друзьям, к ним родители не приезжали. Отец, как мог, меня успокоил и придал мне сил. Сказал, — что шарахаться мне уже поздно. Набор в гражданские вузы уже закончен, а до следующего лета меня непременно заберут в армию и не будет у меня высшего образования, а здесь я уже учусь. Что Ногинск с его пожарами для нас скоро закончится, и мы поедем на зимние квартиры, в нормальные условия. Я остался обнадеженным, а отец уехал домой.

Позже, когда нас после курса молодого бойца фотографировали для получения военных билетов, получились фотографии, которые последующие четыре года пугали людей. Изможденные, стриженные наголо головы и загоревшие до черноты лица. Эти фотографии нас даже выручали потом, когда нужно было сдавать экзамены за своего товарища, мы переклеивали фотографии в военных билетах и шли сдавать. Преподаватели нас практически не различали.

Народ в роте и во взводе подобрался разный, и, как в любом коллективе началось притирание друг к другу. Люди мы были еще совсем молодые, эмоции и гормоны играли в нас. Кто-то пытался занять лидирующее положение и старался найти более слабых, над которыми потом можно было бы издеваться и глумиться. Ко мне прилипло прозвище КЗ, что означало Короткое Замыкание. Драчливым и хулиганистым я никогда не был и сам старался никого не задирать. Но некоторые товарищи пытались на мне пробовать свои силы. Я мог вспыхнуть в секунду и любому обидчику дать подобающий отпор — занятия борьбой для меня не прошли даром — я всегда мог за себя постоять. После двух-трех случаев "физического" выяснения отношений, ко мне больше не приставали. С Хэнком, Гогой и Фролом у нас образовался свой маленький коллектив, между собой мы были дружны и откровенны и в обиду друг друга не давали.

И вот настал счастливый момент убытия из учебного центра на зимние квартиры. 29 или 30 августа мы погрузились на машины, и нас повезли в Москву. Пожары в этом году мы больше не тушили, они сами закончились, когда прекратилась жара и к концу сентября пошли дожди. А совсем закончились пожары, лишь, когда выпал снег.

Все в этой жизни когда-то заканчивается, все течет и изменяется.

Анекдот. К раввину приходит Абрам и говорит: "Жизни нет, сам безработный, жена болеет, дочь проститутка, уже спивается, сын за воровство сидит в тюрьме, что делать? Дай совет". Раввин отвечает: "Повесь на дверь дома табличку с надписью: "Не все будет, как теперь"". Абрам послушался совета раввина, повесил табличку, и со временем жизнь наладилась. Жена выздоровела, он сам нашел работу, дочь удачно вышла замуж, сына выпустили из тюрьмы и он перестал воровать. Абрам опять приходит к раввину и говорит: "Как мне тебя отблагодарить?" Раввин отвечает: "Табличку с двери не снимай".

10. КУРС ПЕРВЫЙ

И вот долгожданная Москва. Училище отлично расположено, в зоне Кузьминского парка, до метро "Текстильщики" минут пятнадцать на автобусе. Хорошая казарма, наше казарменное помещение находилось на четвертом этаже четырехэтажного панельного здания. Большие спальные помещения, на каждый взвод свой спальный кубрик на 36 человек, на каждого отдельная кровать с панцирной сеткой, чистые простыни и одеяло. В казарме своя туалетная комната и комната для умывания, правда, с холодной водой, горячей воды, следующие четыре года, мы так и не дождались.

Первый день в училище нас отмывали и переодевали во все новое. Новое хлопчатобумажное обмундирование, новые яловые сапоги и вообще все новое. Мы пахли всем новым, только что полученным со склада, специфическим запахом военного обмундирования.

Началась наша военная жизнь. Первый учебный год и первый семестр. Построение на училищном плацу, поздравления начальника училища и других лиц. Прохождение торжественным маршем перед трибуной, на которой расположилось командование училища, и — вперед учиться. Время полетело, как циферки в счетчике таксомотора.

17 сентября 1972 года, воскресный день. Мы принимаем Воинскую Присягу. День принятия Воинской Присяги считается праздничным днем в воинской части. Нас, принимающих Присягу, освободили от нарядов и от исполнения других обязанностей воинской службы. В наряд по ротам пошли те, кто принял её раньше, — солдаты, поступившие в училище из войск. Погода была прохладная, временами накрапывал дождь. Ко мне приехали отец с мамой и сестрой. Мама смогла воочию увидеть, куда они меня заперли на ближайшие четыре года. Момент принятия Присяги — очень волнительный момент в жизни каждого, ты становишься защитником Родины и даешь торжественную клятву.

Присяга принимается с оружием — у каждого из нас автомат АКМ. К оружию нас приучали с первого дня курса молодого бойца. С оружием мы только что на пожары не бегали и ночью с ним пока не спали. Мы присягаем на верность Родине, а раньше присягали царю и Отечеству. Текст Воинской Присяги мы держали перед собой на всякий случай, но знали его наизусть, от зубов отскакивало. После принятия Присяги было прохождение торжественным маршем и прохождение с песней в составе роты. Вот мы и спели — нас целый месяц учили петь.

Этот праздничный день считается и днем открытых дверей — можно привести родителей в казарму, учебные классы и даже сводить в столовую — попробовать, чем нас кормят. Кстати, о столовой: в училище повара вкусно и хорошо готовили, в отличие от Ногинска. Через неделю после принятия Присяги нам выдали военные билеты. А с военным билетом можно уже ходить и в увольнение, если отпустят отцы-командиры. Но отпускать в увольнения они нас не торопились. Было положение, зафиксированное в Уставе внутренней службы, что количество увольняемых не должно превышать 30 процентов. Служба и учеба начались, а в увольнение ходить лично у меня как-то не получалось. Как я потом понял, — не там лизал, не там стучал. Точнее, я не лизал и не стучал, поэтому и не ходил. Система записи в увольнение была следующая. У своего непосредственного командира — командира отделения — ты должен записаться в увольнение, после список смотрел заместитель командира взвода, дальше командир взвода вносил свои коррективы, они все вычеркивали из списка "лишних", а далее — последняя правка списка у командира роты. На каком-то из этих этапов я постоянно из него вылетал. Обидно!

На первом курсе родители приезжали меня навещать всего два раза; первый раз это была Присяга, а второй раз — когда было уже холодно и мы надели шинели, в память об этом приезде у меня даже сохранились фотографии. А дальше я пытался ездить домой сам.

Первый раз я пошел в увольнение только на ноябрьские праздники и то только после того, как поднял очередной кипишь. Есть такая песня, написанная задолго до моего поступления в училище, ее все знали и пели: "У папы волосатая рука, у папы на погонах два просвета, устроил папа сына-дурака в училище Верховного Совета". В общем, я позвонил отцу и накрутил ему хвоста, что он, боевой полковник, родного сына не может вызволить в увольнение. "Засунули меня, хрен знает куда, и сиди тут безвылазно". Мой накат подействовал, нашлись какие-то знакомства, и вопрос решили положительно. Действительно, в училище работало телефонное право, у кого у родителей "волосатости" было больше, тот и ходил постоянно в увольнения. Остальные должны были ждать. В нашем взводе только сыновей генералов семь человек, а сколько племянников, внуков и других дальних родственников, это уже никто не считал.

Первый раз за четыре месяца я приехал домой. Дом, кухня, белый друг — холодильник, белая ванна, горячая вода и ее сколько хочешь! И, конечно, отдельный унитаз, вместо кабинки в казарме. Фантастика! Полежав в ванне и посидев на белом унитазе, я, естественно, пошел по друзьям. Нужно было показать друзьям и товарищам, в какой красивой форме я теперь хожу.

Кольку к этому времени уже забрали в армию, он попал служить в Москву, в строительную часть при КГБ СССР. Как он и хотел, он стал водителем, его посадили сначала на самосвал, потом на автобус. Он мог совсем не идти в армию, мама у него к этому времени была пенсионного возраста, а он был единственным кормильцем в семье. Но он пошёл и отслужил, можно сказать, был комсомольцем-добровольцем. Эта служба и определила его дальнейший жизненный путь. После демобилизации он пошел на службу в КГБ СССР. Славка где-то болтался. За эти месяцы все куда-то разбежались, у всех началась своя взрослая жизнь.

Больше всего я истосковался по домашнему уюту и возможности просто побыть одному. Когда можно просто лечь в кровать, укрыться одеялом, взять книгу и спокойно почитать, а не быть в постоянной готовности выполнять чьи-то приказы и распоряжения. Побывка дома — лучшая психотерапия.

Учеба шла своим чередом, первая сессия оказалась для всех очень напряженной и тяжелой (разница между школой и вузом). На первом курсе шли общеобразовательные предметы и параллельно с ними все военные предметы: тактика, огневая подготовка, ЗОМП и т. д. Больше всего проблем у всех было с высшей математикой. Но поскольку я уже все это проходил на факультативах у Галины Александровны, то занимался, в основном, тем, что выручал друзей и товарищей.

В учебной программе было заложено, что каждый месяц один из батальонов должен на неделю отправиться на полевой выезд в Ногинск. Поскольку наша специальность "общевойсковая — тактическая" и связана с работой в полевых условиях, то нас в эти поля ежемесячно и вывозили. Питаться в столовой после курса молодого бойца нам совсем не хотелось. Поэтому перед выездом в учебный центр мы в магазине военного городка сметали с полок весь ассортимент продуктов. Мы объединялись в группы, кто с кем дружит, скидывались и совместно закупали продукты. Сгущенка, тушенка, рыбные консервы, колбаса, сыр, сливочное масло, печенье, сухари, баранки… Все это паковалось в мешок и — в Ногинск. На каждом приеме пищи в полевой столовой в Ногинске к чаю или к компоту, который только и можно было пить, приносились свои запасы и ими мы питались.

Как-то раз одна группа не успела заранее о себе позаботиться и сходить в магазин. Пришли они в магазин, когда уже все отоварились, к шапочному разбору. В магазине из всего, что можно было съесть, осталась только консервированная морская капуста. На все деньги они и купили этой капусты. В первый день на прием пищи они принесли по банке консервированной морской капусты. В охотку и с голодухи капуста в первый день у них пошла на — Ура. В последующие дни их оптимизм по отношению к капусте постепенно пропал. Начался обмен этого морского продукта на что-то более съедобное. За одну банку тушенки сначала предлагали три банки капусты, потом пять и т. д., но народ на "заморские" продукты не позарился и продолжал, есть свое. Так капусту и оставили на вечную память в Ногинске.

Полевая столовая представляла собой жалкое зрелище. Помещение из досок, в котором стояло полевое кухонное оборудование. Кухни топились дровами. К этому помещению была пристроена терраса, на ней стояли столы с приделанными к ним лавками на десять человек. Сесть могло мотострелковое отделение. Если летом питаться на свежем воздухе было приятно, то зимой, когда морозы уходили за двадцать градусов, было совсем не айс, вернее, даже очень айс. Зимой террасу закрывали брезентом, но толку от этого не было никакого. Пища моментально застывала в алюминиевых бачках, выставленных в мороз на столы. Сначала нужно было разбить лед, а потом достать то, что было внутри бачка.

В столовой учебного центра обитали две поварихи — Лидка и Зинка. Внешне они были уж очень страшненькими и уже в возрасте. Работали они в этой столовой, наверное, с момента своего рождения, никто и не помнил, сколько они там работали. Кухонный наряд хватал их за всякие причинные места, отчего они ржали каким-то блядским хохотом. Видно, приставание кухонного наряда доставляло им удовольствие. Чем еще они были замечательны? Работали они в этих антисанитарных условиях и зимой, и летом практически на улице и при этом не болели. Еще они могли страшно материться, могли любого курсанта или офицера послать далеко и надолго. За особые прегрешения могли огреть железным черпаком, либо деревянной толкучкой, если это требовалось для быстрого наведения порядка на их территории. Отцы-командиры в тот момент, когда мы принимали пищу в этих нечеловеческих условиях, старались быть подальше от нас, чтобы не нарваться на неприятности в свой адрес.

Что еще запомнилось из этих приемов пищи… В помещении кухни всегда стояли открытые бочки либо с селедкой, либо с солеными огурцами или помидорами. Селедка была каспийская, специального армейского посола типа "залом", вкуснее этой селедки, я ничего не пробовал. Соленые огурцы и помидоры были высочайшего качества. Только нужно было умудриться прорваться в варочное помещение к бочкам, засунуть руку в бочку и успеть бросить в котелок то, что попалось. Вот за это уже можно было получить и черпаком. Но если ухватишь пару селедок, можешь вкусно пообедать.

Поварихи дома держали свиней. Свиней нужно было кормить. То, что не съели курсанты, отдавалось свиньям. То есть нам варили как свиньям, а мы это не ели, зато свиньи жирели и радовались. По вечерам к столовой приезжали мужья поварих на мотоциклах и забирали сваренные их женами помои. Командование на это безобразие почему-то закрывало глаза.

Наша рота была последней из могикан, которая пережила зиму (с 1972 на 1973 год) в палатках. В этот год в учебном центре начали строить щитовые казармы с паровым отоплением и умывальниками. Для 10-й и 11-й роты их построили, а для нашей роты даже не начинали. У каждого взвода была отдельная палатка УСБ, в ней из досок и деревянных брусьев были сооружены двухъярусные нары человек на сорок, то есть на взвод. По центру палатки стояла печка, сделанная из 200-литровой бочки, ею и нужно было обогреваться. Каждый вечер, приходя с занятий, приходилось идти и искать дрова для печки, и приступать к обогреву палатки. На ночь отдельных истопников не назначали. Составляли график дежурства, и по полчаса нужно было сидеть и следить за печкой и подбрасывать в нее дрова.

В один из полевых выездов, где-то ближе к Новому году, началась настоящая зима — и днем, и ночью температура держалась далеко за минус двадцать градусов. Спали мы на этих нарах, как всегда, вповалку, практически не раздеваясь, снимали только валенки. На нарах были матрасы, на них мы и ложились, а сверху укрывались шинелями и одеялами. Если получалось раздобыть водочки, то на ночь могли и выпить граммов по сто, исключительно для согрева. При этом обмундирование с себя со всеми имеющимися вшивниками не снималось. (Вшивники — свитера и кофты, привезенные из дому и одеваемые для тепла в холодное время года).

В одну из таких ночей мы расположились на отдых и, распределив график дежурства у печки, уснули. Часа в четыре утра народ потихоньку начал просыпаться от дикого холода в палатке. Проснулись и смотрим на печку. Вроде топится: внутри горит огонь, от печки идет свет. Потом кто-то встал и открыл печку. В ней стоял включенный электрический фонарь и создавал иллюзию, что печка топится. Разбирательства и поиски того, кто засунул фонарь в печку, ни к чему не привели, виновного не нашли. Часам к шести утра с большим трудом растопили печку, и по палатке пошло тепло.

Тяжело решались вопросы с утренним туалетом, а особенно с умыванием и чисткой зубов. На улице вода замерзала. Оттого, что спали в палатке с печным отоплением, гарь и копоть от печки оседала на лицах и руках. Внешне мы становились похожими на чертей в военной форме. Если удавалось с вечера набрать котелок с водой и поставить его под нары, то утром можно было умыться, а если нет? Как-то на утреннем осмотре командир роты увидел наши лица и руки и решил нас умыть. Наличие сугробов сантиметров в шестьдесят облегчило выполнение задачи. После команды "Вспышка с фронта" мы попадали лицами в сугроб. И тут раздалась другая команда: "По-пластунски, 50 метров, вперед!"

Если вы когда-нибудь пробовали ползать по сугробам, то можете представить те приятные ощущения, которые наступают после пятидесяти метров ползания в сугробе. Как бы аккуратно ты ни старался ползти, снег все равно набивается по все дыры. Через пятьдесят метров мы были и умытыми, и разогретыми. В моей военной практике на зимних полевых выездах не раз приходилось применять этот метод умывания для личного состава.

Через месяц после принятия Присяги нас начали привлекать к несению караульной службы. В училище было два караула: один — в самом училище, а второй — в учебном центре, в Ногинске. Заступая в караул, ты должен наизусть знать порядка двадцати статей из "Устава караульной и гарнизонной службы ВС СССР". Сразу выучить и запомнить такой объем информации сложно. Поэтому порядок изучения этих статей из Устава сводился к тому, что ты не ляжешь спать, до тех пор, пока не сдашь своему разводящему зачет по этим статьям. В первом своем карауле я сутки совсем не спал и во втором карауле тоже не спал, а потом все остальные годы спал. Мне хватило двух караулов, чтобы выучить нужные статьи Устава на всю жизнь. Если посчитать, сколько раз за четыре года учебы в училище я был во всякого рода нарядах и караулах, то получится больше 100.

По какому-то приказу, наша 12-я рота считалась нештатной ротой Почетного караула. На гражданском языке это означает, что если где-то что-то случается и нужно торжественно встретить или проводить каких-нибудь гостей, или, скажем, торжественно похоронить — это будем делать мы. И еще одна обязанность возлагалась на нас — открытие и закрытие всяких летних спортивных праздников и соревнований. Каким образом спортивный клуб ЦСКА выходит на спортивные арены Москвы и проходит по спортивным дорожкам с флагами? Для этого и существует нештатная рота Почетного караула в Московском ВОКУ. Это мы, за них переодевались в форму спортсменов ЦСКА.

С первых дней нас начали готовить как роту Почетного караула. Владимир Васильевич Каверный, как только выдавалась свободная минутка, выгонял нас на плац и начинал строевую подготовку. По распорядку дня, после обеда у нас должно быть личное время, чтобы можно было сходить в магазин или в курсантскую чайную и душевно добавить в желудок чего-нибудь вкусненького после обеда (на первом курсе есть хотелось постоянно). Некоторые "растущие организмы" так до выпуска и не вылезали из чайной. Командир на то он и командир, что может похерить наше личное время и не посадить роту на начавшуюся самоподготовку, а вместо этого шагом марш на плац. Командиры 10-й и 11-й рот, — Барынкин и Вакуленко, — увидев, что 12-я топает по плацу, недолго думая, тоже выгоняли своих воинов на плац. Так что через полчаса батальон собирался на плацу, и все дальнейшие действия шли уже в соревновательном порядке: кто лучше и кто круче пройдет, и у чьей роты будет лучше равнение и четче шаг. В конце таких спонтанно начинающихся занятий, нельзя было обойтись без песен. Как в анекдоте: — когда сказать и показать уже больше нечего, то — ПЕСНЯ. Это могло затянуться до ужина и после ужина. Как вспомнишь, так вздрогнешь!

Песни! Песни! Песни! По распорядку дня каждый вечер перед отбоем проводилась вечерняя прогулка, и во время нее мы пели песни. Так случилось, что в нашем взводе собралось больше всего поющих; четыре ротных запевалы, Сид (Сидоров), Фома (Фомичёв), Сокол (Соколенко), и Миша Хейфиц — и все у нас. В военном городке на улице Головачева безошибочно знали, когда на вечернюю проверку выходила 12-я рота. Чего только стоило исполнение ротой песни "Взвейтесь, соколы, орлами, полно горе горевать". Её разложили на голоса, и казалось, что слова зависают в вечернем небе. За запевалами вступал хор из 150 голосов, появлялось объемное звучание. Мы часто пели и просто для себя — при выездах в учебный центр, двигаясь в грузовых машинах или автобусах.

Наш командир очень уважал спорт: сам бегал и нам прививал любовь к бегу, а можно сказать, и нелюбовь. Подъем, как правило, в 6:50. Нужно одеться (форма одежды на физзарядку — сапоги, бриджи и голый торс), спуститься на улицу, построиться и выбежать через 1-е КПП в Кузьминский парк. Там нас ожидал командир в спортивном костюме. Сделав в ближайших кустах насущные дела, чтобы мочевой пузырь не лопнул, мы строились в колонну по четыре и — "бегом марш" вокруг Кузьминских прудов, порядка десяти километров. Нагрузка для молодых ребят — что надо! Первые две недели я чувствовал себя просто ужасно! Приходили на занятия и от физической усталости на лекциях просто засыпали. Через две недели все вошло в норму, бегать с каждым разом становилось все легче и легче. Мы стали бегать, как лошади у ковбоев. В последующем умение бегать на длинные дистанции очень выручало в разных жизненных обстоятельствах и ситуациях.

Зимой занятия продолжились, но уже на лыжах. Встать на два "бревна", т. е. на лыжи, нужно в сапогах. Крепления на резинках, специально под сапоги, и на этих "бревнах" нужно еще и бежать. Каждое воскресенье в училище проводились соревнования: марш-бросок на шесть километров или просто кросс на три километра, а зимой — лыжные кроссы на десять километров. Если ты попал в увольнение в субботу, то к восьми часам утра, в воскресенье, ты должен быть в роте, переодеться и в девять часов стартовать на спортивном мероприятии. Редкое воскресенье обходилось без этого.

Мне с трудом давался турник. На первом курсе нужно сделать три раза подъем переворотом на перекладине и за это получишь — удовлетворительно. В выполнении этого упражнения мы тренировались постоянно: встал в туалет — и только через турник. Подошел к турнику, сделал подъем переворотом и — в туалет, вышел из туалета — опять подъем переворотом и дальше спать.

Нас ломали и лепили, как из пластилина, делали с нами нечто такое, что мы сначала и сами не могли понять. Мы не принадлежали себе. Наедине с самим собой ты мог быть только во сне, остальное время ты был в коллективе. Нас постоянно чем-то занимали, ни одной минуты свободного и неконтролируемого времени у нас не должно быть. Весь распорядок дня сводился к бесконечным построениям с проверками наличия личного состава. Мы постоянно что-то делали, это было все равно — что! "Круглое — таскать, квадратное — катать". Это про нас рассказывали, что в нашем училище: летом красили траву краской, чтобы она была зеленой, а зимой снег, чтобы был белым. И весной к деревьям листья привязывали, чтобы было лето, либо, наоборот, сбивали листья с деревьев, чтобы была зима. Пускай это будет безобразно, зато однообразно.

Первый курс и его первый семестр был настоящей школой мужества. Здесь закладывался фундамент мужской дружбы, здесь люди были видны как под микроскопом. Было видно, кто есть кто. Кто засранец или кто папенькин, а кто маменькин сынок, а кто настоящий мужик, с кем можно и в разведку пойти и в бане жопой повернуться. Переносимые совместно трудности очень сближают людей. Не просто складывались отношения с выпускниками Суворовских училищ. Они два года уже были при военной службе и имели определенные навыки жизни в казарме и больше понимали о службе. Физически были крепче и готовили их по школьной программе более целенаправленно для поступления в военное училище. Первое время они вели себя обособленно, старались общаться только между собой. Мы, поступившие в училище после окончания средних школ, для них были просто "мишками". К концу первой сессии понятие "мишек" пропало, как и высокомерие кадетов — начали складываться нормальные, дружеские отношения.

Поскольку мы были первокурсниками, нас было видно издалека — только на нас в училище и были новые зимние шапки. За этими шапками шла настоящая охота, за шапкой нужен был глаз да глаз. Только где-нибудь зазеваешься, и все — новой шапки как не было, а вместо нее лежит потерявшая форму развалина. Особенно опасным для шапки был выход из клуба после просмотра кинофильма. Шапку в толчее нужно нести в руках или под мышкой, но не на голове. К красавцу с новой шапкой на голове тут же пристраивалась команда похитителей минимум из трех человек. Первый должен был сорвать шапку с головы, молниеносным движением отдать ее идущему сзади товарищу, второй передавал шапку третьему, а третий выходил из клуба через другой выход. Всё — шапка "ушла".

Немного о том, как мы проводили выходные дни. Идеальный вариант — это в субботу после занятий, обеда и наведения порядка на закрепленных территориях — записаться в увольнение. После того, как ты три раза подряд посетишь парикмахерскую и останешься практически без волос, тебя, наконец, выпустят за пределы училища. И ты, счастливый, полетишь развлекаться. Или поедешь по своим нужным и необходимым делам до восьми часов утра воскресенья, а если повезет — до десяти часов вечера. Те, кому везло меньше, оставались в казарме и продолжали наводить порядок на закрепленных территориях. По субботам и воскресеньям в клубе училища демонстрировали художественные фильмы, иногда даже получалось сходить в кино. Через выходной наш командир роты устраивал генеральные уборки казармы. Генеральная уборка — это стихийное бедствие, первое — нужно очистить казарму от всего, что там стоит (кровати, тумбочки, стулья), второе — принести кучу битого стекла и им циклевать паркетный пол до тех пор, пока он не станет белым. Третье — изготовить какую-то мудреную смесь для натирания полов, состоящую из мастики и компонентов цветных дымовых ракет для придания полам красноватого цвета. Смесь варилась на костре и в горячем виде наносилась на полы, и четвёртое — после высыхания, полы натиралась специальными щетками и солдатскими шинелями. Суббота для нас заканчивалась к двум часам ночи, а то и к четырем утра. И если вдруг нашему командиру не понравится наведенный порядок, то суббота продолжалась и в воскресенье.

Перед ноябрьскими праздниками курсантам нашего батальона вручали медали "За отвагу на пожаре". И кого награждали медалями? Молодых ребят, которым по семнадцать лет, только вставшим на путь служения Родине! В мирное время — и уже награда!

Медалей, к большому сожалению, на роту выдали штук пять, только особо отличившимся. А остальные будто и не тушили торфяные пожары с рвущимися на них боеприпасами и не проявили себя мужественно? Никто не сбежал, никто не струсил? А на медалях, как всегда, сэкономили.

Тактическая и огневая подготовка на выездах, лекции и семинары в классах и аудиториях училища, наряды и караулы, строевая и физическая подготовка, марш-броски и кроссы — всё вместе это ускоряло бег времени. Незаметно подкрался новый, 1973 год. К моему счастью, меня надвое суток отпустили в увольнение. Я ловил счастливые моменты нахождения дома. Новый год отпраздновали в семейном кругу, не нарушая традиций. Всё, как всегда: поздравление Брежнева, "Голубой огонек" и, конечно же, под утро концерт звезд зарубежной эстрады.

В январе началась сдача первой экзаменационной сессии. Волнений и бессонных ночей в первую сессию было много. Многие курсанты ночами сидели в учебных классах и зубрили экзаменационные билеты (в сессию разрешалось сидеть и готовиться в классах, на первом этаже). Я, сердце рвать не стал, учебный материал старался не запускать и спокойно готовился к экзаменам. Не знаю, почему, я не ставил себе задачу учиться только "на отлично" и никто мне не подсказал, что учиться нужно только так и ни как по другому! Как мне сказал один товарищ, но это было потом: "Зачем ходить в институт и учиться на тройки, лучше вообще туда не ходить, а раз пришел, то учись — только на отлично". Сдав сессию без троек, но нахватав четверок, я уже готовился к отпуску.

Сейчас расскажу о том, как военные уезжают в отпуск. Курсантов, не сдавших по каким-то причинам сессию, в роте набралось человек десять, их распределили по нарядам. Остальной народ готовился к отпуску. Но все оказалось не так просто. Первый день и первая ночь нашего отпуска прошли за очень интересным занятием. Мы стеклами циклевали паркетные полы в казарме и учебных классах всю ночь, наводили порядок на закрепленных за ротой территориях. Второй день и вторая ночь нашего отпуска прошли в тех же интересных занятиях: мы пытались с помощью стеклышек сделать паркетные полы идеально ровными и чистыми. Командир роты хотел, чтобы в паркетные полы можно было смотреться, как в зеркало. Мысль, в принципе, очень неплохая, но трудновыполнимая. К концу третьего дня полы в казарме были натерты мастикой и отполированы. Они блестели, как у кота яйца. Пока мы драили полы, погода испортилась, на Москву пришел циклон, и пошел снег — снега выпало много, очень много!

К восьми часам вечера мы стояли в строю в ожидании командира роты, который должен был прийти с отпускными билетами. Все подстриженные и побритые, наутюженные, в парадно-выходной форме, готовые сорваться в отпуск после двух бессонных ночей. Но это был еще не конец нашим испытаниям. Владимир Васильевич с ужина что-то припозднился и пришел часам к девяти вечера…. Пришел и сказал: "У вас тридцать минут времени, чтобы очистить плац от снега". На первом курсе за нашей ротой закрепили строевой плац училища "и от Суворова и до Кутузова" — необъятная территория, с одной стороны плаца был памятник Кутузову, с другой — Суворову. А техники для уборки снега в училище на тот момент почему-то не было. Снег шел уже почти сутки, и выпало его сантиметров семьдесят. К двенадцати часам ночи, нечеловеческими усилиями плац был очищен от снега. Те, кто закончили раньше, помогали тем, которые не справлялись. Сугробы убранного снега достигали трех метров в высоту и смотрелись очень внушительно. В оставшиеся зимние месяцы таких снегопадов больше не было. Видно, и природа проверяла нас на прочность. Около полуночи нам начали выдавать отпускные билеты. Собой мы уже представляли потную, вонючую толпу охреневших от усталости людей. Парадно-выходная форма была насквозь мокрая от пота и смотрелась уже не очень нарядно. Взяв от КПП такси, я к двум часам ночи был дома — в отпуске! До конца отпуска осталось восемь дней. А кому-то нужно было добираться и в другие города нашей необъятной Родины!

В моей жизни это первая встреча с такой жесточайшей несправедливостью. Урок, который преподал нам наш командир, остался в памяти на всю жизнь. Уже нет горького осадка на душе, а урок остался: будь человеком сам, всегда и везде. Держи нервы при себе и если нужно, то от людей можно добиться многого, и они на многое способны, даже через не могу и не хочу, имей только желание заставить их это делать, и они свернут горы!

Закончился мой первый зимний отпуск — этот маленький глоток свободы. Первый свой отпуск я провел дома. Все мои друзья уже в армии и гулять уже не с кем. В училище мы опять начали втягиваться в эту новую для нас военную жизнь. Занятия, лекции, семинары, зачеты, полевые выезды раз в месяц. Хозяйственные работы, как на территории училища, так и за его пределами.

Зима подходила к концу, стало больше солнечных дней, мы в очередной раз занимались боевой подготовкой на полевом выезде в Ногинске. Жили также в палатках и проклинали эти нечеловеческие условия. На этом полевом выезде у меня случилось ЧП. Кариес потрудился над моим зубом и проел дырку, я свалился с острейшей зубной болью. Когда болят зубы, то жить уже не хочется. В учебном центре стоматологического кабинета не было, а отправить меня в Москву и оказать медицинскую помощь почему-то никто не хотел. На занятия я уже не ходил — лежал в палатке и не мог оторвать голову от подушки. Глотал анальгин, который уже не помогал, и заодно исполнял обязанности истопника. Через два дня, озверев от боли, уже плохо соображая, я собрался и пошел в деревню Починки. Сведущие люди сказали, — что там есть воинская часть гражданской обороны, а в ней стоматологический кабинет. И если мне повезет, то я попаду на прием к врачу. Я попал к женщине, которая работала стоматологом. Она сделала обезболивающий укол, просверлила канал и положила лекарство — мышьяк. Дальнейшим лечением я занимался уже в училище, но это уже другая история.

С тяжелой и разваливающейся от боли головой я добрался до сельского магазина. Друзья просили купить свеженького хлеба, кильку в томатном соусе, ну и, конечно, чего-нибудь выпить. А из выпивки там только "Стрелецкая" — горькая настойка крепостью 28 градусов. Уложив покупки в вещевой мешок, я вышел из магазина, голова по-прежнему раскалывалась, терпеть боль больше не было сил. Тут же на ступеньках сельмага пришлось раскупорить бутылку "Стрелецкой" и принять микстуры. Минут через пятнадцать кровеносные сосуды расширились и головная боль ушла. На этом закончился первый этап моей проблемы с зубом. В училище удалили нерв и поставили пломбу.

По выходным дням нас частенько направляли на стройки Москвы. Собирали рабочие команды из числа курсантов, не попавших в увольнение. И вперед — на стройку — убирать мусор и наводить порядок на прилегающей территории. Работа, как правило, была довольно грязная и пыльная. Конечно, использовать дармовую рабочую силу для работодателей — совсем не плохо. Сейчас для этого можно использовать труд неквалифицированных таджиков или узбеков, а тогда точно так же использовался труд кремлевских курсантов. Но в этом тоже были уроки для нас. В процессе уборки на стройке проверялись все имеющиеся кладовые и загашники. И если в них находилось что-то, что могло представлять ценность и могло быть использовано для хозяйственных нужд роты, все забиралось и на машинах вывозилось в роту. А на стройке в то время можно было найти: краску и олифу, линолеум и доски, кисточки и лопаты. Урок был хороший: тащи со строек все, что можно — там все спишут. В советские времена все списывалось в неограниченных количествах.

С нашей двенадцатой ротой, 1972 года выпуска, был курьезный случай. Как-то на стройке курсанты нашли двухсотлитровую бочку клея БФ, загрузили её в машину и привезли в роту. Затащили на четвертый этаж и поставили в туалете. Со временем начали замечать: как вечер, то какая-то часть курсантов ходит поддатыми. Никак не могли понять, откуда в роту постоянно попадает спиртное. Потом до командиров дошло, что можно пить клей БФ. При определенной изобретательности, налив клей в емкость и добавив в него воды и соли, постоянно вращая в нем палочкой, изготавливается спиртосодержащая смесь. Если ты обладаешь луженым желудком, то эту спиртосодержащую смесь можно выпить и кайфануть. Дешево и сердито! Народ среди курсантов попадался довольно простой, ничем не брезговал. Когда поняли, где скрывается причина пьянства, бочка уже опустела.

9 мая 1973 года мы, как нештатная рота Почетного караула первый раз участвовали в возложении венков на Могилу Неизвестного Солдата в Александровском саду. Как правило, венки возлагались кем-то из членов правительства, членов ЦК КПСС и приглашенных участников Великой Отечественной войны. Один раз я видел и легендарного летчика Маресьева. С нами в этих мероприятиях участвовала и рота Почетного караула Московского гарнизона. Они одевались в форму трёх родов войск: общевойсковую, летную и морскую. Стоя в строю перед Могилой Неизвестного Солдата, мы преклоняли колено, а затем под звуки военного оркестра МВО проходили торжественным маршем перед могилой. После этого мероприятия можно попасть в увольнение, что вдвойне приятно в день моего рождения. В нашей роте еще у Виктора Аксенова из третьего взвода день рождения 9 мая.

В конце мая началась весенняя сессия — сдача экзаменов за второй семестр. Сдавать экзамены всегда волнительно, но вторая сессия очень отличалась от первой. Не стало того ажиотажа и тех панических настроений, как зимой. Да, учили, да, не спали по ночам, но все гораздо спокойней. По давно заведенному графику курсанты, закончившие первый курс, в июне сдавали военные предметы в учебном центре в Ногинске и после этого там и оставались до конца июня. Нужно было заниматься строительством и благоустройством огневых городков, танкодромов и оборудованием тактических полей. Нужно совершенствовать материальную базу училища. После сдачи огневой, тактической подготовок и других военных наук нас вывезли на тактическое поле между деревней Ямкино и городом Черноголовкой. Построили полевой лагерь, установили большие палатки УСБ, в них из досок и брусьев сколотили нары в два яруса, и началась наша полевая жизнь на свежем воздухе… с полчищами комаров. Своя полевая кухня, еда из котелков — романтика. Через много лет, когда друзья предлагали поехать на природу, и недельку пожить в палатке, я отказывался — надоело гадить по кустам и кормить комаров.

По утрам командир роты устраивал нам пробежки, а потом до ужина нужно было что-то строить, копать, носить, таскать — заниматься тупым физическим трудом. На свежем воздухе всегда хотелось, есть, наш курсантский чапок на выездную торговлю в лагеря не выезжал, приходилось самим о себе заботиться. В нашей компании нас было уже четверо, с нами подружился Толя Демин по прозвищу Тёпа, у него были маленькие музыкальные ушки, причем страшно лопоухие. (На четвертом курсе он сделал пластическую операцию. Уши пришили к башке, чтобы личный состав не смеялся над молодым командиром.) На гражданке он занимался музыкой, играл на пианино, аккордеоне и гитаре — у парня отличные музыкальные способности. Кроме того, он большой любитель пожрать. Если его нужно найти, можно смело идти в чайную — он там всегда. Три марципана, пачка тахинной халвы, граммов двести-триста докторской колбасы, банка сгущенки, пачка печенья, пара бутылок "Тархуна"… в него влезало легко.

Каждый день кто-нибудь из нас отправлялся в близлежащую деревню за пропитанием. В деревне договорились с теткой о покупке молока, у нее корова. Молоко наливали во фляги, на брата приходилось по 0,8 литра. В сельпо покупали по батону свежего белого хлеба по 13 копеек и по банке кильки в томате, стоила банка копеек 20. Перекусишь молочком, хлебушком и килькой часов в двенадцать дня и на обед к двум часам можно собираться, все в желудке повеселее.

Котелки у нас были у всех старые, облезшие от времени. Один новый котелок в нашем взводе у Сашки Сидорова. Его отец работал в КЭЧи училища и смог достать сыну новый котелок, с блестящей краской, и он сразу выделялся среди всех старых котелков. Другой новый котелок был у Коли Михайлюкова, сына начальника учебного отдела училища, полковника Михайлюкова. У отца была сестра, которая жила где-то в деревне в Курской области, и племянник Володя Ефименков по прозвищу Ефим. Вовка окончил сельскую школу, и родной дядька, чтобы выполнить свои родственные обязанности и помочь сестре, устроил его в училище. Жизнь в глухомани и, видимо, гены по линии отца наложили на Вовку свой отпечаток. По его лицу было видно, что большим интеллектом он не обладает. Володя попал в наш второй взвод и во второе отделение. Коля Михайлюков, его двоюродный брат, по этой причине не признавал в Вовке родственника и родственных связей по отношению к нему не афишировал.

Вовка отличался от всех нас тем, что у него очень обильно росла щетина. Несчастный человек — ему приходилось бриться по два раза в день, утром и вечером. За не проходящую Вовкину небритость- его постоянно гнобили. Был у нас еще один курсант с повышенной волосатостью на лице — это Юрка Вайчулис, но о нем позже.

Однажды строимся мы на обед, народ проверяет свои котелки. И, о ужас! У Сида на стенках его новейшего котелка мыльная пена и прилипшая к стенкам щетина по полсантиметра — явно кто-то побрился в его котелке. Сид завопил, как раненый зверь: "Убью засранца!" Ефим стоит рядом в строю, весь такой довольный, он только что побрился, и спокойно ковыряется пальцем в своем здоровенном шнобиле. Кто побрился в котелке, найти было не сложно, размер щетины выдавал Ефима с потрохами. Сид увидел бритого и довольного Ефима и понял, кто его враг. Недолго думая, он подбежал к нему и сходу ударил в шнобиль. Ефимка, тоже недолго думая, засунул руку за голенище и выхватил нож. Он любитель был таскать с собой нож, в жизни всегда может пригодиться, и тут пригодился! Дальнейшие события разворачивались стремительно. Сид, увидев нож, рванулся к палатке и забежал внутрь. Ефим с ножом — за ним. Палатка начинает ходить ходуном, складывается впечатление, что они бегают, друг за другом уже по потолку. Всем вместе войти в палатку не получалось — очень маленький вход, несколько человек успевают влететь в палатку и схватить Ефима, отобрать у него нож, настучать ему еще по клюву и отпустить. Инцидент вроде бы и исчерпан, но после обеда пропадает Ефим. Командир роты уже в курсе случившегося. Организуются поиски, мы выстраиваемся цепью и начинаем прочесывать лес. Метров через пятьсот, в воронке из-под разорвавшейся авиационной бомбы, находим Ефима. Молодой человек восемнадцати лет с обидой на то, что его побили, лежал и рыдал в воронке. Подняли, слезы вытерли, как могли, успокоили, на этом инцидент был исчерпан.

Объяснительные записки, написанные им за четыре года учебы в училище, можно цитировать юмористам. В очередной раз, будучи пойманным спящим на шинелях под кроватями, он написал в объяснительной: "После подъема я спать не хотел, но мое тело требовало отдыха". На утреннем осмотре он получил замечание от старшины роты за щетину на лице и неостриженные ногти на руках. Устранив оплошность, он докладывает старшине перед строем: "Курсант Ефименко КОГТИ СБРИЛ". И правда, в том, что у него были не ногти, а когти.

За четыре года учебы в училище, Ефим виртуозно научился нескольким вещам: ушивать и подгонять форму, чтобы она сидела по фигуре; ушивать козырьки на фуражках, чтобы они не торчали, как штыки у лопаты, а были маленькими и аккуратными; и классически гладить сапоги с помощью парафина, гуталина, сахара и яичного белка на специальных колодках обыкновенным электрическим утюгом. Эти занятия приносили ему определенный доход (мама деньгами его не баловала). За все нужно платить, а если есть парень, который за умеренную плату погладит тебе сапоги, то почему не воспользоваться? При всех своих недостатках Володя всегда был добрым и отзывчивым, готовым прийти на помощь. Он не был испорчен цивилизацией, внутри него сидела эта не убиваемая крестьянская хитринка.

Глаженые сапоги очень хорошо смотрелись. Высокое гладкое голенище хромового сапога всегда и везде выделяло выпускников Московского ВОКУ из общей массы. Так сапоги ни в одном военном училище не гладили.

В танковом училище, в котором учился мой отец, была другая мода. На хромовых сапогах делали гармошку: с помощью плоскогубцев заминали голенища сапог, чтобы они походили на меха гармошки.

Работы в учебном центре подходили к концу, осталось только сдать командиру роты физическую подготовку. Мои тренировки в выполнении упражнения на перекладине (подъем переворотом) шли очень трудно, получалось два раза, а на тройку на первом курсе нужно было выполнить три раза. Высокий рост, длинные ноги — все это не способствовало выполнению данного упражнения. Маленький, худенький наш отличник, кадет Гена Полупан, мог делать подъем переворотом по 150 раз, не слезая с перекладины. И вот настал "судный день". Мой подход к перекладине. Я делаю раз, делаю два, настает предел моим физическим возможностям. Я тяну ноги к перекладине третий раз и понимаю, что если я сейчас не сделаю третий раз, то мой отпуск может накрыться медным тазом. Собрав волю в кулак, продолжаю тянуть ноги к перекладине, из последних сил подтягиваю к перекладине задницу, и она как бы нехотя начинает переворачиваться через неё.

Вот я и в отпуске, других противопоказаний нет!

11. ПЕРВЫЙ ЛЕТНИЙ КУРСАНТСКИЙ ОТПУСК

За этот год в нашей семье произошли изменения. Отца направили для дальнейшего прохождения воинской службы на новое место. Отправили с повышением, на должность заместителя командира воздушно-десантной дивизии по технической части. Дивизия дислоцировалась в городе Болграде Одесской области. Добираться до Болграда можно было двумя путями: через Кишинев, там же находился один из воздушно-десантных полков, или через Одессу. До Болграда, что там, что здесь, было километров сто с лишним. Из Кишинева садишься на рейсовый автобус и — вперед, через два-три часа ты на месте; либо из Одессы самолетом АН-10, (отличный самолет — все воздушные ямы твои), зато лететь полчаса.

Кажется, этот анекдот именно про АН-10: "Самолет начинает болтать и кидать из стороны в сторону. Одному из пассажиров становится плохо, его рвет, пакет, выданный стюардессой, наполняется, и вот-вот содержимое пакета польется через край. Другие пассажиры, видя такую ситуацию, смеются. Стюардесса идет за новым пакетом. Вернувшись в салон, видит другую картину: все пассажиры блеют, а тот, для кого она несла пакет, смеется. Она спрашивает его: "В чем дело?" Он отвечает: "Пакет был полный и, чтобы не пролилось, я взял и отхлебнул".

Первый раз в жизни мне выписали воинские перевозочные документы до Кишинева. Мне понравилось: приходишь с воинским требованием в воинскую кассу, и тебе бесплатно выдают билет до нужного пункта назначения. Будучи курсантом, можно претендовать на перевозку в плацкартном вагоне. За купе и за самолет нужно было доплачивать.

Уездный город Болград. (Как говорит мой друг Гога, это из разряда пиздопрапащенсков). Лето, юг, жара. К этому времени трава выгорела на солнце и приобрела желтый окрас, деревья стояли непонятно какого цвета. Только кусты акации еще зеленели. Одна отрада — озеро Ялпуг. На юге организму нужно время, чтобы адаптироваться к местным условиям: климату и воде. Местная вода совсем не похожа на московскую воду, в ней очень много извести. На третий день у меня началась адаптация — такое расстройство желудка, что из дома больше чем на полчаса не выйти.

В дивизии отмечали какой-то свой праздник. Вся техническая часть дивизии во главе с отцом выезжала на пикник — в колхозный сад. На расчищенной площадке на траву стелили простыни, на которых накрыли роскошную поляну. Обилие выпивки и закусок вдохновляло. Этими вопросами занимались прапорщики из местных. Они знали все ходы и выходы и везде имели своих родственников — везде у них были кумовья. Колхозные сады в июле — это что-то! Уже поспел виноград, на деревьях наливались персики и сливы, громадные яблоки и груши. Чуть подальше — арбузы. Ешь и пей, пока не лопнешь! Отец представил меня своим сослуживцам: "Сын — курсант, приехал в отпуск!"

Местного вина привезли несколько бочек. Мой желудок отказывался принимать съестное и отторгал все. У меня сложилось впечатление, что снимается фильм под названием "Дизентерия" и я — в главной роли — в роли главного засранца. Принимаемые мною лекарства и народные средства не помогали… Хорошего впечатления на сослуживцев отца, их жен и дочерей я не произвел: не пьет, не ест, только по кустам бегает. Какой-то мутный молодой человек!

Прошло три дня с момента, как это внезапно началось, и болезнь также внезапно и закончилась. Я в порядке и абсолютно здоров.

Отец предложил мне прыгнуть с парашютом. В дивизии начинались прыжки и можно прыгнуть вместе с десантниками. У меня никогда не было такой мечты и сейчас я продолжаю думать так же, как и тридцать семь лет назад, что не надо "будить лихо, пока тихо". Вспоминая неудачный прыжок отца в Рязани, и руководствуясь чувством самосохранения, я отказался. Приняв решение не прыгать, я ни разу об этом не пожалел, но если Родина прикажет, то мы всегда выполним приказ и прыгнем.

Каждый день я ходил купаться на озеро, там впервые распробовал вареных раков — раньше как-то не понимал. По вечерам ходил на танцы, присматривал объект для ухаживания среди местных красавиц и не красавиц. С кем-то знакомился, с кем-то общался, но пассии так и не нашел.

Отец старался разнообразить наш досуг и организовал поездку в город Измаил. Его еще Суворов штурмовал и бил в нем турок. В те годы это был пограничный город. Чтобы попасть в него, писалась какая-то бумага, подписывалась в штабе дивизии и с документами, подтверждающими личность, попадаешь на пограничную территорию. Через Дунай сопредельное государство — Румыния.

Измаил — маленький чистенький город. Дома и различные постройки покрашены и побелены и хорошо смотрятся. Приехали мы на отцовском служебном УАЗике; в этот день он остался без машины и ходил пешком. Побродив по городу и осмотрев его достопримечательности, посидев на берегу Дуная и посмотрев на зарубежную территорию, мы отправились в местный ресторан "Дунай". Заказали обед. На первое — уха из пойманной в Дунае рыбы. На второе — тушеная свинина в горшочках. Горшочек был закрыт хлебной лепешкой — я такое видел первый раз. Вкуснейший обед на троих с бутылкой местного вина обошелся в ресторане меньше трех рублей! Провинция. Хотелось бы еще раз в этой жизни попасть в Измаил и посмотреть, какой он теперь, этот бывший русский город.

Случилось так, что наш третий друг, Славка Капшук, попал служить в Молдавию, в город Дубоссары — это километров тридцать-сорок от Кишинева. Он написал мне несколько писем, и я пообещал, что в отпуске приеду его навестить. Узнав расписание автобусов на Кишинев, я отправился в путь. Около трех часов до Кишинева и еще час до Дубоссар. Не помню почему, но в город я попал уже к пяти часам дня. Полчаса пешком по Дубоссарам — и я добрался до его части.