Моя жизнь, майор Козлов. Книга первая - Доигрался до лейтенанта

Воинская часть, в которой проходил службу мой друг, была инженерно-саперной и находилась на краю города. Окраина Дубоссар больше похожа на деревню. В тот день, по стечению обстоятельств, Славка заступал в наряд по кухне. Дежурный офицер, с которым я разговаривал, посоветовал мне прийти позже, часов в восемь вечера. А пока есть время, найти квартиру, где можно переночевать, так как в части меня ночевать не оставят. В первом же доме за проходной я договорился о ночлеге и пошёл прогуляться по "деревне".

Спустился к Днестру. Мне тогда показалось, что река очень широкая, может быть, так оно и есть. Зашел в магазин, нужно купить выпить и закусить за встречу. Молдавия — это виноград и вино. Вино продавали во всех ларьках вместо воды, стакан вина стоил 16 копеек. В магазине пусто. Хоть шаром покати. На полках гордо стояли бутылки с портвейном под названием "Кавказ". В Молдавии, где в каждом дворе виноград и своего вина море, в магазине продается только портвейн. И только "Кавказ"! Делать нечего, взял две бутылки портвейна и каких-то расплавленных конфет и к — Славке.

На КПП, как ни странно, была комната для приема посетителей. Мне ее открыли и сказали посидеть и подождать. Через час пришел Славка. Прослужил он к этому времени уже полгода, но был какой-то задроченный. Из столовой он принес для меня ужин и для себя закуску. Посидели мы с ним час, поговорили о нашей жизни, вспомнили дела минувших дней. Выпили бутылку этого поганого портвейна (за разговором вроде бы и ничего). Вторую бутылку Славка забрал с собой, чтобы отдать старослужащим за то, что они его отпустили из наряда на встречу с другом. Попрощавшись, я отправился к месту своей ночевки.

Время уже позднее, а на юге ночи очень темные. Своего хозяина я нашел уже в какой-то полудреме, его бабка из дому свинтила к родственникам, видно, присутствие в доме постороннего её напрягало. Дед показал мне комнату, где можно спать. Комната маленькая, там стоял диванчик, и еще стояли три или четыре косы. Мне как-то нехорошо подумалось: а вдруг что-то не так, и дед может этими косами меня… Даже подумать страшно. Попросил деда разбудить меня в шесть часов утра, разделся, выключил свет и улегся на диванчик. Только прикрыл глаза, и вдруг включается свет. Мысли самые плохие, даже глаза открывать не хочется — все, конец!

Открываю глаза: передо мной стоит дед и на вытянутой руке держит стакан вина. И так проникновенно говорит: "Выпей". В голове крутится: если не выпью, точно убьет! Сел, взял стакан, выпил, не обижать же его своим отказом. Он меня спрашивает: "Еще будешь?" Я отказался, сказал ему спасибо, опять выключил свет и тотчас уснул. Утром меня будить никто не стал, проснулся я сам около восьми часов. Первый и второй автобусы на Кишинев уже ушли. Из кухни раздавался голос бабули и от готовящейся еды шёл запах.

После одевания и умывания дед с бабкой пригласили меня на кухню и предложили позавтракать. Бабушка для меня на сковородке на натуральном подсолнечном масле нажарила гору сладких перцев и речной рыбы. Вкуснятина! Дед тут как тут, со своим стаканом, просидели мы с дедом целый час. Съел я всех карасей и горку жареных перцев и выпил с дедом, наверное, стаканов пятнадцать вина. Дед при этом развлекал меня беседой, сам не ел, а только пил вино. Сколько уж дед выпил вина за время нашего завтрака, даже сказать не могу!

Поблагодарив хозяев за гостеприимство, я собрался на автобус. После столь обильной еды, а тем более после столь обильного питья, настроение у меня было самое радужное. Дед взял велосипед, привязал к нему косу, на багажник пристроил пару баклажек с вином, где-то литров десять, и сказал бабке, — что кушать он будет в поле, после того как траву покосит. Это гостеприимство и эта щедрость в угощениях явно были вызваны нехваткой общения. Деду не хватало человека, с кем бы посидеть, поговорить и попить вина. Денег с меня не взяли, хотя я пытался их дать. Дед попросил меня написать ему письмо. Следующие четыре года я посылал ему открытки с поздравлениями. Уговор дороже денег.

В Кишиневе на улице Победы жил мой друг детства Вовка Забелин. После Венгрии их семья попала в Молдавию. Танковый полк, в котором служил Петр Забелин, был в городе и располагался рядом с одним из воздушно-десантных полков Болградской дивизии ВДВ. Отец встречался с дядей Петей, а мне хотелось повидать своего друга детства Вовку.

К моему большому сожалению, Вовку дома я не застал, он учился в Ленинградском военном училище имени Лесгафта. Училище со спортивным уклоном. Пообщавшись с дядей Петей, попив вина и пообедав, я отбыл восвояси, в Болград.

В Москву мы возвращались втроем: мама, сестра и я. У мамы в Москве были какие-то неотложные дела, и ее присутствие было обязательно. До Одессы мы летели самолетом, а вечером на поезд и — домой. В Одессе я первый раз и, конечно, мы отправились осматривать славный город. Времени было много, мы поехали на морском трамвайчике на ближайший пляж. В Черном море я купался первый раз в жизни. (В Азовском море купался, в Балтийском море купался, а теперь и в Черном!) На пляже стояли тетки и торговали вареной кукурузой, вкусно! Вечером, когда мы садились в поезд, было тепло, а ночью началось дикое похолодание: ни матрасы, ни одеяла не спасали. Пришлось пить какой-то испанский портвейн. Мама везла эту бутылку кому-то в подарок, но гадость оказалась редкостная; хорошо, что не подарила. Заморский портвейн оказался по вкусу гораздо хуже, чем наш "Кавказ".

Так закончился мой первый отпуск.

12. КУРС ВТОРОЙ

Для нас летний отдых закончился, а для вех остальных он только начинался. В августе училище практически в полном составе уходит в отпуск — с курсантами и всем командно-преподавательским составом. Один только наш батальон, отгуляв свой законный отпуск, должен был обеспечить поддержание рабочего состояния училища и всех его служб. На нас возлагались обязанности по несению караульно-постовой службы в училище и в Ногинске, а также несение внутренней службы на территории училища. Это называлось через день — на ремень, через два — на кухню. Ну и, конечно, уборка всех территорий училища. Получалось так: если ты не в карауле или наряде, то убираешь территорию или выполняешь другие хозяйственные работы. Месяц пролетел быстро. Лето 1973 года в Москве выдалось не такое жаркое, как предыдущее, пожаров не было, смога над городом не было. Можно спокойно жить и дышать.

Начался новый учебный год, для нас пошел третий семестр. Как всегда, торжественное построение училища, поздравления командования с началом нового учебного года, и опять стремительно полетело время.

Нас отправили на картошку; кажется, это Чеховский район Московской области. Нас, как всегда, поселили в палатках, а у меня опять начались проблемы с зубами. Это опять был тот зуб, с которым я намучался весной в Ногинске и который продолжал лечить в училище. Из-за некачественной работы стоматолога под пломбой образовался пульпит, и это причиняло сильнейшую боль. Отпускать меня с картошки не стали. На работу с такой зубной болью я ходить не мог, поэтому находился во "внутреннем наряде" — охранял палатку, пока все на работе. Не самое веселое занятие — быть охранником с дикой зубной болью. Таблетки мне уже не помогали. Только через неделю меня отправили в училище. Стоматолог к тому времени опять поменялся, пришла очередная женщина-врач. На третий раз мне смогли правильно запломбировать зуб. Этого зуба я всё-таки лишился, когда уже служил на Кубе, но это всё потом.

А пока мы заготавливали картошку, морковку, капусту. Продовольственная служба училища готовилась к новому учебному году. Продукты питания убирались в хранилища. По ночам приходили машины с урожаем картошки, морковки и т. д. и нас поднимали на их разгрузку, как правило, до утра.

Я участвовал в процессе засолки капусты. Процесс квашения капусты по-армейски несколько отличается от домашнего. Капусту измельчают специальной механической шинковкой и сбрасывают в бетонные емкости кубов по десять, сделанные в земле. Туда же бросают нашинкованную морковку. Далее в емкость спускаются несколько курсантов в чулках химзащиты, и они ногами "перетирают" капусту с морковкой, двигаясь по кругу. Сверху бегает прапорщик — начальник склада, бросает вниз соль и командует процессом. Когда идет процесс квашения капусты, лишний раз наверх из емкости никого не поднимают, поэтому отходы жизнедеятельности человеческого организма так и остаются в капусте. Но ничего страшного, соль обеззараживает всякие ненужные микробы, а перед готовкой в столовой капусту, как правило, промывают в ваннах. Непромытую капусту — жрать не будешь!

Закончился сентябрь, закончились заготовки. Началась нормальная учеба и боевая подготовка. Как-то раз в начале октября из нашей роты набрали группу курсантов, как потом выяснилось, для съемок в одной из телевизионных передач для юношества. Я попал в эту группу. Передача называлась "Служу Советскому Союзу".

Цикл передач снимался на Шаболовке. Со всевозможными конкурсами и соревнованиями, участниками которых стали московские школьники. И мы, курсанты Московского ВОКУ, были у них и помощниками, и членами жюри оценивающими их выступления в конкурсах и соревнованиях, и красивыми "манекенами" в военной форме. Всё снималось по сценарию, была расписана каждая минута. Попасть первый раз в жизни на телевидение было круто. Ездили мы на съемки по несколько раз в неделю — снималась передача несколько месяцев.

Транспортом телевидение нас не обеспечивало, приходилось ездить автобусом, метро и трамваем. По росту я попал в знаменную группу — нас четверых с ростом по 185 см определили к знамени. Знамя было уж очень памятное, какого-то войскового соединения, времён Великой Отечественной войны. Мы ездили и получали его в музее Вооруженных Сил СССР. По Уставу в знамённой группе должен быть знаменосец (это тот, кто несет знамя) и два ассистента, которые стоят слева и справа от него. Вооружаются знаменосцы шашками, вот я и стал ассистентом с шашкой. И вот этой группой, человек в двадцать, в парадной форме, со знаменем и шашками, мы катались в общественном транспорте. Люди смотрели на нас с легким испугом.

Съемки проходили в одном из павильонов телецентра, специально подготовленным для нашей передачи. Во время съемок на площадке под софитами было очень жарко, но стоило выйти из лучей света, сразу становилось холодно — вокруг ледяные сквозняки. На улице уже конец ноября, выпал снег.

В училище большое внимание уделялось нашей физической подготовке. На втором курсе, на базе 11-й роты был сформирован спортвзвод. Со всего батальона туда набрали курсантов с хорошими результатами по бегу и гимнастике. Весь второй курс они денно и нощно тренировались по специальному расписанию. Каждый год в Вооруженных Силах проводились соревнования по первенству спортивных взводов. Военные округа, каждая группа войск за границей и военные училища направляли на эти соревнования свои взвода. Наш спортивный взвод из года в год занимал первое место. Военизированный кросс со стрельбой и метанием гранат, полоса препятствий и плавание — везде наши ребята побеждали. Название училища было на слуху в Вооруженных Силах.

Проводились в училище и свои соревнования, местного масштаба, по гиревым видам спорта, по тяжелой атлетике, борьбе и по боксу. Запомнились стихи заместителя начальника училища полковника Звездова:

Курсант Московского ВОКУ!

Не занимать нам силы!

Бегом, ползком и на боку

Перекрывай все нормативы!

Не очень складно, зато правильно.

На очередные соревнования по боксу нужно было выставить спортсменов от роты. Помахать кулаками любили многие, а вот тех, кто занимался до поступления в училище боксом, практически не было. Ротный объявил: "Добровольцы, готовые выступить на соревнованиях, получат увольнение на трое суток". Добровольцы тут же нашлись. Но когда вечером после соревнований их принесли в роту, смотреть на них было страшно. Распухшие лица, заплывшие и ничего не видящие глаза, сплошная чернота под глазами, они были похожи на маленьких избитых филинов. В увольнение добровольцы сходили только недели через три, когда сошли синяки и шишки с лица и головы.

Каверный продолжал донимать нас кроссами. Сам бегал и нас гонял — личный пример — прежде всего! Он в спортивном костюме и впереди роты задавал темп, а сзади старшина роты Федя Гладской гнал вперед отстающих "сачков". Осенью, весной и летом — кроссовая подготовка, зимой — лыжная.

У каждого свои лыжи, за которыми ты сам должен следить. Хранились они в нижней каптерке, оборудованной в подвальном помещении казармы. Ответственным за эту каптерку был Вовка Чернов по прозвищу — Деревянный. Он был рукастым и молоткастым, поступил в училище из армии. У него было шикарное хобби — он занимался фотографией. Снимки, которые остались у меня на память об училище, были отсняты и напечатаны именно им.

В соответствии с учебным планом, нас несколько раз за период обучения должны внезапно поднимать по тревоге, с дальнейшим выдвижением в район сбора. Выдвигались мы с вооружением, укомплектованными вещевыми мешками и средствами защиты от ОМП. Если подъем по тревоге был в ночное время, нужно было встать, одеться, забрать из ружейной комнаты закрепленное за тобой вооружение и противогаз, схватить вещмешок и выскочить со всем этим на плац перед казармой. А дальше, после проверки личного состава и подгонки снаряжения, начиналось то самое выдвижение, которое очень уважал ротный: "Бегом марш!" Он сам выбирал маршруты движения — меньше десяти километров маршрутов у него не было. Ох, уж эти бега, когда ты бежишь, и твой автомат все время пытается с тебя соскочить, вещевой мешок бьет по спине, а противогаз с подсумком для магазинов просто хочется выбросить. Дальше следовала команда: "Газы!". Все так же плохо, но бежать уже нужно в противогазе. Воздуха не хватало, в боку кололо, хотелось просто лечь и умереть. Через пару километров открывалось второе дыхание, и ты продолжал бежать дальше. Молодые и сильные, мы могли выдержать такие нагрузки. Было очень противно, когда после бега, мы из противогаза выливали жидкость непонятного состава: то ли сопли, то ли слюни, то ли слезы… жуткий коктейль из всего вместе взятого.

Иногда мне казалось, что мы жили в противогазах. Была какая-то директива, что у личного состава нужно вырабатывать навыки длительного пребывания в противогазах. На нас это и отрабатывали: все передвижения в учебный центр и обратно мы наблюдали через запотевающие стекла противогазов. Из противогаза мы вынимали клапана, чтобы легче дышалось, и в нём можно было спать. Кто-то умудрялся в противогазе даже курить — в отверстие для клапана засовывал прикуренную сигарету и курил. Таким любителем у нас был Лысый (Валерка Головатюк).

Незаметно подошел новый, 1974 год. Мне повезло — второй Новый год я был в увольнении и встречал его дома; поскольку я заступал в наряд по роте вечером 1 января, то меня отпустили в увольнение накануне.

В новогоднюю ночь произошел еще один комичный случай. Те, кто оставались в роте, тоже старались встретить Новый год с максимальным комфортом, поэтому старались припасти водочки — не сидеть же на сухую, когда вся страна пьет, ест и гуляет. Где можно было спрятать водку, чтобы ее случайно не нашли? Конечно, на улице, в сугробе. Когда до наступления Нового года осталось совсем немного времени, Лысый (Валерка Головатюк) вышел на улицу и из знакомого сугроба достал пару припасенных бутылок уже охлажденной водочки. И только он подошел к входу в казарму, как его окликает наш командир роты, который решил прийти и поздравить оставшихся в казарме курсантов с Новым годом. Лысый как держал водку в руках, так с ней и подошел к ротному. Ротный спрашивает: "Что это у вас в руках, товарищ курсант? Дайте я посмотрю". И берет из рук ошарашенного курсанта водку. И вдруг выпускает из рук одну бутылку, она падает на бетонные ступеньки и разбивается. Ротный: "Ой, упала и разбилась!" Точно так же он поступает и со второй бутылкой: "Ой, еще одна упала!" Вот такие приколы были в нашем городке.

С наступлением весны начиналась операция "Подснежник". Пожилой рабочий с насосной станции, которая находилась напротив нашей казармы, имел постоянный доход от сдачи пустых бутылок, собранных под окнами нашей казармы, которые начинали вылезать из-под снега с первыми лучами весеннего солнца, как первые подснежники.

Время шло своим чередом, на носу зимняя сессия. Методика сдачи экзаменов каждый раз совершенствовалась. Мы пришли к выводу, что учить все билеты это — не интересно. Можно немного знать о сути предмета, и достаточно. Посещать лекции приходилось, выбора у нас не было — это армия. Но если имелась возможность, то двухчасовую лекцию, мы просто могли проспать без зазрения совести. А сдача экзамена сводилась к тому, что каждый курсант писал шпаргалку только на один билет. Как правило, экзаменационных билетов было не более сорока, поскольку численность курсантов во взводах, была тоже не более сорока человек. Узнав заранее вопросы, поставленные в билетах, в чем нам и помогали отцы-командиры, мы писали шпаргалки и спокойно шли на экзамен.

На экзамене — курсант представлялся преподавателю, брал билет и громко, чтобы его слышал дежуривший за дверью курсант, называл номер билета. Следующий входящий приносил с собой свернутый в трубочку листок с заранее написанным ответом. Билеты писались на стандартных листах, специально приготовленных для сдачи экзаменов. Процедура сдачи так и продолжалась: берешь чистый листок со стола для подготовки, начинаешь на нем что-то писать, потом меняешь листы и внимательно изучаешь ответы, на поставленные вопросы, прописанные в шпаргалке. Только последнему сдающему приходилось брать с собой все оставшиеся билеты, а потом незаметно из них выбирал свой.

Это работало при условии, что ты хоть немного ориентируешься в предмете. Но без малейшего понятия о том, что ты сейчас будешь отвечать, это тяжело. Тем не менее, невнятное мычание куранта с написанным ответом на поставленные в билете вопросы, приводило к оценке — удовлетворительно.

Все это делалось только при хорошей организации и хорошей исполнительской дисциплине всего коллектива в целом, а нас этому как раз и учили. Сдавать экзамены с положительной оценкой нужно только всем взводом. Пересдавать экзамен без поддержки коллектива тяжело — нужно уже крутиться самому. Наши командиры были кровно заинтересованы в наших хороших оценках: шло соревнование между отделениями, взводами, ротами, батальонами — кто лучше. Каждый командир набирал свои баллы, это было нужно — кому для повышения, а кому и для поступления в академию.

Командовал двумя нашими взводами, первым и вторым — лейтенант Геннадий Рогачев. Он был очень серьезным, никогда не улыбался. Командир он строгий и принципиальный, вольностей в отношениях с курсантами не допускал. Разговаривать с ним сложно, уж больно немногословным был он. Я говорил про несчастных людей, которым приходилось бриться по два раза в день, это Юрка Вайчулис и Вовка Ефименко. Рогачев был третьим несчастным. Щетина у него росла столь обильно, что только небольшой участок лица, у носа и немного у лба, не были покрыты волосами. Как правило, в конце каждого полевого выхода, то есть через неделю, волосы с груди и спины у него вылезали через воротничок гимнастерки и лежали сверху воротничка как ворот свитера. Зрелище не для слабонервных! Мужику приходилось каждое утро начинать бриться с груди, чтобы иметь нормальный внешний вид.

Командиры нам помогали сдавать экзамены, это их святая обязанность. Бывали и непредвиденные случаи: так случилось с преподавателем по электротехнике, больше чем половине взвода он наставил "двояков" и не допускал их к сдаче "зачета с оценкой"! На кой ляд ему это было нужно? Взвод погибает, отпуск горит, что делать? Учить — уже поздно.

Нужно срочно исправлять ситуацию — и чем быстрей, тем лучше. Журналы с нашими двойками хранились на кафедре электротехники. Получив соответствующие инструкции от командира взвода (что в случае нашего провала, он нас даже помнить не будет), группа добровольцев из четырех человек ночью отправилась на эту несчастную кафедру. Кто-то остался на стреме, а я с другом вскрывал двери на кафедру. Журнал был найден, и за дело взялся Гога. Обладатель красивейшего почерка, имеющий острый глаз и крепкую руку, виртуозно владеющий бритвой, он мог за десять минут на серой обложке от ученической тетради нарисовать пару входных билетов в кино в нашем клубе. От настоящих билетов не отличишь! Еще и штамп с числом умудрялся ластиком поставить. Сам он рассказывал, что раньше, за час мог трояк нарисовать. Через пятнадцать минут оценки взвода были исправлены. Каждому обладателю "неуда" была "выставлена" другая правильная оценка: кому тройка, кому четверка, а кому и пятерка. Этот чудной преподаватель еще долго чесал репу: как могло случиться, что двоек нет? Электротехнику сдали и забыли.

Был такой предмет — термодинамика. Это про жидкости: откуда и куда они должны течь. Преподаватель весь семестр скромно стоял у доски и что-то бормотал себе под нос. В то время как личный состав роты самым наглым образом спал на его лекциях, он даже замечаний не делал. Пришло время сдавать зачет с оценкой. Тут он проснулся и решил отыграться сразу на всем батальоне. Первый сдающий взвод получает больше половины двоек! Уговоры и посулы командиров ни к чему не приводят! Вот тут и оказалось, что нужно учить. Списать со шпаргалки, конечно, можно, но пара вопросов — и ты в тупике, незнание предмета — двойка.

Во время очередных съемок на телевидении меня основательно просквозило. Я начал заболевать. Термодинамика — последний предмет, который сдавал наш взвод. С температурой в 39 градусов пришлось сначала учить, а потом и сдавать экзамен. Голова болела и плохо соображала. Получил я свою первую тройку с выставлением в зачетную книжку. Зачетку испортил.

С температурой под 40, на такси, я приехал домой — уж очень не хотелось ложиться в санчасть. Так начался мой зимний отпуск. Диагноз врача, вызванного на следующий день из поликлиники — воспаление легких! Последующие 10 дней мне пришлось быть на постельном режиме, принимать лекарства, пить горькие микстуры — короче, лечиться по полной программе. Дома была мама и сестра, за мной было кому ухаживать. От нечего делать я прочитал роман Виктора Гюго "Отверженные" и почувствовал, что жить больше не хочется. Но вовремя опомнился, выкинул сию книгу, и вновь захотелось жить!

Осталось два последних дня отпуска, я начал выходить из дома. Мне хотелось съездить в ГУМ и купить что-нибудь из одежды и обуви. Вся моя гражданская форма одежды пришла в негодность, а ходить все время в военном, как того требовал Устав — совсем не хотелось. Втроем: я, мама и сестра отправились в ГУМ. Проходя через Красную площадь, обратили внимание, что очередь в Мавзолей заканчивается у Могилы Неизвестного Солдата. Прикинув по времени, поняли, что сейчас можно попасть в Мавзолей, только нужно отстоять в очереди минут пятнадцать. Встали в очередь и, как и думали, через пятнадцать минут вошли в Мавзолей В. И. Ленина. Попал я туда первый раз, до этого как-то не случалось. Стоять в этих длиннющих очередях по несколько часов не хотелось. В те годы такое мероприятие, как посещение Мавзолея, вызывало наплыв патриотических чувств. Но мумия она и есть мумия, что толку ходить и смотреть на мертвых. Я считаю, что покойники должны лежать в земле, и не надо на них пялиться, не по-людски это. И не по-христиански, язычество это — смотреть на идола.

В ГУМ, мы зашли удачно, "попали" на мужские ботинки. Как всегда, в каком-нибудь отделе, что-нибудь да "выбрасывали" для плана, например, импортную обувь. Мгновенно выстраивалась очередь. Отстояв полчаса, мы приобрели мне новые зимние ботинки. Следующий день, был последним днём моего зимнего отпуска. Печально! Почему все хорошее так быстро заканчивается?

Если я уехал в отпуск больным, то Вовка Ефименко учудил по-настоящему. У него всегда были проблемы с ногтями (когтями), а тут в день, когда нужно было уезжать в отпуск, он решил в медсанчасти удалить вросшие ногти на больших пальцах, обеих ног. Те, кто хоть раз в жизни удалял вросшие ногти, знают, насколько это болезненная процедура. Оголенные нервы чувствуют каждое неловкое движение, каждый неосторожный шаг отдает острой болью. Придя в роту после операции, Вовка нашел в каптерке пару ботинок 48 размера (он носил обувь 43 размера), с великим трудом засунул туда перебинтованные ноги и поехал к себе в деревню, к матери. Его вид, в этих здоровенных ботинках, был комичным, как ковёрный в цирке и в то же время несчастным. Как подумаю, с какими болевыми ощущениями он поехал, мурашки по спине начинают бегать.

Опять Мос ВОКУ. Опять лекции, семинары, полевые выезды, караулы, наряды и, конечно, по воскресениям лыжи. Без спортивных мероприятий по выходным дням, училище обойтись никак не могло. В полном составе, с оркестром мы выходили на эти пробежки. Но бегать к этому времени мы уже научились, и это было очень востребовано, когда нужно было сделать ноги. Поймать курсанта Московского ВОКУ было сложно — бегали мы быстро.

Как-то воскресным вечером, возвращаясь из увольнения, я наблюдал интересную картину. Добирались мы до станции метро "Текстильщики" и далее до училища на автобусе или вскладчину на такси. В такси садилось столько, сколько влезет. В дни наших возвращений из увольнения у метро, как правило, стоял комендантский патруль. В этот раз там стоял высоченный и здоровенный майор в барашковой шапке с двумя патрульными солдатиками из комендантской роты. Пройти мимо него было невозможно — он останавливал всех подряд, проверял документы, искал нарушения в форме одежды, вылавливал пьяненьких. И вот на глаза ему попадается Лысый, калининский кадет. Прозвище это он получил за то, что частенько стригся наголо, под Котовского. Шапка у него на голове стояла домиком — это был его шик.

Начальник патруля, увидев этот "домик", усмотрел в этом издевательство над военной формой, жестом подозвал Лысого к себе и забрал у него военный билет. Пока он его смотрел, Валерка представился, как того требует Устав. Майор, не переставая смотреть по сторонам, углядел кого-то еще и послал патрульных догнать нарушителей и привести к нему. И тут Лысый на глазах у изумленной толпы курсантов: забирает из рук майора свой военный билет, спокойно отдает ему воинскую честь, разворачивается и делает ноги. Да, это была наглость, и еще какая. Обескураженный майор начал что-то кричать вдогонку, но попробуй остановить курсанта криком. Озверевший от такой наглости, местный комендант начал останавливать всех подряд и допрашивать, как фамилия этого курсанта? Но кто же ему скажет? Он даже не успел прочитать фамилию курсанта в военном билете, а уж как Валерка представился, он, видно, забыл в связи с таким поворотом событий. На этом история не закончилась. Вечером на проверку в училище приперся этот майор и стал ходить по ротам в поисках нарушителя, пытаясь в лицо опознать своего обидчика. Но, как говорится, съесть-то он съест, но кто же ему даст — Лысого на время этой проверки отправили убираться в столовую.

Другой случай произошел на очередном полевом выезде. После обеда в нашей курсантской столовой нас потянуло в офицерскую столовую — там иногда можно было поживиться вкусненьким, к примеру, отварными молочными сосисками или куском поджаренного натурального мяса с гарниром. Первым бежал Тёпа, которому всегда не хватало жратвы. Заходим в столовую, а туда только что привезли свежайшее жигулевское пиво в бутылках. Этой возможности мы не упустили — взяли по парочке бутылок и отправились на природу. День был солнечный, все говорило о приближении весны, даже птички расчирикались. С большим удовольствием выпив по литру пива, чуть расслабленные и с легким чувством опьянения, мы пришли в казарму — теперь мы уже жили не в палатке, а в щитовой казарме.

И вдруг команда: "Через пятнадцать минут построение с оружием на военизированный кросс на три километра". Деваться некуда, получаем оружие, противогазы и — на старт. Бежим военизированный кросс в составе взвода, время засчитывалось по последнему, пришедшему к финишу. Что это был за забег с лишним килограммом только что выпитого, пенящегося напитка! Гога и Тёпа на одном из поворотов трассы выпустили через рот лишнюю жидкость из желудка, их рвало. Как я добежал до финиша, одному Богу известно, но мне было очень плохо.

Вывод: не пейте пиво перед бегами!

И еще один случай, возможно, он случился на этом полевом выезде. По тактической подготовке на одном из занятий проводилась обкатка нас танками. Это когда танк должен проехать над тобой, а ты в это время находишься либо на ровной площадке, либо в траншее. После прохождения танка курсант должен достать противотанковую гранату (учебную) РКГ-3 и бросить её в танк, на его трансмиссию, тем самым вывести его из строя. Теоритически все просто и понятно. Когда ты видишь со стороны, как другие ложатся под танк, вроде бы ничего страшного. Но когда очередь доходит до тебя, и ты видишь надвигающуюся на тебя на скорости, махину в 40 тонн, которая может на тебя наехать своими гусеницами, и от тебя останется только мокрое место, становится, право, не по себе. Занятия проходят в плановом режиме, каждый по очереди ложится либо на ровную площадку, либо в траншею. После прохождения танка испытуемый встаёт и идет к месту нашего расположения либо в кусты чистить штаны или опорожнять мочевой пузырь, если он не успел это сделать несколькими минутами ранее. Все это очень волнительно и страшно и по нервам ударяет хорошо. Земля еще не оттаяла и была замороженная. Танк делает последний заезд, на площадке находится последний испытуемый курсант, место в траншее свободно. Сид увидел это и — к преподавателю с просьбой еще раз пройти обкатку танком. Он ему отказывает. Танк наезжает на траншею, где в это время мог бы находиться Сид, мерзлая земля трескается, и траншея обрушивается вовнутрь, заваливая её двумя огромными глыбами мерзлой земли. Немую сцену, что могло быть с Сидом, каждый представил сам. Вывод: дурная инициатива, всегда наказуема!

На втором курсе, как выяснилось позже, мы жили и учились более спокойно, чем в следующие годы. После первого курса мы начали не на шутку борзеть и уже чувствовали себя в военном быту, как рыбы в воде. По выходным дням, а иногда и среди недели, могли часа на два-три-четыре съездить в самоволку. Частенько ездили в Капотню. Там, на территории небольшого жилого района, было четыре пивные точки. Самая лучшая точка была в столовой. Туда завозили разливное пиво и, если успеешь к сливу (пиво завозилось автоцистерной), можно было попить неразбавленного пивка с копченой рыбкой из соседнего магазина. Военные патрули туда посылались крайне редко, поэтому курсантов, желающих попить пивка, там было немало. А еще, если повезет, можно было познакомиться с девушкой из местной общаги. Что поделаешь, наш возраст назывался "играй, гормон".

В один из воскресных дней, уже весной, наш батальон в полном составе вывезли в Музей авиационной техники в Монино для ознакомления с авиационной техникой, поскольку мы изучали больше бронетанковую технику, а нужно иметь представление и о той технике, что летает.

Накануне вечером меня назначили уборщиком в казарме (была такая должность), нужно было убираться в спальном отсеке. Я приготовил для уборки подметальную щетку и положил ее к себе под кровать. Утром, умывшись и почистив зубы, я приступил к уборке спального помещения. Вдруг ко мне подлетает курсант из другого взвода, хватается за щетку и пытается отнять ее, при этом начинает толкать меня кулаками. Не зря мое прозвище было КЗ! (Короткое замыкание). Среагировал я мгновенно: даже не успев подумать, ударил его кулаком в лицо. И, как назло, попал в глаз. Он понял, что со мной лучше пока не связываться, и пообещал разобраться потом.

Прибыв на экскурсию в Монино, мы приступили к осмотру самолетов и вертолетов, состоящих на вооружении ВВС. Находясь в салоне большого военно-транспортного самолета, я вдруг почувствовал спиной, что на меня кто-то летит. Я увернулся, и он проскочил мимо, но развернулся и опять кинулся на меня с кулаками. После утренней встречи у него под глазом светился фонарь. В салоне самолета болтались вытяжные стропы для парашютов, я качнул связку этих строп в его сторону, они полетели ему в лицо, и одна из них попала ему в другой глаз. Поединок закончился со счетом два — ноль. С фонарями под обоими глазами он приехал в казарму, больше похожий на филина, чем на человека. Клюв, т. е. нос, у него и так был большим, чем он ещё больше походил на филина. Отношения с ним, мы больше не выясняли. Этого ему хватило.

В училище была еще одна хорошая традиция. В старые добрые времена театры брали шефство над армией, и через политотдел училища нам выдавали билеты на спектакли и концерты. Если ты не пошел в увольнение (не заслужил его), то вечером в субботу или воскресенье можно организовать коллективную поездку в театр. Собиралось человек десять курсантов, выписывалась одна на всех увольнительная и — вперед, в театральную Москву. За четыре года я был, наверное, во всех театрах Москвы, включая старый и новый цирк.

Места нам выделялись где-нибудь на галерке, но если в зале были свободные места, тётеньки билетерши никогда не возражали, если мы переходили в партер. Но они всегда возмущались, если мы надолго задерживались в буфете после третьего звонка. Тогда хорошее пиво можно было купить почему-то только в театрах, такое пиво, как "Дипломат" или "Рижское", больше нигде не продавалось. Вот там мы и отводили душу. После антракта и посещения буфета настроение всегда улучшалось, спектакль шел просто на ура.

9 мая, как всегда, рано утром возложение венков к Могиле Неизвестного Солдата. А мне исполнилось 19 лет. Анекдот, но это правда. В училище был один офицер, фамилию уже не помню. В моменты эмоционального подъема он кричал следующую фразу: "…мне еще только тридцать два года, а я уже старший лейтенант". Это грустно. А кричать мне пока не хотелось.

Мы, как всегда, открывали летний спортивный сезон на спортивной арене в Лужниках. Пару раз, съездив на репетиции и потренировавшись в построениях и прохождениях торжественным маршем, выезжаем на само мероприятие. Мы, как всегда, в форме спортивного клуба ЦСКА: красный верх, синий низ и белые кеды. Торжественное построение всех спортивных клубов Москвы на футбольном поле Большой спортивной арены в Лужниках. И в этот момент начинается сильнейшая гроза: гром и молнии, дождь льет как из ведра. Во главе нашей колонны стоит командир роты и командует: "Ни с места! Стоять!" На футбольном поле остается только одна наша коробка, все остальные клубы во главе со знаменщиками бросились под трибуны и пережидали грозу там. По вине стихии торжественное мероприятие на некоторое время прекратилось.

В этот же день в новостях по телевизору в программе "Время" показали этот момент: сильнейшая гроза, а на поле стоит одна… промокшая до нитки, колонна ЦСКА во главе с Каверным. Почавкав торжественным маршем в промокших насквозь кедах по дорожкам Лужников, мы вышли за пределы арены. Чтобы хоть как-нибудь согреться, ротный дает команду: "Бегом!" И вот колонной по шесть с передвижением четко в ногу, как один человек, мы несёмся по асфальтированным дорожкам, уже не разбирая, лужа или не лужа, сметая все на своем пути. Гуляющие люди разбегались в стороны, чтобы не быть на пути у этой несущейся лавины. Слаженность наших движений впечатляла и восхищала не только прохожих, но и нас самих.

На очередной экзаменационной сессии сдавали предметы, оценки за которые шли в диплом. В основном это были общегражданские предметы: высшая математика, физика, сопромат и т. д. В эту сессию мне пришлось выручать своих друзей. Сопромат я ходил сдавать три или четыре раза — один раз за себя и еще три раза за друзей. Переклеивали фотографии в военных билетах и — вперед. Попробуй, запомни весь батальон — четыреста пятьдесят человек. Сам я сопромат сдал на четверку. Как говорили "в старину", сдал сопромат — можно и жениться. Жениться в то время мне не хотелось, а вот поджениться — это с большой охотой. Настало время — меня начало сильно тянуть к противоположному полу!

После сессии нас опять отправили на месяц в Ногинск для совершенствования материально-технической базы учебного центра. Нужно заниматься строительством учебных объектов, как на тактическом поле, так и на огневом городке и танкодроме. Я попал на танкодром. В это лето ждали приезда крутой французской делегации, поэтому денег не жалели и строительные работы развернули на столько, на сколько позволяли наши физические возможности. На каждом мало-мальски значимом объекте поставили "старшего". Это были офицеры кафедры, в чьем подчинении находились объекты. Нами руководили офицеры кафедры эксплуатации и ремонта машин.

Лето у меня не задалось, проблемы начались через неделю. Из-за своего разгильдяйства я чуть было не сгорел. А было это так. На танкодроме варили эстакады для проезда по ним БМП. Варил солдатик, а мы с Гогой были у него подсобниками. Варили газосварочной установкой, для этого использовался карбид. Заканчивался рабочий день, мы заканчивали варить, карбида в бочке осталось немного и он весь в порошке для сварки он уже не годился. В детстве мы делали карбидные "бомбочки": для этого нужно было немного карбида засыпать в бутылку, быстро налить в нее воды, закупорить бутылку и, самое главное, быстро от нее убежать. Начиналась реакция воды с карбидом, выделялся газ и тепло, и бутылка взрывалась. Конечно, бомбу мы делать не собирались, а просто остатки карбида высыпали в лужу, отчего пошли большие пузыри с характерным запахом. Отойдя от лужи метров на пятнадцать, я решил прикурить сигарету и практически отвернулся от лужи. В момент, когда я зажег спичку, раздался сильнейший взрыв, столб пламени от взрыва газа поднялся в небо метров на десять. Меня, стоявшего вполоборота к взрыву, подняло взрывной волной и отбросило метров на пять в сторону. Приземлился я на четыре конечности и не сразу смог понять, что случилось? Мои сапоги почему-то разорвались по шву на подъеме. Кроме трусов и сапог, на мне ничего не было — на дворе стояло лето. Через несколько минут на левой ноге, руке и с левой стороны лица, кожа стала стремительно краснеть, началась невыносимая боль. Чтобы облегчить страдания, я пытался с помощью майки, намоченной в ближайшей луже, охладить пылающую кожу. Основная боль была на лице, компрессы не помогали. Кто-то посоветовал намазать лицо жиром. Мигом, домчавшись до лагеря, я нашел какой-то жир и намазал лицо, ногу и руку. Не помогает. Пришлось обращаться к руководству и просить, чтобы меня отвезли в медпункт в учебном центре. Пока нашли машину и старшего на эту машину, какого-то прапорщика, пока мы доехали, прошло два часа. За это время боль практически прекратилась. В медпункте заправляла молоденькая медсестра. Протерев ожоги перекисью, и смазав их мазью Вишневского, она сказала, что больше она мне ничем помочь не может. Кроме бинтов, мази Вишневского, йода и зеленки, в медпункте ничего нет. Если кто-то и что-то сильно просил, то давали таблетку анальгина, причем делили её напополам: полтаблетки — от головы, полтаблетки — от жопы.

Проснувшись утром, я обнаружил, что левая половина лица у меня стала темно-коричневого цвета, а кожа стала настолько твердой, что она не проминалась. Половина носа тоже покрылась коркой, как и ухо, и часть шеи. Волосы обгорели. Руку и ногу в одежде не видно, а лицо как у арлекина, половина — черная, половина — белая, а через десять дней в отпуск!

Через два дня кожа на лице начала трескаться, а еще через два дня — шелушиться и отпадать, открывая белоснежную новую кожу. Работая в поле, от солнца уберечься очень трудно, и новая белая кожа начала тут же обгорать и опять слезать. Лицо, было непонятно какого цвета с лоскутами отваливающейся кожи! И тут бросили клич: кто хочет поработать, может остаться еще на десять дней. К приезду французов не успевали все закончить. С таким лицом я был одним из первых добровольцев. Были еще двое "красивых" — Сид и еще кто-то. Они во время работы решили поспать, устроившись в кустах. Заснули, а когда проснулись, лица у них были обезображены укусами то ли шмелей, то ли каких-то мух. Носы здоровенные, губы толстые, как у негров, глаз не видно.

Желающих поработать набралось человек тридцать, таких же "залетных", как и я. Кроме того, мы надеялись, что за отличную работу нам к отпуску могут добавить суток пять, а может и больше. Это хороший стимул.

Пока мы ударно работали на танкодроме, произошел еще один случай, который мог стать трагическим, но слаба Богу, этого не произошло. Проводились занятия по вождению танков Т-64 с взводом из десятой роты нашего батальона.

Мы работаем, что-то рубим в лесу, вдруг мимо нас пробегает наш замком взвода Коля Пружанец, по прозвищу Пружина, на бегу застегивая штаны. За ним по пятам двигается танк, ломая все на своем пути. Он проехал мимо домика, где жили преподаватели кафедры, проехал мимо деревянного туалета, в котором в это время сидел и думал о жизни один из преподавателей. Сначала мы подумали, что кто-то решил проложить новую просеку в лесу столь оригинальным способом. Танк проехал еще метров семьдесят, наехал на автокран и заглох. Минуты через две, мы увидели с трудом передвигающегося, всего в слезах и соплях, молодого солдатика, который, бежал и всхлипывая на ходу, пытался кричать: "Стой, Стой!" Как потом выяснилось, он и был на этом танке — инструктором по вождению.

Произошло следующее. Инструктор, этот молодой солдатик, сидел на башне танка и по переговорному устройству общался с обучаемым. А с курсантом, который вел танк, случилось следующие: он поставил рычаги управления в первое положение, танк в этом положении повернуть нельзя, он и поехал прямо в лес. Инструктора выкинуло из башни первой же веткой с поваленной танком сосны. Очухавшись, он пытался догнать танк бегом, но ему это не удалось. Курсанта заклинило — он забыл все, чему его учили. Прекратив управлять танком, он закрыл лицо руками и никуда уже больше не смотрел, поскольку падающим деревом у него над головой открыло люк механика-водителя и туда полетели ветки, но при этом он не переставал давить на педаль подачи топлива. Никем не управляемый танк продолжал двигаться, пока не наехал на стоящий автокран, и не заглох. Когда залезли на затихший танк, то там нашли курсанта в обморочном состоянии. Все хорошо, что хорошо кончается, никого не задавили, только автокран пошёл под списание! Танк задним ходом выгнали на трассу и продолжили вождение. А руководство кафедры надолго запомнило фамилию того курсанта!

Мы ударно работали целую неделю по десять-двенадцать часов в сутки на благо Отечества и нашего училища. Пришла суббота, и командование кафедры приняло решение всех офицеров на воскресенье отпустить домой в Москву: помыться, побриться, семью проведать. С нами оставили двух ответственных офицеров и нам тоже объявили выходной. Это первое воскресенье за месяц, когда можно было отдохнуть. Лицо заживало удивительно быстро, после ожога, кожа с лица сошла еще раза два. Трудно заживало ухо, но это было уже не так важно, на арлекина я уже не походил. В воскресенье утром, после завтрака, приведя себя в порядок, народ группами начал рассасываться, кто куда. Я скооперировался еще с тремя друзьями, и мы решили поехать в Черноголовку и там провести свой выходной. Конечно, это самоволка, но нам на это было наплевать. В первый раз, что ли?

Погуляв по Черноголовке, посмотрев на гражданских людей и на гражданскую жизнь, убедившись, что гражданка есть, и жизнь на гражданке тоже есть, мы зашли в магазин. Взяли портвейна и закуски, и пошли на природу. После портвейна настроение у всех поднялось и захотелось чего-то другого. Группа наших курсантов поехала к знакомым девушкам в село Ямкино, и мы решили присоединиться к ним. В Ямкино, минут через двадцать мы нашли своих друзей, они тоже отдыхали и выпивали в доме у своих знакомых.

Кто, как и где создал конфликтную ситуацию с деревенскими, я не знаю. Но развивалась она не в нашу пользу. Когда нас — восемь и их тоже было восемь, это еще ничего. Но местные хлопцы начали подходить со всех сторон деревни, и с каждой минутой их количество увеличивалось. Когда их стало человек сорок, пришло время принимать решение: погибнуть здесь или делать ноги? Мы стояли друг напротив друга, как кто-то из наших не выдержал этого противостояния и бросился вперед. Мы — за ним с ремнями на руках, размахивая бляхами. Началась свара, кого-то из наших повалили на землю и начали бить ногами. Я бросился в толпу, нанося удары ремнем во все стороны, получили все, кого только мог достать. Длилось мое геройство недолго: сзади кто-то нанес мне тяжелый удар колом по спине и еще раз, но уже по голове. Больше ничего не помню. Очнулся я в кузове грузовой машины, которая везла нас в сторону лагеря. Спина дико болела после удара колом, а на лбу была здоровая шишка. Чем и когда меня ударили, я не помнил, но было больно. В кузове со мной был Худой, (Валерка Худяков), ему тоже здорово досталось. Самостоятельно идти он уже не мог. Как мы попали в машину, оба не помнили.

Позже, из рассказов сотоварищей, прояснилась картина случившегося. Мимо нас на машине проезжали военные строители, увидев драку военных с гражданскими, они остановились и забрали меня с Худым. Остальные добрались до лагеря самостоятельно, в основном бегом — ними гнались.

Что тут началось! Я со своей спиной, которая не гнется, Худой с отбитыми почками. Разбирательства, объяснительные, кто зачинщик, кто виноват и так далее. В этот же день нас с Худым отправили в училище и положили в медсанчасть. Через два дня нас нашёл посыльный, и мы получили команду: на ковер к командиру батальона, на разбор наших полетов.

Мы нечасто общались с командованием такого уровня, а значит, на нас надвигалась гроза. Павел Яковлевич Вишняков посмотрел на нас, оценил мою шишку на голове и сказал: "Вас сынки — могли убить — такими молодыми!" Ему явно не хотелось с нами возиться. Кроме того, была команда свыше, чтобы никого лишнего во время приезда французской делегации на территории училища не было. Павел Яковлевич был старый и умный комбат и великий воспитатель — он понял, что свой урок мы получили и остались живыми, а небольшие повреждения — не в счет. Он нас и отпустил с Богом. Через два часа мы были уже в отпуске и двигались в сторону дома.

Кафедра по эксплуатации и ремонту машин, внесла фамилии всех отличившихся в черный список. В последующем, делая любую курсовую работу на этой кафедре, моя оценка могла быть только удовлетворительно, так оно и было. А я делал несколько курсовых и помогал товарищам чертить, писать и рассчитывать пояснительные записки. Они получали хорошо и отлично, а я только удовлетворительно. Нарушение дисциплины — это вам не просто ТАК!

Проанализировав события последних двух недель, я пришел к неутешительным выводам: за пятнадцать дней я мог два раза погибнуть либо остаться инвалидом до конца жизни и работать на таблетки, и только с Божьей помощью я остался жить.

13. ВТОРОЙ ЛЕТНИЙ ОТПУСК

Прибыв домой, я получил за свои художества ещё и от бабушки по полной программе, разве что она меня не побила. Помывшись, побрившись и придя немного в себя, я взялся за телефон и стал звонить друзьям — Славка и Колька уже были дома. Договорились о встрече. Я все пытался ободрать свое шелушащееся ухо, чтобы иметь более "товарный" вид. Спина болела, двигался я очень плохо, каждый шаг отдавался болью в позвоночнике. Встреча друзей на то и встреча, чтобы выпить и закусить. Опять магазин, опять портвейн, хороший душевный разговор с друзьями. Рассказы о нелегком армейском пути, они только что сами пришли из армии. Выпив, мы решили поехать в Голицыно на танцы.

Танцплощадка находилась совсем возле железнодорожной станции. Она мало чем отличалась от остальных: железный забор, обтянутый железной сеткой, в будке местный ди-джей заводит музыку, в динамиках что-то орет и громко пищит. Внутри танцплощадки была какая-то молодежь и что-то пыталась танцевать, но большая часть народу находилась снаружи и внимательно наблюдала за теми, кто внутри.

В этот вечер я первый раз видел, как дерутся девчонки. Их разборки бывают покруче, чем у мужиков. Две девицы начали драку, но никто не спешил их разнимать, все стояли и смотрели. С одной стороны, это зрелище было ещё и развлекаловкой. Они минут пять молотили друг друга руками и ногами, таскали друг друга за волосы и валялись по танцплощадке. Стоящие вокруг мужики криками подбадривали дерущихся, и давали советы, как сильней и больней ударить противника. Хорошо, что подъехал милицейский УАЗик, и девиц растащили менты.

Мы купили билеты и прошли на площадку. Знакомиться в этот вечер практически было не с кем, симпатичных девчонок не оказалось. Собрались, как на подбор, одни крокодилы (не сильно красивые девушки), или в нас было мало портвейна… Стоять прохладно, был август с осенним настроением. Я начал потихоньку в такт музыке двигать руками и ногами, старался следить за музыкой, и, как ни странно, движения удавались. Сначала заработали руки, потом начали включаться и ноги. Так, шаг за шагом, движение за движением, боль из спины начала уходить. Через час я уже мог свободно двигаться по танцплощадке. Ни с кем, не познакомившись, а самое главное, ни с кем не подравшись, мы вернулись в Кунцево.

На следующий день я съездил на вокзал и взял билет на поезд до Кишинева. Завтра к отцу и матери — в Болград!

Окончив второй курс, я понял, что мы стали другими, как и солдаты, прошедшие службу в армии и пришедшие домой через два года. За плечами у нас уже два года военного училища, армейской службы с ее трудностями и лишениями, которые мы выдержали. Мы становились мужчинами! Как позже говаривал мой знакомый профессор психологии, "Из нас просто пёрло!" Энергия из нас фонтанировала, и выходила через наши дела и поступки.

От Москвы до Кишинева на поезде добираться почти сутки, которые я благополучно проспал на второй полке в плацкарте, меня никто не беспокоил. На протяжении всей жизни со мной происходит одна и та же история. Думаешь: вот приеду в отпуск и там высплюсь. А потом едешь из отпуска и думаешь: вот приеду на службу и там точно высплюсь. Спать в этой жизни некогда! На вокзале меня встретил отец на своем служебном УАЗике с надписью ВАИ (военная автоинспекция). В обязанности зам командира дивизии по тех части, входили и обязанности — начальника ВАИ гарнизона.

На следующий день после моего приезда и праздничного обеда в мою честь, нужно было начинать отдыхать и получать от жизни положительные эмоции. Вечером я пошел на танцы. В городском парке находилась круглая танцплощадка с решетчатым забором высотой больше двух метров. По вечерам, как только в парке начинала играть музыка, всё движущееся население городка тянулось к танцевальной площадке. Количество людей, наблюдающих за танцами, в несколько раз превосходило количество танцующих. Сразу было видно, кто, с кем и зачем? Это спектакль: актеры — на танцполе, зрители — вокруг! На следующий день вечернее представление обсуждалось во всех подробностях. Мухосранск, скука, а говорить и сплетничать о чем-то нужно. Вот я и попал на это представление, причем в роли действующего лица в этой жизненной комедии. И сразу почувствовал внимание сотни глаз и их немой вопрос: "А что это за новый персонаж появился в нашем Пиздопропащенске? А, это сын зам комдива, курсант, в отпуск приехал, ну-ну, посмотрим, что он здесь отчебучит?"

В этот вечер я познакомился с девушкой, звали ее Муся. Работала она официанткой в кафе при Доме офицеров Болградского военного гарнизона. Темноволосая, смуглая, стройная, с черными миндалевидными глазами, что мне еще нужно? Я и начал ее "танцевать". Для начала после танцев пошел ее провожать. Я приступил к осаде крепости по всем законам тактики и стратегии. Крепость держалась недолго, дня три.

И вот, наконец, я стал мужчиной. Я лишился девственности и невинности. Случилось это на пляже, на берегу озера Ялпуг. Сказать, что в первый раз я что-то почувствовал, — не могу. Как только я начинал делать те самые нужные движения, моментально наступал — оргазм. И сколько раз я не приступал к действию, все кончалось — очень быстро. Не знаю, что про меня подумала Муся, — она уже не была девочкой — целочкой и, наверное, знала, как должен выглядеть настоящий трах. А тут такой-то мальчик всю ее обкончал.

Тем не менее, наши встречи продолжились. Каждый день одна и та же программа: танцы, проводы, секс. Через несколько дней она предложила съездить к ее родителям в деревню. Поскольку делать мне нечего — все мои друзья отслужили, и навещать некого — я, не думая, согласился. Хотелось посмотреть, как живут люди на Украине, в деревне, где выращивают виноград и делают вино. На следующий день рано утром, можно сказать, на первом автобусе мы поехали в ее родную деревню. Ее национальная принадлежность мне была не совсем понятна? Что-то связанное с гагаузами. Это когда перемешалась болгарская и турецкая кровь, и получилась — гремучая смесь. В её деревне жили выходцы из Болгарии и местные гагаузы.

Я знаю, как зовут моего ангела-хранителя, который наблюдает за мной, и говорю ему, "искреннее спасибо", что он оберегал меня тогда и оберегает сейчас. Как и в прошлый раз, через несколько дней после приезда к родителям у меня началось сильнейшее расстройство желудка. Как только я перешагнул порог её дома, оно и началось. Через каждые пятнадцать минут — в туалет. В деревне благоустроенных туалетов сроду не было. Дощатый домик с дыркой в полу, ходить туда одно мучение, и везде мухи — в сортире, на кухне, в доме и на улице. Полчища мух, которые тебя постоянно преследуют.

Родители Муси знали, что я приеду, и думали, что это будут смотрины. Ждали жениха. Мысль - неплохая! Но дальнейшее мое поведение не произвело на них положительного впечатления. Родители накрыли хороший стол, насколько это можно сделать в деревне и стали меня кормить и поить. И опять кормить и поить. Но что бы я ни пил и ни ел, через пятнадцать минут все оставлял в туалете. Если раньше из меня шла только вода, то теперь я еще постоянно блевал — организм не хотел принимать — ни вино, ни пищу. Меня пытались лечить волшебной настойкой — это перепонки из грецких орехов, настоянные на спирту или водке. Но настойку из меня выносило еще быстрее, чем вино. К вечеру они поняли, что поить меня бесполезно, я все равно не пьянею, кормить меня тоже бесполезно, все равно все отношу в сортир.

Её отец — хороший человек, предложил мне прогуляться с ним вечером, подышать южным воздухом, а заодно посмотреть деревню. И меня — гостя из Москвы — показать деревне. В их глушь москвичи не часто приезжают, а тем более — в качестве женихов. Погуляв с полчаса по деревне и посмотрев на глушь, мы подошли к обитаемому месту в деревне — к магазину. Тут он мне предложил выпить с ним шампанского. Возможно, он подумал, что этот москаль избалован дорогими винами, и местное вино, его организм не принимает, так пусть выпьет шампанского. Откуда-то с верхней полки, продавщица достала бутылку "Советского шампанского", пыльную, засиженную мухами и горячую. Отказываться было бесполезно. Шампанское с большим трудом открыли и с большим потерями налили в два стакана. Пить горячее шампанское в деревенском магазине под расплавленную шоколадку… право, сильнее удивить москаля невозможно! Через пару минут тут же, у входа в магазин, шампанское вырвалось из меня наружу. Опять я остался трезв, как стеклышко.

Мне постелили в гостевой комнате. Высокая кровать, перины, перины, пуховые одеяла, гора подушек разного размера, одна другой меньше. Всю ночь я мучился — через каждые пятнадцать минут бегал в туалет.

Утром завтракать я не стал, это было бесполезно. Днем мы с Мусей отправились обратно в Болград. Как только я попал домой, весь мой срачник, как по мановению волшебной палочки, прекратился, будто его и не было. Чудеса, да и только.

Я продолжал встречаться с Мусей. В гарнизоне уже было полно слухов и сплетен, про неё и про меня. Ненавижу маленькие городки, где все видно и все слышно, — в одном углу пёрднешь, в другом — пахнет.

Отец как-то вечером сделал мне выговор: сказав, что я встречаюсь с первой блядью Болграда, а мог бы найти кого-нибудь поприличней и не позорить его. Мама учудила еще больше: она сделала вывод, — что я должен на ней жениться. Тайком от меня она встретилась с Мусей и обнадежила ее. Мне же она заявила, что раз я трахаюсь с девушкой, то обязан на ней жениться. Пришлось ответить ей, что, если этого она так хочет, то пускай сам на ней и женится.

Конец моего отпуска проходил в напряженной обстановке. Мать хотела, чтобы я женился на "бляди", — а я этого категорически не хотел. Я никому ничего не обещал. Руку и сердце не предлагал. Дурдом!

Точку в наших отношениях с Мусей поставил один случай. Мы договорились о встрече у нее на работе в семь часов вечера. Но, видно, вмешался ангел-хранитель, и я опоздал к назначенному времени. После домашнего обеда я прилег и уснул, а проснулся только около девяти часов вечера и сразу пошел на танцы. Она была там, и сразу стало видно, что она чем-то огорчена и одновременно раздражена. Вечером она мне, по простоте душевной, рассказала, что, должно было случиться со мной, если бы я пришел к ней вовремя. Ее старшие подруги посоветовали ей сделать на меня сильнейший приворот. Суть приворота заключалась в том, что в бутылку красного вина нужно было добавить несколько капель менструальной крови и дать мне выпить. И стал бы я ее навеки! Дурдом! Одни женят, вторые поят, третьи травят!

Вот и закончился мой отпуск. Лишившись девственности, я как-то сразу приобрел опыт общения с женщинами, это оказалось проще, чем я думал. Родители остались недовольны моим поведением. Мама жалела, что я не женился, отец — что я связался с блядью. Как их понять? Могли бы и меня спросить, чего я хочу? Так закончился мой первый летний курортный роман, и начались первые "непонятки" в нашей семье.

— КУРС ТРЕТИЙ, ОЧЕНЬ НАПРЯЖЕННЫЙ

Третий курс для меня стал очень напряженным. Каждый день в нашей жизни происходили значимые события, каждый день что-нибудь случалось. Вспоминаю одно событие, и тут же следующие воспоминания начинают рваться наружу бурным потоком. Столько событий для одного человека, наверное, много, но буду справляться.

Холостым и не женатым прибыл я в училище из летнего отпуска. Да здравствует учеба! После возвращения из отпуска всем было, что порассказать друг другу. Худой с Биллом были в Одессе. Они рассказали сцену, которую наблюдали, сидя в ресторане. По залу ходил мужчина, одетый в черный фрак, на уровне ширинки он держал селедочницу, накрытую белоснежной салфеткой. Подходя к очередному столику, он что-то говорил и, если ему давали деньги, снимал салфетку и показывал то, что лежало в селедочнице. Ребята заинтересовались и попросили им тоже показать. За чисто символическую плату — в один деревянный рубль — он показал то, что там лежало. Под салфеткой на селедочнице лежал мужской член длиной сантиметров в пятьдесят! Билл попробовал пошутить: "Мужик, а ты не пробовал использовать свой член по назначению, а не хвастаться перед народом?" На что получил ответ одессита: "Молодой человек, если бы он работал, я бы здесь не ходил".

К тому времени о событиях на танкодроме все как-то забыли и к этому вопросу больше не возвращались. Всех простили. Французов встретили хорошо. Училищу объявили благодарность. Все остались довольны.

Из отпуска я привез новые хромовые сапоги — отец специально для меня на складе получил сапоги 43 размера, сам он носил обувь 41 размера. В одну из ночей Ефим погладил мне сапоги по высшему разряду, приложив к этому всё своё умение. Сапоги получились на славу! Но их сложно было разносить, они ужасно жали мне в ступне и я попросил Тёпу поносить мои сапоги несколько дней. После него я уже легко запрыгивал в них.

Для пущей важности я попросил Ефима и козырек на фуражке ушить. В результате я стал похож на юнкера. Это был особый шик. Ефим постарался и прошил все суровой ниткой в два раза — для надежности. Я ходил в этой фуражке и красовался. Но случилась осечка: как-то раз, заступая в караул по училищу, я забыл поменять эту фуражку на уставную (т. е. на не ушитую), с торчащим вперед козырьком. Дежурным по училищу заступал какой-то капитан, здоровый такой битюг, раньше он занимался тяжелой атлетикой, штангу тягал. Он заприметил на мне фуражку с ушитым козырьком и хвать ее руками. В таких случаях, как это делал наш ротный, он надрывал край фуражки и отдавал её назад, чтобы курсант устранил этот недостаток. Но здесь дело пошло дальше. Одной рукой он схватился за верх фуражки, другой за козырек и дернул. Никакой реакции, не рвется! Он второй раз все это дергает, опять никакой реакции — четыре суровые нитки прошили фуражку на века. Разозлившись, он со всей дури попытался рывком все это разорвать. Но разорвать удалось только фуражку, причем пополам, — суровые нитки так и не поддались. Я получил замечание от дежурного по училищу за нарушение формы одежды. И с развода пошел в каптерку искать другую фуражку.

В один из воскресных дней, на стадионе "Динамо" проходило закрытие летного спортивного сезона. Мы, как всегда, в форме спортсменов ЦСКА должны красивым строевым шагом ходить по гаревым дорожкам стадиона, со знаменами в руках. Стояла великолепная осень, теплые дни бабьего лета. В этот раз старшим на мероприятие назначили нашего командира батальона полковника Вишнякова.

По окончанию официальной части, т. е. после наших прохождений по стадиону, нас оставили на стадионе до конца спортивного праздника. Был футбол, играли какие-то команды ветеранов, в одной из которых на воротах стоял легендарный Лев Яшин. Все разбрелись кто куда. Наш ротный с комбатом уединились в кустах и раскупорили бутылочку коньячка. Для всех это стало сигналом. Личный состав потянулся кто к бочкам с пивом, а кто и по магазинам, за более крепкими напитками. Я с друзьями пошел в пив бар, который находился напротив стадиона. Мы разминались пивком с водочкой и грызли воблу. Короче, через пару часов, когда закончился футбол, на нас без улыбки смотреть уже было нельзя. Практически весь личный состав роты был пьян, кто более, а кто менее. Такого поворота событий ни комбат, ни Каверный не могли предугадать. Рота пьяная?! Мы загрузились в автобусы и двинулись в сторону училища. Кто-то, переусердствовав с выпивкой на стадионе, теперь сбрасывал лишний харч, высунувшись из окна автобуса, прямо на ходу.

По указанию комбата, нас подвезли прямо к входу в казарму. Каверный, матерясь и крича на нас, дал команду: "Бегом из автобусов, в расположение роты и там строиться!" Через пять минут, построив роту и еще раз посмотрев на нас, пьяненьких и веселых, дал команду: "Отбой! Всем спать два часа до ужина!" И ещё пришла одна вводная, оказалось, что от нашей роты должен заступать внутренний патруль по училищу. Он выбрал двух самых трезвых из роты, ими оказались я и Гога. Довольно странный выбор, это после водки с пивом! Пришлось идти к дежурному по училищу получать повязки и инструктаж. Нашего подпития никто и не заметил. Патрулировать территорию училища нам с Гогой совсем не хотелось, поэтому мы сняли с себя повязки и пошли в клуб смотреть кино.

На первом строевом смотре после приезда из отпуска на нас проверяли подгонку нового, только что выданного обмундирования. На построение роты выходят два брата-акробата, Сидоров и Михайлюков, в абсолютно белых хэбэ. С вечера они постирали его в хлорке и уничтожили цвет хаки — оно стало практически белым. Вся рота стоит в новом и зеленом, а "два брата" — в белом хэбэ. Все было бы ничего, если бы это обмундирование через два дня не рассыпалось в прах — хлорка вывела не только цвет, но и разрушила ткань, она ее просто съела.

15 сентября в училище началась подготовка к ноябрьскому параду на Красной площади. Две первые недели — индивидуальная строевая подготовка, потом прохождение в составе парадных шеренг, далее в составе коробки и, наконец, в составе парадного расчета. В подготовке к параду принимали участие курсанты только третьего и четвертого курсов. Парадная коробка состояла из десяти шеренг в глубину, в каждой шеренге было по двадцать человек. Когда двигалась парадная коробка, шеренги между собой шли с дистанцией вытянутой руки. Так получалась геометрически правильная фигура прямоугольник. В коробке было двести человек. Держать равнение в шеренге из двадцати человек очень сложно, нужно двигаться плавно, соизмерять свои движения с движениями других, поскольку равнение и красота движения шеренги зависело от каждого персонально. Этим мы занимались каждый день после обеда в течение двух часов, а иногда и гораздо больше.

Училищный плац в длину и ширину был большим, примерно, как Красная площадь. С одной стороны плаца стоял бюст Суворову, а с другой — Кутузову, и как слова из какой-то песни"… и от Суворова и до Кутузова". Вот мы и топали между двумя полководцами. Парадной подготовкой с нами занимался заместитель начальника училища полковник Звездов. Маленький, толстенький, с неуемной энергией. У него всегда на все случаи жизни были стихи или крылатые выражения, он их зачитывал на построениях, праздниках и торжественных событиях. Его высказывания писались как лозунги на щитах с наглядной агитацией. Например: "Умом ты можешь не блистать, а сапогом блистать — обязан!"

Он был отменный строевик, и не дай Бог, не так отдать ему воинскую честь. Для него это — дело чести! И если ты что-то сделал не так, то нарывался на следующий монолог с его стороны: "Курсант, голову выше, подбородок выше, как ты держишь руку! Курсант, двадцать метров назад и повторить, ногу подними, подними ногу выше!" Встав где-нибудь на территории училища, он так мог развлекаться часами: правильное отдание воинской чести — важнейший элемент строевой подготовки.

Был даже анекдот: курсант первого курса подходит к офицеру, отдает воинскую честь и спрашивает: "Товарищ капитан, вы майор Иванов?" На что капитан отвечает: "Я полковник Звездов!" Получив ответ, курсант спрашивает: "Разрешите идти, товарищ полковник!" "Идите, идите, товарищ курсант!" Авторитет Звездова в училище, как в вопросах дисциплины, так и в вопросах строевой подготовке не подвергался сомнению. Но, увидев его издалека, было правильнее обойти его длинной стороной, но ни как не короткой.

Настоящим профессором строевой подготовки был наш комбат Павел Яковлевич Вишняков. Он попал в училище еще в 1943 году и нигде, кроме училища, не служил. Кто-то из курсантов видел его анкету, в графе "образование" стояло восемь классов; в графе "гражданская специальность" — водитель 3-го класса (машины у него никогда не было). Но это нисколько не умаляло его знаний в преподавании строевой подготовки: он был практически на всех парадах, проводимых на Красной площади. Его практический опыт, глубокие знания и понимание строевой подготовки всегда вызывали восторг. Ему было уже больше пятидесяти лет. Когда на построениях училища он шел по плацу рапортовать начальнику училища — батальон замирал от восторга от его строевого шага! Он делал это красиво и очень элегантно, подъем ноги у него был не меньше полуметра. Мы старались походить на него, старались ходить, как он. Когда в 70-х годах переиздавали уставы ВС СССР, Устав строевой подготовки редактировал Павел Яковлевич. Методика подготовки парадных расчетов к парадам была разработана им. Выпускники нашего училища, где бы им в последующем не приходилось служить, всегда руководствовались знаниями и практическими навыками, полученными при подготовке к парадам на Красной площади.

Первые две недели мы занимались индивидуальной строевой подготовкой. Это утомительно, но с каждым прожитым днем крепла наша тренированность и любовь к строевой подготовке. После вечерней проверки мы падали на кровати как снопы. Через две недели, когда перешли к тренировкам в шеренгах, на нас одели шинели (на улице по-прежнему было бабье лето, днем температура поднималось до 20 градусов). А смысл шинелей сводился к тому, что 7 ноября по Красной площади мы пойдем в шинелях, а учиться держать равнение нужно в том, в чем мы пойдем. После этих занятий хэбэ было мокрое от пота насквозь. И так изо дня в день, от простого к сложному, мы постигали строевую подготовку.

Сначала тренировались держать равнение одной шеренгой, потом двумя, затем тремя и так далее. И так каждый день, кроме воскресений, мы наматывали километры по плацу под удары большого и дробь малого барабанов. И не дай Бог не попасть ударом ступни об асфальт на сильный удар большого барабана. Чтобы увеличить нашу заинтересованность, каждый день на трибуну выносили торт — для шеренги, которая будет лучшей. Пустячок, а приятно. Мы все вместе работали на результат, а результат мог быть только один, прохождение на параде по Красной площади только на отлично.

Ближе к параду каждому выдали новую парадную форму и персонально подогнали по росту и фигуре. Парадные расчеты всегда одевались с иголочки!

Парадные шинели были подрезаны на одну длину и в строю смотрелись очень красиво. Как говорят в армии, пусть будет всё безобразно, но однообразно.

Небольшое отступление. Как-то командир роты Каверный построил нас на предмет проверки наличия и правильности подрезки по высоте парадно-выходных шинелей, в которых мы ходили в увольнение. Только у курсантов Московского ВОКУ были черные парадно-выходные шинели, в других училищах у курсантов была только одна шинель, как у солдат, — рыжая. В строй становятся "два брата-акробата" Сидоров и Михайлюков — наши законодатели моды. Ребята перестарались в обрезке шинелей: обрезали так коротко, что карманы стали висеть на десять сантиметров ниже кромки шинели. Получилось что-то похожее на полупальто. Ротный пришел в ярость, увидев такое безобразие, и приказал пришить на место — то, что они отрезали. Они выполнили приказ и пришили отрезанные полы шинелей, но это смотрелось еще похабнее, чем прежде.

С каждым днем наши движения становились все легче, а строевой шаг четче. К концу октября строевая подготовка достигла своего "пика". Частота шага, с которой мы двигались в составе парадной коробки, была 110–115 шагов в минуту, подъем ноги порядка 50 см, длина шага примерно 120 см, а может быть, и больше. Все шеренги двигались с интервалом на длину вытянутой руки. Рост курсантов в первой шеренге был 190 см и больше, а в последних шеренгах шли куранты ростом 170 см. (Ниже, чем 170 см, в училище не брали — было ограничение по росту.) Для того чтобы не нарушать дистанцию между шеренгами, последним шеренгам нужно было идти с той же длиной шага — но не менее 120 см. Наблюдая за последними шеренгами, складывалось впечатление, что они постоянно садятся на шпагат и яйцами касаются асфальта. Последние шеренги, мы незлобно называли окурками либо огрызками.

На подаренной мне на 23 Февраля кружке страшный старшина кричит: "СМИРНА-А-А!!! НА ЧЕТВЕРТУЮ ГРУДЬ РАВНЯЙСЬ!" (На кружке изображены девушки, и равняться нужно на женскую грудь). И это правильно, так оно и было. Равнение в шеренгах держали по принципу "ты должен краем глаза видеть грудь четвертого человека справа от себя, считая себя первым". Есть ещё один интересный момент, который можно наблюдать при прохождениях парадных расчетов торжественным маршем на параде. Для того чтобы все одновременно могли повернуть голову вправо и смотреть на Мавзолей Ленина, нужно было выполнить следующие действия. Как только командир парадной коробки давал команду: "Равнение на ПРА-ВО!", мы хором во всю мощь своих легких кричали: "Д-Е-Л-А-Й РАЗ!" — и на "РАЗ" поворачивали голову направо и старались увидеть грудь четвертого человека. И сейчас на парадах при прохождениях парадных коробок можно услышать это "Делай раз!"

Было две ночных тренировки на Красной площади. Они проводились с прохождением парадных расчетов и колонн техники. Это были настоящие парады, но только ночью и без участия в них Правительства страны.

За несколько дней до парада в Кремлевском дворце съездов собирали все парадные расчеты и принимали поздравления членов ЦК КПСС и руководства страны с очередной годовщиной Великой Октябрьской Социалистической Революции. Специально для участников парада проводился праздничный концерт, в котором выступали популярные артисты советской эстрады. Зрелищами в те годы мы были не избалованы и смотрели всё с большим удовольствием. Во Дворце съездов всегда был замечательный буфет с великолепным ассортиментом: фирменное мороженое, бутерброды с черной и красной икрой, с копченой рыбкой и вкуснейшим сервелатом, и севрюжкой, жульенами ну и, конечно, пиво, коньяк и шампанское. В буфете можно было вкусно поесть и попить сосем за не большие деньги. Все это создавало великолепное настроение — К ПАРАДУ ГОТОВЫ!

7 Ноября — красный день календаря. Подъем в 4 утра, умывание, одевание парадной формы, получение оружия и на завтрак в столовую. В такие торжественные моменты к кухне самое пристальное внимание: вечером после закладки продуктов котлы даже пломбировали, чтобы не дай Бог с пищей чего-нибудь не случилось. На раздаче сам начальник продовольственной службы. Обычно в такие дни на завтрак давали гречку с мясной подливкой, чай, масло и хлеб. Дальше следовало торжественное построение парадного расчета, поздравление начальника училища и крайняя проверка внешнего вида курсантов.

Для парада нам выдавали хромовые сапоги. Чистили мы их до глянцевого блеска — они аж сияли, в них можно было смотреться. Перед парадом сапоги относили в сапожную мастерскую, где на подметку и каблук приворачивали металлические пластины — чтобы шаг "кремлевских курсантов" отдавал железным ударом. ("Кремлевские курсанты" — это мы, поскольку первые пулеметные курсы, организованные после революции, находились на территории Кремля, а позже эти курсы трансформировались в наше училище.) И вот нас проверяют на наличие этих железяк на каблуках и подошвах, но как только проверка заканчивается, припасенными для этого случая отвертками мы потихоньку начинаем их отрывать. Все когда-нибудь ходили по брусчатке и знают, что с нее можно и соскользнуть. И не дай Бог, если это произойдет с тобой. После ухода парадного расчета на плацу оставалась лежать груда этого уже не нужного металла.

В 8:00 мы стоим на Красной площади. Снега в Москве еще нет, но мороз около 10 градусов, и дует пронзительный ветер со снежной крупой. Стоим на своем месте, в конце ГУМа. Команда "Вольно!", а шевелиться нельзя. По традиции всех парадов, наше училище замыкает прохождение пеших колон и проходит по Красной площади последним. Стоим, перебираем пальцами ног в сапогах — греемся и, насколько возможно, пытаемся смотреть по сторонам боковым зрением. Интересно же! Не каждый день на парадах. Проходят полтора часа утомительного ожидания. Напряжение растет с каждой минутой. У моряков упал в обморок знаменщик, бедолагу куда-то потащили. В других парадных коробках тоже начинаются обмороки. Мы стоим и сквозь зубы, не раскрывая ртов, травим анекдоты. Отвлекает, и мы не падаем.

И тут над Красной площадью проносится команда: "ПАРАД, СМИРНО!"… и начинается всё, что мы всегда видим по телевизору: рапорт, объезд войск, торжественная речь, прохождения… Идет парадный расчет этой академии, потом вот этой… Как я уже говорил, мы замыкали прохождения, перед нами идёт сводная парадная коробка суворовских училищ, а с ними всегда неприятности. На повороте у Исторического музея командование всегда старалось взять дистанцию больше, чем на одного линейного. Так, уже подходя к Мавзолею, наша парадная коробка начинала догонять суворовцев, а возле храма Василия Блаженного мы сминали их коробку, и им приходилось разбегаться в разные стороны. Некрасиво, а что сделаешь.

Наконец-то парад закончился. Закончилось полтора месяца изнурительных тренировок. За отличное прохождение по Красной площади от имени министра обороны нам была объявлена благодарность, и личный состав парадных расчетов был поощрен увольнением на двое суток. Аттракцион "Невиданная щедрость"!

В это увольнение я впервые назначил свидание своей будущей супруге. Бабушка приготовила нам ужин и ушла, оставив нас одних. У нас с Ларисой получилось что-то наподобие романтического ужина. Вот тогда я впервые и попробовал "Черного капитана". В советском исполнении это был крепкий черный кофе с добавлением спирта — с ног сшибающая вещь. Вечером я поехал провожать ее в Петелино, где она жила с родителями (это час езды на электричке, от станции Кунцево). Проводив ее до дома, я еле успел на последнюю электричку в Москву. Недопитый дома "Черный капитан" меня очень выручил — на улице уже наступила зима, шёл снег, и температура ушла на минус.

Учеба продолжилась. После лекций и обеда можно и нужно заниматься самоподготовкой. Тут началось повсеместное увлечение разными играми: сначала домино, а позже начались картежные игры. На самоподготовке взвод разбивался на четверки, и начиналась игра в домино. Дверь закрывалась на замок, чтобы нас не застали врасплох. По столам старались не стучать — соблюдать конспирацию. Мог прийти командир взвода и проверить, чем мы занимаемся, или подслушать за дверью, как мы гремим костяшками домино. Более азартные курсанты играли в карты. Образовался кружок преферансистов, они играли постоянно. Даже по ночам они уходили в классную комнату, завешивали окна, и ночь напролет играли. Приходили и ложились спать перед самым подъемом. После игры в домино мы переключились на карточную игру в "храп". Раздавалось по пять карт. Нужно было торговаться и постоянно поднимать ставки. Играли по копеечке, и всё равно кон мог, вырасти до десяти рублей — по тем временам для нас это были бешеные деньги.

Как-то раз я сел играть с преферансистами. Расписывали сочинку (бабушка еще в девятом классе научила меня играть в преферанс). Тут они меня и прокатили — они играли на одну руку, все против меня. Проиграл я в тот раз рублей пять и мне так стало жаль этих по-дуратски проигранных денег, что в преф я больше не играл. А группа преферансистов в составе Худого, Билла и Деда (Вайчулиса) так до выпуска и играла. Под утро, когда они приходили после ночных бдений, уже во сне продолжали говорить: "Буби, черви, семь пикей".

Еще один случай неудачной игры в карты. Как-то в выходной день меня назначили наводить порядок в бытовой комнате. Торопиться мне некуда, в увольнение меня не отпустили, и я не спеша приступил к уборке. Ко мне пришел Билл, ему тоже делать было нечего, и предложил сыграть в дурака на фофаны. Что такое фофан, и как он исполняется. Выигравший, кладет на голову проигравшему ладонь. Другой рукой оттягивает вверх средний палец лежащей на голове руки и, что есть силы, этим пальцем бьёт проигравшего по голове. Когда проигрываешь — очень неприятно, а когда выигрываешь — совсем даже наоборот. Раздали карты, первый кон я выиграл и фофана Биллу, НА! Второй раз раздали и еще одного фофана Биллу, НА! Третий раз раздали и тут я проигрываю. Билл кладет свою ладонь мне на голову и бьет средним пальцем меня по голове. Перед глазами у меня все поплыло: из глаз хлынули слезы, в глазах туман, ощущение, такое, что ты обухом топора получил удар по голове. Будто голова раскололась пополам, и его палец прошел сквозь мозги. Больше в карты я с ним не играл. Потом я видел, что он сделал с суповой тарелкой в нашей столовой (одно время в солдатских столовых были тарелки из толстого синего пластика). Билл переворачивал тарелку, клал ее на стол кверху дном, сверху уложил ладонь и ударом среднего пальца разбивал тарелку вдребезги. Вот какая силища была у него в пальцах! И боец он был не робкого десятка. В драках он применял свой "смертельный прием": он хватал противника за шею одной рукой, а кулаком другой бил в лицо. После такого удара противник уже не вставал — нокаут! Это рассказывали те, кто это видел.

На самоподготовках мы развлекались, как могли. Пошло поветрие на всякие дурацкие споры. К примеру, кто сможет за 15 минут выпить пять банок сгущенки? Охотником выпить эту сгущенку и заработать на этом три рубля вызвался Дед (Юра Вайчулис). Кто-то быстренько смотался в чайную и принес пять банок сгущенки и две бутылки газированной воды "Буратино". Открыли все пять банок сгущенки, рядом поставили воду, засекли время, и действие началось. Первые три банки Дед выпил довольно лихо, с четвертой банкой уже начались проблемы, когда он приступил к пятой, стало понятно, что это не так просто. Пока Дед пил пятую банку, остатки из первых четырех банок собрали в одну, и получилась шестая банка. На Деда было страшно смотреть — как он мучился, допивая сгущенку и запивая ее газированной водой. Он уложился во время и честно выиграл три рубля. На ужин он не пошел. На вечерней проверке Деда в строю не было — сказали, что болеет. Да, действительно, он лежал на кровати весь зеленый, и от него противно пахло сгущенкой. Этой сгущенкой он дристал еще дня три. Я так думаю, что сгущенку в жизни он больше никогда не ел.

Зима была в разгаре. Взвод в очередной раз заступил в караул по училищу. Находясь на посту, это было в автопарке, я решил посидеть в укромном месте (в старой котельной) и подремать. Смена была ночная — с часа до трех часов. Двадцати минут сидения и лежания на холодных кирпичах хватило, чтобы уже в четыре часа дня я ушел в санчасть с температурой под сорок. Диагноз — воспаление легких. Я заболел второй раз за время учебы. Санчасть, постельный режим и через каждые четыре часа укол пенициллина в задницу.

* * *

Так уж случилось, что я позвонил своему деду. У меня был родной дед, по фамилии Аристов. С бабушкой они разошлись уже очень давно. Они оба очень сильные натуры, но, как говорят, двум медведям в одной берлоге не ужиться. Дед женился второй раз и жил с очень милой женщиной. Мы семьей (кроме бабушки) иногда бывали у них в гостях, жили они в Измайлово, дед был на пенсии. Летом он занимался медом — у него была своя пасека в его родных местах, где-то в Рязанской области. В ранней молодости дед валял валенки, был пимокатом. С малолетства работал в артели. С его слов, быт был простой: с раннего утра и до позднего вечера они работали. С началом рабочего дня всех обходили и наливали по стопке водки и так в течение всего дня, независимо от возраста, — если работаешь, то пей. Потом случилась революция, и дед смог вырваться из артели и получить образование. Стал талантливым конструктором, всю жизнь им и проработал. Играл в шахматы на уровне мастеров и еще великолепно пел и играл на гитаре. Детей у него, кроме моей мамы, не было — я его единственный и законный внук. Дед приехал в училище и пришел ко мне в санчасть. Принес всяких вкусностей и своего меда с пасеки. Общались мы с ним часа полтора, он очень внимательно меня слушал, ему было интересно общаться со мной, — со своим внуком. Ему уже было больше семидесяти лет. Тепло попрощавшись с дедом, я приступил к самолечению.

Кто-то сказал, что водка с медом очень помогает при воспалении легких. Послали гонца за водкой. К вечеру все ингредиенты для лечения были на месте. Поужинав и получив дозу пенициллина, я начал готовить свое лекарство. Взяв солдатскую кружку, налил одну треть меда, а остальной объем долил водкой, получилось 0,4 литра, я тщательно всё это перемешал. Получился коктейль "Медовуха". Махнул всё это разом и лег спать. Хорошо, что у меня с собой было два комплекта нательного белья. За ночь я просыпался раза четыре мокрый как мышь. Белье можно было выжимать. Спал я возле батареи, поэтому мог снимать с себя мокрое белье и вешать сушить, а с батареи снимать и надевать сухое. Утром температура была 36,6! На этом и закончилось мое воспаление легких, через три дня меня выписали.

В училище случались эпидемии гриппа. Их старались предупреждать. В качестве профилактики три раза в день нам давали по зубчику чеснока, ну и, конечно, закаляли нас, как могли. Все передвижения зимой по территории училища бегом и без шинелей. Когда начиналась эпидемия, санчасть с наплывом больных не справлялась, и тогда открывался дополнительный филиал санчасти под трибуной стадиона. Заболевший курсант шел в санчасть, измерял температуру, получал разрешение на госпитализацию, забирал из роты свой матрас с постелью и шел на стадион. Кровати там уже были поставлены на всех с избытком. Народ уходил под трибуны как на отдых — серьезного контроля там не было и можно было заниматься, чем хочешь. Шли туда, чтобы выспаться, водочки с друзьями попить и в самоволку сходить.

Еще одно плановое мероприятие — прививка, которая в будущем должна нас защитить от всех болезней, и от чумы тоже. Вакцину кололи воздушным пистолетом под лопатку. После обеда нас привели в санчасть и "укололи", к ужину рота начала потихоньку умирать. Температура у некоторых поднялась до 40 градусов, под лопаткой на месте укола образовалось твердое уплотнение, которое причиняло боль при каждом движении. Самочувствие у всех было просто поганое. К вечерней проверке 30 процентов личного состава лежало в кроватях и не могло встать. Остальные падали на пол уже во время вечерней проверки — только успевали их по кроватям разносить. В следующие три дня мы справились с этой напастью, уплотнение под лопаткой рассосалось, температура нормализовалась, падать перестали. Второй раз такой укол мне делали на Кубе, как и всему личному составу, но это уже не так больно.

В декабре у нас опять выдался полевой выезд в Ногинск. И надо же случиться, что в ту неделю, когда мы приехали в Ногинск, столбик термометра опустился ниже тридцати градусов. В связи с похолоданием, занятия в поле были минимизированы. Нам старались давать больше лекционного материала. В карауле посты меняли через каждый час, поспать между сменами сложно, очень мало времени было на отдых: только лег, и уже нужно вставать и идти на пост.

На следующий день после нашего приезда у курсанта Анатолия Бельчика случился приступ аппендицита. Его на дежурной машине отвезли в местную больницу в Ногинск и тем же вечером прооперировали. Днем позже командир роты поехал навестить Бельчика. Меня взял с собой на всякий случай (и заодно отвезти ужин караулу, находящемуся на танкодроме). Пока ротный навещал Анатолия, я успел метнуться в магазин и для профилактики простудных заболеваний купить меда и водки на всю нашу компанию. Мы так и столовались на полевых выездах куренями (компаниями). Вечером после ужина мы решили провести профилактику остро-респираторных заболеваний. Наша компания в количестве пяти человек: Гога, Фрол, Тёпа, Хэнк и я. Поскольку Хэнк спиртное принципиально не принимал, то профилактику он не делал. Дождавшись, когда в казарме немного поутихнет, мы в наши солдатские кружки положили меда и добавили водочки — как раз бутылочку разлили на четверых. Размешали содержимое кружек, по-быстрому приняли лечебную микстуру и убрали кружки. Но наш лопоухий друг Тёпа решил посмаковать. Водку до этого момента он не пил — это было у него первый раз! По закону подлости, нас пришел проверить командир взвода Гена Рогачев. Видно, на него чем-то пахнуло, и он решил посмотреть, что народ пьет. Тёпа сидел на тумбочке между кроватей и держал перед собой кружку с намерением выпить, а тут командир взвода! Натура у Тёпы артистическая — он начал из кружки прихлебывать мелкими глотками, дуть в кружку и делать вид, что ему горячо. Со стороны действительно было похоже, что человек пьет что-то горячее. Но хуже всех было Гоге: его, бедного, от этой картины чуть не стошнило. Пить водку мелкими глотками, да еще и причмокивать он не мог уже давно. Постояв возле нас с минуту, Рогачев ушел, ну а чуть не спаливший нас Тёпа допил водку и сказал, что пить водку мелкими глотками не очень уж и противно. В другой раз Тёпа на спор съел тюрю из хлеба и водки (миску мелко наломанного хлеба с половиной бутылки водки) и даже не поморщился.

Когда народ долгое время сидит в казарме и ничем не занят, начинаются дурные споры. И вот мы бежим по плацу в столовую, а на свежевыпавшем снегу следы босого человека. Можно подумать, что здесь был снежный человек, а не дурной курсант из соседней роты, решивший на спор побегать босиком по плацу в минус 35.

Как нас ни прятали в казармы, а удобства все равно находились на улице. В ста метрах за казармами стоял сортир на сто посадочных мест. Освещался он совсем плохо, только где-то у входа горела лампочка. Офицеры и преподаватели жили отдельно, в специально построенной для них так называемой гостинице, но удобства у нас были общими.

Был один забавный случай. Начальник кафедры огневой подготовки полковник Иванько рискнул ночью пойти в этот сортир. Он был маленький, щупленький, похож со стороны на курсанта первого курса. Про себя он говорил, что с пистолетом ПМ он весит всего два пуда. И вот ночью, на свою беду, он пришел туда. Сидит и молча на очке, решает свои вопросы. Вдруг заходят три старшекурсника, что-то обсуждая между собой и при этом сильно матерясь. Видят сидящего на очке первокурсника в новой красивой офицерской шапке. Сделав по-быстрому свои дела, один из них подошел к нему и снял с него новую шапку, а ему на голову водрузил свою старую, видавшую виды, и сказал: "Носи, салага, Родина тебе еще даст". Бедный полковник, забыл, зачем он туда пришел, и как-то сразу охренел, от такой борзости курсантов. Пока все это происходило, он принял единственно правильное решение — что бы ни случилось, молчать. А могло быть совсем по-другому, могли его в очко и башкой засунуть, если бы стал возмущаться. Поиски этих курсантов вместе с его новой шапкой ни к чему не привели — они, словно сквозь землю провалились. В училище полковник носил папаху, вот бы он в сортир в ней пришел!

Время неумолимо бежит, и вот уже начинается предновогодняя суматоха. Готовимся к встрече нового, 1975 года. Случилось так, что часть курсантов ушла в увольнение уже 29 декабря, а большая часть сидела в казарме и мужественно ждала своей очереди. Около четырех часов вечера 30 декабря поступает команда срочно строиться в расположении роты. Оставшихся в роте было человек 50. Ответственный офицер проверил, пересчитал и приказал надеть рабочую форму. Вывели нас за проходную, а там уже нас ждали два "Икаруса". Привезли нас на Карачаровскую овощную базу — в канун Нового года к ним прибыло несколько вагонов с фруктами, а рабочих для разгрузки уже не было (таджиков не было), вот они и обратились в училище. Распределили нас на три склада, к каждому складу подогнали вагоны, которые нам предстояло разгрузить. На первом складе были лимоны, на втором апельсины, а на третьем АНАНАСЫ! Пока разгружали вагоны, мы всё успели попробовать. Скушать больше пяти апельсинов сразу можно, но сложно. Хотелось попробовать весь ассортимент фруктов. К моменту окончания разгрузки мы объелись и апельсинами, и лимонами, и ананасами. Больше в нас уже не лезло. Но упустить такой случай и не набрать с собой, было бы грешно. Нести в руках через проходную нельзя, поэтому начали прятать апельсины и лимоны в шинели. Если затянуть ремень потуже, то за пазуху можно много напихать.

С ананасами было сложнее: таких больших как в этот раз, я в жизни больше не видел, по весу они были от двух килограммов и больше, за пазухой их будет видно сразу. Голь на выдумки хитра. Наши рабочие шинели были не обрезаны — в них мы ездили на полевые выезды и полы специально для тепла оставляли длинными. В зависимости от роста и комплекции, можно было привязать к брючному ремню парочку хороших ананасов, а кто был габаритами побольше, так умудрялся и по три привязать. Сид отличился, как всегда, он умудрился в бриджи напихать килограммов десять апельсинов, столько же за пазуху шинели… стоять он мог, а вот двигался с трудом. Вот такой распухшей колонной, с ананасами между ног, мы проходили через проходную. Нагруженного апельсинами Сида с трудом запихнули в автобус, без посторонней помощи подняться на ступеньку автобуса он уже не мог. В автобусе начался обмен: за один ананас просили всего лишь пять апельсинов. Я выменял для себя два ананаса, и апельсинов у меня осталось еще килограммов пять.

В канун Нового года я все-таки пошел в увольнение и встречал его дома. Один заныканный мной ананас достался Тёпе: 3 января я принес его на завтрак в столовую, и Тёпа сказал, что съест весь ананас и ни с кем делиться не будет. Я его предупредил, что много ананаса есть нельзя — может быть страшная оскомина, а это плохо кончится. Но он уже не слушал и минут за сорок управился с ананасом в одиночку. Следующие пять дней разговаривать он просто не мог — оскомина была такая, что лишний раз рот не раскрыть. Фруктов в роте было столько, что они еще дней пять по тумбочкам валялись в казарме.

Во время сдачи зимней сессии случилось ЧП. В 11-й роте после экзамена по огневой подготовке пропал пистолет ПМ (пистолет Макарова, калибр 9 мм). В те годы пропажа или хищение любого вида оружия была чрезвычайным происшествием, на ноги подняли все службы МВО, начиная с особого отдела и кончая КГБ. Начались поиски пистолета. Методика поиска была очень простая и заключалась в том, что нам не давали спать. Всё училище день и ночь искало пистолет. Поиски шли не только на территории училища, но и вокруг него в радиусе пяти километров. Подразделения курсантов прочесывали территорию училища, личный состав разворачивали цепью, прочесывали каждый клочок территории. Открывали все люки в асфальте, просматривали все чердаки и подвалы. И так каждый час. К нам приходил начальник училища генерал-майор Магонов и обращался к личному составу батальона с просьбой отдать пистолет, взывал к совести укравшего. Нам не давали спать трое суток, при этом сдача экзаменов не прекращалась, офицерский состав батальона был переведен на казарменное положение и жил в канцеляриях. Нас давили физически и морально, постоянно нагнетая ситуацию. В такой ситуации что-то должно было случиться, "нарыв" должен был прорваться. И действительно, к концу третьих суток пистолет был найден — его подбросили в отверстие фонарного столба недалеко от казармы. Под утро раздался дикий вопль — вопль радости: НАШЛИ! Нашли и того, кто польстился на пистолет. Его судили.

Отгуляли Новый год, сдали очередную сессию и поехали в зимний отпуск. Опять я поехал к родителям в Болград. Погода зимой там дождливая, если в Москве снег, то там дождь. Встречался пару раз с Мусей, у нее еще теплилась надежда на то, что из наших отношений что-то получится. Но пришлось развеять ее чаяния, это были наши последние свидания. Не найдя себя в Болграде, я вернулся в Москву и догуливал отпуск дома. Я стал чаще встречаться со своей будущей женой. И дал ей понять, что готов сделать предложение руки и сердца. Сказать, что это была любовь, я до сих пор не могу, скорее, это была юношеская влюбленность.

Нас настраивали, что нужно жениться сразу после выпуска из училища и прибыть в войска уже с молодой женой. Воинская служба могла сложиться по-разному, могли отправить туда, где жену будет сложно найти. Попадешь в Бурятию, полюбишь бурятку и будешь на ее "сковородку" (лицо несколько плоское) всю жизнь смотреть. Для того чтобы этого не случилось, нужно жениться здесь, в Москве! Это была психологическая установка.

Иногда по воскресеньям в училище устраивали танцы и приглашали студенток из педагогических и медицинских вузов. Эти специальности всегда востребованы в военных городках, и жены офицеров всегда могли найти работу. На танцы приходили не только приглашенные студентки, но и все, кто знал, где находится Московское ВОКУ. Контингент дам, приходящих на эти вечера отдыха, был очень разнообразный.

Были дамы, которые крутились возле училища не один год и даже не одно десятилетие. За это время они успевали родить, вырастить детей и состариться, но все равно их что-то манило к училищу. Особенно в летние теплые дни. К училищу приезжали и дамы в возрасте. Они располагались за забором на природе, вокруг училища везде лес. Отдыхали, выпивали, знакомились с курсантами, рискнувшими перелезть через забор. Иногда можно было услышать интересные разговоры дам: "Я выпускала в жизнь курсантов образца 1969 года…" или "Через меня прошел выпуск 1965 года". Было смешно, как эти тетки подзывали курсантов: "Эй, курсантик, иди к нам, у нас водочка есть, и больно мы тебе не сделаем…". Реалии жизни таковы: кому-то не хватало водки и общения, а кому-то не хватало мужиков. Но вопросы решались — спрос был как на одних, так и на других.

На танцах действительно знакомились — завязывались отношения, которые приводили к свадьбам. В нашей роте первая свадьба была уже на втором курсе. Но это ничего не меняло, казарменное положение продолжалось, и к молодой жене — можно было попасть только по выходным, и то если заслужишь увольнительную. А не заслужишь — стой у телефона-автомата в коридоре и развлекай жену устно.

Нас, курсантов старших курсов, тоже приглашали к себе на вечера в разные вузы, ездить туда было прикольно: на нас, военных — здоровенных, девушки смотрели с восхищением. Офицеры в те годы пользовались спросом: сравнительно неплохое денежное содержание, определенный карьерный рост был обеспечен. Жилплощадь по месту службы тоже гарантировалась. Да и сам статус — жена офицера — это звучало гордо. Это сейчас престиж военной профессии опустили ниже плинтуса: поди, проживи семьей на зарплату в десять тысяч рублей… А тогда это котировалось: выпускник училища сразу получал порядка двухсот рублей в месяц, плюс различные льготы: по оплате коммунальных платежей, бесплатный проезд на транспорте к месту отдыха и обратно и т. д. И на эти деньги можно было жить и ещё откладывать на крупные покупки. Мы никогда не чувствовали себя людьми второго сорта, как сейчас. И подрабатывать где-то на стороне — у нас не то что времени, мыслей даже не было — служили по 24 часа в сутки. На сон времени не хватало, все время на службе.

После отпуска мы на месяц отправлялись на войсковую стажировку. Мы морально готовились к тому, что целый месяц будем исполнять обязанности командиров взводов, непосредственно в войсковых частях, с живым личным составом. На стажировку училище разбросали по многим военным округам. Наш взвод попал в 404-й полк Таманской дивизии Московского военного округа. Полк располагался на Хорошевском шоссе, у станции метро "Беговая". Нашей радости, что стажировка будет в Москве, просто не было конца — мы думали, что это будет как в отпуске, только еще веселее.

По прибытии в полк нас распределили по батальонам и ротам, каждому в подчинение дали мотострелковый взвод. Штатная укомплектованность полка — по штату военного времени, т. е. полная. Один из мотострелковых батальонов полка постоянно находился на боевом дежурстве (на БД). В случае нештатных ситуаций на территории Москвы батальон должен по тревоге выехать на место и начать действовать в реальных условиях и в конкретно сложившихся обстоятельствах. Техника в боксах стояла полностью заправленная топливом и с загрузкой нескольких БК (боевых комплектов) снарядов и патронов. Этого должно хватить на несколько часов боя.

Нас представили личному составу, от чего наш личный состав был совсем не в восторге. Они не знали, как от своих командиров убежать, а тут приехали еще одни, и будут находиться с ними круглые сутки. Мы сразу почувствовали их тупое сопротивление и нежелание подчиняться. По возрасту мы с ними почти одногодки, кто-то чуть старше, а кто-то чуть младше нас. Нас, курсантов, в батальоне оказалось человек десять. Поселили нас отдельно, для этого пришлось воспользоваться Ленинской комнатой одной из рот, там нам поставили кровати, и столы, чтобы мы могли готовиться к занятиям.

От нас требовалось полностью выполнять распорядок дня, начиная с подъема и зарядки, которую проводили мы. Мы контролировали наведение порядка в казарме, умывание, одевание, и построение на утренний осмотр, завтрак. После завтрака — получение оружия, если это требовалось для дальнейших занятий, и на полковой развод, на плац. Дальше занятия по боевой подготовке и т. п. Обед, чистка оружия, выполнение еще каких-нибудь задач. Ужин и подготовка к занятиям на следующий день. Вечерняя прогулка, вечерняя проверка и наконец-то — ОТБОЙ! И на всех этих мероприятиях мы должны были не только присутствовать, но и проводить их и контролировать.

Устроившись и немного обжившись, по вечерам мы стали выбираться с территории части. Нашли место, где можно поесть вкусных сосисок и выпить бочкового пива. Нашли и женское общежитие — разведка местности проводилась в полном объеме. В одном из переулков рядом с нами находилась Боткинская больница, там находился пункт забора крови. За сдачу крови всегда платили деньги: чем больше сдашь крови, тем больше денег получишь. Нашлись два добровольца, решивших этим заработать, — это Лысый и Ефим. Сколько уж они сдали крови, не знаю, но заработали они рублей по десять. Хорошие деньги. Вечером после сдачи крови они купили водки, колбасы и другой закуси и решили нас угостить. Но после первых же ста грамм их стало развозить, они обмякли и через пятнадцать минут уже мирно спали. Допивать водку и уничтожать закуску пришлось без них. Мне до дома, в Кунцево, добираться на электричке минут пятнадцать, но за все время стажировки случилось съездить домой раз или два — и то на ужин.

С большим энтузиазмом мы стали входить в роль командиров взводов. Через несколько дней наши отношения с личным составом стали более теплыми. После нескольких индивидуальных бесед с "непримиримыми" стало проще. Самым борзым пришлось просто врезать, а другим показать себя в физическом плане: уважения личного состава не получишь, пока не покажешь, на что ты способен. На третьем курсе физическая подготовка практически у всех нас была на высшем уровне: сделать 10 раз подъем переворотом на перекладине не составляло труда. Пробежать 100 метров — не проблема, а кросс на 3 километра и больше — только в радость. Это мы и показали личному составу. Личный пример командира всегда поднимает его авторитет в глазах подчиненных и дает ему "уважуху".

Прокомандовали мы в Москве всего лишь неделю, а потом нас отправили на полевой выезд, на полигон Таманской дивизии в Алабино, недалеко от станции Голицыно. Опять мы попали в поле — а то у нас своих полевых выездов было мало! Вот и этот выезд энтузиазма нам не добавил. Находились мы вблизи от поселка Калининец, где расквартировывалась Таманская дивизия. От поселка до полигона километра три, так что при большом желании можно сходить в магазин и посмотреть на людей. Отправили нас туда на две недели, и наши планы потусоваться в Москве накрылись медным тазом.

Условия проживания на таманском полигоне ужасные, гораздо хуже тех, в которых мы жили на полевых выездах в Ногинске. Весь батальон запихнули в старый гнилой барак, кровати стояли в три яруса, третья кровать находилась где-то под потолком. Теснота, духота, солдаты перемещаются по бараку только боком. В этот же барак запихнули все ружейные комнаты. Это ужасно. Нам, курсантам-стажерам, тоже выделили маленькую комнату, и для того чтобы там разместиться, кровати пришлось тоже поставить в три яруса. Полевая жизнь нам привычна, а стрельбы, вождения, занятия по тактике, марш-броски, которые мы им устраивали личному составу — вносили в неё своё разнообразие, как и нечастые походы в магазин в посёлок Калининец. Мы-то думали, что каждый день будем питаться в ресторане, а здесь — полевая кухня с тушенкой.

Впечатление от нашей войсковой стажировки было гнусным и грустным. Чтобы с радостью находиться на службе 24 часа в сутки, нужно либо сильно любить Родину, либо найти для себя здесь какое-нибудь развлечение. Вот вам товарищи курсанты - трудности, а вот вам и лишения. Как говорят в войсках, командиром взвода тяжело служить первые десять лет, потом привыкаешь.

Полевой выезд закончился буквально за несколько дней до окончания нашей стажировки. Прибыв в Москву, мы узнали от курсантов, попавших на БД (боевое дежурство), что здесь тоже было несладко: постоянные многочасовые проверки, по несколько раз в день, муштра на плацу — и здесь маразма хватило на всех. В предпоследний день мне удалось вырваться домой на обед. Поехал я с моим однокурсником — Володей Черновым, каптером-фотографом, главным по "брукам" и "трапкам", так эти слова произносил сам Володя, потому что родом он из Белоруссии, и это отложило отпечаток на его произношение. Так у меня остались на память фотографии, где я — курсант, а бабушка еще не старая, ей чуть больше шестидесяти лет.

Не успели мы приехать в училище и обменяться информацией, у кого и как прошла стажировка, как новая вводная! Наше училище будет демонстрировать членам ЦК КПСС и другим партийным товарищам, прибывшим в Москву на какой-то свой очередной пленум, учебно-материальную базу, с проведением показательных занятий по огневой и тактической подготовке и показом образцов оружия, имеющихся на вооружении в армии. Нашему взводу доверили провести показательные учения по теме "Мотострелковый взвод в наступлении". То есть, не задерживаясь в училище, мы опять отправляемся на две недели на полевой выезд в Ногинск — для подготовки показательных учений. Вот как нам свезло!!!

Было это в начале апреля. Весна выдалась холодная, по ночам еще стояли морозы, снег только начинал таять. Как там встали небесные светила, я не знаю, но на время проведения учений — меня назначили командиром взвода. Мной командовал наш преподаватель тактики, в то время еще майор Савин, а я командовал взводом.

У него был трубный голос — спутать его с кем-то, просто невозможно. Он очень интересно ставил тактические задачи и вводил в тактическую обстановку, к примеру: "Ориентир первый — край облака; ориентир второй — лай собаки за лесом", ну и так далее в том же духе. Или: "Противник нанес по вам ядерный удар мощностью до двух килотонн; ваши действия, товарищ курсант?" Или еще: ""Чифтен" (танк) в окопе, "хирокез" (вертолет) в воздухе, ваши действия?"

Тактическую канву нашего показательного выступления разрабатывала кафедра тактической подготовки училища под руководством начальника кафедры — полковника Притулы. Нам осталось только воспроизвести и озвучить их замысел и своими отважными действиями уничтожить обороняющиеся подразделения вероятного противника, на пути нашего наступления.

Рассказываю вкратце замысел того, что должны были увидеть члены ЦК КПСС. Взвод с марша вступает в бой с обороняющимся противником. Спешивается и через проделанные и обозначенные проходы в минных полях преодолевает минные поля противника, далее разворачивается в боевой порядок и с максимальной скоростью сближается с противником. Уже наступая в пешем порядке, забрасывает его первую траншею гранатами и уничтожает огнем из стрелкового оружия и вооружения БМП. Далее уничтожает вторую линию обороны противника, и потом каждое мотострелковое отделение напоказ преодолевает различные препятствия. Первое отделение проходит огненно-штурмовую полосу, второе — психологическую, третье штурмует остов-каркас трехэтажного здания. Пройдя эти испытания и оставшись в живых, взвод отражает контратаку трех танков.

Что требовалось от нас, и как я должен был командовать взводом? БМП выскакивают из леса на максимально возможной скорости, разворачиваются в боевую линию, мы спешиваемся и бегом в колонну по одному преодолеваем проходы в минных полях. Разворачиваемся в боевой порядок, максимально сближаемся с противником, достаем боевые наступательные гранаты типа РГ-42 и бросаем их в окопы противника (противник обозначен мишенями). Делаем всё очень слаженно, чтобы все гранаты взорвались в один момент, и при этом не перестаем вести огонь из автоматов холостыми патронами. Далее производим посадку в БМП и двигаемся дальше. Всё это происходит на максимально возможных скоростях, чтобы можно было отследить динамику боя и красоту нашего стремительного наступления. Опять спешиваемся и бегом устремляемся на штурм ранее намеченных объектов.

Смотровая площадка для членов ЦК КПСС находилась на одной линии с препятствиями, которые мы штурмовали. Панорама великолепная, им видно всё, мы перед ними как на ладони. Установили громкоговорители, и полковник Притула давал комментарии в процессе разворачивающихся боевых действий. По замыслу руководства, во время показа всё должно гореть и взрываться — чтобы бой мог выглядеть максимально эффектно и правдоподобно. Мои действия, как командира взвода, сводились к тому, что я должен координировать действия трех отделений, чтобы все действия выполнялись четко и слаженно, передвижения в боевом порядке были в прямую линию, и чтобы это смотрелось со стороны. Я должен вовремя дать команду на метание гранат и еще много чего предусмотреть и скоординировать. Каждый день в течение этих двух недель мы выезжали на тактическое поле и тренировались. В день мы раза по три пробегали тактическое поле ножками, на круг это получалось километров по пятнадцать — двадцать и все бегом. Было холодно и, чтобы легче бегать, нам скомбинировали форму. На ПШ надевали телогрейку, поверх нее маскировочный халат, а всю нашу пехотную амуницию вкупе с саперной лопаткой и противогазом одевали уже на маскхалат. На голове каска — без нее никуда. И гоняли нас как сидоровых коз, до седьмого пота. У меня, кроме всего этого, как и у командиров отделений, еще и рация, Р-126 весом килограммов пять.

Настал день показа. Все наши передвижения отработаны до автоматизма. Членов ЦК КПСС выстроили на смотровой площадке, и нам дали отмашку — вперед! Все идет в штатном режиме. Бросаем гранаты, вроде все взрываются. Проходит еще минута — и вдруг позади нас раздается еще один взрыв гранаты! Потом выяснилось, что Ефим вытащил кольцо и хотел бросить гранату вместе со всеми, но не успел, так и побежал с ней. А в БМП с гранатой в руке ему садиться стало страшно, он и швырнул ее в обратную сторону. Он был прав и не прав одновременно. Опять спешиваемся и бежим штурмовать препятствия.