Моя жизнь, майор Козлов. Книга первая - Доигрался до лейтенанта

Команда пиротехников во главе с начальником кафедры тактики поработала на славу. Они вывезли, зарядили и приготовили к взрыву — столько емкостей с напалмом, что когда это стало взрываться, то даже смотрящие на это начали разбегаться. Первые трое ворвавшихся на огненно-штурмовую полосу попали под взрыв емкостей с напалмом, там они и загорелись — маскхалаты на них просто вспыхнули, и бегущие сзади начали их тушить. Бросаться в этот огненный ад, уже не имело никакого смысла — там все пылало с такой силой, что можно было сгореть заживо. Пришлось обегать огненно-штурмовую полосу сбоку. У второго отделения на психологической полосе такая же картина: как только они туда вошли, там все начало взрываться. Курсант Балабанов падает вниз через переворачивающийся пол, и в этот момент раздается взрыв и пол вырывает и он летит в сторону. Каким-то чудом за долю секунды до этого, он успел выскочить из здания раньше взрыва. От испуга он нажал на спусковой крючок своего пулемета, да так больше и не отпускал его, пока патроны не кончились.

Третье отделение — штурмует каркас разрушенного здания, они тоже не в лучшем положении — там тоже все взрывается, но у них сработала смекалка. Они сначала дождались взрыва и только потом пошли на штурм. По задумке, с третьего этажа здания сбрасывают чучело врага — это мастерски исполнял Сид. В огне и в дыму курсанты карабкаются по стенам здания, бегут по переходам, и вдруг с диким, хватающим за душу криком сверху падает что-то, похожее на человека. У наблюдающих от вида падающего "человека" и от душераздирающего вопля Сида, по спине пробегают мурашки, и волосы на голове встают дыбом. Это получился фильм ужаса в исполнении нашего мотострелкового взвода на глазах у членов ЦК КПСС.

Среди членов были и женщины, они сразу почуяли неладное и заверещали, что нужно срочно оказать медицинскую помощь пострадавшим! Но полковник Притула был на высоте, он давал пояснения происходящим событиям: "Так, в условиях, максимально приближенных к боевым, готовят всех курсантов Московского ВОКУ!"

Дальше мы ушли на отражение танковой контратаки. Из леса на нас вышли три танка, для стрельбы по ним гранатометчикам выдали по три инертных гранаты, они такие же, как и настоящие, только вместо взрывчатки наполнены инертным веществом и при попадании в цель не взрываются.

Я помогал стрелять Хэнку — он был третьим, который попал в огонь. У него обгорели брови и ресницы, частично сгорел маскхалат, был ожог лица. Когда танки приблизились метров на триста, я дал команду на открытие огня. Нас хорошо учили стрелять, и каждый танк был уничтожен по три раза, в каждый попали тремя гранатами. Первой гранатой Хэнк попал в триплекс (смотровой прибор) механика-водителя танка, танк встал как вкопанный; вторую гранату точно запулил внутрь ствола танковой пушки; а третьей — сбил с башни танка фару для ночного вождения, на других машинах повреждений было не меньше. Утром в автопарке мы видели механиков-водителей танков, готовящихся к занятиям, и еще подначивали их, что сегодня будем их "мочить", но такого поворота событий они явно не ожидали. Как потом они говорили, "очень неприятное чувство, когда по тебе стреляют".

Танки были подбиты, мы победили. Обернувшись назад увидели, что на смотровой площадке уже никого нет — пока мы отражали танковую контратаку противника, все успели сесть в автобусы и уехать на продолжение показа. У меня пятеро обгоревших, но еще стоящих на ногах, курсантов и ни одной машины скорой помощи! ВСЕ УЕХАЛИ!

Вызвав по рации машину обеспечения и поставив в нее стоймя всех обгоревших, я отправил их полевой дорогой в медсанчасть учебного центра. У кого-то обгорело лицо, у кого-то — руки и ноги. На Сипе (Сереге Дубенцове) полностью сгорел маскхалат, и между ног сгорело ПШ. Еще немного и у него обгорели бы яйца. За проявленное мужество — обгоревшим добавили по пять суток к отпуску. А нам объявили благодарность. И на том спасибо.

И был этот нескончаемый апрель, и было еще холодно. Было воскресенье, в увольнение меня не отпустили. Все, кто был не у дел, сидели в классах и играли кто в карты, кто в домино. Вдруг по этажу проносится команда: "Всему батальону срочно построиться на первом этаже! К комбату приехал странный гражданский, и он кого-то ищет!" Мы строимся на этаже. Выходит комбат с этим странным гражданским, который начинает нас внимательно рассматривать — точно кого-то ищет! Начитают кого-то оставлять в строю, а кого-то отпускать. И куда правильно метнуться, никто не знает: то ли убежать, то ли остаться в строю. В конце концов, нас остается человек тридцать — те, кто прошли фейс — контроль. Комбат дает команду нас переписать и объявляет, что с понедельника мы переодеваемся в парадную форму и выступаем в Московском цирке на проспекте Вернадского. Кто-то пошутил: "Что, в цирке клоуны кончились?" Клоуны, конечно, не кончились, а в советские времена все зрелища имели политическую окраску. А здесь вступительную часть перед цирковой программой решили посвятить очередному съезду комсомола, проходящему в Москве. Следующий день был понедельник и после занятий нас вывезли в цирк на репетицию.

Впервые в жизни мы попали в святая святых — за кулисы цирка. Перед началом циркового выступления проходила пятнадцатиминутная программа с видеофильмами, отражающими моменты строительства СССР. Вначале были показаны фрагменты из событий Великой Октябрьской Социалистической Революции. Пока показывали документальные кадры, мы в полумраке пробегали через арену цирка в плащ-палатках с оружием в руках и муляжом пулемета "Максим" на колесиках, с криками "Ура!", тем самым изображая революционных солдат.

Следующий исторический момент — это победа в Великой Отечественной войне. Мы в парадной форме выходим на арену цирка двумя колоннами. Останавливаемся по центру, поворачиваемся лицом к центру арены, и сверху, по специально сделанным ступенькам, к нам спускается Родина-мать в исполнении артистки цирка. Она грациозно проходит между нашими шеренгами, в то время как мы стоим перед ней, преклонив правое колено, тем самым символизируя торжество Победы. Кто-то из наших чуть слышно шепчет: "Мать, мать идёт… мать её…". В зале гаснет свет, и мы уходим с арены. На этом наше участие в цирковой программе заканчивалось. И так мы должны ездить в цирк каждый вечер на протяжении двух недель. Нам сделали одну репетицию, она сразу стала и генеральной и со следующего дня мы начали карьеру новых ковёрных.

Каждый день после обеда мы переодевались в парадную военную форму и ехали в цирк, раньше об этом, можно было только мечтать. Приезжая в цирк заблаговременно, мы имели возможность немного ознакомиться с закулисной жизнью цирка и цирковых. Прежде всего, мы поняли, что цирковые — это великие трудяги. Заниматься подготовкой циркового номера можно и месяц, и два, и год по много часов в день и до седьмого пота, чтобы потом выйти на арену и легко и непринужденно исполнить сложнейший трюк. На тренировочной арене мы наблюдали подготовку номера силовых гимнастов. Выстроена пирамида, внизу стоит самый здоровый из всех и держит на себе еще троих, сверху на них, то есть пятой, должна встать маленькая и хрупкая девушка, которую подбрасывают с трамплина. Она никак не может выполнить эту задачу и раз, и два, и три… Проходит час, она все еще не может встать на плечи четвертого акробата, стоящего в пирамиде. У того, кто стоит внизу и держит всю конструкцию, кажется, вот-вот лопнут вены от напряжения. И вот здесь его пробивает, и он начинает ругаться матом, да в таких интересных выражениях, которые редко где услышишь. Эта маленькая, хрупкая девушка вдруг становится "безногой коровой, у которой нет даже мозгов". Постепенно материться начинают все и маленькая хрупкая девушка тоже.

За кулисами можно встретить бывших артистов цирка, кого на костылях, кого на инвалидной коляске. И еще у меня сложилось мнение, что в цирке очень мало симпатичных девушек и будто бы ты попал на крокодиловую ферму. Ну а когда они выходят на арену, на них любо-дорого посмотреть — красивые фигуры, нарисованные лица, они смотрятся! Но только с гримом!

Мы не обошли стороной и цирковой буфет. Там всегда вкуснейшее пиво. Пообедал в училище и приехал в цирк, можно и нужно добавить пивка с бутербродами — это обязаловка и на арену. Мы выступали в форме рядового состава, с красными погонами СА (с курсантскими погонами нам выступать не разрешали). Только на последнее выступление мы приехали в своей парадно-выходной форме с курсантскими погонами. Поскольку выступление последнее, мы, уже не скрываясь, в форме и с автоматами пошли в буфет пить пиво, чем сильно напугали пришедших на представление зрителей. Вокруг нас шушукался народ, и самые смелые подходили к нам и спрашивали: "А что, САМ приедет в цирк?" Под словом "САМ", подразумевался наш дорогой Л. И. Брежнев.

Середина апреля — переход на летнюю форму одежды. Получаем со склада новое хэбэ, новые пилотки и все, что положено по нормам вещевого довольствия. Если в прошлый раз над обмундированием поиздевались Михайлюков с Сидоровым, то в этот раз отличился я. Мне очень хотелось подогнать хэбэ по фигуре, чтобы смотрелось ладно и складно. В первый же выходной день сажусь в класс, вооружаюсь иголкой с ниткой и приступаю к ушиванию хэбэ. Через пару часов упорного труда хэбэ трудно узнать — сидит на мне, как влитое, только бриджи стало трудно надевать, и куртка очень уж приталена. Пока суд да дело, надеваю глаженые сапоги и еду домой в самоволку, на обед к бабушке. Со стороны, как мне кажется, я смотрюсь просто красавцем. Но бабушку мой "прикид" несколько шокировал, она сказала, что я сильно похож на "балеруна" и что у меня очень выпирают яйца из штанов. Я гордо ей ответил, что она ничего не понимает в военной моде и в военном шике. Каждый остался при своем мнении. Но уже в понедельник наш спор по вопросу "шика" рассудил Каверный. Когда он увидел на мне это ушитое хэбэ, он даже подпрыгнул от распирающих его чувств. Дело закончилось тем, что я получил десять минут времени на приведение хэбэ в первоначальное состояние и выговор за порчу имущества. Мне пришлось распороть всё, что так старательно ушивал; хорошо, что сразу не отрезал лишнее, и можно вернуть всё на круги своя.

На третьем курсе мы, курсанты Московского ВОКУ, уже борзели просто со страшной силой. Каждый старался что-нибудь выдумать, чтобы удивить других. Самоволки, поездки в Капотню — по пиву, это уже не так радовало. Начали придумывать новые выкрутасы; к примеру, после ужина собираться компанией, разбиваться на четверки, взять такси за вторым КПП и — в Москву. Часто ездили в кинотеатр "Мир" на Цветном бульваре посмотреть вечером какой-нибудь новый фильм. Либо в ресторан, поужинать. По окончании мероприятия опять такси и — на вечернюю проверку в казарму. Успевали, и еще как успевали!

На третьем курсе я сблизился с Володей Колосковым, подпольная кликуха его — Фуфел. Почему Фуфел, не знаю, но за глаза его только так и называли. Он был московский кадет, батька — подполковник, служил в отделе кадров Таманской дивизии. Вовка был редкостный разъебай. Батька не успевал ездить в училище и решать создаваемые Вовкой проблемы. Папкина широкая грудь надежно прикрывала Вовкину задницу и прокладывала ему дорогу вперед. Вовка к этому времени уже слыл, как искушенный ходок по женщинам, на них он и горел. За его проделки сами кадеты скручивали ему кадетский знак, пытались на него хоть как-то воздействовать. Почему я с ним сошелся? В моей компании, мне не с кем было ходить по женщинам… Вовка же для этого был идеальным напарником. У батьки он взял бриджи, они со времен войны и пошиты были с большим шиком. На икрах в обтяжку, а там, где начиналось галифе, они были настолько широки, что в каждый карман незаметно ставилось по две бутылки водки, и их не было видно. В этих бриджах он и шиковал.

У Вовки был широкий круг знакомых девушек, и еще он обладал способностью легко знакомиться с девчонками. У меня с этим были большие проблемы. Как мне с кем-нибудь знакомиться, так у меня мысли куда-то улетают, во рту пересыхает, а язык перестает двигаться. Слов никаких, одни жесты. Вот с ним мы и начали мотаться по самоволкам в поисках приключений. Там, где женщины, там всегда вино и, как вариант, водка. Походов по женщинам у нас было много, и как результат этого — мы попались.

Познакомились мы с двумя подругами, симпатичные молодые девчонки, и они стали нас навещать. Приедут на КПП, мы потихоньку собираемся и — в самоволку; главное, предупредить своих товарищей: если что, то мы, мол, в чайной. Так мы ходили, встречались, гуляли по лесу, целовались и влюблялись, и пили портвейн. Вокруг училища лес — гуляй, не хочу, со всеми вытекающими отсюда последствиями. В один прекрасный день, а это было уже в конце мая, мы, как всегда, отправились на прогулку с девушками в лес. По какой-то причине и ротный тоже решил прогуляться краем леса. Там мы и встретились. Мы заметили его издалека и поняли, что нужно срочно прекращать свидание и бежать в роту. Пока мы по длинной дороге прибежали в роту, он успел всех построить и проверить. Нас на момент проверки в строю не было. Когда через несколько минут после построения мы явились, то попали под нескрываемый гнев Каверного. Что он так обозлился, я не понял, но результат его гнева — десять суток ареста от командира батальона с отбытием наказания на Московской гарнизонной гауптвахте.

Мы явно попали под горячую руку. Раздражение Каверного было больше направлено на Володьку, который достал его своими выкрутасами. Но поскольку и я попался, то и мне вкатили на полную катушку, чтобы знал на будущее, с кем дружбу водить. Итак, наши прогулки вылились нам в десять суток гауптвахты с отбытием наказания в Алешинских казармах. Перспектива явно не блестящая, но что делать, если ты попал!

Готовили нас на гауптвахту, как на большое ответственное мероприятие. Отстиранное обмундирование, мы помыты в бане, с комплектом подворотничков для подшивки хэбэ, с сапожными щетками и банками гуталина, с мыльно-бритвенными принадлежностями и даже заключением врача, что мы здоровы, сопровождаемые старшиной роты Федей Гладским, мы прибыли на Московскую гарнизонную гауптвахту. Когда нас принимали на гауптвахту, нашего старшину, чуть вместе с нами не посадили за какое-то нарушение в форме одежды. Было бы очень смешно, если бы он сел с нами: привез на отсидку двоих, а сели втроем, такое на МГГ случалось достаточно часто. Нас приняли, и начался отсчет этих бесконечно длинных десяти суток. Отношение к отбывающим срок на губе со стороны караула и начальника гауптвахты было просто скотским. Я так понимаю, это делалось специально, чтобы в следующий раз сюда не попадали. Сели мы туда в канун выходных и первые два дня занимались строевой подготовкой. На территории МГГ был свой плац и по нему мы шлепали и в субботу, и в воскресенье. Утомить нас строевой подготовкой после прохождения парадной подготовки было практически невозможно.

Разместились мы в камере на третьем этаже, и как нам сказали, что в этой камере имел честь находиться, пока его не расстреляли, Лаврентий Берия. Хорошие ассоциации и странные пересечения жизненных путей со столь значимыми людьми нашего государства. Спасибо, что нас не расстреляли! Наказание отбывали человек сто, а в нашей камере собрались одни курсанты, человек восемь. Из нашего училища было еще двое старшекурсников, которые вот-вот должны были получать лейтенантские погоны. На МГГ всё было по Уставу и с поминутным выполнением распорядка дня. Подъем, зарядка, уборка территории, далее завтрак. На приемах пищи остановлюсь отдельно. Запускали нас в столовую бегом. Нужно было встать за стол и, пока стоишь, успеть бросить черпак каши, или что там дают, в миску. Налить кружку чая или какао, ухватить кусок хлеба с маленьким кусочком сливочного масла, кусок сахара и все это сразу и вместе запихнуть в рот, потому что на пятнадцатый счет выводного ты должен выйти из столовой и встать в строй. (Выводной стоял и считал вслух, на все про все пятнадцать счетов — это так издевались над нами). Да, сурово, и ничего не поделаешь. Таких вкусных каш, которые варил повар на МГГ, я больше нигде не ел, или мне так казалось от постоянного желания есть и не проходящего чувства голода.

С понедельника началась наша трудовая вахта, на целый день нас отправляли на работы. Первые несколько дней нас возили на Красноказарменную. Полк Таманской дивизии, который там располагался, вывели в Алабино, и в казармах вели ремонт — оборудовали их для комендантского полка Московского гарнизона и комендатуры. В эти памятные для меня дни я осваивал новую профессию дорожного рабочего — долбил асфальт отбойным молотком. За годы, что здесь находились разные военные структуры, они не раз асфальтировали внутренний двор. Толщина асфальтового покрытия дошла до метра, и вот это все нужно было раздолбить. Вечером, когда нас привозили в нашу тюрьму, мои руки продолжали работать в ритме отбойного молотка и сам я еще полночи дёргался.

В камере были оборудованы вертолеты — это спальные места, если их так можно назвать: доски, которые специальным образом крепились к стене. Днем вертолеты пристегивались к стене, а на ночь опускались и свободным концом упирались в скамейку, приваренную к полу. Получалась спальное место на доске шириной сантиметров в тридцать, на которой и нужно спать. С себя на ночь снимали только сапоги и аккуратно выставляли их у скамейки с обмотанными вокруг портянками. Вот на этой доске мы и спали без подушки и одеяла, только в обмундировании. Так спать — сплошное мучение. Вместо подушки мы пытались использовать сапоги. Если их вставить голенищами друг в друга, а потом поставить сапоги на доску и замять голенища внутрь, то получается ложбинка, куда можно положить голову, предварительно положив на нее свой несвежий носовой платок. Но это строжайше запрещено. За всякие нарушения могли добавить и сутки, и двое, и трое суток дополнительного ареста. В наши планы это не входило.

Доходило и до откровенных издевательств и рукоприкладства. Нас, как курсантов, караул побаивался, а солдатам срочной службы доставалось и по мордам. В комендатуру набирали ребят из глубинки, туповатых и глуповатых. Первые полгода службы в комендатуре их шлифовали и полировали все, кому не лень. В их душах накапливалось отнюдь не благородство… В нас они видели будущих офицеров, поэтому старались напакостить нам "на будущее", например, вечером, перед отбоем, не сводить нас в туалет. Из закрытой камеры не убежишь!

Окна нашей камеры выходили в сторону Москвы-реки, окно представляло собой узкую горизонтальную бойницу высотой около двадцати сантиметров, забранную с улицы решеткой. Не в сапог же соседу, пока он спит, нужду справлять. Хотя внизу, в солдатских камерах, так и делали и сильно не переживали по этому поводу. Мы делали по-другому: того, кому уже было невтерпеж, поднимали на руках к окну, он доставал конец и ссал из окна. Неудобно, непривычно, но ничего не поделаешь.

Над арестованными издевались все, кому не лень, и начкары (начальники караула) в том числе. Как-то раз завалился к нам наш же выпускник и давай выдрючиваться. Нарисовал на стене камеры мелом телевизор и дал команду, всем смотреть по телевизору программу "Время". Через какое-то время вернулся к нам в камеру и спрашивает: "Кто переключил программу в телевизоре?" Ответ на это был бы еще более идиотским, чем заданный им вопрос. Последующие часа два он бегал и пытался нас гнобить, насколько позволяли ему его умственные способности. У него их было не так много, явно это был не самый лучший выпускник нашего училища.

Тогда я еще курил, а на гауптвахте курение строго-настрого запрещалось. От этого у нас с Володькой были проблемы. Когда организм требует никотина, а его нет, начинаешь сходить с ума! Выезжаешь на работу, там стрельнёшь сигарету, спрячешься, чтобы конвойный не видел, и сумасшедшими затяжками, в три-четыре затяжки, выкуриваешь сигарету — и сразу так хорошо! Когда долго воздерживаешься от курения, то после первой сигареты голова начинает кружиться и наступает состояние легкой эйфории. За десять суток, из-за курения нам не раз приходилось конфликтовать с конвойными.

Во время отбытия наказания нас использовали как рабочую силу. После недели на Красноказарменной нас бросили на ремонт дома на Басманной. Ремонтировали особняк для военного коменданта города Москвы и военной комендатуры по городу Москве. Работа грязная и пыльная, мы что-то ломали, что-то таскали, что-то грузили. С нами особенно не церемонились: сегодня одни сидят, а завтра будут другие, работы хватит на всех.

Закончился наш срок, закончились и негативные моменты нашего заточения. Мы с чистой совестью вышли на свободу, только очень грязные и в очень затрапезном виде: наше хэбэ было почти черным. Забирать нас с гауптвахты приехал Володькин отец, и это было очень правильно. Нам, как борзым курсантам, могли добавить еще по трое суток за наши проделки, теперь уже на губе.

Прибыв в училище, мы привели себя в порядок, постирали грязное хэбэ и возрадовались чистоте. Но история на этом не закончились. На следующий день у дневального по роте звонок: наши подружки приехали на КПП навестить нас, мы так давно не виделись. Мы собрались и опять пошли в самоволку. Девчонки привезли портвейна, и нам надо было где-нибудь спокойно посидеть, попить винца и отметить наше возвращение с гауптвахты. Углубившись в лес, подальше от лишних глаз, мы нашли маленькую полянку с лежащими на ней деревьями.

Только мы расположились, я вижу, что в пяти метрах от меня раздвигаются кусты и на поляну выскакивает начальник патруля! Володя сидел ко мне лицом и патруля не видел, но спиной почуял что-то неладное. Я только успел крикнуть: "Бежим!" И мы из положения сидя рванули, что было мочи и сил. Бегать-то нас научили, но начальник патруля тоже был наш выпускник. Рванули мы как на стометровке, но начальник патруля не собирался отставать. Сначала мы бегали по лесу, а нам нужно было бежать к забору, там — через забор, и на территорию училища. Мы уже бежали по проселочной дороге, когда увидели густые заросли кустов. Гениальная мысль спрятаться пришла нам одновременно — начальник патруля чуть сбавил обороты и немного отстал, он обегал лужи. Володька первым рванул в кусты. Я не мог повторить этот маневр — это было бы заметно. Пришлось бежать дальше, и вот оно — мое спасение: впереди показалась большая лужа шириной метров в тридцать и длиной метров в двадцать. Мне ничего не оставалось, как пробежать через нее и остановиться на другой стороне, поскольку больше бежать я уже не мог. Так мы и остановились: с одной стороны лужи я, с другой стороны — начальник патруля. Он пытался мне что-то там приказывать: "Товарищ курсант, я вам приказываю прибыть ко мне!" На что, я показал ему большой кукиш и предложил самому перейти через лужу. Его форма одежды не позволяла ему бегать по лужам — что стало бы с его полуботинками, если бы он рванул через эту грязь? Он их там бы и оставил. Помахав ему на прощание рукой, я перемахнул через забор и был таков.

Пока я бежал, у меня перед глазами стояла одна очень неприятная картина, она до сих пор иногда возникает у меня перед глазами — это ворота Московской гарнизонной гауптвахты. И в голове молотом била мысль: "Не убежишь, ОПЯТЬ СЯДЕШЬ ТУДА!" Эта мысль очень мне помогла, пока мы занимались кроссовой подготовкой по пересеченной местности в тандеме с начальником патруля. Когда вспоминаю тот случай, меня начинает подташнивать, возникает жуткий дискомфорт в районе солнечного сплетения! После такого кросса пришлось идти в роту и опять стирать хэбэ — оно было всё в грязи — и опять пришлось приводить себя в порядок. С этим начальником патруля мы встретились ещё раз и даже узнали друг друга, но это уже другая история. Вовка пришел в роту вскоре за мной, он благополучно выбрался из кустов, начальник патруля к тому времени уже ушёл.

А между тем началась сессия и нужно сдавать экзамены. Поскольку сдача экзаменов на третьем курсе нас уже не возбуждала, то во время сессии мы спали спокойно — ночных бдений в классах не было.

Запомнилась сдача экзамена по автомобильной подготовке. Еще до стажировки у нас начались занятия по вождению автомобилей, сначала площадка, потом город. Нужно было наездить часов пятьдесят. Водили мы грузовые машины ЗИЛ-130. Правила дорожного движения мы учили по билетам и, на всякий случай, писали шпаргалки. Настал день сдачи экзаменов. К нам пришли сотрудники ГАИ. Раздали билеты, мне достался билет номер один. Первый билет знали все, поскольку любое изучение билетов начинается с него. Мне хватило одной минуты, чтобы ответить на него. Я встал и первым пошёл сдавать написанный билет сотруднику ГАИ. Но случилось непредвиденное: сквозняком отбросило край моей куртки. Там и была приколота шпаргалка с ответами на все билеты. Я этого не увидел, но это увидел гаишник. Меня обвинили в списывании и отправили на пересдачу через неделю. Придя через неделю на экзамен с другой группой, получаю билет, и как вы думаете, какой? Правильно — билет номер один. На этот раз я не торопился: не спеша ответил на вопросы, выждал минут пять и, когда другие начали сдавать билеты, сдал и я. Вождение мы сдавали по городу: в кузов сажали человек по двадцать, на каждого сдающего было минуты по две максимум. Вождение я сдал без всяких осложнений. Доблестным сотрудникам ГАИ было особенно не до нас, поскольку каждый взвод скидывался (рублей по десять) на угощение гаишникам. Для проведения пикников им на время приема экзаменов выделили училищный бассейн, они там и гуливанили и ночевали — зачем ходить домой, когда столько халявы! А пили они один коньяк! (Я б в гаишники пошел, пусть меня научат!)

Наш командир роты, Владимир Каверный, уехал сдавать вступительные экзамены в Военную академию имени М. В. Фрунзе. Настало время ему распрощаться с нами и продолжить свой карьерный рост — получить высшее военное образование. Он это заслужил. Три года, проведенные с ним, нас многому научили. Я вспоминаю годы учебы в училище с особой теплотой в сердце. Каверный тоже в моем сердце. Обиды на него никогда не держал, а когда сам стал офицером, еще больше стал его понимать.

15. ЛЕТНИЙ ОТДЫХ

Сессию сдали, съездили в Ногинск на трудовую вахту, опять прибыли в училище, навели порядок в казарме, отмыли и отдраили ее вдоль и поперек и поехали в отпуск. Еще на втором курсе мы собрали денег и силами нашей рабочей команды отциклевали полы казармы машиной и покрыли лаком в несколько слоев.

В этот раз в первый день нашего отпуска решили всем взводом собраться в ресторане и отметить окончание третьего курса и переход на четвертый, последний курс. Собраться решили в ресторане "Арбат" на Калининском проспекте (ныне улица Новый Арбат) под глобусом. Часам к семи вечера подтянулся основной состав взвода. Собралось нас человек двадцать пять из тридцати семи. И тут мы ударили пробегом по бездорожью; водочку пили не все, основная масса больше бахвалилась, что может пить водку.

Через час нашего пребывания в ресторане началось что-то страшное и неприятное: туалет заблевали, что вызвало нарекания со стороны администрации. Кому-то из посетителей ресторана досталось по морде — пусть знают военных!.. Из ресторана мы расходились, вернее расползались, уже не так бодро, как туда собирались. Ко мне домой поехали ночевать Гога и Сокол (Петя Соколенко), у меня рост 185 см, у Сокола — 195 см, а у Гоги — где-то 170. И самым трезвым из нас почему-то оказался именно Гога. Пока мы ехали в автобусе, он пытался нас поддерживать, чтобы мы стояли прямо. Это была трудная задача — то один, то другой из нас пытался сложиться пополам. Добравшись до дома, мы столкнулись с другой проблемой: моя бабушка не хотела пускать нас домой — таких пьяных. Чем бы эти препирательства закончились, я не знаю, но от радости, что мы добрались домой, я расслабился и грохнулся на пол прямо в коридоре. После этого бабушка капитулировала. Прошло 35 лет, а мой друг до сих пор помнит её и тот взгляд, которым она одарила его в тот вечер. Этот укоризненный взгляд достался именно Гоге.

В этот летний отпуск со мной в Болград поехали мои друзья Фрол (Юра Кожанов) и Хэнк (Коля Яковлев). Мои родители дали согласие на их приезд. В Кишиневе нас встретил отец и привез домой. Поскольку мы ребята были совсем еще молодые, то вечером мы пошли, конечно же, на танцы. Там мы с кем-то познакомились, и получилось так, что все мы разбежались в разные концы Болграда. Дома мы собирались только поздно вечером, после проводов девушек по домам. Такой поворот событий совсем не устраивал мою маму. Её планы на мою женитьбу я разрушил ещё в свой прошлый приезд, и в этом была какая-то недосказанность и её неудовлетворенность. А готовить для нас целыми днями, как она утверждала, ей совсем не хотелось.

С подачи мамы, отцом было принято решение: отправить нас для дальнейшего прохождения отпуска в один из летних лагерей от какого-то колхоза — на берег Черного моря. Отцу в этом помогли его прапорщики, у которых везде были знакомства, и пристроить трех курсантов на пару недель проблем не составляло. Эта летняя база находилась где-то под Вилково. Вилково — это населенный пункт Одесской области, находящийся недалеко от берега Черного моря. Этот край замечателен тем, что там была искусственно создана система водных каналов, которая гордо называлась Советской Венецией.

В это путешествие нас сопровождал бравый прапорщик воздушно-десантных войск. Поскольку сам он местный, то, как потом выяснилось, кумовья у него были в каждом селе и в каждой деревне. Куда мы только ни повернем — везде кумовья. Благодаря этому факту по пути мы попали на винзавод какого-то совхоза. Народ на Украине хлебосольный и гостеприимный, узнав, что мы военные, все вспоминали свою военную службу и — давай нас угощать. Работники винзавода были в основном мужчины — крепкие и упитанные, всё больше мордастые. Нам организовали экскурсию по винзаводу, показали и объяснили, как получается вино, рассказали, в какой последовательности оно делается. Мы спустились в винные погреба и там нам предложили попробовать местных вин. Вина были разных сортов и разной выдержки.

Дегустация меня поразила: наливают вино в стакан, а оно абсолютно белое и полностью прозрачное, как вода, но начинаешь пить, чувствуешь вкус винограда и понимаешь, что пьешь ты великолепное вино, сделанное из белого винограда. Мы с Фролом выпили стаканов по десять разного вина, а сопровождающие нас виноделы набрали еще пару солдатских чайников понравившегося нам вина. (Хэнк по жизни вообще не пил — даже пива.) Поднявшись на поверхность, мы продолжили дегустацию уже за столом. Вино нужно было допить полностью, не оставлять же "зло". Стол, за которым мы сидели, окружали фруктовые деревья — там росли яблоки и груши разных сортов. Все это свисало и само просилось в руки. Яблоки и груши были каких-то гигантских размеров. В руках могла поместиться либо одна груша, либо одно яблоко. С чайниками нам пришлось справляться в компании виноделов. Местные мужики уважали это дело, и выпить в хорошей компании никогда не отказывались. Через часик, закончив дегустацию и отдохнув от долгой дороги, мы продолжили путь.

Еще через час, слегка протрезвевшие, мы прибыли на нашу летнюю базу отдыха. База представляла собой участок земли соток в тридцать, обнесенный забором. Внутри стояли летние домики, больше похожие на скворечники, а может быть, и на собачью конуру. Стенки этих строений были обиты досками, а крыши покрыты рубероидом. В нашем домике стояли три кровати впритык друг к другу, но это было лучше, чем жить в лагере в палатках. Особенно нас радовал пищеблок: из совхоза привозили продукты, а здоровые, упитанные и сисястые хохлушки готовили еду. Какие они варили борщи и щи! Это они могли! Пища была простой, но настолько вкусной, что съесть можно было много, нас баловали — всегда накладывали миски с верхом. А какая у них домашняя сметана и творог! Чистый восторг! Творог давали по утрам, а сметану к обеду, по стакану на брата, в сметане действительно стояла ложка. Ещё в столовой всегда были помидоры бычье сердце. Таких вкусных помидоров я отродясь не ел. На вкус они сахарно-сладкие, только на Украине растут такие помидоры. Да, совсем забыл, каждый день в столовую привозили парное молоко, это было что-то!

Для умывания на столбах стояла емкость кубов на десять для пресной воды, ее привозили машиной. Это был летний душ. Вода в емкости за день на солнышке нагревалась, и всегда можно было смыть с себя соль после моря или помыться перед сном водой с температурой парного молока.

Наш распорядок отдыха был очень простым: с утра нужно проснуться так, чтобы не опоздать на завтрак. Потом на море — купаться и загорать, пока не почернеешь. Пляж находился метрах в пятидесяти от базы, ходить далеко не нужно. Купались и загорали до обеда, развлечениями на пляже либо игра в "дурака" в карты, либо игра в волейбол с такими же отдыхающими, как и мы. После сытного обеда, когда жара начинала достигать своего максимума, мы ложились спать в нашем скворечнике и спали часов до шести — надо же в этой жизни когда-нибудь высыпаться. Теплый душ, ужин — и на танцы в соседние лагеря отдыха. А кто и во сколько придет после танцев, это у каждого получалось по-своему. Кто и где загуляет, и кому в чем повезет, заранее никто не знал.

Мне "повезло" с пассией прямо в нашем лагере — в меня влюбилась дочка одной из наших поварих. Девочку взяли на летний сезон поработать подсобницей в столовой и заодно отдохнуть у моря. Девочке было лет пятнадцать, а там кто ее знает. Выглядела она как вполне созревшая девушка, лет семнадцати-восемнадцати. Жопастая и грудастая — их на Украине как по одной колодке делают, такие фигуристо-объемные дамы. Она была уже в том возрасте, когда все было при ней, а дальше украинские девушки становятся такими же, как их матери, — уж больно объемными. Так вот, она просто прилипла ко мне. Куда бы я ни пошел — она за мной. Она меня преследовала. Утром она нас будила, днем торчала с нами на пляже, вечером опять нас будила и увязывалась с нами. Оторваться от нее мне стало очень сложно. Есть такой анекдот: к декабристу на каторгу приехала жена и испортила ему всю каторгу. Куда бы я ни повернулся — везде она. И еще от неё у меня осталось странное выражение, что ее ни попросишь, в ответ: Не хочу, не хочу и не хочу! Целоваться у меня с ней ещё получалось, а вот дальше ни-ни, только через ЗАГС. С ней мы были по разные стороны баррикады: она хотела любить чистой и непорочной любовью, а мне хотелось простого плотского удовольствия.

Все хорошее когда-нибудь заканчивается, закончилось и наше пребывание на Черном море. За нами приехал наш прапорщик. Проводы из лагеря были очень теплыми. Моя "влюбленная подруга" рыдала. Может, у них так принято? Я не знаю. Пробыв еще один день в Болграде, мы отправились в Москву.

В Москве у нас до конца отпуска оставалось еще несколько дней. Хэнк отправился в родной город Можайск, а я, забросив вещи домой и отправился в гости к Фролу, теперь уже в его родную деревню, в Спас-Загорье Калужской области. Самогонка, соленые огурцы мамкиного посола и посещение сельского клуба — вот все развлечения, которые можно здесь себе позволить. И еще мы попали на сбор опят. Такого изобилия, как в том году, я еще никогда не видел. Народ выезжал в лес на тракторах с тракторными тележками, с мешками вместо корзин. Получалось, что мы собирали опята мешками. Приехав в лес и отойдя от места остановки меньше километра, мы увидели их — ОПЯТА — дерево, полностью покрытое опятами. Следующий час мы занимались только тем, что резали грибы и складывали их в мешки. Приходилось их ещё и утрамбовывать. Нарезав мешка четыре, мы изрядно пропотели пока, добрались до нашего транспорта с мешками опят.

На этом и закончился так долго ожидаемый нами, летний отпуск.

16. КУРС ЧЕТВЕРТЫЙ, ЗАВЕРШАЮЩИЙ

Да здравствует училище, мы опять дома! За эти годы училище стало нашим родным домом, в полном понимании этого слова. Здесь наша жизнь, здесь наши друзья. За предыдущие три года никакой другой жизни мы не видели, за исключением недолгих отпусков. Здесь всё до боли знакомо, мы живём и играем по правилам этого социалистического общежития, в котором и находимся. Через пару дней мы забыли, какой он был, этот отпуск и ту другую гражданскую жизнь.

У нас произошли изменения: нам назначили нового командира роты, Каверный поступил в академию, а, как известно, свято место пусто не бывает. Как-то сразу в нашем батальоне поменялись все три командира роты. Для нас это было не самым лучшим известием.

Началось притирание к новому стилю руководства, к новому командиру роты — капитану Воронову. Ему хотелось поставить нас на правильные рельсы, чтобы мы не ходили в самоволки, не пили водку и не делали много того, что нам запрещено Уставом ВС СССР. Со сменой командира роты у нас с ним начался "половой акт" длиною в целый год. Он пытался нас "поиметь", а мы мужественно сопротивлялись и посылали его куда подальше — мы были курсантами четвертого курса.

Нежданно-негаданно в училище приехала проверка Министерства Обороны СССР с задачей проверить во всех Вооруженных Силах, в том числе и у нас, качество физической подготовки и выполнение норм ВСК (военно-спортивного комплекса). Нужно пробежать военизированный кросс — дистанция 3 км со стрельбой из автомата и метанием гранаты на дальность, а также пробежать 100 метров и сдать полосу препятствий. В спешном порядке нас начали тренировать к сдаче нормативов ВСК. И утром, и вечером — все бегом. Училище должно сдать эту проверку только на отлично. Другой отметки у нас просто не могло быть. Задача поставлена, нужно выполнять!

Трасса трехкилометровой дистанции размечена таким образом, что сначала бежишь в одну сторону, потом разворачиваешься и бежишь обратно. В районе старта необходимо метнуть две гранаты на дальность, после этого добежать до тира, там сделать три выстрела из автомата по мишени из положения лежа. С огневого рубежа пробежать в горку и обратно до финиша еще один километр. Военизированный кросс, если ты постоянно не занимаешься бегом, — очень серьезное испытание для организма. К тому же, ты бежишь с автоматом и противогазом, и не просто бежишь, а с максимально возможной скоростью.

Для успешной сдачи этого военизированного кросса придумали маленькую хитрость: один курсант стартует и пробегает первую часть дистанции: метает гранату и стреляет из автомата; следующий курсант, дублер с таким же номером, на одном из поворотов выходит на трассу и с максимальной скоростью финиширует. Время прохождения трассы, таким образом, получается рекордное! Наступил день сдачи норм. "Картина маслом": половина училища готовится к старту, а вторая половина лежит в лесу в готовности финишировать. Каждый дублирующий взвод со своим диспетчером и со своей радиостанцией ждет команды на подмену участников забега.

Результаты первого забега серьезно насторожили проверяющих: первый пробежавший взвод показал время мастеров спорта на этой дистанции. Проверяющими принято решение проверить дистанцию. Когда они зашли в лес и увидели вторую половину училища с номерами и с оружием, лежащими на траве в ожидании своего выхода на трассу, разразился скандал.

По тревоге собрали всех офицеров училища и расставили вдоль трассы с приказом исключить все подмены во время кросса. Такой подляны мы не ожидали — теперь нужно бежать каждому, самому за себя! На старте — финише гремит музыкой училищный оркестр, все украшено флагами и транспарантами, мы бежим. Метаем гранаты, стреляем в тире, бежим в гору, к тому злополучному лесу, где раньше нас ждали наши помощники.

Офицеры, стоящие вдоль трассы, всячески подбадривают нас. Для того чтобы хоть как-то облегчить бег, я вытащил противогаз из сумки и бросил его стоящему на обочине офицеру. Каково же было мое удивление, когда я понял, что это тот офицер, с которым мы "соревновались" в беге еще в июне, когда он был начальником патруля. Он меня тоже узнал, но метаться поздно — и он уже не начальник патруля и я уже не в самоволке. На обратном пути он отдал мне противогаз и только в след помахал рукой: беги мол, беги!

Проверку училище сдало, но боюсь, что отличной оценки уже не могло быть в принципе, после таких театральных представлений.

И еще одно замечательное событие, с которого начался учебный год, — это были тактические учения с практическим форсированием водной преграды в районе поселка Чулково через Москву-реку. Преодоление водной преграды проводилось на технике — БМП и БТР. Тактический смысл форсирования прост — после мощной огневой подготовки мы сходу должны преодолеть водную преграду и уничтожить обороняющегося противника на противоположном берегу реки. Погрузившись на технику, мы молниеносным броском преодолеваем водную гладь Москвы-реки и выходим к противоположному берегу. А дальше нужно сделать следующее: при касании гусеницами БМП противоположного берега необходимо разбежаться по броне и прыгнуть как можно дальше на берег, преодолеть крутой подъем и вступить в бой с противником. Я так и сделал: разогнался по броне БМП и, что было мочи, прыгнул как можно дальше на берег.

В момент моего приземления, я правой ногой попал на камень, нога подвернулась, и я рухнул на эту ногу. Дикая боль в ноге, темные круги перед глазами и никакой возможности встать самому и продолжать атаковать противника. Первый, кто ко мне подбежал, был Гога. Я только и успел ему крикнуть: "Снимай сапог!" Сапог, несмотря на мои дикие стоны, Гога успел с меня стащить. Через мгновение нога начала раздуваться, еще немного — и пришлось бы резать сапог. Как всегда, в решающие минуты медицинская помощь на поле боя отсутствовала. Ни медсестры, ни медбрата на занятия не прихватили. Единственный, кто к нам подошел, был старшина роты Федя Гладской. Дай ему Бог здоровья! С криком "Ура!" бегать он не любил и с техники спешивался без ажиотажа, в атаку не рвался, одно слово — тыл. Следующий час наших занятий я сидел на спине у Феди, а он мужественно шагал по полю, хряк он здоровый и нес он меня к нашим автобусам. Старшине ассистировал Гога, он нёс мой автомат и сапог, больше он ничем старшине помочь не мог. Я только матерился от боли и кривил лицо, когда Федя меня неаккуратно встряхивал на своем горбу.

Занятия закончились, враг был разбит, а меня на автобусе довезли до медсанчасти училища и сдали на руки медсестре. Нога в лодыжке к этому времени увеличилась в несколько раз и стала черная, как сапог. На дежурной санитарной машине уже ночью меня куда-то свозили и сделали рентген. Перелома не обнаружили, и это уже радовало, но были сильно травмированы связки. Следующую неделю пришлось лежать в санчасти и ходить с костылями. Лечение назначили самое традиционное — компрессы с мазью Вишневского — это помогает, и еще как помогает! Опухоль потихоньку начала рассасываться, и через десять дней я опять в строю. Вывих правой лодыжки после этого стал привычным: споткнувшись на ровном месте, я мог опять травмировать ногу.

В училище началась подготовка к параду, в этот раз, увы, уже без меня.

В это время в училище приезжал выступать легендарный Вольф Мессинг. На его выступление я попал всего лишь один раз в своей жизни. Он был уже стареньким, двигался по сцене не очень уверенно, плохо видел, но вещи, которые он показывал, были очень интересными. Пытаться понять, как и что он делает — бесполезно, логических объяснений этому нет. Можно только смотреть. Ассистировала ему женщина средних лет, она и водила его по залу за руку и между рядов, когда он показывал свои психологические фокусы. Очень интересная личность, с легендами вокруг своего имени и всей своей жизни.

В один из выходных дней я попал на свадьбу к нашему преподавателю тактики, теперь уже подполковнику Савину. Случилось так, что он остался вдовцом с двумя детьми, а у его новой подруги тоже двое детей, но не было мужа. Так они и объединились, чтобы совместно растить и воспитывать детей. На их свадьбу я попал благодаря Тёпе. Его пригласили для музыкального сопровождения, как говорящую и поющую анимацию. И вот ему с аккордеоном нужно попасть в район Текстильщиков. Но одному не с руки, нужен помощник. Конечно, самым лучшим помощником мог быть только я. Так мы и попали на свадьбу. Тёпа отыграл свадьбу на 200 процентов. Он большой любитель поесть, а я больше любил выпить, в этом у нас было разделение обязанностей: он ел, а я пил. Впервые, приехав в роту, я не получил нарекания за то, что поддатый. Аккордеон в роту доставили в целости и сохранности.

В этой жизни постоянно случаются какие-то чрезвычайные обстоятельства, и в какой-то момент начинаешь понимать нутром, что жизнь и смерть ходят рядом друг с другом, и очень близко. Случилось так, что во время учебно-тренировочных спортивных сборов на базе ЦСКА погиб курсант. Во время тренировки на стрельбище он был убит случайным выстрелом своего же товарища, тоже курсанта. Прямое попадание в голову. Пока один тренировался на огневом рубеже, второй отрабатывал приемы изготовки для стрельбы — лежа, в тылу стрельбища. В магазине автомата вместо учебных патронов — боевые. Дослав патрон в патронник, целясь или не целясь, он произвел случайный выстрел. Результат одного выстрела более чем печальный. Смерть! Курсанта судили на выездной сессии военного трибунала. Он получил срок. Итог: один мертв, другой в тюрьме.

В училище очередное ЧП. Опять работает прокуратура, опять вокруг нас крутятся "особисты". Опять кого-то ищут. А все началось в городе Подольске, точнее сказать, кончилось там, а началось все-таки в училище. Предыстория такова: в Подольске задерживают молодого парня и на квартире у него находят две боевые гранаты типа РГ-42. Он что-то не поделил с соседом и, показав ему гранату, сказал: "Будешь выступать, взорву!" Сосед не захотел быть взорванным и сообщил об угрозе в милицию. На вопрос следователя: "Где взял гранаты", парень ответил, мол, возвращался вечером из Москвы в электричке, вышел в тамбур покурить, а они там висят на дверях.

1975 год, в стране социализм, а тут гранаты в электричках висят! О терроризме в те годы и думать не думали. Это теперь можно взорвать все, что хочешь, а тогда КГБ поставило всех на уши: диверсанты на железной дороге, а они об этом ничего не знают? Но ларчик просто открывался: номера на гранатах числились за нашим училищем. До этого в нашем батальоне проводились боевые стрельбы по теме "Взвод с боевой стрельбой в наступлении". Мы отстрелялись и забыли про это. Но кто-то решил запастись и в качестве сувениров прикарманил парочку гранат. В этот раз отличилась 11-я рота. На стрельбах из числа курсантов, отдельным приказом назначались работники пунктов боевого питания — это те, которые под роспись выдавали нам на стрельбы боеприпасы. Вот один из таких недобросовестных работников эти гранаты и заныкал. Хранить их в училище опасно — могут случайно найти. У этого курсанта в Подольске жила подруга, он ей и привез гранаты на сохранение. У подруги брат, который их нашел и попугал соседа, ну а дальше все понятно. Итог: всех уличённых судили за хищение боеприпасов, кого-то отчислили из училища с последующим дослуживанием в войсках.

Хватит о печальном! В жизни есть много других тем, более веселых, ну, например, о женщинах! В Доме офицеров, сокращенно ГДО (гарнизонный Дом офицеров), который находился на территории училища, появилась новая кассирша. Очень симпатичная и интересная девушка, тогда она была блондинкой, во всяком случае, волосы были светлые, если мне не изменяет память. От желающих познакомиться с ней отбоя не было, и я — в их числе. Девушка гордая, с кем попало не знакомилась. Мне "повезло", что я с ней познакомился. Звали её Алла Павловна, в последующем я буду называть ее как АП. Родом она из Кишинева, а уж как попала в Москву, я узнал гораздо позже, так же, как и другие подробности её жизни и биографии. А пока мы ходили в Дом офицеров и пялились на чудесную блондинку. Как-то, уже в конце октября, я попробовал с ней заговорить, и она мне ответила. Поговорив раз, мы начали испытывать друг к другу взаимные симпатии.

Красный день календаря. 7 Ноября. Парадный расчет на Красной площади, а я дневальный по роте. Но зато вечером после смены меня пригласила в гости АП. В увольнения на четвертом курсе я практически не ходил, ходил только в самоволки. Это было проще и быстрее, отпрашиваться ни у кого не нужно. На четвертом курсе для меня ходить в самоходы было так же естественно, как воздухом дышать.

С Николаем Вороновым, нашим новым командиром роты, отношения сразу не сложились, я по природе — разгильдяй и злостный нарушитель воинской дисциплины, а лизать и стучать — я так и не научился. Он — молодой командир и действовал уж больно прямолинейно. У него так: либо белое, либо черное. Полутонов он не использовал и их не признавал. Не было в нём тогда ни гибкости и ни мудрости в работе с нами. Иной раз его непримиримость приводила к печальным событиям, но об этом чуть позже. Поскольку наши взаимоотношения с ним не сложились, у меня только один выход — самоволка. Перемахнул через забор, в такси — и был таков. Вечером вернулся, вечернюю проверку отстоял, и — опять в самоход. Да, я был страшным раздолбаем, другого слова для своего поведения тогда, я теперь подобрать уже и не могу. Я нарушал, а меня за это наказывали. И таких, как я, раздолбаев на четвертом курсе было процентов 10 — т. е. каждый десятый.

В двадцать лет, когда ты уже четыре года живешь в казарме и постоянно привязан к жесткому распорядку дня, сознание, если оно у тебя есть, начинает сильно возмущаться, хочется свободы. Тебе не хочется сидеть в казарме и следовать распорядку дня. За забором училища бушует жизнь, она кипит событиями и… проходит мимо тебя. До сих пор, хотя прошло столько лет, я не понимаю, зачем нас, здоровых молодых парней, четыре года держали в казарме? Если бы после двух лет казармы, нас на старших курсах, поселили в общежитие, то очень много вопросов, связанных с нашим поведением в обществе, можно было бы в последующем снять с повестки дня. У нас не было самостоятельности в гражданской жизни, и в увольнение мы срывались, как с цепи. Нас учили военным наукам и совсем забывали, что мы тоже люди и тоже живем в обществе, по законам этого общества. А вместо этого нам устроили строгий режим с изоляцией от общества на четыре года. Тюрьма не тюрьма, а все равно КАЗАРМА! Вот мы и отрывались, на сколько у нас хватало фантазии и денег! За весь четвертый курс я официально был в увольнении только один раз, на Новый год. В этот праздник меня было легче отпустить в увольнение, чем потом наказывать.

С Володей Колосковым, с которым мы сидели на Московской гарнизонной гауптвахте, случилась очень неприятная история. В летний отпуск он ездил в Ленинград. Пока поезд восемь часов шел до Ленинграда, он с товарищами уговорил проводницу, и они её трахнули. Результат траха — сифилис. Вот к чему приводят срывы с цепи. В двадцать лет всего хочется, и женщину тоже хочется. Хорошую женщину найти сложно, она сразу и не даст, а от сговорчивых женщин вот такие бывают неприятности. Отчислили Володьку из училища весной, незадолго до выпуска. В течение полугода ему дали возможность лечиться. Лежал он где-то в госпитале, а потом его отчислили с дослуживанием в войсках. Такую поблажку Володька получил благодаря дипломатическим успехам своего отца, с кадрами всегда считались, особенно если кадры сидят в Таманской дивизии. Не было бы у отца связей, выгнали бы в один момент.

7 Ноября, закончился парад на Красной площади. Парадные расчеты прибыли в расположение, сдали оружие и, переодевшись в парадно-выходную форму, стали разъезжаться. Парадный расчет всегда уходил в увольнение в полном составе. Вечером, сдав наряд по роте, я отправился в гости к АП. Праздничный стол, вино, цветы, горящие свечи — это всегда приятно. Готовить она умела и готовила очень хорошо. Какая хохлушка не умеет готовить? В сравнении с курсантской столовой, домашняя еда всегда выгодно отличается. В тот вечер я покорили победил её, этот не преступный Эверест, так, во всяком случае, мне думалось! Мой безгранично бьющий темперамент и энергия сделали свое дело. Я торжествовал победу, в сердце звучали фанфары. Она молодая и прекрасная, я тоже ничего, и у нас все случилось. С этого дня я чуть ли не каждую ночь проводил у нее. Спать я практически перестал. Уходишь в самоволку после вечерней проверки и отбоя и приходишь в казарму за час до подъема, чтобы лечь в кровать и по команде "Подъем!" встать и вместе со всеми бежать на зарядку. С АП спать не получалось, занимались любовью до первых петухов. Тогда же, впервые в моей жизни, она сделала минет! Незабываемое чувство неземного блаженства!

Спать приходилось на лекциях, и на занятиях, где только можно и как только можно. К вечеру нужно быть в полном порядке и выспавшимся. Вопросы с учебой решались как-то сами собой, я сильно на этом не зацикливался. Учеба волновала только тех, кто шел на золотую медаль либо на диплом с отличием. Мне это уже не грозило, я спал днём, чтобы не спать ночью. Так мы дожили до Нового года, первый раз на четвертом курсе я законным образом пошел в увольнение. Новый год я встречал с АП, а на следующий день мы поехали ко мне домой, в Кунцево. Я хотел познакомить АП с бабушкой. Бабушка накрыла стол и встретила нас, как и полагается, радушно и гостеприимно. От природы она — великолепный дипломат и очень тактично расспросила АП, откуда она, кто она?..

Бабушке было совсем небезразлично, с кем встречается её внук, а еще вдобавок и спит. К этому моменту я уже знал некоторые подробности из жизни АП. Родом она из Молдавии, была замужем, от брака имела трехлетнего сына, который сейчас живет с ее матерью в Кишиневе. Бывший муж — офицер, служит сейчас в Москве. Причину их развода она мне объясняла, но формулировка развода была уж больно "мутной", что-то она не договаривала, и в чем-то явно была неискренней. АП была старше меня на три года, а выглядела чертовски хорошо.

После нашего посещения бабушка сделала свои выводы. Прожив к этому времени уже 65 лет, она хорошо разбиралась в людях и с полуслова могла понять, кто чем дышит и кто чего хочет. А главное — она всегда могла дать дельный совет. Ее вердикт после этих смотрин был однозначный: бросай ее и беги как можно дальше, а то, что она в кровати хороша, так у нас полстраны хорошо трахается! Найдешь себе молодую девку и своих детей заводи, зачем тебе чужих детей воспитывать? Но меня сложно остановить. Слушать советы любящей бабушки, я не хотел.

Встретили Новый год, народ начал прибывать из увольнений. Чем больше мы учились, тем больше проблем стало возникать с нами, когда мы возвращались из увольнений. В этот раз случился рекорд по травматизму. Вовка Беляев по прозвищу Повар пришел с перебинтованной рукой и сказал, "что в руке взорвался взрывпакет, мол, хотел устроить на Новый год шумовое оформление". Потом выяснилось, что он на спор пытался выбить пробку из бутылки ударами ладони о дно бутылки. Бутылка от ударов разбилась и так в руку и воткнулась. Через месяц лечения рука зажила, остались только памятные шрамы. Сид отличился с взрывпакетом — все пытался кому-то дать прикурить от горящего шнура, пока он у него в руке не взорвался. Гога тоже приехал с перебинтованной до локтя рукой. Перед Новым годом, занимаясь на перекладине, сорвал кожу на ладони, результат — сильнейшее воспаление, пришлось резать ладонь и вставлять катетеры. Кто-то приехал с синяком под глазом. Погуляли, и очень хорошо погуляли, оторвались, так оторвались.

Наступил високосный, 1976 год — один из самых тяжелых годов в моей жизни.

Пришел наш последний зимний курсантский отпуск. Я опять собрался ехать к отцу в Болград и по пути заехать в Кишинев в гости к АП, провести у неё несколько дней, а она — навестить ребенка и маму. С её стороны уже начались разговоры о женитьбе, о нашей с ней свадьбе. Не хочу лукавить, уж много времени прошло с тех пор, но по поводу женитьбы я ей сразу "дал ответ", как только мы начали встречаться. Я сказал, что она "не герой моего романа" и жениться на ней я не собираюсь. Ее ответ меня заинтриговал: "Ну, это мы еще посмотрим!" В переводе на русский язык это означает: "Если ты спишь с женщиной, то обязан на ней жениться, а хочешь ты этого или не хочешь, так тебя об этом меньше всего спрашивают". И это у неё почти получилось.

Про такие истории я уже что-то слышал, сценарий очень похож на женитьбу моего отца. В таких историях меня всегда возмущает одна вещь. Женщины не затрудняются спросить у мужчины, что он думает? Его мнение для них не имеет никакого значения, и если вдруг мужчина даст отрицательный ответ — это все! Это конец света! Вот и тогда мое мнение и то, о чем я думаю, меньше всего волновало её, "горячо любящую меня женщину".

Далее события разворачивались следующим образом. С АП мы купили билеты и готовились к отъезду в Кишинев. Бабушка узнала, что я еду с АП, сообщила отцу о моей поездке и просила его забрать меня с вокзала, чтобы тем самым помешать моим каникулам в Кишиневе. Как бабушка была права! Как она хотела уберечь меня от неверных поступков! Но это я понял позже, после того, как все свершилось.

Я всё сделал по-своему и прибыл в Кишинев на другой день от намеченной даты моего прибытия. Накануне на вокзале меня встречал отец, он прошел по всем вагонам, но меня там не нашел. Разобиделся на меня не на шутку. Когда дня через два я появился в Болграде, то выслушал от родителей очень много упреков. Погостив пару дней у родителей, понял, что прощать меня они не хотят и что нужно срочно линять обратно в Москву. Холодно распрощавшись, я отправился к АП.

У АП с матерью двухкомнатная квартира, можно сказать, в центре Кишинева. Она познакомила меня с матерью — очень приятная женщина, познакомила и с маленьким сыном — хороший пацан. Кем АП представила меня своей маме, я не знаю, но спать постелили нам вместе. Спали мы вдвоем и особенно не предохранялись от возможных последствий наших интимных отношений. С презервативами в стране были большие проблемы. Отечественные презервативы, что одевай, что не одевай, — когда он порвется, никто не знает. Импортных было не достать. Еще пару дней побродив по Кишиневу и ознакомившись с его достопримечательностями, я отправился домой.

Стоило вернуться в родную "конюшню", как жизнь сразу вошла в привычное русло: кровать, столовая, "бега" на свежем воздухе, и жениться никто не требует. И в самоволку можно спокойно сходить, к примеру, поехать в Капотню и попить пивка с копченой рыбкой, и голова от мыслей не болит.

На четвертом курсе, начал стремительно расти процент женатых курсантов, "женатиков". Многие прониклись мыслью, что жениться нужно до окончания училища и в войска прибыть с молодой женой. В двадцатых числах февраля женился Фролыч, первый из моих близких друзей. По моим наблюдениям, "женатики" были самые несчастные люди в училище. Если по какой-то причине в выходные дни они не попадали в увольнение, для них это было концом света!

В день нашего возвращения из зимнего отпуска произошла еще одна неприятная история с Димой Постоловским, нашим казанским кадетом (к этому времени он уже был женат). У него остались хвосты за несданные экзамены, и его не отпустили в отпуск. Он оставался в роте. Димка мужик работящий, договорился с командиром роты, что если за время зимнего отпуска он отциклюет все полы в казарме и покроет их лаком, то тот отпустит его дней на пять в отпуск, в благодарность за его мужественные труды по приведению казармы в порядок.

Пока мы были в отпуске, он день и ночь электрической циклевальной машиной скоблил полы в казарме, а потом ночами в противогазе покрывал полы страшно вонючим "Ленинградским" лаком. В этот день мы прибывали из отпуска. Так уж случилось, но ротный в назначенное для Димы время — в казарме не появился. И в обед не появился, и позже тоже не появился. От расстройства Димка поехал в Капотню, ну и попил немного пивка с водочкой. Часам к десяти вечера в казарме собрались все, и появился Воронов, и поддатый Димка. Димка — парень здоровый, ростом под 190 см и весом 90 кг, и кулак у него не маленький. Необязательность командира, в выполнении своих обещаний Димку сильно обидела, и он решил для порядка набить ему морду и восстановить попранную справедливость. Зачем он об этом только подумал, а потом и сделал это?

Выяснение отношений между Димкой и ротным началось еще в коридорах казармы с взаимных оскорблений и выяснений, кто о ком что думает и закончилось в канцелярии роты. Хорошо, что рядом оказался старшина Федя Гладской (он всегда на месте). Когда Димка пошел на удар, Федя успел прыгнуть ему на спину и повиснуть у него на руке. Мебель в канцелярии разлетелась в момент, и Воронов был прижат столом к окну, который таранил Димка с висящим на нем старшиной. Вбежавшие сержанты с трудом скрутили буяна, Димка — кабан здоровый. Эту историю спустили на тормозах. Но он всё равно нашёл, с кем подраться. Драка с курсантом третьего курса (папа этого курсанта был очень "волосат") для Димки это закончилось гауптвахтой и отчислением из училища с дослуживанием в войсках до первого дембеля. Когда мы выпускались, он уже демобилизовался и приходил смотреть на наш выпуск. У каждого своя судьба и свой жизненный путь!

В каком-то романе писали: "А завтра была война!" А у нас началась подготовка к тактическим учениям в Гороховецком учебном центре. Место нахождения лагерей — Горьковская область. Тема учений — "Мотострелковый батальон в наступлении на обороняющегося противника с боевой стрельбой". Тема учения серьезная, а когда это ещё и с боевой стрельбой, то это вдвойне серьезней.

К полевым выездам мы привыкшие, а здесь на учения всё нужно брать с собой. Палатки, печки, каркасы для палаток, и все это мы грузили на технику, на которой должны воевать, брали с собой всё, вплоть до дров. Их мы заготавливали в училище (искали по всем помойкам). В силу сложившихся обстоятельств, наш взвод на время учений был назначен комендантским взводом. В наши обязанности входило: регулировать движения на дорогах, способствующее беспрепятственному прохождению нашей колонны через перекрестки, на автотрассах и, соответственно, правильно указывать направление движение колонны. При движении колонны нас за несколько минут до ее прохождения высаживали на перекрестах, а потом последней машиной забирали с дороги. Это — наши действия в вопросах регулирования движения. Дальше наши обязанности сводились к несению караульной службы по охране штаба учений. На учения, как и положено, выезжали все службы училища, а также офицеры с кафедры тактической и огневой подготовки. Народу набиралось много, и весь этот народ должен сидеть в штабе и руководить ходом подготовки и проведения учений, а комендантский взвод должен — их охранять, обеспечивать жизнедеятельность, в том числе отапливать штабные палатки.

И вот мы тронулись, колонной прибыли в Ногинск, там погрузка техники на железнодорожные платформы. Нас поместили в плацкартные вагоны, и мы поехали. Через двенадцать часов мы прибыли в пункт разгрузки, на станцию Инженерную Горьковской железной дороги. Пока разгружались с железнодорожных платформ и выдвигались к месту проведения учений, началось резкое похолодание. На дворе — февраль. В лес, в котором должен располагаться штаб, мы попали часов в двенадцать ночи. Столбик термометра к этому времени опустился до -43 градусов. Чудесная ночь! Мороз стоял такой, что ели и сосны трещали и стреляли, пугая нас! Полная луна светила почти как солнце! На небе ни облачка.

Мы надели на себя все, что только можно надеть: все вшивники, привезенные из дома, все комплекты теплого и холодного нательного белья. Если загадывать загадки про тех, кто в сорока одежках, — то это — мы. В эту ночь мы занимались тем, что ставили штабную палатку УСБ. Это большая палатка, для обогрева которой использовалось две печки. На них и была вся наша надежда. Если быстро поставить палатку и затопить две печки, то можно будет отогреться, а может, и поспать. Снега в Гороховцах хватало, толщина снежного покрова — больше метра, и прежде чем ставить палатку, нужно расчистить место для неё. Но не это было самой большой проблемой. Палатку необходимо растянуть в разные стороны с помощью специальных растяжек, закрепить их за вбитые в землю железные колья. Вот эти железные колья и не хотели лезть в землю. Вбивали их кувалдами в промерзший грунт, а они только ломались и гнулись! Часам к пяти утра с неимоверными усилиями мы поставили палатку. Установили печки и приступили к их розжигу, но не тут-то было — привезенные дрова оказались сырыми, гореть и давать тепло они не хотели. Обогреть промерзшую палатку, землю внутри палатки и воздух в ней чадящими дровами — это совсем не реально. В палатку снесли раскладушки, матрасы, подушки и одеяла для офицеров штаба. К этому времени из всех офицеров штаба с нами остался только один. Он и показал нам, как нужно спать в морозы. Поставив раскладушку возле печки и положив на нее три матраса, а сверху с десяток одеял, он разделся до нательного белья и юркнул под эти одеяла с головой. Что уж он там делал, я не знаю, не видел, но его мучений со сном хватило ему часа на три. (Очень упертый офицер). Через три часа он встал, слегка посиневший, оделся и пропал в неизвестном направлении, больше мы его не видели.

Офицеры различных служб училища прибывали на учения в КУНГах — на базе автомобиля ЗИЛ-131 крепилась будка, оборудованная для жилья, со спальными местами, печкой-буржуйкой, протапливаемой углем, с умывальником, горячей водой и другими прелестями для жизни в полевых условиях. Там можно жить даже в эти ужасные морозы. Причем печка-буржуйка топилась водителем этой же машины, но с улицы — то есть личный состав не мешал господам офицерам по вечерам "рисовать карты предстоящих боевых действий".

Под утро я попытался повторить подвиг того славного офицера, только при этом не раздеваясь до белья. Взяв пять матрасов и, положив их на деревянный щит, который должен был в последующем служить полом, я улегся на них и накрылся еще тремя матрасами и кучей одеял. Попытался согреться и уснуть. Но это пустое, выдержал я минут пятнадцать, и еще час мне пришлось бегать вокруг палатки в попытке хоть как-то согреться. Наступило долгожданное утро, но мороз от этого меньше не стал, только в лесу стало светло и на небе появилось красное, обмороженное солнце. Так прошла первая ночь. Весь следующий день мы занимались оборудованием нашего полевого лагеря. Сначала мы снимали палатку, установленную ночью, и переставляли ее в другое, более удобное для штаба место, а железные колья и на новом месте опять не лезли в землю — ломались вместе с кувалдами, которыми их забивали.

Наконец мы поставили и штабную палатку, и свою. У нас была двойная лагерная палатка из расчета на десять человек, а нас было больше двадцати. Расчистив снег до травы, мы уложили на землю привезенные с собой спинки от кресел из клуба, а в центре палатки мы поставили печку. Спасибо тому человеку, который придумал "реактивную печку". Если бы не эта печь, я не знаю, как бы мы выдержали эти морозы. Устройство печки — проще не бывает. Четырехметровая толстостенная железная труба диаметром 100 мм заварена снизу куском железа, на который она вертикально и устанавливается на землю. Далее в трубе сделано несколько отверстий: заливное отверстие несколько ниже остальных, и в это отверстие через приваренную трубочку заливалось дизельное топливо. Выше по трубе еще два отверстия с приваренными к ним кусками труб — это для поступления воздуха в трубу, и между ними еще одно отверстие — запальник — через него поджигалось дизельное топливо, залитое в трубу. Когда солярка воспламенялась, и начиналось горение верхнего слоя, то толстостенная труба постепенно разогревалась до малинового цвета. В палатке становилось очень тепло и хорошо. Ну а шум от горения солярки и выделяемая от этого копоть уже никого и не интересовала, лишь бы было тепло. На эти дни — палатка стала нам нашим теплым домом, где в эти лютые морозы можно немного отогреться, поспать, и прийти в себя. Топилась эта чудо-печь сутками, не выключаясь. И самое главное — не нужно ни дров, ни угля, а солярки было море.

Спать мы ложились по кругу, ногами к печке, головой к стенкам палатки. Поскольку с себя мы ничего не снимали, то спали в том, в чем и ходили. За ночь от раскаленной трубы раскалялось все: валенки, ноги в валенках и всё это потело. До пояса. Выше пояса тело мерзло. Голова в не снимаемой шапке упиралась в сугроб, и к утру шапка примерзала к волосам. А. В. Суворов говорил: "Держи голову в холоде, живот в голоде, а ноги в тепле". В данном случае, мы свято соблюдали его слова, так оно и было!

Ночью мы несли караульную службу, то есть охраняли пустую штабную палатку со спящим истопником и несколько загнанных в сугробы КУНГов с офицерами. Караулили по часу, ходили на лютом морозе по проторенным в лесу дорожкам и смотрели, как бы враг не прислал к нам разведчиков или лазутчиков, и те не узнали бы, какие у нас тут морозы. За ночь, пока мы спали в нашей палатке, мы все вместе двигались по кругу вокруг печки и к утру совершали полный оборот. Лег вечером у входа в палатку и — проснулся утром только с другой стороны и тоже у входа в палатку. Пружина — наш замком взвода и еще два командира отделений умудрялись ночевать в кабине ГАЗ-66, прикомандированного к нам. В морозы двигатели в машинах не глушили, и они работали круглыми сутками. В кабине ГАЗ-66 можно повесить один гамак и на нем спать, как они там умещались втроем, до сих пор ума не приложу, видно, очень сильно хотелось спать в тепле.

С питанием на таком морозе, полная тоска. Пока привезут к нам с кухни горячую еду, она становится холодной. Нальешь первое блюдо в котелок, пока дойдешь до бампера машины, чтобы поставить котелок и поесть, а сверху на супчике уже ледяная корочка. Разбил корочку льда, похлебал немного супчика и — красота. Второе блюдо по теплоте тоже не лучше первого. Ели все холодное. Запомнилось, как мы резали замороженный хлеб. На морозе хлеб по твердости не уступал дереву, пока его везли из пекарни, он из горячего становился замороженным. Ножом разрезать его невозможно, только с помощью двуручной пилы, все на том же бампере ГАЗ-66 мы разделывали хлеб. Пилили хлеб на тонкие пластины, чтобы потом от них можно было откусывать по маленькому кусочку и, только согрев его во рту, проглотить. Создавалось ощущение, что ты ешь мороженое, в животе сначала становилось холодно, а потом хлеб согревался.

На учения мы поехали не с пустыми вещмешками. У нас с собой были запасы сгущенного молока, тушенки и еще много чего. Брали с собой и водочку. Вечером перед отбоем — исключительно только в целях профилактики, а не пьянства ради — мы выпивали из наших запасов. Водка, разлитая во фляги хранилась в нашем ГАЗ-66. Если бы во флягах была вода, то она бы давно замерзла, а водка на этом морозе только густела и становилась похожей на холодец или глицерин и из фляги выпадала в кружку кусками. Пить водку, охлажденную до минус сорока градусов, очень прикольно — ощущения очень необычные, сначала по пищеводу идет холод, а потом раз — и тепло. Репчатый лук и чеснок, взятые для профилактики ОРЗ, замерзли намертво, и мы ими закусывали, как мороженым. За те пять дней, что мы были на учениях, морозы не ослабевали и держались в пределах сорока градусов. Если в первую ночь было -43, то и в последующие ночи: -42, -41, -40. Боевые действия прошли без нашего участия. Нас дальше расположения штаба не выпускали, и мы особенно никуда не рвались.

Учения закончились, мы победили, враг был разбит, мы на коне, враг на щите. Боевое ранение получил командир 11-й роты старший лейтенант Широкопояс (очень интересная фамилия; он возмущался, когда его называли Широкопоездом, и кричал, что он не поезд, а пояс). Во время проведения учений он пытался закрыть дверь в десантный отсек БМП, но его средний палец примерз к броне закрываемой двери. Вместе с пальцем он и закрыл дверь, а дверь весит порядка 110 килограммов. Так в двери БМП и остались две фаланги среднего пальца с правой руки старшего лейтенанта.

Все когда-нибудь заканчивается, закончились и учения. И вот мы опять стоим на перекрестках, регулируем движение наших колонн на станцию погрузки Золино Горьковской ЖД.

И тут случилось необъяснимое резкое потепление: за одну ночь температура с -40 скакнула до +5градусов. Прибыли на станцию, а там слякоть, в снегу начали появляться лужи, а мы в валенках и в сорока одежках. За эту неделю мы привыкли к своей одежде, вросли в нее, она стала нашей второй кожей.

Есть такой анекдот. Поспорили канадец, американец и русский, у кого морозы сильнее. Американец говорит: "У нас на Аляске выйдешь на улицу, плюнешь, пока плевок летит — замерзает — и на землю падает льдинкой". Канадец: "У нас выйдешь на воздух пописать, пока писаешь струя замерзает и на землю падает льдом". Русский на это ответил: "А у нас такие морозы, что срать на улицу ходим вдвоем". Его спрашивают: "А зачем вдвоем?" На что русский отвечает: "Один гадит, а другой ломом говно отшибает, чтобы не примерзло!"

Практически всю эту неделю мы в туалет по "большому" не ходили, а кушать худо-бедно — но кушали. И тут народ потянулся к вокзальному туалету, чтобы облегчиться. Это не анекдот, но то, что я там увидел, меня поразило. Если мыслить логически, получалось, что такой продукт в виде отходов жизнедеятельности организма живой человек произвести не мог… это была какашка длиной сантиметров в сорок и в диаметре сантиметров десять. Я не знаю, умер этот человек или нет, но хотелось бы увидеть этого былинного героя, который рожает такие поленья.

После погрузки техники на железнодорожные платформы нас опять разместили в плацкартных вагонах. Какой-то начальник дал команду натопить вагоны, чтобы отогреть "отмороженных" курсантов. Когда мы вошли в вагоны, то дышать там было нечем. Мне пришлось размещаться на третьей полке. Впервые за столько дней пришлось раздеться практически догола — в вагоне была Африка. Допили водочку, оставшуюся от учений, и завалились спать. Сон лечит всё!

Закончились наши боевые учения и начались другие дела, появились новые проблемы. Время сошло с ума, его бег невозможно было замедлить или приостановить. Все стремительно неслось к выпускным экзаменами и выпуску из училища. Кто-то делал пластические операции, устранял дефекты лица и головы. Тёпа "пришил" себе уши, чтобы не торчали в разные стороны, Грицков уменьшил размер верхней губы, чтобы не называли губошлепом.

Кто мог себе позволить, к выпуску заказывал в ЦЭПКе шитые фуражки с высоченными тульями и шитые стоячие сапоги. Тогда это стоило баснословных денег — все, что стоило больше двухсот рублей, было дорого. Каждому хотелось подойти к выпуску максимально укомплектованным — с шитыми сапогами и фуражкой. Обмундирование — как парадное, цвета морской волны, так и повседневное, цвета хаки, и шинели — для нас шили индивидуально. Из пошивочной мастерской штаба МВО к нам приезжали закройщики, снимали мерки и шили. И еще пару раз нам делали примерки, подгоняли мундиры по фигуре. На выпуске на Красной площади мы смотрелись в них потрясающе, как новые пятаки.

* * *

Как ни печально констатировать, но в какой-то период в роте началось воровство! Народ организовался, по ночам стали дежурить — выслеживать вора. Последней каплей, переполнившей чашу терпения, была кража денег у Петьки Соколенко, у нашего Сокола. Родители прислали ему деньги, и они лежали вместе с документами, партийным билетом и правами. Украли все — и это перед самым выпуском. Лишних людей в поиски не посвящали, работали малой группой, и старания принесли успех. Вор был пойман. Им оказался наш каптер Серега Матренин по прозвищу Матрена. Четыре года вместе — и такой результат. Сейчас уже не могу точно сказать, били его или не били, но на Руси обычно за воровство били, значит, и его били. Он признался во всех случаях воровства, рассказал, куда выбрасывал документы, как рвал партийные билеты и как спускал их в унитаз.

Очередная человеческая трагедия — отчисление из училища с дослуживанием в войсках до первого дембеля. Матрена был женат, женился одним из первых, чего, спрашивается, не хватало человеку? Ему еще повезло, что не стали передавать документы в прокуратуру и возбуждать уголовное дело.

Как-то быстро в 1976 году началась весна. Коля Воронов с наступлением весны продолжил традиции нашей двенадцатой роты: по утрам во время утренней зарядки бегать по десять километров вокруг Кузьминских прудов. Только мы к этому времени стали уже другие — часть из нас откровенно сачковала на этих утренних пробежках, другая часть во время зарядки умудрялась пить пиво. В районе Кузьминского парка одна пивная открывалась в 7 часов утра. Вот мимо нее и пролегал наш маршрут, как говорят, с утра стакан — весь день свободен. Были и такие любители. После пива эти любители неторопливо возвращались в казарму. Уже пешком, а не бегом.

Началась подготовка к сдаче государственных экзаменов. Для нас это означало больше полевых выездов в учебный центр в Ногинск. На один из таких выездов мы летели на вертолётах. Отрабатывалась тема "Действия мотострелковой роты в воздушном десанте". Это было незабываемое приключение — напротив училища, через МКАД, было вертолетное поле. Марш-броском из расположения роты в полной полевой амуниции и во всеоружии мы выдвинулись к вертолетам, взлетели и через каких-то сорок минут были на тактическом поле, в учебном центре. Десантировались и атаковали не ждущего нас противника — он явно с воздуха нас не ждал. Противник был разбит, а мы приступили к плановой подготовке, к сдаче госэкзаменов по огневой и тактической подготовке. Количество стрельб из всех видов оружия просто зашкаливало: мы стреляли днем и ночью, выполняли упражнения по стрельбе до тех пор, пока количество не перерастало в качество. Нашими оценками могли быть только отличные результаты, поэтому мы и тренировались.

Навыки, которые мы получили в училище, были незаменимым подспорьем в дальнейшей жизни и службе. Стрелять нас научили, и, если приходилось стрелять на спор, я делал это мастерски. Вооружение БМП, пистолет, пулемет, автомат и гранатомет, снайперская винтовка СВД — все это наше вооружение. Во время государственных экзаменов были случаи, что от волнения курсант нажимал не на ту кнопку при стрельбе из БМП. Стреляя с ходу, это когда БМП движется, и на расстояние в 600 метров выстрелом из орудия, то есть гранатой, попадал в ростовую движущуюся мишень высотой 150 сантиметров. По условиям выполнения упражнения, это, конечно, не допускалось — по движущейся пехоте противника нужно стрелять из пулемета, — но какова натренированность! Стрельбы в учебном центре практически не прекращались. Дневные стрельбы переходили в ночные, а ночные — в дневные. Количество боеприпасов, израсходованное за время нашего обучения, наверное, измерялось только железнодорожными составами.

После учений мои взаимоотношения с АП начали видоизменяться. Почти в ультимативной форме я получил от нее "дружеский совет" и должен был принять его как руководство к действию. Все сводилось к тому, что я должен на ней жениться, то есть она должна выйти за меня замуж, но предложение руки и сердца почему-то сделала она. Мне это было совсем не понятно. Столь серьезная аргументация, как выяснилось потом, была вызвана ее беременностью. Поначалу я думал, что она шутит и своей "мнимой беременностью" пытается меня шантажировать, поэтому не принял ее слов всерьез. Тем более что жениться на АП, с самого начала наших с ней отношений, я и не думал. Но "без меня, меня женили". Из ее ультиматума выходило, что если я буду упорствовать и не изменю своего решения, то мне уготованы все несчастья этого мира, и жизнь моя будет сравнима только с жизнью в аду. Говоря русским языком, училище, с ее подачи, я не закончу, лейтенантом не стану, ну и, естественно, вся моя остальная жизнь пойдет под откос!

Я это уже где-то читал… по-моему, в первой главе этой книги, как раз это произошло с моим отцом, благодаря чему я появился на свет. Всё в жизни идет по кругу, похоже, что и я наступил нате же грабли, что и мой отец.

От этого предупреждения я не стал более счастливым. А далее следовало более позитивное: если я буду паинькой и женюсь на ней, то счастье мое будет безмерным — и буду я в шоколаде. И с распределением у меня все будет просто отлично, и со службой у меня все будет тип-топ — это она мне гарантирует. И вообще, ее всё устраивает, и я её устраиваю, она меня просто любит и обожает, и родители у меня прекрасные люди, и бабушка с её дачей под Москвой тоже ничего — жить можно!

Опять та же история — только опять забыли спросить меня, а что я думаю про все это и чего я все-таки хочу?

Ситуация явно складывалась не в мою пользу. Любые мои прегрешения, дисциплинарные проступки могли для меня иметь чрезвычайные последствия и выйти мне боком. О хождении в самоволки как-то сразу пришлось забыть. До выпуска оставалась какая-то пара месяцев. У меня включился инстинкт самосохранения!

АП начала развивать кипучую деятельность, и по мере того, как живот у нее становился все больше, она его не только не скрывала, а еще больше выставляла на всеобщее обозрение — вот, мол, ваши курсанты какие, побалуются, обманут девушку молоденькую, невинную, а жениться не хотят! Сделав пару заходов в политотдел училища, и написав соответствующие заявления, она на время успокоилась и стала ждать решения командования по мою душу. Мой вопрос передали решать нашему командиру батальона Павлу Яковлевичу Вишнякову. Он был умудрен жизненным опытом, таких случаев на своем веку он порешал, как видно, немало — каждый год к нему приходили родители обманутых девушек, понесших ущерб от курсантов его батальона.

Рассказывали про него, что в таких случаях он очень внимательно выслушивал потерпевшую сторону и, раз уж так случилось, предлагал написать заявление с освещением сути вопроса. Давал просителям лист бумаги, перьевую ручку, а сам в руках держал чернильницу. И как только заявитель пытался обмакнуть ручку в чернильницу, отводил ее в сторону. Заявитель начинал возмущаться и браниться на комбата, что тот не дает макнуть ручку в чернильницу. На что Павел Яковлевич резонно говорил: "Я не хочу, чтобы макали ручку в мою чернильницу и поэтому не даю вам этого сделать; если бы ваша дочь тоже не хотела, она, наверное, тоже бы не раздвинула ноги и не дала, а раз уж дала — так разбирайтесь сами, кто чего больше хотел, и не обивайте пороги училища!" Примерно такой ответ получила от него и АП. У политического отдела училища рычагов давления на меня не было — я не был членом партии. У меня не было партийного билета, за который можно хвататься, как за "женскую титьку", и понуждать меня к принятию решений, которых я бы не хотел. Тех, кто имел партийный билет, могли шантажировать исключением из партии и другими бедами. К моменту выпуска я не был даже кандидатом в члены партии, а оставался простым рядовым комсомольцем, а что с комсомольца можно взять, кроме анализов и комсомольских взносов? Таким я подошел к выпуску и присвоению первого офицерского звания — лейтенант.

Я не хотел жениться на АП, но это не значит, что я совсем не хотел жениться. Нас неоднократно предупреждали и настоятельно советовали жениться до выпуска или сразу после выпуска.

За два месяца до выпуска я сделал предложение руки и сердца своей однокласснице Ларисе (а что такого, я — Козлов, она — Барашкова), и как говаривала в последующем теща, сошлись козел и баран. Я — телец, она — близнец, брачный союз обещался быть не простым.

Мы подали заявление в Кунцевский ЗАГС, и наше бракосочетание назначили на 13 августа 1976 года. Невесте я объяснил ситуацию, в которую я попал, она ее восприняла довольно спокойно и своего решения выйти за меня замуж не изменила. У меня началась подготовка к выпускным экзаменам в училище и к свадьбе практически одновременно.

17. ВЫПУСК И СОБЫТИЯ, ПРЕДШЕСТВУЮЩИЕ ВЫПУСКУ

Пошивочная мастерская штаба МВО в штатном режиме выполняла заказ по пошиву нашей повседневной и парадной формы. Новую лейтенантскую форму привозили и развешивали в каптерке. По вечерам ее можно было взять и примерить на себя и даже походить в ней по казарме. Из казармы в лейтенантской форме выходить запрещалось. Свою последнюю экзаменационную сессию мы сдавали уже просто и легко, вся наша ближайшая жизнь была сориентирована только на сдачу государственных экзаменов, ГОСов.

Какие-то экзамены мы сдавали только в училище, а такие-то, как огневую и тактическую подготовку, в Ногинском учебном центре. На сдачу ГОСов сдали кучу денег на угощение преподавателям, проверяющим, помогающим и принимающим экзамены. Ассортимент угощения включал уйму всего: от коньяка до тортов, это было принято — без хорошего угощения экзамены не принимались, такая вот традиция.

В ожидании выпуска в роте кто-то пытался внедрить солдатские традиции, то есть когда остается 100 дней до выпуска, нужно подстричься наголо и последующие три месяца отращивать волосы. В классной комнате по этому случаю повесили матерчатый метр, и каждый день от него отрезался один сантиметр. С каждым днем этот портняжный метр становился все короче и короче. Наголо у нас во взводе подстриглось человека три во главе с Лысым, которому всегда нравилось так стричься. Командование крайне неодобрительно относилось к таким повальным стрижкам наголо.

К сдаче экзаменов все готовились очень серьезно, для подготовки нам выделялось время, нас обеспечили материальной частью, чтобы каждый мог своими руками пощупать эту материальную часть и отработать нормативы. С завязанными глазами нормативы мы, конечно, не выполняли, а вот карандашом на чём только можно писали шпаргалки-подсказки. Залез в БТР выполнять норматив по замене охлаждающей жидкости, а там написано, в какой последовательности и что нужно делать, какие гайки и в какую сторону крутить. А для того чтобы что-то крутить, нужно сначала своими ручками это самое потрогать и для начала самому попытаться это покрутить. Вот этим мы и занимались при подготовке к ГОСам. Читали, запоминали, крутили и вертели.

При подготовке к сдаче такого предмета, как научный коммунизм, ничего вертеть и крутить не надо. Нужно просто сесть, взять толстую книгу под названием "Научный коммунизм", сосредоточиться и попытаться вникнуть в эту галиматью, постараться что-то понять, и что-то запомнить. Этот экзамен я сдал с оценкой "отлично". У меня такие предметы, как история КПСС, марксистко-ленинская философия ну и, конечно, научный коммунизм, всегда шли на "отлично". Поговорить ни о чём я всегда любил, могу это делать и теперь. После экзаменов ко мне подошел командир взвода и спросил, нужна ли мне отличная оценка за сдачу этого ГОСа? Или я смогу обойтись и хорошей оценкой? А то кому-то из наших медалистов поставили хорошо, но при моём согласии экзаменаторы готовы поменять ему — его "хорошо", на моё "отлично". Пришлось согласиться, для меня это было совсем не принципиально.

При сдаче экзамена по эксплуатации и хранению боевых машин мне поставили "хорошо". Моя давняя нелюбовь с кафедрой эксплуатации здесь сыграла свое чёрное дело — они не смогли забыть и простить ту драку в Ямкино. За мой отличный ответ, я смог получить только "хорошо".

Огневую подготовку сдал на едином дыхании, что теорию на "отлично", что практические стрельбы — тоже на "отлично".

По тактической подготовке получил "хорошо", почему — уже и не помню, видно, что-то перемудрил во время сдачи.

Итак, ГОСы мы сдали! А что дальше?.. А дальше началась наша золотая неделя. Это та неделя, когда мы уже не совсем курсанты, поскольку все, что можно сдать, мы уже сдали, но еще и не лейтенанты, поскольку приказ о присвоении нам первого офицерского звания министром обороны еще не подписан. И тут началась безудержная вакханалия — командиры рот и наш комбат всю эту золотую неделю — седели волосами и восседали на большой пороховой бочке размером в четыре сотни человек. В одно мгновение батальон стал неуправляемым и не понимающим никого и ничего, кто бы ни взывал к их совести, с просьбой вести себя более благоразумно. Всё это не имело, ни какого обратного понимания.

Собрать всех, построить и проверить наличие личного состава стало практически невозможно, каждый занимался своими делами. Кто-то женился. Кто-то разводился. Кто-то поехал по знакомым девчонкам и застрял там. А кто-то в казарме пил водку и на все остальное не обращал ни малейшего внимания и не откликался. Кто-то, надев новенькую лейтенантскую форму, пьянствовал с девчонками в Кузьминском лесу, а по ночам пел песни. Кто-то ходил еще в курсантской форме, а кто-то уже в лейтенантской.

Нам выдали "приданое" — комплект офицерской формы одежды в соответствии с нормами обеспечения военнослужащих. Военной амуниции набиралось килограммов сорок, и все это нужно было засунуть в матросовку (мешок от матраса). Нам выдавалось все, что необходимо для офицерской жизни, начиная от носков, белья, бушлата и до полевой сумки. Такое обилие материальных ценностей нужно было куда-то деть. Я, Хэнк и Гога, получив "приданое", с трудом вытащили его за пределы училища, взяли на троих такси и повезли это богатство ко мне домой, в Кунцево. Такси забили под завязку, влезть в машину смогли только я и Хэнк. В этот день я был в наряде, но пришлось пожертвовать нарядом и заняться вывозом имущества. В наряд я так и не вернулся, поскольку сменять меня, было уже некому — все, кто мог уже разъехались по домам и квартирам, по друзьям и знакомым, по подругам и не подругам. А те, кто не мог уехать, лежали пьяными в казарме и спали.

Вопрос с распределением и направлением к местам дальнейшим службы для всех был уже решён. Кто-то знал о своем распределении, кто-то нет. В моём распределении отец участия не принял. Помочь мне правильно распределиться и начать службу в правильном месте — он не захотел. Какие на то были у него причины, я точно не знаю, а только могу догадываться. Одна большая причина, по которой он отказался мне помогать, как нестранно, была моя мать. С ее подачи или нет, но семья не приняла участия в моей дальнейшей судьбе. Отец в это время располагал достаточно влиятельными друзьями и знакомыми, которые могли мой вопрос решить на раз. Он отговорился тем, что "ему в жизни никто не помогал, он сам всего достиг, ну и я должен добиться всего сам". Хорошая отмазка! Получалось, с глаз долой — из сердца вон!

Свое распределение я узнал, когда получал документы в строевой части училища. Вердикт — КСАВО — Краснознаменный Среднеазиатский военный округ. Место прибытия — город Алма-Ата, штаб КСАВО. Но это было на следующий день после выпуска, а до этого я мог лишь смутно догадывался о своем дальнейшем месте службы. На беседе с командиром роты Воронов сказал, что я поеду служить во тьму тараканью, поскольку хлопотать за меня никто не хочет, а он своей властью отправляет меня в КСАВО. Обладал ли я чувством предвидения или только из своей вредности ответил ему, что как бы сегодня всё плохо ни сложилось, через год, в крайнем случае, через два я буду служить в Московском военном округе. На этом мы и расстались.

Забегу немного вперед. Через три года мы случайно встретились в автобусе, который курсировал между военным гарнизоном и станцией Наро-Фоминск. Я уже год отслужил в Кантемировской дивизии Московского военного округа, а Воронов поступал в Военную академию, они сдавали экзамены в учебном центре недалеко от Наро-Фоминска. За эти три года я стал другим человеком, с другим мировоззрением, прошедшим хорошую школу мужества и становления уже как офицера, а не курсанта. Раздражения по отношению к бывшему ротному у меня уже не было, жизнь многое перемолола и поменяла, но это уже другая история.

Тогда каждый остался при своем мнении. Ещё Воронов пообещал раздать нам наши объяснительные записки, которые мы писали на протяжении всей нашей учебы. Это была летопись наших славных и не очень славных дел, совершенных нами за четыре года. Это был кладезь юмора и нашей глупости. На этом материале можно написать не одну книгу, ничем не хуже, чем "Похождения бравого солдата Швейка"… Но не раздал. Водилась за ним эта черта — не выполнять данные обещания.

Настал долгожданный день выпуска. С большим трудом к утру собрали батальон, но были в наших рядах и потери: двух моих друзей из одиннадцатой роты, Серегу Паршикова и Мишу Жиленкова, за два дня до выпуска отловили и посадили на Московскую гарнизонную гауптвахту. В назидание для всех распоясавшихся выпускников. Наш добрый и славный старый комбат Павел Яковлевич пытался на нас воздействовать и навести хоть какой-то порядок, но все было бесполезно. Свой выпуск Серега с Мишкой праздновали в камере. Лейтенантскую форму, друзья привезли им прямо на гауптвахту. Есть такое положение, что с присвоением первого офицерского звания все старые взыскания, наложенные на курсанта за время обучения, прощаются, и он начинает свою службу с новой карточкой учета поощрений и взысканий. Надев лейтенантскую форму в камере и дождавшись оглашения приказа министра обороны о присвоении им первого офицерского звания "лейтенант", они стали чисты перед собой и общественностью. Жизнь началась с новой и чистой страницы.

С утра в столовой училища организовали праздничный завтрак — это последний завтрак и вообще последний прием пищи в ставшем родным для нас училище. Все в новом, прекрасно пошитом парадном обмундировании. Мы выглядели великолепно, в нас можно было влюбляться просто с лёта, или мне так казалось и, может, только я так думал. Но все равно мы выглядели красиво. После завтрака традиционное построение на училищном плацу, добрые и хорошие слова начальника училища генерал-майора И. А. Магонова, стихи полковника Звездова — все это придавало этому дню особую торжественность с налетом грусти прощания с училищем. Прохождение торжественным маршем по плацу, посадка в машины и — Красная площадь.

Выпуски нашего училища проходят только на Красной площади, поскольку училище берет своё начало с территории Кремля.

На брусчатке Красной площади расставлены столы, на них разложены дипломы и нагрудные знаки об окончании высшего учебного заведения. На церемонии вручения — председатель президиума Верховного Совета РСФСР товарищ Месяц. На церемонию вручения дипломов и нагрудных знаков приглашены генералы и адмиралы. И вот вручают мне мой диплом и нагрудный знак, меня поздравляют, я отвечаю по Уставу: "Служу Советскому Союзу!" Все, я лейтенант! Я доигрался до лейтенанта!!!

С трибун Красной площади на нас смотрели отцы и матери, бабушки и дедушки, жены и любимые девушки, друзья и знакомые, пришедшие увидеть новоиспеченных лейтенантов. Порадоваться за нас и посмотреть на нашу молодость и, может быть, немного позавидовать нам, ведь у нас столько всего впереди! На меня с трибуны влюбленными глазами смотрели моя невеста, мама и сестра.

И вот общее поздравление всем выпускникам, возложение венков и цветов к Мавзолею В. И. Ленина. Прохождение через Мавзолей и построение на Красной площади для прохождения торжественным маршем по этой святой брусчатке, видевшей много событий в этой стране. И вот мы идём торжественным маршем, отдаём воинскую честь военному командованию, партийному руководству, родным и знакомым.

Всё кончилось. Мы свободны. Мы лейтенанты!

Диплом об окончании в кармане, знак об окончании училища прикручен к парадному мундиру, мы принимаем поздравления от друзей и родственников.

Вечером в училище был назначен торжественный ужин в нашу честь. На этот ужин мы тоже собирали деньги, но многие не пошли. Этот праздник был организован даже не для нас, а для командования и преподавательского состава училища, чтобы им можно было поставить очередную точку в череде выпусков офицерских кадров из нашей кузницы. Пошли туда не многие, но от этого наш выпускной ужин для присутствующих там хуже не стал.

С Красной площади с мамой, сестрой и невестой я направился домой, там был приготовлен торжественный обед.

Наш праздничный выпускной бал мы готовили заранее, задолго до окончания. Был заказан "Бирюзовый зал" в ресторане Прага. Сдавали мы по 50 рублей с человека и 25 рублей за каждого приглашенного, и еще 10 рублей на музыку. В течение нашего торжественного вечера шло живое музыкальное сопровождение. Это было… очень круто… Июль — это период, когда в Москве многие учебные заведения выпускают своих студентов. Вопрос заказа ресторана в июле, всегда стоял очень остро. Эпоха тотального дефицита затрагивала всё.

На период выпуска военных академий и военных училищ военный комендант Московского гарнизона отдавал негласный приказ: выпускников академий и молодых лейтенантов без особой нужды военным патрулям не трогать, а при необходимости — оказывать содействие, помогать добраться до места проживания.

Это была пьяная неделя — мы ходили пьяные и веселые.

К назначенному часу мы собрались в ресторане. В основном все пришли уже с кем-то: кто с женой, кто с невестой, кто с подругой. Одиночек к этому времени у нас осталось очень мало. Из приглашенных нами, у нас был наш преподаватель — подполковник Савин с женой. Наш боевой преподаватель тактики, у меня до сих пор к нему самые добрые и теплые чувства благодарности за его преподавание и человеческое отношение к нам. Это был тот самый преподаватель, у которого мы с Тёпой гуляли на свадьбе и делали музыкальное сопровождение на аккордеоне.

Поскольку мы собрались с подругами, то перейти нашему вечеру в пьянку — было не суждено. Заранее была продуманна культурная программа вечера: — музыка, — танцы и песни. Пружина (Коля Пружанец) успел заехать на аналогичное мероприятие, проводимое первым взводом нашей роты. Они праздновали в ресторане гостиницы "Украина", но без подруг. Через час с начала мероприятия добрая половина лейтенантов уже лежала в салатах и мирно спала.

Наше веселье длилось до утра; в июле светает еще рано. Пьяных не было, но и трезвых тоже не наблюдалось, все было в рамках правил. Не обошлось и без ЧП. Какие-то югославы то ли дверью ошиблись, то ли что-то хотели нам сказать, а может, и по какой другой причине (может быть, приставали к кому-нибудь из наших женщин), они влетели в наш зал и начали эмоционально махать руками. Кто-то из наших воспринял это как повод для выяснения отношений. Кончилось все тем, что иностранные граждане получили по мордасам, а во время этих "боевых действий" где-то на лестнице их телами было разбито зеркало. Путем сбора денег на разбитое зеркало и принесения извинений администрации ресторана и потерпевшей стороне конфликт был улажен, и праздник продолжался. А потом мы пели! Поющих в нашем взводе было больше, чем во всей роте, попеть мы любили и знали слова многих песен.

Когда стало светать, стали расходиться. Автобусы еще не ходили, а таксисты уже спали. Наш путь с невестой и друзьями лежал по Новому Арбату — нам нужно было добраться в Кунцево. И тут на меня что-то нашло, появилось желание взять невесту на руки и нести ее на руках. Во мне на момент выпуска было 75 килограммов живого веса, выраженного в мышцах, — четыре года физических тренировок не прошли даром. Взяв невесту на руки у пивного ресторана "Жигули", в самом начале Нового Арбата, я донес ее до ресторана "Арбат", ни разу не останавливаясь и не отдыхая. Бог здоровьем не обидел. Это был единственный случай в жизни, когда я хотел кого-то понести на руках, больше таких желаний у меня не возникало. На Чайковке мы смогли остановить поливальную машину и за три рубля вчетвером добрались до Кунцево. Я ехал на подножке, водитель включил поливалку, и в этом фонтане брызг мы ехали.

На следующий день я с невестой поехал в училище, в строевую часть, забирать документы и получать удостоверение личности офицера (гражданские паспорта для военнослужащих в те смутные времена были запрещены). Единственным документом для нас было удостоверение личности офицера. По нему покупали билеты на самолет, устраивались на проживание в гостиницах. Вот здесь, в строевой части, я наконец-то получил ответ на вопрос, куда же я поеду служить Родине?

Родина сказала: КСАВО — Краснознаменный Среднеазиатский военный округ. 22 августа 1976 года мне нужно быть в штабе КСАВО. Где-то внутри себя я надеялся на чудо, но чуда не произошло. Жизнь продолжается, а дальше была свадьба.

18. ЭХ, ЭТА СВАДЬБА, СВАДЬБА…

День нашего бракосочетания назначили на 13 августа этого же високосного 1976 года. Число 13 не всегда считается счастливым, но других свободных дней в ЗАГСе не было.

Времени до свадьбы оставалось меньше трех недель, а "конь еще не валялся". Нужно было решить всё вопросы, связанные со свадьбой. Невесте нужно было сшить свадебное платье, и купить всё, что в таких случаях полагается. И мне тоже нужно было купить себе всё, что мне полагается. Идти в ЗАГС в военной парадной форме мне совсем не хотелось. И началась гонка со временем. На костюм не купили модный материал светло-серого цвета. С большим трудом уговорили соседа с первого этажа сшить мне свадебный костюм. Сосед вошёл в мое положение и согласился. Самыми модными тогда были пиджаки с большими лацканами и крупной строчкой.

У невесты тоже проблемы: в такие сроки никто не хотел ничего шить. Уговорили чью-то хорошую знакомую. Все делалось по знакомству и по блату. С обручальными кольцами тоже проблема: золотых обручальных колец в ювелирных магазинах не было. В ЗАГСе нам, как новобрачным, выдали талоны в свадебные салоны — только там можно было что-то купить по приемлемым ценам. Деньги, полученные по окончании училища — а это было чуть больше 400 рублей, закончились очень быстро — пришлось падать на колени и просить у родственников денег на предстоящую свадьбу.

Моя бабушка взяла на себя самый ответственный участок — это заказ свадебного стола и оплату ресторана, составление праздничного меню и калькуляцию всех расходов, с этим связанных. В этих вопросах она разбиралась и организовала ресторан по высшему разряду. Опять же по старым знакомствам — в ресторане "Советский" много лет отработала ее подруга баба Шура (Александра Кулагина). Вот через ее знакомства и заказали стол в этом шикарном московском ресторане, теперь он называется "Яр".

В каком-то салоне я приобрел свадебные ботинки, по тем временам это были очень крутые ботинки: на толстой платформе и с высоченными каблуками, таких ботинок в Москве было совсем не много. Лет десять потом я пытался их убить, но они не убивались. Друзья брали их на прокат на особенно торжественные случаи, но и они не смогли их убить. Когда они мне надоели, я их просто выкинул — нельзя же носить одни и те же ботинки всю жизнь.

Поскольку по окончании училища гражданской одежды у меня практически не было, то ещё встал вопрос моей экипировки и для гражданской жизни. Предыдущие четыре года я только военную форму и носил. Мама пыталась на мне, постоянно экономить и жала деньги на одежду для меня. "Тебе государство выдало бесплатно военную форму, вот в ней и ходи", — говорила она. Да, мысли у неё всегда были очень интересные. Как в анекдоте: "Папа, папа купи мне ботинки!" — "Сынок, ты еще коньки не сносил!" Такое же отношение было у матери и к отцу: зачем его баловать, зачем покупать что-то модное, ещё, чего доброго, дурные мысли в голове заведутся!

Лариса, моя невеста, где-то по блату, с рук, купила отрез ткани на джинсы. Качество джинсового материала было такое, что пошитые, опять же у каких-то знакомых за два часа джинсы, могли свободно стоять на полу последующие лет пять, пока не протерлись между ног. Материал был очень качественный, больше такой ткани я не встречал. В салоне для новобрачных купил гипюровую рубашку — в ней и в джинсах я был просто неотразим.

Подготовка к свадьбе шла каждый день: бесконечная череда магазинов, в которых ничего нельзя было купить, или можно было купить только по блату и с переплатой.

Поскольку в ближайшее время мы должны стать мужем и женой, нужно было начинать решать сексуальные вопросы в нашей начинающейся семейной жизни. Лариса как-то уж очень это затягивала и отодвигала интимную близость. У меня по этому поводу складывалось странное впечатление: либо она её боится, либо что-то здесь не так. Какие мысли мучили её, я до сих пор не знаю: вдруг я лишу её девственности, и не женюсь — что будет она с этим делать всю оставшуюся жизнь?

За неделю до свадьбы мы поехали на дачу и остались там ночевать. Попытки сделать её женщиной я предпринимал постоянно, но она упорно этому сопротивлялась. Поскольку до свадьбы оставалась неделя, то здесь на даче, она решилась все-таки отдаться. В этот теплый летний вечер бабушка постелила нам на террасе — там стоял диван, да-да, тот самый, на котором ещё меня зачинали. И вот на этом памятном диване у нас всё и случилось. Я лишил ее девственности или мне так показалось, или мне так это было представлено. Я же не гинеколог, который может точно посмотреть и сказать, что там есть на самом деле. Крови почему-то не было. Почему? Ну, да Бог с этим — проехали! На тот момент мы решили еще один важный вопрос. Началась наша сексуальная жизнь!

Анекдот. Сидят дед с бабкой, едят кашу, вдруг дед бьёт бабку ложкой по лбу. Бабка кричит: за что? Дед: как вспомню, что не девкой взял, убил бы!

И вот канун свадьбы, вечером ночуем у меня в Кунцево, поскольку на завтра заказана свадебная машина, и забирать нас будут от меня. Ехать и забирать её, как того требуют традиции, в Петелино, где она жила, мы не стали. Примеряем её свадебное платье и мой свадебный костюм. И тут начинаются проблемы: костюм шикарный, но когда я его надел, мне показалось, что он совсем не смотрится, возникло чувство, что в этом костюме я жениться не могу. Крутим, вертим этот костюм и понимаем, что длина брюк совсем не моя — брюки короче сантиметров на пять. Я сажусь, распарываю низ брюк, отпускаю их на пять сантиметров, подшиваю — делать это я умел, и хорошо был запас, было что отпускать. И, о чудо! Костюм сел как влитой. Теперь можно жениться. Сосед снизу, который шил мне костюм, как потом, оказалось, был женским мастером, ему очень хотелось мне помочь, но с длиной брюк он немного напутал.

У невесты всё нормально, платье великолепное, всё везде подходит, но фата оказывается очень длинной — и тоже не смотрится. Что делать? Никто не хочет подрезать фату. Принимаю командирское решение: беру ножницы и сам сантиметров на десять укорачиваю фату. Родственники за спиной что-то шепчут, и я слышу: плохая примета резать фату невесте.

В жизни ещё раз пришлось попадать под плохую примету. Это было уже на Кубе, пятью годами позже. Лариса была в положении и у неё опухли пальцы рук, обручальное кольцо, надетое на палец, стало приносить страшную боль. Снять его другими народными способами не получилось, пришлось принимать решение и пилить обручальное кольцо ножовкой по металлу. Помощи ждать было не откуда, только сам. Тоже плохая примета.

Утро 13 августа. Лариса спозаранку уехала в гостиницу "Белград", там ее знакомая парикмахерша сделала ей свадебную прическу и укладку. К дому подошли друзья и знакомые — те, кто был приглашен на свадьбу, и те, кто не был приглашен. Пришла свидетельница с ее стороны, очень высокая девушка. С моей стороны свидетелем был наш друг и одноклассник — Колька Омельченко. Кто, кроме него, мог быть свидетелем на моей свадьбе?! Только он!

Пришла свадебная машина. Мы выходим из квартиры и спускаемся по лестнице. Из соседних квартир вышли соседи и провожают нас взглядами, сзади слышу противный шепот соседки с верхнего этажа. Шептала она достаточно громко: "А невеста на обезьянку похожа, видно, ничего лучшего он найти не смог!" Такие слова, сказанные полушепотом, почему-то запоминаются на всю жизнь и сидят где-то в подсознании, избавиться от них очень сложно. Выходим из подъезда, соседи по дому перекрывают выход и требуют выкуп — так положено. Положено — откупаемся!

Под гомон соседей по дому и крики друзей садимся в машину и вперед — в Кунцевский ЗАГС. Позируем на свадебные фотографии. Регистрация, росписи, кольца, целование, поздравления, шампанское, марш Мендельсона…

Я — женат!

Когда первый раз женишься — это очень волнительно.

До ресторана остается еще много времени, и мы, в соответствии с традициями, едем кататься по Москве. Ленинские горы, смотровая площадка с видами на Москву у МГУ. Шампанское, опять шампанское и опять шампанское. Опять катаемся по Москве и опять шампанское. Настает время, и мы выдвигаемся в ресторан "Советский" к накрытому столу, к гостям, приглашенным на это торжество. Присутствуют родственники с ее стороны, родственники с моей стороны, друзья её и друзья мои. Свадебный стол накрыт на 25 человек, пришли все. Поздравления, тосты, здравицы, крики "Горько!"

Всё, как всегда, и всё, как у всех, вот только драки на свадьбе не было, тоже, говорят, тоже плохая примета, если не было.