Моя жизнь со старцем Иосифом

Глава семнадцатая. Мои болезни

Как я уже говорил, я приехал к Старцу больным. В тех трудных условиях мое состояние вскоре ухудшилось, и появились признаки туберкулеза. У меня были боли в груди, боли в легких. «Ну вот, – сказал я себе, – дело идет к концу». Старец мне говорил: «Ну, дитя мое, я тебя постригу и провожу в иной мир, чтобы закончить дело, раз уж к тому все идет. Пошлем посылочку на Небо, к Богу. Ты не жилец, ты еле ноги таскаешь». Он не шутил. И начал готовить меня для иного мира. Стал рассказывать об умершем Иоанникии.[52]

Одновременно, однако, он делал все, чтобы я остался жив. Старец понимал мою немощь и разрешил мне готовить пищу для себя отдельно. Он дал мне также благословение употреблять оливковое масло и вино в течение многих месяцев, даже во время постов. Так было и с отцом Ефремом Катунакским, когда тот был на грани заболевания туберкулезом во время оккупации. Тогда Старец ухаживал за ним с большой отеческой любовью, давая ему в изобилии укрепляющую пищу, главным образом сыр. И отец Ефрем избежал опасности.

Видя, что мое состояние не улучшается, Старец, бывало, говорил мне: «Ступай, налови себе рыбки, приготовь ее и поешь».

Видя же, что я никак не могу поправиться, Старец посылал кого-нибудь в Дафни, чтобы купить мяса, и сам мне его готовил.

– Неужели я буду есть мясо?

– Да, будешь есть мясо. Закончится это – сам сходишь, купишь еще. И никаких разговоров. Держи деньги.

Я перестал есть мясо, только когда умер Старец.

Другие братья удивлялись тому снисхождению, которое мне оказывал Старец, поскольку знали, каким строгим он был по отношению к самому себе. Конечно, Старец считал необходимым труд поста для здоровых людей, но он обладал рассудительностью и оказывал снисхождение больным, придавая основное значение тому, чтобы человек имел страх Божий.

* * *

Старец вооружал нас своими наставлениями. Он все время говорил нам о смерти, рассказывал полезные для нас истории о смерти различных людей. Поэтому мы жили как странники. Но ведь мы и на самом деле странники в этом мире! И наш взор всегда был обращен к Небу, мы непрестанно думали о том, когда уйдем. Смерть мы превратили в ничто. Однажды я поднимался по тропинке, идя на литургию. Прямо на моем пути лежала черная змея, и я отодвинул ее посохом, который всегда держал в руках. Это была большая ядовитая змея, но мы не боялись ничего, даже смерти.

Я размышлял: «Обо что может споткнуться послушник, так что из-за этого попадет в ад? О своеволие, о преслушание, о пререкание». Иными словами, о то, что связано с послушанием. В таких согрешениях он может погрязнуть и не достичь Бога. Старец нас полностью погрузил в послушание. Он следил за всем, что мы делали. И я постоянно думал о том, что послушание должно быть совершенным, дабы мне не встретить препятствий, когда я буду проходить мытарства.

* * *

Когда я был послушником, меня ничто не заботило. Так однажды у меня образовался сильный нарыв, я был при смерти и если бы опоздал хоть на день с лечением, то сознание оставило бы меня и я бы скончался. Но Старец послал меня к врачам-практикам, и с помощью пенициллиновой мази, которой обработали нарыв, с помощью трав и уколов я пришел в себя, остался жив. Поскольку от такого нарыва человек умирает обычно дня через три, скитские отцы говорили мне: «Легко ты отделался, Ефрем, одной мазью». Я не отвечал, ибо с почтением относился к отцам, но про себя думал: «Что вы говорите, отцы! Как хорошо было бы, если бы я умер. Ах! Лучше бы я умер сейчас, когда у меня есть Старец, когда со мной благодать Божия и когда я пребываю в послушании. Чего мне бояться? За что я был бы осужден?» У меня не было никакого беспокойства. К сожалению, я остался жив, чтобы взвалить на себя нынешнюю ответственность.

* * *

Всему, что говорил мне Старец, я верил как закону Божию, как заповеди Божией. Я говорил себе: «Это так и никак иначе». Когда я был новоначальным, у меня по этому поводу была брань с помыслами, как обычно и бывает. Но они не возмогли поколебать это мое правило. «Нет, – говорил я им, – у вас ничего не выйдет». Они напирали. «Здесь, – отвечал я, – мы с вами поборемся. Я не отступлю и флаг не опущу. Я буду держать его высоко. Приди и возьми!»[53]

Старец, видя мои помыслы и мою борьбу с ними, как опытный военачальник, желая меня испытать, сказал:

– Ну-ка, как же ты справишься, доходяга? Ты весь просто надут помыслами. Ты посмотри, какая у тебя война! Не верится мне, что ты справишься.

Я расправил плечи и ответил:

– Старче, как дважды два справлюсь. Никакого отступления! По вашим молитвам – «приди и возьми!» Я брошу себя в огонь – и будь что будет. Нет – отступлению и поражению!

– Ну хорошо.

О чем было еще говорить? Старец услышал, что хотел. Видя мальчика-с-пальчик, который так говорит, он, наверное, подумал: «Ну, может быть в нем и есть что-нибудь». И кажется, устроив мне это испытание, он определился, что ему со мной делать. Ведь для того чтобы победить, нужно решиться умереть. Тот, кто хотел остаться со Старцем, должен был подписать себе смертный приговор.

Немного времени спустя он сказал мне:

– Готовься, я тебя постригу в схиму. Ты только должен подписать себе смертный приговор. Какая бы болезнь с тобой ни приключилась, ты должен держать в уме, что только смерть разлучит тебя с этим местом. Не требуй тогда утешений, не требуй лечения. Ты готов умереть? Оставайся. Если нет – уходи.

После моего согласия: «Буди благословенно, Старче, смерть так смерть!» – Старец исполнил обещание и постриг меня в монахи 13 июля (по старому стилю) 1948 года. Постригал меня отец Ефрем Катунакский. Удивительно, что Старец Иосиф постриг меня в великую схиму через девять месяцев после моего прихода к нему. Обычный порядок требует, чтобы времени для испытания прошло, конечно, больше. Но опыт Старца превосходил общепринятые соображения и правила. Как теперь не торопятся постригать, так тогда это делали быстрее. Тогда все было иначе. Определения отцов исполняются в соответствии с временами и состоянием людей. Старец считал, что не следовало тянуть с моим постригом, следовало меня побыстрее и получше вооружить благодатью, подаваемой в нем.

Когда меня постригли в великую схиму, мы сделали пончики. Так у нас бывало и впредь.