Моя Теодосия

XVII

Так случилось, что на следующий день у Аарона была назначена встреча в таверне «Юнион» в Джорджтауне, и, хотя это был чисто мужской обед, он настаивал, чтобы Теодосия сопровождала его. Но она так успешно ссылалась на головную боль и усталость, что он неохотно должен был уступить.

Его отсутствие дома было очень кстати. Было несколько свободных часов, которые она могла провести с Мерни. Но, как и где? Дождь продолжался. У реки невозможно. Она подумала, что можно было бы позвать его в меблированные комнаты, но отвергла это сразу же. Хозяйка была известной сплетницей и проявляла необыкновенное любопытство относительно поведения своих постояльцев.

Она закрыла дверь спальни и нервно ходила взад и вперед. «Не может же это прекратиться так просто, – думала она. – Если бы мы могли еще раз побыть одни, то я бы смогла перенести это потом. Мы еще так много не сказали друг другу. Только еще один раз – пожалуйста. Затем я буду хорошая, я обещаю это».

Выход из положения помогла найти Элеонора. Она постучала в дверь, чтобы спросить, как одевать ребенка, и когда Тео наконец открыла, подбежала к своей хозяйке.

– Боже мой, мадам, что случилось?

Скоро она знала обо всем. «Какая жалость! – думала она. – Итак, теперь ее красавец любовник должен был уехать. Папа вернулся, муж должен скоро прибыть, а любовник должен уехать. Мадам хочет попрощаться наедине: вполне естественно».

– Но это же очень просто, мадам. В лесу около Рок-Крик есть дом, где принимают парочки, которые оказались в таком же положении. Хозяин очень осторожен. Никто не будет знать, – сказала Элеонора.

Теодосия покраснела:

– Ты имеешь в виду, что это дом свиданий?

Служанка пожала своими крепкими плечами:

– Можете называть это как хотите. Но когда кто-то умирает с голоду, он не будет разглядывать ломоть хлеба очень внимательно, не правда ли?

– Полагаю, что да, – медленно сказала Тео. И какое это имело значение, если они будут вместе?

Она написала короткую записку и вручила ее Элеоноре, дав инструкции.

– Не беспокойтесь, мадам. Я все улажу. Как славно, что монсеньор, ваш отец, сегодня будет отсутствовать. Без кота мышам раздолье.

Теодосия вскочила на ноги.

– Придержи свой язык! – вскипела она. Элеонора от удивления открыла рот и замерла на месте.

Тео упала в свое кресло и закрыла лицо руками.

– Извини, Элеонора, иди теперь.

Она не могла объяснить, что грубые слова, сказанные служанкой, напомнили ей об умышленном обмане Аарона и принесли ей неожиданную и сильную боль. Ей становилось плохо от отвращения к себе; но еще больше была тоска по Мерни.

Мерни первым прибыл в дом около Рок-Крика и, пройдя необходимые формальности, с холодным отвращением снял комнату. Он знал репутацию этого места и был удивлен запиской Теодосии, в которой она указывала место их встречи. В первый момент он почувствовал триумф. Определенно, это могло означать только одну вещь: молчаливая капитуляция. Приглашение провести их последние часы вместе, не в романтической дымке их дней около реки, а в откровенном осуществлении их страсти. Но после размышления он понял, что ошибался. Она выбрала это место потому, что не могла найти ничего другого. А другого и не было. Но затхлая и злобная атмосфера этого дома отталкивала его.

Он стоял у грязного разбитого окна в голой комнате, которую им предоставили, и увидел, как Теодосия, спрятав лицо под темной вуалью, вышла из кареты и неуверенно пошла к двери внизу. При ее появлении она тихо открылась.

«Это как в отвратительной французской пьесе, – подумал он с негодованием, – интрига и дрянное ухаживание. Фу!»

Комната пахла немытыми человеческими телами. Обстановка, откровенно практичная, состояла из кровати, стола и помойного ведра. Через тонкую перегородку, которая отделяла эту комнату от соседней, доносился визгливый смех, прерываемый мужским мычанием.

Мерни открыл дверь на резкий стук. Толстый хозяин вошел ухмыляясь. Теодосия, закутанная в плотную накидку, вошла за ним.

– Вот ваша маленькая дама, сэр. Вам нужно что-нибудь еще?

Мерни прижал Тео к себе.

– Да, разожгите огонь, – сказал он резко. – В этой дыре холоднее, чем в погребе.

Человек покачал головой:

– Не могу, сэр. У меня нет дров. Не было денег, чтобы нарубить летом. Тем не менее, людям, которые приходят сюда, огня не требуется. У них есть кое-что получше, чтобы согреться.

Мерни сжал кулаки, почувствовав, как Тео задрожала у него на груди.

– Убирайся! – закричал он яростно. Человек стремительно вышел. Дверь захлопнулась.

Тео отстранилась и жалобно посмотрела на него:

– О, Мерни, это ужасно. Я и не думала, что это будет так.

– Я знаю, – сказал он спокойно. – Что теперь об этом говорить. – Он развязал ленты на ее мокром плаще и положил его на источенную червями спинку кровати.

Она стояла молчаливо, еще более красивая, чем он когда-либо видел. На ней было простое платье из темно-голубого шелка, с которого Элеонора убрала все украшения, чтобы в случае неудачи его нельзя было узнать. Ее кожа на фоне темно-голубого отливала белым, как блеск на лепестках кизила, только щеки от волнения были слегка окрашены розовым. Ее бронзовые волосы свободно спускались на плечи, а маленькие пряди на висках завились от влаги.

Ее красота лишила его присутствия духа. Сладкая усталость разлилась по телу. Его руки внезапно задрожали. Он нахмурился и, резко повернувшись, зажег свечу на столе, намеренно возясь с кремнем и огнивом. Потом он вернулся к ней и потянул ее к кровати. Она застенчиво села.

– Здесь больше не на что сесть, моя дорогая, – сказал Мерни с мрачным юмором.

Она осмотрела грязную комнату. Колеблющееся пламя свечи освещало балки, с которых длинными клочьями свисала паутина и пыль. По полу бегали тараканы. Парочка в соседней комнате разразилась хриплой песней. Затем последовал звон бутылок. Глаза Тео наполнились слезами.

– Я хотела, чтобы все было красиво, Мерни, это наши последние часы вместе. Это должно было быть как прежде: солнце, деревья, река, которую мы любили. Я никогда не испытывала там неловкости. А здесь…

Он молча прижался губами к ее волосам.

– Не уезжай на запад, – прошептала она. – Я не дам тебе уехать. Оставайся около меня, мой любимый. Ты будешь в безопасности. И иногда мы сможем встречаться.

Он приподнял ее голову и посмотрел ей в глаза.

– Иногда мы можем встречаться, – повторил он горько. – Как, Теодосия? В местах вроде этого?

Она отпрянула и, закрыв лицо руками, упала на матрас.

– Я думала, ты любишь меня, – воскликнула она. Он наклонился к ней:

– Я люблю. Никогда у меня не будет никого. Разве ты это не знаешь?

Она медленно повернулась и посмотрела на него с печальной нежностью.

– Да, я знаю это, – прошептала она.

Он поцеловал ее так страстно, как никогда не целовал до этого, даже в тот первый день у реки, с грубостью желания, давно сдерживаемого. Вдруг она замерла; за ответной страстью он увидел в ее глазах мучительный страх.

Он резко встал и пересек комнату. Подойдя к окну, он дернул раму. Окно не открылось. Он нажал сильнее. Тогда он гневно ударил кулаком по стеклу. Свежий сырой воздух повеял на него. Острый порез на руке доставил ему сильное удовольствие. Ему было больно, и боль успокоила его.

Тео лежала с закрытыми глазами там, где он ее оставил, неподвижно, только грудь ее резко опускалась и поднималась под голубым лифом.

– Теодосия, – сказал он резко, – для нас есть только один путь.

Она открыла глаза и посмотрела на него.

– Поедем со мной за горы. Там никто не будет задавать вопросы.

– За горы? – повторила она медленно. – Как мы можем?

Он сделал нетерпеливое движение.

– Мы будем не первыми, убегающими от затруднительного положения, возьмем новые имена, начнем новую жизнь в новом месте.

– Ты имеешь в виду, что я должна бросить своего мужа, своего ребенка, своего отца? – Она нахмурилась немного, будто пытаясь понять. – А ты, Мерни? Ты откажешься от своей экспедиции, потеряешь доверие президента и свою честь…

Он засмеялся сквозь сжатые губы:

– Очевидно. Никто не убегает с чужой женой, получив благословение высшего общества.

Он остановился, думая о невозможности этого дикого предложения, к которому страсть подвела его. Трудно представить Теодосию в деревянном сарае, пытающуюся приготовить дичь, которую он ей принес, отсутствие воды и другие трудности. Еще менее возможно представить ее одну в течение нескольких дней, без надежды на помощь в случае болезни или опасности, полагающуюся только на саму себя.

Многие женщины находили в себе силы, чтобы вести эту тяжелую пограничную жизнь, но, как бы он сильно ни любил ее, Льюис знал, что Теодосия никогда не будет одной из них. Несчастье сломает ее. И в этом случае физические лишения будут играть самую маленькую роль. Как долго ее любовь будет бороться с неизбежными угрызениями совести? Она может покинуть своего мужа без страданий, но не своего ребенка или отца.

«Я был дурак, – подумал он, – сентиментальный дурак». И он посмотрел на нее неожиданно враждебным взглядом.

Она поняла его и печально улыбнулась.

– Да, это невозможно, Мерни. Скоро мы возненавидели бы друг друга. Ты бы никогда не простил мне, что я пошла с тобой и помешала твоим планам. Мы не можем так безжалостно вырвать части наших жизней. Возможно, когда-нибудь все будет по-другому. Мы оба молоды. Ты вернешься из своей экспедиции… я знаю, ты вернешься. – Ее голос задрожал и оборвался.

Он обнял ее с нежностью, благодарный за ее мудрость, за то, что она поняла его.

– Конечно, я вернусь. Ты очень преувеличиваешь опасности.

– Ты будешь думать обо мне, Мерни, ночью, сидя у костра в своем лагере, слыша плеск воды в реках, которые ты найдешь в той далекой стране.

Она неожиданно выпрямилась, уставясь через открытое окно в черную ночь.

– Реки… Почему их значение так глубоко, так тревожно и в то же время завершающе – я не могу выразить этого. Однако вот в этой песне: «Вода распрощалась с морем… Однако она шепчет, в то время как течет, тоскуя, к родному дому». Бегущие воды тоскуют о море. Они означают для меня любовь, но они означают также и жизнь, и страх. Что такое море, Мерни? Это покой или смерть?

– Не знаю, моя дорогая, – ответил он улыбаясь. – Возможно, оба сразу, так как смерть – это покой, я думаю. Ты маленькая язычница. У индейцев такие же чувства к реке, как и у тебя.

Он говорил с легкостью, но он понял ее. Она затронула мистицизм в его собственной душе. Иногда, когда он был один в лесу, он чувствовал все проявления природы, наделенные каким-то внутренним значением. Он с нежностью смотрел на Тео. Он больше всего любил ее такой, какой она была сейчас, – ускользающей от него, недосягаемой. Ее умное лицо сияло какой-то таинственной красотой.

Мерни был несказанно рад, что он не обладал ею. Он не знал, какие были бы последствия – разочарование или неописуемый восторг, который еще больше привязал бы их друг к другу. В любом случае их любовь вылилась бы в новую, более стойкую форму, от которой они не смогли бы убежать. Сейчас они все еще были свободны.

Свеча неожиданно зашипела, и Тео повернула голову. Она вскрикнула и вскочила на ноги.

– Мерни, посмотри! Свеча! Она почти сгорела. Уже, должно быть, очень поздно. Что я буду делать, если папа вернется раньше меня?

– Элеонора придумает какое-нибудь объяснение. Не пугайся, моя дорогая. – Он поцеловал прядь ее длинных блестящих волос. Но, по правде, он подумал, что ей лучше уйти. Их время закончилось, и наступил момент вернуться каждому в свою собственную жизнь.

Она убрала волосы под капор, завязала ленты на своей накидке. Ее пальцы дрожали от спешки. Когда она была готова, они молча посмотрели друг на друга.

«Это все, – подумала она, – я должна запомнить. Его серебряно-золотые волосы; глаза, которые становятся мягче, когда смотрят на меня, и, наоборот, холодными, как сланец, когда смотрят на других; его руки, такие сильные и такие необычайно нежные».

– До свидания, моя любовь, – прошептала она.

– О, Мерни… я… – Ее голос сломался, и она выбежала из комнаты, проскользнув в дверь, словно темный дух.

Он услышал мягкий стук ее ног, сбегающих по лестнице, и увидел из окна, как она подбежала к ожидающей ее карете. Ее тяжелая дверь захлопнулась.

В то время как он медленно отошел от окна, свеча оплыла и погасла. Чувство потери и одиночества, казалось, заполнило угрюмую и темную комнату. Он бросился из дома почти бегом. Он хотел в таверну. Сейчас ему были необходимы большая кружка холодного шипящего эля, компания мужчин, откровенный мужской разговор. Там, возможно, он найдет успокоение и забудется.

Он вошел в таверну как раз, в то время как Аарон вернулся домой, где нашел Теодосию в белой ночной рубашке, собирающуюся лечь спать. Она пожаловалась, что голова еще больше болит, и быстро поцеловала его на ночь. Он отослал ее в постель без всяких подозрений.

Единственный раз в своей жизни Тео удачно обманула своего отца. Она не почувствовала ни триумфа, ни угрызений совести, ни тем более стыда – ничего, кроме физической слабости, такой непреодолимой, что ноги ее заболели, а разум притупился.

Меривезер Льюис покинул Вашингтон на рассвете пятого июля. Он ехал один и так тихо, будто выехал на прогулку. Он должен был встретить Вильяма Кларка у залива Харпера, и впереди у него были долгие месяцы сборов и приготовлений. Нужно тренировать людей, строить лодки и ждать зимы, чтобы попасть в Сент-Луис. И только после этого можно действительно начать подниматься по Миссури.

Мерни придержал своего коня, когда они подошли к броду через Рок-Крик. Он повернулся в седле, чтобы оглянуться на спящий город. Неокрашенный купол Капитолия светился в раннем утреннем тумане, а за ним, не видимый ему, находился дом, где спала Теодосия. Он долго смотрел в этом направлении. «Прощай, моя дорогая», – подумал он и вздохнул. К печали примешивалось и облегчение. Поскольку он прощался не только с Тео, но и с жизнью, которую он вел здесь. Роскошь и утонченность, нежность и интриги – теперь он все оставлял за собой.

Он потянул вожжи, и конь нетерпеливо метнулся вперед.

– Не так быстро, мой друг, – сказал Мерни, придерживая его, – у нас впереди еще длинный путь.

Пораженный уместностью своих слов, он угрюмо засмеялся. Впереди длинный путь: тысячи и тысячи миль, которые закончатся, скорее всего, смертью. Он вспомнил с неожиданным весельем о романтических восторгах Долли Мэдисон по поводу экспедиции. Она упорно продолжала видеть в нем героя.

В сотый раз он проверил цифры в голове. Столько-то фунтов провизии, столько-то амуниции, возможности лодок и каноэ. Он вытащил записную книжку в кожаном переплете и начал писать в ней куском заостренного каменного угля. Конь, привыкший к медленному аллюру, теперь двигался неуправляемый. Тропа вдоль Потомака бежала вверх на запад, куда Мерни предстояло идти три суровых года.